Страница:
— Я не собираюсь переубеждать его… а об Ивешке мы поговорим завтра утром.
Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и понял, что Петр знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к вызову со стороны колдуна.
Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока тот не сказал без всякой тени насмешки:
— На самом деле, происходит что-то непонятное, и, кажется, действительно плохое. У меня достаточно сил, чтобы пользоваться волшебством в необходимых для меня пределах, но я уже сейчас чувствую ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают ли это лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что Ивешка находится к северу от нас, я знаю, что она покинула лодку, я знаю, что старый Гвиур почти рядом…
— Поближе к главному, — сказал Петр.
— Вот в этом-то все и состоит. Гвиур в сущности, прошу прощенья, хитрая змея, которую очень трудно поймать. Возможно, что это просто небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает подобные штучки. Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня и которое, как вы сами сказали, не отвечает на вопрос о том, что же случилось с лешими. Это главный вопрос с моей точки зрения. Поэтому нам следует отправиться на север и отыскать Ивешку, чтобы объяснить ей, что вы находитесь вместе со мной, иначе, если этого не сделать, она, вполне вероятно, может попасть в руки другого сумасшедшего, надеюсь, вам это понятно, чего никто из нас допустить не хочет.
Петр промолчал. Саша же думал о цветах, о свежеиспеченном хлебе, думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут же пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно.
Черневог продолжал:
— Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю, что найдутся силы, которые тут же устремятся ей на помощь. Вот почему прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен, что и вы будете делать то же самое.
Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах, о мышонке, который скребется под печкой.
«Петр», — мысленно обращался он, «не слушай его».
Но Черневог не оставлял его без внимания:
— Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет дать тебе совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый совет, без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли.
И действительно, боль прошла без всякого следа.
— Вот видишь? — очень мягко проговорил Черневог. — У нас есть все: безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть очень покладистым, если люди идут мне навстречу… Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь?
Изнутри дом казался значительно больше, чем снаружи. Бревенчатые стены были тщательно выскоблены, в комнатах висели занавески, расшитые вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок резал глаза. В печке, сложенной из речных камней, пылал огонь, а рядом, на дубовой полке, была расставлена серебряная посуда, около которой висели связки сушеных трав.
Это был дом, в котором жила Драга.
Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен лет назад, была по-прежнему молода и красива, ее длинные светлые косы были убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень похожими на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то украшала подол собственного платья.
Перед Ивешкой был ее же собственный нос, ее рот, ее подбородок, отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало и пугало ее.
А мать говорила:
— Да входи же, Ивешка. Дорогая, дай я помогу тебе раздеться, и садись… о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях…
Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с печкой, куда указала ей мать, но продолжала стоять не раздеваясь.
Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через плечо и сказала, обращаясь к ней:
— Может быть, тебе лучше умыться? — намекая, как предположила Ивешка, на ее перепачканное грязью лицо. Руки ее были грязными без всяких сомнений, не говоря уже о сапожках. Она никогда не позволила бы кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол: и Петра, и Сашу, и отца она всегда заставляла выносить грязную обувь за порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она почувствовала, что готова защищать эту грязь как собственное право на то, чтобы вновь выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности.
— Нет, спасибо, — сказал она.
— Хорошо, тогда присядь, — сказала мать и начала суетиться на кухне. — Садись, садись.
— Тебе не нужны лишние неприятности, — продолжала Ивешка. — Зачем же ты позвала меня сюда?
— Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает опасность.
— От кого? От тебя?
Драга наливала чай из самовара, расставляя серебряные чашки на серебряном подносе, а на небольшую тарелку положила медовые лепешки и поставила ее рядом с чашками.
Ивешка, так и не получив ответа, повторила свой вопрос:
— Так от тебя, мама?
Драга перенесла поднос к печке и уселась на край скамьи.
— Я знаю, твой отец наговорил столько ужасного про меня.
— Мой отец уже три года, как мертв, — коротко ответила дочь. — И почему только теперь, мама? Чего ты хочешь?
— Я хочу защитить тебя и моих будущих внуков.
Ивешка не хотела иметь определенного мнения по поводу ребенка до тех пор, пока не утвердилась в своих стремлениях, и, кроме того, она была со всех сторон окружена желаниями, каждое из которых вторгалось в происходящее внутри нее.
— Неужели всякий в этом мире может знать об этом? — резко спросила она.
— А ты не знала?
Ей хотелось побольше узнать о происходящем, и поэтому она с отчаянием пыталась разобраться в тех мыслях, которые то так, то этак устремлялись к ней от матери, настойчиво, как змеи, охотящиеся за яйцами.
И она ответила вполне внятно, тщательно подбирая слова:
— Нет, я не знала. Это, должно быть, случилось недавно.
— Да, несколько дней назад. Петр — отец ребенка?
— Что ты знаешь о нем?
— Ну, то что он обычный человек, очень добр к тебе, достаточно умен и вполне порядочен.
Это был не тот ответ, которого она ожидала. Ее отец, к примеру, никогда бы не сказал ничего подобного про Петра, и поэтому если один из ее родителей был согласен с ее собственным мнением, то это обстоятельство подталкивало ее задать вопрос обо всем том, что она слышала про Драгу, но она не должна была влезать во все это с такой легкостью, черт побери, конечно нет. Ее мать наверняка шпионила за ними и тайно подслушивала обо всех их делах.
— Ты напугана, — сказала Драга. — Вот, чай остынет, садись, присаживайся. Господи, ты выросла такой красавицей.
— Я была убита! Я много сотен лет пробыла призраком, мама, и где ты была тогда, когда я нуждалась в помощи?
— Но, радость моя, у меня тоже были свои беды.
— Да, ты спала с Кави Черневогом. И ты послала его в наш дом, чтобы ограбить отца и спать со мной, если бы у него это получилось…
— Это придумал сам Кави.
— Тогда он был еще мальчик, мама, а ты была во много-много раз старше его!
— Очаровательный и очень опасный мальчик. Я хотела, я все время хотела, дорогая моя, чтобы ты пришла ко мне, и мы жили бы вместе… Да я послала Кави: твой отец едва ли пустил бы меня на порог. Кави хотел, чтобы я научила его разным вещам, и я согласилась, если бы он согласился отправиться в ваш дом и увести тебя от твоего отца ко мне, что, разумеется, требовало согласия и с твоей стороны. Конечно, я думала о том, что он попытается овладеть тобой. Но у Кави не было намерений выполнить свое обещание. Он остался учиться у твоего отца, он попался на том, чего не должен был делать, и у него все-таки еще оставалась возможность выполнить то, что он обещал мне. Но вместо этого он убил тебя. Теперь ты понимаешь, что произошло? Он убил тебя, потому что нагородил и здесь и там горы лжи, а кроме того, он понимал как сильна была ты и как много ты могла рассказать мне. Он очень хорошо понимал, что если ты будешь жить рядом со мной, то мы будем все больше и больше сближаться и в какой-то момент у него не будет возможностей противостоять нам. Итак, он убил тебя, чтобы удержать от меня. Он пытался убить и меня, если бы я заранее не догадалась о его проделках.
— Убить тебя?
— Он был уже близок к этому. Я была уже очень слаба, почти беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь твоему отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я смогла шаг за шагом вернуться к жизни.
Это было правдоподобно. Это было абсолютно правдоподобно. Драга настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и, чтобы сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор, пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы подержать ее в руках.
— Без лепешек?
— Я не хочу есть.
— Ну, ну… — Мать взяла другую чашку, поставила поднос на полку и уселась, похлопывая по лавке. — Сядь сюда. Господи, после стольких лет ты стала такой привлекательной женщиной!
Ивешка продолжала стоять.
— Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть?
— Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что ты захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о чем ты не имеешь представления.
— Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам…
— Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен.
Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так, как и следовало. Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в руках и глядя в глаза матери, спросила:
— Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд?
— О многом.
— У меня есть час или около того.
— Тебе не жарко во всем этом?
— Давай переходить к делу, мама.
Драга отпила из чашки.
— Кави Черневог.
— И что с ним?
— Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с его приятелем.
— Это ложь!
— Я была очень осторожна, пытаясь обнаружить молодого Сашу в тот самый момент. Но ты должна была получить этот неприятный ответ… И позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с манерами своего отца и с моим умом, и оба этих дара в определенной степени достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу, чтобы ты была здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе с тобой, но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает обо мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь получить какую-то помощь теперь, когда лешие уснули.
Вот, чего не знала она. Остальное же…
Она решила вставить в общий разговор один маленький вопрос, в расчете, что он не принесет вреда, и сказала:
— Гвиур ползает на свободе. Водяной.
— Я его знаю. Где он?
— В твоих лесах, мама. Он служит тебе?
— Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И с тех пор, как Кави проснулся… я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он был в моих лесах. Где?
— Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы знать, потому что он достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там.
— Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все это. — Драга на мгновенье закрыла глаза и что-то пожелала. Неожиданно что-то большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по доскам, и огромный медведь просунул в комнату свой нос, а затем вошел косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином.
— Его зовут Бродячий, — сказала Драга. — И он — медведь.
Бродячий покачивался из стороны в сторону, вертел головой, угрюмо глядя в глаза Ивешке. На голове у него был огромный шрам, и шрамы поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах.
— У нас правонарушитель, Бродячий! — сказала Драга, затем встала и открыла дверь.
Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень.
— Этой ночью я забрала его в дом, — сказала Драга, — зная, что ты где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный малый, чтобы быть твоим сторожем… Может быть, наконец ты все-таки выпьешь чаю? За разговором чашка должно быть совсем остыла.
— Нет, все прекрасно. — Она поняла что являл собой Бродячий на самом деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что защищали его.
Итак, сердце ее матери было надежно защищено, в то время как ее собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь желаний, чтобы защитить его.
Мать в очередной раз сказала:
— Почему бы тебе не раздеться?
Они улеглись спать, не загасив огня и натянув парусину между двумя выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и сухо, что в какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога, читающего в отблесках огня, сводил все на нет, а что касается всего случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в желудке, которая была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что ничего страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким бы оно ни было, по-прежнему находилось на месте, и никакое сердце Черневога не смогло бы его заменить.
Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его лице.
— На этот раз это моя ошибка, — прошептал Саша, и явно хотел сделать что-то еще, о чем Петр не имел никакого понятия, кроме как по-прежнему продолжал ощущать тошноту в желудке.
Саша видимо отказался от мысли что-либо сделать и выглядел очень расстроенным.
— Не верь ему, — сказал он. — Делай все, что хочешь, только не вздумай начать верить ему.
— Вот черт, — прошептал Петр. — Что касается этого, то с меня хватит и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. — Он толкнул Сашу под ребра. — Давай спать. По крайней мере сегодня ночью нам не придется спать в пол-уха, чтобы следить за змеей. Мы чертовски хорошо знаем, где он есть.
Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего, на что он был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу:
— Давай спать, Петр.
Чертовски хитрый трюк выкинул малый, подумал Петр, просыпаясь на следующее утро от солнечных лучей.
Но, тем не менее, он был благодарен ему.
Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и понял, что Петр знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к вызову со стороны колдуна.
Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока тот не сказал без всякой тени насмешки:
— На самом деле, происходит что-то непонятное, и, кажется, действительно плохое. У меня достаточно сил, чтобы пользоваться волшебством в необходимых для меня пределах, но я уже сейчас чувствую ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают ли это лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что Ивешка находится к северу от нас, я знаю, что она покинула лодку, я знаю, что старый Гвиур почти рядом…
— Поближе к главному, — сказал Петр.
— Вот в этом-то все и состоит. Гвиур в сущности, прошу прощенья, хитрая змея, которую очень трудно поймать. Возможно, что это просто небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает подобные штучки. Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня и которое, как вы сами сказали, не отвечает на вопрос о том, что же случилось с лешими. Это главный вопрос с моей точки зрения. Поэтому нам следует отправиться на север и отыскать Ивешку, чтобы объяснить ей, что вы находитесь вместе со мной, иначе, если этого не сделать, она, вполне вероятно, может попасть в руки другого сумасшедшего, надеюсь, вам это понятно, чего никто из нас допустить не хочет.
Петр промолчал. Саша же думал о цветах, о свежеиспеченном хлебе, думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут же пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно.
Черневог продолжал:
— Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю, что найдутся силы, которые тут же устремятся ей на помощь. Вот почему прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен, что и вы будете делать то же самое.
Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах, о мышонке, который скребется под печкой.
«Петр», — мысленно обращался он, «не слушай его».
Но Черневог не оставлял его без внимания:
— Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет дать тебе совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый совет, без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли.
И действительно, боль прошла без всякого следа.
— Вот видишь? — очень мягко проговорил Черневог. — У нас есть все: безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть очень покладистым, если люди идут мне навстречу… Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь?
Изнутри дом казался значительно больше, чем снаружи. Бревенчатые стены были тщательно выскоблены, в комнатах висели занавески, расшитые вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок резал глаза. В печке, сложенной из речных камней, пылал огонь, а рядом, на дубовой полке, была расставлена серебряная посуда, около которой висели связки сушеных трав.
Это был дом, в котором жила Драга.
Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен лет назад, была по-прежнему молода и красива, ее длинные светлые косы были убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень похожими на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то украшала подол собственного платья.
Перед Ивешкой был ее же собственный нос, ее рот, ее подбородок, отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало и пугало ее.
А мать говорила:
— Да входи же, Ивешка. Дорогая, дай я помогу тебе раздеться, и садись… о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях…
Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с печкой, куда указала ей мать, но продолжала стоять не раздеваясь.
Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через плечо и сказала, обращаясь к ней:
— Может быть, тебе лучше умыться? — намекая, как предположила Ивешка, на ее перепачканное грязью лицо. Руки ее были грязными без всяких сомнений, не говоря уже о сапожках. Она никогда не позволила бы кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол: и Петра, и Сашу, и отца она всегда заставляла выносить грязную обувь за порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она почувствовала, что готова защищать эту грязь как собственное право на то, чтобы вновь выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности.
— Нет, спасибо, — сказал она.
— Хорошо, тогда присядь, — сказала мать и начала суетиться на кухне. — Садись, садись.
— Тебе не нужны лишние неприятности, — продолжала Ивешка. — Зачем же ты позвала меня сюда?
— Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает опасность.
— От кого? От тебя?
Драга наливала чай из самовара, расставляя серебряные чашки на серебряном подносе, а на небольшую тарелку положила медовые лепешки и поставила ее рядом с чашками.
Ивешка, так и не получив ответа, повторила свой вопрос:
— Так от тебя, мама?
Драга перенесла поднос к печке и уселась на край скамьи.
— Я знаю, твой отец наговорил столько ужасного про меня.
— Мой отец уже три года, как мертв, — коротко ответила дочь. — И почему только теперь, мама? Чего ты хочешь?
— Я хочу защитить тебя и моих будущих внуков.
Ивешка не хотела иметь определенного мнения по поводу ребенка до тех пор, пока не утвердилась в своих стремлениях, и, кроме того, она была со всех сторон окружена желаниями, каждое из которых вторгалось в происходящее внутри нее.
— Неужели всякий в этом мире может знать об этом? — резко спросила она.
— А ты не знала?
Ей хотелось побольше узнать о происходящем, и поэтому она с отчаянием пыталась разобраться в тех мыслях, которые то так, то этак устремлялись к ней от матери, настойчиво, как змеи, охотящиеся за яйцами.
И она ответила вполне внятно, тщательно подбирая слова:
— Нет, я не знала. Это, должно быть, случилось недавно.
— Да, несколько дней назад. Петр — отец ребенка?
— Что ты знаешь о нем?
— Ну, то что он обычный человек, очень добр к тебе, достаточно умен и вполне порядочен.
Это был не тот ответ, которого она ожидала. Ее отец, к примеру, никогда бы не сказал ничего подобного про Петра, и поэтому если один из ее родителей был согласен с ее собственным мнением, то это обстоятельство подталкивало ее задать вопрос обо всем том, что она слышала про Драгу, но она не должна была влезать во все это с такой легкостью, черт побери, конечно нет. Ее мать наверняка шпионила за ними и тайно подслушивала обо всех их делах.
— Ты напугана, — сказала Драга. — Вот, чай остынет, садись, присаживайся. Господи, ты выросла такой красавицей.
— Я была убита! Я много сотен лет пробыла призраком, мама, и где ты была тогда, когда я нуждалась в помощи?
— Но, радость моя, у меня тоже были свои беды.
— Да, ты спала с Кави Черневогом. И ты послала его в наш дом, чтобы ограбить отца и спать со мной, если бы у него это получилось…
— Это придумал сам Кави.
— Тогда он был еще мальчик, мама, а ты была во много-много раз старше его!
— Очаровательный и очень опасный мальчик. Я хотела, я все время хотела, дорогая моя, чтобы ты пришла ко мне, и мы жили бы вместе… Да я послала Кави: твой отец едва ли пустил бы меня на порог. Кави хотел, чтобы я научила его разным вещам, и я согласилась, если бы он согласился отправиться в ваш дом и увести тебя от твоего отца ко мне, что, разумеется, требовало согласия и с твоей стороны. Конечно, я думала о том, что он попытается овладеть тобой. Но у Кави не было намерений выполнить свое обещание. Он остался учиться у твоего отца, он попался на том, чего не должен был делать, и у него все-таки еще оставалась возможность выполнить то, что он обещал мне. Но вместо этого он убил тебя. Теперь ты понимаешь, что произошло? Он убил тебя, потому что нагородил и здесь и там горы лжи, а кроме того, он понимал как сильна была ты и как много ты могла рассказать мне. Он очень хорошо понимал, что если ты будешь жить рядом со мной, то мы будем все больше и больше сближаться и в какой-то момент у него не будет возможностей противостоять нам. Итак, он убил тебя, чтобы удержать от меня. Он пытался убить и меня, если бы я заранее не догадалась о его проделках.
— Убить тебя?
— Он был уже близок к этому. Я была уже очень слаба, почти беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь твоему отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я смогла шаг за шагом вернуться к жизни.
Это было правдоподобно. Это было абсолютно правдоподобно. Драга настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и, чтобы сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор, пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы подержать ее в руках.
— Без лепешек?
— Я не хочу есть.
— Ну, ну… — Мать взяла другую чашку, поставила поднос на полку и уселась, похлопывая по лавке. — Сядь сюда. Господи, после стольких лет ты стала такой привлекательной женщиной!
Ивешка продолжала стоять.
— Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть?
— Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что ты захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о чем ты не имеешь представления.
— Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам…
— Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен.
Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так, как и следовало. Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в руках и глядя в глаза матери, спросила:
— Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд?
— О многом.
— У меня есть час или около того.
— Тебе не жарко во всем этом?
— Давай переходить к делу, мама.
Драга отпила из чашки.
— Кави Черневог.
— И что с ним?
— Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с его приятелем.
— Это ложь!
— Я была очень осторожна, пытаясь обнаружить молодого Сашу в тот самый момент. Но ты должна была получить этот неприятный ответ… И позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с манерами своего отца и с моим умом, и оба этих дара в определенной степени достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу, чтобы ты была здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе с тобой, но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает обо мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь получить какую-то помощь теперь, когда лешие уснули.
Вот, чего не знала она. Остальное же…
Она решила вставить в общий разговор один маленький вопрос, в расчете, что он не принесет вреда, и сказала:
— Гвиур ползает на свободе. Водяной.
— Я его знаю. Где он?
— В твоих лесах, мама. Он служит тебе?
— Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И с тех пор, как Кави проснулся… я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он был в моих лесах. Где?
— Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы знать, потому что он достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там.
— Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все это. — Драга на мгновенье закрыла глаза и что-то пожелала. Неожиданно что-то большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по доскам, и огромный медведь просунул в комнату свой нос, а затем вошел косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином.
— Его зовут Бродячий, — сказала Драга. — И он — медведь.
Бродячий покачивался из стороны в сторону, вертел головой, угрюмо глядя в глаза Ивешке. На голове у него был огромный шрам, и шрамы поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах.
— У нас правонарушитель, Бродячий! — сказала Драга, затем встала и открыла дверь.
Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень.
— Этой ночью я забрала его в дом, — сказала Драга, — зная, что ты где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный малый, чтобы быть твоим сторожем… Может быть, наконец ты все-таки выпьешь чаю? За разговором чашка должно быть совсем остыла.
— Нет, все прекрасно. — Она поняла что являл собой Бродячий на самом деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что защищали его.
Итак, сердце ее матери было надежно защищено, в то время как ее собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь желаний, чтобы защитить его.
Мать в очередной раз сказала:
— Почему бы тебе не раздеться?
Они улеглись спать, не загасив огня и натянув парусину между двумя выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и сухо, что в какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога, читающего в отблесках огня, сводил все на нет, а что касается всего случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в желудке, которая была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что ничего страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким бы оно ни было, по-прежнему находилось на месте, и никакое сердце Черневога не смогло бы его заменить.
Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его лице.
— На этот раз это моя ошибка, — прошептал Саша, и явно хотел сделать что-то еще, о чем Петр не имел никакого понятия, кроме как по-прежнему продолжал ощущать тошноту в желудке.
Саша видимо отказался от мысли что-либо сделать и выглядел очень расстроенным.
— Не верь ему, — сказал он. — Делай все, что хочешь, только не вздумай начать верить ему.
— Вот черт, — прошептал Петр. — Что касается этого, то с меня хватит и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. — Он толкнул Сашу под ребра. — Давай спать. По крайней мере сегодня ночью нам не придется спать в пол-уха, чтобы следить за змеей. Мы чертовски хорошо знаем, где он есть.
Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего, на что он был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу:
— Давай спать, Петр.
Чертовски хитрый трюк выкинул малый, подумал Петр, просыпаясь на следующее утро от солнечных лучей.
Но, тем не менее, он был благодарен ему.
21
Ивешка проснулась, внутренне сжавшись от испуга, и увидела себя в уютном окружении подушек и одеял, чем-то напоминавших милое гнездышко, но охватившее ее ощущение холодного страха так и не проходило: она не помнила ни того, как уснула, ни того, как оказалась в этой кровати, которая, это было ясно, находилась в доме ее матери. Каким-то образом на ней оказалась белая ночная рубашка, непонятно как она была вымыта и разута, а в ее косы были вплетены голубые ленты. За занавеской раздавалось какое-то движенье и звон посуды. В доме пахло приготовлениями к завтраку.
— Мама? — с нескрываемым раздражением воскликнула она, спустила ноги с кровати и тщетно пыталась отыскать свои вещи, сапожки и одежду, все, в чем она явилась в этот дом. Но на деревянном колышке висел лишь легкий халат. Она накинула его и ринулась на кухню.
Мать взглянула на нее, размешивая что-то ложкой в котле, и сказала:
— Садись за стол, радость моя.
— Мама, а где же мои вещи?
— Сначала мы позавтракаем.
Тем не менее, Ивешка обошла комнату, заглядывая под лавки и за занавески.
— Тарелки находятся в буфете, — сказала Драга.
— Где моя одежда, черт побери? Где все мои вещи?
— Ты разговариваешь, как твой отец. — Драга кивнула в сторону соседней занавески. — Все твои вещи там, твои сапожки уже вычищены и стоят за дверью, а одежда сохнет. Ты большая лежебока, дорогая моя.
Ивешка подошла к занавешенному шкафу, вытащила оттуда свою поклажу и разложила все это на лавке против огня, а мать здесь же, рядом, возилась со сковородой, укладывала на нее лепешки. Затем Ивешка подошла к двери, открыла ее, взяла свои сапожки и стоя около открытой двери начала одевать их.
— Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь.
— Мне нужна моя одежда, — сказала она, закрыла дверь и прямо в сапожках и халате пошла через поляну от солнечных лучей чтобы собрать одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса.
Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на лодке. Она не могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась в постели, просто уснула как мертвая прошлой ночью, и поэтому естественно предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее, причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы.
Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды, как услышала громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на цыпочках, и увидела, как из-за дерева появился медведь и уставился на нее.
— Какая ты прелесть, Бродячий, — сказала она, даже не пытаясь ровным счетом ничего пожелать в его сторону, зная как осторожно следует вести себя в колдовской компании. — Ты просто славный малый.
Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом посматривая на медведя. А тот шел все быстрее и быстрее, угрюмо наклонив голову, и угрожающе рычал.
— Мама! — закричала она.
А затем бросилась к двери и распахнула ее, когда медведь был уже рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку в тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой.
Мать в этот момент все еще занималась лепешками.
— Бродячий, — окликнула медведя Драга, выпрямляясь. И Ивешка услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался около двери. — После завтрака, — сказала мать, — отнесешь ему пару лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а то мне некуда сложить лепешки.
Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все это на лошадей. Черневог подхватил мешок с книгами и с горшками, в которых хранились сушеные травы, что означало, что он собирался руководить всем сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком случае с горечью подумал Петр.
Точно так же, безошибочно, он сообразил, какой именно лошадью воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться к лошадям, то Петр старался держать рот на замке и не собирался открывать его и впредь, в глубине души желая, чтобы Волк проявил соответствующую моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы ему шею. Но сама мысль о том, что Черневог может причинить лошади какой-нибудь вред или опутать ее колдовством, убедили его в том, что не следует провоцировать его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр привязал поводья, стараясь вообще ни о чем не думать.
— Петр, — сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной воле, что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. — Нет, — поспешно ответил Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы. Он очень хорошо знал хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе, и если уж так случилось, что сегодняшним утром Черневог наметил его своей жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один из них, чем они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть голову перед мерзавцем, чем, бросая ему бесполезный вызов, позволить отыскать одну за другой следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все.
Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные концы на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая ему помочь забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая, чего же хочет этот человек.
— Ну же, — сказал Черневог.
Петр, все еще сомневаясь, качнул пару раз головой, повернулся и ухватил Волка рукой за гриву.
На какой-то миг его остановил холодный страх от одной мысли о присутствии Черневога за его спиной. Но что-то очень сильное заставляло его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не потерял терпения.
Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу в лицо, уверенный, что один из этих побуждающих к действию толчков принадлежал Саше, а другой Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это продолжать стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений.
— Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь? — спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие, образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать мгновенную войну… или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и поэтому он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил Сашу в покое. И тогда он неожиданно толкнул Черневога. Тот повернулся и взглянул ему прямо в лицо, и после этого Петр уже не смог сделать очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий.
— Прекрати это! — закричал Саша.
Дыхание восстановилось, а Черневог сказал:
— Никогда не делай этого впредь. — И Петр волей-неволей повернулся на подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть на спину Волка.
Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил на себе Волк, протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку и помог забраться на коня.
Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги на ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и за рубашку Петра устроился наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту в желудке, которая означала, что два колдуна хотят от него самых что ни на есть противоположных вещей.
Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая, что малый знал, что он делает, если даже это и убьет его…
Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову и начал двигаться в направлении, которого хотел скорее всего Черневог. Все это почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему не нравилось, что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать у себя ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи.
«Ведь это его сердце», — подумал Петр, — «как бы это не ощущалось. Это его проклятое, съежившееся сердце…"
— Отпусти его! — продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку рядом с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась в сторону. — Петр! — закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. — Черт побери, не смей этого делать с ним!
… Но темное пятно лишь чуть отклонилось в сторону, скорее всего, будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее место для отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова, и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все еще было что-то.
— Он в полной безопасности, — сказал Черневог, и эти слова как раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их в тот самый момент, а Хозяюшка выровняла шаг и стала вести себя относительно спокойно. — Нет никаких причин для беспокойства, — едва слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. — Я не причиню тебе никакого вреда, у меня и в помине нет намерений чем-то навредить тебе…
Неожиданно он почувствовал, как его пробирает холод. Сейчас его окружал уже не тот прозрачный лесок, сквозь который они ехали, сплошь состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания о недавнем. Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил, как Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой, увидел и себя, стоявшего там же, в нерешительности, не знавшего что же предпочтительнее сделать в тот момент.
Он чувствовал себя так, будто ничего не произошло за последние несколько лет, будто этих лет вообще не было, а он был все тем же маленьким оборвышем, у которого не было никого, кроме пьяницы-отца, который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то на несколько дней.
Несмотря на это, он по-своему заботился о нем, черт побери: он припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом нередко, Боже мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не пришлось переживать очередную страшную ночь…
И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из вечеров в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно такое же холодное пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез на крышу «Оленихи», чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше, когда он едва не сорвался вниз.
Они напоили его, и скорее всего не из-за сострадания к нему. Он потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и те, которых был достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил его в неглубокую могилу, на которой никто не поставил креста.
Даже он сам. Он пришел туда лишь в середине следующего дня, чтобы посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что он чувствовал, стоя там, было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не будет пугать его.
Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался на этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни, может быть раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед собой расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь на этот единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он сорвался, то весь мир с восторгом ожидал бы его падения вниз…
— Мама? — с нескрываемым раздражением воскликнула она, спустила ноги с кровати и тщетно пыталась отыскать свои вещи, сапожки и одежду, все, в чем она явилась в этот дом. Но на деревянном колышке висел лишь легкий халат. Она накинула его и ринулась на кухню.
Мать взглянула на нее, размешивая что-то ложкой в котле, и сказала:
— Садись за стол, радость моя.
— Мама, а где же мои вещи?
— Сначала мы позавтракаем.
Тем не менее, Ивешка обошла комнату, заглядывая под лавки и за занавески.
— Тарелки находятся в буфете, — сказала Драга.
— Где моя одежда, черт побери? Где все мои вещи?
— Ты разговариваешь, как твой отец. — Драга кивнула в сторону соседней занавески. — Все твои вещи там, твои сапожки уже вычищены и стоят за дверью, а одежда сохнет. Ты большая лежебока, дорогая моя.
Ивешка подошла к занавешенному шкафу, вытащила оттуда свою поклажу и разложила все это на лавке против огня, а мать здесь же, рядом, возилась со сковородой, укладывала на нее лепешки. Затем Ивешка подошла к двери, открыла ее, взяла свои сапожки и стоя около открытой двери начала одевать их.
— Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь.
— Мне нужна моя одежда, — сказала она, закрыла дверь и прямо в сапожках и халате пошла через поляну от солнечных лучей чтобы собрать одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса.
Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на лодке. Она не могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась в постели, просто уснула как мертвая прошлой ночью, и поэтому естественно предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее, причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы.
Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды, как услышала громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на цыпочках, и увидела, как из-за дерева появился медведь и уставился на нее.
— Какая ты прелесть, Бродячий, — сказала она, даже не пытаясь ровным счетом ничего пожелать в его сторону, зная как осторожно следует вести себя в колдовской компании. — Ты просто славный малый.
Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом посматривая на медведя. А тот шел все быстрее и быстрее, угрюмо наклонив голову, и угрожающе рычал.
— Мама! — закричала она.
А затем бросилась к двери и распахнула ее, когда медведь был уже рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку в тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой.
Мать в этот момент все еще занималась лепешками.
— Бродячий, — окликнула медведя Драга, выпрямляясь. И Ивешка услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался около двери. — После завтрака, — сказала мать, — отнесешь ему пару лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а то мне некуда сложить лепешки.
Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все это на лошадей. Черневог подхватил мешок с книгами и с горшками, в которых хранились сушеные травы, что означало, что он собирался руководить всем сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком случае с горечью подумал Петр.
Точно так же, безошибочно, он сообразил, какой именно лошадью воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться к лошадям, то Петр старался держать рот на замке и не собирался открывать его и впредь, в глубине души желая, чтобы Волк проявил соответствующую моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы ему шею. Но сама мысль о том, что Черневог может причинить лошади какой-нибудь вред или опутать ее колдовством, убедили его в том, что не следует провоцировать его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр привязал поводья, стараясь вообще ни о чем не думать.
— Петр, — сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной воле, что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. — Нет, — поспешно ответил Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы. Он очень хорошо знал хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе, и если уж так случилось, что сегодняшним утром Черневог наметил его своей жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один из них, чем они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть голову перед мерзавцем, чем, бросая ему бесполезный вызов, позволить отыскать одну за другой следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все.
Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные концы на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая ему помочь забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая, чего же хочет этот человек.
— Ну же, — сказал Черневог.
Петр, все еще сомневаясь, качнул пару раз головой, повернулся и ухватил Волка рукой за гриву.
На какой-то миг его остановил холодный страх от одной мысли о присутствии Черневога за его спиной. Но что-то очень сильное заставляло его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не потерял терпения.
Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу в лицо, уверенный, что один из этих побуждающих к действию толчков принадлежал Саше, а другой Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это продолжать стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений.
— Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь? — спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие, образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать мгновенную войну… или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и поэтому он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил Сашу в покое. И тогда он неожиданно толкнул Черневога. Тот повернулся и взглянул ему прямо в лицо, и после этого Петр уже не смог сделать очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий.
— Прекрати это! — закричал Саша.
Дыхание восстановилось, а Черневог сказал:
— Никогда не делай этого впредь. — И Петр волей-неволей повернулся на подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть на спину Волка.
Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил на себе Волк, протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку и помог забраться на коня.
Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги на ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и за рубашку Петра устроился наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту в желудке, которая означала, что два колдуна хотят от него самых что ни на есть противоположных вещей.
Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая, что малый знал, что он делает, если даже это и убьет его…
Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову и начал двигаться в направлении, которого хотел скорее всего Черневог. Все это почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему не нравилось, что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать у себя ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи.
«Ведь это его сердце», — подумал Петр, — «как бы это не ощущалось. Это его проклятое, съежившееся сердце…"
— Отпусти его! — продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку рядом с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась в сторону. — Петр! — закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. — Черт побери, не смей этого делать с ним!
… Но темное пятно лишь чуть отклонилось в сторону, скорее всего, будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее место для отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова, и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все еще было что-то.
— Он в полной безопасности, — сказал Черневог, и эти слова как раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их в тот самый момент, а Хозяюшка выровняла шаг и стала вести себя относительно спокойно. — Нет никаких причин для беспокойства, — едва слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. — Я не причиню тебе никакого вреда, у меня и в помине нет намерений чем-то навредить тебе…
Неожиданно он почувствовал, как его пробирает холод. Сейчас его окружал уже не тот прозрачный лесок, сквозь который они ехали, сплошь состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания о недавнем. Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил, как Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой, увидел и себя, стоявшего там же, в нерешительности, не знавшего что же предпочтительнее сделать в тот момент.
Он чувствовал себя так, будто ничего не произошло за последние несколько лет, будто этих лет вообще не было, а он был все тем же маленьким оборвышем, у которого не было никого, кроме пьяницы-отца, который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то на несколько дней.
Несмотря на это, он по-своему заботился о нем, черт побери: он припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом нередко, Боже мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не пришлось переживать очередную страшную ночь…
И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из вечеров в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно такое же холодное пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез на крышу «Оленихи», чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше, когда он едва не сорвался вниз.
Они напоили его, и скорее всего не из-за сострадания к нему. Он потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и те, которых был достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил его в неглубокую могилу, на которой никто не поставил креста.
Даже он сам. Он пришел туда лишь в середине следующего дня, чтобы посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что он чувствовал, стоя там, было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не будет пугать его.
Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался на этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни, может быть раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед собой расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь на этот единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он сорвался, то весь мир с восторгом ожидал бы его падения вниз…