Страница:
Но нет, боги делали вид, будто отсутствуют. Рассветы в июне теряют всякую сдержанность, - подумал он. Несутся они по планете, как гривастые рыжие кони. Бессмертные кони, впряженные в сновидения. Он все-таки включил настольную лампу, было еще слишком темно, ничего не найти здесь без освещения. Жена заворочалась. - Пора, - сказал он вполголоса, - сейчас будильник протявкает. - Нет, - ответила жена, не раскрывая глаз, - нет, потом! Трепеща крыльями, закружилась перед лампой небольшая серо-коричневая бабочка, ударилась о стекло и гневно взлетела к потолку. Он направился на кухню - жужжать кофемолкой. На холодильнике сидела и с интересом таращила на него глаза-маковки еще одна бабочка, точно такая же. Или та же самая. Светало стремительно, полумрак струями перетекал из кухни и спальни в прихожую, - он и там включил свет. И уже не удивился, снова заметив вспорхнувшего мотылька. - Крылья оборву! - пригрозил он ему и всем им сразу. А себе скомандовал: - Под душ - бегом! Когда он вновь вошел в спальню, будильник, салютуя, выстрелил короткой очередью. Богун прервал его истерическую трель, щелкнув по кнопке. Распахнул окно и веско, намеренно громко спросил у спящих: - Дорогие слепоглухонемые! Взгляните и скажите: вы что-нибудь слышали? - Конечно! - заявила дочка. Усевшись на кровати и даже не пытаясь раскрыть глаза, она наощупь искала своих детей. Плюшевый Бетховен, как и положено верному псу, был уже вполне проснувшись и к бою взведен; Степашка, однако, совершенно по-свински дрых, распластавшись поперек одеяла. Как, впрочем, и разлюбезная супруга, которая и настояла на ранней побудке, объяснив им всем вместе и каждому по отдельности, до чего полезна и для ног благотворна энергичная прогулка по свежей росе, - раз уж выпало им вставать среди ночи из-за муженька непутевого и тащиться десять верст на сборище. Богун не спорил, - ему-то что? Ему, и правда, только полезно прогуляться. Но и против такси он не стал бы возражать. - Рота, подъем! - вскричал Богун. Дочка, продолжая досматривать что-то свое, чрезвычайно занимательное, происходящее за заслоном подрагивающих век, соскочила с кровати и вытянулась по стойке "смирно". Ее строевой навык - память о любимом дядюшке. Братец мой - человек героический; он сейчас, - и очень кстати, - в лагерях; он почти не появляется дома, это обстоятельство оказалось тоже ко двору. Он оборвал лишние мысли и гаркнул: - Отлично, рядовая! Сорок пять секунд - и я вижу вас одетой! - Есть! - звонко ответила дочка, прижмурив правый глаз: вдруг сон все-таки досмотрится. Богун, нахмурившись, злодейским басом провозгласил: - А тот, кто, значит, среди нас тут спать продолжает, - тот, значит, не друг нам, не товарищ, а соня лежебокая! - Это мамец! - восхищенно догадалась малышка. - Мамец - соня, мамец соня! - Р-рядовая! Застегнуться и умыться! И на кухне находиться! одновременно, на краюшек кровати присев, принялся он с сопящей жены одеяло потихоньку уворовывать. - И тому, значит, не кофе в постель будет, - приговаривал он, - а всыпание привселюдное по полной выкладке! - Да что вы пристали все! - захныкала женщина, ворочаясь с боку на бок, будто на огне ее прижарили. - Ну что за горе: среди ночи переться куда-то... сами езжайте! Я спать хочу. Богун потянул сильнее, и тогда она, все яростнее сражаясь с осатаневшим одеялом, впервые раскрыла глаза. - Боже! - вскричала она. - Мы опаздываем! Что, нельзя было сказать? - Процесс пошел! - подмигнул он дочке, которая все еще рыскала суетливо по спаленке, разыскивая аккуратно сложенную с вечера одежду. - Вот сейчас наша мамочка выговорится - и даст нам всем копоти! Мы за ней и не угонимся. Ты не спеши: поспешишь - людей насмешишь. Еще есть время. Ступай, умойся. Он вздумал позавтракать, слепив глазунью из четырех глаз. Дамы наотрез отказались, сославшись на биоритмы и положение светил. В этот слишком ранний час им не хотелось заниматься ничем привычным; им не терпелось выйти навстречу приключениям и проснуться по-настоящему в росе, в золотом сиянии, в чарующей свежести рассвета. Он, тоскливо застряв где-то на подступах к третьему глазу, осознал их правоту: что поделаешь, биоритмы. Бабочки внимательно глядели на его мучения, словно проводили у себя на холодильнике тайное голосование. А едят ли бабочки яичницу? - спросил он сам себя. Больше не у кого было спрашивать: дамы, отпихивая друг друга, прихорашивались у зеркала. Ему почудилось, будто вспорхнувшие в негодовании мотыльки - его тайные агенты; он даже расслышал их гневный шепот: - Нет, ни за что! - Шизохрения, - определил Богун свое состояние. - Спокойнее будь, проще, не обращай внимания, это только присказка... Окна дома, вставшего торцом к ним, - все верхние этажи, - внезапно вспыхнули огненными отражениями зари. Денек будет - высший класс. Проводить их - и сразу же с утра в лес, пока народ все подряд на корню не поснимал. Хороший у нас лес, домашний и вполне безопасный, - абсолютно земной, к людям ласковый. Говорят, уже черника вполне... редкостное лето, жаркое и безоблачное. Такое, как когда-то. До событий. Они ведь и не подозревают, что меня с ними не будет. Радостно им, легко. Или все-таки подозревают? У жены моей интуиция - будь здоров. Но - не удержалась бы она, непременно бы высказала. Я почву подготовил: судачил что-то там насчет денег и ремонта... нет, ей и в голову не придет, что я способен добровольно отказаться от поездки на материк. Ничего, сошлюсь на ремонт. Ремонт - явление вялотекущее и неизлечимое. Как лучше: по дороге объяснить, чтобы успели побеситься и смириться, или прямо на месте, у автобуса? Эксцессы возможны; и все-таки придется отложить, ибо время уже поджимает. Некогда отношения выяснять. Сумка странно легкая. Вторая - холщовая - весит почти столько же. В ней только дорожные припасы... девочке будет не хватать зверюшек, - сообразил он с опозданием и с досадой. Они ведь думают, что это - на пару недель, как обычно; они ведь не знают о главном. Жена, энергично вышагивая по узенькой прихотливо извивающейся тропинке, головою мотала на все его просьбы передать ему и вторую сумку: спортивность свою замечательную выказывала. Небо стало голубым и бездонным; стекла на юго-западе сплошь полыхали ослепительным пламенем отраженного восхода; оранжевые молнии изредка мелькали на месте блестящих антенн и водостоков. Несмотря на то, что они держали путь в обход новостроек-недостроек, и местность казалась совершенно загородной, многие горожане уже - или еще? - бродили подле домов; Богун подивился их невозможной выносливости. Очевидно, наступило временное равновесие между теми, кто уже встал, и теми, кто еще не лег, - первые бодро и слегка обалдело двигались средь полыхания и свежести, точно выруливая на взлетную полосу; вторые же тихо плелись безлюдными тротуарами и неуверенно растекались по пустырю, короткими тропами направляясь к розовеющим в отдалении домам. Покуда дошли до трассы, бодрая спортивная злость супруги перелилась в сферу межличностных отношений; он отобрал ее сумку, обозвал их черепахой да улиткой - отведенное на дорогу время неожиданно иссякло, придется бегом бежать, поскольку опаздывать сегодня ни в коем случае нельзя. Богун объявил о старте забега ради жизни: вырвалось у него нечаянно. С губ слетело. Как и следовало ожидать, дочка помчалась вперед со всей доступной ей прытью. Богун занял промежуточную позицию, стараясь не отстать от ребенка и вместе с тем не слишком отрываться от возмущенной супруги. По асфальту топать было веселее, мир восстановился, и они подкатили к месту сбора почти в назначенный срок. С тыльной стороны памятника собралось человек тридцать; многих он знал. Выяснилось, что автобус запаздывает. Никто не обнаруживал своего знакомства с ним: так было условлено. Он наскоро объявил о своем твердом и окончательном решении остаться. Он должен отправить их вдвоем, самих, без подневольного отца-супруга, поскольку подневольному внезапно навешали горящих хвостов... дочь округлила глаза - представила себе... навалили разных срочных дел и незавершенок. Он мотивировал свое решение делами, ремонтом да нежеланием вникать в проблемы тестя, который эти самые проблемы словно бы коллекционировал и в охотку взваливал на зятя; жена, вполне разделявшая опасения Богуна, все же неодобрительно морщилась ввиду столь откровенного попрания сыновних обязанностей. Она ненавязчиво поинтересовалась, как зовут дела его и не блондинка ли; упоминание о ремонте отразилось в ее глазах отсветом каких-то очень интимных надежд; финансовые проблемы никто не затрагивал. Все было ясно без слов. Теперь, наверное, нам хватит и на проживание, и на покупки, - думала она, убеждая себя в разумности его решения. Теперь пусть сам выкручивается как знает: в доме - шаром покати. Против ожидания, дочка тоже не стала расстраиваться. Мыслями она уже была в дороге, а временное отсутствие папы являлось привычным и понятным обстоятельством, связанным с его важной, замечательной работой. Папа защищал всех детей и взрослых от колдунов, чертей замогильных и горьких пьяниц. Молодец какой па! Его задержка позволит ему спасти кого-нибудь. Обнаружение Мутаций и Общий Надзор - эти слова всегда пишутся с заглавной буквы - никогда не даст в обиду маленьких детей. Отлучки папы являлись неизбежным злом, которое, в конце концов, всегда изгоняется веселым шумным возвращением, подарками, маленьким праздником воссоединения семьи. Такая уж нелепая у него судьба, у этого глупого папы. Автобус вкатился на площадь на полной скорости, - светофоры еще сонно мигали желтыми глазами, да и движения почти не было, - и тут же все начали прощаться. Он не стал дожидаться отправления. Он решительно ни о чем не беспокоился: все, что нужно, уже было продумано и выполнено. Кивнул в ответ на отсылающие жесты и таким же манером - по трассе - двинулся назад. Он не хотел, чтобы жена разглядела в его глазах что-нибудь не то. Все образуется, дайте время. Незачем рисковать близкими людьми. Там, на континенте, они будут в безопасности. Нужно отстроиться от всего этого. Сделать над собой усилие. Все идет по плану. Не забыть хотя бы Бетховена ей отослать. То-то радости будет. Смотри-ка, троллейбус попутный случился, - только что из парка. Подбежав, втиснулся он в скопище лесовиков и рыбарей - хмурых граждан в сапогах и штормовках - и за несколько минут домчался по пустынной трассе до микрорайона, где вместе с клюющей носами всенощной молодежью вышел из троллейбуса прямо во широко поле. Дома он взглянул на будильник. Всего лишь полшестого; каждое утро упускаю я драгоценную красоту; нет, дела обождут! одеться, обуться - и вперед, вдогонку за грибниками! Он заглянул на кухню в надежде обнаружить немного кофе. Немного кофе пришлось бы очень ко времени; только увольте меня от яичницы продрогшей, - никогда и ни за что! Я себе потом суп сварганю. Я не так-то прост и ценю услады холостяцкие... сколько же их здесь, мотыльков залетных?! Богун сразу же углядел с дюжину вихрящихся в воздухе крылатых существ. Затем обнаружил еще: по углам они прятались, внизу у ног его кружились, от их нервного трепыхания рябило в глазах. Он схватил кухонное полотенце и принялся выгонять бабочек в окно; он не заметил, чтобы они выгонялись, однако бабочек не стало вдруг. Совсем не стало. Будто растаяли они. Мимикрия? Все живое умеет маскироваться и друг дружку надувать. Теперь они расположились в прихожей. На мебели сидели, на стенах и потолке. Но не как попало сидели, а в строгом соответствии с ранжиром. Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков. Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении. Неприятно, конечно... Замерев, всматривался он в шевеление на стенах и потолке. Самцы и самки, - решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют, самцы; а которые локтями работают - самочки... или наоборот. Но наоборот это вряд ли! - возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные сидят где нужно и о деле думают; а эти - мелкота - язычками чешут, друг дружку подкусывают, совсем как в жизни. Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной. Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака, разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов, а вокруг - взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или - солнце, крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем, надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком уж замоногамились, - сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло усмехнулось и солидарно подмигнуло ему. - Несправедливость! - сообщил он двойнику. - Нужно учится у природы. Раскрепощаться нужно. - Это исправимо, - согласились стены. - При надлежащем тонусе, в отсутствие противопоказаний... - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали! Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер, недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде. - Да что ж это - привиделись они мне? - бормотал он, бегая по кухне. Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу - убью! - пообещал он кому-то. И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять. Он постоял задумчиво, - мысли, как и бабочки, упорхнули в даль неведомую, - и подошел к телефону. Время воруют, - думал он, - из-под руки воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки. Случайный выстрел... Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно - лезут, толкутся; а понадобились - не стало почему-то. Предчувствуя недоброе, вошел он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют... Он прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск будто камешком в воду - и они исчезли. Все сразу. - Спокойно! - сказал он шкафу. - Чудес не бывает, верно? Шкаф не ответил. - Если насекомые пропали, следовательно... - как продолжить, он не знал, и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. - Следовательно, куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! вдруг решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки развернули. - Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!.. - Следовательно, я закрываю окно... так, исполнено... и, следовательно, выхожу из спальни в пустую прихожую, - верно? - Шкаф успокаивающе покивал ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, - но ничего любопытного не нашел он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в прихожую. Виктория! Пусто! Он зашел на кухню, зашел в зал, закрыл везде окна. Нигде никаких крылатых, лишь за балконом мелькнула пара стрижей. Ого! Да неужто уже одиннадцать? Сколько времени потеряно! Брюки старые где? Где старые походные доспехи мои? Посох лесной, меч грибной, щит противомоскитный... Насвистывая, вошел в спальню, чтобы перетряхнуть вещички. И замер на пороге, уткнувшись взглядом в движущееся месиво. Воздух кипел, слышалось низкое гудение, как от высоковольтного трансформатора, - сотни и тысячи бабочек в сплошном мельтешении рождали упругие, бьющие ветерком в лицо серо-коричневые струйки. Хоровод прямо перед ним закручивался по часовой стрелке, а чуть дальше, за дрожащей люстрой, второй вихрь лихо вращался навстречу первому; по всей ширине комнаты, огибая угол шкафа и высокую этажерку, вертелась живая восьмерка. Две змейки бабочек обрамляли ее по вертикали: у колен Богуна и вверху, под самым потолком. Тогда он, стараясь не волноваться, улегся и попытался расслабиться. Он не отводил глаз от круговерти, которая набирала размах и скорость, и думал только о приятном. О землянике лесной, которую в данный момент дотаптывают алчные авангарды трудящихся. О ремонте, призванном скрасить его уход в проект. Проект получил странное, диковатое название: "На Богуна и зверь бежит ". После беспамятства и вынужденного лечения Богун плохо понимал суть этого проекта и свою роль в нем; он знал, что роль его главная, и ему было достаточно помнить, что он осуществляет функции контактера. Контактер - это больше, чем полевой агент. Это - очередная ступень его роста... А ремонт в этом году стал насущной потребностью. Требовалось скрыть выдранные когтями куски штукатурки и следы клыков на бетонных стенах. В кошке Мальвине, сбежавшей по весне в леса и по дороге едва не задравшей безвинную догиню из четвертого подъезда, еще прошлой осенью проявились глухоманские повадки. Пока можно было скрывать скрывали. Хозяйка догини, помимо оплаты услуг ветеринара, потребовала мзду за молчание; Богун с превеликим злорадством прогнал ее. Нашла чем стращать! Сегодня лишь худосочные аристократы со столетней родословной еще кое-как сохраняют непорочность генотипа. Остальные братья меньшие давно уже в лес глядят. Он ощутил сочувствие бабочек: бедняжка, это так неумно - держать в доме хищника, привязываться к хищнику! - Сами хищники! - вознегодовал Богун. - Мы ее котеночком взяли, не больше болонки! Дочка никак забыть не может, по дворам все рыскает. - Сколько зверя не корми - не впрок корм! - зашептали бабочки. И глупым смехом рассыпались по стенам и предметам. Их было столько, что они заняли все обозримые поверхности. Не побрезговали и Богуном: расселись на брюках, на рубашке. Он решил не замечать нахальства пришелиц и спокойно обдумать предстоящий ремонт. Пигалицы эти не опасны ему. Они малы, жизнь их коротка, интересы - неинтересны... сперва прибраться надо, расставить все удобно. Содрать всю дрянь со стен, оголить их. Залепить... залепить мои оголенные стены этим, ну, знаете, беленьким таким... Засыпая, Богун проникся деловитой решительностью домохозяина и во сне в самом начале сна, там, где явь граничит с дальними зарницами чужого мира - уже видел себя бодрым, пропотевшим, с ног до головы замаранным краской и клеем. Бабочки, растворившись в жарких солнечных лучах, оставили после себя прозрачный, едва заметный туман - не туман, а так, невесомое марево и запах цветов, растущих на другом берегу.
Каким образом он узнает, проснувшись, где находится? Не определяется ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из прожитых дней, - воспоминанием, которое, в результате случайного хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно определяет развитие событий? Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного следует отнести к реальному миру, а что - к воспоминаниям. Наконец, подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг, и, успокоившись, начал называть мир сновидением.
В его отсутствие кто-то побывал в квартире. Исчезла ручка, которой он пользовался при написании отчетов; никак не обнаруживался особенный, резко пахнущий кусок мыла, после которого руки должны обсохнуть под теплым воздухом (ни в коем случае не вытирать их полотенцем, чтобы не повредить защитную молекулярную пленку). Поразмыслив, он пришел к выводу, что исчезли также члены его семьи: жена и дочка. Он не мог их вспомнить, но знал, что еще утром они были здесь. Еще не мог он припомнить, что за день такой выдающийся нынче, и как он, Богун, - а почему Богун, ведь мое имя Мытарь? - провел этот день. Мытарю - Богуну? - казалось, что с ним не все в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля. Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени машина, производящая секунды и века, - был остановлен; минутная дрема обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении оказывались минутным сном. Календарь, часы, магнитная стрелка - ничему теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот. Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом, после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой. В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок. Появлялся - увы, ненадолго, - покойный дед. Деда своего он любил и радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? изумился Богун). Человек этот - новый, изменившийся - был связан с другими людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили, говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед, - суровый, энергичный, иной, - тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями. Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой. Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания, проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, - об этом ему поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да, - обрадовался он, как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием рассорившись). Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком, всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись: мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с собой дочку, его малолетнюю сестру, - а сестру он помнил прекрасно. Она не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика; заглянув в память Мытаря, Богун узнал, что именно эту фигурку он подарил сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и некстати вернувшимся быстроногим детством, в короткую счастливую пору смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам. Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу, которым стало рождение сына, - из неизвестности, из бездны, от которой надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, - вернуться к той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот сестричка - не желала. Но - вернулась, помимо воли.
Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание. Он вынырнул в явь разбитым, едва воспринимающим реальность. Трезвон телефона заставил его подняться. Телефон перестал звонить раньше, чем он доковылял до него.
Слепые зеркала
Солнце давно перевалило через меридиан и теперь несуетливо опускалось, притормаживая, за девятиэтажные спины жилых коробов. Массируя залипшие веки, прошествовал Богун в ванную - и убедился, что продолжает спать, наблюдая во сне невозможное. В ванной висело полотенце; взяв его в руки, Богун вспомнил, что полотенце это давным-давно выброшено им. Выброшено потому, что никак не удавалось отстирать однажды возникшие бурые пятна; вспомнив об этом, он вздрогнул и отшвырнул то, что держал в руках, лукавую тварь, притворившуюся полотенцем. Сон, то зыбкий и прозрачный, на привидение похожий, то отчетливый, как сама реальность, качался перед глазами. Пробуждение казалось иллюзией; возможно - и даже наверное - оно и было иллюзией, эдаким мультимедийным абсурдом, в котором беспрерывно тикает будильник, согласованно движутся светила небесные, и невероятной цепью связаны события, на первый взгляд вполне достоверные. Затем он долго смотрел на безмятежные, в пенной дымке, небеса и тихо размышлял о вездесущем роке, связанном с его именами. Хорошо, что имя всего лишь тень; тень зависит от двух факторов - от того, под каким солнцем находишься и какой образ принимаешь; рано или поздно придет пора сменить имя. Но для этого понадобится верный глаз и твердая рука. Реальностью управляет логика. Здесь, во сне, чудеса были в порядке вещей. Стены, ободранные и зачищенные, красиво поблескивали свеженькими алебастровыми латками. Щели, залитые цементом, едва угадывались; цемент еще не высох, а подсохнет - не найдешь. Строительный мусор горкой выглядывал из поганого ведра. Все, как он и представил себе вчера, засыпая. На плите в кофеварке дымился, источая запахи, обжигающий кофе, он потрогал холодную плиту и слабо удивился. Стол, заботливо накрытый скатертью неведомого происхождения, был украшен букетиком цветов в любимой вазочке малышки. Вазочку эту вдребезги разнесла хвостом Мальвина. Стряслось сие бог весть когда, уже и забыли. Возникшие сами собою в холодильнике закуски воодушевляли, требовали энергичных действий и энергических выражений. - Напьюсь в ознаменование, - пригрозил миру Спящий, - потеряю облик! Сегодня день бабочек, - напомнил он миру. - Я спал, не просыпаясь и никуда не отлучаясь; видения - просто сны, глупые полустертые воспоминания о том периоде, когда я был не вполне здоров. Защита памяти - вот что это такое, - уверял себя Богун. Сны - отстойник застарелых страхов и всяческих неприглядностей. В Центре интенсивной коррекции очень хорошо объясняют подобные вещи. Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью, которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув держаться в ее рамках - но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев. Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу снов... Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться. Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка, гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит. Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.
Каким образом он узнает, проснувшись, где находится? Не определяется ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из прожитых дней, - воспоминанием, которое, в результате случайного хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно определяет развитие событий? Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного следует отнести к реальному миру, а что - к воспоминаниям. Наконец, подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг, и, успокоившись, начал называть мир сновидением.
В его отсутствие кто-то побывал в квартире. Исчезла ручка, которой он пользовался при написании отчетов; никак не обнаруживался особенный, резко пахнущий кусок мыла, после которого руки должны обсохнуть под теплым воздухом (ни в коем случае не вытирать их полотенцем, чтобы не повредить защитную молекулярную пленку). Поразмыслив, он пришел к выводу, что исчезли также члены его семьи: жена и дочка. Он не мог их вспомнить, но знал, что еще утром они были здесь. Еще не мог он припомнить, что за день такой выдающийся нынче, и как он, Богун, - а почему Богун, ведь мое имя Мытарь? - провел этот день. Мытарю - Богуну? - казалось, что с ним не все в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля. Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени машина, производящая секунды и века, - был остановлен; минутная дрема обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении оказывались минутным сном. Календарь, часы, магнитная стрелка - ничему теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот. Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом, после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой. В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок. Появлялся - увы, ненадолго, - покойный дед. Деда своего он любил и радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? изумился Богун). Человек этот - новый, изменившийся - был связан с другими людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили, говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед, - суровый, энергичный, иной, - тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями. Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой. Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания, проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, - об этом ему поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да, - обрадовался он, как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием рассорившись). Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком, всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись: мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с собой дочку, его малолетнюю сестру, - а сестру он помнил прекрасно. Она не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика; заглянув в память Мытаря, Богун узнал, что именно эту фигурку он подарил сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и некстати вернувшимся быстроногим детством, в короткую счастливую пору смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам. Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу, которым стало рождение сына, - из неизвестности, из бездны, от которой надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, - вернуться к той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот сестричка - не желала. Но - вернулась, помимо воли.
Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание. Он вынырнул в явь разбитым, едва воспринимающим реальность. Трезвон телефона заставил его подняться. Телефон перестал звонить раньше, чем он доковылял до него.
Слепые зеркала
Солнце давно перевалило через меридиан и теперь несуетливо опускалось, притормаживая, за девятиэтажные спины жилых коробов. Массируя залипшие веки, прошествовал Богун в ванную - и убедился, что продолжает спать, наблюдая во сне невозможное. В ванной висело полотенце; взяв его в руки, Богун вспомнил, что полотенце это давным-давно выброшено им. Выброшено потому, что никак не удавалось отстирать однажды возникшие бурые пятна; вспомнив об этом, он вздрогнул и отшвырнул то, что держал в руках, лукавую тварь, притворившуюся полотенцем. Сон, то зыбкий и прозрачный, на привидение похожий, то отчетливый, как сама реальность, качался перед глазами. Пробуждение казалось иллюзией; возможно - и даже наверное - оно и было иллюзией, эдаким мультимедийным абсурдом, в котором беспрерывно тикает будильник, согласованно движутся светила небесные, и невероятной цепью связаны события, на первый взгляд вполне достоверные. Затем он долго смотрел на безмятежные, в пенной дымке, небеса и тихо размышлял о вездесущем роке, связанном с его именами. Хорошо, что имя всего лишь тень; тень зависит от двух факторов - от того, под каким солнцем находишься и какой образ принимаешь; рано или поздно придет пора сменить имя. Но для этого понадобится верный глаз и твердая рука. Реальностью управляет логика. Здесь, во сне, чудеса были в порядке вещей. Стены, ободранные и зачищенные, красиво поблескивали свеженькими алебастровыми латками. Щели, залитые цементом, едва угадывались; цемент еще не высох, а подсохнет - не найдешь. Строительный мусор горкой выглядывал из поганого ведра. Все, как он и представил себе вчера, засыпая. На плите в кофеварке дымился, источая запахи, обжигающий кофе, он потрогал холодную плиту и слабо удивился. Стол, заботливо накрытый скатертью неведомого происхождения, был украшен букетиком цветов в любимой вазочке малышки. Вазочку эту вдребезги разнесла хвостом Мальвина. Стряслось сие бог весть когда, уже и забыли. Возникшие сами собою в холодильнике закуски воодушевляли, требовали энергичных действий и энергических выражений. - Напьюсь в ознаменование, - пригрозил миру Спящий, - потеряю облик! Сегодня день бабочек, - напомнил он миру. - Я спал, не просыпаясь и никуда не отлучаясь; видения - просто сны, глупые полустертые воспоминания о том периоде, когда я был не вполне здоров. Защита памяти - вот что это такое, - уверял себя Богун. Сны - отстойник застарелых страхов и всяческих неприглядностей. В Центре интенсивной коррекции очень хорошо объясняют подобные вещи. Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью, которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув держаться в ее рамках - но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев. Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу снов... Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться. Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка, гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит. Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.