Страница:
Весна тогда стояла невероятная. Все цвело и бурлило, и дом был буквально напоен запахами молодых листьев. Едва Коростель вновь обосновался здесь, ночью появились мыши, долго скреблись, а потом куда-то ушли, и с тех пор их было слышно очень редко. Казалось, что они просто приходили навестить воротившегося хозяина дома, после чего поспешили убраться подальше с его глаз. Лишь изредка какой-нибудь маленький глупый мышонок тихо скребся в дальнем углу, и, слушая его, в эти минуты Ян отчего-то всегда с улыбкой думал о том, как хорошо, что он не завел себе кошку. О мышах он, видимо, и сейчас вспомнил не случайно – теперь в его доме, погруженном в ночь, стояла мертвая, прямо-таки могильная тишина.
В деревянном доме всегда хорошо и как-то особенно сладко спится. В правильно сколоченном доме летом никогда не жарко, а зимой – не холодно. И еще в таких домах хорошо слышно, что происходит за окнами, но со двора не услышать, о чем в это время говорят в комнатах. Но, так или иначе, заснув в итоге совершенно незаметно, очень скоро Коростель вновь проснулся оттого, что ему вдруг стало холодно. Это было тем более странно, что в комнате было очень тепло, даже жарковато – чудин, протопивший печку, вновь не пожалел дармовых дров. И Коростель решил, что все-таки простудился, и у него начинается обычный в таких случаях озноб. Ян плотнее закутался в свое неизменное солдатское одеяло, которое, несмотря на сухой воздух в доме, отчего-то казалось сыроватым, и принялся сосредоточенно выстукивать зубами великолепную барабанную дробь. Хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь для согреву, – мечтательно подумал Коростель, но вставать не хотелось, да и не был он уже в своем доме хозяин. Засну и так, решил Ян, поджав под себя ноги и свернувшись калачиком, как в детстве. И действительно скоро уснул.
Наверное, это все-таки была болезнь, потому что он очнулся, как от толчка. Озноб по-прежнему сотрясал все его тело крупной дрожью, руки до локтей покрылись гусиной кожей, по спине ползли струйки холодного пота. Коростель уже хотел было встать, чтобы как-нибудь добраться до печи и прислониться к ней спиной, как вдруг кожу на правой руке что-то сильно кольнуло, все равно как злой крапивой обожгло. Он почесал руку, но тут же начался зуд и покалывания. Тогда Коростель принялся отчаянно расчесывать руку, и в этот миг уколол ладонь обо что-то тонкое и жесткое. Ян мгновенно выпростал локоть из-под одеяла и с ужасом увидел, что сквозь кожу пробивается жесткий темно-серый волос. А рядом на руке кожа вся пошла бугорками, которые быстро лопались под напором все новых и новых колких волос.
«Да это же шерсть!» – подумал Ян и при этой мысли едва не лишился чувств. А шерстинки уже покрывали его грудь, плечи, и одновременно страшно заломило щеки, скулы и рот. Он судорожно разлепил губы, и в этот миг его голову пронзила такая острая и мучительная боль, что он лишился чувств. А шерсть все ползла и ползла наружу, покрывая все тело несчастного Яна плотной светло-серой шубой. Вот уже показался и подшерсток, и одновременно с этим ноги бесчувственного Коростеля стали сгибаться, покрываясь серым пушком, пальцы на руках и ногах видоизменились, и вперед поползли длинные и острые когти. По телу Яна пробежало несколько конвульсий, и он, покатившись, упал с кровати.
То ли намаялись за день зорзы и стражи Яна, то ли в ход пошла странная, недобрая магия дома Коростеля, сменившего цвет своей души, но только так никто и не услышал, как спустя несколько минут с пола в комнате поднялся, покачиваясь, огромный матерый волк. Это был тоже Ян Коростель, но сам он в это никогда бы и ни за что на свете не поверил!
Волк, ставший пепельно-серым, прошел, осторожно покачивая опущенным хвостом, на нетвердых ногах к подоконнику, поставил широченные передние лапы на раму и мягко толкнул лобастой головой. Окно беззвучно отворилось. Волк оглянулся на пустую смятую постель, зевнул, показав ночному дому длинный язык и мощные клыки, и легко выпрыгнул из окна. Внизу возле дома лежал порядком вытоптанный и утрамбованный бдительными сторожами снег, и он приземлился вполне удачно. Двое саамов, охотники из северных народов, известных чутким слухом и особенно острым ночным чутьем, даже не повернули головы, когда волк скользнул мимо них. Ни одна веточка не затрещала под его лапами и тяжелым телом, даже снег не захрустел, и воины безразлично посмотрели на волка, как сквозь стекло. Это была магия дома, и она властно гнала волка вперед, туда, где темнела громада ночного леса. Через несколько мгновений волк уже мчался огромными скачками под защиту деревьев.
Первого зайца он ухватил на бегу за заднюю ногу. Тот заверещал, как ребенок, но в ту же секунду мощные челюсти сомкнулись у него на спине. Хрустнул позвоночник, маленькое серое тельце обмякло, и волк впервые за ночь вкусил теплой крови. Вкусная солоноватая жидкость распалила тело, а поднявшаяся над лесом луна тут же одурманила и голову зверя. Он остановился и, усевшись на хвост, скорбно взглянул на луну. Ночное светило было почти идеально круглым. Волк издал короткий и тоскливый вой, опустил голову, положил ее на лапы, прислушиваясь, не отзовется ли в окрестных лесах сородич или подруга. Но вокруг была только стылая тишина, и волк, нехотя поднявшись, побежал дальше.
В дальнейшем он не раз преследовал зайцев, опрометью порскающих в разные стороны с его дороги, и пару раз ему удалось еще раз плотно закусить. Луна светила над волчьей головой, сводя с ума, толкая на безумства, и неясный огонь в крови горел еще долго, даже когда волк выскочил на околицу глухой деревни.
В редких жилых дворах сразу же надсадно залаяли собаки. Однако ни одна не осмелилась принять открытый бой, и трусливые шавки только злобно тявкали вслед волку, который мчался, по прежнему не сбавляя ход и не разбирая пути. Волка властно вела за собой ночная магия, и когда он вылетел из деревни и увидел на холме небольшое стадо пасущихся овец, он даже не остановился передохнуть, а большими скачками, все больше и больше забирая вправо, помчался к стаду. Он ни на минуту не задумался, что же делают зимой здесь, в снегу, эти кудрявые жирные овцы, и где в это время находится их явно безумный пастух.
Овцы, как и подобает этим животным при виде приближающегося волка, тут же сгрудились в кружок, тесно прижавшись друг к дружке и мрачно глядя на хищника. Волк же, подобно стреле на излете, тяжело взбежал на холм и бросился в самую середину стада.
Чаще всего в таких случаях овцы бросаются от нападающего волка врассыпную, но, пробежав некоторое расстояние, вновь сбиваются в кучу. Затем следует новое нападение серого разбойника, и так может продолжаться несколько раз, покуда не утихнут волчья злоба, усиленная голодом, и распаленный беззащитностью жертв охотничий азарт. Волк опрометью бросился на ближайшую овцу, и неожиданно остановился как вкопанный. Глаза овцы мрачно сверкнули, она воинственно заблеяла, чуть ли не зарычала, и вдруг, злобно оскалившись, овца обнажила огромные зубы. Это были вовсе не овечьи зубы, потому что обладатель таких клыков уж точно мог совершенно спокойно разгуливать по ночным лесам в самые голодные зимние времена без всякого опасения за свою роскошную теплую шкуру.
Стоящие по бокам ее кудрявые товарки последовали примеру подруги, и теперь на волка глядело множество пар горящих глаз, блестели острые зубищи, а передними копытами эти невероятные овцы злобно разрывали под собой снег. Если бы волк был человеком, он непременно воскликнул бы «Да это же волки в овечьей шкуре!» Но это был волк, к тому же – одержимый ночной магией, цветущей в заброшенном старом доме, и поэтому зверь смело бросился в самую гущу стада.
Несколько клыков клацнуло прямо возле его носа, чьи-то зубы располосовали плечо, но волк добился своего: впившись мертвой хваткой в овцу поменьше, он, злобно рыча сквозь зубы, стиснутые на горле жертвы, выволок ее из овечьего круга. Однако не тут-то было: глухо блея, овечья фаланга угрожающе надвинулась на волка и заставила его отступить. Они закрыли собой свою товарку, но в тот миг, когда волк уже готовился пробить новую брешь в обороне этих странных снежных овец, он услышал за стеной передних животных жалобное блеяние, хрип и злобное рычание. Это его озадачило: волк принялся вытягивать шею, чтобы посмотреть на своего соперника или союзника, который появился сзади и сейчас, конечно же, разрывал овцу на куски. Рев усилился, животные расступились, и навстречу волку медленно вышли шесть огромных овец. Морды всех шестерых были густо перепачканы темно-красной кровью!
Волк замотал головой совсем по-человечьи, отгоняя безумное наваждение, и в этот миг крайняя овца со всех ног бросилась на него. Волк не ожидал нападения, и от удара чугунного лба, украшенного по бокам завитыми рогами, кубарем полетел со всех ног на снег. Овца же, окрыленная успехом, зарычала отнюдь не по овечьи и громко клацнула острыми зубищами. Волк, взбешенный и испуганный странным видом и поведением вроде бы травоядного, тоже ощерился, кинулся в бой и тут же столкнулся грудь в грудь с черным бараном, разодетым в мелкие завитки отменного каракуля. Оба отскочили, но удержались на ногах, и в тот миг, когда кровь волка буквально вскипела лютой ненавистью и яростью бойца, совсем рядом, за его спиной раздались тихие и мелодичные звуки свирели. Мотив был таким чарующим, он так завораживал, что бедный волк не сразу нашел в силы даже повернуть голову на ее звук. И все-таки он пересилил наваждение, обернулся и тут же пал духом.
Рядом с ним стоял овечий пастух. Вида он был весьма необычного: богато расшитый серебристой нитью черный длинный двуполый кафтан, не туго перехваченный кожаным ремнем, просторно ниспадал с высокой и крепкой фигуры молодого человека. На голове этого странного пастуха красовался длинный колпак, похожий на головные уборы придворных звездочетов, если бы только волк имел представление о нарядах этой в высшей степени ученой касты людей. Но волк не имел понятия не только о нарядах, но и о музыке, будь она хоть придворной, хоть пастушеской. Подобно всем другим волкам, равно как и собакам, заодно с кошками, он попросту не выносил музыки, которая действовала ему на нервы. Но остальные звери в этом случае немедленно принимались жалобно выть и скулить, а этого волка звуки свирели повергли в состояние глубокого отчаяния и слабости во всем теле. Вдобавок волк обнаружил, что он почему-то не может двинуть вовсе ни одной лапой и, похоже, даже хвостом. Пастух шагнул к нему, не переставая играть на свирели, и в этот момент волк увидел притороченную к поясу человека гладкую и крепкую палку с ременной петлей на конце. Одним глазом волк видел, как к нему решительно идет черный каракулевый баран, другим косился на пастуха, но не мог даже шевельнуться.
Пастух продолжать наигрывать одну и ту же печальную мелодию, которая становилась все заунывнее, и в такт музыке грустной свирели из волчьего тела толчками уходила жизнь. Это магия, мог бы подумать волк, но он не знал этого слова. Волк вообще не знал никаких слов, и к тому же, он был не настоящий. Это был волк из сна, и сон властвовал над ним, как ему того хотелось. Сон царил над Яном Коростелем, просто показывая картинки спящему человеку и словно говоря: смотри! Этот сон – для тебя!
Наверное, погибать никому не хочется даже во сне, понарошку, поэтому сон очень скоро придумал для спасения волка старого человека, который неожиданно появился на холме с маленькой дудочкой в руках. Он прошел сквозь стадо овец, и те жались от старика, испуганно разбегаясь и уступая дорогу. Человек играл на дудочке свой мотив, и волк услышал его. Свирель и дудочка сразу вступили в противоборство, но первая была изысканна и прихотлива, а дудочка звучала скупее, гораздо медленнее, иногда старик просто извлекал из нее отдельные долгие звуки. Волк потряс головой, чувствуя, как в его существо проникает иной мотив, иное содержание, иной ритм. Именно ритм дудочки остановил мерное раскачивание земли в волчьих глазах, он сбил ритм свирели и притянул к себе душу волка, потому что это было не обычная бессловесная тварь, а волк из сна. В нем сейчас блуждала душа Яна Коростеля, волк смотрел его глазами, и именно Коростелю был послан этот сон. Наведенный сон. Сон, в котором был ответ. Волк открыл глаза и зевнул. Он понял.
Ян тоже открыл глаза. Первые мгновения он никак не мог понять, где же он сейчас находится. Перед ним все еще плыли тающие неясные картины: снежные овцы, разрывающие наст в поисках мерзлой травы, злобные и тупые морды, обрамленные рогами, свирель, уносящая его куда-то далеко-далеко, и дудочка, ломающая ритм колдовства, дабы возвратить его обратно. Он ошеломленно обвел глазами комнату.
Затем вскочил на постели, в страхе осмотрел руки, плечи, грудь, осторожно провел ладонями по лицу. Все, что касалось его человеческого облика, было на месте, и все волчье уже осталось позади, в том трудном и непонятном сне. У Коростеля давно уже не было в сновидениях такого ощущения правдоподобия, за исключением наведенного сна, который он видел еще на острове зорзов. Постепенно вернулось ощущение болезни, виски налились неимоверной тяжестью, горячие веки так и норовили закрыться, дав успокоение глазам, а те в свою очередь воспалились, ровно он не спал, по меньшей мере, дня три.
За столом у окна сидел Птицелов. Он оперся подбородком на сжатые кулаки и задумчиво смотрел на Яна. Рядом с ним Лекарь сосредоточенно копался в своей знахарской сумке. Раза два он вынимал оттуда некие порошки и один раз – маленький бутылек темного стекла, но Птицелов всякий раз отрицательно качал головой. Наконец Лекарь с превеликой осторожностью предъявил хозяину маленькое черное семечко, и Птицелов благосклонно кивнул.
Лекарь подступился к Яну, но Коростель, даром что болезный – сердито зашипел на зорза как рассерженная кошка. Тогда пришел черед Птицелову вступиться за своего слугу.
– Между прочим, он тебе дело предлагает, – заметил Сигурд. – Когда ты его проглотишь, ты снова заснешь. Заснешь очень быстро, и тебе приснится сон, который непременно вытеснит сон предыдущий. Тебе ведь этого хочется? Уж больно ты орал во сне, приятель – не иначе, как за тобой черти гонялись.
Коростель нехотя кивнул: что правда, то правда… И тут он почувствовал в постели сбоку, возле бедра, что-то длинное и твердое, словно палочка какая. Коростель ощупал рукой вокруг и достал из постели… дудочку. Это была именно та дудочка, которую в свое время смастерил и подарил ему Молчун. Дудочка, которая сыграла такую странную роль в борьбе с Силой Древес. И, кстати, тогда они освобождали от древесного заклятья именно Молчуна… Дудочку у него отобрали сразу, едва только он появился в логове зорзов, и все это время она была в котомке не то Лекаря, не то Колдуна.
– Ты так орал во сне этой ночью, будто тебя режут, – пояснил Птицелов. – И все время требовал свою дудочку. Ну, мы тебе ее и сунули в руку. Правда, ты так ничего нам и не сыграл.
Коростель непонимающе смотрел на лукавого Птицелова, машинально сжимая в руке гладкую трубочку.
– И, заметь, как только ты ее схватил, как безумный, так сразу успокоился, – усмехнулся Птицелов. – И даже не проснулся при этом, так дальше и захрапел.
«Это надо обдумать», – сказал сам себе Коростель. «Во всем этом есть что-то, чего я пока не в силах понять, но ощущение такое, что я, возможно, опять ухватился за какой-то ускользающий хвостик… Да, непременно обдумать, но только не сейчас – потом, когда не будет так страшно раскалываться голова».
Тем временем Лекарь по-прежнему протягивал ему свое лекарство. Птицелов сделал приглашающий жест.
– Возьми, приятель, и тебе сразу полегчает, вот увидишь. Это семечко одного нездешнего и очень редкого растения, к тому же абсолютно безвредного, прошу заметить. Конечно, если только речь идет о человеке, а не каком-нибудь животном – тут же оговорился Птицелов. – В больших количествах я бы тебе этого не посоветовал, а так – вполне. Проспишься хорошенько и сразу выздоровеешь. Впереди – очень важная ночь, и для тебя, в том числе.
Ян нехотя протянул руку, и в ладонь ему невесомо легло черное семечко, размером не крупнее спелых семянок подсолнечника. Он подержал его в руке, затем, повинуясь жесту зорза, положил на язык и проглотил, тут же запив водой из стакана, невесть откуда вдруг возникшего в сухих руках Лекаря. Затем покосился на Птицелова – тот по-прежнему сидел, не меняя позы, и его глаза были воспаленные, как у человека, страдающего бессонницей. Коростель вгляделся повнимательнее и вдруг почувствовал в них понимание, чуть ли даже не сочувствие.
– Ты тоже это… видел? – хрипло спросил Ян, осторожно поглаживая теплое отполированное дерево дудочки.
– Нет, – вздохнул Птицелов. – Не до конца. Любопытно, что мы видим в этом доме одинаковые сны, и оба знаем это. Я, например, видел волка и овец на холме. А потом кто-то встал передо мной и все заслонил спиной. Он, по-моему, очень не хотел, чтобы я видел твои сны.
– Как это? – не понял Коростель.
– Вот так – просто, – проговорил Птицелов. – Взял и заслонил собой все. И самое непонятное мне – я не смог его… отодвинуть.
ГЛАВА 2
В деревянном доме всегда хорошо и как-то особенно сладко спится. В правильно сколоченном доме летом никогда не жарко, а зимой – не холодно. И еще в таких домах хорошо слышно, что происходит за окнами, но со двора не услышать, о чем в это время говорят в комнатах. Но, так или иначе, заснув в итоге совершенно незаметно, очень скоро Коростель вновь проснулся оттого, что ему вдруг стало холодно. Это было тем более странно, что в комнате было очень тепло, даже жарковато – чудин, протопивший печку, вновь не пожалел дармовых дров. И Коростель решил, что все-таки простудился, и у него начинается обычный в таких случаях озноб. Ян плотнее закутался в свое неизменное солдатское одеяло, которое, несмотря на сухой воздух в доме, отчего-то казалось сыроватым, и принялся сосредоточенно выстукивать зубами великолепную барабанную дробь. Хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь для согреву, – мечтательно подумал Коростель, но вставать не хотелось, да и не был он уже в своем доме хозяин. Засну и так, решил Ян, поджав под себя ноги и свернувшись калачиком, как в детстве. И действительно скоро уснул.
Наверное, это все-таки была болезнь, потому что он очнулся, как от толчка. Озноб по-прежнему сотрясал все его тело крупной дрожью, руки до локтей покрылись гусиной кожей, по спине ползли струйки холодного пота. Коростель уже хотел было встать, чтобы как-нибудь добраться до печи и прислониться к ней спиной, как вдруг кожу на правой руке что-то сильно кольнуло, все равно как злой крапивой обожгло. Он почесал руку, но тут же начался зуд и покалывания. Тогда Коростель принялся отчаянно расчесывать руку, и в этот миг уколол ладонь обо что-то тонкое и жесткое. Ян мгновенно выпростал локоть из-под одеяла и с ужасом увидел, что сквозь кожу пробивается жесткий темно-серый волос. А рядом на руке кожа вся пошла бугорками, которые быстро лопались под напором все новых и новых колких волос.
«Да это же шерсть!» – подумал Ян и при этой мысли едва не лишился чувств. А шерстинки уже покрывали его грудь, плечи, и одновременно страшно заломило щеки, скулы и рот. Он судорожно разлепил губы, и в этот миг его голову пронзила такая острая и мучительная боль, что он лишился чувств. А шерсть все ползла и ползла наружу, покрывая все тело несчастного Яна плотной светло-серой шубой. Вот уже показался и подшерсток, и одновременно с этим ноги бесчувственного Коростеля стали сгибаться, покрываясь серым пушком, пальцы на руках и ногах видоизменились, и вперед поползли длинные и острые когти. По телу Яна пробежало несколько конвульсий, и он, покатившись, упал с кровати.
То ли намаялись за день зорзы и стражи Яна, то ли в ход пошла странная, недобрая магия дома Коростеля, сменившего цвет своей души, но только так никто и не услышал, как спустя несколько минут с пола в комнате поднялся, покачиваясь, огромный матерый волк. Это был тоже Ян Коростель, но сам он в это никогда бы и ни за что на свете не поверил!
Волк, ставший пепельно-серым, прошел, осторожно покачивая опущенным хвостом, на нетвердых ногах к подоконнику, поставил широченные передние лапы на раму и мягко толкнул лобастой головой. Окно беззвучно отворилось. Волк оглянулся на пустую смятую постель, зевнул, показав ночному дому длинный язык и мощные клыки, и легко выпрыгнул из окна. Внизу возле дома лежал порядком вытоптанный и утрамбованный бдительными сторожами снег, и он приземлился вполне удачно. Двое саамов, охотники из северных народов, известных чутким слухом и особенно острым ночным чутьем, даже не повернули головы, когда волк скользнул мимо них. Ни одна веточка не затрещала под его лапами и тяжелым телом, даже снег не захрустел, и воины безразлично посмотрели на волка, как сквозь стекло. Это была магия дома, и она властно гнала волка вперед, туда, где темнела громада ночного леса. Через несколько мгновений волк уже мчался огромными скачками под защиту деревьев.
Первого зайца он ухватил на бегу за заднюю ногу. Тот заверещал, как ребенок, но в ту же секунду мощные челюсти сомкнулись у него на спине. Хрустнул позвоночник, маленькое серое тельце обмякло, и волк впервые за ночь вкусил теплой крови. Вкусная солоноватая жидкость распалила тело, а поднявшаяся над лесом луна тут же одурманила и голову зверя. Он остановился и, усевшись на хвост, скорбно взглянул на луну. Ночное светило было почти идеально круглым. Волк издал короткий и тоскливый вой, опустил голову, положил ее на лапы, прислушиваясь, не отзовется ли в окрестных лесах сородич или подруга. Но вокруг была только стылая тишина, и волк, нехотя поднявшись, побежал дальше.
В дальнейшем он не раз преследовал зайцев, опрометью порскающих в разные стороны с его дороги, и пару раз ему удалось еще раз плотно закусить. Луна светила над волчьей головой, сводя с ума, толкая на безумства, и неясный огонь в крови горел еще долго, даже когда волк выскочил на околицу глухой деревни.
В редких жилых дворах сразу же надсадно залаяли собаки. Однако ни одна не осмелилась принять открытый бой, и трусливые шавки только злобно тявкали вслед волку, который мчался, по прежнему не сбавляя ход и не разбирая пути. Волка властно вела за собой ночная магия, и когда он вылетел из деревни и увидел на холме небольшое стадо пасущихся овец, он даже не остановился передохнуть, а большими скачками, все больше и больше забирая вправо, помчался к стаду. Он ни на минуту не задумался, что же делают зимой здесь, в снегу, эти кудрявые жирные овцы, и где в это время находится их явно безумный пастух.
Овцы, как и подобает этим животным при виде приближающегося волка, тут же сгрудились в кружок, тесно прижавшись друг к дружке и мрачно глядя на хищника. Волк же, подобно стреле на излете, тяжело взбежал на холм и бросился в самую середину стада.
Чаще всего в таких случаях овцы бросаются от нападающего волка врассыпную, но, пробежав некоторое расстояние, вновь сбиваются в кучу. Затем следует новое нападение серого разбойника, и так может продолжаться несколько раз, покуда не утихнут волчья злоба, усиленная голодом, и распаленный беззащитностью жертв охотничий азарт. Волк опрометью бросился на ближайшую овцу, и неожиданно остановился как вкопанный. Глаза овцы мрачно сверкнули, она воинственно заблеяла, чуть ли не зарычала, и вдруг, злобно оскалившись, овца обнажила огромные зубы. Это были вовсе не овечьи зубы, потому что обладатель таких клыков уж точно мог совершенно спокойно разгуливать по ночным лесам в самые голодные зимние времена без всякого опасения за свою роскошную теплую шкуру.
Стоящие по бокам ее кудрявые товарки последовали примеру подруги, и теперь на волка глядело множество пар горящих глаз, блестели острые зубищи, а передними копытами эти невероятные овцы злобно разрывали под собой снег. Если бы волк был человеком, он непременно воскликнул бы «Да это же волки в овечьей шкуре!» Но это был волк, к тому же – одержимый ночной магией, цветущей в заброшенном старом доме, и поэтому зверь смело бросился в самую гущу стада.
Несколько клыков клацнуло прямо возле его носа, чьи-то зубы располосовали плечо, но волк добился своего: впившись мертвой хваткой в овцу поменьше, он, злобно рыча сквозь зубы, стиснутые на горле жертвы, выволок ее из овечьего круга. Однако не тут-то было: глухо блея, овечья фаланга угрожающе надвинулась на волка и заставила его отступить. Они закрыли собой свою товарку, но в тот миг, когда волк уже готовился пробить новую брешь в обороне этих странных снежных овец, он услышал за стеной передних животных жалобное блеяние, хрип и злобное рычание. Это его озадачило: волк принялся вытягивать шею, чтобы посмотреть на своего соперника или союзника, который появился сзади и сейчас, конечно же, разрывал овцу на куски. Рев усилился, животные расступились, и навстречу волку медленно вышли шесть огромных овец. Морды всех шестерых были густо перепачканы темно-красной кровью!
Волк замотал головой совсем по-человечьи, отгоняя безумное наваждение, и в этот миг крайняя овца со всех ног бросилась на него. Волк не ожидал нападения, и от удара чугунного лба, украшенного по бокам завитыми рогами, кубарем полетел со всех ног на снег. Овца же, окрыленная успехом, зарычала отнюдь не по овечьи и громко клацнула острыми зубищами. Волк, взбешенный и испуганный странным видом и поведением вроде бы травоядного, тоже ощерился, кинулся в бой и тут же столкнулся грудь в грудь с черным бараном, разодетым в мелкие завитки отменного каракуля. Оба отскочили, но удержались на ногах, и в тот миг, когда кровь волка буквально вскипела лютой ненавистью и яростью бойца, совсем рядом, за его спиной раздались тихие и мелодичные звуки свирели. Мотив был таким чарующим, он так завораживал, что бедный волк не сразу нашел в силы даже повернуть голову на ее звук. И все-таки он пересилил наваждение, обернулся и тут же пал духом.
Рядом с ним стоял овечий пастух. Вида он был весьма необычного: богато расшитый серебристой нитью черный длинный двуполый кафтан, не туго перехваченный кожаным ремнем, просторно ниспадал с высокой и крепкой фигуры молодого человека. На голове этого странного пастуха красовался длинный колпак, похожий на головные уборы придворных звездочетов, если бы только волк имел представление о нарядах этой в высшей степени ученой касты людей. Но волк не имел понятия не только о нарядах, но и о музыке, будь она хоть придворной, хоть пастушеской. Подобно всем другим волкам, равно как и собакам, заодно с кошками, он попросту не выносил музыки, которая действовала ему на нервы. Но остальные звери в этом случае немедленно принимались жалобно выть и скулить, а этого волка звуки свирели повергли в состояние глубокого отчаяния и слабости во всем теле. Вдобавок волк обнаружил, что он почему-то не может двинуть вовсе ни одной лапой и, похоже, даже хвостом. Пастух шагнул к нему, не переставая играть на свирели, и в этот момент волк увидел притороченную к поясу человека гладкую и крепкую палку с ременной петлей на конце. Одним глазом волк видел, как к нему решительно идет черный каракулевый баран, другим косился на пастуха, но не мог даже шевельнуться.
Пастух продолжать наигрывать одну и ту же печальную мелодию, которая становилась все заунывнее, и в такт музыке грустной свирели из волчьего тела толчками уходила жизнь. Это магия, мог бы подумать волк, но он не знал этого слова. Волк вообще не знал никаких слов, и к тому же, он был не настоящий. Это был волк из сна, и сон властвовал над ним, как ему того хотелось. Сон царил над Яном Коростелем, просто показывая картинки спящему человеку и словно говоря: смотри! Этот сон – для тебя!
Наверное, погибать никому не хочется даже во сне, понарошку, поэтому сон очень скоро придумал для спасения волка старого человека, который неожиданно появился на холме с маленькой дудочкой в руках. Он прошел сквозь стадо овец, и те жались от старика, испуганно разбегаясь и уступая дорогу. Человек играл на дудочке свой мотив, и волк услышал его. Свирель и дудочка сразу вступили в противоборство, но первая была изысканна и прихотлива, а дудочка звучала скупее, гораздо медленнее, иногда старик просто извлекал из нее отдельные долгие звуки. Волк потряс головой, чувствуя, как в его существо проникает иной мотив, иное содержание, иной ритм. Именно ритм дудочки остановил мерное раскачивание земли в волчьих глазах, он сбил ритм свирели и притянул к себе душу волка, потому что это было не обычная бессловесная тварь, а волк из сна. В нем сейчас блуждала душа Яна Коростеля, волк смотрел его глазами, и именно Коростелю был послан этот сон. Наведенный сон. Сон, в котором был ответ. Волк открыл глаза и зевнул. Он понял.
Ян тоже открыл глаза. Первые мгновения он никак не мог понять, где же он сейчас находится. Перед ним все еще плыли тающие неясные картины: снежные овцы, разрывающие наст в поисках мерзлой травы, злобные и тупые морды, обрамленные рогами, свирель, уносящая его куда-то далеко-далеко, и дудочка, ломающая ритм колдовства, дабы возвратить его обратно. Он ошеломленно обвел глазами комнату.
Затем вскочил на постели, в страхе осмотрел руки, плечи, грудь, осторожно провел ладонями по лицу. Все, что касалось его человеческого облика, было на месте, и все волчье уже осталось позади, в том трудном и непонятном сне. У Коростеля давно уже не было в сновидениях такого ощущения правдоподобия, за исключением наведенного сна, который он видел еще на острове зорзов. Постепенно вернулось ощущение болезни, виски налились неимоверной тяжестью, горячие веки так и норовили закрыться, дав успокоение глазам, а те в свою очередь воспалились, ровно он не спал, по меньшей мере, дня три.
За столом у окна сидел Птицелов. Он оперся подбородком на сжатые кулаки и задумчиво смотрел на Яна. Рядом с ним Лекарь сосредоточенно копался в своей знахарской сумке. Раза два он вынимал оттуда некие порошки и один раз – маленький бутылек темного стекла, но Птицелов всякий раз отрицательно качал головой. Наконец Лекарь с превеликой осторожностью предъявил хозяину маленькое черное семечко, и Птицелов благосклонно кивнул.
Лекарь подступился к Яну, но Коростель, даром что болезный – сердито зашипел на зорза как рассерженная кошка. Тогда пришел черед Птицелову вступиться за своего слугу.
– Между прочим, он тебе дело предлагает, – заметил Сигурд. – Когда ты его проглотишь, ты снова заснешь. Заснешь очень быстро, и тебе приснится сон, который непременно вытеснит сон предыдущий. Тебе ведь этого хочется? Уж больно ты орал во сне, приятель – не иначе, как за тобой черти гонялись.
Коростель нехотя кивнул: что правда, то правда… И тут он почувствовал в постели сбоку, возле бедра, что-то длинное и твердое, словно палочка какая. Коростель ощупал рукой вокруг и достал из постели… дудочку. Это была именно та дудочка, которую в свое время смастерил и подарил ему Молчун. Дудочка, которая сыграла такую странную роль в борьбе с Силой Древес. И, кстати, тогда они освобождали от древесного заклятья именно Молчуна… Дудочку у него отобрали сразу, едва только он появился в логове зорзов, и все это время она была в котомке не то Лекаря, не то Колдуна.
– Ты так орал во сне этой ночью, будто тебя режут, – пояснил Птицелов. – И все время требовал свою дудочку. Ну, мы тебе ее и сунули в руку. Правда, ты так ничего нам и не сыграл.
Коростель непонимающе смотрел на лукавого Птицелова, машинально сжимая в руке гладкую трубочку.
– И, заметь, как только ты ее схватил, как безумный, так сразу успокоился, – усмехнулся Птицелов. – И даже не проснулся при этом, так дальше и захрапел.
«Это надо обдумать», – сказал сам себе Коростель. «Во всем этом есть что-то, чего я пока не в силах понять, но ощущение такое, что я, возможно, опять ухватился за какой-то ускользающий хвостик… Да, непременно обдумать, но только не сейчас – потом, когда не будет так страшно раскалываться голова».
Тем временем Лекарь по-прежнему протягивал ему свое лекарство. Птицелов сделал приглашающий жест.
– Возьми, приятель, и тебе сразу полегчает, вот увидишь. Это семечко одного нездешнего и очень редкого растения, к тому же абсолютно безвредного, прошу заметить. Конечно, если только речь идет о человеке, а не каком-нибудь животном – тут же оговорился Птицелов. – В больших количествах я бы тебе этого не посоветовал, а так – вполне. Проспишься хорошенько и сразу выздоровеешь. Впереди – очень важная ночь, и для тебя, в том числе.
Ян нехотя протянул руку, и в ладонь ему невесомо легло черное семечко, размером не крупнее спелых семянок подсолнечника. Он подержал его в руке, затем, повинуясь жесту зорза, положил на язык и проглотил, тут же запив водой из стакана, невесть откуда вдруг возникшего в сухих руках Лекаря. Затем покосился на Птицелова – тот по-прежнему сидел, не меняя позы, и его глаза были воспаленные, как у человека, страдающего бессонницей. Коростель вгляделся повнимательнее и вдруг почувствовал в них понимание, чуть ли даже не сочувствие.
– Ты тоже это… видел? – хрипло спросил Ян, осторожно поглаживая теплое отполированное дерево дудочки.
– Нет, – вздохнул Птицелов. – Не до конца. Любопытно, что мы видим в этом доме одинаковые сны, и оба знаем это. Я, например, видел волка и овец на холме. А потом кто-то встал передо мной и все заслонил спиной. Он, по-моему, очень не хотел, чтобы я видел твои сны.
– Как это? – не понял Коростель.
– Вот так – просто, – проговорил Птицелов. – Взял и заслонил собой все. И самое непонятное мне – я не смог его… отодвинуть.
ГЛАВА 2
ОБРЯД
Коростель проснулся оттого, что кто-то весьма нелюбезно тряс его за плечо. Он попытался сбросить руку, но двое воинов буквально подхватили его с постели и поставили на ноги. «Поднять – подняли, а вот разбудить – не разбудили», всплыли в затуманенном мозгу Яна слова любимого изречения его бывшего сержанта. Затем сильный удар по щеке окончательно привел Коростеля в чувства, первым из которых стала злоба.
Он вспомнил семечко, которое ему дал накануне Птицелов, чтобы избавить от кошмаров минувшей ночи и дать проспаться. За окном было почти темно, хотя в нем виднелись какие-то яркие сполохи во дворе. Неужели он провалялся тут весь день, и уже настала ночь? А это значит, что Молчун и Кашляющий уже привели Руту!
Он мысленно изругал самыми страшными словами проклятого Лекаря с его дьявольскими снадобьями – несмотря на столь долгий сон, а может, и благодаря нему, у Коростеля теперь зверски раскалывалась голова. Но долго рассусоливать ему не дали: дождавшись, пока он оделся, один из воинов накинул ему на плечи полушубок и толкнул к выходу, да так сильно, что Коростель чуть не пересчитал носом ступеньки, которые и без того отчего-то всю жизнь недолюбливал. Он слетел с крыльца и замер в замешательстве, оглядываясь одновременно и с надеждой, и со страхом.
Посередь двора был разложен огромный костер. Ян такого еще никогда в своей жизни не видел. Костер имел форму неправильной пятиконечной звезды, два ее луча были очень короткими, а три оставшихся – длинными, причем они были очень вытянуты и заострены. Ян, даже приглядевшись, так и не сумел понять, что же горело в острых окончаниях трех лучей. А в центре яркого пламени трещали толстые сучья и бревнышки именно из его поленницы, которую воины уже совсем развалили, выискивая топливо для костра получше. Коростель нахмурился: он терпеть не мог, когда кто-нибудь рылся в его вещах, а тем более – хозяйничал в его собственном доме. Союзные воины сгрудились неподалеку и внимательно следили за происходящим. Ни Руты, ни Молчуна с Кашляющим зорзом вокруг огня Коростель почему-то не заметил.
Возле костра на толстом чурбачке сидел Птицелов. Рядом стоял неизменный Лекарь, а третий зорз, Колдун, усердно подбрасывал в огонь все новые и новые поленья, так что во дворе с каждой минутой становилось все светлее.
Птицелов жестом поманил к себе Лекаря. Тот почтительно наклонил голову.
– Я чувствую, что твой Брат вместе с немым друидом и девицей уже на выходе с Лесной Дороги. Время обряду – звезды сегодня к этому особенно благоволят. Я хочу, чтобы ты поторопил наших людей.
И затем добавил, понизив голос:
– Мне нужна девчонка, дружище. И поскорее. Это – на случай, если наш парень заупрямится. Чтобы был немного посговорчивее.
Птицелов внимательно посмотрел на Лекаря, словно наблюдая, как до его подручного доходит смысл хозяйских слов. Лекарь почтительно наклонил голову, повернулся и быстро пошел со двора. Однако возле костра он замедлил шаг, поравнявшись с Колдуном. Тот продолжал молча ворошить угли и подкладывать новые бревнышки, словно норовя осветить всю округу как днем.
– Он посылает меня за девчонкой на Лесную Дорогу. Считает, что Кашлюнчик с друидом уже выходят, – тихо проговорил Лекарь, чувствуя спиной задумчивый взгляд Птицелова.
– Хорошо, – одними губами прошептал Колдун. – Я буду внимателен и все сделаю, как и договаривались. В случае чего – быстро возвращайся.
Пока Колдун говорил, Лекарь не спеша вынул из огня толстую палку, обмотал ее ветхой тряпкой, валявшейся рядом, снова зажег и, низко опустив свой импровизированный факел, торопливо зашагал в сторону реки. На том берегу Святого завершалась Другая Дорога, названная зорзами в честь местных лесов, которые там были особенно густы и глухи.
«Они еще не подошли», – подумал Ян. Вот только почему? Ведь Руту вели перед ним, и отряд Птицелова все время шел по следу. А из-за его неудачного побега им пришлось еще и сворачивать с пути и караулить возле Дороги Подземных Амр. Они должны были давно выйти к его дому и уже дня два как поджидать их тут, подальше от посторонних глаз. «А между тем Молчуна все нет и нет. И Руты тоже…»
Интересно, куда еще отправился Лекарь? Уж не встречать ли запоздавший отряд? И показывать им дорогу? Пока Птицелов не начал свой обряд?
Это было очень похоже на правду. Между тем двое воинов встали по бокам Коростеля, пресекая ему, таким образом, любую возможность бежать. А из-за дома торопливо вышел один из маленьких саамов, неся в руке небольшой черный мешок. Яну показалось, что он заметил какое-то легкое шевеление внутри мешка. Саам подошел к Птицелову и, склонившись едва ли не до земли, положил возле ног зорза свою ношу.
– Живые? – коротко бросил Сигурд воину.
Саам вместо ответа еще раз низко склонился перед страшащим его колдуном.
– Добро! – совсем на русинский манер молвил Птицелов и поднялся. Он не спеша приблизился к огню, и Колдун тут же отошел от костра, подобострастно следя за каждым движением своего хозяина.
Несколько мгновений Сигурд грел над огнем ладони, разминая и массируя пальцы и запястья. Затем глянул ввысь, туда, где уже понемногу разгорались первые вечерние звезды, и что-то глухо сказал, так что никто не расслышал первого слова Птичьего заклятья Посланца.
Коростель увидел, как огонь костра на мгновение потянулся к Птицелову, словно хотел обнять эту тонкую непокорную фигурку, но у него не хватало сил. Зорз сказал еще одно слово, и пламя тут же испуганно отхлынуло, как волна, истратившая все свои силы, но так и не достигшая желанного берега. Тогда Птицелов распустил петлю мешка и вынул оттуда маленький темный комочек. Затем положил мешок наземь и протянул перед собой на вытянутых, сложенных лодочкой ладонях, нахохлившуюся птичку.
«Воробей!» – догадался Коростель. Это действительно был маленький черный лесной воробей, который спокойно сидел в руках зорза, лишь изредка слабо трепыхая крылышками. Птицелов приблизил ладони с птицей прямо к своему лицу и пошевелил губами, будто разговаривая с птицей. Воробей немедленно растопырил крылья и безвольно распластался на руке Птицелова. Сигурд некоторое время молча любовался птичкой, и в его темных глазах поигрывали отблески огня. Затем он осторожно, почти любовно переложил воробышка на спинку в одну руку, а другой коснулся тонких лапок птицы, удерживая взволновавшуюся пичугу и одновременно поглаживая ей животик большим пальцем. Спустя несколько минут воробей успокоился и затих. Тогда Сигурд ласково улыбнулся птице, погладил ее последний раз и, сильно и быстро дернув, вырвал птице обе лапки.
Коростель невольно вздрогнул от неожиданности, а среди воинов пробежал тихий восхищенный ропот. Чудь и саамы поняли: самый важный колдун приступает к страшному таинству вызова духа, и это – только начала представления, которое никто из них не хотел бы пропустить ни за какие коврижки. Между тем воробей даже не вскрикнул, либо от быстрого шока, либо он просто умер мгновенно. Птицелов несколько раз подул на воробья, взъерошив крохотные перышки, после чего выпрямился, коротко вскрикнул и высоко подбросил искалеченную птичку. Воробей пришел в себя, несколько раз взмахнул крылышками, но они не держали его, и серый комочек темным угольком ринулся с высоты прямо в огонь. Пламя взметнулось вновь и поглотило воробья еще в воздухе, словно жадные языки прожорливого дракона бросились ввысь за добычей, а не она сама вверглась в пасть огня. Из костра немедленно повалил черный дым, и его было, пожалуй, слишком много для мгновенно испепеленной крохотной тушки. Яну показалось, что в глазах Птицелова тотчас мелькнуло хищное торжество, словно он боялся, что случится чудо, и его маленькая жертва все-таки ускользнет, сведя на нет все его планы. Зорз быстро наклонился и, пошарив в мешке, вынул оттуда вторую такую же птичку. Коростель отвернулся.
Он вспомнил семечко, которое ему дал накануне Птицелов, чтобы избавить от кошмаров минувшей ночи и дать проспаться. За окном было почти темно, хотя в нем виднелись какие-то яркие сполохи во дворе. Неужели он провалялся тут весь день, и уже настала ночь? А это значит, что Молчун и Кашляющий уже привели Руту!
Он мысленно изругал самыми страшными словами проклятого Лекаря с его дьявольскими снадобьями – несмотря на столь долгий сон, а может, и благодаря нему, у Коростеля теперь зверски раскалывалась голова. Но долго рассусоливать ему не дали: дождавшись, пока он оделся, один из воинов накинул ему на плечи полушубок и толкнул к выходу, да так сильно, что Коростель чуть не пересчитал носом ступеньки, которые и без того отчего-то всю жизнь недолюбливал. Он слетел с крыльца и замер в замешательстве, оглядываясь одновременно и с надеждой, и со страхом.
Посередь двора был разложен огромный костер. Ян такого еще никогда в своей жизни не видел. Костер имел форму неправильной пятиконечной звезды, два ее луча были очень короткими, а три оставшихся – длинными, причем они были очень вытянуты и заострены. Ян, даже приглядевшись, так и не сумел понять, что же горело в острых окончаниях трех лучей. А в центре яркого пламени трещали толстые сучья и бревнышки именно из его поленницы, которую воины уже совсем развалили, выискивая топливо для костра получше. Коростель нахмурился: он терпеть не мог, когда кто-нибудь рылся в его вещах, а тем более – хозяйничал в его собственном доме. Союзные воины сгрудились неподалеку и внимательно следили за происходящим. Ни Руты, ни Молчуна с Кашляющим зорзом вокруг огня Коростель почему-то не заметил.
Возле костра на толстом чурбачке сидел Птицелов. Рядом стоял неизменный Лекарь, а третий зорз, Колдун, усердно подбрасывал в огонь все новые и новые поленья, так что во дворе с каждой минутой становилось все светлее.
Птицелов жестом поманил к себе Лекаря. Тот почтительно наклонил голову.
– Я чувствую, что твой Брат вместе с немым друидом и девицей уже на выходе с Лесной Дороги. Время обряду – звезды сегодня к этому особенно благоволят. Я хочу, чтобы ты поторопил наших людей.
И затем добавил, понизив голос:
– Мне нужна девчонка, дружище. И поскорее. Это – на случай, если наш парень заупрямится. Чтобы был немного посговорчивее.
Птицелов внимательно посмотрел на Лекаря, словно наблюдая, как до его подручного доходит смысл хозяйских слов. Лекарь почтительно наклонил голову, повернулся и быстро пошел со двора. Однако возле костра он замедлил шаг, поравнявшись с Колдуном. Тот продолжал молча ворошить угли и подкладывать новые бревнышки, словно норовя осветить всю округу как днем.
– Он посылает меня за девчонкой на Лесную Дорогу. Считает, что Кашлюнчик с друидом уже выходят, – тихо проговорил Лекарь, чувствуя спиной задумчивый взгляд Птицелова.
– Хорошо, – одними губами прошептал Колдун. – Я буду внимателен и все сделаю, как и договаривались. В случае чего – быстро возвращайся.
Пока Колдун говорил, Лекарь не спеша вынул из огня толстую палку, обмотал ее ветхой тряпкой, валявшейся рядом, снова зажег и, низко опустив свой импровизированный факел, торопливо зашагал в сторону реки. На том берегу Святого завершалась Другая Дорога, названная зорзами в честь местных лесов, которые там были особенно густы и глухи.
«Они еще не подошли», – подумал Ян. Вот только почему? Ведь Руту вели перед ним, и отряд Птицелова все время шел по следу. А из-за его неудачного побега им пришлось еще и сворачивать с пути и караулить возле Дороги Подземных Амр. Они должны были давно выйти к его дому и уже дня два как поджидать их тут, подальше от посторонних глаз. «А между тем Молчуна все нет и нет. И Руты тоже…»
Интересно, куда еще отправился Лекарь? Уж не встречать ли запоздавший отряд? И показывать им дорогу? Пока Птицелов не начал свой обряд?
Это было очень похоже на правду. Между тем двое воинов встали по бокам Коростеля, пресекая ему, таким образом, любую возможность бежать. А из-за дома торопливо вышел один из маленьких саамов, неся в руке небольшой черный мешок. Яну показалось, что он заметил какое-то легкое шевеление внутри мешка. Саам подошел к Птицелову и, склонившись едва ли не до земли, положил возле ног зорза свою ношу.
– Живые? – коротко бросил Сигурд воину.
Саам вместо ответа еще раз низко склонился перед страшащим его колдуном.
– Добро! – совсем на русинский манер молвил Птицелов и поднялся. Он не спеша приблизился к огню, и Колдун тут же отошел от костра, подобострастно следя за каждым движением своего хозяина.
Несколько мгновений Сигурд грел над огнем ладони, разминая и массируя пальцы и запястья. Затем глянул ввысь, туда, где уже понемногу разгорались первые вечерние звезды, и что-то глухо сказал, так что никто не расслышал первого слова Птичьего заклятья Посланца.
Коростель увидел, как огонь костра на мгновение потянулся к Птицелову, словно хотел обнять эту тонкую непокорную фигурку, но у него не хватало сил. Зорз сказал еще одно слово, и пламя тут же испуганно отхлынуло, как волна, истратившая все свои силы, но так и не достигшая желанного берега. Тогда Птицелов распустил петлю мешка и вынул оттуда маленький темный комочек. Затем положил мешок наземь и протянул перед собой на вытянутых, сложенных лодочкой ладонях, нахохлившуюся птичку.
«Воробей!» – догадался Коростель. Это действительно был маленький черный лесной воробей, который спокойно сидел в руках зорза, лишь изредка слабо трепыхая крылышками. Птицелов приблизил ладони с птицей прямо к своему лицу и пошевелил губами, будто разговаривая с птицей. Воробей немедленно растопырил крылья и безвольно распластался на руке Птицелова. Сигурд некоторое время молча любовался птичкой, и в его темных глазах поигрывали отблески огня. Затем он осторожно, почти любовно переложил воробышка на спинку в одну руку, а другой коснулся тонких лапок птицы, удерживая взволновавшуюся пичугу и одновременно поглаживая ей животик большим пальцем. Спустя несколько минут воробей успокоился и затих. Тогда Сигурд ласково улыбнулся птице, погладил ее последний раз и, сильно и быстро дернув, вырвал птице обе лапки.
Коростель невольно вздрогнул от неожиданности, а среди воинов пробежал тихий восхищенный ропот. Чудь и саамы поняли: самый важный колдун приступает к страшному таинству вызова духа, и это – только начала представления, которое никто из них не хотел бы пропустить ни за какие коврижки. Между тем воробей даже не вскрикнул, либо от быстрого шока, либо он просто умер мгновенно. Птицелов несколько раз подул на воробья, взъерошив крохотные перышки, после чего выпрямился, коротко вскрикнул и высоко подбросил искалеченную птичку. Воробей пришел в себя, несколько раз взмахнул крылышками, но они не держали его, и серый комочек темным угольком ринулся с высоты прямо в огонь. Пламя взметнулось вновь и поглотило воробья еще в воздухе, словно жадные языки прожорливого дракона бросились ввысь за добычей, а не она сама вверглась в пасть огня. Из костра немедленно повалил черный дым, и его было, пожалуй, слишком много для мгновенно испепеленной крохотной тушки. Яну показалось, что в глазах Птицелова тотчас мелькнуло хищное торжество, словно он боялся, что случится чудо, и его маленькая жертва все-таки ускользнет, сведя на нет все его планы. Зорз быстро наклонился и, пошарив в мешке, вынул оттуда вторую такую же птичку. Коростель отвернулся.