Чернов Вениамин. Упреждающий удар

   Вот и этот туман - разве поедешь по лугам? Быстро!.. Никак не отладится связь с Игорем Голубовым - днем ладно, а вот ночью?!..
   И сейчас не рассчитали: ведомцы, наверное, подходят к устью Вятки - к Воробьевым горам, а полк отстал. "Тихо идем - ночью нужно бы пройти то чертово место!" - воевода вдохнул полной грудью речной воздух с легким привкусом тины - успокоило.
   Вторя двойным ударам деревянных молотков конопатчиков: "тук-тук, тук-тук" (конопатили изнутри), мягко стучали смазанные дегтем уключины, поднимались и опускались, разрывая водную гладь, тяжелые весла. За бортом журчала вода, разрезаемая холодным черным носом глубоко осевшего ушкуя. Темно-карие холсты пропитанных смолой парусов беспомощно висели - ветер совсем уснул под утро.
   На ходу сменились гребцы. К воеводе - мимо растелешенных до нижних портков гребцов - подошел немолодой, но еще крепкий, коренастый, стриженный под горшок, с необычайно живыми светлыми глазами кормщик Василий Борт.
   - Что не спишь? - его вместе с боярином Андреем Воронцовым воевода отослал спать - они еще успеют, наработаются: кормщик на Волге, боярин в Сарае.
   Василий опытный кормщик: много раз хаживал с небогатым московским купцом Петром Онисимовым в Орду, но не за товарами, а за "слухами"; изучал водный путь по Волге, подходы к Сараю.
   Жаль купца-командира - заболел, когда они в прошлом году спешили в Москву, не доехал - умер...
   - Не спится... - тоже волновался Василий - сможет ли оправдать столь большое доверие, оказанное ему. "Скорее бы уж на Волгу выйти!" А там... Проведет рать до самых глинобитных стен-заборов Сарай-Берке...
   - Скоро ли Воробьевы горы? - кормщик слегка поклонился повернувшемуся к нему Константину Юрьеву, извиняясь за то, что посмел прервать воеводины думы, обратился к нему как к равному.
   - За тем поворотом... Счас покажутся.
   - Не поспеваем за большой водой, воевода... Ведомцев из виду упускаем...
   "Знаю! - хотел крикнуть, раздражаясь, Константин Юрьев, но сдержался, прикусил губу. - Надо почаще менять гребцов, - решил он, заметив, как у только что сменившихся воев залоснились спины от пота. - Ветра бы!.."
   Василий напряженно вглядывался вперед. Воевода перехватил его удивленно-затревожившийся взгляд, повернулся и увидел, как две лодки с ближними ведомцами стремительно помчались - с изготовившимися к стрельбе лучниками по бортам - к прибитой у берега большой лодке, судя по оснастке - ведомской сотни.
   Холодными тисками сжало сердце, закачалась палуба, и, если бы не ухватился за медвежью гриву, Константин Юрьев упал бы в воду. "Татары подстерегли Игоря и!.." страшная догадка осенила его... Холодные испарины пота выступили на челе. Прохрипел, вдруг потеряв голос: - К бою!..
   ...Солнце, перевалив за полдень, скрылось в низких тучах. От воды потянуло прохладой.
   Игорь Голубов и Мишка-мурза стояли на палубе, на корме. Шли по открытой воде. Где-то здесь должны были присоединиться к ним низовые мари-ведомцы, чтобы помочь пройти в Каму.
   Молчал младший воевода, стоял, как истукан, мурза.
   Уплывали назад берега: правый - гористый, покрытый густым зеленым лесом, местами обрывистый с обнаженным бело-глинисто-каменистым слоистым земляным чревом; левый - дальний, низкий, луговой, с кое-где видневшимися из-под воды кустами, деревьями.
   Сотня Евсея Великого, раскинувшаяся по широкой реке с несколькими татарами-ведомцами, шла на лодках впереди. С другой, возглавляемой Иваном Федоровым и плывшей на ушкуях, шел Игорь Голубов с мурзой и татарами, рассаженными по кораблям (десятка полтора оставшихся татар взял к себе вятский воевода в полк).
   ...Все, назначенное место прошли - никого, скоро войдут на территорию Казанского ханства!
   Игорь Голубов повернулся к Мишке-мурзе: "Придется его вперед засылать..."
   - Челн!.. татары али мари, - воскликнул кормщик из вятчан, стоящий за рулем.
   Наперерез лодкам стремительно вышел легкий челн с тремя воями, и безошибочно - к ватаману Евсею Великому.
   "Мари!.. разбираются в знаках, - удивился Игорь Голубов. Кто-то из них у русских служил".
   Больше челнов не было. Поговорив с сотенным, мари стали медленно подниматься навстречу.
   Гнев забродил у младшего воеводы в груди, заледенели глаза, но лицо оставалось спокойным. "Где же обещанная помощь?!..
   Зимой, в Хлынове, клялся Солнцем горномарийский малмыжский князь, что даст воев-ведомцев!"
   Легкий берестяной челн приблизился, пошел рядом. Сидящий на корме седоусый, с черной короткой бородкой ясноглазый мари-вой заговорил по-русски:
   - Военный вождь ведет своих воев по лугам - хочет найти татарских сторожей, перехватить их, узнать, где нынче у их рать стоит... Мне велено быть с тобой, воевода...
   К вечеру на одном из поворотов вынырнул из-под кустов еще один челн и быстро подплыл к ведомцам-мари. Пошептались с седоусым, и челн ушел обратно в луговую сторону, срезая на очередном повороте путь.
   Седоусый мари тут же попросился на палубу корабля.
   Он оказался невысоким, плотным, еще не старым - несмотря на седину усов. Зло косясь на мурзу, отозвал Игоря Голубова и зашептал с акцентом:
   - Убидал нас первым татар-сторож, вождь погнал за им; нужно поспешать...
   Затем ловко, по-кошачьи, слез в свой челн, - на предложение Игоря Голубова остаться ответил: "С татар-малай не кочу!" - посмотрел снизу на голощекое лицо мурзы, сверкнул синими глазами, хотел еще что-то сказать, махнул рукой, отвернулся, сел на дно лодчонки...
   Началась гонка. Гребцы менялись через каждые четверть часа. На ушкуях снова - течь, но уже не обращали на это внимания.
   "Господи! Дай нам ветру" - молился кормщик, держась одной рукой за руль, другой - быстро, быстро крестясь.
   Челн с ведомцами черной тенью скользнул по воде, приблизился к ушкую:
   - Слушай, руш! Однако, за переворотом татарин заслон поставил - шум... Надо поспешать, помочь...
   Увлекшись погоней, небольшая дружина мари попала в засаду - в плотное объятие татар - и была почти что полностью уничтожена, только несколько челнов с полуживыми, израненными воями вырвались из смертельной петли и скрылись в сгустившихся ночных сумерках...
   Но не успели самоуверенные победители отторжествовать свою победу, как сами оказались окружены неожиданно налетевшими русскими - на лодках, на ушкуях...
   И только темнота спасла их от полного истребления...
   - Говори, собака, где собираетесь заслон поставить?! Много ли вас?.. Говори, успели ли предупредить?! - Игорь Голубов пнул носком сапога лежавшего на палубе связанного татарина. Мишка-мурза перевел. Пленный молчал. Тогда Мишка шагнул к нему, наклонился и повторил еще раз.
   Снизу должно быть хорошо были видны стоящие над ним люди, потому что пленный, как только к нему подошел мурза, вмиг ожил, приподнял голову и испуганно-срывающимся гортанным голосом заговорил...
   - Что он зататаркал?! - потребовал перевода у Мишки-мурзы младший воевода.
   - Гаварит, шта большой сила под горой... Шта огненный змий на виршине той горы - огнем пльется... Гаварит, пока той змий секир башкам не сделаш - не пройти Кама... Больше она ничо не знаит...
   - В воду!..
   Несколько воев схватили забрыкавшегося пленного и под его женоподобный визг: "Айя-я-аа!.." - сбросили за борт, в темноту...
   Игорь Голубов знал, что такое собраться татарам под Воробьевыми горами - это значит перекроют реку, попытаются не пустить их на Каму... И эти "огненные змеи" - большие самострелы, стреляющие зажигательными стрелами!.. Днем не уйти от них: татары пристрелялись - в щепу попадут... А в луга не уйти - в том месте берег приподнят... Да еще с лодок, коими перегородят Вятку в узком месте, начнут стрелять... "Задержат, великий урон учинят!.." И младший воевода принял решение не теряя времени действовать: сотню московских воев во главе с Иваном Федоровым пустить в погоню за вырвавшимися из окружения татарами, - догнать, уничтожить и, пока не успели опомниться враги, высадиться под Воробьевыми горами, - напасть, посечь лодки и, не ввязываясь в бой, отступить на реку, где их будет ждать Игорь Голубов - к тому времени должны подоспеть воеводские ушкуи; другой сотне вместе с татарами-ведомцами и тремя мари, знающими местность, приказал пробраться к большим самострелам и уничтожить их, спуститься вниз, присоединиться к Ивану Федорову...
   Прощаясь друг с другом (который уж раз в жизни), Игорь Голубов и Евсей Великий - два боевых товарища - подумали, что, может, расстаются навеки, но вслух не сказали: кругом вои - нельзя при них показывать человеческие слабости... Да и неможно идти в бой, думая о смерти!..
 
   Ватаман Иван Федоров стоит на корме и, держась за балясину руля, сам правит ушкуем.
   Вот прошли последний поворот, и открылась в серой мгле невидимая из-за тумана, но осязаемая водная ширь перед узким местом напротив гор. Потянул легонький свежий встречный ветерок. На востоке забелело.
   Он помнил это место, когда два года назад с московским войском, с присоединившимися к нему вятчанами ходил воевать Казань.
   Тогда их тоже пытались остановить здесь татары: перекрыли дорогу, а когда все же прорвались через заслон, то окружили на лодках и стали огненными стрелами бить - больших самострелов не было...
   Только на широкой Каме удалось ценой огромных потерь вырваться, отбиться от врагов и уйти на Волгу...
   ...Сзади за ним плотно шли - гуськом - еще два ушкуя.
   К частому шлепанию весел, к надсадному шумному дыханию гребцов иногда примешивались стоны раненых. На носовой части лежали тела трех погибших воев.
   "Надо бы похоронить их, да раненых, которые воевать не могут, оставить на берегу - может, поднялись бы тихонько до Вятской земли", - подумал Иван Федоров, хотя знал, что они не оставят своих товарищей.
   Он рулил на подгорный берег, оцепленный темными силуэтами лодок и челнов.
   "Успели ли опередить нас ихние сторожа-ведомцы?!" - тревожно гадал сотенный - он так и не догнал никого.
   ...Тяжелый ушкуй врезался в стадо пустых лодок, разбросал их, резко затормозив, выскочил носом на каменистый берег.
   - За мной! - громовой голос сотенного, и сам Иван Федоров, легко неся плотное могучее тело, пробежал палубу, выхватив меч, спрыгнул, - за ним забухали об землю, хрустя пластинами белого известняка, шурша и хрумкая гальками, сапоги воев. - Вперед! - рванулся к лодкам...
   Из-под берега, из-за темнеющих завалов бревен и древ сыпанули дождем стрел. "Успели... упредили сторожа, - подумал Иван Федоров, мечом разбивая в щепу лодку. - Лишь бы лодки у них побить - тогда они не страшны нам!.."
   Несколько татарских стрел тюкнули сотенного в грудь по пластинчатой броне, одна - царапнула щеку... Новый рой стрел хлестнул - самая злая вонзилась колом в шею...
   ...Затопив лодки, торопливо отпев и похоронив на лесистом берегу - выше Воробьевых гор - погибших, повел Евсей Великий вслед за ведомцами-мари свой объединенный русско-татарский отряд: вверх по сырой глинистой тропе. Припадая на раненую ногу, шел за ним Мишка-мурза.
   Проснувшийся лес кипел жизнью. Голоса весело, беззаботно поющих птиц, - как будто и не было войны, смерти, - запах весенне-летнего воздуха, наполненного душисто-смолистым духом распустившейся листвы, взбодрили Евсея, придали силы, но не давали покоя мысли о только что пережитом: погребении в сырую, холодную, не совсем отошедшую от зимних стуж землю своих товарищей-воев...
   "Сколько ж погибло? - и начал в уме подсчитывать - выходило, что четыре утонуло в сражении, восьмерых похоронили. - А раненых?.." Не пошли они домой - отсюда-то дошли бы - близко, - остались храбры ⁵¹, - сказали: "Хотим на Сарай!.. Вместе сложить за Русь свои буйные головы!.."
   Бледный, хмурый, со сдвинутыми бровями, недовольный собой, шел, опираясь на древко копья, сотенный Евсей.
   Получалось как-то не так: подождать надо бы полк и тогда уж рваться. Сейчас он каялся, что промолчал, безропотно подчинился, как этого требовала воинская дисциплина. "Што же будет, ежели поотстанет воевода, захочет ночью те горы пройти?!" - зашагал быстрее, горяча себя, стараясь сбросить навалившуюся усталость, собрать свою волю в кулак, настроиться к предстоящему бою.
   Догнали охранную десятку, посланную вперед... сотенный ожил: "Мы еще посмотрим!.. Не было такого, штобы Евсея Великого татары бивали!.."
   Седоусый мари на ходу знакомил с местностью: слева река, - если бы не лес, могли бы ее видеть; впереди поле - оттуда можно будет зреть вершину горы, опоясанную полукольцом - земляными городками, внутри на деревянных станинах были сооружены огромные самострелы. Незащищенная часть укреплений открывалась в сторону обрыва - берега.
   "А может льзя с берега - крутояра во внутрь?.. Нет, не подняться оттуда - перебьют... Да што я гадаю - на месте увижу. Скорей бы!" Посмотрел под ноги - тропа здесь, на высоте, сухая; лес поредел; больше стало распустившихся, окутанных нежными ярко-зелеными листочками молодых белопегих берез, седоствольных осин с непривычно бесшумными бурыми листочками на прямых, смотрящих кверху веточках; у подножий стволов темнели пирамидки-елочки.
 
   ...- Кончается тропа - счас выйдем в поле, ватаман! - это вернулся один из посланных вместе с мари вой-ведомец. - Напротив выхода татары сидят...
   - Стой! - приказ знаками, полуголосами передался по цепочке.
   Поставив перед отрядом воев с копьями - на случай нападения, несколько человек по бокам вдоль тропы, он взял с собой пять лучников с самострелами, ведомцев, ушел вперед.
   Не дойдя до конца тропы, свернул направо, прошел мимо двух русских сторожей, сидящих за кустами, пополз вдоль опушки вслед за бесшумно и мягко по-ужиному ползущим воем.
   Сотенный Евсей устало дышал: мешала бранная одежда, да и отвык... Пока добрался до куста орешника, за которым уже лежал в теплой сухой одежде, сшитой из шкуры, седоусый мари, - взмок.
   Вытерся - смел с лица горсть пота, улегся на приятно холодящую землю и стал всматриваться через узкую брешь в кустах: ни татарских сторожей, ни ожидаемых земляных городков...
   - Покажи, - ткнул локтем лежащего рядом мари. Тот молча отодвинулся, уступил место, показал пальцем в прогалочек между ветками.
   Теперь увидел - только в другой стороне - две головы в остроконечных меховых шапках. Вот голова с скуластым лицом качнулась, приблизилась и полуслилась с другой, которая зашевелилась, и, покачиваясь, они разъехались. "Верхами", - догадался Евсей Великий и тут же увидел голову лошади: показалась, исчезла...
   До татар не более полутора полетов стрел из лука. Безветренно.
   Сотенный ватаман шепотом обратился к русскому ведомцу:
   - Где они? - и не понять, что спрашивает: то ли о русских ведомцах, ушедших на разведку, то ли о татарах-сторожах, поэтому вой тоже - неопределенно:
   - Не знамо...Счас должны подойти...
   Евсей Великий опустил свое тело, положил тяжелый подбородок, обросший жесткой бурой бородой, на кулак и, услышав до боли родной ("Не успел отъехать от дому, а уж затосковал!" - упрекнул себя) запах земли, молодой зеленой травы-муравы, повел мутным взглядом вдоль опушки леса - задумался...
   Десятник-ведомец, измазанный в глине, как и остальные три воя, - вернулся, когда солнце стала закрывать хвостатая туча.
   - Тама-ка их, - десятный ватаман махнул рукой в сторону татар, - десять и еще семь сторожей. О нас не чуют - спят.
   - Далеко?
   - Четыре с половиной - пять полетов стрел, в лощине, пред подножьем вершины горы... Мы их обошли, поднялися до городков - зело крепко сидят, собаки, греблями опоясалися...
   - Греблями!? Глубокими? Какова ширина? - обеспокоился сотенный Евсей - не ожидал такого.
   - Не глубоки, но широки - комонь не перепрыгнет.
   Сотенный встал, спросил-приказал самострельщикам:
   - Сможете с первого разу убрать двух ближних сторожей?
   За всех ответил угрюмый, рыжебородый:
   - Могем и не попасть...
   - Надо попасть!.. Пусть мурза с татарами на гору идет, - обратился к десятнику-ведомцу, - русских сюда... Пусть прикинутся своими - без крови спробуем большие самострелы те брать. Перескочите гребли, войдете за городки - знать дайте, сторожей в лощине обойдите...
   Десятник ушел. Пять лучников-самострельщиков выставили из-за кустов грозные ручные самострелы - они били в два-три раза дальше простых луков.
   Залп - и головы исчезли.
   Сотенный послал посмотреть: "Што с ними?" - трое воев скрылись за бугром и тут же бежали обратно, издали крича:
   - Сюда скачут!..
   - Луки, самострелы!.. Изготовиться!.. - сам Евсей тоже, схоронясь за кустами, вытащил меч.
   Прибежавшие, тяжело дыша, пристроились рядом, - в тот же миг выскочили на бугор около десятка верховых татар. Остановились. Крутнулись на месте и с диким визгом и улюлюканьем, на ходу пуская стрелы, помчались в ту сторону, откуда выходила тропа.
   Сотенный Евсей раздвинул кусты - Мишка-мурза с несколькими воями успел выйти...
   - Стрелите же! - Евсей что есть силы бухнул кулаком по широкому заду одного из стоящих рядом.
   Лучники выскочили из-за кустов, развернулись и, положив самострелы на колени, луки в руки - выпустили по стреле.
   Трое татар попадали мешками на землю; остальные, вздыбив коней, приостановились, развернулись и, низко припав к гривам своих лошадок, как вихрь унеслись за бугор - исчезли, как будто и не были...
   Поднявшись на бугор, где только что были враги, Евсей Великий увидел их вновь - построившись волчьей стаей, они взбирались на вершину Воробьевой горы, как чалмой, опоясанной земляными городками.
   Сотенный взглядом и слухом измерил расстояние до городков - было с версту...
   Быстрым шагом повел он свое войско на вершину горы. Рядом крупно вышагивал с залитым кровью лицом - татарская стрела разрезала надбровье - десятник-ведомец. Позади трусцой бежал, иногда переходя на борзый шаг, татарский ватаман Кириллка, назначенный старшим над московскими татарами - заместо убитого Мишки-мурзы...
   "Комонь бы моим татарам!" - сожалеючи посмотрел на Кириллку - колченогого, со злым перекошенным лицом. Верхом на своем обученном коне татарин страшен в бою; человек и лошадь - едины; умение на полном скаку поражать цель из лука, ловкость воя умножается на силу лошади.
   А пехом татарин не тот...
   Солнце по-летнему жарко палило, накаляя металл.
   Обливаясь соленым потом, прошли болотистую лощину, заросшую осокой; оказались у подножия пологой Воробьевой горы.
   Татарские стрелы, лущенные сверху больше из-за озорства, чем для боя, падали обессиленно на излете, больно, до крови жаля незащищенные места, чиркали по железным шапкам, заставляя быстрее бежать кровь по жилам, изгоняя усталость, будя в душе ненависть к врагам...
   Нужно прорваться к самострелам, посечь их и, не ввязываясь в бой, спуститься к реке - там должна сейчас быть сеча - решалась судьба всего сражения.
   Поставив вперед самых сильных и умелых воев, хорошо укрытых в бранную одежду, в железных личинах, с копьями-долгомерами в левой руке (в правой - тяжелый меч), - сотенный Евсей повел своих на штурм...
   ...Вот уже гребли. С городков начали бить прицельно. Запахло еловым дымом - то татары за крепостной стеной зажгли костры.
   "Не стали бы огненные стрелы метать в реку! - забеспокоился русский сотенный. - Долгонько ж я шел, - уж, наверно, воевода на подходе, а мы еще городки не взяли, самострелы не посекли!" И, как бы подтверждая его опасения, копье-стрела с горящей гривой и дымящим хвостом мелькнула в воздухе, скрылась за береговым крутояром.
   Кто-то сзади набожно зачастил молитву сиплым голосом.
   "Поп-вой, - догадался сотенный, - за всех нас, грешных, наяривает, божьим именем дух подымат..."
   Еще раза два взлетали огненные копья-стрелы и уносились в реку.
   "По ушкуям бьют!.. Два али три самострела у них", - заработала мысль. Судя по лучным стрелам, летящим навстречу, он прикинул, сколько татар сидит за городками: "Не более сотни... Да около самострелов десятка три..." Подбежал ко рву один из первых и, не оборачиваясь: - Гребли на копья... - и, стараясь, чтобы его не опередили, уперся концом копья в дно неглубокого рва, ухватился двумя руками за шейку копья - на пол-аршина ниже наконечника, - и что есть силы оттолкнулся...
   Несколько стрел тюкнули по груди, животу и, не пробив пластинчатую броню под красным летним кафтаном, подобно рыбкам, застрявшим жабрами в сетях, зависли в ткани одежды...
   Он перепрыгнул было уже ров, как очередная стрела ужалила в незащищенное бедро, и, когда приземлился на другой стороне, боль, как плетью, стеганула по раненой ноге.
   Сотенный Евсей сжал зубы, побежал, но с каждым шагом боль разгоралась, - как каленым железом жгло в ране, - будто нож воткнули, поворачивали, задевая живую кость, - не давала ступать...
   Нога распрямилась и не сгибалась. Он попытался на ходу выхватить стрелу, но сделал хуже - обломил ее.
   Слезы поневоле выскакивали из глаз, радужной пеленой закрывая мир, мешая смотреть и видеть... Он продолжал шагать - бежать, волоча ногу... И почти что последним поднялся на земляной вал; остановился, протер глаза, высморкался.
   Кто-то пытался ему перевязать рану, что-то спрашивали, но он ничего не слышал - все внимание было приковано к ратоборствующим, к большим самострелам.
   Хвостатая черная тень накрыла вершину горы, дерущихся около костра: с одной стороны русские, с другой - ближе к берегу, где стояли гигантские деревянные станины самострелов, - татары.
   Под станинами лежали сложенные черные копья - стрелы.
   Бились в ближнем бою: тыкались копьями, рубились мечами, саблями.
   Евсей Великий будто бы очнулся: увидел себя со стороны сидящим на хребтине земляного вала, держащим за шею копье, с мечом в ножнах. Вокруг - вои из личной десятки...
   "Ох, вояка!" Сколько помнил, такого с ним еще не бывало - не к добру это!.. "Господи! Не отвороти лик свой от раба твоево!" - сотенный Евсей двуперстно перекрестился.
   ...Бой шел не так, как хотелось, - его вои оказались в худшем положении: ниже татар, сгрудились; задние не могли сражаться."Надо задним стрелами бить, головешками кидаться - поджечь!.. - Он видел, что его войско превратилось в разъяренную толпу мужиков - пусть и сильных каждый по отдельности... - Моя вина! Как только меня ранили, нужно было сразу же вместо себя назначить ково-нибудь - любой десятный справился бы... - Он знал своих воев - лично назначал десятных... - Но откуда столько татарвы взялось?!" И только теперь, приглядевшись, понял, что те татары, ежесекундно по двое-трое поднимающиеся на площадку с самострелами, были из-под крутояра, из-под берега...
   Они вновь забегали вокруг своих больших самострелов, настораживая их для стрельбы.
   "Теперь уж точно - воевода пошел, - подумал Евсей; он не видел даже луга, но сомнений не было - к горе подходил вятский полк. - Чо я сижу?! Надо иссечь большие луки - иначе подожгут ушкуи!"
   Выхватив меч, он поднял копье, шагнул вперед - боль насквозь прострелила ногу; яростно-зло улыбаясь, перемогая боль, хромая, побежал туда, где мелькал голубой кафтан десятника (часть русских - десятка полтора - во главе с десятником прорвалась к станинам самострелов и билась в окружении, стараясь добраться до самих луков...)
   С грозным кличем сотенный ватаман с десятью воями врезался в гущу врагов. Неистово работая мечом, копьем, а где и просто сшибая и подминая татар, пробился к голубому кафтану и вместе с ним ведя бой, дотянулся до самострела - затюкал мечом по звонкому сухому дереву, коже, по скрученным жилам... Дуга с силой выпрямилась - лягнула по ту сторону татар - трое по-птичьи, раскинув руки, отлетели к крутояру, скатились под гору...
   Евсей Великий забежал на то место, откуда только что сбросило татар, и увидел реку - по ней, построившись полукольцом, подходил воеводский полк. Против него вышла стая двухвесельных лодок - около трех сотен татар. Плывя параллельно русским, держась правого берега, чего-то выжидали - для нападения их было маловато.
   "Видать, большую часть лодок посек Иван... Ждете-пождете, когда огненные змеи полетят на ушкуи?!" - Евсей Великий ясно представил, что произойдет, если он не уничтожит оставшиеся самострелы - татары подожгут корабли русских, нанесут огромный урон, а потом налетят на лодках - постараются добить...
   "Уложу всех, сам погибну, но большие луки посеку!" Сотенный Евсей оглянулся - за те несколько мгновений, которые смотрел на реку, враг окружил, отрезал их от остальных и теперь пытался расколоть прорвавшихся и по отдельности перебить. Все явственнее становился перевес татар, на место одного убитого приходило два; русские, рассеченные на небольшие группы, сражались каждый за себя.
   Медлить было нельзя. Евсей Великий повел воев на соседний, стоящий выше, правее от него, самострел; но то ли устал, или же из-за потери крови (в сапоге хлюпает, от крови слизко...) вдруг почувствовал, как закаменели руки, ноги, закружилась голова.
   Он пропустил вперед себя десятника в голубом кафтане с воями.
   Они, подобно жнецам, пошли косить татар и, потеряв половину воев, дотянулись до самострела, тюкнули по жилам; повернули обратно - ринулись вниз, на последний самострел, - где уже застыли, ожидая команды, с дымящими факелами татары, готовые вот-вот поджечь стрелу-копье и пустить ее в реку...
   Голубокафтанный ватаман с пятью воями смог-таки прорваться - добил оружие врага...
   Сотенный Евсей Великий остался с тремя - с такими же, как он, отяжелевшими и обессилевшими от ран - воями, в плотном окружении, на полпути до нижнего самострела...
   Полуоглушенный, простоволосый, без железной личины, в изорванном и спущенном с плеч кафтане, ничего не видя, - перед глазами черно-красная пелена, - вращал мечом вокруг себя, пытаясь не подпустить врагов.
   Вот он уже один - товарищи изрубленные, бездыханные, рухнули на землю. Собрав всю оставшуюся волю и силу, сотенный еще боролся.