Буянов Николай. Медиум

   Кажется, дверь.
   Шаги. Вялые, шаркающие, неохотные. Можно подумать, столетняя старуха шкандыбает, а не собственная дочь, перворазрядница по гимнастике. Бросила, дура, из-за какого-то там тренера.
   – Иду, иду. Привет, мам.
   – А я уж думала, дома нет никого. Звоню, звоню. Сумку хоть у матери забери!
   – А что там?
   – Крабы. Я крабов достала. Вынимай.
   – Ну конечно. Я боюсь, вдруг цапнут!
   – Не глупи. Они в целлофане. Почему из школы так рано? С уроков сбежала?
   Алена моментально стала серьезной.
   – Да, мама. Товарищам удалось отвлечь охрану и провезти меня в вагонетке с углем. Без жертв, конечно, не обошлось… Но мы отомстим!
   – Вечно твой юмор. Как с учебой-то?
   – Нормально, Я девочка немного взбалмошная, но начитанная и эрудированная.
   – Кто это сказал?
   – На родительские собрания надо ходить.
   Алла Федоровна взглянула на себя в зеркало и поправила прическу, Тридцать семь. Не девочка. Ноги отекают по вечерам, врач говорит, камешки в почках. Мешки под глазами приходится скрывать с помощью слоя пудры. Но в общем и целом… Ягодицы упругие, спинка прямая, бедра при ходьбе ещё покачиваются как надо, высокая грудь эффектно облегается голубой блузкой с открытым воротом. Очень даже ничего. Мужики исправно поворачивают вслед головы, будто подсолнухи за солнцем.
   – Ты что там застряла? – спросила Алёнка из кухни.
   – В зеркало смотрюсь.
   – Зря стараешься. Папка опять в кабинете со своим фолиантом. «И пыль веков от хари отряхнув…»
   – От хартий, – машинально поправила Алла. – Это тот фолиант, что Георгий Бадиевич привез из экспедиции?
   – Наверно. Мам, а он правда профессор или это кликуха?
   – Господи, ну и лексикон. Валера на тебя плохо влияет.
   – Это он-то? – усмехнулась Алена. – Он при мне и пикнуть не смеет. Валерка у меня на коротком поводке.
   «На коротком поводке» – это мамино выражение. (Лексикон!) У неё самой «на коротком поводке» всю жизнь был Гоги. Доктор наук, выглядящий, как мальчишка: худощавый, но не худой, загорелый дочерна, при черной бороде, куда затесалось чуть-чуть благородной седины. Ковбойская шляпа с широченными полями. В общем, романтический герой, Джон – Верный Глаз. И на мамку смотрит так, будто вот сейчас резко свистнет, подзывая белого коня, и умчит в горы под свист ветра, не обращая внимания на запоздалые выстрелы за спиной…
   Игорь Иванович в своем кабинете непроизвольно оглянулся и посмотрел на сиротливый диван у стены. Он спал на нем уже года три. Помнится, тогда, в самом конце осени, буйствовала эпидемия гриппа, и он свалился с температурой. Алла надела марлевую повязку и прозрачно намекнула, что, дескать, было бы хорошо на некоторое время Игорю поночевать отдельно, в целях карантина. Игорь согласился, перебрался в кабинет на диван, да так там и остался. Все произошло естественно и само собой. О разводе они и не помышляли. Оформление документов, суд, раздел имущества! Не гниющий Запад, где стоит снять трубку и позвонить адвокату – Наша система гораздо более гуманна и мудра: хочешь не хочешь – живи вместе. А там, глядишь, где словечком перебросишься, где мусор выкинешь. Стерпится-слюбится…
   – Ты мне не дури! – визгливый голос жены из кухни. – Гимнастику она решила бросить! Надоело, видите ли! А по улице шляться не надоело? Дискотеки не надоели? Валерка этот по ночам телефон обрывает! Нет, я это прекращу.
   Дверь распахнулась, на пороге стояла Алла – разгневанная, с алыми.пятнами на лице.
   – А ты что молчишь? Ты отец или чужой человек? Вырастил дочь!
   – Почему я? – растерялся Игорь Иванович. – Вместе растили. А насчет дискотек – так вспомни себя в её возрасте.
   – Себя? – взъярилась Алла. – Ты меня ещё смеешь упрекать? Я была дурой. Беспросветной дурой! Муж тряпка, дочь неизвестно что. Я хожу как нищая…
   – Может, не стоит сейчас-то?
   – А кого ты стесняешься? Собственной дочери? Она и так знает, что мы нищие! Папочка, видите ли, патриот науки! Сидит в каком-то сраном музее, получает двести «штук»! Это зарплата для мужика?
   Игорь Иванович тихонько вздохнул. Музей – это больная мозоль и для него, и для Аллы.
   На эту работу он согласился сразу, как только стало. ясно, что дорога на кафедру и в аспирантуру для него» закрыта. Музей – так музей. Для Историка (с большой буквы – это-то все признавали) – почти идеальное место: тишина, минимум посторонних, богатая библиотека и доступ к архивам. Он ушел туда, как нырнул в глубокий прохладный омут – с головой. То ли от по-. постоянной пыли, то ли от недостатка ультрафиолета кожа его приобрела нездоровый землистый оттенок, незаметно выросло брюшко, и по лестнице уже к сорока годам он начал подниматься с одышкой, отдыхая через пролет.
   – Ну, вы тут ругайтесь, а я пошла, – зевнув, сказала дочь.
   – Это куда еще?
   – Прошвырнусь. Может, Валерка компанию составит. А то не все же ему телефон обрывать.
   Алла Федоровна издала короткий смешок.
   – Со мной сейчас будет истерика, – сообщила она. – «Ругайтесь»! Из-за кого мы, по-твоему, ругаемся? Что с тобой делать? Да! – Она раздраженно сняла трубку звонившего телефона.
   – Привет, муха. Скучаешь?
   У Аллы медленно округлились глаза.
   – Что?
   – А то хочешь, сходим в «Кисс». Там сегодня Вадька Прыщ, его смена. Может, бесплатно пропустит, а то у меня, если честно, с бабками напряг.
   – С чем?
   – Ох, простите, Алла Федоровна, не признал. Алена дома?
   – А с чем у вас напряг?
   – Да с деньгами. Но это неважно, собственно…
   – Вот что, молодой человек. Моя дочь с дворовой шпаной не общается, запомните.
   – Я вообще-то студент второго курса.
   – О Боже! И что вы изучаете? Классическую литературу?
   – Приборы точной механики в политехническом.
   Алла собралась было съязвить, но Алёнка величественно, как королева, отняла трубку.
   – Это я, Валер. Как дела? Можно сходить, дома у меня сейчас ураган. А, не бери в голову. Жди, скоро выйду.
   «Абсолютно мой профиль, – подумала Алла, глядя сбоку на дочь. – Политехнический! Бог ты мой! Единственная польза – это, кажется, он уговорил Алену заняться'всерьез английским. Мне это оказалось не под силу. Сейчас она болтает уже получше их „тичера“ – очкастой мымры, лет сто назад окончившей вечернее отделение пединститута».
   «Валера!» – Алла хмыкнула. Хорошо еще, что дочь не влюблена в этого мальчишку. По всему видно, не влюблена. Мелковат. Девочка красавицей растет и умницей. У неё должна быть другая дорога. Вот только гимнастика… Ну да утрясется.

Глава 7
ДРУГ ДОМА

   Игорь Иванович сидел за письменным столом и смотрел в одну точку, которая располагалась на гладкой стене перед ним. Ему не было нужды заглядывать в альбом с фотографиями на столе, он и так знал их наизусть – каждый штришок. На всех в разных ракурсах была запечатлена ксилограмма с несколькими сотнями значков. То, что Алёнка обозвала фолиантом.
   Ключ к письменам был достаточно сложен. Игорь Иванович продвигался медленно, шаг за шагом, будто нащупывая нить во тьме (расхожий оборот, но точнее придумать невозможно). И чем дальше он шел, тем непонятнее становились ощущения, вызываемые неизвестно чем – или кем? Это трудно было объяснить словами. Он попытался как-то раз. не жене, конечно, они уже целую вечность говорили на разных языках, а, как ни странно, «другу дома». Вообще-то он имел на это право – как человек, который привез документ из экспедиции.
   – Я не хочу об этом, – упрямо сказал Георгий.
   – Почему? Боишься, донесу в медкомиссию, и тебя не пустят больше на раскопки?
   – Да ну тебя. Я не сумасшедший, говорю сразу.
   – Естественно. Твои галлюцинации там, на Тибете, можно объяснить сотней причин. Вы не акклиматизировались, высокогорье, усталость после переезда, ну и так далее. Никто тебя ни в чем не обвиняет.
   Гоги поморщился. Конечно, Колесников был кругом прав. Он помнил тот внезапный обморок на развалинах монастыря. Помнил и те непонятные картины, возникшие в сознании…
   – Власти дали на все про все драконовские сроки. Те власти, я имею в виду. Эти к срокам отнеслись индифферентно, но валюты не дали, мы обходились своей. Оплатили шерпов – и адью.
   – А что у тебя были за видения? – перебил Игорь Иванович.
   Георгий нахмурился, вспоминая.
   – Да ерунда какая-то. Собаки…
   – Собаки?
   – Да. Огромные, свирепые, вроде среднеазиатских овчарок, только крупнее.
   – Это могли быть тибетские волкодавы…
   – Нет. Опять ты меня ловишь! Я тебе сто раз объяснял, это вымершая порода. Возможно, таких собак вообще никогда не было, кроме как в легендах…
   – А еще? – взмолился Колесников.
   – Я помню, они набросились на какого-то монаха… Или послушника. По крайней мере, ему было не больше восемнадцати. Я испугался.
   – Кого? Собак?
   – Не знаю. Не помню. Страх был какой-то бес причинный, непонятный… Будто воздух пропитался чем-то таким… Да ну, ерунда это все, – оборвал Гоги сам себя. – Лучше скажи, как продвигается расшифровка.
   Игорь Иванович пошелестел фотографиями на столе.
   – Определенно – древнее наречие, очень редкое, было в ходу у некоторых народностей на севере Тибета.
   – Монастырь, который мы раскапывали, был построен в честь святого Сакьямуни, Грядущего Будды. Это может быть его жизнеописание.
   – Ну нет. Скорее похоже на текст бонского Канджура.
   – Что, бонский священный текст – в буддистском монастыре? Очень уж завирально.
   Игорь Иванович только пожал плечами. Идея, мол, и правда сумасшедшая, но мы-то с тобой ученые, собаку съели в таких делах. Если я говорю о бонском тексте, значит, так оно и есть.
   – Наши эксперты датируют находку IX-XI веками. Тебе это ни о чем не говорит?
   – Ну как же. То, что я успел прочитать, ясно указывает на эпоху: правление династии Лангдармы, точнее, Лангдармы Третьего. Тебе крупно повезло, по-моему, таких находок в мире одна-две.
   Георгий бросил взгляд на Колесникова и почувствовал укол зависти. Ну да, он раскопал документ, привез его, да, за такую находку стоящий археолог отдаст половину жизни… Но кто к кому пришел на поклон? Профессор Начкебия! Автор громадных, на разворот журналов, статей с фотографиями в буржуйских изданиях, участник известных всему миру экспедиций в Гималаи и на Тибет.
   Колесников будто прочел мысли собеседника и тяжело вздохнул.
   – Напрасно ты так. Каждый идет своей дорогой, моя ничуть не лучше и не хуже твоей. Ты ведь нашел ксилограмму, а мог бы пройти мимо и не заметить. Не комплексуй. Тем более что…
   – Что? – мрачно спросил Георгий.
   Игорь Иванович кивнул на фотографии.
   – Это не священный текст и не жизнеописание Сакьямуни. Насколько я успел разобраться, это своего рода… э… Судебный отчет.
   Он пожевал губами.
   – Буддистского монаха обвиняют в совершении убийства,
   – Там упоминается его возраст? – вдруг спросил Гоги.
   Колесников на секунду задумался.
   – Ну, если допустить, что к тому времени в Лхассе был уже утвержден лунный китайский календарь (а этого мы точно не знаем), то можно предположить, что монаху было около двадцати лет… Плюс-минут два года. А ты думаешь, что видел именно его, когда потерял сознание?
   – Бред! – взорвался Гоги с чисто кавказским темпераментом. – Все бред! Я атеист и материалист! У меня по истории КПСС в институте была пятерка, не то что у тебя, болвана! Мы не акклиматизировались, была жара под тридцать, потом мы переместились на высокогорье. Резкий перепад давления и температуры. А в блуждающих духов я не верю, хоть тресни.
   Игорь Иванович досмотрел на Георгия и тихо произнес:
   – Дело в том, что у меня с некоторых пор тоже начались видения. И в них – тот же самый монах…
   – И тоже с собаками? – ехидно спросил Гоги.
   – Нет, собак не было. Я помню дворец в большом городе. Я уверен, что это был дворец Потала в Лхассе, столице Тибета. Позже я даже нашел его описание у Николая Рериха. Он приезжал в Лхассу в 1922 году, в сентябре, и он утверждает, что основные постройки были реставрированы так, как они выглядели при жизни Лангдармы.
   Георгий задумчиво запустил пальцы себе в бороду. Он всегда делал так, когда был чем-то озадачен. А так как с возрастом он не утерял эту мальчишескую и очень важную для ученого способность удивляться и радоваться открытиям, то и – борода его в отличии от волос на голове все время курчавилась.
   – Значит, древняя легенда имеет под собой реальную основу, – сказал он. – Я имею в виду убийство Лангдармы. Танец Черной Шапки… Тогда я знаю, как звали того монаха.
   – Да. В тексте упоминается его имя. Чонг-по. Но самое главное даже не это. Мне кажется, что это ошибка.
   – Ты хочешь сказать, что я раскопал подделку? – возмутился Георгий.
   – Нет, – отмахнулся Колесников. – Ксилограмма подлинная, в этом нет сомнений. Я имею в виду другое. Я почти уверен: этот монах – не убийца. Кто-то •его, говоря по-современному, подставил.
 
   Мостовая была покрыта старым булыжником и сначала полого, затем все круче скатывалась к реке, к старому деревянному причалу, которым, конечно, сто лет как никто не пользовался.
   Алёнка сама не заметила, как попала на эту улицу. Вернее, в эту часть города. Шла-шла, не разбирая асфальтовой дороги, мимо стандартных серо-панельных девятиэтажек, и вдруг асфальт с бетоном кончился.
   Дома здесь в большинстве были двухэтажные: нижний – каменный, верхний – деревянный, с резными наличниками на окнах, похожими на огромные, навсегда застывшие снежинки, и двускатными коричневыми крышами. Там, на крышах, разогретых солнцем, нежились кошки, свесив вниз передние лапы, и, сощурившись, наблюдали за прохожими. В одном окне с геранью Алёнка заметила толстую неряшливую тетку и фыркнула. Тетка её по-деревенски откровенно разглядывала. Алёнка показала язык и рассмеялась, вспомнив, что на ней – мини-юбка и бежевая маечка с иностранной надписью и большим вырезом. В центре, в «цивилизации» (мамино выражение) такой наряд выглядел бы естественно, а тут… Не столица. Эх, сесть бы сейчас на скорый, рвануть бы туда, в толчею, шум, гам. Забыть, хоть ненадолго, о семейных скандалах (так и видится: мама с раскрасневшимся в истерике, злым лицом, отец пытается что-то робко возразить, но его ставят на место одним движением бровей), о самодовольном тренере-гимнасте Диме. «Что я в нем нашла, дура? Физиономия слащавая, усики как у Гитлера над безвольным подбородком…»
   «– А где ты живешь?
   – Тут, неподалеку. Две остановки.
   – Ты меня никогда к себе не приглашал, А я жуть какая любопытная. Все придумываю себе твою квартиру. Наверно, этакая романтическая берлога. Медвежья шкура на полу, кубки в шкафах… Да? А ружье у тебя на стене висит?
   – Не выдумывай. Зачем мне ружье?
   – Так ты меня приглашаешь?
   Он виновато вздохнул.
   – Извини, Ленок, сегодня никак. Вовку надо забрать из садика.
   Сердце скакнуло. «Вот ведь, – подумала, – какой он! Сына один воспитывает. Заботится, ночей не спит. Дома, конечно, кавардак, поэтому и не приглашает, стесняется. Значит, так. Перво-наперво сделаю уборку, сварю борш (путь к сердцу мужчины…). Вот блин, как же его варят-то, борщ этот? Ну ладно, пожарю картошку, тоже сойдет».
   – А твоя жена, мама Вовки, она что… Умерла? Прости, пожалуйста.
   – Типун тебе, – удивился Дмитрий. – Жива-здорова, слава Богу.
   – Значит, ушла от вас? Ну, раз ты в садик, а не она…
   – Валя сегодня в парикмахерской. Очередь заняла и позвонила мне, что не успевает.
   Тренькнуло девичье сердце и разбилось.
   – А она… Знает про нас?
   – Ничего не знает, – резко сказал Дима. – И, я надеюсь, ты болтать не будешь.
   – Ты не говорил, что женат.
   – Так что холост, тоже не говорил. Мы с тобой вообще этой темы не касались».
   Она помотала головой, словно отгоняя назойливую муху. Вот еще, переживать из-за всякого. В мужчине главное – не мышцы. И уж точно не умение сносно вертеться на перекладине… А что главное – она и сама не знала. Деньги? Коттедж, иномарка? Не хочется так думать (пусть обзывают старорежимной дурой). Дело… Это может быть. Настоящее дело, не перепродажа шоколадок и «памперсов», а такое, чтобы захватывало целиком, без остатка. Как у папы. С одним дополнением: чтобы это приносило доход – и дом, и счет в банке, и иномарка…
   Она ощутила на себе взгляд неожиданно, будто шла по льду и вдруг с треском провалилась в полынью. Одному было лет двадцать пять – бритый качок с золотозубой ухмылкой и наколкой на левом запястье. Косит под уголовника. Второй был чуть помоложе и похлипче, но видно, что Хозяин. Несмотря на жару, одет в модный малиновый пиджак, черные замшевые брюки, белую рубашку с воротником-стоечкой. Лицо чуть вытянуто книзу, словно морковка, глаза прячутся за традиционными черными очками в золотой оправе.
   Он сидел в роскошном сером «мерее», свесив ноги на тротуар. Распахнутая дверца услужливо загораживала Алёнке дорогу. .
   – В такой глуши, – лениво проговорил Хозяйчик (так она его окрестила), – и такое прелестное создание. Ну и куда мы без мамки?
   Алёнка попыталась обойти машину, но наткнулась на улыбающегося качка.
   – Вам чего? – глупо спросила она.
   – Да ничего. Ехали мимо, увидели девочку, решили малость покатать. Ну и ещё кое-что. Как, не против?
   – Против. Я домой иду.
   «Боже! – пронеслось в голове, – как глупо. Наверно, она выглядит полной идиоткой – в греческих босоножках, майке с надписью, короткой юбочке (папка именует её широким ремнем). Закричать? Алёнка оглянулась. Улица была пустая, только в самом её конце ковылял какой-то хлипкий мужичок в клетчатой рубашке. Даже тетка в окне исчезла и шторку за собой задвинула, чтобы ни щелочки: не дай Бог попадешь в свидетели…
   – Ну, дом может и подождать, – улыбнулся тот, в «мерее». – А вот я уже истосковался. Ты сколько в час берешь?
   – Я не проститутка.
   – Да что ты? – удивился он. – А выглядишь точно профессионалкой. .
   – Отвяжитесь.
   – Еще и грубит. Миша, как она на твой вкус?
   – Худа больно. На диете, что ли?
   – А по мне – в самый раз. Давай-ка её в машину.
   Тут тебе и иномарка, запоздало подумала она, и кофе и какао с чаем. Голова сразу сделалась пустой и звонкой, как колокол, ноги предательски обмякли. Сил хватило, только чтобы отскочить, когда качок протянул руку. Вроде бы она отскочила далеко, но рука с наколкой вдруг волшебным образом вытянулась и схватила за плечо.
   – Отпусти! – истерично взвизгнула она.
   – В самом деле, ребятки, – вдруг послышался сзади спокойный голос. – Молодые, здоровые… Мускулы вон какие, а связались с девчонкой.
   За спиной у Миши стоял тот дядя в клетчатой рубашке и, судя по всему, нисколечко не боялся. «Это он зря, – отрешенно подумала Алёнка. – И мне не поможет, и сам… Мышц никаких, росточек ниже среднего. Куда полез?»
   – Топай, педик, – сверкнул качок золотым зубом. – И здоровье береги, а то могу испортить. Ах, сука! – заорал он, держась за укушенный палец.
   Алёнка, чуть не потеряв пару зубов, почувствовала свободу и рванулась в сторону. И тут же нога зацепилась за какой-то выступающий камень. Алёнка по инерции пролетела несколько метров вперед и растянулась на мостовой. «Догонит! – пронеслось в голове. – Коленка, ободранная в кровь, будто плескалась в кипятке. Не убежать… Она со стоном повернулась (смерть надо встречать в лицо) и увидела „качка“.
   Тот почему-то стоял на коленях, уткнувшись лицом в багажник «мерса», и ловил ртом воздух, будто пойманная рыба. Хозяйчик в малиновом пиджаке дернулся было из машины, но «клетчатый» дядя вдруг сделал в воздухе красивый шпагат, припечатав ногой серебристую дверцу.
   – Сидеть! – коротко приказал он, а «новорусс» вдруг скривил губы и заплакал, сморщив лицо.
   – Ми-ишка! – провыл он в полный голос. – Мишка, гад! Слышишь? Убивают меня!
   Правая рука его была в крови (прищемило дверцей), а левой он судорожно пытался вытащить из «бардачка» плоский маленький пистолет. Подождав, пока он справится с этой хитрой задачей и как следует прицелится (Алёнка в ужасе зажмурилась), «клетчатый» неуловимым движением, не глядя, отобрал оружие и присел рядом с ней.
   – Ты в порядке?
   – Коленка, – прошептала она, косясь на машину.
   – Ну, это ничего. Ты же гимнастка. Промоем, перевяжем. Будешь как новенькая.
   Сзади завозились, но неопасно: Хозяйчик, поскуливая, нянчил придавленную руку, телохранитель Миша сонно мотнул бритой головой и снова уткнулся в багажник. Алёнка неуверенно улыбнулась и увидела на лице спасителя ответную улыбку.
   – Вы кто? – спросила она. – Спецназ какой-нибудь?

Глава 8
САНАТОРИЙ (продолжение)

 
   Время бежало со скоростью курьерского поезда. Туровский нервно потер ладонью лоб. Если сейчас, сию минуту не вычислить убийцу, все пойдет прахом. Ляхов, следователь прокуратуры, высказал мысль, что от заказчика, который, можно сказать, известен, легко можно выйти и на исполнителя, и, если таковой окажется, на посредника. Но кто именно заказчик, Ляхов не знал (его счастье), а Туровскому стоило только прикрыть глаза…
   – Женщины? Убийство? Прямо Стивен Кинг, роман ужасов… Сергей Павлович, в самом деле, за кого вы меня принимаете?
   – За того, кто вы есть, Олег Германович. За преступника.
   – Я бизнесмен. Бизнесмен до мозга костей. Мое желание – делать деньги. Потом вкладывать их в дело, получать ещё большие деньги, снова вкладывать… Как круговорот воды в природе. Помните небось картинку из учебника?
   У Воронова было открытое хорошее лицо с высоким интеллигентным лбом мыслителя, добрые карие глаза и спокойная улыбка: (Ломброзо: «Теория взаимосвязи характерных черт внешности человека и его преступных наклонностей». Если бы старик взглянул на Воронова, повесился бы от огорчения.)
   – Это придумано задолго до нашего рождения, гражданин следователь. Не нам и отменять. Везде, во всем мире самыми прибыльными считаются две веши: наркотики и оружие. С наркотиками, правда, сейчас сложности: рынок наводнен, высокая конкуренция, ну и так далее. И потом, встает нравственная проблема. Потребители наркоты – это совсем ребятишки, так сказать, юные неокрепшие души. Зря ухмыляетесь, я говорю совершенно искренне.
   – А оружие?
   Воронов вздохнул, будто сокрушаясь от неделикатности собеседника.
   – Оружие… Тоже большой вред, кто спорит. Но я, что ли, виноват? Я развязал гражданскую войну? Я туда посылаю наших ребят, вчерашних школьников, воевать с профессионалами?
   – Однако расстреливают этих пацанов из ваших автоматов, вашими патронами.
   – Ну хватит! – Лицо собеседника вдруг стало злым. Он резко чиркнул себя ладонью по горлу и прошипел: – Вот где ваша демагогия! Расстреливают? Так на то и война. Одни хотят какой-то идиотской целостности, которой никогда не будет, другие мечтают укрыться за своим забором… И те и другие заботятся о благе народа! О единстве! О процветании! Кто из них вспомнил хоть раз о тех пацанах? Никто. Почему же я должен заботиться о них в ущерб своим интересам? Я – Воронов Олег Германович – не лезу в политику, не прикидываюсь святым… Я хочу одного: делать бабки. Вот так, вульгарно, чтобы даже такому, как ты, стало понятно. Просят у меня оружие – пожалуйста. Завтра понадобится партия нильских крокодилов – нет проблем. Только платите.
   Лицо расширялось, увеличиваясь в размерах, и каким-то образом теряло четкость, будто уходя со света в сумерки. Скоро даже и лица не стало, только темное колышущееся облако с двумя белыми пятнами глаз… И толстые шевелящиеся губы.
   – И ты мне хоть всю комнату нашпигуй диктофонами, не поможет. Ты меня прихватил по чистой случайности. Каприз природы. Знаешь, я даже рад этому, очень уж хочется увидеть тебя, когда ты приползешь сюда с извинениями… Ну на что ты рассчитывал, козел? Что девочка расколется и даст показания на суде? Она была полностью в моей власти, запомни. Я приказал убрать её только из опасения, что она наболтает что-нибудь по глупости.
   – Не по глупости, – возразил Туровский. – Я все же открыл ей глаза на тебя.
   Он торжествующе улыбнулся.
   – И знаешь, она была сильным человеком, потому что собиралась плюнуть тебе в физиономию. Так что её душу ты все-таки не получишь.
   – Гадина! – прошипело лицо. – Ты никогда меня не достанешь. Всю жизнь будешь уродоваться, а не достанешь. Свидетелей больше нет. И суда не будет.
   – Будет, – успокоил его Туровский. – Не сейчас, так завтра. Послезавтра… Тамара все же дала показания. Пусть не официальные, но у меня теперь есть нить. Я знаю, с кем, когда и где у тебя были встречи, имена твоих компаньонов, структуры, которые оплачивали твои операции.
   – А доказательства? Девочка много знала… Это мой промах, признаю. Но ведь её нет! Нет ее! HET! И убийцу ты не установил!
   – Установлю, – прошептал Туровский. – Обязательно.
   Его кто-то осторожно тронул за плечо. Лицо-облако мгновенно исчезло.
   – Что с вами?
   Он глубоко вздохнул, возвращаясь в реальность.
   – Все нормально. Просто задумался.
   Ляхов внимательно посмотрел ему в глаза.
   – Вы все-таки неважно выглядите.
 
   Они устроились на подоконнике у открытого окна, оказавшись совсем близко друг к другу. Август. Жары уже не было, солнце грело ласково, и слабый ветерок шевелил кое-где начавшие желтеть листья.
   Светлана слышала скрип двери. Дверь в номере убитых открывается бесшумно. У оперативников дверь издает тонкий короткий визг. Остается номер девятнадцать, мать и дочь Кларовы, и номер четыре на первом этаже, Колесников и Козаков.
   – Оперативников вы исключаете полностью? – спросил Ляхов. – Извините.