Обычно образ Ясноглазки, который Пеон хранил в своём сердце, был для него ничуть не обременительней кольца, которое он носил на пальце. Но вот как раз сейчас этот светлый и лёгкий образ переместился из сердца в голову - и парадоксальным образом на сердце тотчас же стало тяжело, а в голове - пусто.
Пеон никогда не сравнил бы любимую с путеводной звездой - звезда всегда маячит где-то там, в недоступной вышине, где бы ты ни находился, а Ясноглазка… она тоже была для него ориентиром, но совсем другим. Только вспомнив о ней, Пеон понял, как же далеко его занесло и как глубоко он вляпался. Как будто он забрался на высокую башню и стоял там, любуясь россыпью горизонтов, не испытывая ни малейшего страха, до тех пор, пока не глянул прямо вниз, на землю далеко-далеко под ногами, и вот тут-то с ним и приключился приступ акрофобии.
Пеон еще немного полежал на траве, а потом поднялся и сделал то, что представлялось ему наиболее уместным в данной ситуации: отправился искать ручей. Потому что ему очень хотелось пить.
На том берегу ручья Пеон увидел двоих странных людей. Не слишком, впрочем, странных для этой странной местности. Один, совершенно голый, был высечен из камня с исключительным мастерством и вниманием к деталям, граничащим с грубым натурализмом. Словно бы мужчина средних лет, атлетического сложения, но с намечающимся брюшком, опустился на четвереньки, чтобы напиться из ручья, и в этот момент какой-то звук, донёсшийся из-за спины, привлёк его внимание, он повернул голову - да так и окаменел в полуобороте.
Второй человек был жив и одет, но одет весьма странно. Предметы его гардероба, даже истрепавшись до состояния обносков, образовывали исключительно негармоничное сочетание: холщовая рубаха явно с чужого плеча, генеральские штаны с осыпавшимися золотыми лампасами и высокие сапоги со шнуровкой. В то же время его круглое, румяное лицо, так и лучившееся умиротворённой благостью, заставило Пеона отбросить ассоциации с уличными попрошайками.
Странно одетый человек, заметив Пеона, приветливо помахал рукой и высоким голосом, напевно растягивая гласные, произнёс:
– Здравствуй, пришелец из суетного мира, и добро пожаловать в Дремотные леса! Меня зовут Городьба, когда-то давно я был странствующим рыцарем, но теперь это не имеет значения, потому что здесь я обрёл путь радостного смирения!
– Здравствуй, Городьба. Меня зовут Пеон, я… художник, хотя, вообще-то, сейчас оруженосец, но это временно… и, пожалуй, тоже не важно. Ты не будешь ли возражать, если я напьюсь из этого ручья?
– Какой замечательный вопрос! - ласково улыбнулся Городьба. И как же легко и приятно на него отвечать! Я слышу в нём простоту, ведущую к смирению. Разве возможен отказ? Так пей же!
– Спасибо, - с той же похвальной простотой ответил Пеон, опустился на корточки и принялся пить, жадно зачерпывая ладонями студёную вкусную воду. Городьба наблюдал за ним с отеческим умилением.
– Полагаю, что это - не единственный вопрос, смущающий твой ум. Позволь же пригласить тебя в нашу уютную обитель, где я мог бы за скромной трапезой постараться разрешить твои сомнения… Одну лишь смиренную просьбу осмелюсь высказать: не бередить мою несовершенную душу, а равно и души братьев моих во смирении, новостями из суетного мира. Как бы тебя ни спрашивали, как бы ни упрашивали рассказать, что там творится новенького, - не отвечай ни слова. Сам же спрашивай о чём угодно, не стесняйся.
– С удовольствием приму твоё приглашение, - откликнулся Пеон. - Кстати, а почему ты так странно одет?
– О, благодарю тебя! - воскликнул Городьба. - Ничто так не укрепляет смирение, как необходимость отвечать на бестактные вопросы.
– Ну, извини, - пожал плечами Пеон. - В таком случае, что это за статуя?
– Не стоит извиняться! Вообще никогда не стоит извиняться. Ведь если в какой-то момент ты признаёшь свою неправоту - это значит, что во все другие моменты ты полагаешь себя правым. Позволь рассказать тебе чудесную историю о шуте по имени Полено и разбойнике Соловье…
– Вообще-то, я её уже слышал.
– Неужели? От кого же?! - изумился Городьба. - Впрочем, погоди, не отвечай. Этот вопрос касается суетного мира - значит, я не хочу его задавать.
Городьба подхватил с земли наполненные водой бадьи и пошёл по тропе в глубь леса (двигался он так же неспешно и плавно, как говорил). Пеон, перепрыгнув через ручей, зашагал следом.
– Что касается твоих вопросов, то, видишь ли, мы все тут бывшие герои, охотники за сокровищами и прочие искатели приключений. В прежней, суетной жизни мы в гордыне своей не считали нужным овладевать ремёслами. А теперь вот некому нас научить. Кое-какие простейшие вещи мы научились делать самостоятельно, но ткачество, кройка и шитьё нам, увы, не по силам. Поэтому одеваемся мы в то, что снимаем с окаменевших гордецов. Всё равно этим несчастным одежда больше не нужна. Кому какой предмет достанется - решает жребий. Вот потому-то я так и одет. Что касается этих, как ты выразился, статуй… Тебе наверняка известно, что в Дремотном лесу обитает Чудище. Собственно, ты ведь назвался оруженосцем - значит, наверняка явился сюда из дальних краёв… возможно, даже из Имска… о, умоляю, не рассказывай мне про Имск!
– Не буду, - пообещал Пеон.
– Спасибо. Так вот, ты явился сюда со своим господином, чтобы уничтожить Чудище и тем самым положить конец проклятию… Кстати, а где твой господин?
– Понятия не имею, - ответил Пеон. И забеспокоился. Но не слишком сильно - что-то ему подсказывало, что Ястреб не пропадёт. И в том смысле, что самостоятельно выпутается из любой передряги, и в том смысле, что обязательно найдётся.
– Будем надеяться, что он также повстречает кого-нибудь из братьев. Так вот, вы явились сюда для того, чтобы уничтожить Чудище…
– Честно говоря, не для этого.
– Ну, значит, для того, чтобы добыть сокровище, обозначенное крестом на таинственной карте.
– Однако! - изумился Пеон. - Ив скольких же экземплярах существует эта карта?
– Для смиренной простоты условились считать, что в одном экземпляре. Переходящем от одного временного владельца к другому и никогда не пересекающем границу суетного мира. Впрочем, это неважно, ведь сокровище всё равно на самом деле не существует.
– Надо думать, его давным-давно уже выкопал первый владелец карты?
– Не надо думать! Соображать - можно, и даже приветствуется, но думать и, тем более, размышлять - только в случае крайней необходимости. Немотивированные раздумья провоцируют сомнения, сомнения ведут прямо к гордыне. Это же очевидно! Позволь мне поведать тебе чудесную историю о неправильном великане по имени Забей…
– И эту историю я тоже уже слышал. Ладно, значит, на самом деле ни сокровище, ни чудовище не существуют?
– Чудище, увы, существует… Позволь, наконец, поведать тебе поучительнейшую историю, которую ты наверняка ещё не слышал. Давным-давно жил на свете величайший из достойнейших - сэр Дубина, известный также как Молот Справедливости. Был он единственным подлинно безупречным героем: всё, что он думал и говорил, было правильно. Все его деяния были во благо людей. Бесконечно великодушный, он принимал восхваления как должное, клеветников же (находились и такие) строго карал во имя правды и справедливости.
Однажды, во время одного из путешествий, он встретил прекраснейшую из девушек - единственную, достойную чести стать его невестой. И он сделал её своей невестой. Он поселил её во дворце, окружил роскошью, осыпал подарками. Он устранил с её жизненного пути всех недостойных людишек, считавших себя её поклонниками, а также и родственников, пытавшихся оказывать на неё вредное влияние. Он совершил в её честь множество подвигов. Одним словом, он превратил её жизнь в райское блаженство. А когда с ней случилась беда - внезапное безумие поразило её разум - он спустился за ней в лабиринты подсознанья и вырвал её из лап психотерапевтов. Вот какова была его любовь!
И был у сэра Дубины оруженосец, единственный человек, которого он считал достойным доверия. Отправляясь за новыми подвигами, Молот Справедливости оставил возлюбленную на его попечение. Поскольку сэр Дубина всегда поступал правильно, очевидно, что сделал он это не потому, что боялся оставить невесту одну, а потому, что желал подвергнуть испытанию верность близких людей. И, увы, они не выдержали испытания. Подлейший из оруженосцев позволил себе воспылать страстью к невесте своего господина. Ослеплённый гордыней, он вообразил себя достойным любви прекраснейшей из женщин и, воспользовавшись её слабостью, соблазнил её, похитил и сбежал с ней.
Вернувшись и найдя свой замок пустым, сэр Дубина воспылал праведным гневом и пустился в погоню. Он настиг изменников здесь, в Дремотном лесу. И уже приготовился свершить возмездие, но вероломный оруженосец нанёс удар первым, и Молот Справедливости покинул суетный мир. Столь полным было его совершенство, что он не умер, как обычный человек, не обратился в прах и тлен, но в прямом смысле перестал существовать, словно бы растворившись в воздухе. Остался лишь его праведный гнев, обернувшийся проклятием. И проклятие это было столь же грандиозным, как и все его деяния. Предатель-оруженосец превратился в волшебный меч, обречённый беспрекословно служить своим владельцам. Прекраснейшая из женщин стала Чудищем, столь чудовищным на вид, что одного лишь взгляда на неё, хоть краешком глаза, достаточно, чтобы любой мужчина, не отринувший гордыню и не обратившийся к смирению, в мгновение ока окаменел - подобно тому несчастному, которого ты видел у ручья. Лес же, в котором рассеялся Молот Справедливости, стал ловушкой для ложных героев, обуреваемых гордыней.
И будет так до тех пор, пока не явится подлинный герой, на которого чары Чудища не подействуют. Вооружённый тем самым мечом, в который превратился предатель-оруженосец, он поразит Чудище - лишь тогда, наконец, месть свершится окончательно и проклятие спадёт.
– Поразит, говоришь… - Пеон чуть было не растрогался, но вдруг обнаружил, что сыт поучительными историями по самое горло. И с неожиданной для себя самого практичностью поинтересовался:
– А ловушки не пробовали? Ну, скажем, можно же вырыть яму, вкопать в дно заострённые колья, сверху замаскировать ветками…
– Пробовали, но она не попадается. Много чего пробовали, но если ты не подлинный герой, то действенный способ лишь один - обратиться к смирению. Ничто иное не помогает.
– А если, скажем, завязать глаза?
– Азарт, с которым ты ищешь решение, похвален, - вздохнул Городьба. - Но отдаёшь ли ты себе отчёт в том, насколько проблема актуальна для тебя самого? Взгляни, - тропа как раз делала петлю, огибая пару нерукотворных изваяний, - в эти выпученные глаза. Всмотрись в искажённые ужасом лица. Пойми, что это отнюдь не абстракция. А теперь представь себя на месте одного из них - недвижимым, холодным, каменным истуканом… И спроси себя ещё раз: хочешь ли ты искать спасения самостоятельно, или же всё-таки мудрее будет воспользоваться опытом, советом и помощью тех, кто знает единственно правильный путь?
Аргумент попал в точку. И всё же Пеон не смог удержаться, чтобы не задать ещё один бестактный вопрос:
– А почему у всех окаменевших такая ярко выраженная эрекция? Будь это всё-таки обычные скульптуры, я бы решил, что это как-то связано с культом плодородия…
– Отличный вопрос, похвальная наблюдательность! - казалось, Городьбу невозможно смутить ничем. - Это из них рвётся наружу гордыня.
– Гордыня?..
– Некоторые называют это мужским достоинством, но на самом деле это - гордыня. Лишь отринув гордыню, можно вступить на путь смирения, ведущий к спасению.
– Отринуть гордыню?! - с нажимом переспросил Пеон. - В каком смысле «отринуть»?!
– В прямом, - отрезал Городьба. - Ведь иначе и окаменеешь в самом что ни на есть прямом смысле. Пойми, ни один мужчина не способен устоять против Чудища. А значит…
– Знаешь, а ведь я, на самом деле, совершенно не голоден, - Пеон резко остановился, словно бы вспомнив о чём-то важном. - Пойду-ка я поищу своего господина, покуда он не повстречался с этим Чудищем…
Городьба с сожалением покачал головой.
– Ну, что ж. Поступай, как знаешь… Только, будь добр, не ломись без нужды сквозь заросли. Постарайся беречь одежду.
– Обязательно-обязательно! - пообещал Пеон, развернулся и, стараясь не бежать, направился обратно к краю леса. И буквально через пару десятков шагов наткнулся на Ястреба.
Ястреб стоял возле окаменевших рыцаря с оруженосцем, задумчиво отколупывая с рыцарева плеча засохший птичий помёт.
– Тебе эта физиономия никого не напоминает? - спросил он вместо приветствия.
– Напоминает, - кивнул Пеон. Перед ним стояла точная копия графа Первокрая, только помолодевшая на полтора десятка лет. - И я ничуть не сомневаюсь, что его история весьма занимательна и поучительна. Только давай ты мне её расскажешь чуть позже. Буквально сразу, как только мы отсюда выберемся. Ты ведь знаешь, как отсюда выбраться?..
– Что, уже? - усмехнулся Ястреб. - А как же сокровище?
– Так ведь говорят, что нет никакого сокровища.
– Говорят, что выбраться отсюда никак нельзя.
– Зачем же ты здесь?
– За тобой. Помолчали.
– Тогда пошли, - наконец решился Пеон.
– Куда?
– В первоначальном направлении. Куда глаза глядят.
– А если там - Чудище?
– Там и посмотрим.
Запоздало сообразив, что каламбур получился не слишком удачным, Пеон сделал несколько шагов, и тут ему навстречу вышла, вернее, выплыла, едва касаясь босыми ногами земли, прекраснейшая из женщин. Совершенно нагая. Ошеломляюще обворожительная, ослепительно восхитительная, умопомрачительно привлекательная, невыразимо, невозможно совершенная. Всем своим существом, самим фактом своего существования манящая, зовущая, вызывающая непреодолимое, судорожное, раздирающее мышцы желание наброситься и смять в объятиях, ворваться, овладеть - и в то же время застыть, не дышать, не спугнуть… окаменеть!
Подобное (хотя и не столь противоречивое) чувство бывшему прекрасному принцу довелось испытать лишь однажды, в результате ошибки Незадачливого Волшебника. И воспоминание о том случае до сих пор оставалось столь острым, что ледяной стыд, нахлынув, мгновенно отрезвил его. Красота незнакомки ничуть не померкла, но очарование пропало напрочь. Пеон переступил с ноги на ногу и деликатно кашлянул.
– Ну, и чего стоишь, как истукан?! - послышался из-за спины знакомый голос.
Оглянувшись, Пеон без особого удивления обнаружил на месте, где только что стоял Ястреб, Доброго Волшебника с Края Призаморья. На хитрой физиономии Волшебника (на сей раз ничем не замаскированной) застыло выражение озабоченной торжественности.
– Чего ждёшь-то, герой? - повторил Волшебник, протягивая Пеону сверкающий клинок с длинной рукоятью, увенчанной навершием в форме птичьей головы. - Вот твой меч, острый и несравненно надёжный. Вот Чудище. Поражай!
– Зачем? - тупо спросил Пеон.
– То есть как это «зачем»?! Так надо!
– Кому «надо»? Лично мне она ничем не угрожает.
– Поразительно! А разве ты не горишь желанием отомстить за своего кумира?
– Да какой он мне теперь кумир! - пожал плечами Пеон. - Разочаровался я в нём.
– А как насчёт спасти всех этих окаменевших бедолаг?
– Да поделом им.
– Ну, а ради себя? Ты же так хотел совершить хоть какой-нибудь подвиг!
– Ну, знаешь! - возмутился Пеон. - Тоже мне, подвиг - женщину зарубить. Не буду я этого делать.
– Никакая это не женщина, а Чудище!
Чудище, как подкошенное, упало наземь и горько зарыдало. Пеон невольно отметил, что слёзы ему совсем не к лицу - теперь оно выглядело как симпатичная, но, в общем, самая обыкновенная, только очень измождённая и грязная девушка. И очень, очень жалкая.
– Ну вот, - неодобрительно заявил Волшебник, - оно, между прочим, жаждет смерти, как избавления. А ты своим неадекватным поведением поражаешь его в самое сердце!
Пеон искренне сочувствовал Чудищу. Но, действительно, ничего не мог тут поделать. От бессильной жалости он разозлился. На Ястреба, которого считал настоящим зрелым мужчиной, а тот оказался покорным орудием судьбы. На сэра Дубину, которого считал образцом для подражания, а тот оказался вовсе ничем. На Ствола и Стебля, на их отца, на жестокого графа Первокрая, на безвольных новопоглядских горожан и стражников. На Доброго, Незадачливого, или как его там, Волшебника. Но более всего - на самого себя.
– Я же сказал - не буду! - заорал Пеон, выхватывая у Волшебника меч и занося его над головой. И, на выдохе, вонзил блистающее лезвие глубоко в землю.
И чуть не оглох от страшного вопля. На какое-то мгновение Пеону показалось, что он нечаянно нанёс смертельный удар гигантскому, размером с весь лес, монстру, состоящего сплошь из отчаянной ненависти, - но в следующую минуту понял, что это всего лишь сотни окаменевших глоток выдохнули, оживая, застоявшиеся возгласы изумления: «Ну ни хрена себе!», и «Обалдеть!», и «Пустобрёх меня побери!», и так далее, в зависимости от воспитания и уровня фантазии.
Завопил и Ястреб, вновь принявший человеческий облик:
– Чего застыли, спасители худоносовы?! Ноги помогите из земли вытащить!
А потом вдруг стало темно. Подняв глаза, Пеон увидел, над головой ночное небо с луной и звёздами. Такое обыкновенное и такое прекрасное…
– Нет, ну я просто поверить не могу! - не унимался Ястреб. - Тоже мне, мудрый и древний. Разыграл такую шикарную многоходовку. И так позорно лопухнулся в финале! И как тебя после этого называть?..
– Во-первых, если уж «многоходовку» - то не в финале, а в эндшпиле. Во-вторых, на самом деле вообще не в эндшпиле, а, можно сказать, в конце дебюта. В-третьих, я не мудрый, а неглупый. В-четвёртых, я не лопухнулся, а как раз таки перемудрил. В-пятых, не намного-то я и древнее некоторых!
– А вот оправдываться не надо, - вставил Пеон не без ехидства.
– Вот именно! - подхватил Волшебник. - Чего это я должен перед вами оправдываться? Уж вы-то трое всяко могли бы хоть «спасибо» для начала сказать. Так что валяйте, называйте, как хотите - вам хорошо, к вам прозвище «Неблагодарные» вместо имени не прилепится.
Пеон молча пожал плечами, отвернулся и вновь принялся созерцать проплывающие под ковром-самолётом пейзажи. И снова живописные, в сущности, виды показались ему невыносимо однообразными и унылыми, к тому же они сменяли друг друга так редко… Потому что все эти реки, поля и деревни были всё ещё незнакомыми, чужими. А он торопился домой!
Но и для того, чтобы продолжать участие в перепалке, не оставалось уже ни сил, ни желания, ни невысказанных аргументов.
Конечно же, Ястреб был прав. Герои - они и есть герои: они же не привыкли, чтобы их кто-то спасал. Они сами кого хочешь спасут, догонят и ещё раз спасут. Так что ожидать от них признательности было, по меньшей мере, наивно. Ну, максимум, можно было рассчитывать на благородство - так ведь и этим Мера далеко не каждого одарила. Даже при Безумном Императоре, когда на поиски приключений требовалась лицензия, и то, говорят, каждому второму заветная корочка доставалась за взятку.
Опять-таки, идея сформировать несокрушимую армию из этого сборища воинственных индивидуалистов - чтобы уж не сказать «сброда» - вызвала у Пеона (какого-никакого, а всё-таки профессионального короля) приступ неудержимого смеха, так что он даже прослушал, на борьбу с каким таким всеобщим злом Волшебник собрался её повести.
И уж в любом случае никак не следовало выкладывать всю историю целиком, с самой первопричины - ни экс-окаменевшим, ни, тем более, отринувшим гордыню.
Что до самого Пеона… Ну, с одной стороны, он терпеть не мог, когда кто-то пытался им манипулировать, - и как король, да и вообще. С другой стороны - он ведь хотел совершить подвиг? Ну, вот и совершил. Единственным доступным ему способом - и нечего жаловаться. Или даже можно сказать по-другому: он оказался единственным, способным этот подвиг совершить, - есть чем гордиться. Так что зерно истины в последнем заявлении Волшебника определённо имелось…
А вот ничуть не пристыженный Ястреб, похоже, настроился препираться до самого Залужанска:
– Вот надо было сначала дать нам хотя бы первое доесть, а потом уже речь толкать, - парировал он. - Тогда бурчание в моём животе не заглушало бы голос совести.
– Ребята, вы меня уже вконец утомили своим пустым спором! Всё хорошо, что хорошо кончается, - вымолвила Роза (бывшее Чудище), и все трое мужчин в очередной раз вздрогнули всем телом - так, словно бы в жаркий летний день кто-то, незаметно подкравшийся со спины, быстро, но плавно провёл вдоль позвоночника кусочком чуть подтаявшего льда - от основания шеи до самой поясницы. Пеон поёжился, Ястреб непроизвольно прижал возлюбленную к себе покрепче, а Волшебник тяжело вздохнул.
– Когда-то, давным-давно, - задумчиво сказал он, - я служил антрепренёром в одном небольшом театре. Однажды давали мы детскую сказку «Новое платье короля». Ну, вы все должны её помнить. Пьеса замечательная, труппа подобралась превосходная, публика была в восторге - и только один мальчик не смеялся и не хлопал, а смотрел на сцену со всё возрастающим изумлением. После спектакля я подошёл к нему и спросил, что ему, собственно, не понравилось. А мальчик ответил, что он просто не понял, что здесь смешного, - а так-то ему всё понравилось, особенно само королевское платье: оно было такое красивое, красное с золотым шитьём… Я это так, ни к чему конкретному - просто подумалось вдруг: магия - это, конечно, мощная штука, но порой бывает и так, что не всё дело только лишь в магии.
– Кстати, о делах! - с нарочитой бодростью продолжил Волшебник. - Нашу-то с тобой, Ястреб, историю теперь придётся начинать сначала. Жаль, конечно, что с армией не получилось, но у меня уже начинает вырисовываться новая комбинация, ещё лучше прежней. Розу пока оставишь погостить у Пеона… ты ведь не против, величество? Нет лучшего способа продемонстрировать друзьям своё бережное отношение к вашим совместным переживаниям, чем традиционное гостеприимство!
Пеон обернулся - не для того, чтобы ответить на обращенный к нему вопрос, а чтобы полюбоваться на реакцию Ястреба… Но, на счастье Волшебника, первой отреагировала Роза. Причём по-женски, то есть непредсказуемо.
– Не хочу я ни у кого гостить! - заявила она. - Сначала я томилась в родительском доме за семью замками. Потом - в заточении у Дубины. Потом целую вечность бродила туда-сюда по этому кошмарному лесу. Мне надоело сидеть взаперти! Я хочу, наконец, повидать мир, познакомиться с новыми людьми… Знаешь, милый, если уж свадебное путешествие у нас сорвалось - так пусть уж будет хотя бы приключение.
– Ну вот и замечательно! - подытожил Волшебник. - Значит, все втроём гостим у Пеона, скажем, неделю отдыхаем, всё хорошенько обдумываем - и в путь!
Теперь вздохнул Пеон. Но тихонько, почти что про себя: чтобы Ястреб не услышал и, не приведи Доброхот, не подумал чего лишнего. А ещё потому, что мысль о том, как его товарищи уже скоро вновь отправятся странствовать, а его даже из вежливости с собой не позовут, и он останется дома, с головой погрузившись в государственные и семейные хлопоты… Эта радостная, казалось бы, мысль наводила на него лёгкую грусть. Но признаваться в этом, пусть даже самому себе, он почему-то боялся.
Пеон никогда не сравнил бы любимую с путеводной звездой - звезда всегда маячит где-то там, в недоступной вышине, где бы ты ни находился, а Ясноглазка… она тоже была для него ориентиром, но совсем другим. Только вспомнив о ней, Пеон понял, как же далеко его занесло и как глубоко он вляпался. Как будто он забрался на высокую башню и стоял там, любуясь россыпью горизонтов, не испытывая ни малейшего страха, до тех пор, пока не глянул прямо вниз, на землю далеко-далеко под ногами, и вот тут-то с ним и приключился приступ акрофобии.
Пеон еще немного полежал на траве, а потом поднялся и сделал то, что представлялось ему наиболее уместным в данной ситуации: отправился искать ручей. Потому что ему очень хотелось пить.
На том берегу ручья Пеон увидел двоих странных людей. Не слишком, впрочем, странных для этой странной местности. Один, совершенно голый, был высечен из камня с исключительным мастерством и вниманием к деталям, граничащим с грубым натурализмом. Словно бы мужчина средних лет, атлетического сложения, но с намечающимся брюшком, опустился на четвереньки, чтобы напиться из ручья, и в этот момент какой-то звук, донёсшийся из-за спины, привлёк его внимание, он повернул голову - да так и окаменел в полуобороте.
Второй человек был жив и одет, но одет весьма странно. Предметы его гардероба, даже истрепавшись до состояния обносков, образовывали исключительно негармоничное сочетание: холщовая рубаха явно с чужого плеча, генеральские штаны с осыпавшимися золотыми лампасами и высокие сапоги со шнуровкой. В то же время его круглое, румяное лицо, так и лучившееся умиротворённой благостью, заставило Пеона отбросить ассоциации с уличными попрошайками.
Странно одетый человек, заметив Пеона, приветливо помахал рукой и высоким голосом, напевно растягивая гласные, произнёс:
– Здравствуй, пришелец из суетного мира, и добро пожаловать в Дремотные леса! Меня зовут Городьба, когда-то давно я был странствующим рыцарем, но теперь это не имеет значения, потому что здесь я обрёл путь радостного смирения!
– Здравствуй, Городьба. Меня зовут Пеон, я… художник, хотя, вообще-то, сейчас оруженосец, но это временно… и, пожалуй, тоже не важно. Ты не будешь ли возражать, если я напьюсь из этого ручья?
– Какой замечательный вопрос! - ласково улыбнулся Городьба. И как же легко и приятно на него отвечать! Я слышу в нём простоту, ведущую к смирению. Разве возможен отказ? Так пей же!
– Спасибо, - с той же похвальной простотой ответил Пеон, опустился на корточки и принялся пить, жадно зачерпывая ладонями студёную вкусную воду. Городьба наблюдал за ним с отеческим умилением.
– Полагаю, что это - не единственный вопрос, смущающий твой ум. Позволь же пригласить тебя в нашу уютную обитель, где я мог бы за скромной трапезой постараться разрешить твои сомнения… Одну лишь смиренную просьбу осмелюсь высказать: не бередить мою несовершенную душу, а равно и души братьев моих во смирении, новостями из суетного мира. Как бы тебя ни спрашивали, как бы ни упрашивали рассказать, что там творится новенького, - не отвечай ни слова. Сам же спрашивай о чём угодно, не стесняйся.
– С удовольствием приму твоё приглашение, - откликнулся Пеон. - Кстати, а почему ты так странно одет?
– О, благодарю тебя! - воскликнул Городьба. - Ничто так не укрепляет смирение, как необходимость отвечать на бестактные вопросы.
– Ну, извини, - пожал плечами Пеон. - В таком случае, что это за статуя?
– Не стоит извиняться! Вообще никогда не стоит извиняться. Ведь если в какой-то момент ты признаёшь свою неправоту - это значит, что во все другие моменты ты полагаешь себя правым. Позволь рассказать тебе чудесную историю о шуте по имени Полено и разбойнике Соловье…
– Вообще-то, я её уже слышал.
– Неужели? От кого же?! - изумился Городьба. - Впрочем, погоди, не отвечай. Этот вопрос касается суетного мира - значит, я не хочу его задавать.
Городьба подхватил с земли наполненные водой бадьи и пошёл по тропе в глубь леса (двигался он так же неспешно и плавно, как говорил). Пеон, перепрыгнув через ручей, зашагал следом.
– Что касается твоих вопросов, то, видишь ли, мы все тут бывшие герои, охотники за сокровищами и прочие искатели приключений. В прежней, суетной жизни мы в гордыне своей не считали нужным овладевать ремёслами. А теперь вот некому нас научить. Кое-какие простейшие вещи мы научились делать самостоятельно, но ткачество, кройка и шитьё нам, увы, не по силам. Поэтому одеваемся мы в то, что снимаем с окаменевших гордецов. Всё равно этим несчастным одежда больше не нужна. Кому какой предмет достанется - решает жребий. Вот потому-то я так и одет. Что касается этих, как ты выразился, статуй… Тебе наверняка известно, что в Дремотном лесу обитает Чудище. Собственно, ты ведь назвался оруженосцем - значит, наверняка явился сюда из дальних краёв… возможно, даже из Имска… о, умоляю, не рассказывай мне про Имск!
– Не буду, - пообещал Пеон.
– Спасибо. Так вот, ты явился сюда со своим господином, чтобы уничтожить Чудище и тем самым положить конец проклятию… Кстати, а где твой господин?
– Понятия не имею, - ответил Пеон. И забеспокоился. Но не слишком сильно - что-то ему подсказывало, что Ястреб не пропадёт. И в том смысле, что самостоятельно выпутается из любой передряги, и в том смысле, что обязательно найдётся.
– Будем надеяться, что он также повстречает кого-нибудь из братьев. Так вот, вы явились сюда для того, чтобы уничтожить Чудище…
– Честно говоря, не для этого.
– Ну, значит, для того, чтобы добыть сокровище, обозначенное крестом на таинственной карте.
– Однако! - изумился Пеон. - Ив скольких же экземплярах существует эта карта?
– Для смиренной простоты условились считать, что в одном экземпляре. Переходящем от одного временного владельца к другому и никогда не пересекающем границу суетного мира. Впрочем, это неважно, ведь сокровище всё равно на самом деле не существует.
– Надо думать, его давным-давно уже выкопал первый владелец карты?
– Не надо думать! Соображать - можно, и даже приветствуется, но думать и, тем более, размышлять - только в случае крайней необходимости. Немотивированные раздумья провоцируют сомнения, сомнения ведут прямо к гордыне. Это же очевидно! Позволь мне поведать тебе чудесную историю о неправильном великане по имени Забей…
– И эту историю я тоже уже слышал. Ладно, значит, на самом деле ни сокровище, ни чудовище не существуют?
– Чудище, увы, существует… Позволь, наконец, поведать тебе поучительнейшую историю, которую ты наверняка ещё не слышал. Давным-давно жил на свете величайший из достойнейших - сэр Дубина, известный также как Молот Справедливости. Был он единственным подлинно безупречным героем: всё, что он думал и говорил, было правильно. Все его деяния были во благо людей. Бесконечно великодушный, он принимал восхваления как должное, клеветников же (находились и такие) строго карал во имя правды и справедливости.
Однажды, во время одного из путешествий, он встретил прекраснейшую из девушек - единственную, достойную чести стать его невестой. И он сделал её своей невестой. Он поселил её во дворце, окружил роскошью, осыпал подарками. Он устранил с её жизненного пути всех недостойных людишек, считавших себя её поклонниками, а также и родственников, пытавшихся оказывать на неё вредное влияние. Он совершил в её честь множество подвигов. Одним словом, он превратил её жизнь в райское блаженство. А когда с ней случилась беда - внезапное безумие поразило её разум - он спустился за ней в лабиринты подсознанья и вырвал её из лап психотерапевтов. Вот какова была его любовь!
И был у сэра Дубины оруженосец, единственный человек, которого он считал достойным доверия. Отправляясь за новыми подвигами, Молот Справедливости оставил возлюбленную на его попечение. Поскольку сэр Дубина всегда поступал правильно, очевидно, что сделал он это не потому, что боялся оставить невесту одну, а потому, что желал подвергнуть испытанию верность близких людей. И, увы, они не выдержали испытания. Подлейший из оруженосцев позволил себе воспылать страстью к невесте своего господина. Ослеплённый гордыней, он вообразил себя достойным любви прекраснейшей из женщин и, воспользовавшись её слабостью, соблазнил её, похитил и сбежал с ней.
Вернувшись и найдя свой замок пустым, сэр Дубина воспылал праведным гневом и пустился в погоню. Он настиг изменников здесь, в Дремотном лесу. И уже приготовился свершить возмездие, но вероломный оруженосец нанёс удар первым, и Молот Справедливости покинул суетный мир. Столь полным было его совершенство, что он не умер, как обычный человек, не обратился в прах и тлен, но в прямом смысле перестал существовать, словно бы растворившись в воздухе. Остался лишь его праведный гнев, обернувшийся проклятием. И проклятие это было столь же грандиозным, как и все его деяния. Предатель-оруженосец превратился в волшебный меч, обречённый беспрекословно служить своим владельцам. Прекраснейшая из женщин стала Чудищем, столь чудовищным на вид, что одного лишь взгляда на неё, хоть краешком глаза, достаточно, чтобы любой мужчина, не отринувший гордыню и не обратившийся к смирению, в мгновение ока окаменел - подобно тому несчастному, которого ты видел у ручья. Лес же, в котором рассеялся Молот Справедливости, стал ловушкой для ложных героев, обуреваемых гордыней.
И будет так до тех пор, пока не явится подлинный герой, на которого чары Чудища не подействуют. Вооружённый тем самым мечом, в который превратился предатель-оруженосец, он поразит Чудище - лишь тогда, наконец, месть свершится окончательно и проклятие спадёт.
– Поразит, говоришь… - Пеон чуть было не растрогался, но вдруг обнаружил, что сыт поучительными историями по самое горло. И с неожиданной для себя самого практичностью поинтересовался:
– А ловушки не пробовали? Ну, скажем, можно же вырыть яму, вкопать в дно заострённые колья, сверху замаскировать ветками…
– Пробовали, но она не попадается. Много чего пробовали, но если ты не подлинный герой, то действенный способ лишь один - обратиться к смирению. Ничто иное не помогает.
– А если, скажем, завязать глаза?
– Азарт, с которым ты ищешь решение, похвален, - вздохнул Городьба. - Но отдаёшь ли ты себе отчёт в том, насколько проблема актуальна для тебя самого? Взгляни, - тропа как раз делала петлю, огибая пару нерукотворных изваяний, - в эти выпученные глаза. Всмотрись в искажённые ужасом лица. Пойми, что это отнюдь не абстракция. А теперь представь себя на месте одного из них - недвижимым, холодным, каменным истуканом… И спроси себя ещё раз: хочешь ли ты искать спасения самостоятельно, или же всё-таки мудрее будет воспользоваться опытом, советом и помощью тех, кто знает единственно правильный путь?
Аргумент попал в точку. И всё же Пеон не смог удержаться, чтобы не задать ещё один бестактный вопрос:
– А почему у всех окаменевших такая ярко выраженная эрекция? Будь это всё-таки обычные скульптуры, я бы решил, что это как-то связано с культом плодородия…
– Отличный вопрос, похвальная наблюдательность! - казалось, Городьбу невозможно смутить ничем. - Это из них рвётся наружу гордыня.
– Гордыня?..
– Некоторые называют это мужским достоинством, но на самом деле это - гордыня. Лишь отринув гордыню, можно вступить на путь смирения, ведущий к спасению.
– Отринуть гордыню?! - с нажимом переспросил Пеон. - В каком смысле «отринуть»?!
– В прямом, - отрезал Городьба. - Ведь иначе и окаменеешь в самом что ни на есть прямом смысле. Пойми, ни один мужчина не способен устоять против Чудища. А значит…
– Знаешь, а ведь я, на самом деле, совершенно не голоден, - Пеон резко остановился, словно бы вспомнив о чём-то важном. - Пойду-ка я поищу своего господина, покуда он не повстречался с этим Чудищем…
Городьба с сожалением покачал головой.
– Ну, что ж. Поступай, как знаешь… Только, будь добр, не ломись без нужды сквозь заросли. Постарайся беречь одежду.
– Обязательно-обязательно! - пообещал Пеон, развернулся и, стараясь не бежать, направился обратно к краю леса. И буквально через пару десятков шагов наткнулся на Ястреба.
Ястреб стоял возле окаменевших рыцаря с оруженосцем, задумчиво отколупывая с рыцарева плеча засохший птичий помёт.
– Тебе эта физиономия никого не напоминает? - спросил он вместо приветствия.
– Напоминает, - кивнул Пеон. Перед ним стояла точная копия графа Первокрая, только помолодевшая на полтора десятка лет. - И я ничуть не сомневаюсь, что его история весьма занимательна и поучительна. Только давай ты мне её расскажешь чуть позже. Буквально сразу, как только мы отсюда выберемся. Ты ведь знаешь, как отсюда выбраться?..
– Что, уже? - усмехнулся Ястреб. - А как же сокровище?
– Так ведь говорят, что нет никакого сокровища.
– Говорят, что выбраться отсюда никак нельзя.
– Зачем же ты здесь?
– За тобой. Помолчали.
– Тогда пошли, - наконец решился Пеон.
– Куда?
– В первоначальном направлении. Куда глаза глядят.
– А если там - Чудище?
– Там и посмотрим.
Запоздало сообразив, что каламбур получился не слишком удачным, Пеон сделал несколько шагов, и тут ему навстречу вышла, вернее, выплыла, едва касаясь босыми ногами земли, прекраснейшая из женщин. Совершенно нагая. Ошеломляюще обворожительная, ослепительно восхитительная, умопомрачительно привлекательная, невыразимо, невозможно совершенная. Всем своим существом, самим фактом своего существования манящая, зовущая, вызывающая непреодолимое, судорожное, раздирающее мышцы желание наброситься и смять в объятиях, ворваться, овладеть - и в то же время застыть, не дышать, не спугнуть… окаменеть!
Подобное (хотя и не столь противоречивое) чувство бывшему прекрасному принцу довелось испытать лишь однажды, в результате ошибки Незадачливого Волшебника. И воспоминание о том случае до сих пор оставалось столь острым, что ледяной стыд, нахлынув, мгновенно отрезвил его. Красота незнакомки ничуть не померкла, но очарование пропало напрочь. Пеон переступил с ноги на ногу и деликатно кашлянул.
– Ну, и чего стоишь, как истукан?! - послышался из-за спины знакомый голос.
Оглянувшись, Пеон без особого удивления обнаружил на месте, где только что стоял Ястреб, Доброго Волшебника с Края Призаморья. На хитрой физиономии Волшебника (на сей раз ничем не замаскированной) застыло выражение озабоченной торжественности.
– Чего ждёшь-то, герой? - повторил Волшебник, протягивая Пеону сверкающий клинок с длинной рукоятью, увенчанной навершием в форме птичьей головы. - Вот твой меч, острый и несравненно надёжный. Вот Чудище. Поражай!
– Зачем? - тупо спросил Пеон.
– То есть как это «зачем»?! Так надо!
– Кому «надо»? Лично мне она ничем не угрожает.
– Поразительно! А разве ты не горишь желанием отомстить за своего кумира?
– Да какой он мне теперь кумир! - пожал плечами Пеон. - Разочаровался я в нём.
– А как насчёт спасти всех этих окаменевших бедолаг?
– Да поделом им.
– Ну, а ради себя? Ты же так хотел совершить хоть какой-нибудь подвиг!
– Ну, знаешь! - возмутился Пеон. - Тоже мне, подвиг - женщину зарубить. Не буду я этого делать.
– Никакая это не женщина, а Чудище!
Чудище, как подкошенное, упало наземь и горько зарыдало. Пеон невольно отметил, что слёзы ему совсем не к лицу - теперь оно выглядело как симпатичная, но, в общем, самая обыкновенная, только очень измождённая и грязная девушка. И очень, очень жалкая.
– Ну вот, - неодобрительно заявил Волшебник, - оно, между прочим, жаждет смерти, как избавления. А ты своим неадекватным поведением поражаешь его в самое сердце!
Пеон искренне сочувствовал Чудищу. Но, действительно, ничего не мог тут поделать. От бессильной жалости он разозлился. На Ястреба, которого считал настоящим зрелым мужчиной, а тот оказался покорным орудием судьбы. На сэра Дубину, которого считал образцом для подражания, а тот оказался вовсе ничем. На Ствола и Стебля, на их отца, на жестокого графа Первокрая, на безвольных новопоглядских горожан и стражников. На Доброго, Незадачливого, или как его там, Волшебника. Но более всего - на самого себя.
– Я же сказал - не буду! - заорал Пеон, выхватывая у Волшебника меч и занося его над головой. И, на выдохе, вонзил блистающее лезвие глубоко в землю.
И чуть не оглох от страшного вопля. На какое-то мгновение Пеону показалось, что он нечаянно нанёс смертельный удар гигантскому, размером с весь лес, монстру, состоящего сплошь из отчаянной ненависти, - но в следующую минуту понял, что это всего лишь сотни окаменевших глоток выдохнули, оживая, застоявшиеся возгласы изумления: «Ну ни хрена себе!», и «Обалдеть!», и «Пустобрёх меня побери!», и так далее, в зависимости от воспитания и уровня фантазии.
Завопил и Ястреб, вновь принявший человеческий облик:
– Чего застыли, спасители худоносовы?! Ноги помогите из земли вытащить!
А потом вдруг стало темно. Подняв глаза, Пеон увидел, над головой ночное небо с луной и звёздами. Такое обыкновенное и такое прекрасное…
– Нет, ну я просто поверить не могу! - не унимался Ястреб. - Тоже мне, мудрый и древний. Разыграл такую шикарную многоходовку. И так позорно лопухнулся в финале! И как тебя после этого называть?..
– Во-первых, если уж «многоходовку» - то не в финале, а в эндшпиле. Во-вторых, на самом деле вообще не в эндшпиле, а, можно сказать, в конце дебюта. В-третьих, я не мудрый, а неглупый. В-четвёртых, я не лопухнулся, а как раз таки перемудрил. В-пятых, не намного-то я и древнее некоторых!
– А вот оправдываться не надо, - вставил Пеон не без ехидства.
– Вот именно! - подхватил Волшебник. - Чего это я должен перед вами оправдываться? Уж вы-то трое всяко могли бы хоть «спасибо» для начала сказать. Так что валяйте, называйте, как хотите - вам хорошо, к вам прозвище «Неблагодарные» вместо имени не прилепится.
Пеон молча пожал плечами, отвернулся и вновь принялся созерцать проплывающие под ковром-самолётом пейзажи. И снова живописные, в сущности, виды показались ему невыносимо однообразными и унылыми, к тому же они сменяли друг друга так редко… Потому что все эти реки, поля и деревни были всё ещё незнакомыми, чужими. А он торопился домой!
Но и для того, чтобы продолжать участие в перепалке, не оставалось уже ни сил, ни желания, ни невысказанных аргументов.
Конечно же, Ястреб был прав. Герои - они и есть герои: они же не привыкли, чтобы их кто-то спасал. Они сами кого хочешь спасут, догонят и ещё раз спасут. Так что ожидать от них признательности было, по меньшей мере, наивно. Ну, максимум, можно было рассчитывать на благородство - так ведь и этим Мера далеко не каждого одарила. Даже при Безумном Императоре, когда на поиски приключений требовалась лицензия, и то, говорят, каждому второму заветная корочка доставалась за взятку.
Опять-таки, идея сформировать несокрушимую армию из этого сборища воинственных индивидуалистов - чтобы уж не сказать «сброда» - вызвала у Пеона (какого-никакого, а всё-таки профессионального короля) приступ неудержимого смеха, так что он даже прослушал, на борьбу с каким таким всеобщим злом Волшебник собрался её повести.
И уж в любом случае никак не следовало выкладывать всю историю целиком, с самой первопричины - ни экс-окаменевшим, ни, тем более, отринувшим гордыню.
Что до самого Пеона… Ну, с одной стороны, он терпеть не мог, когда кто-то пытался им манипулировать, - и как король, да и вообще. С другой стороны - он ведь хотел совершить подвиг? Ну, вот и совершил. Единственным доступным ему способом - и нечего жаловаться. Или даже можно сказать по-другому: он оказался единственным, способным этот подвиг совершить, - есть чем гордиться. Так что зерно истины в последнем заявлении Волшебника определённо имелось…
А вот ничуть не пристыженный Ястреб, похоже, настроился препираться до самого Залужанска:
– Вот надо было сначала дать нам хотя бы первое доесть, а потом уже речь толкать, - парировал он. - Тогда бурчание в моём животе не заглушало бы голос совести.
– Ребята, вы меня уже вконец утомили своим пустым спором! Всё хорошо, что хорошо кончается, - вымолвила Роза (бывшее Чудище), и все трое мужчин в очередной раз вздрогнули всем телом - так, словно бы в жаркий летний день кто-то, незаметно подкравшийся со спины, быстро, но плавно провёл вдоль позвоночника кусочком чуть подтаявшего льда - от основания шеи до самой поясницы. Пеон поёжился, Ястреб непроизвольно прижал возлюбленную к себе покрепче, а Волшебник тяжело вздохнул.
– Когда-то, давным-давно, - задумчиво сказал он, - я служил антрепренёром в одном небольшом театре. Однажды давали мы детскую сказку «Новое платье короля». Ну, вы все должны её помнить. Пьеса замечательная, труппа подобралась превосходная, публика была в восторге - и только один мальчик не смеялся и не хлопал, а смотрел на сцену со всё возрастающим изумлением. После спектакля я подошёл к нему и спросил, что ему, собственно, не понравилось. А мальчик ответил, что он просто не понял, что здесь смешного, - а так-то ему всё понравилось, особенно само королевское платье: оно было такое красивое, красное с золотым шитьём… Я это так, ни к чему конкретному - просто подумалось вдруг: магия - это, конечно, мощная штука, но порой бывает и так, что не всё дело только лишь в магии.
– Кстати, о делах! - с нарочитой бодростью продолжил Волшебник. - Нашу-то с тобой, Ястреб, историю теперь придётся начинать сначала. Жаль, конечно, что с армией не получилось, но у меня уже начинает вырисовываться новая комбинация, ещё лучше прежней. Розу пока оставишь погостить у Пеона… ты ведь не против, величество? Нет лучшего способа продемонстрировать друзьям своё бережное отношение к вашим совместным переживаниям, чем традиционное гостеприимство!
Пеон обернулся - не для того, чтобы ответить на обращенный к нему вопрос, а чтобы полюбоваться на реакцию Ястреба… Но, на счастье Волшебника, первой отреагировала Роза. Причём по-женски, то есть непредсказуемо.
– Не хочу я ни у кого гостить! - заявила она. - Сначала я томилась в родительском доме за семью замками. Потом - в заточении у Дубины. Потом целую вечность бродила туда-сюда по этому кошмарному лесу. Мне надоело сидеть взаперти! Я хочу, наконец, повидать мир, познакомиться с новыми людьми… Знаешь, милый, если уж свадебное путешествие у нас сорвалось - так пусть уж будет хотя бы приключение.
– Ну вот и замечательно! - подытожил Волшебник. - Значит, все втроём гостим у Пеона, скажем, неделю отдыхаем, всё хорошенько обдумываем - и в путь!
Теперь вздохнул Пеон. Но тихонько, почти что про себя: чтобы Ястреб не услышал и, не приведи Доброхот, не подумал чего лишнего. А ещё потому, что мысль о том, как его товарищи уже скоро вновь отправятся странствовать, а его даже из вежливости с собой не позовут, и он останется дома, с головой погрузившись в государственные и семейные хлопоты… Эта радостная, казалось бы, мысль наводила на него лёгкую грусть. Но признаваться в этом, пусть даже самому себе, он почему-то боялся.