Страница:
– Ну, говори тогда, юдоль печали, – усмехнулся Март, – что передать тебе Рыбаком велено.
– Очень мало, – сочувственно сказал дух. – Так мало, что, почитай, и вообще ничего.
– Слушай, ты, дяденька, – разозлилась Эгле, которую прабабка воспитывала, видимо, отнюдь не в духе почитания старших, к тому же – еще и бестелесных. – Может, хватит нам голову морочить своими воздухами да бренностью? Говори, что велено, а то у нас времени-то в обрез будет.
– Вечно вы, люди, спешите, – укоризненно заметил дух. – Я вас, между прочим, уже давненько тут поджидаю, а вот не жалуюсь.
На этот раз друиды решили промолчать, дабы не подвергать словоохотливого духа соблазну продолжить свои жалостные монологи.
– Что ж, извольте, – сказал дух. – Велено передать мне Лесным Служителям, именуемым мужи Симеон и Збых, и Служительнице Эгле, девице, – в этом месте дух сделал глубокую и значительную паузу, на протяжении которой Эгле чуть не лопнула от ярости, – следующее. Вам не следует покидать замок, – молвил дух. – Иначе вы пройдете мимо короткого пути, выбрав долгую и многотрудную дорогу.
– Где же этот путь, о котором ты говоришь, великий Дух Замка? – язвительно поинтересовалась Эгле. В отличие от мужчин она не испытывала никакого пиетета перед своим собеседником, даже в таком странном обличье. Она просто мало что знала о характерах духов и нравах привидений.
– Он здесь, в этом же самом зале, – после некоторой паузы ответил дух.
– Храмовники что – просто взяли и напичкали свой замок всякими Потаенными дорогами? – тихо прошептал Травнику Март. Тот в ответ пожал плечами.
– Ты отчасти прав, юный друид, – откликнулся всеслышащий дух, и Збышек виновато покраснел. – Этот замок – как сердце, из которого ведет немало дорог для крови. Она как вливается сюда, так и вытекает в разные стороны.
– Мы готовы идти по твоему слову, Старший, – решительно сказал Травник. – Говори, где этот путь!
– Ответ – в книге, – ответил дух Замка, плавно проплыл в воздухе к деревянной подставке, на которой лежал гигантский том, поднялся ввысь и замер над ним, мерно покачиваясь под сводами.
– В этой? – Март с сомнением оглядел толстый и пыльный фолиант. – Да здесь век копайся – ни на что не найдешь ответа!
– Тебе достаточно открыть книгу Храмовников всего единожды, – возразил дух. – Книга сама откроется в нужном месте.
– А закладок там нет, случаем? – пошутила Эгле, но дух не принял шутки, а лишь красноречиво фыркнул в ответ насмешнице. Эгле сразу присмирела, а Збышек, глянув на нее с укоризной, взялся за том обеими руками и картинно дунул. Однако это не возымело ожидаемого эффекта: слой пыли на обложке и корешке и так и остался недвижным!
– Не отвлекайся, юноша, – строго сказал дух. – Книжная пыль – это не по твоей части.
– Почему это – не по моей? – обиделся Март. – Я немало прочел всякого разного на своем веку.
– Речь не об этом, – в голосе духа вновь послышались раздражительные нотки. – Не трать времени даром. Подумай о том, куда ты держишь путь, и раскрой книгу наугад – где тебе вздумается.
– Хорошо, – кивнул Март. – Хотя я и ничегошеньки пока не понимаю.
И он пробежался руками по корешку, словно музыкант – по грифу лютни, ощутил, как пальцы нащупывают возможный изъян между страницами, прикрыл глаза и рывком распахнул фолиант.
– Да тут стихи! – воскликнула Эгле, немедленно оказавшаяся возле раскрытой книги. – И к тому же – знакомые! А я-то думала, что это молитвенник или еще чего-то в этом духе, но уж никак не мирская книга…
– Что же ты видишь? – бесстрастно поинтересовался дух.
– Стихи, даже нет – это песня. Точно! И знакомая! Я слышал, как ее однажды распевали трубадуры под конец ярмарки в одном городишке. Правда, это было давно.
Травник взглянул на разворот. Там значилось красивой вязью затейникакаллиграфа: «Баллада о Двух Именах».
– А причем здесь эти строчки? – спросил Травник, сосредоточенно вчитываясь в разноцветные хвостатые буквы с причудливыми росчерками.
– Вы скоро поймете. Прочтите внимательно и задумайтесь, – ответил дух и умолк.
– А что же в этом плохого? – громко сказала Эгле, отвернулась и медленно пошла вдоль стены, где покоились высокие саркофаги. – Мне кажется, эту балладу можно понимать совсем по-разному, в зависимости от кого, с какими мыслями ее читаешь. – Она сосредоточенно вглядывалась в потемневшие от времени и сырости крышки усыпальниц, пока вдруг не издала тихое восклицание.
– Что ты там делаешь, Эгле? – негромко окликнул ее Март.
– Как что? – последовал слегка удивленный ответ. – Делаю то, что сказано в книге – ищу старую могильную плиту!
– Зачем? Разве там сказано – искать гробы и все такое? – удивился Март.
– Быть может, это и есть – ваша судьба? – где-то в глубине зала патетически откликнулся неугомонный дух, и почти одновременно с ним Эгле, поднатужась, отодвинула тяжелую крышку одного из саркофагов, которая с грохотом упала на железный пол – основание, на котором покоились все саркофаги.
– Ты что, надорваться хочешь? – закричал Март, а Эгле подняла враз просиявшее, торжествующее лицо и поманила своих товарищей.
– Идите-ка лучше сюда, други разлюбезные. Глядите, что я нашла!
Травник и Март быстро подбежали к ней. Симеон опасливо заглянул в саркофаг и охнул. Внутри усыпальница была пуста, если не считать обрывков порядком уже истлевших гобеленов и кусков битого кирпича. В центре пола зияло огромное отверстие, уходившее куда-то вниз, чуть ли не под фундамент замка.
– Как ты его нашла? – удивился Травник.
– Сама не знаю, – недоуменно пожала узкими плечиками Эгле. – Ровно кто-то шепнул мне на ухо: ищи вот здесь! Это не ты, случайно? – она подозрительно подняла голову, но дух не удостоил ее ответом.
– Опять подземелье! – застонал Март, страдальчески хватаясь за голову, и тут же едва не схлопотал крепкий подзатыльник от Эгле.
– Ты говорил об этом, Старший? – оглянувшись, зычно крикнул Травник в пустоту храмового зала.
Но ему уже никто не ответил. То ли дух Замка сам не знал ответа, то ли общение с людьми его уже утомило. В конце концов, он ведь всего лишь исполнил просьбу…
Друиды переглянулись. Март покраснел и сделал шаг назад.
– Я первым в эту могилу не полезу, – покачал он головой.
– Сначала спущусь я, а потом – вы за мной, – быстро сказал Травник и принялся вынимать из походного мешка моток веревки с крюком на конце. Отмотав кусок подлиннее, он как заправский рыболов опустил веревку в глубину усыпальницы, поводил там, словно по дну, что-то нащупывая, после чего вытянул крюк и резко опустил веревку вниз. Из отверстия явственно послышался звонкий стук железа о железо.
– Неглубоко, – констатировал Травник. – Самое большое – с тебя будет, – и он указал на Эгле. После чего легко перекинул ноги через края усыпальницы и мягко и пружинисто спрыгнул вниз.
– А если там кол? – Марта от этой мысли даже всего передернуло.
– Спускайтесь, – послышалось снизу. – Тут даже светло.
Эгле решительно оттеснила явно робеющего при виде открытой гробницы Марта и грациозно спрыгнула. Збышек пробормотал себе что-то обиженно под нос и, кряхтя, полез вслед за ней.
Пока друиды спускались в свой очередной подземный ход, над раскрытой книгой пронеслось легкое, неслышное дуновение. После чего от страниц воскурился легкий дымок – это медленно тлели буквы. Через несколько минут текст исчез, и на страницах фолианта остались только два больших темных пятна.
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
– Очень мало, – сочувственно сказал дух. – Так мало, что, почитай, и вообще ничего.
– Слушай, ты, дяденька, – разозлилась Эгле, которую прабабка воспитывала, видимо, отнюдь не в духе почитания старших, к тому же – еще и бестелесных. – Может, хватит нам голову морочить своими воздухами да бренностью? Говори, что велено, а то у нас времени-то в обрез будет.
– Вечно вы, люди, спешите, – укоризненно заметил дух. – Я вас, между прочим, уже давненько тут поджидаю, а вот не жалуюсь.
На этот раз друиды решили промолчать, дабы не подвергать словоохотливого духа соблазну продолжить свои жалостные монологи.
– Что ж, извольте, – сказал дух. – Велено передать мне Лесным Служителям, именуемым мужи Симеон и Збых, и Служительнице Эгле, девице, – в этом месте дух сделал глубокую и значительную паузу, на протяжении которой Эгле чуть не лопнула от ярости, – следующее. Вам не следует покидать замок, – молвил дух. – Иначе вы пройдете мимо короткого пути, выбрав долгую и многотрудную дорогу.
– Где же этот путь, о котором ты говоришь, великий Дух Замка? – язвительно поинтересовалась Эгле. В отличие от мужчин она не испытывала никакого пиетета перед своим собеседником, даже в таком странном обличье. Она просто мало что знала о характерах духов и нравах привидений.
– Он здесь, в этом же самом зале, – после некоторой паузы ответил дух.
– Храмовники что – просто взяли и напичкали свой замок всякими Потаенными дорогами? – тихо прошептал Травнику Март. Тот в ответ пожал плечами.
– Ты отчасти прав, юный друид, – откликнулся всеслышащий дух, и Збышек виновато покраснел. – Этот замок – как сердце, из которого ведет немало дорог для крови. Она как вливается сюда, так и вытекает в разные стороны.
– Мы готовы идти по твоему слову, Старший, – решительно сказал Травник. – Говори, где этот путь!
– Ответ – в книге, – ответил дух Замка, плавно проплыл в воздухе к деревянной подставке, на которой лежал гигантский том, поднялся ввысь и замер над ним, мерно покачиваясь под сводами.
– В этой? – Март с сомнением оглядел толстый и пыльный фолиант. – Да здесь век копайся – ни на что не найдешь ответа!
– Тебе достаточно открыть книгу Храмовников всего единожды, – возразил дух. – Книга сама откроется в нужном месте.
– А закладок там нет, случаем? – пошутила Эгле, но дух не принял шутки, а лишь красноречиво фыркнул в ответ насмешнице. Эгле сразу присмирела, а Збышек, глянув на нее с укоризной, взялся за том обеими руками и картинно дунул. Однако это не возымело ожидаемого эффекта: слой пыли на обложке и корешке и так и остался недвижным!
– Не отвлекайся, юноша, – строго сказал дух. – Книжная пыль – это не по твоей части.
– Почему это – не по моей? – обиделся Март. – Я немало прочел всякого разного на своем веку.
– Речь не об этом, – в голосе духа вновь послышались раздражительные нотки. – Не трать времени даром. Подумай о том, куда ты держишь путь, и раскрой книгу наугад – где тебе вздумается.
– Хорошо, – кивнул Март. – Хотя я и ничегошеньки пока не понимаю.
И он пробежался руками по корешку, словно музыкант – по грифу лютни, ощутил, как пальцы нащупывают возможный изъян между страницами, прикрыл глаза и рывком распахнул фолиант.
– Да тут стихи! – воскликнула Эгле, немедленно оказавшаяся возле раскрытой книги. – И к тому же – знакомые! А я-то думала, что это молитвенник или еще чего-то в этом духе, но уж никак не мирская книга…
– Что же ты видишь? – бесстрастно поинтересовался дух.
– Стихи, даже нет – это песня. Точно! И знакомая! Я слышал, как ее однажды распевали трубадуры под конец ярмарки в одном городишке. Правда, это было давно.
Травник взглянул на разворот. Там значилось красивой вязью затейникакаллиграфа: «Баллада о Двух Именах».
– А причем здесь эти строчки? – спросил Травник, сосредоточенно вчитываясь в разноцветные хвостатые буквы с причудливыми росчерками.
– Вы скоро поймете. Прочтите внимательно и задумайтесь, – ответил дух и умолк.
Баллада о Двух Именах
– Странно, – нахмурился Март. – Храмовники-то вроде бы – люди духовного сана и звания, а стихи у них тут лежат самые что ни на есть мирские! Просто куплеты о несчастной любви – замени слово «судьба» на «любовь», что тогда получится?
За рекою есть старый дом,
Весь в снегу и опавших листьях.
Сколько раз я правил сюда свой челн —
Хотя бы в мыслях.
Там давно светилось окно,
Все заботы были пустыми.
Но судьба ушла, и память отдала
Лишь только имя.
Если б назвала меня Ветер —
Стал бы самым одиноким на свете.
Но со мной играли бы дети
И пускали ярких змеев на ветер.
Но ты назвала меня Смертью —
И стал я самым молчаливым на свете,
И все смотрю из темноты
Глазами могильной плиты —
Сквозь цветы.
Стало пусто в доме моем
И ничьих голосов не слышно.
А метель метет и заметает дом
До самой крыши.
Ни к чему теперь вспоминать,
Ни к чему мне клеить осколки.
От судьбы, что была,
Остались только слова.
Слова – и только.
За рекою был старый дом,
Весь в снегу и опавших листьях.
Сколько раз я правил сюда свой челн —
Хотя бы в мыслях.
Но не вечен воск на столе,
И свеча уже оплывает…
Это память, мой друг,
Песком струится из рук
И исчезает.
Но теперь со мною есть ветер —
Ветер – самый одинокий на свете.
А порой приходят и дети
Слушать сказки о весне и о лете.
Ведь они не знают о смерти —
Самой молчаливой вещи на свете.
А память укрыта темнотой
Под старой могильной плитой —
Судьбой.
– А что же в этом плохого? – громко сказала Эгле, отвернулась и медленно пошла вдоль стены, где покоились высокие саркофаги. – Мне кажется, эту балладу можно понимать совсем по-разному, в зависимости от кого, с какими мыслями ее читаешь. – Она сосредоточенно вглядывалась в потемневшие от времени и сырости крышки усыпальниц, пока вдруг не издала тихое восклицание.
– Что ты там делаешь, Эгле? – негромко окликнул ее Март.
– Как что? – последовал слегка удивленный ответ. – Делаю то, что сказано в книге – ищу старую могильную плиту!
– Зачем? Разве там сказано – искать гробы и все такое? – удивился Март.
– Быть может, это и есть – ваша судьба? – где-то в глубине зала патетически откликнулся неугомонный дух, и почти одновременно с ним Эгле, поднатужась, отодвинула тяжелую крышку одного из саркофагов, которая с грохотом упала на железный пол – основание, на котором покоились все саркофаги.
– Ты что, надорваться хочешь? – закричал Март, а Эгле подняла враз просиявшее, торжествующее лицо и поманила своих товарищей.
– Идите-ка лучше сюда, други разлюбезные. Глядите, что я нашла!
Травник и Март быстро подбежали к ней. Симеон опасливо заглянул в саркофаг и охнул. Внутри усыпальница была пуста, если не считать обрывков порядком уже истлевших гобеленов и кусков битого кирпича. В центре пола зияло огромное отверстие, уходившее куда-то вниз, чуть ли не под фундамент замка.
– Как ты его нашла? – удивился Травник.
– Сама не знаю, – недоуменно пожала узкими плечиками Эгле. – Ровно кто-то шепнул мне на ухо: ищи вот здесь! Это не ты, случайно? – она подозрительно подняла голову, но дух не удостоил ее ответом.
– Опять подземелье! – застонал Март, страдальчески хватаясь за голову, и тут же едва не схлопотал крепкий подзатыльник от Эгле.
– Ты говорил об этом, Старший? – оглянувшись, зычно крикнул Травник в пустоту храмового зала.
Но ему уже никто не ответил. То ли дух Замка сам не знал ответа, то ли общение с людьми его уже утомило. В конце концов, он ведь всего лишь исполнил просьбу…
Друиды переглянулись. Март покраснел и сделал шаг назад.
– Я первым в эту могилу не полезу, – покачал он головой.
– Сначала спущусь я, а потом – вы за мной, – быстро сказал Травник и принялся вынимать из походного мешка моток веревки с крюком на конце. Отмотав кусок подлиннее, он как заправский рыболов опустил веревку в глубину усыпальницы, поводил там, словно по дну, что-то нащупывая, после чего вытянул крюк и резко опустил веревку вниз. Из отверстия явственно послышался звонкий стук железа о железо.
– Неглубоко, – констатировал Травник. – Самое большое – с тебя будет, – и он указал на Эгле. После чего легко перекинул ноги через края усыпальницы и мягко и пружинисто спрыгнул вниз.
– А если там кол? – Марта от этой мысли даже всего передернуло.
– Спускайтесь, – послышалось снизу. – Тут даже светло.
Эгле решительно оттеснила явно робеющего при виде открытой гробницы Марта и грациозно спрыгнула. Збышек пробормотал себе что-то обиженно под нос и, кряхтя, полез вслед за ней.
Пока друиды спускались в свой очередной подземный ход, над раскрытой книгой пронеслось легкое, неслышное дуновение. После чего от страниц воскурился легкий дымок – это медленно тлели буквы. Через несколько минут текст исчез, и на страницах фолианта остались только два больших темных пятна.
ГЛАВА 5
ПРАВИЛА СОЦВЕТИЙ
Два существа стояли в заснеженном лесу друг против друга. Один из них был человеком, высоким крепким мужчиной, несмотря на долгие годы, что стояли за его плечами тенью великих испытаний души и трудных лишений тела. Другой был духом, бесплотной тенью, уже почти не сохранившей память о человеческом естестве, но свыкшейся с воздухом и огнем, что скрыт от глаз человеческих, и которым пронизано небо над каждым из нас. Один из них не был собой в привычном смысле слова, а другому предстояло обрести себя вновь. И странно, что один страстно желал этого, а другой в глубине своей обнаженной перед всеми ветрами и течениями души страшился этого и не был в уверенности от того, справедливо ли решение, к которому давно уже пришел его наставник.
– Понимаешь, Камерон…
Рагнар смотрел на своего учителя, человека, которого он почитал превыше всех на свете, и отражался в его глазах высоким столбиком тумана, что по какой-то непостижимой прихоти природы или иных сил не желал ни подняться в небо, ни опуститься наземь, чтобы впитаться в снег и остаться в нем навсегда. А навсегда – это для снега значит – до будущей весны.
«Так вот что меня ждет», – думал Камерон, силясь разглядеть в клубах тумана черты лица, очертания фигуры, хоть что-то, имеющее облик прежнего Рагнара, того, кого он знал и любил как сына, которого ему не дала превратная судьба.
– Понимаешь, Рагнар…
Камерон смотрел куда-то вдаль, в какие-то, как казалось Рагнару, одному ему видимые небесные глубины. Рагнар так давно уже не видел своего наставника, и ему показалось, что с тех пор друид глубоко и уже как-то совсем безнадежно состарился. И от того, как глубоко ввалились его глаза, как высохла кожа на руках, какие борозды пролегли по щекам под влиянием то ли всесильного времени, то ли иссушающего действия магии, Рагнар на миг глубоко и всерьез усомнился в том, что они сейчас должны были совершить.
– В жизни бывает немало примеров тому, как рушатся привычные рамки и устоявшиеся представления. Правила Цветов гласят: все цвета равны, и слабые, легкие цвета порой могут оказаться на неожиданной высоте в столкновении с более сильными и тяжелыми. Но Правила Соцветий утверждают, что некогда были старые, первозданные цвета, и это говорит о том, что есть Цвета более древние, а есть – более молодые.
– Ты рассказывал мне об этом, Камерон, – ответил дух и склонил невидимую голову. – Помнится, я еще выспрашивал у тебя, что это за Цвета, а ты ответил, что этого не знает никто. А я еще по глупости подумал, что ты утаиваешь от меня нечто, что еще было рано или вовсе не положено знать ученику моего ранга.
– Да, разумеется, – согласился друид. – И еще я помню, как однажды ты спросил меня, почему нельзя смешивать древний цвет с более молодым. Сейчас, пожалуй, я уже смогу дать тебе ответ.
Старый друид поднял к небу невеселый взгляд, улыбнулся какой-то из самых маленьких невидимых звезд и простер руки к тому месту, где сейчас обретался несчастный дух.
– Видишь ли, мой мальчик! Все дело в том, что Учитель никогда не должен переживать своих учеников. Иначе разрушится связь времен. Об этом нам говорят потаенные магические Правила Соцветий, если хорошенько вдуматься в свод этих странных и неясных древних постулатов. Я – это более старый цвет, ты – молодой. Ты ведь видишь, как твое тело уже начало медленный, но неуклонный пусть к старению.
Дух промолчал, но старик саркастически улыбнулся.
– Мы попытались сделать то, что разрешают делать Правила Цветов – заменить цвета один на другой. Но Правила Цветов – это всегда путь к Правилам Соцветий, и истинные мудрецы вечно проходят один и тот же, но в то же время и – вечно разный путь от одного свода Правил к другому. И всякий раз, мой друг, всякий раз они обретают новую мудрость и приобщаются к неслыханным доселе откровениям. Цвета можно заменять, поэтому мы и сумели удержаться на шаткой грани бытия и небытия после того, что сотворили друг с другом. Но возможно заменять лишь Цвета одного порядка, одного возраста, одного мира. В противном случае случится непредсказуемое, а я всегда сторонился тайн и странностей и своих учеников стремился воспитать так, чтобы они стремились отыскать разгадки своих тайн непременно и, прежде всего – в Простом.
– Ты еще находишь в себе силы шутить, Учитель, – прошелестел дух, но Камерон горько покачал головой в ответ.
– Мы думали, что обманули всех своих врагов, и в особенности – самых злейших. На самом же деле все это время, боюсь, мы обманывались сами. Потому пришло время исправить нашу ошибку, и пусть хотя бы в этом мы будем мудрее.
Старик протянул руку, и торчащий из снега по соседству с ними высокий пень вспыхнул ярким и ослепительным огнем. Дух непроизвольно отодвинулся, так неожиданно силен был жар, исходящий от магического огня.
– Ты даже не спрашиваешь меня, хочу ли я этого, – проговорил дух, не отрывая внутреннего взгляда от чистого гудящего пламени.
– Мы уже обговорили с тобой все в нашу прошлую встречу, – отрезал старик. – Думаю, у тебя было время это обдумать.
Друид снял с плеча дорожную котомку и принялся ее расшнуровывать.
– Обдумать – да, – молвил Рагнар. – Но обдумать – не значит согласиться.
– Можешь не соглашаться, – сердито ответил Камерон. – Достаточно уже и того, что я все решил за нас с тобой. Ты, надеюсь, еще не забыл, что я – твой Наставник?
– Знаменитый Пилигрим Камерон – наставник духов? – усмехнулся Рагнар. – Ты не думаешь, что все маги всех мыслимых цветов и оттенков будут долго смеяться над этим, коли узнают?!
– Не узнают, – неуверенно ответил Камерон и тут же притворно сдвинул брови. – В этой ситуации ты еще находишь силы шутить, Ученик?
В руках его между тем очутилась плоская жестяная коробка, извлеченная из дорожного мешка. Каким-то сверхъестественным чутьем старый друид понял, как напрягся сейчас дух, и засмеялся тоном доброго, все понимающего дедушки – всеобщего любимца в семье.
– Думаю, ты знаешь, что это.
– Краски, – последовал ответ.
– Разумеется, друг мой, – кивнул Камерон и тревожно взглянул на туманное облачко – как воспринял дух его последнее слово. Но что можно разглядеть в тумане? Один только дым…
Старый друид раскрыл коробку и окинул взглядом ее содержимое.
– Все на месте, – пробормотал он. – Остается подобрать Цвет. Что скажешь, ученик?
– Думаю, этот Цвет – белый, – прошелестел дух, и старик удивленно поднял брови.
– Почему ты так считаешь?
– Я не считаю, – ответил Рагнар. – Я это знаю. В твоей коробке, Учитель, только белые краски… И больше никаких.
– Откуда ты знаешь? – пораженно воззрился на него Камерон.
– Я просто вижу, – мягко сказал дух.
– А как тебе это удается?
– Ты это поймешь сам, когда свершишь то, что задумал.
Несколько мгновений Камерон стоял, озадаченно перебирая краски. Затем сокрушенно покачал головой.
– Ишь, ты… Видать в твоем состоянии тоже найдется немало интересного для ума. Что ж, посмотрим!
И он вынул из коробки маленький сухой кружок, который вспыхнул в его руке ослепительным золотом. Из облачка тумана, которое стало все сильнее вытягиваться вниз, к снегу, послышалось удивленное восклицание.
– Этого не может быть! Учитель, я видел… я знаю, что они все там были белые. Все три!
– Конечно! – усмехнулся явно довольный старик, даже языком прищелкнул. – Но на свету один из них всегда меняет свой цвет, потому что это – Цвет разъединения. Золото – цвет разлуки, мой друг. И оно поможет нам в огне.
Старый друид переложил в ладонь два оставшихся белоснежных кружочка, отбросил в сторону уже ненужную коробку для красок и быстро подошел к огню. Он не стал говорить ни заветных слов, ни произносить магических формул и заклинаний, а просто бросил в огонь золотой кругляш. Пламя вмиг окрасилось всеми цветами радуги, бесчисленными оттенками, немыслимыми соцветиями, после чего огонь прояснился и приобрел цвет белого полупрозрачного серебра. Камерон взглянул на оставшиеся кружочки, выбрал тот, что был крупнее, и бросил его прямо в туманное облако. Краска утонула в нем, как в киселе, и старый друид одобрительно усмехнулся.
– Ну, друг мой, помнишь, как говаривал я в подобные минуты?
– Не надо слов, от них – одни заботы! – твердо сказал дух, и Камерон кивнул.
– Тогда пойдем, – прошептал старый друид Камерон Пилигрим. – Я иду к тебе, сын мой!
И он протянул к серебряному костру руку ладонью вверх и первым шагнул в огонь.
– Я тоже иду к тебе, отец! – последовал ответ, и Камерон в последние мгновения своего земного существования впервые услышал это слово и почувствовал, как в его ладонь легла крепкая, сильная рука. Облако тумана тихо опустилось в огонь, пламя костра взметнулось ввысь и тревожно загудело, хотя в эту лесную чащу сейчас не смог бы пробраться ни один, даже самый шальной ветерок.
Через несколько минут на снегу осталось только большое подтаявшее пятно от костра, темневшее прошлогодней хвоей и старыми шишками. Рядом, на снегу ничком лежал человек в изодранном и местами прожженном насквозь походном плаще друидов. Он был без движения и без чувств. Лицо его, походившее на былое обличье Камерона, изменилось: оно помолодело, черты стали правильнее и ровнее, исчезло несколько особенно глубоких морщин на лбу и щеках. Огонь исправил шрамы времени, оставив незаживающие ожоги в душе.
Наконец человек застонал и перевернулся на спину. Руки его раскинулись, и пальцы судорожно заскребли по земле. Они захватили горсть снега и несколько раз сжали его. Руке стало холодно, и человек с трудом пошевелился и открыл глаза. Перед ним было небо, окаймленное верхушками высоких елей. Он попытался приподнять голову и улыбнуться небу, но это потребовало от него таких неимоверных усилий, что он вновь без сил откинулся на снег. Но слабая, еле заметная улыбка так и осталась на быстро розовеющих губах Рагнара, а из пальцев его уже капал часто и весело тающий снег.
В это самое время Кашлюнчик произносил последнее слово заклинания, которое пока так никто и не оценил. Трансформация уже началась, и он с удивлением чувствовал, как на нем медленно нарастает образ совсем другого человека. Ощущение было и жуткое, и притягательное одновременно, и зорз с тревогой прислушивался к собственному телу, не подаст ли оно сигнала предупреждения, после которого лучше остановиться и, быть может, немедленно все вернуть обратно.
Переправившись с большими предосторожностями на другой берег реки, Кашлюнчик долго вслушивался в музыку недалекого уже барабана. В отличие от других своих напарников по служению Безумцу-некроманту, как он про себя иногда в сердцах называл Птицелова, он умел читать Звуки и Ритм. Кашлюнчик сразу понял, что к дому Коростеля он сейчас не пойдет, почти физически ощущая, как там бушует магия Птицелова, натыкаясь на какую-то магическую стену совсем иного рода. А затем стена вдруг исчезла, и магия Сигурда, до этого упорно ломившаяся в запертую дверь, все-таки ворвалась туда, но встретила там лишь пустоту и тут же принялась неудержимо разливаться внутри нее. Так вода, не имея формы, всегда стремится растечься повсюду, где только можно, одновременно теряя при этом и былую силу, и недавний напор и мало-помалу превращаясь из некогда мощного и ревущего потока в плоскую и мелкую лужицу, удел которой – одна только неподвижность, неизбежно приводящая к тине и смерти.
Кашлюнчик уже неоднократно похвалил себя за свою предусмотрительность. Он всегда умел выжидать, и от того, кто сейчас выйдет победителем, зависело многое в его судьбе. Кроме того, Кашлюнчик нутром чувствовал, что Лекарь уже предпочел какую-то свою игру, и теперь недужный зорз ожидал следующего шага любого из игроков. Поэтому миг, когда обряд Птицелова сломался и остановился его танец, сотворяющий магические кружева, поначалу застал Кашлюнчика врасплох. Но уже в следующее мгновение он понял, что это вмешалась иная сила, которой он не знал названия. Быть может, она и не была могущественной, возможно, она даже не равнялась по силе с магией Птицелова. Но ее иная, противная магии зорзов природа сломала ритм Сигурда. Сломала, потому что создала свой, который оказался сильнее. И Кашлюнчик понял, что он не двинется с места, покуда прямо здесь, на заснеженном берегу спящей реки не примет решение, какую игру он предпочтет, чтобы его не стерли в порошок, как мелкую песчинку, все эти противоборствующие силы. И к тому же, у него была и своя магия, о которой мало кто догадывался.
– Понимаешь, Камерон…
Рагнар смотрел на своего учителя, человека, которого он почитал превыше всех на свете, и отражался в его глазах высоким столбиком тумана, что по какой-то непостижимой прихоти природы или иных сил не желал ни подняться в небо, ни опуститься наземь, чтобы впитаться в снег и остаться в нем навсегда. А навсегда – это для снега значит – до будущей весны.
«Так вот что меня ждет», – думал Камерон, силясь разглядеть в клубах тумана черты лица, очертания фигуры, хоть что-то, имеющее облик прежнего Рагнара, того, кого он знал и любил как сына, которого ему не дала превратная судьба.
– Понимаешь, Рагнар…
Камерон смотрел куда-то вдаль, в какие-то, как казалось Рагнару, одному ему видимые небесные глубины. Рагнар так давно уже не видел своего наставника, и ему показалось, что с тех пор друид глубоко и уже как-то совсем безнадежно состарился. И от того, как глубоко ввалились его глаза, как высохла кожа на руках, какие борозды пролегли по щекам под влиянием то ли всесильного времени, то ли иссушающего действия магии, Рагнар на миг глубоко и всерьез усомнился в том, что они сейчас должны были совершить.
– В жизни бывает немало примеров тому, как рушатся привычные рамки и устоявшиеся представления. Правила Цветов гласят: все цвета равны, и слабые, легкие цвета порой могут оказаться на неожиданной высоте в столкновении с более сильными и тяжелыми. Но Правила Соцветий утверждают, что некогда были старые, первозданные цвета, и это говорит о том, что есть Цвета более древние, а есть – более молодые.
– Ты рассказывал мне об этом, Камерон, – ответил дух и склонил невидимую голову. – Помнится, я еще выспрашивал у тебя, что это за Цвета, а ты ответил, что этого не знает никто. А я еще по глупости подумал, что ты утаиваешь от меня нечто, что еще было рано или вовсе не положено знать ученику моего ранга.
– Да, разумеется, – согласился друид. – И еще я помню, как однажды ты спросил меня, почему нельзя смешивать древний цвет с более молодым. Сейчас, пожалуй, я уже смогу дать тебе ответ.
Старый друид поднял к небу невеселый взгляд, улыбнулся какой-то из самых маленьких невидимых звезд и простер руки к тому месту, где сейчас обретался несчастный дух.
– Видишь ли, мой мальчик! Все дело в том, что Учитель никогда не должен переживать своих учеников. Иначе разрушится связь времен. Об этом нам говорят потаенные магические Правила Соцветий, если хорошенько вдуматься в свод этих странных и неясных древних постулатов. Я – это более старый цвет, ты – молодой. Ты ведь видишь, как твое тело уже начало медленный, но неуклонный пусть к старению.
Дух промолчал, но старик саркастически улыбнулся.
– Мы попытались сделать то, что разрешают делать Правила Цветов – заменить цвета один на другой. Но Правила Цветов – это всегда путь к Правилам Соцветий, и истинные мудрецы вечно проходят один и тот же, но в то же время и – вечно разный путь от одного свода Правил к другому. И всякий раз, мой друг, всякий раз они обретают новую мудрость и приобщаются к неслыханным доселе откровениям. Цвета можно заменять, поэтому мы и сумели удержаться на шаткой грани бытия и небытия после того, что сотворили друг с другом. Но возможно заменять лишь Цвета одного порядка, одного возраста, одного мира. В противном случае случится непредсказуемое, а я всегда сторонился тайн и странностей и своих учеников стремился воспитать так, чтобы они стремились отыскать разгадки своих тайн непременно и, прежде всего – в Простом.
– Ты еще находишь в себе силы шутить, Учитель, – прошелестел дух, но Камерон горько покачал головой в ответ.
– Мы думали, что обманули всех своих врагов, и в особенности – самых злейших. На самом же деле все это время, боюсь, мы обманывались сами. Потому пришло время исправить нашу ошибку, и пусть хотя бы в этом мы будем мудрее.
Старик протянул руку, и торчащий из снега по соседству с ними высокий пень вспыхнул ярким и ослепительным огнем. Дух непроизвольно отодвинулся, так неожиданно силен был жар, исходящий от магического огня.
– Ты даже не спрашиваешь меня, хочу ли я этого, – проговорил дух, не отрывая внутреннего взгляда от чистого гудящего пламени.
– Мы уже обговорили с тобой все в нашу прошлую встречу, – отрезал старик. – Думаю, у тебя было время это обдумать.
Друид снял с плеча дорожную котомку и принялся ее расшнуровывать.
– Обдумать – да, – молвил Рагнар. – Но обдумать – не значит согласиться.
– Можешь не соглашаться, – сердито ответил Камерон. – Достаточно уже и того, что я все решил за нас с тобой. Ты, надеюсь, еще не забыл, что я – твой Наставник?
– Знаменитый Пилигрим Камерон – наставник духов? – усмехнулся Рагнар. – Ты не думаешь, что все маги всех мыслимых цветов и оттенков будут долго смеяться над этим, коли узнают?!
– Не узнают, – неуверенно ответил Камерон и тут же притворно сдвинул брови. – В этой ситуации ты еще находишь силы шутить, Ученик?
В руках его между тем очутилась плоская жестяная коробка, извлеченная из дорожного мешка. Каким-то сверхъестественным чутьем старый друид понял, как напрягся сейчас дух, и засмеялся тоном доброго, все понимающего дедушки – всеобщего любимца в семье.
– Думаю, ты знаешь, что это.
– Краски, – последовал ответ.
– Разумеется, друг мой, – кивнул Камерон и тревожно взглянул на туманное облачко – как воспринял дух его последнее слово. Но что можно разглядеть в тумане? Один только дым…
Старый друид раскрыл коробку и окинул взглядом ее содержимое.
– Все на месте, – пробормотал он. – Остается подобрать Цвет. Что скажешь, ученик?
– Думаю, этот Цвет – белый, – прошелестел дух, и старик удивленно поднял брови.
– Почему ты так считаешь?
– Я не считаю, – ответил Рагнар. – Я это знаю. В твоей коробке, Учитель, только белые краски… И больше никаких.
– Откуда ты знаешь? – пораженно воззрился на него Камерон.
– Я просто вижу, – мягко сказал дух.
– А как тебе это удается?
– Ты это поймешь сам, когда свершишь то, что задумал.
Несколько мгновений Камерон стоял, озадаченно перебирая краски. Затем сокрушенно покачал головой.
– Ишь, ты… Видать в твоем состоянии тоже найдется немало интересного для ума. Что ж, посмотрим!
И он вынул из коробки маленький сухой кружок, который вспыхнул в его руке ослепительным золотом. Из облачка тумана, которое стало все сильнее вытягиваться вниз, к снегу, послышалось удивленное восклицание.
– Этого не может быть! Учитель, я видел… я знаю, что они все там были белые. Все три!
– Конечно! – усмехнулся явно довольный старик, даже языком прищелкнул. – Но на свету один из них всегда меняет свой цвет, потому что это – Цвет разъединения. Золото – цвет разлуки, мой друг. И оно поможет нам в огне.
Старый друид переложил в ладонь два оставшихся белоснежных кружочка, отбросил в сторону уже ненужную коробку для красок и быстро подошел к огню. Он не стал говорить ни заветных слов, ни произносить магических формул и заклинаний, а просто бросил в огонь золотой кругляш. Пламя вмиг окрасилось всеми цветами радуги, бесчисленными оттенками, немыслимыми соцветиями, после чего огонь прояснился и приобрел цвет белого полупрозрачного серебра. Камерон взглянул на оставшиеся кружочки, выбрал тот, что был крупнее, и бросил его прямо в туманное облако. Краска утонула в нем, как в киселе, и старый друид одобрительно усмехнулся.
– Ну, друг мой, помнишь, как говаривал я в подобные минуты?
– Не надо слов, от них – одни заботы! – твердо сказал дух, и Камерон кивнул.
– Тогда пойдем, – прошептал старый друид Камерон Пилигрим. – Я иду к тебе, сын мой!
И он протянул к серебряному костру руку ладонью вверх и первым шагнул в огонь.
– Я тоже иду к тебе, отец! – последовал ответ, и Камерон в последние мгновения своего земного существования впервые услышал это слово и почувствовал, как в его ладонь легла крепкая, сильная рука. Облако тумана тихо опустилось в огонь, пламя костра взметнулось ввысь и тревожно загудело, хотя в эту лесную чащу сейчас не смог бы пробраться ни один, даже самый шальной ветерок.
Через несколько минут на снегу осталось только большое подтаявшее пятно от костра, темневшее прошлогодней хвоей и старыми шишками. Рядом, на снегу ничком лежал человек в изодранном и местами прожженном насквозь походном плаще друидов. Он был без движения и без чувств. Лицо его, походившее на былое обличье Камерона, изменилось: оно помолодело, черты стали правильнее и ровнее, исчезло несколько особенно глубоких морщин на лбу и щеках. Огонь исправил шрамы времени, оставив незаживающие ожоги в душе.
Наконец человек застонал и перевернулся на спину. Руки его раскинулись, и пальцы судорожно заскребли по земле. Они захватили горсть снега и несколько раз сжали его. Руке стало холодно, и человек с трудом пошевелился и открыл глаза. Перед ним было небо, окаймленное верхушками высоких елей. Он попытался приподнять голову и улыбнуться небу, но это потребовало от него таких неимоверных усилий, что он вновь без сил откинулся на снег. Но слабая, еле заметная улыбка так и осталась на быстро розовеющих губах Рагнара, а из пальцев его уже капал часто и весело тающий снег.
В это самое время Кашлюнчик произносил последнее слово заклинания, которое пока так никто и не оценил. Трансформация уже началась, и он с удивлением чувствовал, как на нем медленно нарастает образ совсем другого человека. Ощущение было и жуткое, и притягательное одновременно, и зорз с тревогой прислушивался к собственному телу, не подаст ли оно сигнала предупреждения, после которого лучше остановиться и, быть может, немедленно все вернуть обратно.
Переправившись с большими предосторожностями на другой берег реки, Кашлюнчик долго вслушивался в музыку недалекого уже барабана. В отличие от других своих напарников по служению Безумцу-некроманту, как он про себя иногда в сердцах называл Птицелова, он умел читать Звуки и Ритм. Кашлюнчик сразу понял, что к дому Коростеля он сейчас не пойдет, почти физически ощущая, как там бушует магия Птицелова, натыкаясь на какую-то магическую стену совсем иного рода. А затем стена вдруг исчезла, и магия Сигурда, до этого упорно ломившаяся в запертую дверь, все-таки ворвалась туда, но встретила там лишь пустоту и тут же принялась неудержимо разливаться внутри нее. Так вода, не имея формы, всегда стремится растечься повсюду, где только можно, одновременно теряя при этом и былую силу, и недавний напор и мало-помалу превращаясь из некогда мощного и ревущего потока в плоскую и мелкую лужицу, удел которой – одна только неподвижность, неизбежно приводящая к тине и смерти.
Кашлюнчик уже неоднократно похвалил себя за свою предусмотрительность. Он всегда умел выжидать, и от того, кто сейчас выйдет победителем, зависело многое в его судьбе. Кроме того, Кашлюнчик нутром чувствовал, что Лекарь уже предпочел какую-то свою игру, и теперь недужный зорз ожидал следующего шага любого из игроков. Поэтому миг, когда обряд Птицелова сломался и остановился его танец, сотворяющий магические кружева, поначалу застал Кашлюнчика врасплох. Но уже в следующее мгновение он понял, что это вмешалась иная сила, которой он не знал названия. Быть может, она и не была могущественной, возможно, она даже не равнялась по силе с магией Птицелова. Но ее иная, противная магии зорзов природа сломала ритм Сигурда. Сломала, потому что создала свой, который оказался сильнее. И Кашлюнчик понял, что он не двинется с места, покуда прямо здесь, на заснеженном берегу спящей реки не примет решение, какую игру он предпочтет, чтобы его не стерли в порошок, как мелкую песчинку, все эти противоборствующие силы. И к тому же, у него была и своя магия, о которой мало кто догадывался.
ГЛАВА 6
ОГОНЬ РАЛИНЫ И ПЕПЕЛ КЛОТИЛЬДЫ.
Клотильда появилась в лесу, словно добрая нищенка из старой селянской сказки: в каком-то рубище, которое язык не поворачивался назвать платьем, в убогой кацавейке, своем неизменном старом платке и грубых стоптанных башмаках едва ли не на босу ногу.
«Всегда провинциалка», – поджала губы Ралина. «И бедная, несчастная родственница. Всегда и во всем». Сколько она знала свою младшую сестру, та всегда прибеднялась, норовила еще с детства спрятаться за спину старшей, переждать там житейские бури, оставшись пусть и в безвестности, зато в безопасности. Их воспитывали в Круге вместе, но Клотильда не понимала многих откровений старших друидов, не стремилась вникнуть в суть уроков, над которыми они частенько корпели с Ралиной дни и ночи ученичества, зато с явным удовольствием и ощутимым облегчением бралась за всякую грязную и черную работу. В этих делах она, напротив, обожала порядок. Всякая вещица лежала у нее на своем месте, и Клотильда болезненно переносила, когда кто-то, в том числе и старшая сестра, менял раз и навсегда заведенный ею порядок вещей, будь то в устройстве и иерархии Круга, или в их маленькой, почти монашеской светелке. Эту тесную комнатушку они делили на двоих многие годы, начиная еще с малолетства, едва только очутились в детском Скиту Круга.
Уже потом, много позже Ралина узнала о тех незаметных, но постоянных и небезуспешных усилиях, которые ее младшая сестрица и наперсница прилагала, чтобы понемногу прибрать к своим рукам весь Круг, будь то высшие друиды, умудренные и в помыслах открытых сердец, и в интригах болезненного разума, опаленного неизбывной и неутоленной жаждой власти. И тогда друидесса не поверила или же попросту не захотела узнать об истинных проявлениях хитрой и злобной сущности Клотильды. В свое время о некоторых странностях, если не сказать больше, ее сестры Ралину предупреждал еще ее собственный Учитель, имя которого в Круге уже порядком подзабыли. И лишь когда Клотильда, будучи в ярости от того, что высшие друиды предпочли видеть в кресле Верховной Властительницы всех балтов и полян не ее, а старшую сестру, попыталась поднять на свою сторону близких ей Служителей леса не последней величины и авторитета, Ралина прозрела. Действуя быстро и решительно, не ставя в известность всех, в ком она не была уверена, и, опираясь на поддержку нескольких преданных ей людей, она добилась изгнания Клотильды из Круга и запрета появляться там в течение пяти долгих лет.
Клотильда выдержала удар и, сыграв последовательно обиду, раскаяние и покорность, удалилась с затаенной ненавистью и жаждой мщения в своем черном сердце. Она прекрасно знала, кто ее враг, и с тех пор стала копить знания, но отнюдь не те, которыми и так пренебрегала в Учении и Служении, а те, которые давали ей возможность постичь многие и многие приемы боевой магии – колдовские науки, заниматься которым в Круге было строго-настрого запрещено под страхом изгнания. Они очень скоро привели ее к некромантии и некромагии, и она принялась с увлечением и подлинным жаром практиковаться. Бывало, Клотильда сама нанималась к северным государям и их таинникам в качестве пыточных дел мастерицы, прилежно изучая и проверяя многие и многие отвратительные постулаты некромантии, все ближе и ближе подходя к открытию для себя принципов некромагии – свода колдовских постулатов и приемов, основанных на использовании частей тел мертвых или еще только умирающих людей для самых разных нужд колдовского свойства.
Эти практики и привели ее к зорзам и Птицелову. Некоторое время Клотильда выполняла, разумеется, небескорыстно, некоторые особенно специфические поручения Сигурда, попутно изучая Мастера зорзов и выпытывая истоки и принципы их магии. Волшба зорзов больше всего напоминала ей потаенные ритуалы племен с очень далекого севера с их презрением к жизни как отдельного человека, так и целых народов.
«Всегда провинциалка», – поджала губы Ралина. «И бедная, несчастная родственница. Всегда и во всем». Сколько она знала свою младшую сестру, та всегда прибеднялась, норовила еще с детства спрятаться за спину старшей, переждать там житейские бури, оставшись пусть и в безвестности, зато в безопасности. Их воспитывали в Круге вместе, но Клотильда не понимала многих откровений старших друидов, не стремилась вникнуть в суть уроков, над которыми они частенько корпели с Ралиной дни и ночи ученичества, зато с явным удовольствием и ощутимым облегчением бралась за всякую грязную и черную работу. В этих делах она, напротив, обожала порядок. Всякая вещица лежала у нее на своем месте, и Клотильда болезненно переносила, когда кто-то, в том числе и старшая сестра, менял раз и навсегда заведенный ею порядок вещей, будь то в устройстве и иерархии Круга, или в их маленькой, почти монашеской светелке. Эту тесную комнатушку они делили на двоих многие годы, начиная еще с малолетства, едва только очутились в детском Скиту Круга.
Уже потом, много позже Ралина узнала о тех незаметных, но постоянных и небезуспешных усилиях, которые ее младшая сестрица и наперсница прилагала, чтобы понемногу прибрать к своим рукам весь Круг, будь то высшие друиды, умудренные и в помыслах открытых сердец, и в интригах болезненного разума, опаленного неизбывной и неутоленной жаждой власти. И тогда друидесса не поверила или же попросту не захотела узнать об истинных проявлениях хитрой и злобной сущности Клотильды. В свое время о некоторых странностях, если не сказать больше, ее сестры Ралину предупреждал еще ее собственный Учитель, имя которого в Круге уже порядком подзабыли. И лишь когда Клотильда, будучи в ярости от того, что высшие друиды предпочли видеть в кресле Верховной Властительницы всех балтов и полян не ее, а старшую сестру, попыталась поднять на свою сторону близких ей Служителей леса не последней величины и авторитета, Ралина прозрела. Действуя быстро и решительно, не ставя в известность всех, в ком она не была уверена, и, опираясь на поддержку нескольких преданных ей людей, она добилась изгнания Клотильды из Круга и запрета появляться там в течение пяти долгих лет.
Клотильда выдержала удар и, сыграв последовательно обиду, раскаяние и покорность, удалилась с затаенной ненавистью и жаждой мщения в своем черном сердце. Она прекрасно знала, кто ее враг, и с тех пор стала копить знания, но отнюдь не те, которыми и так пренебрегала в Учении и Служении, а те, которые давали ей возможность постичь многие и многие приемы боевой магии – колдовские науки, заниматься которым в Круге было строго-настрого запрещено под страхом изгнания. Они очень скоро привели ее к некромантии и некромагии, и она принялась с увлечением и подлинным жаром практиковаться. Бывало, Клотильда сама нанималась к северным государям и их таинникам в качестве пыточных дел мастерицы, прилежно изучая и проверяя многие и многие отвратительные постулаты некромантии, все ближе и ближе подходя к открытию для себя принципов некромагии – свода колдовских постулатов и приемов, основанных на использовании частей тел мертвых или еще только умирающих людей для самых разных нужд колдовского свойства.
Эти практики и привели ее к зорзам и Птицелову. Некоторое время Клотильда выполняла, разумеется, небескорыстно, некоторые особенно специфические поручения Сигурда, попутно изучая Мастера зорзов и выпытывая истоки и принципы их магии. Волшба зорзов больше всего напоминала ей потаенные ритуалы племен с очень далекого севера с их презрением к жизни как отдельного человека, так и целых народов.