- Немцы утверждают,- продолжает он,- что у нас хорошие артиллеристы, по плохие минометчики. Однако мы сделаем из вас таких специалистов, что им придется изменить о нас свое мнение, впрочем, как и пулеметчикам, до которых, наверное, уже дошло, кто у них под носом уничтожил мишень. Теперь перестанут подшучивать над нами.
На следующий день снова занятия по освоению техники, только на этот раз их проводит не старший курсант Кропивницкий, а командир взвода. Перед выходом на местность получаем полевой бинокль па двоих, бумагу и карандаши. Кроме того, нам выдают деревянный метр, с помощью которого можно измерять расстояния. Сержант начинает занятия с устройства бинокля и с методов вычисления с его помощью расстояний до различных объектов, расположенных на местности. Называет высоту телеграфного столба, одноэтажного и двухэтажного домов, а мы должны высчитать расстояние до этих объектов с помощью бинокля, спичечной коробки и удаленного на полметра от глаз карандаша. Поначалу допускаем немало ошибок, однако с каждым разом ориентируемся все лучше, и курсанты, которые проверяют метром подаваемые нами расстояния, фиксируют все меньше и меньше расхождений. Затем полученные результаты пересчитываем на данные, необходимые для стрельбы. Благодаря неоднократным тренировкам каждый расчет превращается в дружный слаженный коллектив. Затем учимся заменять друг друга, и теперь, пожалуй, можем уже быть капралами.
В роте все чаще поговаривают о выпускных экзаменах. Сдавая в стирку белье, мы отпарываем тесемки, чтобы было из чего сделать лычки на погоны. Наконец в один из дней на щите, где обычно вывешивалось расписание занятий, появляется надпись большими неровными буквами: "Расписание экзаменов".
На экзаменах нам предстоит продемонстрировать свои знания и умение по таким дисциплинам, как огневая подготовка, владение техникой, топография, ветеринария. Дальше не читаю. Ведь ветеринарию мы в школе не проходили! Тотчас же делюсь своими опасениями с товарищами. Мой знакомый по партизанскому отряду курсант Тадеуш Лобановский, родом из деревни, пытается успокоить меня:
- Надеюсь, где у лошади голова, а где хвост, сумеешь отличить?
- Думаю, что сумею, но будет ли этого достаточно?
Я все-таки ужасно боюсь экзамена по ветеринарии. Поэтому войдя в комнату, где заседает экзаменационная комиссия во главе с женщиной - ветеринарным врачом, уже с порога неожиданно для себя заявляю:
- Гражданин поручник, я не из деревни и в лошадях не разбираюсь.
- Ничего,- успокаивает она по-русски.- Сколько килограммов овса полагается лошади в сутки?
- Наверное, четыре,- неуверенно отвечаю я.
- Отметку тоже получите четыре. Вот и весь экзамен.
Едва сдерживаю себя от радости. Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и вылетаю во двор словно на крыльях.
Завтра огневая подготовка. Все расчеты стреляют одновременно. Командует подпоручник Хониксверт. Мы уверены, что все будет в порядке. Первая часть экзамена состоит из рытья окопов для себя и оборудования позиций для минометов. В это время сержант Хофман вместе с несколькими ветеранами устанавливает мишени и макеты боевой техники, которые мы должны поразить. Комиссия во главе с командиром учебного батальона осматривает вырытые окопы, и мы все получаем по саперному делу оценку "хорошо". Немного не дотянули до пятерки - подвела маскировка.
Подъезжают автомашины с боеприпасами. Каждый расчет получает по двадцать мин. Экзаменационная комиссия располагается на наблюдательном пункте, оборудованном на пригорке. Офицеры вынимают из футляров бинокли, а мы дрожащими руками проверяем визиры. Пристрелку начинает правофланговый расчет. Первая мина - недолет. Внимательно слушаем громкие команды командира роты, чтобы моментально установить нужный прицел и угол наклона ствола. Вторая мина попадает точно в цель. И вот звучит долгожданная команда:
- Рота, четыре беглым - огонь!
Раздается залп. На мгновение воцаряется тишина. Мины летят где-то в воздухе по направлению к цели. Через минуту доносится грохот взрывов, дьм окутывает мишени. Смена очередности в расчетах. Теперь первым стреляет второй миномет. Командир роты потирает от радости руки: мы поражаем мишени одну за другой. Наконец грохот утихает. Комиссия направляется к мишеням. С нетерпением ждем оценок строгих экзаменаторов.
- Возвращаются! - слышен возглас командира расчета правофлангового миномета.
Впереди шагает командир учебного батальона. Не доходя несколько шагов до огневых позиций, он кричит:
- Хониксверт, покажи курсантам мишени, пусть посмотрят, как стреляли.
- Слушаюсь, гражданин капитан! Рота, в колонну по четыре, стройся! За мной, шагом - марш! - громко командует командир роты.
Выскакиваем из окопов и ускоренным шагом направляемся туда, где только что взорвались мины. Подходя к мишеням, чувствуем, как ноздри щекочет резкий запах Сгоревшего тола. Внимательно осматриваем их. Некоторые разбиты вдребезги. С удовлетворением констатируем, что нет ни одной, которую бы не задели острые осколки мин. Лицо подпоручника расплывается в довольной улыбке, мы тоже не скрываем радости.
Возвращаемся на огневые позиции с громким пением. Завтра отправимся в свои части, обогатившись новыми знаниями.
Перед ужином до нас доходят первые, пока еще не официальные слухи о повышениях. Больше всех радуется курсант Миколай Бенецкий, которому, как говорят, должны присвоить звание старшего сержанта. О себе я так и не смог ничего узнать. Старший курсант Кропивницкий явно недоволен: ожидал большего.
- Это какое-то недоразумение,- возмущается он.- Капралом я мог быть и шесть недель назад, когда вы только прибыли в школу.
На вечерней поверке узнаем официально, кто на какую оценку сдал и кому какое присвоено звание. Критерии взяты следующие: отличная оценка - старший сержант, хорошая - сержант, удовлетворительная - капрал. С завтрашнего дня я сержант.
На утренней поверке рота выстраивается не по ранжиру, как было до сих пор, а в соответствии с воинскими званиями. Обед устраивают раньше обычного, и он носит торжественный характер. Заместитель командира дивизии горячо, сердечно поздравляет нас с окончанием школы и присвоением новых воинских званий и выражает уверенность, что мы поможем обучать прибывшее к нам пополнение. Желает нам успехов в боях за освобождение из-под гитлеровской оккупации оставшейся территории страны. Заканчивая свою речь, он заявляет, что часть из нас останется в учебном батальоне еще на три дня и познакомится в общих чертах с политико-воспитательной работой, с тем чтобы, вернувшись в свои части, выполнять обязанности заместителей командиров взводов по этим вопросам.
На трехдневные курсы оставили и меня. Не успели мы попрощаться с товарищами по учебе, как и эти курсы уже закончились. Нас научили проводить политинформации и очень важную во время войны ежедневную информацию о событиях на фронтах. Теперь я знаю, что младший командир по политико-воспитательной работе обязан следить за тем, чтобы каждый боец получал все, что ему полагается, и, если потребуется, личным примером поднять бойцов в атаку. "Завоевать доверие солдат - самое трудное дело в политико-воспитательной работе" - эти слова последней лекции запали в душу навсегда. Я повторял их как заповедь, покидая учебный батальон и направляясь в 8-й пехотный полк.
В обороне
Группу выпускников дивизионной школы младших командиров, которая направляется в Зомбки, под Варшавой, где расквартирован 8-й пехотный полк, возглавляет старший сержант Миколай Беднарчук. Наше появление вызывает в штабе полка небольшое замешательство - среди нас слишком много минометчиков и мало пехотинцев. В полковую батарею 120-мм гаубиц не берут никого. Повезло только сержанту Квятеку и капралу Кропивницкому - они попадают в роту 82-мм минометов. Остальных направляют в пехотные роты.
Я получил назначение в четвертую роту на должность заместителя командира взвода по политико-воспитательной работе при 55-мм гранатометах. Этот вид оружия заменяет минометы. Командует ротой подпоручник Францишек Тшаска, а должность заместителя командира роты по политико-воспитательной работе, погибшего в Варшаве, занимает временно старший сержант Казимеж Добротливы.
Пока полк находится во втором эшелоне. Каждый день мы роем окопы углубляем и расширяем оборонительный рубеж армии. Ночью несем караульную службу. На улице становится все холоднее. Дом, в котором мы разместились, наполовину пуст - часть жителей покинула его. Однажды в поисках бумаги для стенной газеты я забрел на чердак и обнаружил там настоящий склад мебели. С разрешения командира роты в одной из больших свободных комнат мы оборудуем красный уголок, за что получаем благодарность от командира батальона. В красном уголке тепло и уютно. Я слежу за тем, чтобы на столах всегда лежали свежие номера газеты "Звыченжимы". Здесь я впервые провожу беседу по заранее подготовленному конспекту. Знаю, что солдаты ждут от меня живого, искреннего слова, но я на это пока не решаюсь.
В Зомбках мы надолго не задержались. Полк перебросили в первый эшелон. В одну из ноябрьских ночей мы сменяем части 1-го пехотного полка в районе Свидры, Нове-Хенрикув. Передний край нашей обороны проходит вдоль дамбы по правому берегу Вислы. В наследство от костюшковцев мы получили многочисленные землянки, в которых солдаты быстро устраивают свое немудреное хозяйство.
Между Хенрикувом и передним краем обороны тянутся напичканные минами картофельные поля. Из района Буракова, где засели немцы, наш оборонительный рубеж хорошо просматривается, а эти поля особенно. Стоит кому-нибудь неосмотрительно забрести туда днем, как немцы немедленно открывают артиллерийский огонь. Как-то пришлось в этом убедиться и мне.
В первый же день я с несколькими бойцами отправился на наблюдательный пункт к артиллеристам. Внимательно рассматривая немецкий берег в стереотрубу, я вдруг отчетливо увидел смотровую щель бункера, расположенного в дамбе на противоположном берегу Вислы.
Немедленно докладываю о своем открытии командиру роты и прошу разрешения обстрелять обнаруженный блиндаж из гранатометов. Офицер разрешает, но сомневается, долетят ли до него наши "хлопушки".
- Долетят, гражданин подпоручник,- уверенно отвечаю я.
- Тогда давайте. Передайте командиру взвода, чтобы он сам руководил стрельбой.
- Слушаюсь!
Устанавливаем гранатометы у основания дамбы. Угол наклона ствола - 45 градусов, максимальная дальнобойность - восемьсот метров. Командир взвода гранатометчиков, советский офицер подпоручник Николай Максимец внимательно наблюдает за тем, как мы со старшим сержантом Николаем Бенецким готовим гранатометы к стрельбе. Когда я докладываю ему, что все готово, он жестом разрешает открыть огонь. Становимся на колени возле гранатомета, я тщательно прицеливаюсь, Николай вставляет в ствол гранату... и она летит в сторону немецких позиций.
Следим за смотровой щелью гитлеровского бункера: куда ударит граната? И видим: долететь-то она долетела, только ушла немного вправо. Не успел я сообразить, что надо сделать, чтобы накрыть цель, как услышал: "Ноль-двадцать - вправо". Это командир взвода, не отрывая глаз от полевого бинокля, корректирует огонь. Пока я меняю прицел, рядовой Винценты Туль пишет на очередном снаряде: "За Варшаву!", который тут же вылетает из ствола.
- Попали! Попали! - раздается сразу несколько голосов.
- Пять гранат беглым огнем! - кричит подпоручник.
Теперь моя очередь стрелять. Почти машинально вставляю в ствол гранатомета одну гранату за другой. С нетерпением ждем результатов. Однако ни одна из них не долетает до цели. Еще одна попытка - и снова недолет. Командир объявляет отбой.
- Слишком большое расстояние, не долетают,- говорит он с сожалением.
Спустя несколько дней сдаем на склад гранатометы как непригодные для боя в конкретной ситуации, тем более что вскоре фронт на Висле должен перейти в решительное наступление. Уходит из взвода и командир гранатометчиков, а в родную роту переводят на вакантные должности минометчиков. Меня назначают заместителем командира первого пехотного взвода. Командиром у нас хорунжий Ежи Рыхерт, родом из Гдыни.
В начале декабря командиром нашего, второго батальона 8-го пехотного полка вместо майора Дроздова назначили майора Александра Коропова, а его заместителем по политико-воспитательной работе - хорунжего Кароля Роека.
Хорунжий начинает свою деятельность с совещания с заместителями командиров рот. Поскольку старший сержант Добротливы заболел, на совещание приходится идти мне. Штаб батальона размещается в Хенрикуве. Чтобы сократить путь, я направляюсь напрямик, через поля. Не успел удалиться от дамбы, как откуда-то с немецкой стороны загрохотала пушка и над моей головой со свистом пролетел снаряд. Он разорвался на окраине местечка. По кому это немцы открыли огонь? Ведь на поле, кроме меня, никого нет. На всякий случай прибавил шагу. Снова загрохотала пушка. Пронзительный свист - и летящий снаряд обдает меня горячей волной, а в нескольких метрах впереди меня взлетают вверх комья земли. Машинально падаю на землю. В воздухе свистят осколки. И только тут до меня доходит, что это по мне ведут немцы прицельный огонь. Вскакиваю и бегу что есть духу назад, к дамбе. На левом берегу Вислы гремит орудийный залп, а над моей головой с дьявольским воем пролетают снаряды. Я падаю, опять бегу и опять падаю. Совершенно обессиленный, влетаю в ближайшую землянку соседней роты. Земля дрожит от рвущихся снарядов. Здесь чувствую себя уже в безопасности. Хватаю ртом воздух и с минуту отдыхаю.
- Ну что, напугали тебя фрицы? Не будешь в другой раз сокращать путь,шутят товарищи.
- Вы же... видели,- отвечаю я, едва переводя дыхание.
- Вчера на тропинке возле ив они первым же залпом накрыли патруль связистов. Ни один не остался в живых. А ты, наверное, за картошкой собрался? - не унимаются хозяева землянки.
- Нет, в штаб батальона,- пытаюсь я объяснить свой риск.
- Лучше иди вдоль дамбы до Пекелка. Там увидишь траншею, по ней доберешься почти до самого Хенрикува,- советуют они мне.
Выхожу из землянки. Немцы уже не стреляют. Наученный горьким опытом, я направляюсь в штаб батальона той дорогой, о которой мне говорили товарищи.
Спрашиваю у часовых, где найти заместителя командира батальона хорунжего Роека. Те показывают на одноэтажный кирпичный домик с выбитыми стеклами. У входа в подвал стоят несколько молодых офицеров. Один из них спрашивает меня, не из четвертой ли я роты.
- Так точно,- отвечаю я.
- Заходите! - жестом приглашает он всех в подвал, тускло освещенный фронтовой коптилкой, сделанной из гильзы артиллерийского снаряда.
- Садитесь,- предлагает зычным голосом заместитель командира второго батальона по политико-воспитательной работе.- Я прибыл сюда вчера и принял дела от хорунжего Шкоды. Давайте знакомиться. Хотелось бы узнать от вас, что слышно в ротах. Начнем, пожалуй. Что может сказать по этому поводу, например, четвертая рота?
Вскакиваю с места и молчу, словно у меня отнялся язык. Я не готов к докладу, да и не знаю, что в таких случаях положено докладывать.
- А, это вы,- узнает меня хорунжий. И неожиданно выручает из затруднительного положения: - Садитесь. Пусть начнет пятая рота.
- Нет еще никого из пятой роты,- отвечает кто-то с задних рядов.
- Да и дисциплины тоже, наверное, нет,- бросает с упреком хорунжий Роек.В таком случае начинайте вы, гражданин хорунжий,- показывает оп пальцем на невысокого полноватого офицера.
- Хорунжий Миколай Беднарчук. Вторая пулеметная рота,- четко докладывает тот.
Я смотрю на него и удивляюсь, как быстро меняются люди. Ведь мы только что вместе закончили школу младших командиров, а Беднарчука не узнать - настоящий командир.
Офицеры докладывают четко и коротко, а я внимательно слушаю. Касаясь недостатков, заместители командиров рот говорят в основном об одном и том же: о нехватке теплого белья и необходимости сменить износившуюся обувь, о том, что не выдали антифриз для пулеметов и что газета "Звыченжимы" слишком мало пишет о жизни семей бойцов, оставшихся в СССР, и т. д.
Да, у заместителей командиров по политико-воспитательной работе хватает забот. Они должны не только дать ответы на все эти вопросы, но и в случае необходимости помочь разрешить их.
В заключение выступает хорунжий Роек. Будто подтверждая мои мысли, он говорит о том, что место политработника там, где солдату труднее всего. Временная оборона за широкой рекой создает видимость безопасности, в результате чего бойцы внутренне расслабляются, думают о доме, о том, что им дает земельная реформа.
- Я видел сегодня,- продолжает он,- группу солдат, которые от безделья слонялись по покинутым домам в поисках оставленного гражданским населением имущества. Надо таким любителям легкой наживы дать по рукам и бросить их на строительство дополнительных оборонительных рубежей. Имеются трудности с обеспечением продуктами. Мы привыкли есть мороженую картошку, но нельзя допускать, чтобы на этом наживались нечестные люди. Политработники должны присутствовать при раздаче пищи. Кроме того, па нашем батальонном продовольственном пункте следует установить дежурства силами младшего политсостава.
Необходимо помнить и о том, какая важная вещь письма от родных. Это недопустимая халатность, когда они лежат по нескольку дней в штабе батальона. Вот эта пачка писем только из одного подразделения.- Хорунжий Роек берет в руки треугольное письмо и читает: - "Полевая почта 55503 "Ж". Это чья рота?
- Четвертая,- услужливо подсказывает кто-то сзади.
- Возьмите, сержант, за бока вашего ротного писаря, пусть он каждый день приходит сюда и забирает письма.
- Слушаюсь! - отвечаю и чувствую, как кровь бросилась мне в лицо.
- Кроме того, ежедневно примерно в шестнадцать часов я хочу видеть у себя каждого из вас с письменным рапортом о настроениях солдат, о мероприятиях, проведенных политработниками за прошедшие сутки, о действиях противника и действиях подразделения, о потерях и степени обеспечения всем необходимым. Это все, что я хотел сказать. Есть ли у кого-нибудь вопросы? - Роек окидывает взглядом собравшихся, садится за стол и поправляет фитиль коптилки, которая начала чадить.
Встает сидящий позади меня офицер:
- Я о газетах. Мы получаем их очень мало. В роте все курят и используют для самокруток немецкие листовки со всякими гадостями. Пусть лучше пользуются нашими газетами. В них, по крайней мере, можно вычитать для себя что-нибудь полезное.
- Вы правы. Постараемся, чтобы наших газет было больше.
Атмосфера разряжается.
Наконец первое в моей жизни совещание офицеров подходит к концу. Выходим из теплого подвала. Лица обжигает морозный воздух. На небе мерцают звезды. С линии фронта доносится орудийная перестрелка. Минуту прислушиваемся и шагаем гурьбой в сторону нашего оборонительного рубежа. Дамба все ближе и ближе. Каждую минуту кто-то откалывается от группы, направляясь в свою роту. Моя находится на правом фланге батальона, поэтому последний отрезок пути преодолеваю в одиночестве, размышляя о том, что услышал на совещании у хорунжего Роека. Откровенно говоря, рассчитываю на то, что старший сержант Добротливы скоро выздоровеет,..
Поскольку я захватил с собой пачку писем, заглядываю вначале в землянку командира роты, которая служит одновременно канцелярией и складом нашего подразделения.
- Вот, принес письма,- протягиваю я командиру роты.
- Гладзюк, возьми почту,- отдает он распоряжение писарю.- И дай ему круг колбасы,- добавляет он ни с того ни с сего.
- За колбасу спасибо. Надеюсь, что ребята не забыли оставить мне поесть.Я отдаю честь и направляюсь к себе.
Из дымохода моей землянки струится белый дым. Внутри тепло и шумно - у нас гости. Это сержант Владислав Кровицкий, с которым я вместе кончал школу младших командиров. Обязанности хозяина выполняет сержант Станислав Багиньский из нашего пулеметного взвода, который в свое время сбежал из армии Андерса, когда она собиралась покинуть территорию СССР. Сердечно приветствую Владека, а Станислав чересчур возбужденно предлагает:
- Может, выпьешь немножко? Замерз, наверное.
Отрицательно качаю головой.
- Не теряй напрасно времени,- говорю тоном хорунжего Роека.- Сегодня выпьешь, а как завтра будешь стрелять? Дайте, ребята, лучше супу. Я голодный как волк...
- Нет так нет, уговаривать не буду,- смиренным голосом отвечает Багиньский.
- Пожалуйста! - подает мне котелок капрал Стефан Олейник.
Уплетая суп, поглядываю на бойцов. Больше всего попахивает от рядового Туля, который вместе с капралом Олейником должен заступить ночью на пост у пулемета. Чтобы согревать замерзающие на морозе руки, Туль решил взять с собой чугунный котелок с раскаленными углями. Поэтому сейчас он старательно выгребает их из печки.
Укладываюсь спать. Спустя минуту возвращаются те, кто нес дежурство у пулемета. Они греют у огня руки и тоже ложатся спать. Под бревенчатым потолком завывает ветер. Засыпаю...
- Ха-ха-ха! - будит меня громкий смех.
Дверь в землянку открыта, из нее пробивается яркий свет и тянет холодом. Я быстро вскакиваю и выбегаю наружу. Рядовой Туль в прожженных сзади брюках катается по снегу, который за ночь покрыл всю землю. Мы не можем сдержать смеха, а пострадавший отчаянно вопит:
- Помогите!
На его призыв прибегают санитары с носилками, но, увидев хохочущих солдат, замедляют шаги: а вдруг кто-то пошутил? Наконец замечают лежащего в снегу человека и подбегают ближе. Сержант Анджей Гжещак торопит их:
- Эй вы, "катафалыцики", поскорее помогите ему!
И вдруг - трах! - артиллерийский снаряд падает прямо в то место, где ночью несли дежурство Олейник с Тулем. Укрываемся в землянках, и снова раздается: "трах-трах!" Это рвутся на дамбе немецкие снаряды. Спустя некоторое время опять воцаряется тишина. Видимо, немцы решили прощупать нас.
Через несколько дней мы забываем об этом инциденте, и жизнь входит в привычную колею. "Рана" у Туля зажила, и он даже доволен, что все так случилось - получил новые брюки.
Нас переводят во второй эшелон полка. Занимаем район, в который входит более десятка домов, расположенных примерно в двух километрах севернее Хенрикува. Ежедневно проводим учения: отрабатываем действия ударных групп в большом городе, а я в часы, отведенные новым командиром роты, хорунжим Збигневом Скрентковичем из Тернополя, провожу политинформации по материалам газет и контролирую вместе с ним раздачу пищи. После обеда хожу к хорунжему Роеку с письменным рапортом: старший сержант Добротливы все еще находится на излечении в госпитале. Тот, если не очень занят, задерживает меня и рассказывает о народной Польше, которую мы построим после победоносного окончания войны. Рассказывает интересно, убедительно, и я очень люблю его слушать.
Случаются у нас и свои радости. Так, в один из дней мы получаем теплое белье и меховые безрукавки, а после обеда смотрим выступления артистов дивизионного театра.
Приближается рождество. Ходят слухи, что мы должны получить посылки от гражданского населения. Чего только мы от них не ждем!
Как и прежде, ежедневно являюсь к хорунжему Роеку. После очередного моего рапорта вижу, что он сегодня необычно серьезен, что его что-то терзает, видимо, у него какие-то неприятности.
- Можно идти, гражданин хорунжий?
- Нет. Задержитесь на минуточку.- Офицер подходит ко мне, кладет на плечо руку и, глядя прямо в глаза, говорит отрывисто, дрожащим голосом: - Сегодня судили за дезертирство бойца из нашего батальона...
Наконец наступает долгожданное рождество. В каждом доме на видном месте устанавливаем елки и украшаем их чем только можно - аппликациями из бумаги, пустыми гильзами. После обеда вместе с командиром роты отправляемся в штаб полка за посылками для бойцов. Перед избой, где их выдает по разнарядке подпоручник Виктор Красовицкий, толпится очередь. Погрузив подарки от гражданского населения в машины, мы разъезжаемся по своим подразделениям. На обратном пути забираем трех бойцов - пополнение нашей роты. Они уже получили посылки и с удовольствием что-то уплетают - чувствуется запах домашней колбасы с чесноком. Подъезжаем к дому, в котором размещается "хозяйство" Скрентковича. На небе уже мерцают первые звезды. Командир торопит с разгрузкой. По старому польскому обычаю мы раскладываем посылки под елкой.
Из батальона возвращается писарь с двумя солдатами, которые несут в плащ-палатках рыбные консервы - по одной банке на каждого,- и начинается фронтовой рождественский ужин. Командир роты называет по книге учета личного состава фамилии, а хорунжий Скренткович вручает каждому бойцу посылку и банку рыбных консервов, крепко пожимает руку и желает скорейшего окончания войны и возвращения домой. Шуршит бумага, доносятся радостные возгласы. Одному достались толстые вязаные носки, другому - шерстяные рукавицы или шарф, а в них - обязательно письмо. И в каждом одна и та же просьба - поскорее освободить родину...
Сколько радости доставили нам эти искренние, написанные от всего сердца строки! И вот уже задорно звучат слова солдатской колядки:
Сегодня на фронте,
Сегодня на фронте радостная новость:
Тысяча бомбардировщиков,
Тысяча бомбардировщиков летит на Берлин.
Берлин горит, Гамбург рушится,
Русские стреляют, фрицы убегают...
В разгаре веселья дверь неожиданно распахивается и появляется группа офицеров из штаба полка и батальона. Они дают нам возможность допеть колядку до конца и только после этого поздравляют нас с праздником и желают скорейшей победы. За полночь. Иссякли запасы выделенной нам на рождество водки, стихает праздничное веселье, и мы отправляемся спать.
На следующий день снова занятия по освоению техники, только на этот раз их проводит не старший курсант Кропивницкий, а командир взвода. Перед выходом на местность получаем полевой бинокль па двоих, бумагу и карандаши. Кроме того, нам выдают деревянный метр, с помощью которого можно измерять расстояния. Сержант начинает занятия с устройства бинокля и с методов вычисления с его помощью расстояний до различных объектов, расположенных на местности. Называет высоту телеграфного столба, одноэтажного и двухэтажного домов, а мы должны высчитать расстояние до этих объектов с помощью бинокля, спичечной коробки и удаленного на полметра от глаз карандаша. Поначалу допускаем немало ошибок, однако с каждым разом ориентируемся все лучше, и курсанты, которые проверяют метром подаваемые нами расстояния, фиксируют все меньше и меньше расхождений. Затем полученные результаты пересчитываем на данные, необходимые для стрельбы. Благодаря неоднократным тренировкам каждый расчет превращается в дружный слаженный коллектив. Затем учимся заменять друг друга, и теперь, пожалуй, можем уже быть капралами.
В роте все чаще поговаривают о выпускных экзаменах. Сдавая в стирку белье, мы отпарываем тесемки, чтобы было из чего сделать лычки на погоны. Наконец в один из дней на щите, где обычно вывешивалось расписание занятий, появляется надпись большими неровными буквами: "Расписание экзаменов".
На экзаменах нам предстоит продемонстрировать свои знания и умение по таким дисциплинам, как огневая подготовка, владение техникой, топография, ветеринария. Дальше не читаю. Ведь ветеринарию мы в школе не проходили! Тотчас же делюсь своими опасениями с товарищами. Мой знакомый по партизанскому отряду курсант Тадеуш Лобановский, родом из деревни, пытается успокоить меня:
- Надеюсь, где у лошади голова, а где хвост, сумеешь отличить?
- Думаю, что сумею, но будет ли этого достаточно?
Я все-таки ужасно боюсь экзамена по ветеринарии. Поэтому войдя в комнату, где заседает экзаменационная комиссия во главе с женщиной - ветеринарным врачом, уже с порога неожиданно для себя заявляю:
- Гражданин поручник, я не из деревни и в лошадях не разбираюсь.
- Ничего,- успокаивает она по-русски.- Сколько килограммов овса полагается лошади в сутки?
- Наверное, четыре,- неуверенно отвечаю я.
- Отметку тоже получите четыре. Вот и весь экзамен.
Едва сдерживаю себя от радости. Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и вылетаю во двор словно на крыльях.
Завтра огневая подготовка. Все расчеты стреляют одновременно. Командует подпоручник Хониксверт. Мы уверены, что все будет в порядке. Первая часть экзамена состоит из рытья окопов для себя и оборудования позиций для минометов. В это время сержант Хофман вместе с несколькими ветеранами устанавливает мишени и макеты боевой техники, которые мы должны поразить. Комиссия во главе с командиром учебного батальона осматривает вырытые окопы, и мы все получаем по саперному делу оценку "хорошо". Немного не дотянули до пятерки - подвела маскировка.
Подъезжают автомашины с боеприпасами. Каждый расчет получает по двадцать мин. Экзаменационная комиссия располагается на наблюдательном пункте, оборудованном на пригорке. Офицеры вынимают из футляров бинокли, а мы дрожащими руками проверяем визиры. Пристрелку начинает правофланговый расчет. Первая мина - недолет. Внимательно слушаем громкие команды командира роты, чтобы моментально установить нужный прицел и угол наклона ствола. Вторая мина попадает точно в цель. И вот звучит долгожданная команда:
- Рота, четыре беглым - огонь!
Раздается залп. На мгновение воцаряется тишина. Мины летят где-то в воздухе по направлению к цели. Через минуту доносится грохот взрывов, дьм окутывает мишени. Смена очередности в расчетах. Теперь первым стреляет второй миномет. Командир роты потирает от радости руки: мы поражаем мишени одну за другой. Наконец грохот утихает. Комиссия направляется к мишеням. С нетерпением ждем оценок строгих экзаменаторов.
- Возвращаются! - слышен возглас командира расчета правофлангового миномета.
Впереди шагает командир учебного батальона. Не доходя несколько шагов до огневых позиций, он кричит:
- Хониксверт, покажи курсантам мишени, пусть посмотрят, как стреляли.
- Слушаюсь, гражданин капитан! Рота, в колонну по четыре, стройся! За мной, шагом - марш! - громко командует командир роты.
Выскакиваем из окопов и ускоренным шагом направляемся туда, где только что взорвались мины. Подходя к мишеням, чувствуем, как ноздри щекочет резкий запах Сгоревшего тола. Внимательно осматриваем их. Некоторые разбиты вдребезги. С удовлетворением констатируем, что нет ни одной, которую бы не задели острые осколки мин. Лицо подпоручника расплывается в довольной улыбке, мы тоже не скрываем радости.
Возвращаемся на огневые позиции с громким пением. Завтра отправимся в свои части, обогатившись новыми знаниями.
Перед ужином до нас доходят первые, пока еще не официальные слухи о повышениях. Больше всех радуется курсант Миколай Бенецкий, которому, как говорят, должны присвоить звание старшего сержанта. О себе я так и не смог ничего узнать. Старший курсант Кропивницкий явно недоволен: ожидал большего.
- Это какое-то недоразумение,- возмущается он.- Капралом я мог быть и шесть недель назад, когда вы только прибыли в школу.
На вечерней поверке узнаем официально, кто на какую оценку сдал и кому какое присвоено звание. Критерии взяты следующие: отличная оценка - старший сержант, хорошая - сержант, удовлетворительная - капрал. С завтрашнего дня я сержант.
На утренней поверке рота выстраивается не по ранжиру, как было до сих пор, а в соответствии с воинскими званиями. Обед устраивают раньше обычного, и он носит торжественный характер. Заместитель командира дивизии горячо, сердечно поздравляет нас с окончанием школы и присвоением новых воинских званий и выражает уверенность, что мы поможем обучать прибывшее к нам пополнение. Желает нам успехов в боях за освобождение из-под гитлеровской оккупации оставшейся территории страны. Заканчивая свою речь, он заявляет, что часть из нас останется в учебном батальоне еще на три дня и познакомится в общих чертах с политико-воспитательной работой, с тем чтобы, вернувшись в свои части, выполнять обязанности заместителей командиров взводов по этим вопросам.
На трехдневные курсы оставили и меня. Не успели мы попрощаться с товарищами по учебе, как и эти курсы уже закончились. Нас научили проводить политинформации и очень важную во время войны ежедневную информацию о событиях на фронтах. Теперь я знаю, что младший командир по политико-воспитательной работе обязан следить за тем, чтобы каждый боец получал все, что ему полагается, и, если потребуется, личным примером поднять бойцов в атаку. "Завоевать доверие солдат - самое трудное дело в политико-воспитательной работе" - эти слова последней лекции запали в душу навсегда. Я повторял их как заповедь, покидая учебный батальон и направляясь в 8-й пехотный полк.
В обороне
Группу выпускников дивизионной школы младших командиров, которая направляется в Зомбки, под Варшавой, где расквартирован 8-й пехотный полк, возглавляет старший сержант Миколай Беднарчук. Наше появление вызывает в штабе полка небольшое замешательство - среди нас слишком много минометчиков и мало пехотинцев. В полковую батарею 120-мм гаубиц не берут никого. Повезло только сержанту Квятеку и капралу Кропивницкому - они попадают в роту 82-мм минометов. Остальных направляют в пехотные роты.
Я получил назначение в четвертую роту на должность заместителя командира взвода по политико-воспитательной работе при 55-мм гранатометах. Этот вид оружия заменяет минометы. Командует ротой подпоручник Францишек Тшаска, а должность заместителя командира роты по политико-воспитательной работе, погибшего в Варшаве, занимает временно старший сержант Казимеж Добротливы.
Пока полк находится во втором эшелоне. Каждый день мы роем окопы углубляем и расширяем оборонительный рубеж армии. Ночью несем караульную службу. На улице становится все холоднее. Дом, в котором мы разместились, наполовину пуст - часть жителей покинула его. Однажды в поисках бумаги для стенной газеты я забрел на чердак и обнаружил там настоящий склад мебели. С разрешения командира роты в одной из больших свободных комнат мы оборудуем красный уголок, за что получаем благодарность от командира батальона. В красном уголке тепло и уютно. Я слежу за тем, чтобы на столах всегда лежали свежие номера газеты "Звыченжимы". Здесь я впервые провожу беседу по заранее подготовленному конспекту. Знаю, что солдаты ждут от меня живого, искреннего слова, но я на это пока не решаюсь.
В Зомбках мы надолго не задержались. Полк перебросили в первый эшелон. В одну из ноябрьских ночей мы сменяем части 1-го пехотного полка в районе Свидры, Нове-Хенрикув. Передний край нашей обороны проходит вдоль дамбы по правому берегу Вислы. В наследство от костюшковцев мы получили многочисленные землянки, в которых солдаты быстро устраивают свое немудреное хозяйство.
Между Хенрикувом и передним краем обороны тянутся напичканные минами картофельные поля. Из района Буракова, где засели немцы, наш оборонительный рубеж хорошо просматривается, а эти поля особенно. Стоит кому-нибудь неосмотрительно забрести туда днем, как немцы немедленно открывают артиллерийский огонь. Как-то пришлось в этом убедиться и мне.
В первый же день я с несколькими бойцами отправился на наблюдательный пункт к артиллеристам. Внимательно рассматривая немецкий берег в стереотрубу, я вдруг отчетливо увидел смотровую щель бункера, расположенного в дамбе на противоположном берегу Вислы.
Немедленно докладываю о своем открытии командиру роты и прошу разрешения обстрелять обнаруженный блиндаж из гранатометов. Офицер разрешает, но сомневается, долетят ли до него наши "хлопушки".
- Долетят, гражданин подпоручник,- уверенно отвечаю я.
- Тогда давайте. Передайте командиру взвода, чтобы он сам руководил стрельбой.
- Слушаюсь!
Устанавливаем гранатометы у основания дамбы. Угол наклона ствола - 45 градусов, максимальная дальнобойность - восемьсот метров. Командир взвода гранатометчиков, советский офицер подпоручник Николай Максимец внимательно наблюдает за тем, как мы со старшим сержантом Николаем Бенецким готовим гранатометы к стрельбе. Когда я докладываю ему, что все готово, он жестом разрешает открыть огонь. Становимся на колени возле гранатомета, я тщательно прицеливаюсь, Николай вставляет в ствол гранату... и она летит в сторону немецких позиций.
Следим за смотровой щелью гитлеровского бункера: куда ударит граната? И видим: долететь-то она долетела, только ушла немного вправо. Не успел я сообразить, что надо сделать, чтобы накрыть цель, как услышал: "Ноль-двадцать - вправо". Это командир взвода, не отрывая глаз от полевого бинокля, корректирует огонь. Пока я меняю прицел, рядовой Винценты Туль пишет на очередном снаряде: "За Варшаву!", который тут же вылетает из ствола.
- Попали! Попали! - раздается сразу несколько голосов.
- Пять гранат беглым огнем! - кричит подпоручник.
Теперь моя очередь стрелять. Почти машинально вставляю в ствол гранатомета одну гранату за другой. С нетерпением ждем результатов. Однако ни одна из них не долетает до цели. Еще одна попытка - и снова недолет. Командир объявляет отбой.
- Слишком большое расстояние, не долетают,- говорит он с сожалением.
Спустя несколько дней сдаем на склад гранатометы как непригодные для боя в конкретной ситуации, тем более что вскоре фронт на Висле должен перейти в решительное наступление. Уходит из взвода и командир гранатометчиков, а в родную роту переводят на вакантные должности минометчиков. Меня назначают заместителем командира первого пехотного взвода. Командиром у нас хорунжий Ежи Рыхерт, родом из Гдыни.
В начале декабря командиром нашего, второго батальона 8-го пехотного полка вместо майора Дроздова назначили майора Александра Коропова, а его заместителем по политико-воспитательной работе - хорунжего Кароля Роека.
Хорунжий начинает свою деятельность с совещания с заместителями командиров рот. Поскольку старший сержант Добротливы заболел, на совещание приходится идти мне. Штаб батальона размещается в Хенрикуве. Чтобы сократить путь, я направляюсь напрямик, через поля. Не успел удалиться от дамбы, как откуда-то с немецкой стороны загрохотала пушка и над моей головой со свистом пролетел снаряд. Он разорвался на окраине местечка. По кому это немцы открыли огонь? Ведь на поле, кроме меня, никого нет. На всякий случай прибавил шагу. Снова загрохотала пушка. Пронзительный свист - и летящий снаряд обдает меня горячей волной, а в нескольких метрах впереди меня взлетают вверх комья земли. Машинально падаю на землю. В воздухе свистят осколки. И только тут до меня доходит, что это по мне ведут немцы прицельный огонь. Вскакиваю и бегу что есть духу назад, к дамбе. На левом берегу Вислы гремит орудийный залп, а над моей головой с дьявольским воем пролетают снаряды. Я падаю, опять бегу и опять падаю. Совершенно обессиленный, влетаю в ближайшую землянку соседней роты. Земля дрожит от рвущихся снарядов. Здесь чувствую себя уже в безопасности. Хватаю ртом воздух и с минуту отдыхаю.
- Ну что, напугали тебя фрицы? Не будешь в другой раз сокращать путь,шутят товарищи.
- Вы же... видели,- отвечаю я, едва переводя дыхание.
- Вчера на тропинке возле ив они первым же залпом накрыли патруль связистов. Ни один не остался в живых. А ты, наверное, за картошкой собрался? - не унимаются хозяева землянки.
- Нет, в штаб батальона,- пытаюсь я объяснить свой риск.
- Лучше иди вдоль дамбы до Пекелка. Там увидишь траншею, по ней доберешься почти до самого Хенрикува,- советуют они мне.
Выхожу из землянки. Немцы уже не стреляют. Наученный горьким опытом, я направляюсь в штаб батальона той дорогой, о которой мне говорили товарищи.
Спрашиваю у часовых, где найти заместителя командира батальона хорунжего Роека. Те показывают на одноэтажный кирпичный домик с выбитыми стеклами. У входа в подвал стоят несколько молодых офицеров. Один из них спрашивает меня, не из четвертой ли я роты.
- Так точно,- отвечаю я.
- Заходите! - жестом приглашает он всех в подвал, тускло освещенный фронтовой коптилкой, сделанной из гильзы артиллерийского снаряда.
- Садитесь,- предлагает зычным голосом заместитель командира второго батальона по политико-воспитательной работе.- Я прибыл сюда вчера и принял дела от хорунжего Шкоды. Давайте знакомиться. Хотелось бы узнать от вас, что слышно в ротах. Начнем, пожалуй. Что может сказать по этому поводу, например, четвертая рота?
Вскакиваю с места и молчу, словно у меня отнялся язык. Я не готов к докладу, да и не знаю, что в таких случаях положено докладывать.
- А, это вы,- узнает меня хорунжий. И неожиданно выручает из затруднительного положения: - Садитесь. Пусть начнет пятая рота.
- Нет еще никого из пятой роты,- отвечает кто-то с задних рядов.
- Да и дисциплины тоже, наверное, нет,- бросает с упреком хорунжий Роек.В таком случае начинайте вы, гражданин хорунжий,- показывает оп пальцем на невысокого полноватого офицера.
- Хорунжий Миколай Беднарчук. Вторая пулеметная рота,- четко докладывает тот.
Я смотрю на него и удивляюсь, как быстро меняются люди. Ведь мы только что вместе закончили школу младших командиров, а Беднарчука не узнать - настоящий командир.
Офицеры докладывают четко и коротко, а я внимательно слушаю. Касаясь недостатков, заместители командиров рот говорят в основном об одном и том же: о нехватке теплого белья и необходимости сменить износившуюся обувь, о том, что не выдали антифриз для пулеметов и что газета "Звыченжимы" слишком мало пишет о жизни семей бойцов, оставшихся в СССР, и т. д.
Да, у заместителей командиров по политико-воспитательной работе хватает забот. Они должны не только дать ответы на все эти вопросы, но и в случае необходимости помочь разрешить их.
В заключение выступает хорунжий Роек. Будто подтверждая мои мысли, он говорит о том, что место политработника там, где солдату труднее всего. Временная оборона за широкой рекой создает видимость безопасности, в результате чего бойцы внутренне расслабляются, думают о доме, о том, что им дает земельная реформа.
- Я видел сегодня,- продолжает он,- группу солдат, которые от безделья слонялись по покинутым домам в поисках оставленного гражданским населением имущества. Надо таким любителям легкой наживы дать по рукам и бросить их на строительство дополнительных оборонительных рубежей. Имеются трудности с обеспечением продуктами. Мы привыкли есть мороженую картошку, но нельзя допускать, чтобы на этом наживались нечестные люди. Политработники должны присутствовать при раздаче пищи. Кроме того, па нашем батальонном продовольственном пункте следует установить дежурства силами младшего политсостава.
Необходимо помнить и о том, какая важная вещь письма от родных. Это недопустимая халатность, когда они лежат по нескольку дней в штабе батальона. Вот эта пачка писем только из одного подразделения.- Хорунжий Роек берет в руки треугольное письмо и читает: - "Полевая почта 55503 "Ж". Это чья рота?
- Четвертая,- услужливо подсказывает кто-то сзади.
- Возьмите, сержант, за бока вашего ротного писаря, пусть он каждый день приходит сюда и забирает письма.
- Слушаюсь! - отвечаю и чувствую, как кровь бросилась мне в лицо.
- Кроме того, ежедневно примерно в шестнадцать часов я хочу видеть у себя каждого из вас с письменным рапортом о настроениях солдат, о мероприятиях, проведенных политработниками за прошедшие сутки, о действиях противника и действиях подразделения, о потерях и степени обеспечения всем необходимым. Это все, что я хотел сказать. Есть ли у кого-нибудь вопросы? - Роек окидывает взглядом собравшихся, садится за стол и поправляет фитиль коптилки, которая начала чадить.
Встает сидящий позади меня офицер:
- Я о газетах. Мы получаем их очень мало. В роте все курят и используют для самокруток немецкие листовки со всякими гадостями. Пусть лучше пользуются нашими газетами. В них, по крайней мере, можно вычитать для себя что-нибудь полезное.
- Вы правы. Постараемся, чтобы наших газет было больше.
Атмосфера разряжается.
Наконец первое в моей жизни совещание офицеров подходит к концу. Выходим из теплого подвала. Лица обжигает морозный воздух. На небе мерцают звезды. С линии фронта доносится орудийная перестрелка. Минуту прислушиваемся и шагаем гурьбой в сторону нашего оборонительного рубежа. Дамба все ближе и ближе. Каждую минуту кто-то откалывается от группы, направляясь в свою роту. Моя находится на правом фланге батальона, поэтому последний отрезок пути преодолеваю в одиночестве, размышляя о том, что услышал на совещании у хорунжего Роека. Откровенно говоря, рассчитываю на то, что старший сержант Добротливы скоро выздоровеет,..
Поскольку я захватил с собой пачку писем, заглядываю вначале в землянку командира роты, которая служит одновременно канцелярией и складом нашего подразделения.
- Вот, принес письма,- протягиваю я командиру роты.
- Гладзюк, возьми почту,- отдает он распоряжение писарю.- И дай ему круг колбасы,- добавляет он ни с того ни с сего.
- За колбасу спасибо. Надеюсь, что ребята не забыли оставить мне поесть.Я отдаю честь и направляюсь к себе.
Из дымохода моей землянки струится белый дым. Внутри тепло и шумно - у нас гости. Это сержант Владислав Кровицкий, с которым я вместе кончал школу младших командиров. Обязанности хозяина выполняет сержант Станислав Багиньский из нашего пулеметного взвода, который в свое время сбежал из армии Андерса, когда она собиралась покинуть территорию СССР. Сердечно приветствую Владека, а Станислав чересчур возбужденно предлагает:
- Может, выпьешь немножко? Замерз, наверное.
Отрицательно качаю головой.
- Не теряй напрасно времени,- говорю тоном хорунжего Роека.- Сегодня выпьешь, а как завтра будешь стрелять? Дайте, ребята, лучше супу. Я голодный как волк...
- Нет так нет, уговаривать не буду,- смиренным голосом отвечает Багиньский.
- Пожалуйста! - подает мне котелок капрал Стефан Олейник.
Уплетая суп, поглядываю на бойцов. Больше всего попахивает от рядового Туля, который вместе с капралом Олейником должен заступить ночью на пост у пулемета. Чтобы согревать замерзающие на морозе руки, Туль решил взять с собой чугунный котелок с раскаленными углями. Поэтому сейчас он старательно выгребает их из печки.
Укладываюсь спать. Спустя минуту возвращаются те, кто нес дежурство у пулемета. Они греют у огня руки и тоже ложатся спать. Под бревенчатым потолком завывает ветер. Засыпаю...
- Ха-ха-ха! - будит меня громкий смех.
Дверь в землянку открыта, из нее пробивается яркий свет и тянет холодом. Я быстро вскакиваю и выбегаю наружу. Рядовой Туль в прожженных сзади брюках катается по снегу, который за ночь покрыл всю землю. Мы не можем сдержать смеха, а пострадавший отчаянно вопит:
- Помогите!
На его призыв прибегают санитары с носилками, но, увидев хохочущих солдат, замедляют шаги: а вдруг кто-то пошутил? Наконец замечают лежащего в снегу человека и подбегают ближе. Сержант Анджей Гжещак торопит их:
- Эй вы, "катафалыцики", поскорее помогите ему!
И вдруг - трах! - артиллерийский снаряд падает прямо в то место, где ночью несли дежурство Олейник с Тулем. Укрываемся в землянках, и снова раздается: "трах-трах!" Это рвутся на дамбе немецкие снаряды. Спустя некоторое время опять воцаряется тишина. Видимо, немцы решили прощупать нас.
Через несколько дней мы забываем об этом инциденте, и жизнь входит в привычную колею. "Рана" у Туля зажила, и он даже доволен, что все так случилось - получил новые брюки.
Нас переводят во второй эшелон полка. Занимаем район, в который входит более десятка домов, расположенных примерно в двух километрах севернее Хенрикува. Ежедневно проводим учения: отрабатываем действия ударных групп в большом городе, а я в часы, отведенные новым командиром роты, хорунжим Збигневом Скрентковичем из Тернополя, провожу политинформации по материалам газет и контролирую вместе с ним раздачу пищи. После обеда хожу к хорунжему Роеку с письменным рапортом: старший сержант Добротливы все еще находится на излечении в госпитале. Тот, если не очень занят, задерживает меня и рассказывает о народной Польше, которую мы построим после победоносного окончания войны. Рассказывает интересно, убедительно, и я очень люблю его слушать.
Случаются у нас и свои радости. Так, в один из дней мы получаем теплое белье и меховые безрукавки, а после обеда смотрим выступления артистов дивизионного театра.
Приближается рождество. Ходят слухи, что мы должны получить посылки от гражданского населения. Чего только мы от них не ждем!
Как и прежде, ежедневно являюсь к хорунжему Роеку. После очередного моего рапорта вижу, что он сегодня необычно серьезен, что его что-то терзает, видимо, у него какие-то неприятности.
- Можно идти, гражданин хорунжий?
- Нет. Задержитесь на минуточку.- Офицер подходит ко мне, кладет на плечо руку и, глядя прямо в глаза, говорит отрывисто, дрожащим голосом: - Сегодня судили за дезертирство бойца из нашего батальона...
Наконец наступает долгожданное рождество. В каждом доме на видном месте устанавливаем елки и украшаем их чем только можно - аппликациями из бумаги, пустыми гильзами. После обеда вместе с командиром роты отправляемся в штаб полка за посылками для бойцов. Перед избой, где их выдает по разнарядке подпоручник Виктор Красовицкий, толпится очередь. Погрузив подарки от гражданского населения в машины, мы разъезжаемся по своим подразделениям. На обратном пути забираем трех бойцов - пополнение нашей роты. Они уже получили посылки и с удовольствием что-то уплетают - чувствуется запах домашней колбасы с чесноком. Подъезжаем к дому, в котором размещается "хозяйство" Скрентковича. На небе уже мерцают первые звезды. Командир торопит с разгрузкой. По старому польскому обычаю мы раскладываем посылки под елкой.
Из батальона возвращается писарь с двумя солдатами, которые несут в плащ-палатках рыбные консервы - по одной банке на каждого,- и начинается фронтовой рождественский ужин. Командир роты называет по книге учета личного состава фамилии, а хорунжий Скренткович вручает каждому бойцу посылку и банку рыбных консервов, крепко пожимает руку и желает скорейшего окончания войны и возвращения домой. Шуршит бумага, доносятся радостные возгласы. Одному достались толстые вязаные носки, другому - шерстяные рукавицы или шарф, а в них - обязательно письмо. И в каждом одна и та же просьба - поскорее освободить родину...
Сколько радости доставили нам эти искренние, написанные от всего сердца строки! И вот уже задорно звучат слова солдатской колядки:
Сегодня на фронте,
Сегодня на фронте радостная новость:
Тысяча бомбардировщиков,
Тысяча бомбардировщиков летит на Берлин.
Берлин горит, Гамбург рушится,
Русские стреляют, фрицы убегают...
В разгаре веселья дверь неожиданно распахивается и появляется группа офицеров из штаба полка и батальона. Они дают нам возможность допеть колядку до конца и только после этого поздравляют нас с праздником и желают скорейшей победы. За полночь. Иссякли запасы выделенной нам на рождество водки, стихает праздничное веселье, и мы отправляемся спать.