Черных Иван. Школа террористов

   Андрей смущенно пожал плечами, соображая, как выйти с достоинством из этой игры.
   - Ну, парень, я, как ты знаешь, не трус. Пока шла разгрузка наших товаров, погрузка гуманитарной помощи, смотался в резиденцию президента. О туфельках ещё накануне из газет вычитал. Хотел добром у президента выпросить. Захожу в приемную, а там никого. Слышу в кабинете бормотанье невнятное, стоны, будто кто-то с жизнью расстается. Ну, думаю, попал в переплет: на президента покушение совершено, он тяжело ранен. Рванул на себя дверь и... застыл от изумления. - Андрей сделал паузу. - Президент с секретаршей любовью занимались. В таком экстазе находились, что на меня внимания не обратили. А туфельки рядом с диваном стояли. Я их под мышку и ходу.
   - Слышали, Альбина? А вы: "В истребители его не взяли". Из него и разведчик неплохой получился бы... Правда, что касается туфелек, можно было и без риска обойтись, как поступили командир и борттехник: они прямо на аэродроме у немецких коллег купили.
   - А ты откуда знаешь? - удивился Андрей.
   - Ну, я многое и другое знаю, - продолжал интриговать я друга. И пошел на пролом: - Золотухин подарок и Вайкулевичу купил, подороже твоих туфелек.
   - Ну уж подороже, - не согласился Андрей. - Знаешь, сколько такая ручка стоит? Всего десять марок. Вайкулевич попросил для дочки купить, она десятилетку заканчивает. И марки свои отдал - от прошлой командировки остались... И когда ты успел все усечь? Может, ты вовсе не журналист?
   - Как, вы не летчик? - удивилась теперь Альбина.
   - Летчик, только бывший, - уточнил я. - Вот уступил место более молодому, перспективному, а сам сменил штурвал на перо.
   - Вы намного старше Андрюши?
   - На целых пять, - я сделал паузу, - месяцев.
   - Так почему же? Журналистское дело, наверное, интереснее?
   Ответить я не успел: за соседним столиком с шумом и хамской лихостью разместилась четверка одетых в спортивные адидасовские костюмы шалопаев, с вызовом поглядывающих на нас и о чем-то лопочущих на своем языке. Троим было лет по семнадцать, четвертому, с плечами "косая сажень" и играющими под короткими рукавами футболки бугристыми бицепсами, не более тридцати.
   Мне соседи сразу не понравились, и без знания молдавского языка не трудно было понять их агрессивное намерение.
   Открытого вызова долго ждать не пришлось: самый молодой из компании с длинными давно не мытыми волосами, свисающими сосульками, и золотой цепочкой на шее, повернулся к нам и угрожающе произнес на плохом русском:
   - Эй, господа-оккупанты! А ну бистро допивайте, доедывайте и бистро уебивайте из нашего кафе.
   Я заметил как негодующе сверкнули глаза Альбины, и она что-то резкое ответила парню. Тот огрызнулся, и все четверо громко захохотали.
   - Подонки! - Альбина налила себе коньяку и выпила. - В школе, наверное, последними тупицами были, а тут героев из себя строят.
   - Не обращайте внимания, - посоветовал я. - Закусывайте. Я позову официантку и рассчитаюсь. Все равно надо уходить. Сидеть рядом с такой компанией приятного мало.
   - Ну, нет, - Андрей рукояткой ножа стукнул по столу. - Пусть не думают, что мы их испугались.
   Парни, разумеется, слышали вызов, заговорили между собой шепотом. К ним подошла официантка, и они на время оставили нас в покое.
   Мы уже завершали трапезу, допивали кофе, когда официантка поставила перед Альбиной бутылку шампанского.
   - Мы не заказывали, - возразил я.
   - Это соседи ей передали, - пояснила официантка.
   - В знак примирения, - подтвердил волосатик. - Иди к нам. Зачем красивой молдавской девушке эти паршивый русский офицер? Ми скоро будем их мало-мало пинком под зад давать.
   Альбина встала и взяла в руки бутылку с таким видом, что собирается размозжить голову обидчику. Тот вскочил, испуганно вытаращив глаза. Альбина спокойно поставила бутылку на их стол и сказала что-то на своем языке. Лица парней перекосились, словно проглотили горькие пилюли. Молча посмотрели друг на друга и ничего не ответили.
   Мы допили кофе, собрались уходить, но официантка будто нарочно долго не появлялась. Я пошел её искать. А когда, рассчитавшись, вернулся, парней за столом уже не было.
   Они поджидали нас на улице, встав у двери полукольцом, сосредоточенные, собранные, с налитыми злостью глазами. Ввязываться в драку нам, военным, на этой советской, но все-таки чужой земле очень не хотелось. Но и избежать её не представлялось возможным.
   - Послушайте, - обратился я к старшему. - Неужели никто из вас никогда не бывал в России?
   - Зачем нам твоя сраная Россия? - выскочил снова малолетка.
   - Помолчи, - осадил его старший. И ко мне: - И что из того?
   - У нас, в России, так гостей не встречают.
   - Вы гости? - усмехнулся старший и обратился к Альбине: - Можно вас на минутку?
   Андрей взял было её за руку, чтобы не пустить, но она отстранилась.
   - Не беспокойся. - И шагнула к старшему.
   Едва она сделала шаг, как длинногривый, издав устрашающий вопль, какими блистают ныне каратисты в американских кинобоевиках, рванулся ко мне, намереваясь ребром ладони ударить по лицу или шее.
   Видимо, он обучался в школе каратистов - клич, выпад для атаки у него получились эффектно, - но он не знал, что я прошел школу десантников, побывал в Афганистане и такой зверь, как хиппи, мне не только не страшен, но даже смешон. Я среагировал мгновенно: отбил его руку, а когда он, не удержав равновесия, стал падать, рубанул ребром ладони по его давно немытой шее - завершил тот прием, который он намеревался осуществить. От негодования я вложил в удар всю свою силу, и мой противник отлетел в сторону, как мешок с трухой. Видя, что он долго не очухается, я бросился на помощь Андрею. Парни прижали его к стене, сбили фуражку и мутузили кулаками. Старший пока безучастно стоял в стороне и наблюдал за действиями своих подопечных - он был их тренером, догадался я.
   Я выбрал парня повыше ростом и, судя по ударам, посильнее; схватил его за волосы, благо они тоже были длинными, и, дернув голову на себя так, что она откинулась назад, обнажив шею с острым кадыком, рубанул по ней. Кадык хрустнул, и парень, захрипев, опустился на землю. И тут же увидел как ко мне ринулся старший, детина с плечами Апплона и с мускулами Шварцнегера, выставив кулак левой вперед и отведя правый для удара.
   Выйдя из одной атаки, я ещё не был готов ко второй и еле уклонился от удара - кулак вскользь прошелся по голове. Сенсей (теперь я убедился в этом окончательно) пролетел по инерции мимо. А когда мы очутились лицом к лицу, я заметил в его руке кастет. Не столь грозное оружие, однако по сравнению с голым кулаком довольно предпочтительное.
   Альбина что-то крикнула и очутилась между нами. Я только успел разобрать слово "Барон". И оно, словно заклинание, остановило предводителей каратистов. Сенсей невнятно проворчал ругательство и убрал кастет в карман.
   Прекратили драку и Андрей со своим противником. У обоих были разбиты носы, лица и руки испачканы кровью. Альбина взяла нас под руки и повела к машине.
   7
   Раскаленным полуденным солнцем воздух обжигал лицо, одуряюще вонял асфальт и валявшиеся у кафе отходы продуктов, несмотря на то, что на клумбе пурпурным огнем горели тюльпаны. Выращенные чьими-то заботливыми руками и обложенные красным кирпичом. А в машине и вовсе была нестерпимая духота. Мы открыли боковые стекла, Альбина включила вентилятор, но это мало что изменило.
   Заурчал мотор, и машина рванула с места, обиженно взвизгнув тормозами - Альбина вымещала свое зло на технике.
   Прежде чем ехать домой, она остановилась у телефон-автомата и позвонила подруге. К счастью, та оказалась дома, и мы поехали к ней, чтобы привести себя в порядок: у Андрея рубашка была в крови, нос заметно распух; у меня - оторван погон и ныла скула с оставленной непонятно кем и когда ссадиной.
   Подруга, как я и предполагал ( не случайно Альбина не взяла её с нами на пляж), оказалась довольно непривлекательной толстушкой лет тридцати, малоразговорчивой, но с умными и добрыми глазами, ненавязчивая, знающая себе цену.
   Пока Андрей застирывал рубашку, я пришил погон, подгримировал кремом и пудрой Марины - так звали подругу - ссадину на скуле и выгладил рубашку.
   Над Андреем хлопотала Альбина. Мы провозились часа два, "зализывая раны", попили кофе и, наконец, отправились на сватовство.
   На этот раз нас встретил сам хозяин: крупный, хорошо упитанный мужчина килограммов под сто, с приятным симпатичным лицом, тяжелым подбородком (унаследованном не совсем удачно на мой взгляд Альбиной), с могучими волосатыми руками и короткой боксерской шеей. Он окинул нас пытливым взглядом, чуть дольше задержавшись на мне, приветливо улыбнулся; Андрею по-родственному потряс руку, потом протянул мне, и мои пальцы утонули в его лапище, как в пасти крокодила: кожа была жесткая, твердая, с мертвой хваткой.
   Альбина представила меня:
   - Друг Андрея. Корреспондент из Москвы. Между прочим, тоже в недавнем летчик. А папу моего зовут Иона Георгиевич.
   - Присаживайтесь, - указал на кожаный диван Иона Георгиевич и задал традиционный в таких случаях вопрос Андрею: - Как служба?
   Андрей рассказал о последнем полете в Вюнсдорф, пошутил над гуманитарной помощью, за которую придется расплачиваться втридорога, хотел, видимо, сразу перейти к главному вопросу, ради которого приехали, но Иона Георгиевич повернулся ко мне.
   - А какие новости в Москве? Какими слухами питаются самые информированные, всюду проникающие и все знающие журналисты?
   Я ответил, что прилетел из Москвы несколько дней назад и что военные журналисты не столь осведомлены, как представители независимых газет, и что прибыл с конкретным заданием: рассказать военному читателю о работе летчиков военно-транспортной авиации.
   Из соседней комнаты вышла жена Ионы Георгиевича и избавила меня от дальнейших расспросов.
   - Здравствуйте, Андрюша, - подошла она к нам и протянула приятелю руку.
   Андрей вытянулся по-гусарски, поцеловал женщине руку. Кивнул на меня.
   - Мой друг Игорь, - и со смущенной улыбкой добавил: - и по совместительству - сват. Вы извините нас, Иона Георгиевич и Софья Михайловна, мы ваших обычаев не знаем, потому будем без церемоний. Я приехал, чтобы просить руки вашей дочери.
   Иона Георгиевич удивленно вскинул широкие густые брови, как и у Альбины, сросшиеся у переносицы, помолчал. Посмотрел озадаченно на жену, глаза которой, черные как антрацит, восторженно засияли: видимо, обрадовалась, что избавится от нелюбимой падчерицы.
   Альбина с улыбкой посмотрела на отца, ожидая его ответа. Их взгляды скрестились как два клинка, и я понял, что отец и дочь не привыкли уступать друг другу.
   - Ну, милые женщины, - наконец принял решение Иона Георгиевич, - по такому случаю накрывайте стол. Вместе обсудим этот непростой вопрос. А пока мы, мужчины, пойдем ко мне в кабинет и посплетничаем по-мужски. - Он говорил с заметным акцентом, но не коверкал слова и не путал окончания, как это зачастую бывает. Его неторопливость, рассудительность, солидная внешность создавали впечатление, что передо мною человек незаурядный, сильный, наделенный большой властью и привыкший повелевать.
   Я с детства, читая книги, проникся любовью к людям волевым и сильным, потому наверное и стал военным, и Иона Георгиевич мне понравился, я почувствовал к нему симпатию и уважение. Впечатление дополнял просторный светлый кабинет с массивным двутумбовым столом, на котором на позолоченной подставке стояла большая настольная лампа с белым куполообразным абажуром, соединяющимся с подставкой ажурной решеткой, тоже позолоченной, под старинные лампады; дорогой чернильный прибор из белого мрамора с двумя ручками по краям и статуэткой в центре - полуобнаженной девицей, опирающейся на золотой ободок часов, другой рукой держащейся за край трусиков, как бы готовясь снять их. У глухой стены - длинный книжный шкаф, сквозь стекло которого виднелись фолианты сочинений на русском и молдавском языках. На полу - толстый, мягкий ковер.
   В общем, в этой квартире из трех комнат с просторным холлом жили далеко не бедно.
   Когда мы уселись на диван, кожаный, как и в холле, Иона Георгиевич пододвинул кресло и устроился напротив нас.
   - Значит, ты только что из Германии? - обратился он к Андрею, словно тот и не заводил разговор о женитьбе. - Ну и как поживает ныне побежденная нация? Не всю ещё контрибуцию выплатила победителю?
   И хотя он шутил, лицо у меня загорелось от стыда: в его шутке была горькая правда - дожили мы, докатились: побежденная страна дает подачки победителю, ещё пять лет назад могучему государству, перед которым не менее могучая Америка шапку гнула...
   - Неплохо поживает побежденная нация, - ответил Андрей серьезно, словно не уловив иронию. - Мы, русские, добродушные и не мстительные люди. Контрибуцию отменили, дали немцам возможность заниматься не только промышленностью и сельским хозяйством, но и не тратить ни копейки на вооружение. А сами затянули ремешок, чтоб в звездных войнах не проиграть.
   Молодец Андрей, достойно ответил. Даже Иона Георгиевич остался доволен и не нашелся, чем возразить.
   - Да, Америка задала нам серьезную гонку, - сказал он немного спустя. Встал и прошел к серванту, достал оттуда бутылку коньяка и три хрустальные рюмки. Пододвинул к дивану журнальный столик. - Давайте-ка, ребята, по рюмочке пригубим. А то как заговорим о политике, у меня настроение портится. - Он наполнил рюмки, выпил без всякого тоста. - Не стесняйтесь. Может, закуску принести, вы, наверное, проголодались?
   - Нет, мы в кафе пообедали, - ответил Андрей. Пошутил: - Даже выпили для смелости... Мы с Альбиной давно любим друг друга...
   Иона Георгиевич остановил его жестом руки.
   - Серьезный вопрос будет там решать, - указал рукой в сторону холла, со всеми заинтересованными сторонами. - И снова налил. - Вы в нашей Молдове уже бывали? - обратился ко мне.
   - Бывал, - кивнул я. - Как-то с отцом и матерью в отпуск приезжали. Мне тогда лет пятнадцать было. И Кишинев тогда показался красивее. Может, потому что Пушкина начитался. "Огни везде погашены, Спокойно все, луна сияет. Она с небесной вышины И тихий табор озаряет..."
   В детстве все кажется красивее и романтичнее, - согласился Иона Георгиевич. - Хотя в какой-то степени ты прав: Кишинев за последние годы действительно оскудел. Гонка по вооружению сильно бьет и по нашему карману.
   Зазвонил телефон. Иона Георгиевич неторопливо поднялся и прошагал к письменному столу, где стоял аппарат. Снял трубку.
   - Петрунеску, - ответил он по-военному. Послушал и сердито заговорил на своем языке. Одно слово, которое повторял неоднократно Иона Георгиевич, я разобрал. Точнее не слово, а фамилию - Донич. Уж не о том ли Дониче шла речь, о котором упоминал замполит Епишкин? Вижу, насторожился и Андрей. Но мало ли на свете однофамильцев, а в Молдавии Доничей, возможно, как у нас Ивановых...
   По мере разговора лицо Ионы Георгиевича мрачнело, голос его крепчал: чем-то абонент расстроил, казалось, невозмутимого хозяина. Наконец он положил трубку, тут же снял её и набрал номер.
   - Привет, Алексей Иванович. Петрунеску, - заговорил он на русском. Ты в курсе, что твои законники решили возбудить уголовное дело против солдата Донича? - Так и есть - о нашем солдате. Кто такой Алексей Иванович? Не иначе, большой чин: либо начальник политотдела гарнизона, либо сам начальник гарнизона. Послушал. - Это все понятно. Но не тот солдат плох, который не хочет служить, а тот командир никуда не годен, если службу не может наладить. И Донича нельзя считать дезертиром: по сегодняшним понятиям он наемник, притом не добровольный. Он не хочет служить в русской армии, надо учитывать его национальные чувства... Ну, а какой же солдат без оружия... Автомат, я думаю, не проблема, вернет. Что же касается солдата, то можете считать зачисленным его в секцию тяжелоатлетов. Ко мне... Ничего, труху мы из него вытрясем. Вот и передайте своему прокурору, чтоб не пыжился понапрасну, капитала он себе на этом деле не наживет. - И положил трубку. - Что-то женщины долго возятся, - проворчал недовольно и вышел из кабинета.
   Вот так фрукт, невольно мелькнула мысль. Кто он такой, чтобы вмешиваться в дела военных?.. Видно, шишка немалая, коль так с законной властью разговаривал. Взял дезертира под свою опеку и ещё предупреждает, чтоб прокурор "не пыжился понапрасну". И о победителях говорил не без ехидства, - запоздало уточнил я.
   Мне стало обидно за наших военачальников. Вспомнились московские перипетии с допризывниками, с нашими, русскими ребятами, бегущими из армии. А молдаванам, как говорится, сам Бог велел. И прав Иона Георгиевич: не тот солдат плох, который не хочет служить...
   Иона Георгиевич вернулся к нам как ни в чем не бывало, с улыбкой на лице.
   - Заскучали тут без меня? Пейте, а то весь аромат улетучится, опрокинул в рот рюмку. - Это не твой солдат сбежал из части? - у Андрея.
   - Да, это солдат из нашей части, - опустил глаза Андрей.
   - Плохой солдат?
   - Хороший не сбежал бы. И зря вы берете его в спортивную ассоциацию. Из него спортсмен, как из меня канатоходец.
   - Посмотрим, - посерьезнел Иона Георгиевич. - У него молодая жена... А в вашем полку дедовщина процветает. Вот и не выдержал.
   - Врет все он! - горячо запротестовал Андрей и осекся: в кабинет вошла жена Петрунеску и пригласила нас к столу.
   Мы прошли за хозяином в небольшой светлый зал рядом с кухней, где нас поджидали обильные закуски и бутылки с красочными этикетками: коньяки и вина, фруктовые напитки.
   - Знаешь, дорогая, оставь-ка пока свою кухню в покое, садись с нами, обратился Иона Георгиевич к жене. - Сообща обсудим серьезное предложение.
   Когда мы расселись - Иона Георгиевич в торце стола напротив молодых, я - напротив Софьи Михайловны, - хозяин наполнил рюмки и, глянув в серьезной задумчивости на дочь, потом на жениха, заговорил высокопарно, как на приеме в министерстве иностранных дел:
   - Для нас большая честь, что советский офицер просит руки дочери. Она у нас единственная, и потому её счастье - это и наше счастье, здоровье и благополучие. Знаем, что вы любите друг друга, и настала пора свить вам свое гнездышко. Но вы ещё молоды и неопытны, на первом месте у вас чувства, желания; вами руководит сердце, а не разум. А для крепкой семьи и счастья одной любви мало, поверьте мне пожилому и прожившему нелегкую жизнь человеку.
   - Ну что ты, отец, взял с места в карьер, - остановила его Софья Михайловна. - Дай ребятам выпить, закусить, они с утра ничего не ели.
   - Прости, мать, ты права. Поистине, сытый голодному не разумеет. Пейте, ребята, закусывайте, потом поговорим.
   Обращение к молодой жене "мать" вызвало у меня усмешку: Софья Михайловна выглядела моложе Альбины, совсем ещё недавно, как говорила невеста, вместе бегали на танцульки и делились, наверное, своими любовными увлечениями. Иона Георгиевич не может не понимать столь комичного обращения... Хотя, пожалуй, он специально обращается так к жене, чтобы напомнить дочери о их положении. Альбину, не трудно было заметить, это злило, но она держала себя в руках и делала вид, что не обращает внимания на причуды своих "предков".
   Глаза Софьи Михайловны по-прежнему сияли ( я впервые видел такие прекрасные глаза, ослепившие меня необыкновенным блеском, будто в них отражалось само солнце), и все лицо её, тоже редкой красоты, светилось счастьем, словно желанный возлюбленный делал предложение не Альбине, а ей. Да, губа у Ионы Георгиевича не дура - завлечь такую красавицу... Правда, и он из тех мужчин, перед которыми устоит не каждая женщина: крепко сложен, симпатичен. А разница в годах... Разве это первый в истории случай?! У моей матери тоже был любовник почти мой ровесник...
   Мы пригубили рюмки. Ни пить, ни есть не хотелось. Я с нетерпением ожидал ответа Ионы Георгиевича на предложение Андрея, а друг мой и вовсе сидел, как на углях, поглядывая преданно то на будущего тестя, то на его жену, то на Альбину, стараясь всем своим видом показать как серьезно его намерение и что им руководит не только чувство, но и рассудок.
   - Мы не голодны, - пососав лимонную дольку, осмелился продолжить разговор Андрей. - И по годам я и Альбина давно выросли из детских штанишек, так что зря вы считаете, что мы необдуманно решили...
   - Хорошо, - Иона Георгиевич отложил недоеденный пучок кинзы, вытер салфеткой губы. - Как говорят, женитьба - не напасть, да женатым бы не пропасть. Ответь мне вот на такой вопрос: где вы собираетесь жить?
   - У меня, разумеется, - не смутился Андрей. - С работой у Альбины проблем не будет: в гарнизоне есть школа, квартиру мне дадут.
   - Ты уверен? Разговоров о переводе вас на новое место не ходит? - Иона Георгиевич пристально смотрел Андрею в глаза.
   - Мало ли какие разговоры могут ходить. Насколько мне известно, пока никто и никуда переводить нас не собирается.
   - Пока, - грустно усмехнулся будущий тесть. - А что наше правительство заявило? Будем создавать свою полицию и свою армию. Молдова, как и страны Прибалтики, скоро станет самостоятельным государством.
   - И вы уверены, что сумеете сами себя защитить? - лицо Андрея пошло красными пятнами.
   - Молдаване - народ свободолюбивый и мужественный. Если потребуется, сумеем защитить себя. Но сейчас разговор не об этом. Давайте житейский вопрос решим. Итак, если вас будут переводить в Россию, ты согласен остаться в Молдове?
   Лицо Андрея нахмурилось, сосредоточилось. Он глянул на Альбину - что думает по этому поводу невеста, - но она с затаенным любопытством ждала от него ответа.
   - Мне нравится Молдова. Но я летчик, и оставаться здесь непонятно в какой роли и на правах человека второго сорта, сами понимаете...
   - Понимаю, - согласно кивнул Иона Георгиевич. - Пойми и ты: Альбина тоже не захочет ехать в страну, где будет чувствовать себя человеком второго сорта.
   - В России нет национализма, нет людей второго сорта, - горячо запротестовал Андрей. - И Альбину, можете мне поверить, словом никто не обидит.
   Иона Георгиевич посмотрел на дочь.
   - Ну, а ты что скажешь? Согласна поехать в Россию, куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток?
   Андрей хотел возразить, но я подал ему знак помолчать. Пусть Альбина ответит, и от того, готова ли она разделить радости или трудности, выяснится, насколько она его любит.
   - Мы как-то не говорили на эту тему и не думали, - уклончиво сказала она.
   - Коль на такое решились, следовало подумать, - назидательно заметил отец. - Вы в таком возрасте, когда надо смотреть намного вперед... Ну что ж, давайте поступим по-соломоновски. Сколько дается времени на обдумывание в загсе?
   - Кажется, месяц, - неуверенно промямлил Андрей.
   - Вот и отлично. За месяц, я думаю, многое прояснится, и вы разберетесь, что к чему. А теперь давайте выпьем за вашу молодость, за вашу любовь.
   8
   От Петрунеску мы вышли уже в одиннадцатом часу ночи, с трудом поймали такси и еле уговорили водителя отвезти нас в Варкулешты. Андрей почти всю дорогу молчал, о чем-то сосредоточенно думая: то ли о перспективе, если придется покинуть Молдову, то ли его озадачил разговор с будущим тестем с глазу на глаз, состоявшийся после застолья на балконе при закрытых дверях. Скорее всего последнее, ибо с балкона Андрей вернулся без прежнего блеска в глазах, озабоченным и хмурым. Я попытался было расшевелить его шутками, напомнив, какие крутые виражи мы заламывали при сватовстве и как умело он отражал атаки "тяжелого бомбардира" тестюшки, но Андрей остроты мои не принял. И я тоже замолчал, давая ему возможность осмыслить все по горячим следам и во всем разобраться самому.
   Когда вылезали у проходной из такси, он вдруг спохватился:
   - Вот черт подери, совсем забыл, что надо было к другу заскочить.
   - В Кишиневе?
   - Да.
   - Не возвращаться же.
   Он глянул на часы.
   - Само собой - первый час. Завтра съезжу...
   В проходной нас встретил, словно поджидая, дежурный по части, старший лейтенант с красной повязкой на рукаве. Сказал сердито:
   - Давайте в штаб. Там вас из военной прокуратуры дожидаются. Весь гарнизон на ноги подняли.
   Вот так новость! Из военной прокуратуры... Неужели из-за драки в кафе?.. Холодок пробежал по моей спине: а если того долговязого или второго я рубанул по горлу насмерть?! Ноги сразу обмякли, и во всем теле появилась такая тяжесть, хоть садись на землю. А голова мгновенно протрезвела и мысли беспорядочно заметались, ища и не находя оправдания... Завтра же все молдавские газеты поднимут шум: вот они, советские оккупанты, пьянствуют, убивают местных жителей. То, что парни первыми затеяли драку, в расчет никто брать не будет. Да и свидетели не подтвердят... А что скажут обо мне в Москве? В марте я доставил немало хлопот главному редактору из-за дела по стоянке, теперь ещё это...
   - Я же отпросился, - пожал Андрей плечами. - На два дня.
   Его мысли заняты всецело Альбиной и предстоящей женитьбой, о драке он совсем забыл...
   - Решили, наверное, запретить тебе жениться, - съязвил я, не в силах совладать с охватившей меня злостью: военный прокурор приехал, а его, видите ли, личная судьба волнует.
   Но Андрей не среагировал и на эту мою вспыльчивость.
   В кабинете командира полка сидели трое: подполковник с эмблемами юриста на петлицах, капитан милиции и средних лет мужчина в штатском; черноволосый, смуглолицый, типичный молдаванин.
   Мы представились.
   - Военный прокурор подполковник Токарев Герман Филиппович, подчеркнуто сообщил о своей профессии подполковник, поставив её на первый план, подчеркивая тем самым значимость своего визита. - Капитан милиции Ивашутин Виктор Петрович и следователь уголовного розыска Вирджил Цынаву. Вы - летчик Болтунов, - глянул на Андрея Токарев. - А вы? - обратился он ко мне.