В 1993 году, провожая бывшего радиста Леонида Львовича Кербера, доктора и профессора, в последний путь, я размышлял о такой его самоуверенности и все же остался при своем мнении. Не в его силах было обеспечить безотказность одного из моторов. Чекисты спасли Кербера от гибели в Арктике и тем подарили ему дополнительно пятьдесят шесть лет жизни.
   В том же августе 1937 года был арестован Алкснис, Моя встреча с ним на Щелковском аэродроме 12 августа была последней. С лучшими командными кадрами Красной Армии карательные органы расправлялись быстро и беспощадно. По официальным данным открытых справочных изданий, жизнь Алксниса оборвалась в 1938 году. Несмотря на последующую реабилитацию никаких сведений о дате и месте его расстрела не сообщалось.
   В период 1929-1937 годов советская авиация совершила качественный и количественный скачок.
   Всего за восемь лет были разработаны, освоены в серийном производстве и приняты на вооружение ВВС и в гражданской авиации получившие всемирную известность самолеты: бомбардировщики ТБ-3 (АНТ-6), СБ (АНТ-40), ДБ-3 (ЦКБ-30), ТБ-7 (АНТ-42), ДБ-А (в небольшой серии), разведчики Р-5 и Р-6, истребители И-16, И-15, И-153, учебный У-2 (По-2). Кроме того, многие самолеты были созданы только в одном-двух экземплярах и не пошли в серию – не хватало мощностей промышленности. Были среди них эпохальные по своим выдающимся параметрам: АНТ-25, «Максим Горький», ТБ-4 и многие другие.
   В целом 30-е годы, в начале которых наша авиация стартовала с большим отставанием от зарубежного уровня, принесли много славы советским конструкторам и особенно летчикам.
   Авиационная молодость всех коллективов главных конструкторов авиации, обеспечивших через семь лет победу в Великой Отечественной войне, так или иначе связана с именами Тухачевского и Алксниса. Это были талантливые и дальновидные руководители, заботившиеся о комплексном, всестороннем развитии воздушного флота, державшие тесный контакт с авиационными КБ, промышленностью, много сделавшие для совершенствования боевой подготовки летчиков и освоения новой отрасли техники.
   Задолго до появления ракетных установок в сухопутных войсках самолеты вооружались РСами – ракетными снарядами. Это безусловная заслуга военных руководителей Военно-Воздупшых Сил тех лет. Они первыми оценили разработки Ленинградской газодинамической лаборатории и РНИИ. Самолеты получили ракетное вооружение на четыре года раньше сухопутных сил.
   К концу 1937 года наши ВВС насчитывали 8000 самолетов всех классов, в том числе 2400 тяжелых и скоростных бомбардировщиков, больше половины которых выпустил завод № 22. В Москве, Казани, Куйбышеве, Воронеже, Комсомольске-на-Амуре, Горьком, Рыбинске, Киеве и других городах строились крупные предприятия авиационной отрасли, состояние которой отражало в то время уровень технического прогресса. Однако в период, когда Советский Союз действительно мог догнать и перегнать промышленно развитые страны, были начаты массовые репрессии, которые нанесли тяжелейший удар по научно-техническому прогрессу.
   В этой связи скажу еще раз о роли личности в нашей истории.
   Алкснис первым, за пять лет до нападения фашистской Германии, пророчески указывал на опасность внезапного нападения агрессора на аэродромы с самого начала военных действий, в целях завоевания безраздельного господства в воздухе. В 1936 году Алкснис писал наркому Ворошилову: «Аэродромы Военно-Воздушных Сил с первых же часов войны являются главным объектом нападения авиации противника».
   Немцы подтвердили правоту Алксниса, уничтожая наши самолеты на наших аэродромах в первые же часы войны. Первый сокрушительный удар по нашей авиации немцы нанесли, застав ее неподвижной на аэродромах. Несколько тысяч (точных цифр нет до сих пор) наших самолетов оказались выведенными из строя в первые дни войны, в то время как потери немцев были ничтожны. Вслед за этим города, стратегические центры, сухопутные войска остались беззащитными перед немецкой авиацией, которая без боя получила абсолютное господство в воздухе.
   После ареста Алксниса начальником Военно-Воздушных Сил в декабре 1937 года был назначен А.Д.Локтионов, командовавший до этого Среднеазиатским военным округом. Через два года, в ноябре 1939 года, ВВС возглавил Я.В. Смушкевич – дважды Герой Советского Союза, бывший командир авиабригады, герой войны в Испании, участвовавший в боях на реке Халхин-Гол, на Карельском перешейке.
   Болховитинов, регулярно общавшийся с высшими командирами ВВС, в своем узком кругу рассказывал: «Там атмосфера полного непонимания, но наступает некоторое просветление. Смушкевич – боевой летчик, с большим кругозором и пониманием перспективы. С ним встречаться интересно и полезно». Отзывы о Смушкевиче, которые я в числе других сотрудников слышал от Болховитинова, подтверждаются воспоминаниями Шахурина, который был назначен наркомом авиационной промышленности в 1940 году. Он писал: «Среди многих авиационных командиров высоких рангов, с которыми сводила судьба, я не встречал человека такой отваги, такой смелости суждений, такого обаяния, каким обладал Смушкевич». Свое мнение Смушкевич отстаивал смело и настойчиво, даже при встречах со Сталиным. По мнению Шахурина, эти встречи определили ту программу расширения авиационного производства, которое сыграло большую роль в войне. Смушкевич возглавлял ВВС меньше года и был расстрелян.
   Осенью 1940 года начальником ВВС был назначен П.В. Рычагов. Летчик-истребитель, Герой Советского Союза, тоже отличившийся в боях в Испании, у озера Хасан, в войне с Финляндией, Рычагов только в начале 30-х годов окончил летную школу и совершенно не представлял всего многообразия и всего комплекса проблем, стоявших перед «самой лучшей в мире» авиацией накануне войны. Примерно так отзывалась о своем высоком начальнике солидная профессура Военно-воздушной академии. Рычагова постигла судьба предыдущих начальников ВВС.
   Наконец, в апреле 1941 года начальником ВВС был назначен П.Ф. Жигарев – единственный из всех своих предшественников, окончивший ВВА имени Н.Е. Жуковского. До своего назначения он был начальником управления боевой подготовки ВВС.
   За три с половиной предвоенных года сменились пять начальников Военно-Воздушных Сил! Только Алкснис в этой должности продержался более пяти лет и имел возможность проводить определенную стратегическую доктрину, был в тесном контакте с конструкторами самолетов, знал, что от них требовать.
   Сталинское руководство отлично понимало, сколь велико значение науки для сохранения экономического и политического суверенитета страны, для обеспечения исторических интересов ее народов. И в то же время действовало так, словно стремилось доказать, «что все действительное неразумно». Интеллектуальное опережение, имевшееся в СССР до 1937-1938 годов, постепенно исчезало в результате истребления наиболее прогрессивно мыслящей военной интеллигенции. Это явилось одной из причин тяжелых военных поражений, которые мы потерпели в 1941-1942 годах.
   За три с половиной года до начала войны практически некому было серьезно, компетентно, с чувством государственной ответственности обдумать и реализовать государственную политику в важнейших для предстоящей войны видах вооружений.
   Один за другим сменялись военные руководители ВВС, а вместе с этим и тысячи нижестоящих опытных командиров вплоть до командиров авиационных полков и эскадрилий.
   В промышленности после гибели Баранова, ареста Туполева, а вслед за этим и заместителя наркома Кагановича, загадочного самоубийства Орджоникидзе была дезорганизована ритмичная работа заводов, а разработка новых опытных и перспективных конструкций в значительной части пошла самотеком без жесткого контроля со стороны военных заказчиков. Туполевское ЦКБ-29 теперь подчинялось Берии, и он, якобы по указаниям Сталина, диктовал конструкторам, какой самолет они должны разрабатывать. Эта технология руководства коллективом Туполева очень живо описана в упомянутых воспоминаниях Кербера о работе в «шарашке».
   Печальный опыт полета самолета Н-209 показал, сколь необходима авиации надежная радиосвязь. Репрессии значительно ослабили всю нашу технику связи и радиотехнику. Уже во время войны с Финляндией проявились вопиющие недостатки нашей техники связи, несмотря на достижения наших ученых в области радиотехники.
   В первые же дни войны проявилось наше отставание от немецкой техники связи вообще и в авиации в частности. Самолетные приемопередающие станции были сложны и невысокого качества. Использовались диапазоны главным образом коротких и средних волн. Радиостанции ставились только на самолетах командиров эскадрилий. Например, в Московском военном округе на 1 января 1940 года радиостанции стояли только на 43 самолетах-истребителях из 583. Основным видом связи в воздухе являлись сигнальные ракеты и покачивание крыльями. Системы земного радио обеспечения в сложных метеорологических условиях и ночью только разрабатывались. Отсутствие радиосредств на земле и в воздухе в первый год войны привело к дополнительным потерям. Во многих случаях делалось невозможным управление полетами, воздушным боем, приведение на свой аэродром ночью или в плохую погоду. Только во время войны появилось управление самолетами по радио внутри группы, наведение с земли и элементарная радионавигация. Я останавливаюсь на этой проблеме потому, что имел к радиосвязи в авиации в период войны самое прямое отношение.
   На общих собраниях Академии наук мы часто сидим рядом с моим товарищем по студенческим годам – академиком Поспеловым. Роясь в старых бумагах, я нашел у себя его записки по поводу философии Гегеля. Возвратив их автору через 50 лет, я спросил, что он думает теперь по этому поводу. «Все это чепуха!» – сказал Гермоген Сергеевич Поспелов – академик, генерал, специалист по созданию систем искусственного интеллекта.

Глава 2. ВТОРАЯ МИРОВАЯ
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ К БОЛХОВИТИНОВУ

   Осенью 1938 года я стал стопроцентным студентом, освободившись полностью от производственных забот.
   Профессорско-преподавательский состав МЭИ по профилирующим дисциплинам был тесно связан с промышленностью. Для многих преподавателей деятельность совмещалась с научно-исследовательской работой в отраслевых институтах и КБ. Семинары и даже экзамены у нас иногда носили характер острых дискуссий.
   Курс специальных электрических машин вел профессор Андрей Николаевич Ларионов. По его заданию я выполнил курсовой проект генератора переменного тока с возбуждением от постоянных магнитов. Ларионов был главным разработчиком электростанции для самого большого в мире, но трагически погибшего самолета «Максим Горький». Научные интересы Ларионова выходили далеко за ограниченные рамки учебного курса электрических спецмашин. Его заказчики из КБ Туполева жили и работали на той же улице, где он читал нам лекции. Но теперь, будучи зеками, они были ему недоступными и сотрудничество с ними исключалось. Он мечтал о дальнейшем практическом развитии идей применения на самолетах электрических генераторов переменного тока повышенной частоты и повышенного напряжения. В моем лице он обрел страстного поклонника этих идей.
   Я не потерял связи с Болховитиновым, который после гибели Н-209 большую часть времени проводил в Казани. Он меня обнадежил, что если я не вернусь на завод № 22, то мне всегда обеспечена работа в его ОКБ. Болховитинов заверил, что в 1939 году наверняка состоится возвращение его коллектива в Москву или ее ближайшие окрестности.
   Друзья и соратники нашего патрона по академии не прекращали работ над проектом нового скоростного дальнего бомбардировщика. Несмотря на смену власти, в Наркомате авиационной промышленности и высших военных кругах теплилась надежда, что на разработку новой тяжелой машины средства найдутся, тем более что американцы и англичане не только не сворачивают, но развивают это направление.
   Патрон, конечно же, был не обычный главный конструктор. Работая в Казани, он руководил дипломными проектами студентов МАИ и слушателей ВВА имени Н.Е. Жуковского. При этом выбирал или предлагал наиболее сумасшедшие идеи. Когда я заикнулся о системе переменного тока, он загорелся – новая идея, он гарантирует свою поддержку. Болховитинов всегда находил время, чтобы выслушать и обсудить новаторскую идею. Никогда я не слышал, чтобы он говорил «чепуха, из этого ничего не выйдет». К нему с «чепухой» и не обращались.
   Ларионова я обнадежил возможностью найти средства на проектирование системы переменного тока для тяжелого самолета. Приступая к такой работе, я просил его быть руководителем моего дипломного проекта. Он согласился, и мы начали с разработки генератора.
   Дальше все пошло как в сказке.
   В начале 1939 года Болховитинов действительно вернулся из Казани. Все КБ обосновалось в Химках на заводе № 84. Этот завод осваивал в серийном производстве транспортный двухмоторный самолет по лицензии американской фирмы «Дуглас». Хотя самолет был точнейшей копией американского «Дугласа» DC-3, тем не менее ему у нас было присвоено наименование Ли-2, от начальных букв фамилии Б.П. Лисунова, который был главным инженером на заводе № 84.
   Как только Болховитинов обосновался в Химках, я был зачислен к нему на работу с сокращенной рабочей неделей. Мне была поручена разработка всей системы электрооборудования самолета на переменном токе. Самолет пока что представлялся в самом общем виде, но по проекту это должен был быть самый дальний, самый быстрый, самый высотный и самый вооруженный бомбардировщик в мире.
   ОКБ Болховитинова не прижилось на заводе № 84. Для серийного завода, воспроизводящего американский самолет, это была чужеродная организация. Патрон очень не любил ходить по коридорам власти и выпрашивать элементарные блага для своего коллектива. Там, где работали локтями, его легко можно было вытолкать и оттеснить. При наскоках снизу о необходимости пробить в наркомате тот или иной вопрос он любил охлаждать особенно активных таким изречением: «Кто торопится, пусть спешит, а мы с вами будем работать». Тем не менее он пробил решение о строительстве рядом с заводом № 84 нового завода № 293.
   Так мы получили в Химках новую площадку под строительство, а Болховитинов стал директором и главным конструктором завода № 293 Наркомата авиационной промышленности.
   На новой площадке ранее размещался «Фотолет» – организация, занимавшаяся аэрофотосъемкой. В ее скромных деревянных зданиях с трудом разместились конструкторские бригады. Рядом началось строительство большого опытного завода. В начале 1940 года завод уже начал работать.
   Приступив к новой работе, я отвоевал небольшую комнату в старом здании «Фотолета» и получил право заключать договоры на разработку и поставку элементов системы переменного тока для будущего бомбардировщика.
   Основным смежником я выбрал электромашинную лабораторию Всесоюзного электротехнического института имени Ленина. Научным руководителем лаборатории был академик Клавдий Ипполитович Шенфер – специалист мирового класса в области электрических машин. При первой встрече он сразу оценил и проблематичность, и перспективность темы. Лично участвовать в работе Шенфер отказался, мотивируя тем, что он загружен исследованиями по асинхронным электрическим машинам, но предложил мне сделать доклад для «молодой» части лаборатории. Инженерный состав лаборатории встретил мои предложения с большим интересом. Особую активность проявили конструктор машин Борис Садовский и специалист по расчету машин Теодор Сорокер. Спустя год после начала совместной деятельности я убедился, что их творческий вклад придает моей голубой мечте вполне реальные очертания. Коллектив лаборатории разработал генераторы, электродвигатели, мотор-генераторы, приводные механизмы в виде редукторов с встроенными двигателями, дистанционные переключатели и многое другое.
   Глядя с сегодняшних высот на задуманную в 1938 году систему, должен признать, что в целом это была интересная и увлекательная техническая авантюра. Предстояло решить сотни труднейших технических проблем, часть которых не получила удовлетворительной реализации и по сей день.
   Выбрав систему трехфазного переменного тока частотой 500 герц, напряжением 48 вольт, мы долго изобретали методы стабилизации. Стабилизатор напряжения придумали и проверили сравнительно быстро. Со стабилизацией частоты возникли, казалось бы, непреодолимые трудности. Генераторы приводились от авиационных моторов, скорость вращения которых изменялась в очень широком диапазоне. Частота тока на выходе генератора при номинале 500 герц должна поддерживаться с ошибкой не более ±10 герц.
   Как же этого добиться? Было изучено множество идей. Остановились на гидравлическом преобразователе, который, имея на входном валу переменное число оборотов, на выходном обеспечивал строго постоянную скорость вращения.
   Самое удивительное в этой истории было то, что головные опытные образцы основных агрегатов были не только спроектированы, но изготовлены и испытаны в лаборатории. Вскоре моя небольшая рабочая комната на «Фотолете» оказалась заполнена фирменными зелеными ящиками. Их содержимым были изделия, почти целиком из железа и меди. Моим соседом через стенку была бригада Исаева. Как-то после загрузки в комнату очередной партии зеленых ящиков Исаев, заглянув ко мне, сказал: «Теперь я понимаю, почему в нашем здании проседает пол. Чтобы поднять в воздух твою новую систему, безусловно потребуется сверхтяжелый бомбардировщик, но места для бомб там уже не будет!»
   Исаев к этому времени укомплектовал свою бригаду выдающимися «вундеркиндами» – так он оценивал молодых инженеров, каждому из которых присваивалась кличка, заменявшая имя и фамилию. Никто не обижался. Дух творческого энтузиазма, сдобренный хорошими порциями оптимизма и юмора, распространялся из его конструкторского зала по всему «Фотолету». Эта веселая компания была загружена непрерывными переделками проекта истребителя «И». Еще большие хлопоты доставляли механизмы сдвижных закрылков самолета «С». Эта механизация предназначалась для уменьшения площади крыла после взлета и набора скорости. При посадке закрылки уменьшали посадочную скорость.
   Первый самолет «С» был изготовлен в Казани. На летных испытаниях, которые проводились в ЛИИ, этот ближний бомбардировщик под управлением летчика-испытателя Бориса Кудрина достиг скорости 570 км/ч. В те годы это был предел скорости истребителей. Однако летные испытания показали, что спарка двигателей и механизированное крыло требуют больших доработок. Ни один серийный завод не желал связываться со сложным в производстве самолетом.
   В конце 1939 года я наконец засел за оформление дипломного проекта. В проекте я критиковал недостатки существующих систем электроснабжения и предлагал новую перспективную систему переменного тока для тяжелых самолетов. Сильной стороной проекта были ссылки на разработанные «по ТЗ автора» электрические машины будущей системы и фотографии готовых электроприводных механизмов универсального назначения.
   Мой руководитель профессор Ларионов заявил, что читал проект, как увлекательный роман. Жалко, сказал он, что на нем гриф «секретно». Такая работа достойна широкой публикации.
   Защитив проект и получив диплом «с отличием», я все же не расстался с МЭИ. Осенью 1940 года я был принят в аспирантуру «без отрыва от производства» и по рекомендации заведующего кафедрой академика B.C.Кулебакина в 1940-1941 учебном году должен был прочесть на вечернем отделении курс «Спецоборудование самолетов». Много времени отнимала езда по треугольнику: дом на берегу реки Москвы – завод № 293 в Химках – МЭИ и ВЭИ в Лефортове, но тогда почему-то на все хватало сил.
   Погрузившись снова в проблемы завода Mb 293, я обнаружил, что наш патрон, несмотря на увлечение идеями электрического дистанционного управления пулеметно-пушечным вооружением с помощью предложенных мною систем синхронной связи, создал специальную группу вооруженцев, которые работали над чисто механическими методами дистанционного управления. В этой группе выделялся молодой инженер Василий Мишин. Он разрабатывал нечто вроде современного манипулятора с ручным управлением. Стрелок, находящийся под герметичным прозрачным куполом, должен был наводить пулемет или пушку, находящиеся от него в нескольких метрах, с помощью такого чисто механического манипулятора. Кинематика дистанционного манипулятора была очень остроумной. С этой работы начался творческий путь будущего соратника Главного конструктора Королева.
   Манипулятор разработки 1940 года до полной кондиции довести так и не удалось. Зато были приобретены впрок несколько авиационных пулеметов ШКАС и пара новейших пушек ШВАК. Осенью 1941 года уже без всякого манипулятора Мишин установил их на поворотных лафетах, которые мы водрузили на открытой железнодорожной платформе с целью отражения возможных атак немецких самолетов во время переезда из Химок на Урал.
   Завод № 293 был расположен в трех километрах от железнодорожной станции Химки. В осенние и зимние дни от станции до завода мы добирались рейсовым автобусом. В очереди на автобус всегда были одни и те же знакомые. Но однажды среди пассажиров появился не по сезону легко и щегольски одетый молодой человек. На крупной голове лихо сидела модная фетровая шляпа, не закрывавшая высокий лоб. Открытое лицо светилось чуть заметной улыбкой. Казалось, очередь и разговоры в автобусе не отвлекают его от своих внутренних мыслей, которым он и улыбается.
   Несколько раз я встречал этого молодого человека в приемной патрона. Затем он появился и в нашем «Фотолете». И мы узнали, что это новый руководитель группы механизмов Александр Яковлевич Березняк. Кто-то из исаевских острословов, ревниво оберегавших монополию на разработки новых механизмов, сказал:
   – Этот Березняк – сплошная загадка. У него улыбка Моны Лизы.
   Тайна, окружавшая появление Березняка в нашем обществе, была вскоре раскрыта. Болховитинов руководил дипломным проектом студента МАИ Березняка, который блестяще защитился в 1938 году. Особенностью проекта была спарка двигателей, расположенных тандемом в фюзеляже, аналогично спарке на нашем самолете «С».
   Болховитинов решил проверить идею спарки с помощью талантливого студента. В конструкцию одноместного самолета Березняк заложил много оригинальных предложений. Одним из них было испарительное охлаждение двигателей – вода не циркулировала через радиаторы, а испарялась и уходила в атмосферу. Запаса воды хватало на один час полета. Для уменьшения сопротивления фюзеляж не имел обычного козырька. Летчик находился под остеклением фонаря, который перед посадкой поднимался над фюзеляжем. По проекту на высоте около 7000 м самолет был способен развить скорость 940 км/ч. Такой самолет мог побить мировой рекорд скорости, составлявший 709 км/ч. И тогда все мировые рекорды принадлежали бы советской авиации.
   Проект был доложен только что назначенному на должность заместителя начальника ВВС комкору Смушкевичу. Он имел личное поручение наркома обороны Ворошилова дать предложения по возможности побить мировой рекорд скорости советским летчиком на советском самолете. Командование ВВС проконсультировалось с профессором Пышновым, который не имел от Болховитинова никаких секретов (Пышнов и Болховитинов были женаты на сестрах). В результате Березняк был направлен к Болховитинову для детальной проработки проекта.
   В это время ОКБ Болховитинова путешествовало из Казани в Москву, а потом обустраивалось в Химках. Шла борьба за выживание, и было не до мировых рекордов скорости. Серия из пяти штук ДБ-А в Казани не достраивалась, трудно начались летные испытания самолета спарки «С», все время переделывали проект истребителя «И», в самом зачаточном состоянии был тяжелый бомбардировщик «Б». Тот, ради которого я развил бешеную деятельность по системе переменного тока.
   Березняк окунулся в текучку и взял на себя руководство бригадой. Вечерами он продолжал выбирать схемы и вести расчеты по перспективному скоростному самолету. Со спаркой двух поршневых моторов дела по-прежнему шли туго. Винтомоторная группа с соосными винтами требовала длительной отработки. Однако наибольший пессимизм высказывался аэродинамиками. Они считали, что скорости, близкие к звуковым, практически недостижимы с помощью поршневых винтомоторных конструкций. Молодой инженер Березняк, конечно, уже слышал и читал о ракетах и ракетных двигателях. Но выходить с идеей полного отказа от поршневого двигателя на самолете еще никто не осмеливался.
   В 1956 году случай свел меня с Березняком в Кисловодске. Мы оказались на этом курорте в одно время, но в разных санаториях. Уточнив расписание лечебных процедур, мы предпринимали традиционные для Кисловодска восхождения на Малое и Большое седло и походы по длинной туристской тропе. При обсуждении прошлых, настоящих и будущих планов я спросил Березняка, когда в первый раз ему пришла мысль отказаться в своем проекте от поршневой винтомоторной группы и поставить на самолет только ЖРД.