Чехонадская Светлана. Амнезия

   – Мишаня отучил меня от любви к этой профессии.
   – Мишаня нас от многого отучил. И многому научил.
   – Скоро, похоже, начнут сажать и в управлении культуры…
   – И все-таки этот крах – как он символи-чен! – вдохновенно произнес главный юрист. – Пусть и в управлении культуры сажают. Это ведь самоочищение нашей страны!
   – Я наконец понял, кого вы мне напоминаете! Васисуалия Лоханкина. «А может, в этом есть сермяжная правда?»
   – Да ну вас!
   – Ха-ха-ха…
   Сигары и коньяк кто-то разобрал еще накануне – сейчас курили свое. Настроение у всех было неплохое; здесь сидели только главные, те, кто не пропадет ни при каких обстоятельствах. На многих из них давно уже шла настоящая охота, почти каждый теперь обдумывал по два-три предложения. Но грустно было и им. Все-таки большой кусок жизни, довольно беззаботный, безбедный.
   – А если бы Марина не очнулась? – вдруг спросил Крючков. – Ведь денег совсем не осталось.
   – Перевели бы в государственную клинику, – предположил юрист. – Или нет? Вы как думаете?
   – А я не хочу об этом думать, – сердито сказал один из завсегдатаев. – Я хочу закрыть эту страницу своей жизни и забыть фамилию Королевых. Все, хватит. Надо забыть, как забыли и выбросили девяностые годы.
   – Ба! Что это вы разошлись? Чем вам Мишаня насолил? Да и дом на Николиной горе, насколько мне помнится, вы купили именно в девяностые. Сейчас-то уж не угнаться.
   – Зря вы считаете чужие деньги.
   – Да упаси Господь! Просто не люблю, когда кусают руку дающего.
   – И дом я выставил на продажу. Все равно ездить далеко.
   – Миллиона полтора просите?
   – Нет. Дача у меня скромная. Прошу миллион четыреста…
   – Ха-ха-ха…
   – Ну, по домам? – сказал Крючков и хлопнул себя по коленям.
   … – Значит, видели во сне? – немного растерянно спросил Турчанинов, ставя чашку на стол.
   Они сидели в Марининой кухне. Начинались сумерки. Серебристый летний свет бросал на предметы мерцающие лучи: вспыхивала то чашка, то ваза, то картина на стене. От этой красоты немного ломило в груди.
   – Я вам рассказала всю правду. Что мне теперь делать?
   Он не знал, что сказать. Признаний было слишком много, все они были удивительными.
   Кто-то окликнул ее во дворе, назвав при этом Лолой.
   В косметологической клинике врач сказал: «Я вспомнил, где вас видел». Узнал он и «мерседес» 2003 года выпуска.
   Она видела во сне ворота, за которыми продают кислоту. Очень вероятно, что она была там именно для того, чтобы кислоту купить. Значит, она именно тот человек, который причастен к покушению на Марину Королеву? Самой-то Марине Королевой что делать на этой чертовой улице?
   Доказательств того, что перед ним сидит Лола, более чем достаточно.
   Бывшая лаборантка медицинского института, она действительно знала, где купить кислоту, чтобы расчистить себе путь к наследству.
   К мачехе на встречу Марина бы пришла.
   – Я рассказала правду, – тихо повторила девушка. – Я Лола?
   Самое поразительное, что ответ на этот вопрос интересовал его в последнюю очередь. Так уж он был устроен, такая у него была многолетняя следовательская привычка, она въелась в плоть, растворилась в крови: выбрав цель, он шел к ней, не отвлекаясь на другие, пусть даже самые соблазнительные.
   Прежде всего, он хотел знать, говорит ли она правду. Действительно ли она потеряла память?
   Ведь кто-то убил Сергеева! Бывший главврач – скорее всего, убийца Елены Королевой. Убрав его, некто хорошо подстраховался. Логично, если это сделал сообщник. Но это означает, что сидящая перед ним девушка пару недель назад совершила убийство, после чего забрала из квартиры убитого свои медицинские документы.
   А что, если это вообще ее хитрый расчет – шаг на опережение? Попытка признаться во всем (а точнее, в том, что он, по его собственным заверениям, не собирается разоблачать), чтобы замаскировать единственное убийство, которое не закрыть за давностью лет, которое обязательно будут расследовать, – убийство Сергеева.
   Турчанинов внимательно посмотрел Марине в лицо.
   Теперь она была без очков. Сумерки немного смягчили черты, но лицо все равно было некрасивым. Говорят, так выглядела половина человечества до изобретения прививок от оспы.
   Проблема была не только в шрамах – некоторые пропорции лица были сильно нарушены, и нос казался слишком маленьким, а подбородок – слишком большим. У Марины были красивые глаза – зеленые и длинные. Иван Григорьевич постарался мысленно разгладить неровности и возвратить прежние черты (вначале одни, потом другие), но у него ничего не получилось. Лицо оставалось таким же – не уродливым, а просто несимпатичным.
   – Вы недостаточно подробно рассказали, как съездили на эту Ивана Порываева. Больше ничего не вспомнили? Саму собаку видели? Почему она вас так пугает?
   – Собаку я не видела.
   – А слышали?
   – Кажется, кто-то тявкал в глубине. Но мне не было страшно.
   – А что сказал старик?
   – Что несколько лет назад я не могла видеть собаку под воротами.
   – Почему?
   – Потому что раньше снизу были прибиты железные щиты.
   – Железные щиты?
   – Их сняли полгода назад.
   – Зачем там были щиты?
   – Рекс покусал человека, и их прибили.
   Турчанинов удивленно помолчал.
   – Если вы видели морду собаки под воротами, значит, вы были на этой базе не раньше, чем полгода назад.
   – Да. И значит, я не Марина. Полгода назад Марина была в коме.
   – Но как же тогда покушение, в котором вы себя обвиняете? Если Лола покупала кислоту, то это было пять лет назад.
   Теперь удивилась Марина. Видимо, эта мысль еще не приходила ей в голову.
   – Значит, я была на этой базе дважды, – наконец, произнесла она. – Пять лет назад, когда покупала кислоту, и меньше полугода назад, чтобы… Не знаю, зачем.
   – Чтобы облить еще кого-то?
   Он даже попытался пошутить, чтобы отвлечь ее! Ему казалось, что она сейчас свалится со стула.
   – Да какая разница, для чего! Главное, что я видела собаку под воротами, значит, была там совсем недавно. Когда Марина лежала в коме!
   – А может быть, пять лет назад там тоже не было щитов?
   – Как это не было щитов? – пробормотала она. – Старик сказал: были.
   – Но не вечно же?
   – Вечно, вечно, вечно!
   – Марина! – он прикрыл рукой ее кисть. – Собаки не вечны. Когда-то Рекс укусил человека. Возможно, это было три года назад или четыре. Именно тогда щиты и прибили.
   – Но ведь и тогда получается, что я не Марина.
   – На первый взгляд, да, – вздохнул он. – Ведь кислоту купили, чтобы облить Марину.
   Ситуация, в которой он оказался, была настолько бредовой, что он даже старался не задумываться лишний раз. Сидящей напротив него девушке он не верил ровно на пятьдесят процентов. На другие пятьдесят процентов он был убежден, что она не только говорит правду, но еще и является дочерью Михаила Королева. Сейчас ему пришло в голову, что испытываемая ею раздвоенность и вовсе чудовищна. В конце концов, он может в любой момент все бросить, а ей нужно как-то определяться.
   «А можно ли не определяться? – вдруг подумал он. – Ну, начать все с чистого листа, забыть. Сказать себе: я такая-то и такая-то, это аксиома, баста».
   Правда ли, что в тот день в клинике Сергеев разговаривал с ней как с Лолой, а она ничего не понимала? Действительно ли кто-то позвал ее сегодня во дворе? Кто звонил ей с угрозами и звонил ли? Турчанинов вынужден был признать, что самый короткий путь объяснений – она лжет. Но был ли этот путь верным?
   … Из фонда ушел последний сотрудник. Везде выключили свет, здание погрузилось во мрак.
   Поперек большинства дверей протянулись бело-красные ленточки, в коридорах на полу лежали листы бумаги, под столами в кабинетах темнели квадраты, густо очерченные пылью – там еще утром стояли компьютеры. Одна из чугунных скамеек холла лежала на боку возле ног мраморной скульптуры. Разумеется, уже украли несколько плазменных мониторов и восемь мобильных телефонов.
   «Римская империя пала».
   Пришли варвары.

28

   На второй неделе дело наконец сдвинулось с места. На такую удачу даже не рассчитывали.
   У Сергеева могло быть много врагов, в основном, среди обманутых мужей. Если верить молве, бывший главврач был очень энергичным любовником.
   Спустя некоторое время выяснилось, что молва сильно преувеличивает.
   Следователи, ведущие дело, восприняли новый факт с некоторым мужским облегчением: все-таки неприятно сознавать, что ходят по земле такие половые гиганты, в то время как ты, замотанный на работе, доползаешь вечером до кровати и ничего тебе уже не надо… и задаешь себе вопрос, нехороший такой, провокационный: «Мечтает ли жена о таком красавчике, дамском угоднике? – Хорошо бы, чтобы он был вымышленным, этот силач».
   Да, почти все оказалось мифом. Просто красивый парень: веселый, хотя и недобрый. Никаких особых оргий, и любовниц – вполне человеческое количество (у некоторых сотрудников следственного отдела так и побольше было). Все эти дамы были разведенные или овдовевшие, знающие, чего хотят, и напористые. Сергеев, скорее, сдавался, нежели завоевывал.
   Собственно, любовниц оказалось три. Все они были значительно старше его. Наибольшие потери понесла третья – хозяйка квартиры. Ее хоромы до убийства стоили миллион долларов, теперь их продать стало проблематично. Риэлтер сказала: года через два, когда все забудется.
   Квартира была набита ценными вещами. Меркантильное равнодушие убийцы показалось следователям даже несколько нарочитым. Он и не пытался разыграть картину ограбления, пустить следствие по ложному следу. Он пришел к Сергееву с четкой целью и достиг ее. Последствия его волновали мало. Он был уверен в своей безнаказанности или он был дурак?
   Из квартиры пропали две вещи: папка бумаг, в которых отслеживалась история комы сергеевской пациентки за последние пять лет, и мобильный телефон. Что касается первого, то копать в этом направлении казалось следователям бесперспективным, ведь девушка очнулась. Если бы она умерла, в бумагах могли быть обвинительные свидетельства (скажем, плохо лечил, пропустил что-то очень важное), но она, наоборот, ожила, и теперь эта папка становилась никому не нужным хламом.
   – Это сумасшедший аспирант! – весело предположил главный балагур следственного отдела. – Аспирант-маньяк! Он крадет самые интересные медицинские случаи, чтобы вставить их в свою диссертацию. А?
   – Хватит болтать! – рассердился самый пожилой.
   – В прошлом году убили из-за марки, помните?
   – Она стоила сто тысяч долларов, эта марка.
   – А это нормально? Как может марка стоить сто тысяч долларов?!
   – Есть, которые стоят миллион.
   – Дурдом! И в этот дурдом аспирант-маньяк вписывается прекрасно.
   Это, конечно, была шутка, но с легкой руки балагура дело стали называть «делом аспиранта».
   Мобильный телефон казался более серьезной зацепкой. По какой бы причине убийца его ни взял, то, как он его использовал, наводило на размышления. В течение четырех дней он периодически отвечал на звонки, а сразу после того, как труп Сергеева нашли, он этот телефон выбросил. Значит, он получал информацию из милиции либо следил за домом.
   Самое удивительное заключалось в том, что поблизости от дома Сергеева жила его бывшая пациентка – Марина Королева. Их разделяли три или четыре квартала. С учетом того, что именно история ее болезни была похищена вместе с мобильным телефоном, девушку нельзя было сбрасывать со счетов. Единственная закавыка заключалась в том, что у Королевой была слишком запоминающаяся внешность. И хотя алиби у нее не было, не было и оснований для подозрений: девушку со шрамами никто во дворе сергеевского дома не видел.
   Следствие не знало, какую сумасшедшую версию носит в себе Иван Григорьевич Турчанинов. Не факт, что, узнав, оно бы поддержало ее. Но все-таки эта версия грызла его изнутри и мучила. Он не понимал, что делать – такое с ним случалось редко.
   В конце концов, Марина Королева, кем бы она ни была на самом деле, может и теперь все забывать. То есть это она убила Сергеева, но забыла об этом. Невероятно? Не более невероятно, чем то, что она очнулась.
   Он съездил к дому Сергеева дня через два после разговора с Мариной и только тогда узнал, что у следствия уже есть подозреваемые. Выяснилось это из разговора с консьержами.
   – Да мы же вчера все сообщили вашим коллегам, – сказали консьержи, взглянув в его старый документ.
   – Я занимаюсь этим делом параллельно, – туманно пояснил он.
   – Они искали людей, которые могли оши-ваться в доме или во дворе после убийства.
   – Вы таких людей видели?
   – Ну да. У нас во дворе шли работы, коммунальщики что-то благоустраивали. Ну, от ДЕЗа…
   Он сразу представил работягу в оранжевом жилете и тут же понял, что не представил его, а вспомнил. Но почему он вспомнил? Откуда это воспоминание?
   Иван Григорьевич просто видел, как этот человек копается у ограждения.
   «Бедная Лола-Марина, – в тысячный раз подумал он. – С ней это происходит каждый день!» – и по тем самым законам памяти, о которых он думал в тот момент, его осенило, что это воспоминание пришло из ее рассказа. О том, как во дворе ее позвали: «Лола». Она сказала: «Мамаши с детьми, трое мужчин в костюмах, коммунальщик в оранжевом жилете».
   – Эти люди были в оранжевых жилетах? – спросил он.
   – Ну, как обычно. Такая униформа…
   – И как долго шли эти работы?
   – Ну, мы не могли точно вспомнить, позвонили в ДЕЗ. Получилось, что за два дня до убийства они начались, а через шесть дней после убийства закончились.
   – Они что: все время копались во дворе?
   – Да, они его полностью благоустроили. Положили тротуарную плитку, оборудовали детскую площадку, установили ограждения. Сажали что-то, вон эту махину притащили. – Консьерж кивнул в сторону развесистого железного куста с цветочными горшками на ветках.
   – И это единственные люди, кого вы заметили? – вздохнув, спросил Турчанинов.
   Консьерж развел руками.
   – Ваши коллеги тоже не очень обрадовались, – признался он. – Их заинтересовало только то, что коммунальщики хранили инструмент в подъезде Сергеева. Там на первом этаже есть подсобка.
   – То есть они спокойно входили в подъезд.
   – Ну да.
   «Если среди них был убийца, то он умный человек, – подумал Турчанинов. – Рабочие в оранжевых жилетах – это, вопреки всем законам зрения, не яркие, а почти прозрачные пятна! На них никто не обращает внимания… Но если он действительно умный, то он не оставил следов… Как же он устроился на работу?» – и Турчанинов снова вздохнул. Он уже предполагал – как.
   – Гастарбайтеры, конечно. – Он сказал это не вопросительно, а утвердительно.
   Консьерж огорченно смотрел на него.
   – Ваши коллеги ходили в ДЕЗ и навели там шороху, даже, кажется, пообещали оштрафовать. Но вы же знаете, кто работает на этих сезонных работах. Оформляют своего, потом за копейки нанимают каких-нибудь киргизов, разницу себе в карман кладут. Чего уж разоряться-то? Все так делают. Мы им спасибо должны сказать, этим гастарбай-терам. Город хоть чистым стал.
   Турчанинов равнодушно кивнул: в санатории, где он работал начальником охраны, все было точно так же.
   – Но внешность их вы запомнили?
   – Ну, опознали бы… Наверное…
   «Потрясающий расчет! В оранжевом жилете – и невидим. Какой умница!» Турчанинов еще не знал, что главный балагур следственного отдела дал убийце кличку «аспирант»; знал бы, удивился еще больше.
   – Неужели киргизы на вид?
   – Да нет, вы что! Хохлы или белорусы…
   Пришлось идти в ДЕЗ. Там сразу поднялся крик – за минувший день директор, вероятно, обдумал свое положение и решил, что доказать ничего нельзя. Пришлось выслушивать, что ДЕЗ никому не навязывает своих услуг, что все эти кооперативные дома и эти товарищества собственников жилья пусть ищут других дураков обслуживать их за копейки. Турчанинов слушал, глядя на директора почти с ненавистью, и снова думал, что государственные люди обнаглели вконец.
   Свой вопрос ему удалось вставить лишь через десять минут.
   – Но какие-нибудь документы вы спрашивали?
   – У ихнего бригадира был паспорт, он русский, он из Тамбова! Отказывать в приеме на работу из-за отсутствия прописки незаконно! Вот вы все за законы, а это незаконно, и я вообще не должен…
   – Я вас просто прошу помочь, – перебил Турчанинов. – Где этот бригадир сейчас?
   – Он у нас работает в другом дворе. В шестом доме.
   – А остальные?
   – Отработали и разбежались. И вообще, они пили, мне кажется. Я бы их больше не нанял. А бригадир – россиянин, он из Тамбова, он русский…
   Турчанинов нашел бригадира уже к вечеру. Как раз этот-то, из Тамбова, и был пьяным. Он сидел на лавочке возле кустов, лениво переговаривался с двумя таджиками, сидящими на траве, и отхлебывал пиво из бутылки. Лицо у него было красное – видимо, сгорел на солнце.
   – Меня уже допросили! – развязно сообщил он. – И криминала не обнаружили. Я и не должен документы проверять, пусть ДЕЗ проверяет.
   – Сколько человек работало у двенадцатого дома?
   – Четверо.
   Таджики залопотали, потом засмеялись.
   – Это вы их нанимали?
   – Да прямо! Ты больше нашего директора слушай. Он и нанимал, а теперь все на меня валит. Да пусть валит, мне насрать, я этой работой не дорожу…
   – Где он их нашел, как вы думаете?
   – Я после рабочего дня никак не думаю. Клянусь, ни одной мысли нет в башке! Как назло.
   – Я не милиционер, я частный детектив.
   – Увлекательная работа, – с большим интересом произнес бригадир. – А как платят, нормально?
   – И все-таки, где он их нашел?
   – Один здесь все время ошивается, но работник из него – как из меня балерина. Ну, когда никого нет, его берут. За бутылку. Двое других пришли в ДЕЗ сами. Как раз нужно было в двенадцатом доме двор привести в порядок, мне их Михалыч и дал. Сказал, чтоб за неделю управились.
   – Вы о них что-нибудь знаете?
   – Что я о них могу знать? Алкаши… Вот Уруз, – он показал пальцем на одного из таджиков, – он киргиз и не пьет. Религия не позволяет! Хорошая религия мусульманская, да, Уруз? У него два высших образования, секи! Он строитель. Что, Уруз, не нравился вам Советский Союз? Независимости хотелось? Получили независимость, довольны? Вот придурки! Так вам и надо.
   Таджик, оказавшийся киргизом, беззлобно улыбнулся.
   – Видишь, как ты много знаешь об Уру-зе, – ласково произнес Турчанинов. – И о тех ребятах ведь знаешь.
   Бригадир сильно удивился.
   – Ну, тот, что здесь ошивается, я о нем кое-что знаю, – согласился он. – У него мать алкоголичка, они жили в этом районе, еще в коммуналке. Он здесь каждую подворотню знает. Даже откопал однажды какое-то говно, которое еще в детстве закопал. Секи?
   – А двое других?
   – Один приезжий. С Хохляндии, кажется. Если бы я сразу знал, я бы его не взял – терпеть не могу хохлов. Хитрый! Себе на уме, сволочь.
   – Сколько ему лет?
   – Да за пятьдесят, пожалуй. Кстати, у него одного легкого нет, вспомнил! Он дышал так смешно, как будто он резиновая игрушка и у него в боку дырка!
   Уруз снова улыбнулся, другой киргиз, видимо, не понял ни слова.
   – Так. А третий?
   – А третий молчал все время. Вот о нем, честное слово, бля буду, ничего не знаю! Только имя и фамилию.
   От неожиданности Турчанинов рассмеялся.
   Бригадир, видимо, решил, что ему не поверили, и обиделся.
   – Чего ты ржешь? – спросил он. – Правда. Он сказал, что его зовут Михаил. А фамилия Королев.
   … Марина шла к своему подъезду. В руках у нее были два пакета с продуктами – она возвращалась из супермаркета. На дне пакетов лежали сыр, сосиски, хлеб, дальше йогурты, творог, еще выше яйца; пакеты оттягивали руки. Она очень жалела, что рядом нет шофера. Нет, не из-за тяжести: ей казалось, что за ней следят.
   Марина теперь пугалась собственной тени. Ее предупреждали в клинике, что реакция на произошедшее будет отсроченной, то есть труднее всего станет примерно через месяц. Так и получилось.
   Пытаясь анализировать свою жизнь, она ясно увидела, что она – девушка, проведшая пять лет в коме, круглая сирота, оставленная один на один с миром, многие законы которого она даже не помнит. «Вам будет трудно, – говорила Иртеньева. – Но вы должны знать, что это нормально. У вас даже появится отчаянье, и это тоже хорошо! Так лечат многие упорные хронические заболевания: вызывают обострение и лечат уже открытую форму. Иначе хроническую болезнь не победить – она должна выплеснуться наружу».
   Иртеньева вообще много Марине объясняла, относилась к ней как к студентке медицинского института. Бывшей и будущей, хотя какое может быть будущее? Разве теперь сдашь все эти вступительные экзамены? Ей в последнее время часто снилось, что она стоит у школьной доски и ее спрашивают о чем-то – она понимает, что вопрос связан с физикой, и покрывается холодным потом: ничего из физики она не помнит.
   Узнав об этих ее кошмарах, Иртеньева рассмеялась и сказала, что они бывают у многих людей, и дело не в амнезии. «Мне, например, снится, что я должна сдавать экзамен по диалектическому материализму. Марина, я точно так же покрываюсь холодным потом. Однажды даже прозвучало название: эмпириокритицизм! Как же я испугалась: такое страшное название! Кретинизм – куда лучше».
   Они обе смеялись над этими словами.
   Иртеньева говорила еще, что при первых признаках отчаянья нужно обратиться к ней – в любое время дня и ночи; что она даст специальные таблетки… Марина боялась этих таблеток, потому что очень боялась теперь что-то забыть, даже поняла, что никогда не сможет пить вино, ведь и оно может исказить ее восприятие мира. Такое ценное, с таким трудом добытое… В эти минуты Марина верила, что она – Марина.
   Обещанное отчаянье начало прибывать, как прилив: медленно и неотступно. Его она боялась не очень сильно, гораздо страшнее было знание, связанное со всеми этими преступлениями и возможностью оказаться не тем, кем она проснулась. Это был бы уже не прилив – цунами. Выжить в нем казалось ей почти невероятным.
   Марина шла со своими пакетами и ругала себя: она по привычке посчитала, что десять часов – еще не ночь, но заканчивался июль, и день сильно укоротился. Тени сгустились, кусты приблизились к дорожке и даже задевали ее лицо. Хотелось протянуть руки перед собой и идти так, но руки были заняты.
   За кустом кто-то зарычал, сердце ухнуло в пятки.
   Вчера она слышала по телевизору, что в Москве развелось огромное количество бездомных собак, и они даже загрызли какую-то женщину на пустыре… Какая страшная смерть. Рычание словно двигалось следом, там, за кустами…
   «А вдруг это собака из моих снов? Вдруг это Рекс?… Что-то хлопает: это выбивают ковер или стучит собачий хвост? Да это удары сердца! – Оно билось уже в горле и в ушах. – А если я сплю, то может быть все что угодно. В том числе самое страшное. Сны разума рождают чудовищ, кто это сказал? Кто это сказал?! Как можно не помнить таких очевидных вещей! Проклятая уродка, кто это сказал, вспомни!!! Успокойся! Успокойся… Во сне не может быть страшнее, чем наяву. Твоя явь намного страшнее любого сна… Если это собака, бежать нельзя…»
   Кусты кончились, она вышла к освещенному подъезду и обессиленно опустилась на лавочку. И ноги и руки были слабыми, словно их кости размягчились до консистенции зефира.
   Просидев несколько минут, Марина глубоко вдохнула и решила продолжать путь. В конце концов, остается самая безопасная его часть. Подъезд на замке.
   Она открыла его ключом, поднялась к лифту, нажала кнопку – руки дрожали не только от испуга, но и от тяжести пакетов. В закрытом лифте ей стало лучше, хотелось ехать так до утра.
   Двери открылись, Марина с ужасом посмотрела перед собой.
   Лестничная площадка была абсолютно темной. Кто-то выкрутил лампочку? Или она перегорела?
   «Да успокойся, подъезд на замке! Нужно пройти только шесть шагов, достань ключи заранее…» Она послушно достала ключи. «Неприятен только закуток у соседской двери, – предательски сказала память. – Там так темно и страшно, там может поместиться человек. Он выдвинется из темноты и медленно пойдет к тебе, а ключ все не будет, не будет попадать в замочную скважину. И это будет бесконечно, но и это кончится, ах, лучше бы оно не кончалось, ведь даже страх не так страшен, как смерть…»
   Лифт уже три раза закрывался, и она снова открывала двери, нажимая кнопку. Воображение ворочалось внутри нее, готовясь представить новые сцены, – скажем, его руку, хватающуюся за дверь лифта, его лицо, внезапно появляющееся из темноты. Марина уже вообще не знала, что делать: теперь ей было страшно и спускаться. Она стояла и думала, что кто-то же должен появиться в подъезде! Десять часов – это еще не ночь.
   И точно, внизу, на первом этаже, женский голос крикнул: «Лифт сломался, что ли?» От этого крика ей сразу стало легче. Она шагнула вперед, прошла шесть шагов, поднесла руку с ключами к замочной скважине.
   И в этот момент произошло то, что в таких подробностях описывало ей воображение. Тьма в закутке у соседской двери зашевелилась, раздвоилась, ее громадный кусок оторвался и медленно двинулся по направлению к Марине.
   Ключ вошел в замочную скважину, как нож в тело, а пакеты упали, и оказалось, что там еще были стеклянные бутылки…

29

   Вопреки собственным представлениям о том, какие факты являются странными и удивительными, Иван Григорьевич Турчанинов не очень удивился, услышав из уст пьяного тамбовского бригадира фамилию Королева. Уже немного позже он попытался проанализировать причины собственного хладнокровия и пришел к выводу, что чего-то подобного он и ожидал.