Страница:
Подобных занятий, в которых феи могли бы преуспевать, не испытывая ни малейшего напряжения, как можно легко догадаться, существует превеликое множество, и феи, как правило, не занимаются ими только лишь потому... В общем, потому, что это – феи, и существуют в основном не для этого.
Но наша несчастная фея, которую сама судьба вынудила найти подобное применение своим способностям и талантам, не имела возможности выбора. Она должна была «работать» в противном ресторане, принимая и привечая всех приходящих гостей без разбора, улыбаясь им и окружая их утонченной заботой, не зная ни отдыха ни срока и ежесекундно опасаясь, что вот откроется дверь, и на пороге возникнет другая фея, скрыться от которой будет невозможно, после чего ее печальный секрет немедленно станет достоянием всего фейского общества, и тогда... Что будет тогда, наша фея предпочитала даже не представлять. Гораздо приятнее было думать о том, что, может быть, вот сейчас откроется дверь, и ее слон, ее любимый Хамти-Мурапи снова окажется рядом с ней, они уйдут из этого обрыдлого ресторана, и из этого негостеприимного города, и она снова будет счастлива, и тогда...
Дверь неизменно открывалась, и на пороге возникали новые гости, и их надо было встречать, и усаживать, и обхаживать, и создавать им надоевший уют, для каждого свой, и фее уже казалось, что она никогда не занималась ничем другим, и никогда больше ничего другого не увидит, и вся ее жизнь пройдет именно тут, в этом непритязательном ресторане, и стоит ли ради этого так уж трястись над драгоценной пыльцой...
Гостей же, привлекаемых неожиданным уютом незаметного места, становилось все больше и больше, и ожидание того, что ресторан вот-вот станет модным, а значит, появление в нем других фей превратится в неотвратимость, нависало все ниже, и на все это уходили все новые и новые силы, и некогда было даже выбраться в салон красоты, чтобы поддержать пыльцу в правильном ее состоянии, и было непонятно, нужно ли это делать вообще, а время шло, а слона все не было...
Постепенно фея не то чтобы смирилась со своей новой жизнью – у фей нет никакой другой жизни, кроме сиюминутной, они не думают ни о завтрашнем, ни о вчерашнем дне, и, возможно, именно эта легкость и позволяет им, как каждому приспособленцу, выживать в не совсем благоприятных условиях, – но стала находить в ней что-то такое... Запах, доносящийся из кухни, со временем стал для нее более привычным или, по крайней мере, менее отвратительным, а однажды фея, принюхавшись, вдруг отчетливо поняла, что в готовящемся блюде определенно не хватает...
Чего именно, она точно не знала, но, войдя в кухню, немедленно обнаружила этот самый недостающий ингредиент стоящим в дальнем углу шкафа для пряностей. Стоит ли говорить, что он украсил блюдо наилучшим образом? Расцветая от потока похвал, обрушившимся на нее как со стороны поваров, так и со стороны посетителей (вы не забыли, что феи даже в самом бедственном положении не перестают нравиться окружающим людям), фея решилась на повторение эксперимента, потом еще раз и еще...
Надо сказать, что область кулинарии, как мало какая другая, является исключительно благодарной в смысле восприятия любого, даже самого маленького обращенного к ней волшебства, а уж если за дело берется фея... Да и сама фея, как это ни было странно и неожиданно, начала находить своего рода удовольствие в том, чтобы, почувствовав характер готоящегося блюда, быстро сообразить, что именно нужно было бы туда добавить или изменить в рецептуре, чтобы оно засияло новыми оттенками вкуса. В общем, фея почти забыла о том, что когда-то считала пищу мерзостью, и стала находить в ней величие почти подлинного искусства. Если бы еще все эти кастрюли не были бы столь неизящными... Но даже и так, как есть, она начала было продвигаться с немеряной скоростью к вершинам кулинарного мастерства.
А если не забывать про фейские способности в деле созидания уюта, то легко можно себе представить, откуда еще даже у древних римлян взялось такое замечательное понятие, как Фея Домашнего Очага...
ЧАСТЬ 5. Конец
Но наша несчастная фея, которую сама судьба вынудила найти подобное применение своим способностям и талантам, не имела возможности выбора. Она должна была «работать» в противном ресторане, принимая и привечая всех приходящих гостей без разбора, улыбаясь им и окружая их утонченной заботой, не зная ни отдыха ни срока и ежесекундно опасаясь, что вот откроется дверь, и на пороге возникнет другая фея, скрыться от которой будет невозможно, после чего ее печальный секрет немедленно станет достоянием всего фейского общества, и тогда... Что будет тогда, наша фея предпочитала даже не представлять. Гораздо приятнее было думать о том, что, может быть, вот сейчас откроется дверь, и ее слон, ее любимый Хамти-Мурапи снова окажется рядом с ней, они уйдут из этого обрыдлого ресторана, и из этого негостеприимного города, и она снова будет счастлива, и тогда...
Дверь неизменно открывалась, и на пороге возникали новые гости, и их надо было встречать, и усаживать, и обхаживать, и создавать им надоевший уют, для каждого свой, и фее уже казалось, что она никогда не занималась ничем другим, и никогда больше ничего другого не увидит, и вся ее жизнь пройдет именно тут, в этом непритязательном ресторане, и стоит ли ради этого так уж трястись над драгоценной пыльцой...
Гостей же, привлекаемых неожиданным уютом незаметного места, становилось все больше и больше, и ожидание того, что ресторан вот-вот станет модным, а значит, появление в нем других фей превратится в неотвратимость, нависало все ниже, и на все это уходили все новые и новые силы, и некогда было даже выбраться в салон красоты, чтобы поддержать пыльцу в правильном ее состоянии, и было непонятно, нужно ли это делать вообще, а время шло, а слона все не было...
Постепенно фея не то чтобы смирилась со своей новой жизнью – у фей нет никакой другой жизни, кроме сиюминутной, они не думают ни о завтрашнем, ни о вчерашнем дне, и, возможно, именно эта легкость и позволяет им, как каждому приспособленцу, выживать в не совсем благоприятных условиях, – но стала находить в ней что-то такое... Запах, доносящийся из кухни, со временем стал для нее более привычным или, по крайней мере, менее отвратительным, а однажды фея, принюхавшись, вдруг отчетливо поняла, что в готовящемся блюде определенно не хватает...
Чего именно, она точно не знала, но, войдя в кухню, немедленно обнаружила этот самый недостающий ингредиент стоящим в дальнем углу шкафа для пряностей. Стоит ли говорить, что он украсил блюдо наилучшим образом? Расцветая от потока похвал, обрушившимся на нее как со стороны поваров, так и со стороны посетителей (вы не забыли, что феи даже в самом бедственном положении не перестают нравиться окружающим людям), фея решилась на повторение эксперимента, потом еще раз и еще...
Надо сказать, что область кулинарии, как мало какая другая, является исключительно благодарной в смысле восприятия любого, даже самого маленького обращенного к ней волшебства, а уж если за дело берется фея... Да и сама фея, как это ни было странно и неожиданно, начала находить своего рода удовольствие в том, чтобы, почувствовав характер готоящегося блюда, быстро сообразить, что именно нужно было бы туда добавить или изменить в рецептуре, чтобы оно засияло новыми оттенками вкуса. В общем, фея почти забыла о том, что когда-то считала пищу мерзостью, и стала находить в ней величие почти подлинного искусства. Если бы еще все эти кастрюли не были бы столь неизящными... Но даже и так, как есть, она начала было продвигаться с немеряной скоростью к вершинам кулинарного мастерства.
А если не забывать про фейские способности в деле созидания уюта, то легко можно себе представить, откуда еще даже у древних римлян взялось такое замечательное понятие, как Фея Домашнего Очага...
ЧАСТЬ 5. Конец
Слоны хорошо приручаются, их используют как транспортное средство в труднопроходимой местности, для переноски брёвен, а также в цирке.Википедия
Новый Год, как водится, подкатил неожиданно. Такой уж это праздник – казалось бы, его приближения нельзя не заметить еще издали. Все украшается блестящей мишурой, город начинает пахнуть хвоей и мандаринами, на площадях вырастают елки, над окнами загораются лампочки, а магазины начинают сходить с ума. И ты, увлеченная этой безумной кутерьмой, тоже носишься вместе со всеми, покупаешь подарки, слушаешь до боли знакомые мелодии, доносящиеся из каждого угла, судорожно доделываешь старые дела, чтобы не тащить их с собой в новую жизнь, которая непременно начнется с боем курантов, и все это время напряженно ждешь, ждешь, ждешь – ну когда же? И, несмотря на все это – наступает Новый Год всегда неожиданно. Просыпаешься однажды утром и чувствуешь, что все – праздник пришел. Он стоит у тебя за порогом, и обещает всякого-разного, и вот-вот уже наступит, такой прекрасный, что ты, в своей утренней тишине, в близком к отчаянию состоянии немедленно понимаешь, что все равно к нему не готов.
Новый Год всегда был для меня самым главным, самым любимым праздником. Все остальные праздники, которые отмечались в нашей семье и которые мы увезли с собой в Америку, были исключительно личными – дни рождения и годовщина свадьбы. Ну в самом деле, не Седьмое же ноября с Перым мая нам было везти с собой? Но даже и они со временем как-то поистрепались – собственный день рождения после двадцати пяти лет радовал не сильно, сын Женька довольно скоро стал отмечать свой праздник с друзьями, а уж про годовщину свадьбы в свете прошедших событий вообще лучше не вспоминать. Американские же праздники, хоть и прижились у нас в доме в виде традиционных блюд, настоящими праздниками тоже не стали. Так, положено отметить – отмечаем, чтоб как у всех. А вот Новый Год, во всем своем блеске и величии, остался.
За всю свою довольно уже долгую жизнь мне приходилось встречать его по-всякому. С родными, одной, уложив наконец спать больного ребенка и рухнув рядом, интимно, с мужем вдвоем, и в шумной дружеской компании – но общим во всех этих случаях, всегда, за очень редким исключением, было одно – я встречала Новый Год дома. Собственно, таких исключений было два – в мои пятнадцать лет, когда я зачем-то поперлась на встречу праздника в какой-то дом отдыха, и в восемнадцать, когда мы встречали его в общежитии на Физтехе. Собственно, именно тогда Колька и сделал мне предложение. Ну, и с учетом всех последних событий, ничего хорошего в оба эти раза не вышло. В доме отдыха-то хоть просто тощища была, без далеко идущих последствий.
В общем, на этот раз я со всей определенностью собиралась отмечать дома. У меня было несколько приглашений куда-то в тусовку, но что же я – больная? К себе я никого не ждала, Новый год – дело семейное, и никаких переживаний по этому поводу у меня не было.
Из надлежащих атрибутов праздника у меня были елка, наряженная моими детскими игрушками, салат оливье, селедка под шубой, запеченный кусок мяса, пироги с капустой и телевизор. Еду я готовила тридцать первого почти весь день, в основном потому, что так полагается – шансов съесть все это в одиночку у меня не было. В галерее мы объявили новогодние каникулы на три дня, а второго января вечером я должна была лететь в Копенгаген. И подарков себе я тоже покупать не стала. Лучший мой подарочек – я сама.
Я собиралась сесть за стол часов в десять – чтобы к двенадцати все закончить, выслушать президентские поздравления под бой курантов и лечь спать. Немногим раньше в телевизоре мне посчастливилось найти «Иронию судьбы» – именно посчастливилось, потому что я довольно долго шарилась по всем каналам, где крутились в каком-то адском карнавале одни и те же жуткие морды с песнями. Возможно, это были какие-то знаменитые артисты, но мне они были незнакомы, а знакомиться как-то не хотелось, потому что все они были одинаково отвратительны.
Сашка появился в без малого десять, одновременно с Ипполитом. Мы с экранной Наденькой хором услышали звонок в дверь, охнули и побежали открывать. Вот только у нее было заранее приготовлено парадное платье, которое она не успела надеть в суете, а у меня-то нет. Но зато у меня не было и пьяного Жени на диване.
Обняв меня на пороге, Сашка сообщил, что вырвался забежать ненадолго, по пути в ресторан. Я обрадовалась – в последнее время мы вообще как-то редко виделись, что было, в общем неудивительно. Я совсем закрутилась в галерейных делах, а уж у него работа была и вовсе не чета моей. Тем более замечательно.
Плюнув на парадный вид, чтобы не терять времени, я потащила его за стол. Накрыть стол в комнате, как полагается, я тоже не успела, так что мы, как всегда, оказались на кухне. Сашка запустил ложку в миску с салатом, цапнул пирожок, под рюмочку зацепил вилкой кусок селедки под шубой...
– Господи, Лиз, как у тебя все вкусно! Честное слово, моя бы воля – никуда б я не поперся, остался бы тут. Глаза мои уже на эти рестораны не смотрят. Фуа-гра с омарами, мать их так. А я селедки под шубой сто лет не видел. Мама тоже вот на Новый Год так делала. И еще эти ведь будут на голове орать.
– Кто эти?
– Да артисты же, господи. У них эта ночь золотая. Так и едут чесом по всем кабакам. В одном отпели – и в другой. А мы сидим, как лохи, слушаем эту их бодягу. Еще потом знакомым звонишь, которые в другом кабаке – ну что, у вас уже этот отпел? Нет? А у нас уже. Ну ждите, едет. Ты себе не представляешь, Лиз, какая тощища навязшая. Одно и то же, одно и то же, каждый раз.
– Ну что же делать, Санечка, – улыбнулась я. – Ты олигарх, терпи. Такая твоя судьба. Меня тоже куда-то звали, но я, как видишь, по-стариковски...
– Да я всегда знал, что ты здесь самая умная, Лизка. Кстати, чуть не забыл – я же тебе подарок принес!
– С ума сойти! Дед-Мороз ты мой! Спасибо. А я, как дура, и не подумала...
– Вот и не выдумывай, – он вышел в прихожую, искать подарок в пальто.
В голубой тиффаниевской коробочке оказалась серебряная лупа на цепочке. Я засмеялась.
– Спасибо, Сань. Очень кстати – буду теперь на картины смотреть, как белый человек. Ты здорово придумал.
Он вздохнул.
– Да не за что тут спасибо. Это же – так, тьфу, ерунда. Заехал вот по дороге, выбрал, что было, думал – может, тебе по делу пригодится. Я уж просто знаю, что ты дорогого не возьмешь, вот и... А так, чесслово, мне самому неудобно.
– Да ты что, Сань? Ты еще извиняться начни... Мне очень нравится. Это же Тиффани. Куда дороже-то?
– Ой, Лиз, ты просто не знаешь, что говоришь. С этими подарками всегда головная боль одна. Тут не только, куда дороже, тут же еще в ранжир уложиться надо.
– Какой ранжир, Сань, ты о чем?
– Жене на подарок, вот какой. У них же там все посчитано, все расписано. Жене полагаются подарки – на рожденье, на Новый год, на годовщину свадьбы. Это крупные. Ну, еще на ребенка, если есть, так у нас по счастью нету. И помельче – на восьмое марта там, валентина еще теперь дурацкого придумали. На крупные праздники – чтобы тысяч на тридцать, машину там, или бриллиант, не меньше, на мелкие – пятеркой можно отделаться. И потом, в кабаке, все эти бабы будут друг к дружке бегать и сравнивать, у кого дороже. И подружкам звонить, кто в другое место пошел. А у кого самый дешевый подарок – тот муж, значит, из лохов.
– Да ты серьезно что ли, Саш? Не может быть.
– Да чего не может, все так и есть. И ладно бы только бабы, на них-то наплевать, но и мужики тоже присматриваются. Ага, этот жене на подарок пожмотился, значит, видно, дела неважно идут... И пошло, и поехало. Так что тут хочешь не хочешь, марку надо держать. Еще ладно, хоть последнее время она сама себе подарок выбирает, мне об этом хоть думать не надо. Она выбирает, помощнику говорит, где отложено, я еду, забираю. Или того же помощника даже шлю. И все довольны, а то ведь еще бывало – ей не понравится, так крику потом не оберешься.
Я вздохнула.
– Бедный ты, бедный. Тяжелая какая у вас жизнь.
Главное, ведь даже и не шутила.
– И не говори, – он взглянул на часы. – Ладно, пора. Потащусь на эту свою голгофу, пока еще доеду по пробкам-то. Я к тебе завтра выберусь, можно, Лиз? Салатик весь не съедай, он назавтра только вкуснее будет.
– Я его, даже если захочу, весь не съем. Только как ты завтра приедешь?
– Так и приеду.
– А жена? Ты же знаешь, я не люблю...
– Да она ж завтра и улетает. В Куршевелевку свою, на лыжах кататься. Чтоб ей до Нового Года полететь, так нет. Так мы на завтра договорились?
Сперва я даже не поняла, что речь идет о модном курорте во французских Альпах. Сколького я еще не знаю об этой жизни.
Саша уехал. Я как-то раздумала накрывать в комнате стол. Поесть я уже с ним поела, а возиться ради себя одной лень. Возьму вот разве еще салатику на тарелочку и пойду посмотрю, как там у Наденьки-то дела. От претворения симпатичной идеи в жизнь меня оторвал телефонный звонок. Ну вот, а я все на одиночество сетую. Интересно, кто бы это? Родственников я всех уже поздравила, Сашка тоже отметился...
Это оказался Ник. Честно говоря, услышать его я ожидала меньше всего. В последнее время я, поглощенная своей разнообразной бурной деятельностью, не то, что не переживала из-за него, но как-то и вовсе не вспоминала. Совсем. Даже для себя, внутри. Все ушло и оказалось где-то совсем далеко от меня, настолько далеко, что не всплывало даже в разговорах с Женькой и мамой. С ними-то я поддерживала более-менее регулярную связь. Моей маме попробуй, не позвони. Она всегда живо интересовалась моими делами, в отличие от сына, который явно жил своей собственной жизнью. Но Ник... От него, правда, на мой счет с потрясающей регулярностью поступали алиментные деньги, но так ведь и должно быть, разве нет? И вот теперь – пожалуйста, звоночек. Из прошлой жизни.
– Привет, – сказал мне Ник.
– Привет, – ответила я.
– Поздравляю тебя с Новым Годом.
– Спасибо, и тебя так же.
Повисла пауза. Вот что я люблю в общении с бышим мужем – так эти паузы. Есть что сказать – говори. Так нет же, он будет ждать и тянуть до последнего, как будто это мне от него что-то нужно.
– Ну, как ты там, вообще-то? – наконец прорезался Ник.
– Вообще-то нормально.
– Тебе денег хватает?
– Вполне, спасибо.
Хотя, если вдуматься – за что спасибо?
– Я тебе несколько раз звонил, – внезапно заторопился он. – И утром звонил, и вечером. Тебя очень трудно застать.
– Да, – согласилась я. – В последнее время я была... Хм... Несколько занята.
– Я слышал, ты там бизнесом занялась?
Интересно, откуда это он такое слышал?
– Ну, можно сказать и так.
– Лиза, я тебя умоляю, ты там осторожнее. Ты себе не представляешь, насколько все это опасно.
Ага. А ты представляешь.
– И вообще, может быть, ты перестанешь валять дурака?
Я – перестану что?
– Что ты имеешь в виду? Если конкретно?
Какое слово-то, оказывается, полезное.
– Ну, я думал... Может быть, ты вернешься? Нам тебя не хватает.
Интересненькое дельце.
– Нам – это кому? Вам с зайчиком? А мне казалось, вы прекрасно справляетесь.
Надо же, оказывается, все я прекрасно помню, только шевельни.
– Лиза, ну зачем ты? Я имел в виду Женьку. Он тоже переживает. Он приезжал тут на Рождество, мы с ним посидели вдвоем, нам было грустно. Мы очень по тебе скучаем.
Это называется – удар под дых. Нечестный прием. Давайте приплетем детей, чтобы ей было стыдно. Хорошо, что ребеночек-то уже совершеннолетний, а то бы и правда...
– Странно. С Женькой-то я как раз регулярно общаюсь, он мне ничего такого не говорил. Но я так и не поняла – а зайчик-то, зайчик куда девался?
– Ой, Лиза, ну что ты все, а? Нет давно никаких зайчиков. Да и не было ничего такого.
Ага. Мне все приснилось.
– Конечно, я тоже, может быть, ошибался, но мне кажется, ты уже достаточно... Может быть, сейчас, под Новый Год... Мы могли бы... Если бы ты одумалась и вернулась...
Может быть, ты и ошибался, Ники, но я сейчас никак не могу. Мне послезавтра в Копенгаген. По делу срочно.
О чем я ему и сообщила.
– Нет, если так, то конечно... – Тяжелый вздох. – Но ты все-таки подумай... И осторожнее там, я тебя очень прошу.
Я пообещала быть осторожной, и повесила трубку.
Ф-фух. Это надо же. Вот так взять и расстроить человека в новогоднюю ночь. И «Ирония судьбы» почти кончилась. Сейчас Женя вернется домой, Надя привезет ему веник, они будут жить долго и счастливо, а мне начнут бить куранты. Вот и встретили очередной Новый Год. Дома, как и положено. К большому, надо думать, счастью.
Второго января вечером я улетала в Копенгаген. Там я еще некоторое время назад «пристреляла» себе по интернету любопытное место – некий антикварный даже не салон, а так, что-то вроде аукционного склада. Картинки, которые они выставляли на продажу на Ебэй, казались мне интересными и стоили относительно немного, а добраться до них у меня все не получалось. И вот, наконец. Начало января, как я поняла, в Москве время абсолютно глухое, все равно все клиенты разъезжаются и гуляют от рождества до рождества, а в Европе, наоборот – вполне активное время.
«А он так разволновался, что уехал в Копенгаген», – бормотала я про себя, привычно собирая сумку на три дня. И чего ко мне приязалась эта фраза? Ну все же не так. И не в Копенгаген, а в Баден-Баден, и я не он, а она, а «он» – это, кажется, Тургенев, и при чем тут вообще Тургенев, и совсем даже я не волнуюсь, и вообще. Но фраза не отязывалась. «И уехал в Копенгаген», – так и бубнила я себе под нос до самого самолета.
В Копенгагене было сыро и промозгло. И еще темно. И вечером, когда я прилетела, было темно, и утром не сильно посветлело. Север, что возьмешь. «Вреден север для меня», – тут же привязалась другая фраза из классики.
Гулять по городу и знакомиться с ним в такую погоду мне не хотелось. Так что прямо с утра, не откладывая, я позвонила и назначила встречу. Хозяин, насколько мне удалось понять – по-английски он разговаривал с жутким акцентом, как будто во рту у него была горячая картофелина – сообщил, что он открыт и пригласил меня заходить в любое время. Я взяла такси и поехала.
Нужное мне место находилось в припортовом районе, а само здание по виду больше напоминало сарай или какой-то склад. Это не сильно меня напугало: во мне, как и каждом собирателе, жила непреходящая мечта – найти однажды свое, самое настоящее сокровище, о котором никто не знал, или все позабыли, а я со своим опытом и везением, оказавшись в нужное время в нужном месте, вдруг раскапываю из кучи мусора... ну, не жемчужное зерно, но, скажем, с учетом своей специализации, картину Коро. Или Курбе. Ну, или хоть Констебля, на худой конец. При этом понятно, что чем неказистее с виду место возможных поисков, тем выше мои шансы отыскать там что-то ценное.
Хозяин, похожий на добродушного гнома с бородой, в полосатой рубашке и кожаном жилете – не хватало только колпачка с кисточкой – был само радушие. Тут же, с порога, он налил мне стакан чего-то горячего (оказалось весьма кстати) и повел показывать мне свои владения.
Основной его специализацией, как выяснилось, был коллекционный королевский фарфор. Он не только торговал этим самым фарфором, но и любил его от всей души. Идя за ним по узким проходам мимо разнообразных полок и витрин, заполненных изящными фигурками и посудой, я от души жалела, что не занимаюсь фарфором сама – а то бы поняла наконец, что почувствовал Алладин, попав в пещеру с сокровищами. Хозяин, идущий передо мной, то и дело восторженно указывал то на одну, то на другую вещицу, и радостно рассказывал что-то по датски в полной уверенности, что говорит на английском. Фарфоровые статуэтки и в самом деле были хороши. Может быть, стоит купить парочку – так, для себя, думала я. Но сначала – к делу.
Когда мне все же удалось донести до гнома, что меня больше интересуют картины, он заметным образом огорчился. Поскучнел, перестал рассказывать про фарфор и быстрым шагом отвел меня в дальний конец пещеры. Там был целый отдельный закут, где вдоль стен плотными рядами стояло и висело довольно много картин.
Тут оживилась я. Начала разглядывать картины, быстро перемещаясь от стенки к стенке, то присаживаясь на корточки, то приподымаясь на носках. Освещение было не самым ярким, а некоторые картины были довольно темными – то ли от потемневшего со временем лака, то ли посто колорит у них был такой. Никаких выдающихся работ на первый взгляд тут не наблюдалось, но картины в основном были не новыми, какие-то, похоже, можно было даже отнести к началу двадцатого века, если не к концу девятнадцатого. Пейзажи, натюрморты. Купить, почистить, сделать новые рамы. Нет, определенно, тут будет, чем поживиться, и приехала я не зря.
Наметив несколько интересных для меня работ, я, не проявляя явного энтузиазма, завела с хозяином разговор о цене. Нет, ну не прямо так, конечно, о цене, этому я уже научилась. Я начала рассказывать о своих интересах, расспрашивать о происхождении картин, об их примерном возрасте, о возможной оценке специалистов... Словом, выразила начальный интерес.
Думаю, если бы речь зашла о фарфоре, беседа наша была бы гораздо более оживленной. Но о картинах гном говорил без огонька, скучновато. Да еще этот его акцент сильно мешал пониманию. Ну, да, вот, конечно, очень хорошие работы. А сколько я хотела бы купить? Пока я, отвлекшись от его монотонных речей, раздумывала над ответом, он продолжал что-то вяло мне излагать. Я не прислушивалась, пока несколько раз у меня на слуху не мелькнуло слово «коллекция». Извинившись, я попросила повторить.
Насколько мне удалось понять, речь шла о том, что буквально в последнюю неделю перед Рождеством аукционный дом купил некую коллекцию, оставшуюся в наследство от кого-то, кого именно, мне разобрать не удалось. Этот человек, доживший до преклонных лет, вместо того, чтобы покупать ценные картины, отдавал явное предпочтение простым северным пейзажам, и наследники, не обнаружив после его смерти в коллекции ничего драгоценного, продали все пейзажи скопом на аукцион. И, если мне интересно, он может отдать мне всю коллекцию целиком – просто потому, что ждет на днях новую партию фарфора и не хочет начинать возню с картинами. На коллекцию существует описание, сделанное владельцем, и если я соглашусь, он просто отдаст мне все как есть. Конечно, с учетом своих комиссионных, но тем не менее, если работы поступят на аукцион... Я попросила посмотреть описание. Гном, покопавшись в ящиках стола, стоящего тут же в углу, протянул мне толстую картонную папку.
К счастью, написано было по-английски. Я бегло просмотрела здоровенную пачку листов. Ну да – какой-то Юргенсен, какой-то Иогансен. 1896, 1897, 1910... Надо же, как я здорово определила время, ай да я. Дюссельдорфская школа живописи, какие-то итальянцы... Ничего особенного, но вполне добротные работы. На самом деле про себя я почти сразу решила купить коллекцию, так что просто тянула резину, пытаясь выиграть на грош пятаков.
В конце концов сделку мы заключили и я стала обладателем коллекции, в которой оказалось тридцать семь работ. Гном обещал мне запаковать картины, оформить на них документы для таможни и сегодня же к вечеру доставить все в отель. В крайнем случае, завтра ранним утром. Но никаких скидок мне добиться не удалось. Напрасно я причитала о вторичности и отсутствии художественной ценности работ, напирала на оптовую закупку и приводила прочие аргументы. Гном стоял на своем, как скала. В подтверждение своей правоты он только бубнил сквозь бороду, что цена и без того хороша, что ему нужно жить, и что у нас в России сейчас явно наблюдается повышенный спрос на пейзажи, так что я в накладе не останусь. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, не шевельнув и бровью, что я не первый русский покупатель, и что даже на эту коллекцию среди моих соотечественников уже находились желающие, так что мне просто повезло, что я оказалась у него первой. В общем, проявил себя настоящим троллем. Впрочем гномы тоже, как говорят, скуповаты. За это я в качестве компенсации не стала покупать у него фарфоровые статуэтки.
Ну и ладно, думала я, возвращаясь в отель. В общем, действительно в конце концов не проиграла. Тридцать семь картин, в итоге получилось чуть меньше, чем по четыреста каждая, уж отобью я на них свои затраты. И выгодно отобью, это не без того. Зато купила все сразу, и с оформлением сложностей не будет. Правда, денежный лимит, отведенный на поездку, исчерпан до дна, но, с другой стороны, и план по закупкам тоже перевыполнен. Оставшиеся два дня – обратный билет у меня был только на послезавтра – можно будет не бегать по антикварным подвалам, а провести приятно и с пользой. Шоппингом, например, заняться. Может быть, посмотреть себе шубу?
С шубой у меня были сложности. Вернее, с ее отсутствием. Вернее, шуба-то у меня была, чудесная бежевая шубка из щипаной норки, легкая, как пух, но она – да только ли она одна – благополучно осталась висеть шкафу в Бостоне, в то время как я... Ну не думала я тогда, что все так затянется. Я изругала себя последними словами, но толку от этого не было никакого, а просить Ника или хотя бы маму прислать мне мои вещи... Я думала, что в крайнем случае с легкостью куплю себе шубу в Москве, но выяснилось, что такая же, и даже худшего качества, шубка там стоила настолько несусветные деньги, что мысли не только покупать ее, но даже выпросить в подарок от Сашки у меня не было и близко. Кроме того, я вообще никогда не просила у него подарков, а уж теперь, когда он рассказал мне про ранжир, и подавно не буду. Пока зима была не очень холодной, я ходила в удачно купленном осеннем кашемировом пальто, поддевая под него свитер, но в январе ожидались морозы. Может быть тут, в Копенгагене, дела с шубами обстоят чуть получше?
Новый Год всегда был для меня самым главным, самым любимым праздником. Все остальные праздники, которые отмечались в нашей семье и которые мы увезли с собой в Америку, были исключительно личными – дни рождения и годовщина свадьбы. Ну в самом деле, не Седьмое же ноября с Перым мая нам было везти с собой? Но даже и они со временем как-то поистрепались – собственный день рождения после двадцати пяти лет радовал не сильно, сын Женька довольно скоро стал отмечать свой праздник с друзьями, а уж про годовщину свадьбы в свете прошедших событий вообще лучше не вспоминать. Американские же праздники, хоть и прижились у нас в доме в виде традиционных блюд, настоящими праздниками тоже не стали. Так, положено отметить – отмечаем, чтоб как у всех. А вот Новый Год, во всем своем блеске и величии, остался.
За всю свою довольно уже долгую жизнь мне приходилось встречать его по-всякому. С родными, одной, уложив наконец спать больного ребенка и рухнув рядом, интимно, с мужем вдвоем, и в шумной дружеской компании – но общим во всех этих случаях, всегда, за очень редким исключением, было одно – я встречала Новый Год дома. Собственно, таких исключений было два – в мои пятнадцать лет, когда я зачем-то поперлась на встречу праздника в какой-то дом отдыха, и в восемнадцать, когда мы встречали его в общежитии на Физтехе. Собственно, именно тогда Колька и сделал мне предложение. Ну, и с учетом всех последних событий, ничего хорошего в оба эти раза не вышло. В доме отдыха-то хоть просто тощища была, без далеко идущих последствий.
В общем, на этот раз я со всей определенностью собиралась отмечать дома. У меня было несколько приглашений куда-то в тусовку, но что же я – больная? К себе я никого не ждала, Новый год – дело семейное, и никаких переживаний по этому поводу у меня не было.
Из надлежащих атрибутов праздника у меня были елка, наряженная моими детскими игрушками, салат оливье, селедка под шубой, запеченный кусок мяса, пироги с капустой и телевизор. Еду я готовила тридцать первого почти весь день, в основном потому, что так полагается – шансов съесть все это в одиночку у меня не было. В галерее мы объявили новогодние каникулы на три дня, а второго января вечером я должна была лететь в Копенгаген. И подарков себе я тоже покупать не стала. Лучший мой подарочек – я сама.
Я собиралась сесть за стол часов в десять – чтобы к двенадцати все закончить, выслушать президентские поздравления под бой курантов и лечь спать. Немногим раньше в телевизоре мне посчастливилось найти «Иронию судьбы» – именно посчастливилось, потому что я довольно долго шарилась по всем каналам, где крутились в каком-то адском карнавале одни и те же жуткие морды с песнями. Возможно, это были какие-то знаменитые артисты, но мне они были незнакомы, а знакомиться как-то не хотелось, потому что все они были одинаково отвратительны.
Сашка появился в без малого десять, одновременно с Ипполитом. Мы с экранной Наденькой хором услышали звонок в дверь, охнули и побежали открывать. Вот только у нее было заранее приготовлено парадное платье, которое она не успела надеть в суете, а у меня-то нет. Но зато у меня не было и пьяного Жени на диване.
Обняв меня на пороге, Сашка сообщил, что вырвался забежать ненадолго, по пути в ресторан. Я обрадовалась – в последнее время мы вообще как-то редко виделись, что было, в общем неудивительно. Я совсем закрутилась в галерейных делах, а уж у него работа была и вовсе не чета моей. Тем более замечательно.
Плюнув на парадный вид, чтобы не терять времени, я потащила его за стол. Накрыть стол в комнате, как полагается, я тоже не успела, так что мы, как всегда, оказались на кухне. Сашка запустил ложку в миску с салатом, цапнул пирожок, под рюмочку зацепил вилкой кусок селедки под шубой...
– Господи, Лиз, как у тебя все вкусно! Честное слово, моя бы воля – никуда б я не поперся, остался бы тут. Глаза мои уже на эти рестораны не смотрят. Фуа-гра с омарами, мать их так. А я селедки под шубой сто лет не видел. Мама тоже вот на Новый Год так делала. И еще эти ведь будут на голове орать.
– Кто эти?
– Да артисты же, господи. У них эта ночь золотая. Так и едут чесом по всем кабакам. В одном отпели – и в другой. А мы сидим, как лохи, слушаем эту их бодягу. Еще потом знакомым звонишь, которые в другом кабаке – ну что, у вас уже этот отпел? Нет? А у нас уже. Ну ждите, едет. Ты себе не представляешь, Лиз, какая тощища навязшая. Одно и то же, одно и то же, каждый раз.
– Ну что же делать, Санечка, – улыбнулась я. – Ты олигарх, терпи. Такая твоя судьба. Меня тоже куда-то звали, но я, как видишь, по-стариковски...
– Да я всегда знал, что ты здесь самая умная, Лизка. Кстати, чуть не забыл – я же тебе подарок принес!
– С ума сойти! Дед-Мороз ты мой! Спасибо. А я, как дура, и не подумала...
– Вот и не выдумывай, – он вышел в прихожую, искать подарок в пальто.
В голубой тиффаниевской коробочке оказалась серебряная лупа на цепочке. Я засмеялась.
– Спасибо, Сань. Очень кстати – буду теперь на картины смотреть, как белый человек. Ты здорово придумал.
Он вздохнул.
– Да не за что тут спасибо. Это же – так, тьфу, ерунда. Заехал вот по дороге, выбрал, что было, думал – может, тебе по делу пригодится. Я уж просто знаю, что ты дорогого не возьмешь, вот и... А так, чесслово, мне самому неудобно.
– Да ты что, Сань? Ты еще извиняться начни... Мне очень нравится. Это же Тиффани. Куда дороже-то?
– Ой, Лиз, ты просто не знаешь, что говоришь. С этими подарками всегда головная боль одна. Тут не только, куда дороже, тут же еще в ранжир уложиться надо.
– Какой ранжир, Сань, ты о чем?
– Жене на подарок, вот какой. У них же там все посчитано, все расписано. Жене полагаются подарки – на рожденье, на Новый год, на годовщину свадьбы. Это крупные. Ну, еще на ребенка, если есть, так у нас по счастью нету. И помельче – на восьмое марта там, валентина еще теперь дурацкого придумали. На крупные праздники – чтобы тысяч на тридцать, машину там, или бриллиант, не меньше, на мелкие – пятеркой можно отделаться. И потом, в кабаке, все эти бабы будут друг к дружке бегать и сравнивать, у кого дороже. И подружкам звонить, кто в другое место пошел. А у кого самый дешевый подарок – тот муж, значит, из лохов.
– Да ты серьезно что ли, Саш? Не может быть.
– Да чего не может, все так и есть. И ладно бы только бабы, на них-то наплевать, но и мужики тоже присматриваются. Ага, этот жене на подарок пожмотился, значит, видно, дела неважно идут... И пошло, и поехало. Так что тут хочешь не хочешь, марку надо держать. Еще ладно, хоть последнее время она сама себе подарок выбирает, мне об этом хоть думать не надо. Она выбирает, помощнику говорит, где отложено, я еду, забираю. Или того же помощника даже шлю. И все довольны, а то ведь еще бывало – ей не понравится, так крику потом не оберешься.
Я вздохнула.
– Бедный ты, бедный. Тяжелая какая у вас жизнь.
Главное, ведь даже и не шутила.
– И не говори, – он взглянул на часы. – Ладно, пора. Потащусь на эту свою голгофу, пока еще доеду по пробкам-то. Я к тебе завтра выберусь, можно, Лиз? Салатик весь не съедай, он назавтра только вкуснее будет.
– Я его, даже если захочу, весь не съем. Только как ты завтра приедешь?
– Так и приеду.
– А жена? Ты же знаешь, я не люблю...
– Да она ж завтра и улетает. В Куршевелевку свою, на лыжах кататься. Чтоб ей до Нового Года полететь, так нет. Так мы на завтра договорились?
Сперва я даже не поняла, что речь идет о модном курорте во французских Альпах. Сколького я еще не знаю об этой жизни.
Саша уехал. Я как-то раздумала накрывать в комнате стол. Поесть я уже с ним поела, а возиться ради себя одной лень. Возьму вот разве еще салатику на тарелочку и пойду посмотрю, как там у Наденьки-то дела. От претворения симпатичной идеи в жизнь меня оторвал телефонный звонок. Ну вот, а я все на одиночество сетую. Интересно, кто бы это? Родственников я всех уже поздравила, Сашка тоже отметился...
Это оказался Ник. Честно говоря, услышать его я ожидала меньше всего. В последнее время я, поглощенная своей разнообразной бурной деятельностью, не то, что не переживала из-за него, но как-то и вовсе не вспоминала. Совсем. Даже для себя, внутри. Все ушло и оказалось где-то совсем далеко от меня, настолько далеко, что не всплывало даже в разговорах с Женькой и мамой. С ними-то я поддерживала более-менее регулярную связь. Моей маме попробуй, не позвони. Она всегда живо интересовалась моими делами, в отличие от сына, который явно жил своей собственной жизнью. Но Ник... От него, правда, на мой счет с потрясающей регулярностью поступали алиментные деньги, но так ведь и должно быть, разве нет? И вот теперь – пожалуйста, звоночек. Из прошлой жизни.
– Привет, – сказал мне Ник.
– Привет, – ответила я.
– Поздравляю тебя с Новым Годом.
– Спасибо, и тебя так же.
Повисла пауза. Вот что я люблю в общении с бышим мужем – так эти паузы. Есть что сказать – говори. Так нет же, он будет ждать и тянуть до последнего, как будто это мне от него что-то нужно.
– Ну, как ты там, вообще-то? – наконец прорезался Ник.
– Вообще-то нормально.
– Тебе денег хватает?
– Вполне, спасибо.
Хотя, если вдуматься – за что спасибо?
– Я тебе несколько раз звонил, – внезапно заторопился он. – И утром звонил, и вечером. Тебя очень трудно застать.
– Да, – согласилась я. – В последнее время я была... Хм... Несколько занята.
– Я слышал, ты там бизнесом занялась?
Интересно, откуда это он такое слышал?
– Ну, можно сказать и так.
– Лиза, я тебя умоляю, ты там осторожнее. Ты себе не представляешь, насколько все это опасно.
Ага. А ты представляешь.
– И вообще, может быть, ты перестанешь валять дурака?
Я – перестану что?
– Что ты имеешь в виду? Если конкретно?
Какое слово-то, оказывается, полезное.
– Ну, я думал... Может быть, ты вернешься? Нам тебя не хватает.
Интересненькое дельце.
– Нам – это кому? Вам с зайчиком? А мне казалось, вы прекрасно справляетесь.
Надо же, оказывается, все я прекрасно помню, только шевельни.
– Лиза, ну зачем ты? Я имел в виду Женьку. Он тоже переживает. Он приезжал тут на Рождество, мы с ним посидели вдвоем, нам было грустно. Мы очень по тебе скучаем.
Это называется – удар под дых. Нечестный прием. Давайте приплетем детей, чтобы ей было стыдно. Хорошо, что ребеночек-то уже совершеннолетний, а то бы и правда...
– Странно. С Женькой-то я как раз регулярно общаюсь, он мне ничего такого не говорил. Но я так и не поняла – а зайчик-то, зайчик куда девался?
– Ой, Лиза, ну что ты все, а? Нет давно никаких зайчиков. Да и не было ничего такого.
Ага. Мне все приснилось.
– Конечно, я тоже, может быть, ошибался, но мне кажется, ты уже достаточно... Может быть, сейчас, под Новый Год... Мы могли бы... Если бы ты одумалась и вернулась...
Может быть, ты и ошибался, Ники, но я сейчас никак не могу. Мне послезавтра в Копенгаген. По делу срочно.
О чем я ему и сообщила.
– Нет, если так, то конечно... – Тяжелый вздох. – Но ты все-таки подумай... И осторожнее там, я тебя очень прошу.
Я пообещала быть осторожной, и повесила трубку.
Ф-фух. Это надо же. Вот так взять и расстроить человека в новогоднюю ночь. И «Ирония судьбы» почти кончилась. Сейчас Женя вернется домой, Надя привезет ему веник, они будут жить долго и счастливо, а мне начнут бить куранты. Вот и встретили очередной Новый Год. Дома, как и положено. К большому, надо думать, счастью.
Второго января вечером я улетала в Копенгаген. Там я еще некоторое время назад «пристреляла» себе по интернету любопытное место – некий антикварный даже не салон, а так, что-то вроде аукционного склада. Картинки, которые они выставляли на продажу на Ебэй, казались мне интересными и стоили относительно немного, а добраться до них у меня все не получалось. И вот, наконец. Начало января, как я поняла, в Москве время абсолютно глухое, все равно все клиенты разъезжаются и гуляют от рождества до рождества, а в Европе, наоборот – вполне активное время.
«А он так разволновался, что уехал в Копенгаген», – бормотала я про себя, привычно собирая сумку на три дня. И чего ко мне приязалась эта фраза? Ну все же не так. И не в Копенгаген, а в Баден-Баден, и я не он, а она, а «он» – это, кажется, Тургенев, и при чем тут вообще Тургенев, и совсем даже я не волнуюсь, и вообще. Но фраза не отязывалась. «И уехал в Копенгаген», – так и бубнила я себе под нос до самого самолета.
В Копенгагене было сыро и промозгло. И еще темно. И вечером, когда я прилетела, было темно, и утром не сильно посветлело. Север, что возьмешь. «Вреден север для меня», – тут же привязалась другая фраза из классики.
Гулять по городу и знакомиться с ним в такую погоду мне не хотелось. Так что прямо с утра, не откладывая, я позвонила и назначила встречу. Хозяин, насколько мне удалось понять – по-английски он разговаривал с жутким акцентом, как будто во рту у него была горячая картофелина – сообщил, что он открыт и пригласил меня заходить в любое время. Я взяла такси и поехала.
Нужное мне место находилось в припортовом районе, а само здание по виду больше напоминало сарай или какой-то склад. Это не сильно меня напугало: во мне, как и каждом собирателе, жила непреходящая мечта – найти однажды свое, самое настоящее сокровище, о котором никто не знал, или все позабыли, а я со своим опытом и везением, оказавшись в нужное время в нужном месте, вдруг раскапываю из кучи мусора... ну, не жемчужное зерно, но, скажем, с учетом своей специализации, картину Коро. Или Курбе. Ну, или хоть Констебля, на худой конец. При этом понятно, что чем неказистее с виду место возможных поисков, тем выше мои шансы отыскать там что-то ценное.
Хозяин, похожий на добродушного гнома с бородой, в полосатой рубашке и кожаном жилете – не хватало только колпачка с кисточкой – был само радушие. Тут же, с порога, он налил мне стакан чего-то горячего (оказалось весьма кстати) и повел показывать мне свои владения.
Основной его специализацией, как выяснилось, был коллекционный королевский фарфор. Он не только торговал этим самым фарфором, но и любил его от всей души. Идя за ним по узким проходам мимо разнообразных полок и витрин, заполненных изящными фигурками и посудой, я от души жалела, что не занимаюсь фарфором сама – а то бы поняла наконец, что почувствовал Алладин, попав в пещеру с сокровищами. Хозяин, идущий передо мной, то и дело восторженно указывал то на одну, то на другую вещицу, и радостно рассказывал что-то по датски в полной уверенности, что говорит на английском. Фарфоровые статуэтки и в самом деле были хороши. Может быть, стоит купить парочку – так, для себя, думала я. Но сначала – к делу.
Когда мне все же удалось донести до гнома, что меня больше интересуют картины, он заметным образом огорчился. Поскучнел, перестал рассказывать про фарфор и быстрым шагом отвел меня в дальний конец пещеры. Там был целый отдельный закут, где вдоль стен плотными рядами стояло и висело довольно много картин.
Тут оживилась я. Начала разглядывать картины, быстро перемещаясь от стенки к стенке, то присаживаясь на корточки, то приподымаясь на носках. Освещение было не самым ярким, а некоторые картины были довольно темными – то ли от потемневшего со временем лака, то ли посто колорит у них был такой. Никаких выдающихся работ на первый взгляд тут не наблюдалось, но картины в основном были не новыми, какие-то, похоже, можно было даже отнести к началу двадцатого века, если не к концу девятнадцатого. Пейзажи, натюрморты. Купить, почистить, сделать новые рамы. Нет, определенно, тут будет, чем поживиться, и приехала я не зря.
Наметив несколько интересных для меня работ, я, не проявляя явного энтузиазма, завела с хозяином разговор о цене. Нет, ну не прямо так, конечно, о цене, этому я уже научилась. Я начала рассказывать о своих интересах, расспрашивать о происхождении картин, об их примерном возрасте, о возможной оценке специалистов... Словом, выразила начальный интерес.
Думаю, если бы речь зашла о фарфоре, беседа наша была бы гораздо более оживленной. Но о картинах гном говорил без огонька, скучновато. Да еще этот его акцент сильно мешал пониманию. Ну, да, вот, конечно, очень хорошие работы. А сколько я хотела бы купить? Пока я, отвлекшись от его монотонных речей, раздумывала над ответом, он продолжал что-то вяло мне излагать. Я не прислушивалась, пока несколько раз у меня на слуху не мелькнуло слово «коллекция». Извинившись, я попросила повторить.
Насколько мне удалось понять, речь шла о том, что буквально в последнюю неделю перед Рождеством аукционный дом купил некую коллекцию, оставшуюся в наследство от кого-то, кого именно, мне разобрать не удалось. Этот человек, доживший до преклонных лет, вместо того, чтобы покупать ценные картины, отдавал явное предпочтение простым северным пейзажам, и наследники, не обнаружив после его смерти в коллекции ничего драгоценного, продали все пейзажи скопом на аукцион. И, если мне интересно, он может отдать мне всю коллекцию целиком – просто потому, что ждет на днях новую партию фарфора и не хочет начинать возню с картинами. На коллекцию существует описание, сделанное владельцем, и если я соглашусь, он просто отдаст мне все как есть. Конечно, с учетом своих комиссионных, но тем не менее, если работы поступят на аукцион... Я попросила посмотреть описание. Гном, покопавшись в ящиках стола, стоящего тут же в углу, протянул мне толстую картонную папку.
К счастью, написано было по-английски. Я бегло просмотрела здоровенную пачку листов. Ну да – какой-то Юргенсен, какой-то Иогансен. 1896, 1897, 1910... Надо же, как я здорово определила время, ай да я. Дюссельдорфская школа живописи, какие-то итальянцы... Ничего особенного, но вполне добротные работы. На самом деле про себя я почти сразу решила купить коллекцию, так что просто тянула резину, пытаясь выиграть на грош пятаков.
В конце концов сделку мы заключили и я стала обладателем коллекции, в которой оказалось тридцать семь работ. Гном обещал мне запаковать картины, оформить на них документы для таможни и сегодня же к вечеру доставить все в отель. В крайнем случае, завтра ранним утром. Но никаких скидок мне добиться не удалось. Напрасно я причитала о вторичности и отсутствии художественной ценности работ, напирала на оптовую закупку и приводила прочие аргументы. Гном стоял на своем, как скала. В подтверждение своей правоты он только бубнил сквозь бороду, что цена и без того хороша, что ему нужно жить, и что у нас в России сейчас явно наблюдается повышенный спрос на пейзажи, так что я в накладе не останусь. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, не шевельнув и бровью, что я не первый русский покупатель, и что даже на эту коллекцию среди моих соотечественников уже находились желающие, так что мне просто повезло, что я оказалась у него первой. В общем, проявил себя настоящим троллем. Впрочем гномы тоже, как говорят, скуповаты. За это я в качестве компенсации не стала покупать у него фарфоровые статуэтки.
Ну и ладно, думала я, возвращаясь в отель. В общем, действительно в конце концов не проиграла. Тридцать семь картин, в итоге получилось чуть меньше, чем по четыреста каждая, уж отобью я на них свои затраты. И выгодно отобью, это не без того. Зато купила все сразу, и с оформлением сложностей не будет. Правда, денежный лимит, отведенный на поездку, исчерпан до дна, но, с другой стороны, и план по закупкам тоже перевыполнен. Оставшиеся два дня – обратный билет у меня был только на послезавтра – можно будет не бегать по антикварным подвалам, а провести приятно и с пользой. Шоппингом, например, заняться. Может быть, посмотреть себе шубу?
С шубой у меня были сложности. Вернее, с ее отсутствием. Вернее, шуба-то у меня была, чудесная бежевая шубка из щипаной норки, легкая, как пух, но она – да только ли она одна – благополучно осталась висеть шкафу в Бостоне, в то время как я... Ну не думала я тогда, что все так затянется. Я изругала себя последними словами, но толку от этого не было никакого, а просить Ника или хотя бы маму прислать мне мои вещи... Я думала, что в крайнем случае с легкостью куплю себе шубу в Москве, но выяснилось, что такая же, и даже худшего качества, шубка там стоила настолько несусветные деньги, что мысли не только покупать ее, но даже выпросить в подарок от Сашки у меня не было и близко. Кроме того, я вообще никогда не просила у него подарков, а уж теперь, когда он рассказал мне про ранжир, и подавно не буду. Пока зима была не очень холодной, я ходила в удачно купленном осеннем кашемировом пальто, поддевая под него свитер, но в январе ожидались морозы. Может быть тут, в Копенгагене, дела с шубами обстоят чуть получше?