Чарская Л.А.. Лесовичка

   Ее черные цыганские глаза блеснули решительным огнем.
   - Что ты! Что ты, Тоня, брать ребенка неведомо куда! Подвергать его невзгодам и опасностям кочевой жизни! Ни за что! Ксаня останется с нами!
   - Ты хочешь, чтобы я рассталась с Ксаней! - бледнея прошептала та. Нет, нет!
   - Тоня, моя дорогая... Не беспокойся о Ксане... Мы с мужем сохраним твою дочурку... Даю тебе слово... Нет, больше того, клянусь тебе именем Бога, что твоя Ксаня будет воспитана мною наравне с Васей. И если, не дан Бог, умру, с мужа возьму ту же клятву. Поезжай без страха: твоя девочка останется в надежных руках.
   Антонина Марко взглянула на подругу. Нежные щеки Марии горели ярким румянцем. Ее глаза блестели такой неотразимой нежностью и готовностью сдержать свято свою клятву, что Марко успокоилась разом.
   - Да, ты права, - проговорила она горячо и убежденно, с ясною верою в свои слова. - С Ксаней мне будет трудно... Ее надо оставить, раз ты так советуешь... Я уеду одна, уеду искать счастья для моей Ксани... для моей девчушки... Я верю, что из меня выйдет прок, и скоро, скоро моя девочка получит все то, чем пользуются богатые, знатные дети. Уеду работать для моей Ксани.
   И вскоре после этого разговора исчезла лесная колдунья, в последний раз с рыданием прижав чернокудрую головку своего ребенка к груди...
   Успокоились крестьяне. Не скользит больше стройный призрак по зеленому мху старого леса...
   При жизни Норовой от Антонины Марко письма приходили в первые месяцы довольно часто из разных мест. Но затем переписка прекратилась, и с тех пор не было получено ни одного письма.
   - Бедная Тоня! - говорила лесничиха. - Где она? Что с нею?
   Она послала несколько писем по последнему адресу подруги, но спустя несколько месяцев все эти письма получены были обратно с надписью: "Антонина Марко выбыла неизвестно куда". Все старания Норовой узнать, где находится Марко, были тщетны.
   - Не может быть, чтобы Тоня бросила своего ребенка, забыла о нем... говорила лесничиха и еще нежнее полюбила маленькую дочурку своей подруги.
   - Ксаня теперь одна на свете, - повторяла часто Норова, - и моя обязанность заменить ей мать.
   И она окружила девочку самыми нежными заботами.
   Так продолжалось два года, как вдруг молодая лесничиха, сраженная недолгим недугом, умерла.
   За несколько минут до смерти она позвала мужа и потребовала от него, чтобы он поклялся, что не оставит Ксани и будет воспитывать ее наравне с их сыном.
   Николай Норов, несмотря на кажущуюся суровость, горячо любил жену. Он исполнил желание умирающей, повторил за ней слова клятвы, а через три дня опустил в могилу на деревенском кладбище труп любимой жены.
   Разорение, смерть жены, все ужасы пережитого горя сразили лесничего: Норов запил. Во хмелю он был грозен и шумлив, проклинал свою жизнь, бранил весь мир, бил и ломал вдребезги попадавшиеся под руку вещи.
   Двое испуганных детей: бледный хромой семилетний мальчик и пятилетняя девчушка с очаровательным цыганским личиком, со страхом забивались в угол и оттуда полными ужаса глазенками следили за разбушевавшимся лесником.
   Хозяйство шло вкривь и вкось. Работник-помощник, взятый Норовым, кое-как приглядывал за детьми, кормил их горячей похлебкой, когда было время ее сварить, а то ограничивался подачкою в виде ломтей черного хлеба, который дети съедали наскоро, забившись в темном уголку.
   Время шло. Хилый, болезненный и хромой мальчик и румяная, смуглая крепыш-девочка жили душа в душу. Они поверяли свои маленькие горести и заботы друг другу, утешали один другого, как умели и могли.
   Николай Норов не сдержал слова, данного жене у ее смертного ложа. Не нежным отцом, а суровым отчимом явился он для Ксани. Озлобленный своей несчастливой судьбою и незадавшимся болезненным и хилым калекой-сыном, он невольно каждый раз при виде сильной и крепенькой девочки, хорошенькой и здоровевшей не по дням, а по часам, задыхался от боли, гнева и обиды. Сильно и жестоко насмеялась над ним судьба: его собственный сын - жалкий ходячий недуг, а рядом - этот пышно расцветающий махровый дикий цветок леса!
   Нечего сказать, добрым помощником будет ему его Василий!..
   И он ненавидел девочку, ненавидел помимо собственной воли и несправедливо, сурово обращался с нею.
   - У-у! глазастая цыганка! Дармоедка! - не раз слышала от него Ксаня неистовый крик и брань под пьяную руку.
   Ненависть Норова к пышно расцветающей девочке росла с каждым годом.
   И все большим и большим ожесточением проникалась душа лесника по отношению к одинокому ребенку, о матери которого не было ни слуха ни духа.
   Пока Вася был дома, отец его встречал в сыне ярого защитника маленькой Ксани. Вася помнил слово, данное отцом его умирающей матери, и постоянной была фраза чуткого, смелого мальчика в минуту гневных припадков отца:
   - Папа, не обижай Ксаню! Ты обещал это маме, помнишь! Ты клялся ей, что будешь ее любить как родную дочь.
   И сурово поникала на грудь в такие минуты голова Норова, и он уходил, что-то сердито ворча себе под нос.
   Так было до тех пор, пока хромому не исполнилось десять лет, и отец не отвез его в губернский город в училище. Тут-то и началась мучительная жизнь для Ксани. Лесничий дал полную волю своему разбушевавшемуся гневу и злобе на маленького приемыша и жестоко наказывал бедную Ксаню за малейшую провинность.
   К несчастью, девочка обладала далеко не мягким характером. От брани, толчков и побоев ее глаза разгорались дикими огоньками, лицо принимало хищное, угрожающее выражение.
   Вся трепещущая она убегала в лес, в глубь его, в самую чащу, громко крича дикие угрозы по адресу злого дяди.
   Крестьяне, проезжавшие по лесной дороге, видели крошечную фигурку девочки, ее исподлобья, как у загнанного зверька, сверкающие глазенки, ее иссиня-черные кудри, спутанные на лбу, и говорили в суеверном страхе:
   - Ишь, колдунья-то сама ушла, побоялась, но оставила дочку нам на горе, ведьма нечистая... Дождемся еще - подрастет малая, покажет нам свою силу... Польются не раз из-за ведьмовой дочки слезы людские...
   И каждый старался уколоть, оскорбить, обидеть чем-нибудь ни в чем неповинную девочку. Не только взрослые, но и маленькие крестьянские ребятишки травили Ксению, как волчонка, кричали ей вслед бранные слова, называли "колдуньей" и "лесовичкой".
   Норов не верил ни в колдунов, ни в леших, ни в лесовиков. Он не мог поэтому разделять суеверного взгляда невежественных крестьян на несчастную девочку, тем более, что хорошо знал, кто она такая. И все-таки под злую руку, обуреваемый винными парами, кричал на нее, топая ногой:
   - Змееныш!.. Колдовское отродье! Лесовичка негодная!..
   Хотя, конечно, в душе он вовсе не считал ее ни колдуньей, ни лесовичкой.
   * * *
   Между тем Вася после четырех лет ученья в губернском городе вернулся в лесной домик еще более ослабевший от городской жизни, но окрепший духом, с новыми впечатлениями и безумной любовью к живому книжному слову.
   Ксане было тогда двенадцать лет. С прекрасным, свежим личиком, дикая, ожесточенная и упрямая девочка показалась Васе лесным загнанным зверьком. Она встретила недоверчиво своего недавнего друга.
   "Пожалуй, загордился ученостью, кичиться станет, важничать. Ну и шут с ним тогда совсем!" - закружилась в ее мозгу подозрительная мысль при первом же свидании с Васей.
   Но четырнадцатилетний Василий не "важничал", не гордился. Напротив, он горячо отнесся к своему маленькому другу и с первых же дней принялся за умственное развитие Ксении. Что знал сам, все старался передать ей, тайком от отца, в тихие, длинные ночи, когда лесничий, заперев на ночь свою сторожку на ключ, уходил на ночной дозор по лесу.
   Вскоре под руководством своего друга маленькая Ксаня выучилась читать и писать. Выучилась и кой-чему другому, узнала о разных странах и народах, о чужих землях и о том, что было за много веков на Руси великой. Все то, что вынес хромой мальчик из четырехклассной школы, - все передал он своей смуглой подружке.
   Неожиданная и счастливая встреча с гимназистом Виктором, сыном графского управляющего, еще больше пододвинула вперед дело развития Ксани.
   Кудрявая смуглая девочка и юноша-гимназист из "Розового", как называлось имение графа Хвалынского, находившееся в трех верстах от опушки леса, встретились случайно у Чертовой пасти и разговорились. Из этого первого разговора Ксаня узнала, что Виктор Мурин не боится ее, не считает колдовским отродьем, как ее деревенские враги; больше того - не верит ни в какое колдовство, ни в какие чары, потому что читает умные книги и учится по ним, и знает из них, что нет на свете ни леших, ни домовых, ни русалок, ни лесовиков, ни лесовичек, ни прочей нечисти.
   И книг у него много - целый шкаф, целое богатство.
   - Хочешь, буду давать тебе читать? - предложил он девочке. - Приходи в Розовое за ними.
   Глаза Ксани заискрились восторгом. Она, благодаря своему учителю Васе, знала уже прелесть печатного слова, и вся так и загорелась счастьем.
   - Хорошо... приду... не надуй только! - буркнула она себе под нос и помчалась в чашу, как дикий, нелюдимый зверек.
   И пришла в тот же вечер.
   Виктор не обманул Ксаню. Он стал давать ей книги без счета, каждый раз у ограды управительского домика, за углом. В дом она не входила, боясь встречи с людьми и опасаясь их насмешек.
   С жадностью пробегали эти книги в лесной сторожке хромой мальчик и черноглазая девочка. Прочитывали, поглощая страницу за страницей, и Ксаня несла обратно книги в Розовое, чтобы получить другие.
   Новая жизнь открывалась перед нею, и вся злоба и обида уходили куда-то далеко, далеко в такие минуты из ее ожесточенной маленькой души.
   То были сладкие, радостные мгновения.
   Глава V
   Лес колдует. Тайна разоблачена
   Был вечер... Дремал старый лес... Затихли очарованные июньскими сумерками великаны-деревья, затихли кузнечики в пышной траве... Ветерок застыл меж ветвей лиственниц, околдованный той же тишиной... Словно непонятные чары струились в зеленовато-синем пространстве леса с пушистых верхушек исполинов-дерев, с мягкой и мшистой травы и моха...
   По лесной дороге шла Ксаня.
   Короткая юбочка, чистый фартук, грубые кожаные башмаки, старенькая, во многих местах заплатанная кофточка и ярко-красный платочек поверх смоляной головки - единственная роскошь ее убогого костюма, - вот и весь наряд "лесной девочки", как называл ее сын управляющего, Виктор, или "лесовички", как звали ее крестьяне.
   "Лесная девочка" шла в Розовое. Шла под вечер, чтобы никто ее не заметил в графской усадьбе. В смуглой руке она держала пачку книг - милых книг, которые несла обменять на другие, неведомые.
   Ксаня шла легко и быстро, подпрыгивая, как коза, с упоением вдыхая в себя свежий смолистый запах и глядя разгоревшимися от удовольствия глазами по сторонам. Лес колдовал своей зачарованной тишиной, милый, старый лес, который она знает вдоль и поперек и в чащу которого ее влечет всегда неодолимо.
   Милый, старый лес! Каждая былинка ей в нем знакома, каждая травка. Она знает, где находится гнездо старой иволги, знает дупло лисички, знает, где водятся выводки диких уток и куропаток над лесной топью... Все огромные исполинские муравьиные кучи знает наперечет. Нет нужды, что велик старый лес: она его избегала вдоль и поперек, беспечно напевая себе под нос, иногда со старым дядиным ружьем, унесенным потихоньку, то учась стрелять по уткам и тетеревам, то мастерски передразнивая крик кукушки, ястреба, иволги. А иной раз, когда соберутся за ягодами жарким июньским днем крестьянские ребятишки, она нарочно опередит их, запрячется в кустах и, шутки ради, стонет и воет страшным голосом оттуда, точно настоящая лесная колдунья. Дети в ужасе, побросав кузовки от грибов и ягод, несутся чуть живые от страха врассыпную. А она за ними: свищет, гикает, хлопает в ладоши, хохочет дико, страшно, на весь лес.
   - Лесовичка! - в исступлении вопят ребятишки и стрелой мчатся от нее.
   Ксаня злорадствует: "отомстила"!..
   Они ее травят, мучают, грозят поколотить, когда она выходит из своего леса за съестными припасами в деревню, - так вот им за это. До смерти напугает их. Она - сердитая, мстительная, злая. Она не простит. Лесовичка ведь она.
   Порой ей и самой кажется, что она лесовичка. У других детей есть отец, мать, братья, сестры, родственники. А у нее никого... Откуда она? Не знает Ксаня.
   И кажется ей порой, что вышла она из дупла старого дуба... Вышла прямо на лесную поляну и стала жить... Старый лес ее отец. Смолистый воздух кинул и румянец в ее щеки, и жгучий огонь в черные глаза... Лес же дал ей эту силу и смелость, и ловкость руке, и быстроту ногам. И бесстрашной сделал ее старый лес. Ничего она не боится. Ничего! Ночью на кладбище пойдет и мертвецов вызывать станет, в дикой пляске готова кружиться с ними. Или ночью же в самую чащу леса пойдет, дразнит старого лешего, вызывает смуглых зеленокудрых дочек его играть с ней, вызывает и... смеется... Любо ей, любо ждать их и замирать от непонятной сладкой радости в надежде быть услышанной ими. Но они не приходят, - не хотят... Она не их... Она им чужая...
   Кто же она, в самом деле? Спрашивала Василия - молчит Вася... Да разве он знает?
   Точно сквозь туман припоминает она женщину чудную, легкую, гибкую, как прутик, - вот-вот переломится... Красавицу мать свою припоминает Ксаня... Давно это было, лет двенадцать назад, а то и больше. Носила ее мать по лесу, прижимала к груди, а сама не то говорила, не то пела... Или другой раз разодетая в белое платье, нарядная, изящная понесет ее, Ксаню, в самую чащу леса, поставит на пень, а сама ходит кругом, что-то странное говорит, то плачет, то смеется, руками машет, то к земле припадет, то опять вскочит на ноги, обоймет Ксаню и нежно-нежно целует и в лоб, и в щеки, и в глаза.
   Помнит Ксаня эти поцелуи. Как сказка старого леса приятны ей они... Где теперь мама? Далеко она. Уехала, счастья искать уехала... Не вернется... Дядя Николай говорит - не вернется... Далеко уехала.
   - Мама ты моя, мама! - вырывается иногда из уст девочки, и напряженная тоскливая дума роет горячую головку под смоляными кудрями... Личико Ксани становится тогда невыразимо грустным...
   А кругом лес колдует...
   Колдует лес...
   * * *
   - Вот тебе одна книга, вот другая, вот третья. Прочти все... особенно эту, про демона, про дьявола, который на землю слезал, монахиню смущал... На, держи...
   - Викторинька!
   - То-то Викторинька. Рада, небось... Глазенки сверкают... А "Капитанскую дочку" прочла?
   - Прочла... Досадно, что храброго капитана убили.
   - Уж и досадно!
   - Ей-Богу... А про демона как же?
   - Ладно, прочтешь и узнаешь. Книги можешь дольше задержать... У тебя в сохранности, знаю.
   И высокий сероглазый гимназист лет 16, здоровый, мускулистый и стройный, с открытым красивым лицом и веселым взором, кивнул Ксане.
   - Прощай! А вечером придешь на праздник взглянуть? - неожиданно добавил он, останавливая девочку.
   - На праздник? - вырвалось изумленным звуком у той. - На какой праздник?
   - Вот чудная! Ничего не знаешь! - и гимназист весело рассмеялся... Лесовичка и впрямь!.. Не даром тебя дразнят люди... Кроме своего леса, ничего знать не хочешь... Вот что: для графинюшки Наты устроен бал в замке... Слыхала, небось, что графинюшка приехала? Десять лет дома не была. Все по заграницам лечилась. Видишь, ей наш климат вреден, но теперь, как переехали графы сюда в Розовое, то нашли, что графинюшку можно воспитать и на родине, дома... И вернули... Ну, вот для нее и праздник устроили... Соседи все съедутся... Нарядные, богачи. Фу-ты, ну-ты!
   При этих словах гимназист презрительно свистнул и добавил:
   - Не люблю я, когда гости у нас. Наши "графинята" еще больше нос тогда задирают... Бестолочь! Кичатся, а чего? - сами не знают... Крестьян из Соневки позвали на розовую лужайку... Пироги для них пекут, пива наварили... Угощенье будет мое почтение, тру-ля-ля... Приходи!
   - А никто не увидит?
   - Платочек надень - не узнают, или большую шаль... У тебя есть такая, знаю, от матери осталась... Ведь верно есть? Приходи...
   - Приду.
   И кивнув, в свою очередь, головой мальчику, Ксаня ринулась было к двери. Ей послышались в соседней комнате управительского дома чьи-то легкие крадущиеся шаги...
   Сегодня она, по желанию сына управляющего, Виктора, отважилась в первый раз проникнуть в самый дом управляющего, где жил в летнее время у отца гимназист Витя Мурин. Надо было спешить: неровен час - нагрянут...
   Уже Ксаня была на пороге, когда мальчик, точно осененный вдруг какой-то лукавой мыслью, сказал, значительно глядя на свою гостью:
   - Ты про приключение слыхала?
   - Про какое приключение?..
   - Да про графское... Их в ту грозовую ночь, пять дней тому назад, лошади понесли на самую на Чертову пасть... Думали - конец пришел... Молодая графинюшка сразу того... "ахи! охи! унеси мои потрохи!" Плачет и кричит: "дайте хоть на копеечку еще пожить!" и тому подобное... Вдруг выстрел прямо в лоб коренной... Коренная бац... Графинюшка "ах!", граф "ох" и давай спрашивать "кто стрелял?" И прыг да скок из своего корыта. Но так и не узнал, кто стрелял... Оказалось, нечистая сила стреляла... Какая-то черная фигура, ростом с маринованную корюшку, и свое имя не говорит... Таинственный незнакомец... Кум дьявола!.. И шут его знает еще кто! На все вопросы молчит или мычит, или сопит, что-нибудь в этом роде... А кучер Андрон и ляпни: "Лесовичка!"
   И выкрикнув последнее слово страшным голосом, Виктор так скосил глаза, что другая на месте Ксани расхохоталась бы без удержу, но ей было не до того и она молча ждала продолжения рассказа.
   Виктор испытующе глядел на Ксаню и многозначительно свистел себе под нос.
   Ксаня вертела конец фартука в руках и, глядя исподлобья на своего друга, кусала губы.
   Молодой Мурин все смотрел на нее, посвистывая, наконец захохотал во все горло:
   - А ведь графа-то и его дочку спасла ты! И никто этого не подозревает! Ни один нос! Даже Андрон и тот думает, что это была другая лесовичка... Их ведь, по его мнению, много в лесу водится...
   - Идет кто-то! - вскрикнула вдруг Ксаня, с быстротой молнии шарахнулась в сторону, перепрыгнула через окно, прямо в сад, в цветник на душистую клумбу и пустилась стрелою, сломя голову, по лугу к лесу, к старому лесу, который один мог укрыть ее от людей...
   Сердце Ксани стучало. Кровь непрерывно била в виски. В голове шумело...
   О, только бы они не узнали! Только бы не узнали господа, что это сделала она. Ибо тогда они наверное позовут ее к себе, станут допытываться, благодарить, награждать, хвалить... Нет, нет, подальше от этих графов... Не хочет она ни похвал, ни наград их... Смеяться они над ней будут, смеяться, что она ни стоять ни сидеть, ни рук держать не умеет как надо, по-"ихнему". И говорить не умеет, как они... Бог с ними! Не надо с ними встречаться... Не надо! Она лесная девочка, лесовичка. Что общего у нее с ними, с богачами, с барами Хвалынскими? Но, может быть, не узнают?.. И впрямь не узнают. Лишь бы Виктор не выдал... Небось, он-то догадался сразу, что это она была... Только бы молчал! Надо ему за это живого ежа или птенца горленки приволочь из леса. Пусть тешится и молчит!
   Ксаня бежала без оглядки, быстро, боясь оглянуться назад... А вдруг гонятся за ней? Нагонят, вернут, связанную вернут насильно и приведут в усадьбу... Срамота!
   Опушка! Лес! Слава Богу! Еще один прыжок, и девочка с наслаждением растянулась на мягкой траве.
   Ее ноги чуть притомились от бега, но мысли все работали и работали быстрее прежнего.
   "И зачем приехали эти графы сюда весной... Десять лет не наезжали... И вдруг как снег на голову: и граф, и графиня, и дети! Точно с неба упали... Ожило Розовое... И какое имя-то глупое усадьбе дали! - возмущалась мысленно Ксаня... - Отчего не Белое, не Зеленое, не Рыжее? Ляд их разберет! Правда, графиня, говорят, до смертушки розы любит и их вокруг дома тьма-тьмущая, страсть сколько! Оттого будто бы и "Розовым" прозвали!"
   Ксаня повела носом и характерно фыркнула. Она помнила, что усадьбу, как и соседнюю с ней деревню, звали, пока она стояла заколоченная и пустая, Соневкой, а тут вот поди ж ты, Розовое откуда-то взялось!
   Ксаня злилась. Ей хотелось взглянуть на праздник хоть издали, не подходя близко, а теперь все кончено - рухнули ее мечты! Теперь, когда граф догадался, кто их спаситель, он будет искать ее, найдет и... Умрет со стыда перед важными господами она - Ксаня...
   Старый лес понемногу темнел... Серебристая роса покрыла бриллиантовыми блестками цветы и былинки... Еще тише стало кругом... Деревья теряли в темноте свои определенные очертания и казались огромными фантастическими существами. Ксаня притихла, зачарованная этой молчаливой лаской леса. В такие минуты смуглая девочка и великаны-деревья, и робкие цветики-былинки как будто заключали между собой красивый и тесный дружеский союз...
   Влажная трава нежно льнула к разгоревшемуся личику, освежая его. Вершины деревьев шептали что-то чуть слышно... И разгоряченному воображению лесной девочки стал мерещиться призрак тонкий и воздушный, скользивший к ней навстречу легкой поступью, шелестя по старым опавшим прошлогодним листьям и мху...
   - Мама! Мама! - срывается дрожащими звуками с губ лесовички. - Мама! Мама!
   Ксаня протягивает руки вперед... Она чувствует приближение чего-то светлого и радостного, как сладкий сон юности... Знакомый шелест... Нежный шелест... Но голоса не слышно... Лица не видно. Да Ксаня его и не помнит, не знает... К ужасу своему не знает, забыла дорогое лицо... Но она ждет, ждет со сладкой надеждой, вся трепет, вся радость, вся ожидание... Она ожидает ту, к которой так странно влечет ее сердце... Ей мало понятно это чувство, но знакомо, знакомо без конца... Она часто так ожидает свою мать в тишине зачарованных летних ночей... Может быть, это любовь? Но она, Ксаня, не умеет любить... Она лесовичка... У нее сердце мохнатое, "в шерсти", как говорят те, кто ее ненавидит...
   Ох, хоть бы увидать, хоть бы вспомнить ее лицо, волосы, глаза!
   И целыми часами она ждет и думает про "нее", про свою маму...
   - Мама! Мама! Где ты?
   Молчат старые дубы... Молчит лес...
   Вдруг странный шипящий звук, точно выстрел...
   В одну минуту Ксаня на ногах.
   Грез как не бывало!
   Что это? Со стороны графской усадьбы светло... Точно зарево пожара стелется по лужайке. Какой странный пурпуровый огонь! А в черное небо летит змея, длиннохвостая, яркая, горящая, как факел. Взлетела до темных облаков, зловеще шипя и взвиваясь дугой, и посыпались звезды от ее хвоста, яркие, горючие, дивно светлые, как солнце или огонь!
   И крики послышались в ту же минуту Ксане. Но не испуганные, не молящие о помощи, а громкие, ликующие, как само торжество.
   Что это такое?
   Глаза девочки впились в небо, на котором медленно таяла, дробясь на мелкие звезды, длиннохвостая, огненная змея.
   Дрогнула Ксаня. Глаза расширились от любопытства. Ноздри затрепетали...
   Опять выстрел... Вторая змея... Еще длиннее, хвостистее, огнистее первой... И снова золотым снопом сверкающих звезд рассыпалась на землю.
   - А-а-а! - каким-то диким звуком полного недоумения, восторга и изумления вырвалось у Ксани, и больше она уже не рассуждала.
   Узнать, во что бы то ни стало узнать, что это были за змеи, острым, жгучим желанием закипело в душе девочки. Не размышляя о последствиях, она тем же бешеным галопом, каким примчалась сюда два часа назад, полетела к графской усадьбе, не чуя ног под собой.
   Глава VI
   Так должно было случиться
   Когда Ксаня приближалась к розовской лужайке, праздник был уже в полном разгаре. Кроваво-пурпурное пламя бенгальского огня озаряло фантастическим заревом поляну, с уставленными на ней столами, окруженными скамейками. За этими столами пировали крестьяне, одетые нарядно, по-праздничному.
   Куски жареной свинины, пироги, бутылки с водкой" ведра с пивом - все живо поглощалось нетребовательным и некапризным на угощение народом. Фонари и поминутно вспыхивающее пламя то красного, то синего, то зеленого огня освещали лужайку. Между столами сновали ребятишки, уплетая пряники и орехи, щедро розданные им графским буфетчиком.
   Из господского дома неслись звуки музыки. Целый оркестр, выписанный из губернского города, играл звучные, красивые мелодии бальных танцев.
   Сквозь растворенные настежь окна неслись веселые голоса и молодой, радостный смех.
   Бал в графской усадьбе был в самом разгаре.
   Ксаня, робко пробираясь по неосвещенному месту, между деревьями, окружающими лужайку, почти вплотную подошла к ближайшему столу, скрытая от него толстым стволом исполинской липы. Пирующие крестьяне не могли заметить ее. Их раскрасневшиеся лица, их шумные голоса и резкие неуверенные движения говорили за то, что графские гости не обидели себя и воздали должную дань господскому угощению.
   Им было теперь не до Ксани. Ребятишки же так занялись между собой, вырывая друг у друга лакомства, что тоже не заметили прихода ненавистной им лесовички.
   Она стояла притихшая, ушедшая в себя, в ожидании нового появления огненной змеи, так поразившей ее воображение. Что это могло быть - Ксаня не знала. Она ничего подобного не видела еще в своей жизни. Не видела она к таких вкусных яств, под тяжестью которых ломились столы, окруженные пирующими. Бедняжка! Ей, не евшей, кроме похлебок и каши да корок хлеба с молоком и картофелем, ей казались все эти пироги, свинина и пряники у ребят поистине царским угощением. К тому же она была голодна сегодня более чем когда-либо. Длинная двойная прогулка из усадьбы в лес и обратно не могла не поспособствовать назойливо развивающемуся с каждым мгновением аппетиту. Слюнки текли у Ксани, и запах жареной свинины щекотал обоняние; под ложечкой сосало... Чтобы не видеть всех этих соблазнительных вещей, она прижмурила даже веки... Но ненадолго. Одна-две минуты - и глаза ее широко открылись, тихий, чуть слышный крик вырвался из груди.