Черри Кэролайн. Черневог

   Колдун не должен думать о таких мелочах. Колдун должен думать о том, как получше собрать все те маленькие проклятые горшочки, в то время как его жена находилась в опасности. Колдун может позволить себе говорить о причинах, когда раскалывается само небо, но и тогда он будет искать верный ход и еще несколько раз перепроверит, прежде чем сделает что-то.
   Итак, Петр устроил себе ужин из холодных колбасок, а для Малыша выделил порцию водки, в то время как Волк при лунном свете, пробивавшемся сквозь рваные облака, прихватывал губами остатки своего зерна. Малыш с большим усердием исполнил обязанности дворовика: он выгонял Волка из сада в загон. Волк же умудрился по дороге туда схватить немного зеленой травы и никак не был обеспокоен присутствием дворовика, который при появлении Петра на заднем дворе сидел в проходе, ведущем в загон, словом, вел себя так, как и предполагалось.
   Сейчас Малыш был похож на черный шар, который подобрался как можно ближе к ногам Петра.
   — Ну как, можешь найти Ивешку? — спросил его Петр. Возможно, что дворовик и попытался бы, если бы каким-то образом мог знать, где следовало искать. Определенно, сегодня ночью Малыш не был в обычном веселом настроении. Он похандрил, выпил свою водку и со вздохом уронил подбородок на маленькие лапки.
   — Мы разыщем ее, — сказал Петр и погладил Малыша по косматой голове. Тот немедленно зарычал, что могло почти ничего и не означать.
   Но Малыш тут же поднял голову, внимательно вглядываясь через темный двор. Тогда Петр взглянул на баню, в ту сторону, куда глядел и Малыш, и его охватило еще более неприятное чувство, что из этой темноты кто-то смотрит на него.
   Саша подбросил растопку в огонь, добавив туда еще и травы, которые советовал использовать старый Ууламетс. Еще он бросил туда соль, которая губительно действовала на все злое, и под конец прядь ивешкиных волос. Такова была сущность всех магических действий, которые он решил предпринять. При этом он продолжал наблюдать за характером пламени и, приблизившись к огню, старался взмахами руки подогнать к себе дым, не пропуская ни единой мысли, которые этот дым навевал ему.
   Разумеется, что волшебные чары не были этим дымом, и, разумеется, никогда не содержались в нем самом. Они заключались в мыслях о происходящем, которым этот дым давал жизнь, и некоторые из них не соблюдали никакого порядка в своем появлении, если судить по степени важности…
   Волшебство заключалось в том, чтобы позволить дыму перемешать все в равной мере и выстроить новый порядок вещей и событий, где ни одна субстанция не имела большего значения, чем другая…
   Ивовый лист спокойно плыл по течению, волнение воды прекратилось вместе с крушеньем…
   В этой тишине следовало думать только о печке и о доме, что означало: Петр, Ууламетс и Ивешка. Можно было думать о Воджводе и о Киеве, о самых обычных людях, которые всегда забывают о том, что находится за их полями и холмами, о царях и земных царствах, потому что потоки дыма все унесут с собой…
   Все отравлено неподвижностью и ожиданием…
   Думай, уговаривал себя Саша, о маслобойке, о грязной луже, о полусгоревшем доме, который находится далеко к северу от их дома… Этот дом принадлежал Черневогу, а когда-то давным-давно там жила Маленка. Даже Ууламетс жил в этом доме, в те времена, когда его отдали туда в ученики…
   Не поддавайся голосу сердца, так сварливо бранил его неслышимый голос Ууламетса, и никогда не полагайся на него. Ничего и нигде не люби.
   Ничто — гораздо больше, чем что-то, потому что все проносится мимо, подобно текущей мимо дома речной воде. И жену и дочь Ууламетса, обеих унесла эта река, и здесь же прошла вся его жизнь: все пронеслось мимо него, все кануло в реку и все постоянно было там, в парадоксальном сплетении листьев на речной воде…
   Дыши дымом, парень, дыши, дыши, дыши…
   Рассудок всегда предпочтительнее сердца, малый. Рассудок всегда предпочтительнее сердца, помни об этом.
   Саша прижал ладони к глазам, продолжая думать: рассудок без сердца — ведь это то, чего добивался Черневог. Сердце без головы? Что может из этого получиться, кроме городского дурака?
   И тут же ему на память пришли слова Ууламетса о том, что многие колдуны, слава Богу, теряли свой дар еще очень молодыми, многие подавили его, а многие хотели обрести большую силу желаний…
   Всегда был возможен выбор, пока сила не вырастала слишком значительно и пока была решимость остановиться…
   Вешка говорит: «Я не хочу быть сильнее. Вот так-то. Разве я не права?"
   Саша уселся перед огнем, прислушиваясь к возне домового в подвале, и подумал о Петре, который одиноко сидел во дворе.
   Малыш был с ним, но было очень много такого, с чем Малыш не имел дела, было такое, с чем ему было не справиться, и не потому, что он не хотел. Господи, если за всем этим стоял Черневог, и если лешие оказались не в состоянии удерживать его…
   Разросшийся кольцом терновник… где лешие удерживали Кави Черневога…
   Саша подскочил на месте, с дрожью в коленях, схватил все книги с кухонного стола и вновь уселся поближе к огню, скрестив под собой ноги. Он вдыхал дым и спрашивал себя, что он делает здесь, один, в доме Ууламетса… Он хотел читать книгу Ууламетса: книга Черневога глубоко пугала его. Но этот страх он воспринимал как собственные сомненья и размышлял, насколько же глупо он поступает, что не желает видеть то, что делает. Он решил отыскать ответы у Черневога: для этого достаточно было дать его книге раскрыться на любой странице, а затем взглянуть на то, что написано в этом месте…
   «… Сегодня Драга умрет. Она, как мне кажется, начала слишком беспокоиться на мой счет…»
   Еще один бросок глазом:
   "… Но она хочет меня гораздо в большей степени, чем хочет силы: она имеет ее столько, что считает вполне достаточной для потворства своим желаниям. В этом ее ошибка…
   «Я не хочу быть сильнее, вот так-то, разве я не права?"
   Узнав это, я превзошел своего учителя; поняв это, я стал презирать ее; а используя это, я убил ее…"
   Боже мой, что же здесь говорится? Неужели это об Ивешке?
   Да означает ли это вообще что-нибудь? Это похоже на дым, но это не то, что он несет с собой. Дым не является волшебством сам по себе, но волшебства не содержится и в словах… Саша продолжал рассуждать.
   Черневог уже давно не колдун, он волшебник, поклоняющийся духу дьявола, что бы это не означало. Ууламетс пользовался простыми заклинаниями, чтобы остановить его: он сделал это, но Бог знает какой ценой, как это удалось ему и что помогло. Об этом нет ни слова в его книге. И нет среди тех воспоминаний, что он оставил после себя.
   Он сидел с раскрытой книгой около печки и чувствовал, как холод пронизывает его, несмотря на то, что лицо его покрывал пот: он думал об Ивешке, плывущей на лодке по реке, об Ивешке, которая из всех сил хотела спасти Петра…
   Ууламетс часто говорил, что русалка — всего лишь желание…
   Желание жить, столь требовательное, что она готова воспользоваться всем живым, находящимся рядом с ней, вверх и вниз по реке, готова высасывать жизнь из леса, готова разрушить все, кроме того, что ее отец смог удержать от ее властной хватки… пока ее желания не замкнулись, конце концов, на Петре…
   Все меняется так, как должно меняться…
   И все перемены начинаются с самой слабой точки.
   Именно так они всегда и думали: что Петр…
   Господи, нет, он не хотел этого…
   Листья увлекаются потоком, вода бьет ключом, темные волны разбегаются в стороны от носа лодки…
   Что же я только что пожелал? Саша пытался вспомнить, погружаясь все глубже и глубже в холод. Небесный Отец, что же я пожелал такое, кроме ее возвращения домой?
   Он захлопнул книгу Черневога, взял свою, безнадежно вспоминая собственные мысли и недавние желания, и открыл книгу на последней, исписанной странице.
   Последняя строчка на ней была записана аккуратным почерком Ивешки: «Позаботься о Петре. Я знаю, что ты отправишься за мной следом, но прошу тебя, не делай этого».
   Беспокойство, вызванное поведением Малыша и самим видом бани, исчезло. Петр стоял и, глядя вниз, разговаривал с Малышом, и, чтобы успокоить дворовика, постоянно поглаживал его, а затем неожиданно, но очень осторожно бросил взгляд в сторону бани, в надежде заметить, не притаился ли кто-то в тени ее закрытых дверей.
   Саша говорил что-то о баннике. У Петра, однако не было особого желания идти туда без Саши и открывать эту дверь: сейчас он не более доверительно относился к волшебству, даже сталкиваясь с ним лицом к лицу, но был уверен, что это существо, называемое банником, призрак, или кто бы он ни был еще, обязательно набросится на него, как только он откроет эту дверь, и, чего доброго, вполне может удрать и унесет с собой все то, что мог бы рассказать им, если бы ему удалось продержать его на месте до прихода Саши, который бы и разобрался с ним.
   Но, с другой стороны, это вполне могло быть и то, что Саша вызвал своим волшебством, это мог быть тот самый ответ, которого он так добивался, и вполне возможно, что в соответствии с непредсказуемыми законами волшебного мира это созданье не могло находиться здесь слишком долго, пока Саша поймет в чем дело и сам придет сюда.
   Петр встал, еще неуверенный в постоянстве своих ощущений, и сделал несколько шагов по направлению к бане, затем остановился в беспричинном страхе перед дверью, спрашивая себя в который раз, что же все-таки может хотеть банник от обычного человека, да еще от одного из тех, кого труднее всех околдовать, и самого уязвимого, если кто-то на самом деле захочет прибрать его к рукам…
   Неожиданно что-то ударило его по ноге, сильные руки ухватились за его колено: это Малыш подскочил к нему и начал цепляться за него, издавая рычанье, в то время как точно с такой же силой, как страх перед этой закрытой дверью, у него появилась навязчивая мысль, что банник и не намерен разговаривать с кем-то еще, и что он не успеет дождаться Сашу, действительно может не дождаться, и тогда они могут потерять крупицы мудрости из тех предсказаний, которые тот приберег для них.
   Но как раз в этот момент хлопнула дверь и он услышал, как Саша сбежал вниз по доскам, выкрикивая:
   — Петр!
   Он подождал, пока Малыш, продолжая рычать, освободит его колено, и пошел, с остановками, все еще вздрагивая от собственных мыслей. Саша добежал до него, едва не задохнувшись. Петр же лишь сказал ему:
   — Там что-то есть, — указывая при этом рукой в сторону бани и ожидая, что Саша найдет это чрезвычайно важным, но тот лишь ухватил его за руку и сказал:
   — Мы выходим. Прямо сейчас. Идем в дом и помоги мне сложить вещи.
   — Но там же банник! — чуть не закричал Петр, на что Саша ответил:
   — Пусть остается!
   Возможно, что он совершенно все перепутал от бессонницы, а возможно он надеялся, что Саша прояснит его догадки. Саша же крепко держал его испачканной в угольной пыли рукой и тащил назад, к загону, где находился Волк, а Малыш рычал, следуя за ними.
   — Пусть его остается! Только не спрашивай меня ни о чем, не спорь, а выводи Волка прямо к дому.
   — Что еще произошло, скажи мне ради Бога? Что тебе удалось узнать?
   — Тише! Замолчи! Только поскорее приведи Волка. Прямо сейчас!
   — Саша, ради Бога… — Петр остановился и сделал раздраженный жест в сторону бани. — Да слышал ли ты, что я сказал? Ты слышал? Он что-то хочет. Он пытался поговорить со мной, а я все поджидал тебя, прежде чем решиться на что-то… Почему мы так неожиданно перепугались его?
   — Не думай об этом. Только делай, что я тебе сказал. Идем!
   Бывали случаи, когда этот малый показывал склонность к замашкам старого Ууламетса, или это происходило от долгих занятий колдовством, после которых обычный человек начинал верить любым советам, поворачивая свои мысли в другом направлении, несмотря ни на что. Вот так и Петр, будучи как раз таким обычным человеком, заторопился, даже не взирая на то, что имел мучившее его ощущение, что он действительно хочет открыть ту самую дверь, и действительно хочет узнать, что было за ней, и что ему хотело сказать то странное созданье. Ивешка попала в беду, и там, в бане было существо, единственное во всем мире, которое знало точно, что происходит, и хотело рассказать им…
   — Идем! — едва не зашипел на него Саша и потянул за руку. Петр все еще колебался, оглядываясь назад…
   Но всегда, сталкиваясь с чем-то волшебным, он поступал именно так, как просил его Саша.
   Ветер почти постоянно тянул одну и ту же заунывную песню, лишь изредка сбиваясь на поворотах реки. Ивешка сидела на скамейке, которую Петр смастерил рядом с рулем. Она положила руку на поперечную перекладину, устремив взгляд в бегущую навстречу темноту. Она отвлекала себя воспоминаниями и оценками пройденного пути, желая успокоения: страх всегда сильно действовал на ее желания, как имел обыкновение говорить папа, но разве это прибавило им мудрости?
   Ах, эти папины советы. Постоянные советы. Она была так раздражена, что даже проговорила, достаточно сердито, обращаясь скорее к нахлынувшему с новой силой ветру и окружавшей ее темноте:
   — По-твоему, это заносчивость, папа?
   А из темноты к ней вернулось, словно эхо: «Да, на этот раз ты не ошиблась. Разумеется, заносчивость. Может быть, это и не твоя ошибка».
   Этот ответ расстроил ее. Призраков вполне хватало в этих лесах, они часто появлялись на ее уединенных тропинках, призраков она встречала в муках и в грехе, но из всех существующих этот, как она только что решила, никогда не должен был бы возвратиться и предстать перед ней.
   Господи, да разве он имел право вот так внезапно появиться именно сейчас! Нет, не имел. Он не должен был нарушать ни ее покой, ни ее память. Она, правда, все еще не была уверена, что явление действительно состоялось: возможно, что это была лишь игра ее переутомленного воображения, но, черт возьми, она не собиралась отступать. Этот призрак обязан был извиниться перед ней, видит Бог, что это так!
   И он ответил ей, но так слабо, что голос можно было принять за шелест ветра: «Разве я обязан извиняться перед дураками? А что ты сейчас делаешь здесь, дочка?"
   Она вскинула голову, отбросила упавшие на глаза волосы, будучи абсолютно готовой к тому, что в то же мгновенье ветер начал меняться, наклон палубы изменился, парус почти повис на перекладине, неуверенно болтаясь, и все ее желания разбились.
   — Папа? — Страх на мгновенье сковал ее, а сердце заколебалось так же неуверенно, как лодка, но вдруг ветер вновь наполнил парус, палуба выровнялась и лодка вновь пошла своим курсом, желание стало таким же уверенным, как руки, которые обычно помогали ей. И сердце забилось со знакомой уверенностью, волновалось и трепетало, словно весь мир кружился и раскачивался в удушающей тишине, где был лишь скрип снастей и корпуса старой лодки. Можно было вполне уснуть под этот звук.
   «Отправляешься на север?» — вновь раздался шепот, похожий на голос. Ручка руля подпрыгнула и качнулась под ее рукой, а вода закипела, обтекая вибрирующий борт. «Дурочка. Я ожидал от тебя именно этого. А теперь спи, я подержу руль».
   Но ей не хотелось спать. Она не могла спокойно переносить, когда отец, черт побери, забирал каждое дело из ее рук. Он всегда поступал именно так. И она ненавидела этот его тон, когда он обращался с ней вновь как с маленькой девочкой. Господи, да она уже и забыла, что он умеет так говорить, как он делал давным-давно: поправлял на ней одеяло, целовал ее в лоб и уходил, унося лампу и гася свет в той единственной комнате, из которой в те времена состоял их дом.
   Спокойной ночи, обычно говорил он тогда из темноты. Спокойной ночи, мышонок. Спокойных снов.
   Она старалась не смыкать глаз, но шум воды и гуденье натянутых веревок пронизывали ее до костей, и веки ее тяжелели, голова начала клониться, покачивания руля убаюкивали ее.
   Голос, теперь более осязаемый и такой же грубый, каким она запомнила его, произнес: «Закрой глазки. Ты достаточно наволновалась за это время, и тебе нужна помощь. Разве ты еще не знаешь, глупышка, что носишь моего внука?"

10

   Можно пожелать быстрого исцеления от раны, можно пожелать, чтобы перестали и ныть и гореть уставшие суставы, но все это можно делать лишь до тех пор, пока не последует столь глупого и безрассудного желания, которое исчерпает ресурсы данного конкретного тела, и хотя это тело и сможет потратить все то многое, что будет затребовано от него, впоследствии оно отплатит глубоким полуобморочным истощением.
   Но лошадь должна крепко стоять на ногах, по крайней чтобы домчать их до места, с божьей помощью, и Саша растирал ноги Волка, напрягая при этом свою волю и желая прилива новых сил и себе и Петру, а тем временем Петр закрывал дверь и сносил вниз уложенные и упакованные вещи. Волк же, не в силах унять аппетит, беззаботно выщипывал что-то и жевал с полным ртом.
   — Ты поедешь верхом, — сказал Петр, стаскивая мешки на деревянный помост. Малыш преследовал его по пятам. Наконец Петр поставил все на землю, протянул Саше руку и быстро подтолкнул его вверх, помогая забраться на лошадь. — Я поеду после тебя, — настаивал он.
   Петр старался все делать как можно лучше и не задавать лишних вопросов, не говоря уже о том, что сейчас ему просто не хотелось спорить. Саша подпрыгнул, уселся верхом и забрал все, что подал ему Петр: тщательно завернутые книги, упаковку с хрупкими и бьющимися вещами, мешок с зерном и связку одеял.
   — Я думаю, нам лучше направиться по старому пути, — сказал Саша. — Он длиннее, но ты прав: по крайней мере, река не даст нам сбиться с направления, если даже что-то и попытается помешать нам. Кроме того, у нас будет возможность обнаружить таким образом лодку.
   — Сегодня с самого полудня дует южный ветер, — пробормотал Петр, взваливая себе на спину свою часть поклажи. — Не можешь ли ты что-нибудь сделать? Ну, хотя бы остановить его?
   Он помнил, как что-то, напоминавшее глубокий вздох, пронеслось над деревьями, как только солнце миновало зенит. Это было как раз в тот момент, когда, они шли к дому, а Ивешка, должно быть уже была на реке и пожелала себе попутного ветра, который теперь… Саша все еще не был уверен в этом, хотя ему и казалось, что ветер чуть-чуть ослаб от его усилий.
   — Я пытаюсь, — сказал он. — Но чтобы изменить погоду, требуется…
   — Время, — мрачно закончил за него Петр, и вдруг насторожился. — Выходит, она заранее спланировала это. Именно это ты хотел сказать?
   — Нельзя сказать с уверенностью, что именно она подняла его. — Он был вынужден сказать это, потому что не хотел говорить ничего другого. Он без единого движения и звука, одним желанием тронул Волка, а Петр тем временем быстро прошел вперед и открыл ворота.
   — Ты хочешь сказать… — начал было Петр.
   — Оставь это, Петр. Пожалуйста, давай отложим это.
   Петр с удивлением обнаружил, что не надо было прикладывать лишних усилий, чтобы управлять Волком: этот малый только хотел про себя нужного направления, и Волк шел туда без всяких понуканий и подергивания поводьев.
   Чего бы только не захотели колдуны, все тут же приходило в движенье: лошади, люди, друзья. Стоило только Ивешке сбежать, Бог знает за чем, как Саша сразу же убедил Петра оставаться на месте, но тут же, буквально через какие-то мгновенья, изменил решение, и вот они уже бросились следом за ней в темноту, прихватив с собой весь колдовской арсенал из трав, порошков и прочего, разложенного в погромыхивающие горшки, и нагрузившись связкой книг…
   Все, сопутствующее их спешному походу, не добавило ровно ничего к его представлениям о происходящем, за исключением, может быть, того, что Саша мог найти в доме нечто такое, что испугало его, едва не лишив рассудка. Это было что-то такое, о чем он не хотел говорить из опасений, что их могут подслушать, не только во дворе, но и в доме…
   — Что все-таки происходит, — спросил Петр, как только они оказались в самом низу спускающейся по склону дороги, рядом с причалом. — Скажи мне, ради Бога, от чего мы убегаем? Что тебе удалось обнаружить?
   — Она оставила нам записку, — раздался сзади него, на уровне роста Волка, голос Саши. — Я нашел ее в своей книге. Я должен был бы в первую очередь заглянуть туда.
   И Петр, взглянув на него снизу вверх, увидел только затененный силуэт его лица на фоне неба и услышал его голос, который был хриплым и слабым, немногословным.
   — Она хотела немедленно идти разыскивать тебя, — продолжал Саша. — Хотя я и не думал, что мы должны делать это немедленно, чтобы не ввергнуть тебя по возвращении в какую-нибудь беду. Поэтому она собиралась остаться в доме и попытаться все-таки услышать тебя, тем временем как я отправился на твои поиски…
   — Это ты уже рассказывал мне. А что еще говорилось, черт побери, в той записке? Что она собиралась делать?
   — Отыскать леших. Она была очень обеспокоена тем, что происходило вокруг.
   — Ее беспокоили лешие?
   — Ее беспокоила тишина. Поэтому она и собиралась попытаться прямо из дома…
   — Что? Что она собиралась попытаться? Саша, черт возьми, не заставляй меня вытягивать из тебя ответы. Говори быстрее! Что именно она написала? И что она сказала о своих намерениях?
   — Она не сказала, и я не уверен, знала ли она это сама.
   — Боже мой! И это колдуны! Тогда — угадай, разве это уж так трудно? Скажи мне, что все-таки происходит между вами двумя! Я ничего не пойму!
   — Да нет, ничего.
   — Черта с два! — Ему никогда не хотелось кричать на мальчика, он никогда не хотел показаться неразумным, и от этого только терял голову. — Черт побери, ну дай мне хотя бы предположение, дай мне хоть что-нибудь, мне все равно что! Только скажи мне, что творится в голове у моей жены. И какое отношение ко всему этому имеет банник?
   — Он объявился сразу после твоего исчезновения. Она звала тебя и хотела вернуть назад, но… кругом была тишина…
   — Это ты уже говорил. А что с банником?
   — Мы оба расспрашивали его, и он показал нам лишь ветки, покрытые колючками. Ивешка не поверила ему.
   — Так значит, показал вам колючки. — Что-то внутри него сопротивлялось желанию стащить Сашу с лошади и хорошенько встряхнуть. И это же самое чувство заставляло задавать ему вопросы разумно и терпеливо. Он только чуть вздрогнул от холодка, когда промочи ноги о сырую траву, как только они миновали пустой причал и продолжили путь по дороге. — Что ты хочешь сказать, когда говоришь «показал вам колючки»?
   — Ведь с ним не бывает того разговора, к которому мы обычно привыкли. Вместо ответов он представляет тебе лишь виденья.
   — Так почему же, черт возьми, мы с тобой не задали ему вопрос? Разве мы так боялись его? Может быть он показал ей что-то неизвестное тебе, а может быть…
   — Это был не тот самый банник, который жил здесь раньше. Она не верила ему. Но ты прав, это ничего не говорит о том, что она не могла пойти туда, после того как я ушел в лес. Она могла расспросить его сама.
   Она наверняка это сделала, отрешенно подумал Петр. Она всегда делала что-то не так.
   —… Или же она могла получить ответ от леших, — сказал Саша. — Это тоже вполне вероятно. То, что после этого она упаковала вещи, мы и так знаем. Она ушла около полудня, это мы можем предположить по изменению ветра, по оставленному хлебу и по многому другому, и я вполне определенно думаю, что она могла слышать меня ночью, когда я сообщил ей, что нашел тебя, а это еще больше укрепило ее намерения предпринять это путешествие.
   — Прекрасно! Это на самом деле просто прекрасно, Саша!
   — Не совсем, потому что ей это было необходимо.
   — И это сказано в той записке?
   — В записке лишь сказано, что она уверена в том, что мы отправимся вслед за ней, а она очень не хочет этого. Это же говорит и о том, что она не намерена запретить нам сделать это, поскольку вообще не уверена в своей правоте.
   — Ивешка никогда не думает, что права. Скорее река потечет вспять, чем она согласится с этим. Куда она отправилась?
   — Там этого не сказано.
   — Не сказано, не сказано… Ради Бога, ведь она оставила тебе записку! Она должна была написать об этом.
   — Я уже сказал тебе, что в ней было.
   — Там должно было быть что-то еще. Ты, видимо, не понял, когда читал.
   — Любое письмо имеет ограниченный смысл.
   — Ну-ну. Тогда эта записка бесполезна, верно? Что в ней проку, если там не говорится самого важного?
   На этот раз Саша ничего не ответил.
   — Я скажу тебе, что мне хотелось бы знать прежде всего, — сказал Петр после того как немного успокоился. — Я хочу знать, где сейчас находится наш старый приятель, который обычно проводит время под ивами, и уверяю тебя, что сейчас он отсутствует в своей пещере.
   — Я думаю, что это приятное местечко нам следует проверить, — сказал Саша. — Это еще одна причина, по которой я хочу пройти именно этим путем.
   — И, кроме всего, мы знаем, что теперь появилась еще одно проклятое существо — в нашей бане! Банник говорил что-нибудь о реке? Он наверняка хотел употребить меня на ужин!
   — Я не думаю, что это мог быть водяной. Но я не верю ему. Это не совсем тот банник, который бы нам подошел. Ведь считается, что все они очень старые, а этот как раз молодой.
   Это были оборотни, подумал Петр. Только Бог знает, как они выглядели. Любой из них мог прийти в дом в облике Ууламетса, или Саши, или даже в его собственном. А Малыш, который мог бы распознать подобные существа, был вместе с ними в лесу. Ведь Малыш рычал на банника, если в тот момент его рычанье вообще что-нибудь означало. Он качнулся на болотистой почве, но удержал равновесие, ухватившись за коня.