Червиньский Эугениуш
Юность, опаленная войной
Червиньский Эугениуш
Юность, опаленная войной
{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста книги.
Аннотация издательства: В книге повествуется о партизанском движении в оккупированной немцами Польше, о боевых действиях Войска Польского, с которым автор прошел большой боевой путь. Значительное место в повести занимает тема польско-советского братства по оружию, родившегося в годы второй мировой войны.
Андрей Мятишкин: Автор книги в 15 лет ушел в партизаны, в 16 в Войско Польское. Участвовал в боях Варшавского восстания.
Содержание
Родной город
Война
Опять война
Траур
Филателия и обучение стрельбе
Охота за оружием
В партизанском отряде
Засада
Через фронт на Припяти
В госпитале
Из-за гор и рек...
Пригорелая каша
Последние приготовления
Рота, на родину, вперед - марш!
На Пилице
На помощь столице
Школа подофицеров
В обороне
В освобожденной Варшаве
На запад
В городе на берегу Брды
Все время вперед
Бой на Гвде
Временно в обороне
Колобжегская победа
На Одре
Последние аккорды
Примечания
Родной город
Родился я на Волыни, в провинциальном городке Влодзимеже. Хотя в годы второй мировой войны он и не сыграл такой роли, как Сталинград или, скажем, Дюнкерк, в памяти моей он останется навсегда. Здесь я пошел в школу, здесь узнал горечь оккупации и здесь же вступил на путь, который привел меня в ряды Войска Польского.
Городок этот, как и многие, подобные ему, был в досентябрьской Польше обыкновенной заштатной дырой. Промышленных предприятий здесь не строили, а потому для жителей было невыносимо трудно обеспечить себя работой. По средам и пятницам, когда магистрат официально разрешал нищенство, много молодых, здоровых, но безработных людей отправлялись "за хлебом". Все развлечения молодежи городка состояли из посещений кино, а летом еще и стадиона, на котором честь Влодзимежа защищала команда любителей. По воскресеньям на стадионе проводились также конные состязания войсковых частей местного гарнизона. А гарнизон у нас был большой.
На улице Артиллерийской за стройными тополями располагались казармы 27-го артиллерийского полка, а в северной части города размещался 23-й пехотный полк имени полковника Лиса-Кули. Но звездой программы многочисленных военных парадов считалась так называемая ШПРА - Школа подхорунжих резерва артиллерии.
Сколько радости нам, ребятам, доставляли эти парады! Мы бегали за город, на луг, где полки готовились к маршу, приводя в порядок оружие, снаряжение и лошадей. С восторгом смотрели мы на бравых солдат, следуя буквально по пятам за оркестром.
В 1935 году мама купила мне школьный мундир и раза два проводила до школы. Это была школа номер 1, считавшаяся лучшей в городе. Держали нас там поистине в ежовых рукавицах: Особенно запомнились мне в этом отношении учитель Эугениуш Хайновский и преподаватель закона божьего ксендз Рышард Каминьский.
Они применяли такие методы воспитания, что мы панически боялись нашей школы. Мы прогуливали уроки по любому поводу, а затем получали розги и дома, и в классе.
Положение радикально изменилось, когда нашим воспитателем стал пан Янковский. Этого учителя я до сих пор вспоминаю с большой теплотой. Он был активистом харцерского движения и добивался того, чтобы все его ученики вступили в Союз польских харцеров. А средства на нужды движения он добавлял, вероятно, из собственного кармана. Одному из учеников он на свои деньги приобрел харцерский мундир. Во время экскурсий за город, которые мы совершали очень часто, он покупал нам у крестьян хлеб, молоко, мед. Экскурсии заканчивались обычно у костра, где Янковский интересно пересказывал нам прочитанные книги или рассказывал фронтовые истории. Мы слушали его затаив дыхание и думали о том, что, когда вырастем, непременно станем примерными солдатами.
Янковский хорошо понимал, что может доставить нам наибольшую радость. Он установил контакт со спортивным обществом "Стрелок" и организацией "Военная подготовка", которые за футбольным полем строили тир. Для производства земляных работ там требовалось много рабочих рук. С той поры каждую свободную минуту мы проводили с тачкой и лопатой. На ладонях у нас появились мозоли, но зато ворота тира были открыты в рекордно короткие сроки. И теперь мы могли бесплатно стрелять.
Позднее из грошовых взносов, средств от сбора и продажи макулатуру и бутылок мы создали фонд для покупки харцерской яхты. Дома у харцеров уже не осталось ни пустых бутылок, ни старых газет, а злотых на парусник все еще не хватало. Поэтому "наш опекун" продал свой велосипед с запасным колесом фирмы Завадского. Остальные деньги дружина заработала на сборе клубники у колонистов в деревне Калинувка.
И вот в один из майских дней 1938 года на речной пристани Каркушевского появилась новая яхта. Как радовались те, кому выпала честь принять участие .в первом рейсе, и сколько слез пролили те, кто не смог попасть на яхту, потому что она была не столь велика, чтобы забрать на борт всех сразу... Вожатый Янковский сумел, однако, разрешить и этот вопрос: в первый рейс отправились только те, кто умел плавать.
А в ближайшее воскресенье разделенная на группы дружина под опытным руководством подхорунжего Марцеля начала учиться плавать.
Приближались Дни моря. Праздновали их и у нас. Программа торжеств предусматривала парад различных плавучих средств. За лучшее маскарадное оформление команда получала приз в виде спортивного инвентаря. Мы не знали, кто из нас поплывет, какие будут костюмы, однако твердо верили, что Янковский сумеет решить и эту проблему.
В назначенное время дружина в полном составе стояла в строю.
- Харцеры, поплывут те из вас, кто за десять минут сумеет превратиться в негра. Сбор окончен. Жду негритянскую команду...
Приказ отдан, а мы торчим на месте как столбы, не зная, что сделать, чтобы стать неграми.
- Ну, что же вы не двигаетесь? А для чего сажа?
Теперь мы уже не ждем ни секунды. Вместе с Водичкой и Юреком Мушиньским мы влетаем в ближайший дом и просим у хозяйки сажи. Ничего не понимая, она смотрит на нас и спрашивает:
- Вы что, трубочисты?
Рассказываем, какое мы получили задание. Она разводит руками и разрешает очистить кухонную печь. Мажемся, фыркая от смеха.
С одеждой под мышкой возвращаемся на пристань. Здесь застаем уже часть харцеров. Некоторые вообще не сумели вымазаться: не нашли такой снисходительной хозяйки, как наша, и сейчас тихонько посмеиваются, глядя на нас. Вожатый Янковский тоже улыбается. Выбирает наиболее черных и вручает им коробочки с кремом для обуви - одну на двоих, чтобы они закончили гримировку.
Мы плывем вверх по реке. Нас сопровождает смех собравшихся по обоим берегам людей. Наступают сумерки. С грохотом распадаются разноцветные фейерверки. На плоской крыше Пристани резервистов оркестр играет танго. На берегу и на воде шумно и многолюдно. Мы должны быть внимательны, чтобы не вызвать столкновения. Происходит кильватерное построение всего того, что только держится на воде. Начинается смотр. Макет эсминца "Вихрь" с командой "Стрельца" набирает скорость. На мели около пристани Шлемки возникает затор. Мы поднимаем выдвижной киль и, отталкиваясь веслами, проплываем рядом с севшим на песчаное дно "Вихрем". Нас награждают бурными аплодисментами. А на следующий день наш "флот" увеличивается еще на одну плавучую единицу байдарку, которую мы назвали "Негром".
Промелькнули каникулы. Начинается новый учебный год. На улицах, дома и в школе ведутся нескончаемые разговоры о войне. Во время харцерских сборов вожатый Янковский читает нам брошюры о противовоздушной и противохимической защите. На видном месте в классе мы торжественно вешаем бумажный силуэт торпедного катера с надписью: "Фонд национальной обороны" (ФНО).
Деньги, предназначенные на второй завтрак, мы расходуем теперь на десятигрошовые марки Фонда национальной обороны, которыми обклеиваем силуэт катера. Дирекция школы организует соревнование между классами - кто первым залепит свой катер.
Первое место занимают ученики 7 "А" класса. Но и другие не отстают: все охотно отдают накопленные медяки, хотя с витрин магазинов манят различные лакомства, а в кондитерской Ковальского и Ройтера продается прекрасное мороженое всего лишь за пять грошей...
Война
Наступил 1939 год. О войне говорят все громче. Взносы в ФИО не пропали даром. В одно из воскресений апреля на городской площади, около кинотеатра, выстроились шеренги подхорунжих ШПРА. Перед нами и делегацией 23-го пехотного полка поставили столы, на них - восемнадцать противогазов, три сабли и два станковых пулемета. Вдоль столов в почетном карауле стоят ученики представители школ. Невдалеке капеллан гарнизонного костела отправляет торжественное богослужение у алтаря. На стульях сидят хозяева города и повята. С плакатов, развешанных в большом количестве, на нас смотрит лицо верховного главнокомандующего. "Сильные! Сплоченные! Готовые!" - кричит надпись.
Ксендз освящает выложенное снаряжение, и начинается церемония вручения оружия. Твердым, ровным шагом, звеня шпорами, подходят подхорунжие. Целуют клинки сабель, которые вручает им староста. Они получают также противогазы в брезентовых сумках. Представители 23-го пехотного полка устанавливают пулеметы на тачанках, и начинается парад. В классе мы опять обклеиваем катер марками...
После объявления о мобилизации 27-й артиллерийский и 23-й пехотный полки выезжают в течение нескольких дней железнодорожным транспортом куда-то в район Тухоли. Говорят уже только о войне, а доморощенные политики делают скоропалительные прогнозы. После заключения с Англией и Францией пакта о взаимопомощи большинство считает, что Гитлер не начнет войны. Люди очень верят в гарантии Запада. Несмотря на это, перед магазинами выстраиваются очереди за товарами первой необходимости. Каждая семья делает запасы на случай войны. В писчебумажных магазинах скупают никогда до этого не пользовавшуюся особым спросом бумагу для затемнения окон - вначале черную, а позднее и синюю.
Вечером город выглядит как вымерший - нигде нет света. Наибольшее волнение можно заметить среди дачников - не знают, что им делать. На тротуарах появляются написанные большими красными буквами лозунги: "Повторим Грюнвальд!", "Дойдем до Берлина!".
В один из августовских дней отец приходит домой в военном мундире и прямо с порога кричит:
- Хеля, дети, быстрее! Я должен с вами попрощаться! Еду!
Начинается плач:
- А что с нами, Броню? Как же мы без тебя? Что я, бедная, буду делать, когда сюда придут немцы?
Отец не обращает внимания на жалобы мамы. Вручая ей десяток злотых, он спокойным голосом говорит:
- Это на черный день. Немцев не бойся, они никогда сюда не придут. Если только Гитлер начнет, мы через пару дней будем в Берлине.
Мы, трое детей, молчим. Младшие держатся за материнскую юбку. Мы еще не понимаем, что несет с собою война, этим и объясняется, пожалуй, наше безразличие.
Отец прощается с каждым в отдельности. Мою правую руку он удерживает в своей натруженной ладони дольше всего.
- Помни, сынок,- говорит он,- ты самый старший мужчина в семье. Помогай маме. Я напишу вам. А с войны привезу тебе велосипед, о котором ты мечтаешь.
Приходят соседи, прощаются с отцом и желают ему скорейшего возвращения с победой. Особенно горячо прощается с отцом его коллега Даньчук: они долгое время работали вместе на почте. Он показывает на диплом, который отец получил за второе место в первенстве страны по стрельбе среди работников почт и телеграфов в 1935 году.; и говорит:
- Бронек, не опозорь нас на фронте. Покажи Гитлеру, как надо стрелять, и возвращайся целым и невредимым, с орденом на груди.
Мы провожаем отца до калитки. Вскоре его силуэт исчезает за поворотом дороги. Мы возвращаемся домой. В квартире неестественно тихо и пусто.
В последние дни августа стоит необычайно жаркая погода. Небо залито ослепительным солнцем, а земля сухая как камень, в реке показывается дно. Писем от отца все еще нет.
31 августа выезжают последние дачники. Сотрудники гражданской службы порядка получают противогазы и надевают желтые повязки. И наконец наступает последняя мирная ночь.
Утром нас будит резкий стук в оконную раму. Мать подходит к окну, а в комнату уже врывается женский голос:
- Сегодня на нас напали немцы! Вставайте, началась война!
Мы вскакиваем с постелей.
- Что там с нашим отцом? - вздыхает мать.- Где он теперь, бедняга, и что делает? А может, уже погиб? - Она расплакалась при одной мысли об этом.
Мы выходим во двор. Соседи стоят группками и оживленно беседуют.
- Надо копать противовоздушную щель,- убеждает кого-то старший сержант государственной полиции Маевский.
Землемер Бартковский обозначает в саду место для щели, и под его руководством мы начинаем долбить засохшую землю. Ее с трудом удается взрыхлить заступом и мотыгой. Каждого возвращающегося из города мы спрашиваем:
- Какие новости с фронта? Далеко ли наши продвинулись вперед?
Ничего конкретного не известно. У соседей Дрогонов после полудня появляются первые беженцы из Варшавы. Они приехали на такси и рассказывают о страшных бомбардировках городов и окрестных деревень.
Люди работают лихорадочно. Первый отрезок щели готов уже к вечеру. Опускается ночь, но мать долго не ложится - она молится за здоровье отца.
Наступившее утро как две капли воды похоже на предыдущее. Жара все еще не спадает. Около полудня впервые завыли сирены. Мы бежим в укрытие. Высоко в небе появляется самолет. Не снижаясь, он летит в направлении Луцка. Звучит отбой - и мы энергично копаем следующий участок траншеи.
По городу ходят слухи, что сбито много вражеских самолетов. Радио сообщает о мужественной обороне Вестерплатте. Здесь, на Волыни, мы еще не знаем, что проигрываем войну, мы еще верим, что "не отдадим ни пяди". А уже 3 сентября на город падают бомбы. Есть и первые жертвы этого налета, а среди них - брат моего отца. С этого дня самолеты с черными крестами на крыльях ежедневно безнаказанно бомбят город. На жителей нападает страх. Беженцев все больше, они располагаются биваком на полях и огородах.
4 сентября мы узнаем, что 23-й пехотный полк, который входит в состав 27-й пехотной дивизии, разбит в районе Тухоли. Люди очень взволнованны. Вскоре капитулирует и Вестерплатте. В город прибывает верховный главнокомандующий и останавливается на улице Кафедральной.
Прошла первая декада сентября. С запада ночью доносится грохот орудий. От отца все еще нет никаких известий. В саду, над рекой Лугой, солдаты начинают рыть окопы. Они минируют близлежащий мост на улице Павловского и вместе с населением города возводят баррикады. Город приобретает вид крепости. У соседей размещается штаб части, занимающей оборону вдоль реки.
Мы с братом помогаем солдатам маскировать огневые позиции. Поручник Гура, командир роты станковых пулеметов, дарит нам на память саперную лопатку и походную флягу. Домой мы приходим только спать. Гостеприимные пулеметчики принимают нас на довольствие. Нам очень нравятся солдатский гороховый суп и гуляш. Мы уже знаем, что представляет собой пулемет, и даже помогаем набивать ленты патронами.
Середина сентября. Артиллерийская канонада слышится уже совсем близко, за рекой. Среди солдат начинается волнение. На город падают первые немецкие снаряды. Огрызаются пулеметы нашей обороны. Зычно разрываются орудийные снаряды. Земля дрожит. В воздухе стоит запах пороховых газов.
Мы прячемся в укрытии. Женщины поют псалмы. Я сижу с Вальдеком Маевским около входа и вижу, как под яблоней бьет длинными очередями пулемет. Санитары проносят мимо солдата с перебитой ногой. Наше убежище наполняется грохотом и дымом. Кто-то в глубине громко и истерично кричит:
- Газы!
Прибегает поручник Гура вместе с каким-то солдатом, они выносят раненых. Офицер зовет на помощь еще двух солдат. Выводят мою мать и пани Маевскую. У обеих женщин головы в крови. Один из солдат ведет к выходу тяжело раненную старшую дочь Маевских, Ядвигу. Моя мать контужена и кричит страшным голосом:
- Где мои дети?!
У выхода появляется солдат с моей трехлетней сестрой на руках. У нее окровавлены головка и правая кисть руки. Под продолжающийся свист снарядов я начинаю плакать. Солдаты провожают нас к штабу.
Во дворе у Гоклеров лежат раненые, санитары делают им перевязки. Вбегает полицейский Маевский. На нем каска, в руках он держит карабин. Он смотрит на раненых членов своей семьи, и слезы текут по его лицу ручьем. Подходит ко мне, наклоняется и шепчет:
- Твой брат убит. Пока не говори маме - она этого не выдержит. Будь мужчиной...
После перевязки нас направляют в полевой госпиталь, расположившийся в здании городской сберкассы на улице Коперника. Темнеет. Во многих районах города горят здания. Стрельба уже затихла. Из госпиталя нас эвакуируют дальше, в Ковель. Вместе с нами едут еще несколько раненых солдат и один санитар. Утро мы встречаем уже в Ковеле. В госпитале мест нет. Раненые лежат в переполненных коридорах. Поэтому мы получаем буханку черствого хлеба, немного сала, несколько помидоров и... распоряжение покинуть госпиталь. Идем незнакомыми улицами. Иногда кто-нибудь из прохожих оглянется на нас или спросит:
- Что случилось?
Вскоре мать встречает знакомых солдат из взвода связи, в котором еще вчера находился отец. Он поехал куда-то исправлять телефонную линию, и они не знают, когда вернется. Связисты отводят нас к месту своего расположения. Это обширный сарай вблизи ковельской почты. С интересом разглядываю солдатское хозяйство. Около сарая стоит одинокий чистый домик, охраняемый часовым. Как только отступает утренняя прохлада, из домика выходят несколько солдат в странном обмундировании.
- Кто это? - спрашиваю наших знакомых.
- Немцы. Летчики. Они здесь уже третий день. Их самолет сбили над Ковелем,- отвечают связисты.
Со страхом и с любопытством смотрю я на тех, кто причинил нам столько страданий. Немцы загорают под первыми лучами солнца. Мать подзывает меня и запрещает даже смотреть на вражеских солдат.
Связисты решили вернуться домой. Мы выходим из забитого беженцами Ковеля. Дороги запружены людьми и повозками, встречаются и военные обозы. На каждой телеге развевается белый флаг. Слышен гул самолетов, которые неотвратимо выплывают из-за леса, поблескивая в лучах солнца. Мы прячемся на картофельном поле. Я лежу на спине и считаю самолеты. Их тридцать два. Из города доносится заглушаемый гулом самолетов рев сирен, который через минуту смешивается с грохотом разрывающихся бомб...
Мы продолжаем свой путь. В четыре часа дня подходим к Тушиску. Над железнодорожной станцией стоит дым: недавно окончился налет. Мы заходим в ближайший дом и просим пустить нас переночевать. Раненые женщины и дети не могут уже идти. Хозяева угощают нас молоком и деревенским хлебом, спрашивают, откуда мы и что с нами случилось. Глава семьи запрягает лошадей.
- Подвезу вас до Овадно,- предлагает он.
После полуночи мы добираемся до железнодорожной станции в Овадно. В зале ожидания - страшная толчея и духота. Везде, даже на небольшом перроне под открытым небом, спят люди. Будет ли поезд во Влодзимеж, никто не знает. Усталость берет свое, и мы засыпаем. В какой-то момент я просыпаюсь от толчка. К перрону медленно подходит поезд. У дверей зала ожидания моментально начинается страшная давка: каждый стремится быть первым. Наши связисты захватывают места в тамбуре разбитого пульмана. Короткий гудок локомотива - и поезд трогается. Утром, на рассвете, мы добрались до Влодзимежа.
Опять война
Как сильно изменился город менее чем за два дня нашего отсутствия! Около остатков сгоревших домов стоят опаленные деревья. На улицах лежат поваленные телеграфные столбы со скрученными проводами. На тротуарах полно разбитого стекла, различных предметов домашнего обихода. Царит полное безвластие.
Атмосфера неуверенности и общий беспорядок прекращаются только 21 сентября. С рассветом в город въезжают советские танки, а около полудня подразделения кавалерии и пехоты. Я бегу вместе с другими мальчишками посмотреть, что делают и как выглядят русские. Около танков крутится много детей. Некоторые ребята сумели даже забраться на стальные машины. Солдаты с красными звездочками на пилотках радушно улыбаются.
Об отце у нас по-прежнему нет никаких известий. Многие соседи уже вернулись с войны, а отца все еще нет. Мать постепенно поправляется, и к ней возвращается былая уверенность. У младшей сестры раны еще не зажили. В кладовке пусто. К нам заглядывает нужда. К счастью, в огороде растут картофель, огурцы и помидоры. Хозяин дома застеклил окна, поэтому у нас тепло.
Ночью 5 октября нас будит резкий стук в окно. Мать вскакивает.
- Кто там? - спрашивает она неуверенно.
- Это я, открой.
Я узнаю голос отца, бегу к дверям, долго вожусь с замком, наконец открываю. Входит, отец, а за ним двое советских солдат. Прибывшие здороваются со всеми. Отец, узнав о смерти брата и сына, тяжело садится и долго держит в ладонях опущенную голову. Советские солдаты вынимают из вещевых мешков хлеб, сахар и сало, а мать ставит на стол помидоры и огурцы. Уже шумит чайник.
- Через два-три дня пойду на работу, и заживем нормально,- наконец говорит отец.- С солдатами Красной Армии еду от самого Житомира. Завтра они направляются дальше. Ну, мать, вода вскипела, налей чаю.- Он смотрит на солдат: - Жаль, что водки нет, сейчас бы она была очень кстати.
Прислушиваюсь к разговору и стараюсь понять, о чем говорят мои родители с советскими солдатами, но понимаю немного. Во время первой мировой войны отец и мать ходили в русскую школу и неплохо знают русский язык. Сейчас я им очень завидую...
Жизнь возвращается в свою колею. Отец получает работу на почте. Мать и сестра с каждым днем чувствуют себя лучше. Я посещаю теперь русскую школу. Сначала у меня возникают большие затруднения с алфавитом, но я достаточно быстро усваиваю разговорную речь. Через месяц я уже прекрасно справляюсь с лексикой. Хуже обстоит дело с орфографией, но я не унываю. У нас появилось много новых соседей - это семьи советских офицеров. Я крепко подружился с братьями Карповыми - Ленькой и Шуркой. Они охотно помогают мне в изучении русского языка.
Жители города понемногу приспосабливаются к новым условиям. Так проходит первая военная зима.
В новом учебном году в дополнение к программе у нас вводят занятия по оборонной подготовке. После сдачи экзаменов по этому предмету нам вручают значки ГТО и ПВХО.
Наступает весна 1941 года. Люди опять все чаще говорят о войне. К 20 июня я сдаю все экзамены и меня переводят в следующий класс. В понедельник я должен был впервые в моей жизни поехать в пионерский лагерь. Но все мои мечты перечеркнула на рассвете 22 июня война...
Спящий город пробуждается от артиллерийской канонады. В окнах дрожат стекла. Отец встает первым, и я слышу, как он шепчет матери:
- Тише, пусть дети спят, это, вероятно, война!
Я вскакиваю с постели, но от волнения никак не могу одеться: у меня дрожат руки. Взрывы снарядов не прекращаются ни на минуту. Вместе с отцом я выбегаю из квартиры. Наш сосед, майор Лукин, уже во дворе.
Слышен гул самолетов. А затем в небе появляются силуэты знакомых с памятного сентября 1939 года "юнкерсов". Тяжело нагруженные, они летят на восток. Со двора гимназии по ним открывает огонь одинокая зенитка. Немецкая артиллерия продолжает обстреливать город. Мы бежим в укрытие, вырытое еще в 1939 году; оно уже заросло травой и частично осыпалось. Вместе с нами ютятся жены и дети советских офицеров. Район Подзамче пылает. День тянется необычайно долго - так же долго, как позднее тянулись и все фронтовые дни.
На землю опускаются сумерки. Кажется, что окровавленный, пылающий город тяжело дышит, будто живое существо. Мы вылезаем из укрытия. Приходит отец Вовки Шитова и сообщает нам, что немцы форсировали Буг.
- Нам будет трудно, но они сломают о нас зубы. Вот увидите, соседи. Мы вернемся сюда как победители. А пока прощайте,- говорит он и быстро уходит.
Мы остаемся одни. Жены советских офицеров плачут...
На следующий день с утра артиллерия снова молотит по беззащитному городу, самолеты обрушивают на него свой смертоносный груз. Внезапно в эту свору ястребов врывается советский истребитель. Атакует сначала с одной стороны, затем с другой, и уже за двумя Ю-87 тянутся хвосты черного дыма. Немецкие пилоты болтаются под куполами парашютов. Мы выглядываем из траншеи и аплодируем неизвестному герою. Русские женщины и на этот раз плачут, но уже от радости.
- Вот молодец! - говорят они сквозь слезы. Немецкая артиллерия не прекращает огня, ей на помощь приходят пулеметы - это начинается штурм города. Треск пулеметов приближается. Наконец около полудня после интенсивной перестрелки все умолкает. К нашему укрытию прибегает сосед Зигмунт Ковальский.
- Немцы уже в городе,- шепотом сообщает он.
Все умолкают.
Мы вылезаем из траншеи и идем домой. На ревущих мотоциклах во двор влетают гитлеровцы. На них зеленые каски, рукава засучены. За голенищами сапог и поясами торчат гранаты с длинными деревянными ручками. Они что-то кричат. Догадываюсь, что спрашивают, есть ли коммунисты. Вперед выступает Казимеж Свитковский и объясняет, что здесь нет ни коммунистов, ни комиссаров. Немцы глушат моторы, слезают с мотоциклов и выкрикивают хриплыми голосами:
Юность, опаленная войной
{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста книги.
Аннотация издательства: В книге повествуется о партизанском движении в оккупированной немцами Польше, о боевых действиях Войска Польского, с которым автор прошел большой боевой путь. Значительное место в повести занимает тема польско-советского братства по оружию, родившегося в годы второй мировой войны.
Андрей Мятишкин: Автор книги в 15 лет ушел в партизаны, в 16 в Войско Польское. Участвовал в боях Варшавского восстания.
Содержание
Родной город
Война
Опять война
Траур
Филателия и обучение стрельбе
Охота за оружием
В партизанском отряде
Засада
Через фронт на Припяти
В госпитале
Из-за гор и рек...
Пригорелая каша
Последние приготовления
Рота, на родину, вперед - марш!
На Пилице
На помощь столице
Школа подофицеров
В обороне
В освобожденной Варшаве
На запад
В городе на берегу Брды
Все время вперед
Бой на Гвде
Временно в обороне
Колобжегская победа
На Одре
Последние аккорды
Примечания
Родной город
Родился я на Волыни, в провинциальном городке Влодзимеже. Хотя в годы второй мировой войны он и не сыграл такой роли, как Сталинград или, скажем, Дюнкерк, в памяти моей он останется навсегда. Здесь я пошел в школу, здесь узнал горечь оккупации и здесь же вступил на путь, который привел меня в ряды Войска Польского.
Городок этот, как и многие, подобные ему, был в досентябрьской Польше обыкновенной заштатной дырой. Промышленных предприятий здесь не строили, а потому для жителей было невыносимо трудно обеспечить себя работой. По средам и пятницам, когда магистрат официально разрешал нищенство, много молодых, здоровых, но безработных людей отправлялись "за хлебом". Все развлечения молодежи городка состояли из посещений кино, а летом еще и стадиона, на котором честь Влодзимежа защищала команда любителей. По воскресеньям на стадионе проводились также конные состязания войсковых частей местного гарнизона. А гарнизон у нас был большой.
На улице Артиллерийской за стройными тополями располагались казармы 27-го артиллерийского полка, а в северной части города размещался 23-й пехотный полк имени полковника Лиса-Кули. Но звездой программы многочисленных военных парадов считалась так называемая ШПРА - Школа подхорунжих резерва артиллерии.
Сколько радости нам, ребятам, доставляли эти парады! Мы бегали за город, на луг, где полки готовились к маршу, приводя в порядок оружие, снаряжение и лошадей. С восторгом смотрели мы на бравых солдат, следуя буквально по пятам за оркестром.
В 1935 году мама купила мне школьный мундир и раза два проводила до школы. Это была школа номер 1, считавшаяся лучшей в городе. Держали нас там поистине в ежовых рукавицах: Особенно запомнились мне в этом отношении учитель Эугениуш Хайновский и преподаватель закона божьего ксендз Рышард Каминьский.
Они применяли такие методы воспитания, что мы панически боялись нашей школы. Мы прогуливали уроки по любому поводу, а затем получали розги и дома, и в классе.
Положение радикально изменилось, когда нашим воспитателем стал пан Янковский. Этого учителя я до сих пор вспоминаю с большой теплотой. Он был активистом харцерского движения и добивался того, чтобы все его ученики вступили в Союз польских харцеров. А средства на нужды движения он добавлял, вероятно, из собственного кармана. Одному из учеников он на свои деньги приобрел харцерский мундир. Во время экскурсий за город, которые мы совершали очень часто, он покупал нам у крестьян хлеб, молоко, мед. Экскурсии заканчивались обычно у костра, где Янковский интересно пересказывал нам прочитанные книги или рассказывал фронтовые истории. Мы слушали его затаив дыхание и думали о том, что, когда вырастем, непременно станем примерными солдатами.
Янковский хорошо понимал, что может доставить нам наибольшую радость. Он установил контакт со спортивным обществом "Стрелок" и организацией "Военная подготовка", которые за футбольным полем строили тир. Для производства земляных работ там требовалось много рабочих рук. С той поры каждую свободную минуту мы проводили с тачкой и лопатой. На ладонях у нас появились мозоли, но зато ворота тира были открыты в рекордно короткие сроки. И теперь мы могли бесплатно стрелять.
Позднее из грошовых взносов, средств от сбора и продажи макулатуру и бутылок мы создали фонд для покупки харцерской яхты. Дома у харцеров уже не осталось ни пустых бутылок, ни старых газет, а злотых на парусник все еще не хватало. Поэтому "наш опекун" продал свой велосипед с запасным колесом фирмы Завадского. Остальные деньги дружина заработала на сборе клубники у колонистов в деревне Калинувка.
И вот в один из майских дней 1938 года на речной пристани Каркушевского появилась новая яхта. Как радовались те, кому выпала честь принять участие .в первом рейсе, и сколько слез пролили те, кто не смог попасть на яхту, потому что она была не столь велика, чтобы забрать на борт всех сразу... Вожатый Янковский сумел, однако, разрешить и этот вопрос: в первый рейс отправились только те, кто умел плавать.
А в ближайшее воскресенье разделенная на группы дружина под опытным руководством подхорунжего Марцеля начала учиться плавать.
Приближались Дни моря. Праздновали их и у нас. Программа торжеств предусматривала парад различных плавучих средств. За лучшее маскарадное оформление команда получала приз в виде спортивного инвентаря. Мы не знали, кто из нас поплывет, какие будут костюмы, однако твердо верили, что Янковский сумеет решить и эту проблему.
В назначенное время дружина в полном составе стояла в строю.
- Харцеры, поплывут те из вас, кто за десять минут сумеет превратиться в негра. Сбор окончен. Жду негритянскую команду...
Приказ отдан, а мы торчим на месте как столбы, не зная, что сделать, чтобы стать неграми.
- Ну, что же вы не двигаетесь? А для чего сажа?
Теперь мы уже не ждем ни секунды. Вместе с Водичкой и Юреком Мушиньским мы влетаем в ближайший дом и просим у хозяйки сажи. Ничего не понимая, она смотрит на нас и спрашивает:
- Вы что, трубочисты?
Рассказываем, какое мы получили задание. Она разводит руками и разрешает очистить кухонную печь. Мажемся, фыркая от смеха.
С одеждой под мышкой возвращаемся на пристань. Здесь застаем уже часть харцеров. Некоторые вообще не сумели вымазаться: не нашли такой снисходительной хозяйки, как наша, и сейчас тихонько посмеиваются, глядя на нас. Вожатый Янковский тоже улыбается. Выбирает наиболее черных и вручает им коробочки с кремом для обуви - одну на двоих, чтобы они закончили гримировку.
Мы плывем вверх по реке. Нас сопровождает смех собравшихся по обоим берегам людей. Наступают сумерки. С грохотом распадаются разноцветные фейерверки. На плоской крыше Пристани резервистов оркестр играет танго. На берегу и на воде шумно и многолюдно. Мы должны быть внимательны, чтобы не вызвать столкновения. Происходит кильватерное построение всего того, что только держится на воде. Начинается смотр. Макет эсминца "Вихрь" с командой "Стрельца" набирает скорость. На мели около пристани Шлемки возникает затор. Мы поднимаем выдвижной киль и, отталкиваясь веслами, проплываем рядом с севшим на песчаное дно "Вихрем". Нас награждают бурными аплодисментами. А на следующий день наш "флот" увеличивается еще на одну плавучую единицу байдарку, которую мы назвали "Негром".
Промелькнули каникулы. Начинается новый учебный год. На улицах, дома и в школе ведутся нескончаемые разговоры о войне. Во время харцерских сборов вожатый Янковский читает нам брошюры о противовоздушной и противохимической защите. На видном месте в классе мы торжественно вешаем бумажный силуэт торпедного катера с надписью: "Фонд национальной обороны" (ФНО).
Деньги, предназначенные на второй завтрак, мы расходуем теперь на десятигрошовые марки Фонда национальной обороны, которыми обклеиваем силуэт катера. Дирекция школы организует соревнование между классами - кто первым залепит свой катер.
Первое место занимают ученики 7 "А" класса. Но и другие не отстают: все охотно отдают накопленные медяки, хотя с витрин магазинов манят различные лакомства, а в кондитерской Ковальского и Ройтера продается прекрасное мороженое всего лишь за пять грошей...
Война
Наступил 1939 год. О войне говорят все громче. Взносы в ФИО не пропали даром. В одно из воскресений апреля на городской площади, около кинотеатра, выстроились шеренги подхорунжих ШПРА. Перед нами и делегацией 23-го пехотного полка поставили столы, на них - восемнадцать противогазов, три сабли и два станковых пулемета. Вдоль столов в почетном карауле стоят ученики представители школ. Невдалеке капеллан гарнизонного костела отправляет торжественное богослужение у алтаря. На стульях сидят хозяева города и повята. С плакатов, развешанных в большом количестве, на нас смотрит лицо верховного главнокомандующего. "Сильные! Сплоченные! Готовые!" - кричит надпись.
Ксендз освящает выложенное снаряжение, и начинается церемония вручения оружия. Твердым, ровным шагом, звеня шпорами, подходят подхорунжие. Целуют клинки сабель, которые вручает им староста. Они получают также противогазы в брезентовых сумках. Представители 23-го пехотного полка устанавливают пулеметы на тачанках, и начинается парад. В классе мы опять обклеиваем катер марками...
После объявления о мобилизации 27-й артиллерийский и 23-й пехотный полки выезжают в течение нескольких дней железнодорожным транспортом куда-то в район Тухоли. Говорят уже только о войне, а доморощенные политики делают скоропалительные прогнозы. После заключения с Англией и Францией пакта о взаимопомощи большинство считает, что Гитлер не начнет войны. Люди очень верят в гарантии Запада. Несмотря на это, перед магазинами выстраиваются очереди за товарами первой необходимости. Каждая семья делает запасы на случай войны. В писчебумажных магазинах скупают никогда до этого не пользовавшуюся особым спросом бумагу для затемнения окон - вначале черную, а позднее и синюю.
Вечером город выглядит как вымерший - нигде нет света. Наибольшее волнение можно заметить среди дачников - не знают, что им делать. На тротуарах появляются написанные большими красными буквами лозунги: "Повторим Грюнвальд!", "Дойдем до Берлина!".
В один из августовских дней отец приходит домой в военном мундире и прямо с порога кричит:
- Хеля, дети, быстрее! Я должен с вами попрощаться! Еду!
Начинается плач:
- А что с нами, Броню? Как же мы без тебя? Что я, бедная, буду делать, когда сюда придут немцы?
Отец не обращает внимания на жалобы мамы. Вручая ей десяток злотых, он спокойным голосом говорит:
- Это на черный день. Немцев не бойся, они никогда сюда не придут. Если только Гитлер начнет, мы через пару дней будем в Берлине.
Мы, трое детей, молчим. Младшие держатся за материнскую юбку. Мы еще не понимаем, что несет с собою война, этим и объясняется, пожалуй, наше безразличие.
Отец прощается с каждым в отдельности. Мою правую руку он удерживает в своей натруженной ладони дольше всего.
- Помни, сынок,- говорит он,- ты самый старший мужчина в семье. Помогай маме. Я напишу вам. А с войны привезу тебе велосипед, о котором ты мечтаешь.
Приходят соседи, прощаются с отцом и желают ему скорейшего возвращения с победой. Особенно горячо прощается с отцом его коллега Даньчук: они долгое время работали вместе на почте. Он показывает на диплом, который отец получил за второе место в первенстве страны по стрельбе среди работников почт и телеграфов в 1935 году.; и говорит:
- Бронек, не опозорь нас на фронте. Покажи Гитлеру, как надо стрелять, и возвращайся целым и невредимым, с орденом на груди.
Мы провожаем отца до калитки. Вскоре его силуэт исчезает за поворотом дороги. Мы возвращаемся домой. В квартире неестественно тихо и пусто.
В последние дни августа стоит необычайно жаркая погода. Небо залито ослепительным солнцем, а земля сухая как камень, в реке показывается дно. Писем от отца все еще нет.
31 августа выезжают последние дачники. Сотрудники гражданской службы порядка получают противогазы и надевают желтые повязки. И наконец наступает последняя мирная ночь.
Утром нас будит резкий стук в оконную раму. Мать подходит к окну, а в комнату уже врывается женский голос:
- Сегодня на нас напали немцы! Вставайте, началась война!
Мы вскакиваем с постелей.
- Что там с нашим отцом? - вздыхает мать.- Где он теперь, бедняга, и что делает? А может, уже погиб? - Она расплакалась при одной мысли об этом.
Мы выходим во двор. Соседи стоят группками и оживленно беседуют.
- Надо копать противовоздушную щель,- убеждает кого-то старший сержант государственной полиции Маевский.
Землемер Бартковский обозначает в саду место для щели, и под его руководством мы начинаем долбить засохшую землю. Ее с трудом удается взрыхлить заступом и мотыгой. Каждого возвращающегося из города мы спрашиваем:
- Какие новости с фронта? Далеко ли наши продвинулись вперед?
Ничего конкретного не известно. У соседей Дрогонов после полудня появляются первые беженцы из Варшавы. Они приехали на такси и рассказывают о страшных бомбардировках городов и окрестных деревень.
Люди работают лихорадочно. Первый отрезок щели готов уже к вечеру. Опускается ночь, но мать долго не ложится - она молится за здоровье отца.
Наступившее утро как две капли воды похоже на предыдущее. Жара все еще не спадает. Около полудня впервые завыли сирены. Мы бежим в укрытие. Высоко в небе появляется самолет. Не снижаясь, он летит в направлении Луцка. Звучит отбой - и мы энергично копаем следующий участок траншеи.
По городу ходят слухи, что сбито много вражеских самолетов. Радио сообщает о мужественной обороне Вестерплатте. Здесь, на Волыни, мы еще не знаем, что проигрываем войну, мы еще верим, что "не отдадим ни пяди". А уже 3 сентября на город падают бомбы. Есть и первые жертвы этого налета, а среди них - брат моего отца. С этого дня самолеты с черными крестами на крыльях ежедневно безнаказанно бомбят город. На жителей нападает страх. Беженцев все больше, они располагаются биваком на полях и огородах.
4 сентября мы узнаем, что 23-й пехотный полк, который входит в состав 27-й пехотной дивизии, разбит в районе Тухоли. Люди очень взволнованны. Вскоре капитулирует и Вестерплатте. В город прибывает верховный главнокомандующий и останавливается на улице Кафедральной.
Прошла первая декада сентября. С запада ночью доносится грохот орудий. От отца все еще нет никаких известий. В саду, над рекой Лугой, солдаты начинают рыть окопы. Они минируют близлежащий мост на улице Павловского и вместе с населением города возводят баррикады. Город приобретает вид крепости. У соседей размещается штаб части, занимающей оборону вдоль реки.
Мы с братом помогаем солдатам маскировать огневые позиции. Поручник Гура, командир роты станковых пулеметов, дарит нам на память саперную лопатку и походную флягу. Домой мы приходим только спать. Гостеприимные пулеметчики принимают нас на довольствие. Нам очень нравятся солдатский гороховый суп и гуляш. Мы уже знаем, что представляет собой пулемет, и даже помогаем набивать ленты патронами.
Середина сентября. Артиллерийская канонада слышится уже совсем близко, за рекой. Среди солдат начинается волнение. На город падают первые немецкие снаряды. Огрызаются пулеметы нашей обороны. Зычно разрываются орудийные снаряды. Земля дрожит. В воздухе стоит запах пороховых газов.
Мы прячемся в укрытии. Женщины поют псалмы. Я сижу с Вальдеком Маевским около входа и вижу, как под яблоней бьет длинными очередями пулемет. Санитары проносят мимо солдата с перебитой ногой. Наше убежище наполняется грохотом и дымом. Кто-то в глубине громко и истерично кричит:
- Газы!
Прибегает поручник Гура вместе с каким-то солдатом, они выносят раненых. Офицер зовет на помощь еще двух солдат. Выводят мою мать и пани Маевскую. У обеих женщин головы в крови. Один из солдат ведет к выходу тяжело раненную старшую дочь Маевских, Ядвигу. Моя мать контужена и кричит страшным голосом:
- Где мои дети?!
У выхода появляется солдат с моей трехлетней сестрой на руках. У нее окровавлены головка и правая кисть руки. Под продолжающийся свист снарядов я начинаю плакать. Солдаты провожают нас к штабу.
Во дворе у Гоклеров лежат раненые, санитары делают им перевязки. Вбегает полицейский Маевский. На нем каска, в руках он держит карабин. Он смотрит на раненых членов своей семьи, и слезы текут по его лицу ручьем. Подходит ко мне, наклоняется и шепчет:
- Твой брат убит. Пока не говори маме - она этого не выдержит. Будь мужчиной...
После перевязки нас направляют в полевой госпиталь, расположившийся в здании городской сберкассы на улице Коперника. Темнеет. Во многих районах города горят здания. Стрельба уже затихла. Из госпиталя нас эвакуируют дальше, в Ковель. Вместе с нами едут еще несколько раненых солдат и один санитар. Утро мы встречаем уже в Ковеле. В госпитале мест нет. Раненые лежат в переполненных коридорах. Поэтому мы получаем буханку черствого хлеба, немного сала, несколько помидоров и... распоряжение покинуть госпиталь. Идем незнакомыми улицами. Иногда кто-нибудь из прохожих оглянется на нас или спросит:
- Что случилось?
Вскоре мать встречает знакомых солдат из взвода связи, в котором еще вчера находился отец. Он поехал куда-то исправлять телефонную линию, и они не знают, когда вернется. Связисты отводят нас к месту своего расположения. Это обширный сарай вблизи ковельской почты. С интересом разглядываю солдатское хозяйство. Около сарая стоит одинокий чистый домик, охраняемый часовым. Как только отступает утренняя прохлада, из домика выходят несколько солдат в странном обмундировании.
- Кто это? - спрашиваю наших знакомых.
- Немцы. Летчики. Они здесь уже третий день. Их самолет сбили над Ковелем,- отвечают связисты.
Со страхом и с любопытством смотрю я на тех, кто причинил нам столько страданий. Немцы загорают под первыми лучами солнца. Мать подзывает меня и запрещает даже смотреть на вражеских солдат.
Связисты решили вернуться домой. Мы выходим из забитого беженцами Ковеля. Дороги запружены людьми и повозками, встречаются и военные обозы. На каждой телеге развевается белый флаг. Слышен гул самолетов, которые неотвратимо выплывают из-за леса, поблескивая в лучах солнца. Мы прячемся на картофельном поле. Я лежу на спине и считаю самолеты. Их тридцать два. Из города доносится заглушаемый гулом самолетов рев сирен, который через минуту смешивается с грохотом разрывающихся бомб...
Мы продолжаем свой путь. В четыре часа дня подходим к Тушиску. Над железнодорожной станцией стоит дым: недавно окончился налет. Мы заходим в ближайший дом и просим пустить нас переночевать. Раненые женщины и дети не могут уже идти. Хозяева угощают нас молоком и деревенским хлебом, спрашивают, откуда мы и что с нами случилось. Глава семьи запрягает лошадей.
- Подвезу вас до Овадно,- предлагает он.
После полуночи мы добираемся до железнодорожной станции в Овадно. В зале ожидания - страшная толчея и духота. Везде, даже на небольшом перроне под открытым небом, спят люди. Будет ли поезд во Влодзимеж, никто не знает. Усталость берет свое, и мы засыпаем. В какой-то момент я просыпаюсь от толчка. К перрону медленно подходит поезд. У дверей зала ожидания моментально начинается страшная давка: каждый стремится быть первым. Наши связисты захватывают места в тамбуре разбитого пульмана. Короткий гудок локомотива - и поезд трогается. Утром, на рассвете, мы добрались до Влодзимежа.
Опять война
Как сильно изменился город менее чем за два дня нашего отсутствия! Около остатков сгоревших домов стоят опаленные деревья. На улицах лежат поваленные телеграфные столбы со скрученными проводами. На тротуарах полно разбитого стекла, различных предметов домашнего обихода. Царит полное безвластие.
Атмосфера неуверенности и общий беспорядок прекращаются только 21 сентября. С рассветом в город въезжают советские танки, а около полудня подразделения кавалерии и пехоты. Я бегу вместе с другими мальчишками посмотреть, что делают и как выглядят русские. Около танков крутится много детей. Некоторые ребята сумели даже забраться на стальные машины. Солдаты с красными звездочками на пилотках радушно улыбаются.
Об отце у нас по-прежнему нет никаких известий. Многие соседи уже вернулись с войны, а отца все еще нет. Мать постепенно поправляется, и к ней возвращается былая уверенность. У младшей сестры раны еще не зажили. В кладовке пусто. К нам заглядывает нужда. К счастью, в огороде растут картофель, огурцы и помидоры. Хозяин дома застеклил окна, поэтому у нас тепло.
Ночью 5 октября нас будит резкий стук в окно. Мать вскакивает.
- Кто там? - спрашивает она неуверенно.
- Это я, открой.
Я узнаю голос отца, бегу к дверям, долго вожусь с замком, наконец открываю. Входит, отец, а за ним двое советских солдат. Прибывшие здороваются со всеми. Отец, узнав о смерти брата и сына, тяжело садится и долго держит в ладонях опущенную голову. Советские солдаты вынимают из вещевых мешков хлеб, сахар и сало, а мать ставит на стол помидоры и огурцы. Уже шумит чайник.
- Через два-три дня пойду на работу, и заживем нормально,- наконец говорит отец.- С солдатами Красной Армии еду от самого Житомира. Завтра они направляются дальше. Ну, мать, вода вскипела, налей чаю.- Он смотрит на солдат: - Жаль, что водки нет, сейчас бы она была очень кстати.
Прислушиваюсь к разговору и стараюсь понять, о чем говорят мои родители с советскими солдатами, но понимаю немного. Во время первой мировой войны отец и мать ходили в русскую школу и неплохо знают русский язык. Сейчас я им очень завидую...
Жизнь возвращается в свою колею. Отец получает работу на почте. Мать и сестра с каждым днем чувствуют себя лучше. Я посещаю теперь русскую школу. Сначала у меня возникают большие затруднения с алфавитом, но я достаточно быстро усваиваю разговорную речь. Через месяц я уже прекрасно справляюсь с лексикой. Хуже обстоит дело с орфографией, но я не унываю. У нас появилось много новых соседей - это семьи советских офицеров. Я крепко подружился с братьями Карповыми - Ленькой и Шуркой. Они охотно помогают мне в изучении русского языка.
Жители города понемногу приспосабливаются к новым условиям. Так проходит первая военная зима.
В новом учебном году в дополнение к программе у нас вводят занятия по оборонной подготовке. После сдачи экзаменов по этому предмету нам вручают значки ГТО и ПВХО.
Наступает весна 1941 года. Люди опять все чаще говорят о войне. К 20 июня я сдаю все экзамены и меня переводят в следующий класс. В понедельник я должен был впервые в моей жизни поехать в пионерский лагерь. Но все мои мечты перечеркнула на рассвете 22 июня война...
Спящий город пробуждается от артиллерийской канонады. В окнах дрожат стекла. Отец встает первым, и я слышу, как он шепчет матери:
- Тише, пусть дети спят, это, вероятно, война!
Я вскакиваю с постели, но от волнения никак не могу одеться: у меня дрожат руки. Взрывы снарядов не прекращаются ни на минуту. Вместе с отцом я выбегаю из квартиры. Наш сосед, майор Лукин, уже во дворе.
Слышен гул самолетов. А затем в небе появляются силуэты знакомых с памятного сентября 1939 года "юнкерсов". Тяжело нагруженные, они летят на восток. Со двора гимназии по ним открывает огонь одинокая зенитка. Немецкая артиллерия продолжает обстреливать город. Мы бежим в укрытие, вырытое еще в 1939 году; оно уже заросло травой и частично осыпалось. Вместе с нами ютятся жены и дети советских офицеров. Район Подзамче пылает. День тянется необычайно долго - так же долго, как позднее тянулись и все фронтовые дни.
На землю опускаются сумерки. Кажется, что окровавленный, пылающий город тяжело дышит, будто живое существо. Мы вылезаем из укрытия. Приходит отец Вовки Шитова и сообщает нам, что немцы форсировали Буг.
- Нам будет трудно, но они сломают о нас зубы. Вот увидите, соседи. Мы вернемся сюда как победители. А пока прощайте,- говорит он и быстро уходит.
Мы остаемся одни. Жены советских офицеров плачут...
На следующий день с утра артиллерия снова молотит по беззащитному городу, самолеты обрушивают на него свой смертоносный груз. Внезапно в эту свору ястребов врывается советский истребитель. Атакует сначала с одной стороны, затем с другой, и уже за двумя Ю-87 тянутся хвосты черного дыма. Немецкие пилоты болтаются под куполами парашютов. Мы выглядываем из траншеи и аплодируем неизвестному герою. Русские женщины и на этот раз плачут, но уже от радости.
- Вот молодец! - говорят они сквозь слезы. Немецкая артиллерия не прекращает огня, ей на помощь приходят пулеметы - это начинается штурм города. Треск пулеметов приближается. Наконец около полудня после интенсивной перестрелки все умолкает. К нашему укрытию прибегает сосед Зигмунт Ковальский.
- Немцы уже в городе,- шепотом сообщает он.
Все умолкают.
Мы вылезаем из траншеи и идем домой. На ревущих мотоциклах во двор влетают гитлеровцы. На них зеленые каски, рукава засучены. За голенищами сапог и поясами торчат гранаты с длинными деревянными ручками. Они что-то кричат. Догадываюсь, что спрашивают, есть ли коммунисты. Вперед выступает Казимеж Свитковский и объясняет, что здесь нет ни коммунистов, ни комиссаров. Немцы глушат моторы, слезают с мотоциклов и выкрикивают хриплыми голосами: