Чин-чин с видимым трудом вернул себя в более-менее нормальное состояние.
— Еще бы! Ты ей так хамишь на каждом шагу, что, по-моему, даже Изверг до всего допирает. Прими бесплатный совет: брось. Не по тебе девочка.
— Может, она по тебе? — Голубые глаза положительного человека Виталия нехорошо потемнели, но Чин-чин этого не заметил: он, стоя на четвереньках, заталкивал злополучный распылитель куда-то под койку.
— Не совсем так, — глухо донеслось из под-коечных недр. — Это я не по ней.
Белоножко вернулся к столотумбочке и принялся бесцельно передвигать валяющуюся на ней мелкую всячину.
— Слушай, Чин, а откуда он у тебя? Ну, одеколон этот чертов — откуда? Это ведь тоже нельзя… Контрольные системы теперь, наверное, совсем взбесятся!
— Наоборот, теперь-то они как раз и не взбесятся: он любую текилу перешибет. А «нельзя» — это про спиртсодержащие аэрозоли. А этот вроде специальный, такой можно… наверное. Все то можно, что нужно. Вот прикинь: если, к примеру, Ленок попытается меня изнасиловать (к чему дело упорно движется) — должен же я буду сдобрить свои древние грекоегипетские мускулы приятным ароматом!
Чинарев полез наконец из-под кровати, и Виталий, поспешно сунув руки в карманы, качнулся прочь от стола.
— Ну, Белоножка-Белоручка, что ты там копаешься? Нашел, наконец, контейнер?
— Нет, — пожал плечами староста. — Здорово ты его спрятал…
— Какое спрятал?! Он же прямо посреди стола…
Они перерыли всю каюту, но контейнер с эллипсетами так и не пожелал отыскаться.
Правильный человек Виталий Белоножко покраснел, как блюдо первое номер два, и чуть ли не на цыпочках прокрался к своему месту. Чин-чин тоже уселся за стол и попробовал запустить ложку в содержимое тарелки. Содержимое оказало сопротивление. А еще оно (содержимое) затряслось — вероятно, от натуги. Или от отвращения к себе самому.
— Завтрак номер пятнадцать, — вполголоса пояснила Леночка, дисциплинированно завершавшая утреннюю трапезу. — Желе квазифруктовое витаминное. Гадость.
Чинарев скосился на доброхотную комментаторшу и едва не поперхнулся квазифруктовым фрагментом. Нет, вовсе не потому, что на Лене все еще был ТОТ костюмчик. Голову папиной Халэпы украшала цветастая косынка, под которой очертания головы казались очертаниями чего угодно, кроме именно головы. На темени косынку оттопыривало нечто вроде рогов, на лбу распирало подобье электромобильного бампера…
Перехватив чинаревский взгляд, Леночка недоуменно приподняла пушистые бровки:
— Ты чего? Ну, завивку делаю… Папа же просил не ударить в грязь лицом — тебе разве Белоножко не говорил?..
Чин-чин хотел было сообщить, что каждый понимает это самое «в грязь и тэ дэ» соразмерно своему умственному развитию, но вовремя вспомнил, как он сам давеча истолковал директорскую просьбу. Вспомнил и решил промолчать. А вот Изверг молчать не собирался.
— Насколько я знаю, подобные вещи делаются в пять минут какими-то там ультразвуковыми щипцами, — презрительно сказал космический волк. — Так что следующий раз, дабы не пугать экипаж, будьте любезны…
— Бывалый опытный человек, а простейших вещей не понимаете! — Леночкино возмущение не имело границ. — Во-первых, чтоб вы знали, ультрика омертвляет корни, а во-вторых, щипцы — это для примитива, с ними ни рельефа, ни объема настоящего. А я сейчас такую челку наверчиваю — закачаетесь!
— А я уже и так с самого утра качаюсь, — сообщил Изверов. — От первого же взгляда на вашу, с позволения сказать, одежду. Могу только воображать, каково юношам терпеть этакую выставку, коль даже меня, старика, в жар кидает! Вы, деточка, наверняка удивитесь, но на свете есть такие понятия: скромность и стыд.
— Стыдно должно быть тому, у кого низменные инстинкты подавляют чувство прекрасного! — голос юной Халэпы был преисполнен ледяного величия.
— Кстати, о низменных инстинктах… — Чин-чин с усилием протолкнул в горло последний ошметок витаминного желе, попытался запить его невыносимо приторным псевдокофием, скривился.
Ему вдруг показалось, будто он понял, отчего на космических объектах категорически запрещено спиртное: похмельный синдром плюс такая вот рационная квазипища равняется безвременная гибель во цвете лет…
Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он повторил:
— Так вот, о низменном… Я очень ценю ваши, Виктор Борисович, старания приучить нас к трудностям, но, по-моему, вы начинаете переигрывать. Верните, пожалуйста, семечницу.
Седые брови Изверга медленно поползли вверх:
— Что-о-о?!
— У меня со стола пропал контейнер с эллипсетами, — Чин-чин был сама любезность. — Повторяю, я очень ценю вашу науку, но если завтра нам будет нечего предъявить поверяющему, она пропадет втуне: нас просто вышвырнут из училища.
— Что касается лично вас, оно бы и прекрасно, — процедил космический волк так злобно, что Леночка испуганно ойкнула. Белоножко, кажется, тоже.
— Ну, допустим, вы спасаете ваш возлюбленный космос от гнусного Чингисхана. А причем они? — Чин-чин мотнул подбородком на своих согруппников.
Изверов не спеша отодвинул от себя пустую тарелку и полупустую чашку.
— Ты, кажется, обвиняешь меня в краже, поганый шелудивый щенок? Уж тебе ли не знать, что кое-кого я мог бы вышвырнуть из космоса, не подвергая… — он поперхнулся недоговоренным и умолк, сверля Чин-чина бешеным взглядом.
Чинарев побагровел и сорвался на крик:
— Да что вы за чушь вколотили себе в голову?! Воображаете, кому-то бы действительно хватило ума подобрать конспиранту фамилию, созвучную с его криминальной кличкой?! Думаете, в Интерполе одни кретины?! (Выражение Извергова лица ясней ясного показало, что именно так он и думает.) Большое дело — залез в файлы Лиги! Да на программ-факультете каждый второй развлекается хакерством! Что ж теперь…
— Не поздновато ли ты спохватился оправдываться? — пролязгал ветеран Космофлота.
— Позднова-а-ато! — передразнил его студент, напрочь утративший представление о субординации. — Каждому программисту лестно, если его принимают за самого Молчанова-Чингисхана!
Изверов отчетливо скрипнул зубами и неправдоподобно вкрадчиво произнес:
— Все, лопнуло мое терпение. Ну-ка, щеночек, вон отсюда! Проваливай!
Несколько мгновений они с Чин-чином безотрывно таращились друг другу в глаза. Белоножко приподнялся, готовясь не то что-то сказать, не то броситься между ними; Леночка в ужасе следила, как под заношенным комбинезоном дряхлого космонавта вспухает рельефное плетение мышц, абсолютно не вписывающихся в ее, Леночкино, представление о дряхлости…
Наконец Чинарев не выдержал. Он с грохотом вылез из-за стола и как-то неестественно, по-журавлиному зашагал к выходу.
— Хорошо же, — шипел он на ходу, — хорошо, хорошо… запомнится тебе эта практика, ветерррран! Век не забудешь! Уж я расстараюсь, уж я тебе такого понапущу!..
Когда по закоулкам кают-компании догуляло гремучее эхо, рожденное аннигиляционным грохотом захлопнувшегося люка, Изверов неожиданно добродушно сказал:
— Скверно, студиозы. Чем бы это ни было — месть за холодность или борьба за девушку — это, простите, в любом случае подлость. Вы-то прекрасно понимаете: дочке директора училища как-нибудь минется, лидеру курса — тоже… А вот человека с репутацией вашего Чи-на-ре-ва всенепременно назначат крайним за срыв практики. И вышвырнут… Подло, подло задумано! — Он встал и ласково улыбнулся: — Чтоб через полчаса программа нашлась. Где хотите и как хотите.
Леночка и Виталий перевели одинаково растерянные взгляды с его удаляющейся спины друг на друга и одновременно прошептали:
— Так это ты?..
Не было бы все так беспросветно, имей возможности злосчастного компьютера хоть чуть-чуть меньше ограничений.
Вот ведь сундук все-таки…
Старая (это чтоб не сказать «древняя») добрая базовая комбинация — монитор, системный блок, органолептический контактор… Три кита, на коих покоится миропорядок. Как освящено веками. Как прилично. Как завещал великий Билли. Нет бога, кроме Билла, а «Макрохард груп» — пророк его…
А ведь могли, могли бы габаритные размеры вот такого чиф-компа измеряться в ангстремах, и любую наисложнейшую операцию мог бы этот самый чиф выполнять в миллиарды раз быстрее… Мог бы, не будь на свете монстра по имени Макрохард. Господи, и как же только деятели этой суперфирмы не изгалялись ради сохранения за ней статуса безусловного лидера в комп— и околокомп-делах! Скупали да гноили патенты, любой ценой впихивали конкурирующие направления в черный запретный список, возглавляемый клонированием человека, психотропней да киборгоникой… Изворачивались, выворачивались, на ушах стояли (то на собственных, то на чужих) — и таки добились своего. Нет, даже им не удалось пообрубать все неподконтрольные ветви комп-эволюции, но удалось им эти самые ветви превратить в чахлые полусухие веточки. Да и главную-то ветвь, которую глобальным стволом назначили, — и ей то и дело учиняют косметические обрезания. «Определяющий потребитель — Космофлот. В экстремальных ситуациях чем проще, тем надежней. Надежней иметь не один сверхкомп, а много взаимно дублирующих недосверхкомпиков. Стал-быть, все во имя определяющего потребителя и ему же на благо. А также — даешь всеобщую универсализацию и глобальную стопроцентную совместимость! Посему: быстродействие не более чем… объем памяти не более чем… принцип кодировки и хранения информации — от сих до сих (шаг влево, шаг вправо — огонь на поражение)»…
А поскольку все сии «неболеечемы», старательно всобаченные в бездну ООРовских законов, инструкций да регламентов, нами освоены, запатентованы и насижены — вот вам, господа конкуренты, стыдный отросток поперек хари! Жрали, жрем и будем жрать из этого корыта исключительно только мы! Ясно?!
Это же просто из головы выдумано, что на прогресс, дескать, узду не накинешь. Это просто для красоты сказано, что, мол, рукописи не горят. Горят как миленькие. Даже если писаны не руками и не на пэйпарлоне, а на оптико-магнитных носителях с гарантийным сроком хранения информации 1010 лет…
…Ощутив потным затылком колебание воздуха, учиненное открываемым люком, Чин-чин свирепо завопил прямо в микрофон: «По распорядку у меня еще три часа комп-времени!», одуревший комп не менее злобно прорявкал: «Нераспознанная команда! Отказ!», и Белоножко шарахнулся было из рубки, но тут же додумался сказать: «Это я».
— А-а… — из Чинарева словно бы воздух выпустили. — А я думал, опять этот хакероборец прется…
Комп снова полез давать оценку услышанной информации, но Чин, яростно сплюнув, вырубил саунд-контакт.
Виталий облокотился о подголовник пользовательского кресла и некоторое время молча сопел в чинаревскую макушку. Потом спросил:
— Ты что, пытаешься ее «воскресителем» вытащить?
— Чем только не пытаюсь… — буркнул Чин, утирая физиономию рукавом.
— Ну?
— Орбиту гну! Этот старый хрыч специально поназаписывал поверх стертого всякую галиматью. Хрен теперь там что-нибудь восстановишь!
Белоножко немного помялся, затем предложил обреченно:
— Давай, может, я?..
Чинарев только фыркнул вместо ответа.
— Ты не очень-то, — староста обиженно шмыгнул носом. — В этой, между прочим, программе моего труда не меньше, чем твоего…
— Не труда, а убитого времени, — раздраженно поправил Чин-чин, стремительно наяривая на контакторе. — За компом ты вправду отпыхтел как бы не дольше моего. А результату с того?
Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.
Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке — только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:
— Я семечницу не брал. Честно.
Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:
— А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И кстати, что это у тебя с рожей?
На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.
— Это Ленка, — снова вздохнул обладатель пятна. — Это я ее попросил отдать программу.
— А чего ты решил, будто это она?
Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:
— Ну вот, теперь этот старый гад… — Он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: — Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнет уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж еще надо знать, как они выглядят!
— Ну, по-моему, ты уж совсем ее за не знаю кого держишь, — обиделся положительный человек. — Не может же она до сих пор…
— Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причесок ничего не… О, легка на помине!
— А я тебе, Чин, кофе принесла, — вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. — А то ты свой утренний не допил, а в нем умереть сколько полезного для мозгов.
Чинарев изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела.
— Так вот это и есть здешний комп? — презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.
Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскреб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:
— Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелеными. А этот серый.
Чинарев на ее заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.
Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.
Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличествующее одеяние мимолетному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегреко-египетских мускулов — это косынка. Сообразив все вышеизложенное в течение микросекунды, Леночка [Мило зарделась и произнесла:
— Ну потерпи, еще не готово. Вечером все увидишь.
— Ленок, ты способна на подвиг? — Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.
Леночка зарделась еще милее:
— Смотря ради кого… то есть чего.
— Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?
— Прыткий какой! — пролепетала Леночка в крайнем смущении. — Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну хорошо. Только не здесь же и не при нем, — она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.
— Именно здесь и при нем, — нежно произнес Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: — Снимай платочек, горе мое!!!
Единственно, чему папа-директор сподобился выучить свое достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздернулись к косыночному узлу.
А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:
— Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную челку?
До юной Халэпы начало доходить.
— Я думала, это тоже одеколон, — бормотала она, разматывая волосы. — Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял — думала, от него…
— Это не одеколон пах, — мрачно прокомментировал Белоножко. — Это текила воняла.
— Сам ты!.. — окрысилась Леночка. — А потом так здорово придумалось с челк… чел… ой!
То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длиною был без малого в дюйм), то ли еще что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямехонько в чашку.
— Молодец, — Чин-чин отер с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. — Одно слово — Халэпа.
Леночка обиженно шмыгнула носом, но Промолчала.
Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потеки.
— Может, еще заработает? — нервно облизнулся Виталий. — Все-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приема-подачи промоем… Может, еще ничего, а?
— Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, — вздохнул Чин-чин. — В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?
— Поняли, — папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. — Лично я все поняла. Все-все. Пошли, Виталенька, — тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина ее лица, обращенная к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повернутая к Чинареву, — мстительно), — пойдем, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.
Выходя из рубки, она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чинчиновой физиономии, но насладиться не удалюсь: студент Чинарев беззвучно и самозабвенно ржал.
3
— Еще бы! Ты ей так хамишь на каждом шагу, что, по-моему, даже Изверг до всего допирает. Прими бесплатный совет: брось. Не по тебе девочка.
— Может, она по тебе? — Голубые глаза положительного человека Виталия нехорошо потемнели, но Чин-чин этого не заметил: он, стоя на четвереньках, заталкивал злополучный распылитель куда-то под койку.
— Не совсем так, — глухо донеслось из под-коечных недр. — Это я не по ней.
Белоножко вернулся к столотумбочке и принялся бесцельно передвигать валяющуюся на ней мелкую всячину.
— Слушай, Чин, а откуда он у тебя? Ну, одеколон этот чертов — откуда? Это ведь тоже нельзя… Контрольные системы теперь, наверное, совсем взбесятся!
— Наоборот, теперь-то они как раз и не взбесятся: он любую текилу перешибет. А «нельзя» — это про спиртсодержащие аэрозоли. А этот вроде специальный, такой можно… наверное. Все то можно, что нужно. Вот прикинь: если, к примеру, Ленок попытается меня изнасиловать (к чему дело упорно движется) — должен же я буду сдобрить свои древние грекоегипетские мускулы приятным ароматом!
Чинарев полез наконец из-под кровати, и Виталий, поспешно сунув руки в карманы, качнулся прочь от стола.
— Ну, Белоножка-Белоручка, что ты там копаешься? Нашел, наконец, контейнер?
— Нет, — пожал плечами староста. — Здорово ты его спрятал…
— Какое спрятал?! Он же прямо посреди стола…
Они перерыли всю каюту, но контейнер с эллипсетами так и не пожелал отыскаться.
* * *
— Вы опоздали на семнадцать минут, — Изверг, морщась, отхлебывал из прозрачной чашки нечто кофеподобное. — При повторном опоздании не допущу к завтраку. В космосе малейшая безалаберность равнозначна самоубийству — если вы не способны постигнуть это мозгами, придется апеллировать к вашим желудкам.Правильный человек Виталий Белоножко покраснел, как блюдо первое номер два, и чуть ли не на цыпочках прокрался к своему месту. Чин-чин тоже уселся за стол и попробовал запустить ложку в содержимое тарелки. Содержимое оказало сопротивление. А еще оно (содержимое) затряслось — вероятно, от натуги. Или от отвращения к себе самому.
— Завтрак номер пятнадцать, — вполголоса пояснила Леночка, дисциплинированно завершавшая утреннюю трапезу. — Желе квазифруктовое витаминное. Гадость.
Чинарев скосился на доброхотную комментаторшу и едва не поперхнулся квазифруктовым фрагментом. Нет, вовсе не потому, что на Лене все еще был ТОТ костюмчик. Голову папиной Халэпы украшала цветастая косынка, под которой очертания головы казались очертаниями чего угодно, кроме именно головы. На темени косынку оттопыривало нечто вроде рогов, на лбу распирало подобье электромобильного бампера…
Перехватив чинаревский взгляд, Леночка недоуменно приподняла пушистые бровки:
— Ты чего? Ну, завивку делаю… Папа же просил не ударить в грязь лицом — тебе разве Белоножко не говорил?..
Чин-чин хотел было сообщить, что каждый понимает это самое «в грязь и тэ дэ» соразмерно своему умственному развитию, но вовремя вспомнил, как он сам давеча истолковал директорскую просьбу. Вспомнил и решил промолчать. А вот Изверг молчать не собирался.
— Насколько я знаю, подобные вещи делаются в пять минут какими-то там ультразвуковыми щипцами, — презрительно сказал космический волк. — Так что следующий раз, дабы не пугать экипаж, будьте любезны…
— Бывалый опытный человек, а простейших вещей не понимаете! — Леночкино возмущение не имело границ. — Во-первых, чтоб вы знали, ультрика омертвляет корни, а во-вторых, щипцы — это для примитива, с ними ни рельефа, ни объема настоящего. А я сейчас такую челку наверчиваю — закачаетесь!
— А я уже и так с самого утра качаюсь, — сообщил Изверов. — От первого же взгляда на вашу, с позволения сказать, одежду. Могу только воображать, каково юношам терпеть этакую выставку, коль даже меня, старика, в жар кидает! Вы, деточка, наверняка удивитесь, но на свете есть такие понятия: скромность и стыд.
— Стыдно должно быть тому, у кого низменные инстинкты подавляют чувство прекрасного! — голос юной Халэпы был преисполнен ледяного величия.
— Кстати, о низменных инстинктах… — Чин-чин с усилием протолкнул в горло последний ошметок витаминного желе, попытался запить его невыносимо приторным псевдокофием, скривился.
Ему вдруг показалось, будто он понял, отчего на космических объектах категорически запрещено спиртное: похмельный синдром плюс такая вот рационная квазипища равняется безвременная гибель во цвете лет…
Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он повторил:
— Так вот, о низменном… Я очень ценю ваши, Виктор Борисович, старания приучить нас к трудностям, но, по-моему, вы начинаете переигрывать. Верните, пожалуйста, семечницу.
Седые брови Изверга медленно поползли вверх:
— Что-о-о?!
— У меня со стола пропал контейнер с эллипсетами, — Чин-чин был сама любезность. — Повторяю, я очень ценю вашу науку, но если завтра нам будет нечего предъявить поверяющему, она пропадет втуне: нас просто вышвырнут из училища.
— Что касается лично вас, оно бы и прекрасно, — процедил космический волк так злобно, что Леночка испуганно ойкнула. Белоножко, кажется, тоже.
— Ну, допустим, вы спасаете ваш возлюбленный космос от гнусного Чингисхана. А причем они? — Чин-чин мотнул подбородком на своих согруппников.
Изверов не спеша отодвинул от себя пустую тарелку и полупустую чашку.
— Ты, кажется, обвиняешь меня в краже, поганый шелудивый щенок? Уж тебе ли не знать, что кое-кого я мог бы вышвырнуть из космоса, не подвергая… — он поперхнулся недоговоренным и умолк, сверля Чин-чина бешеным взглядом.
Чинарев побагровел и сорвался на крик:
— Да что вы за чушь вколотили себе в голову?! Воображаете, кому-то бы действительно хватило ума подобрать конспиранту фамилию, созвучную с его криминальной кличкой?! Думаете, в Интерполе одни кретины?! (Выражение Извергова лица ясней ясного показало, что именно так он и думает.) Большое дело — залез в файлы Лиги! Да на программ-факультете каждый второй развлекается хакерством! Что ж теперь…
— Не поздновато ли ты спохватился оправдываться? — пролязгал ветеран Космофлота.
— Позднова-а-ато! — передразнил его студент, напрочь утративший представление о субординации. — Каждому программисту лестно, если его принимают за самого Молчанова-Чингисхана!
Изверов отчетливо скрипнул зубами и неправдоподобно вкрадчиво произнес:
— Все, лопнуло мое терпение. Ну-ка, щеночек, вон отсюда! Проваливай!
Несколько мгновений они с Чин-чином безотрывно таращились друг другу в глаза. Белоножко приподнялся, готовясь не то что-то сказать, не то броситься между ними; Леночка в ужасе следила, как под заношенным комбинезоном дряхлого космонавта вспухает рельефное плетение мышц, абсолютно не вписывающихся в ее, Леночкино, представление о дряхлости…
Наконец Чинарев не выдержал. Он с грохотом вылез из-за стола и как-то неестественно, по-журавлиному зашагал к выходу.
— Хорошо же, — шипел он на ходу, — хорошо, хорошо… запомнится тебе эта практика, ветерррран! Век не забудешь! Уж я расстараюсь, уж я тебе такого понапущу!..
Когда по закоулкам кают-компании догуляло гремучее эхо, рожденное аннигиляционным грохотом захлопнувшегося люка, Изверов неожиданно добродушно сказал:
— Скверно, студиозы. Чем бы это ни было — месть за холодность или борьба за девушку — это, простите, в любом случае подлость. Вы-то прекрасно понимаете: дочке директора училища как-нибудь минется, лидеру курса — тоже… А вот человека с репутацией вашего Чи-на-ре-ва всенепременно назначат крайним за срыв практики. И вышвырнут… Подло, подло задумано! — Он встал и ласково улыбнулся: — Чтоб через полчаса программа нашлась. Где хотите и как хотите.
Леночка и Виталий перевели одинаково растерянные взгляды с его удаляющейся спины друг на друга и одновременно прошептали:
— Так это ты?..
* * *
Дряхлому блокшивскому чиф-компу приходилось туго. Дерево каталогов коверкалось и трещало, как береза под ураганом; бархатный саунд изрядно подрастерял свою бархатность и жалобно лопотал нечто, главным образом состоящее из «не представляется возможным» да «анэвэйлэбл оперэйшн»… Чин-чин злобно избивал сенсоры, вопил в контакт-микрофон мольбы пополам с нецензурщиной; Чин-чин взмок, и комп, казалось, тоже, но проку от всего этого выходило не больше, чем от всеобщей борьбы за мир в Галактике.Не было бы все так беспросветно, имей возможности злосчастного компьютера хоть чуть-чуть меньше ограничений.
Вот ведь сундук все-таки…
Старая (это чтоб не сказать «древняя») добрая базовая комбинация — монитор, системный блок, органолептический контактор… Три кита, на коих покоится миропорядок. Как освящено веками. Как прилично. Как завещал великий Билли. Нет бога, кроме Билла, а «Макрохард груп» — пророк его…
А ведь могли, могли бы габаритные размеры вот такого чиф-компа измеряться в ангстремах, и любую наисложнейшую операцию мог бы этот самый чиф выполнять в миллиарды раз быстрее… Мог бы, не будь на свете монстра по имени Макрохард. Господи, и как же только деятели этой суперфирмы не изгалялись ради сохранения за ней статуса безусловного лидера в комп— и околокомп-делах! Скупали да гноили патенты, любой ценой впихивали конкурирующие направления в черный запретный список, возглавляемый клонированием человека, психотропней да киборгоникой… Изворачивались, выворачивались, на ушах стояли (то на собственных, то на чужих) — и таки добились своего. Нет, даже им не удалось пообрубать все неподконтрольные ветви комп-эволюции, но удалось им эти самые ветви превратить в чахлые полусухие веточки. Да и главную-то ветвь, которую глобальным стволом назначили, — и ей то и дело учиняют косметические обрезания. «Определяющий потребитель — Космофлот. В экстремальных ситуациях чем проще, тем надежней. Надежней иметь не один сверхкомп, а много взаимно дублирующих недосверхкомпиков. Стал-быть, все во имя определяющего потребителя и ему же на благо. А также — даешь всеобщую универсализацию и глобальную стопроцентную совместимость! Посему: быстродействие не более чем… объем памяти не более чем… принцип кодировки и хранения информации — от сих до сих (шаг влево, шаг вправо — огонь на поражение)»…
А поскольку все сии «неболеечемы», старательно всобаченные в бездну ООРовских законов, инструкций да регламентов, нами освоены, запатентованы и насижены — вот вам, господа конкуренты, стыдный отросток поперек хари! Жрали, жрем и будем жрать из этого корыта исключительно только мы! Ясно?!
Это же просто из головы выдумано, что на прогресс, дескать, узду не накинешь. Это просто для красоты сказано, что, мол, рукописи не горят. Горят как миленькие. Даже если писаны не руками и не на пэйпарлоне, а на оптико-магнитных носителях с гарантийным сроком хранения информации 1010 лет…
…Ощутив потным затылком колебание воздуха, учиненное открываемым люком, Чин-чин свирепо завопил прямо в микрофон: «По распорядку у меня еще три часа комп-времени!», одуревший комп не менее злобно прорявкал: «Нераспознанная команда! Отказ!», и Белоножко шарахнулся было из рубки, но тут же додумался сказать: «Это я».
— А-а… — из Чинарева словно бы воздух выпустили. — А я думал, опять этот хакероборец прется…
Комп снова полез давать оценку услышанной информации, но Чин, яростно сплюнув, вырубил саунд-контакт.
Виталий облокотился о подголовник пользовательского кресла и некоторое время молча сопел в чинаревскую макушку. Потом спросил:
— Ты что, пытаешься ее «воскресителем» вытащить?
— Чем только не пытаюсь… — буркнул Чин, утирая физиономию рукавом.
— Ну?
— Орбиту гну! Этот старый хрыч специально поназаписывал поверх стертого всякую галиматью. Хрен теперь там что-нибудь восстановишь!
Белоножко немного помялся, затем предложил обреченно:
— Давай, может, я?..
Чинарев только фыркнул вместо ответа.
— Ты не очень-то, — староста обиженно шмыгнул носом. — В этой, между прочим, программе моего труда не меньше, чем твоего…
— Не труда, а убитого времени, — раздраженно поправил Чин-чин, стремительно наяривая на контакторе. — За компом ты вправду отпыхтел как бы не дольше моего. А результату с того?
Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.
Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке — только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:
— Я семечницу не брал. Честно.
Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:
— А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И кстати, что это у тебя с рожей?
На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.
— Это Ленка, — снова вздохнул обладатель пятна. — Это я ее попросил отдать программу.
— А чего ты решил, будто это она?
Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:
— Ну вот, теперь этот старый гад… — Он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: — Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнет уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж еще надо знать, как они выглядят!
— Ну, по-моему, ты уж совсем ее за не знаю кого держишь, — обиделся положительный человек. — Не может же она до сих пор…
— Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причесок ничего не… О, легка на помине!
— А я тебе, Чин, кофе принесла, — вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. — А то ты свой утренний не допил, а в нем умереть сколько полезного для мозгов.
Чинарев изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела.
— Так вот это и есть здешний комп? — презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.
Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскреб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:
— Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелеными. А этот серый.
Чинарев на ее заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.
Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.
Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличествующее одеяние мимолетному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегреко-египетских мускулов — это косынка. Сообразив все вышеизложенное в течение микросекунды, Леночка [Мило зарделась и произнесла:
— Ну потерпи, еще не готово. Вечером все увидишь.
— Ленок, ты способна на подвиг? — Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.
Леночка зарделась еще милее:
— Смотря ради кого… то есть чего.
— Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?
— Прыткий какой! — пролепетала Леночка в крайнем смущении. — Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну хорошо. Только не здесь же и не при нем, — она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.
— Именно здесь и при нем, — нежно произнес Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: — Снимай платочек, горе мое!!!
Единственно, чему папа-директор сподобился выучить свое достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздернулись к косыночному узлу.
А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:
— Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную челку?
До юной Халэпы начало доходить.
— Я думала, это тоже одеколон, — бормотала она, разматывая волосы. — Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял — думала, от него…
— Это не одеколон пах, — мрачно прокомментировал Белоножко. — Это текила воняла.
— Сам ты!.. — окрысилась Леночка. — А потом так здорово придумалось с челк… чел… ой!
То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длиною был без малого в дюйм), то ли еще что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямехонько в чашку.
— Молодец, — Чин-чин отер с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. — Одно слово — Халэпа.
Леночка обиженно шмыгнула носом, но Промолчала.
Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потеки.
— Может, еще заработает? — нервно облизнулся Виталий. — Все-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приема-подачи промоем… Может, еще ничего, а?
— Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, — вздохнул Чин-чин. — В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?
— Поняли, — папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. — Лично я все поняла. Все-все. Пошли, Виталенька, — тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина ее лица, обращенная к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повернутая к Чинареву, — мстительно), — пойдем, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.
Выходя из рубки, она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чинчиновой физиономии, но насладиться не удалюсь: студент Чинарев беззвучно и самозабвенно ржал.
3
Повезло всем. Даже хромой Недобиток спасся: он кинулся наутек прямо под ноги Гиганту, и тот его не заметил. А вот Рысак… Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Рысак слишком бравировал своею знаменитою прытью, слишком уверовал в свою безнаказанность. Ему уже казалось мало просто спастись, он каждый раз норовил поглумиться над неповоротливостью Гигантов, над их тупостью… Вот и доглумился, паркет ему ворсом…
Осторожно приподняв край конфетной обертки, Ногочет следил, как Гигант нагибается, рассматривает черное тело, скорчившееся у самых его Гигантовых ступней жалко и трогательно, как зарубленная топором старушка… Потом страшилище выпрямилось и обвело коридор пристальным взглядом отвратительных мокрых глаз. Ногочет снова поторопился уронить себе на голову яркий красивый целлофан, занавешиваясь им от этой жуткой ищущей пристальности. «Только бы не заметил! Темнота-укрывательница, Теснота-защитница, смилуйтесь! Только бы не заметил!»
Да нет, на Укрывательницу с Защитницей надеяться не следовало бы: какие уж Темнота-Теснота могут быть под невесомым полупрозрачным обрывком среди огромного коридора! А все-таки, корчась под никчемным, но (душистым и очень красивым укрытием (хорошо укрытие — усы аж до половины торчат!), Ногочет вдруг услыхал тяжкий грохот Гигантовых шагов. Стихающий грохот. Удаляющийся. Ф-фу… Красота спасла таракана. Значит, и мир она тоже наверняка спасет.
Он опять выглянул — как раз вовремя, чтоб заметить Хлеболюбку. Та выползла из-под плинтуса, замерла на миг, настороженно озираясь, а потом отправилась к бездвижномy Рысаку.
— Куда?! — рявкнул Ногочет. — Назад, инсектицид тебя побери! Уползать надо! И поскорее!
Хлеболюбка растерянно прижалась к полу:
— Как уходить? А он? Нельзя же его вот так бросить!
— Можно! — Ногочет выскочил из-под своего укрытия и побежал к ней. — Конечно, Рысака жаль, но себя еще жальче. Поняла?
Хлеболюбка всхлипнула, безотрывно глядя на мертвого:
— Сколько добра пропадает!
— Лучше жить голодными, чем сытыми сдохнуть! — дернул ее за левую заднюю Ногочет. — Бежим, покуда не поздно! Во, слышишь?!
Откуда-то из-за коридорного поворота катилось громыхающими басами тягучее эхо:
— …немедленную санобработку, а то скоро по ногам шнырять станут! И уборщиков всех перепрограммировать или вообще новых купить. Грязь развели… Фантики, объедки, плевки на полу… М-м-мер-р-рзос-с-сть!!!
— Да что вы, господин директор, стоит ли так волноваться? Из-за какого-то одного…
— Одного? Знаете, как говорят: видишь одного, значит, их сотня…
…Чин-чин громко, с прискуливаньем, зевнул.
Хваленый программ-пакет с претенциозным названием «Достоевский» оказался таким же барахлом, как и все прежние программы-литераторы, сколько их ни рождалось на свет от самого дня сотворения мира всеблагим господом Биллом Гейтсом.
Вот уже полчаса Чинарев убивал время, меняя вводные параметры, но стряпня лжеДостоевского от раза к разу делалась только хуже.
Вот уже полтора столетия человечеству обещают, будто компы не сегодня-завтра научатся создавать шедевры искусства по заказу да в считанные секунды, но…
Но.
Все-таки дохлое это дело — поверять гармонию алгеброй. Даже сам Достоевский, и даже владеючи алгоритмированием, ни за что не смог бы состряпать программу, каковая писала бы «точно как он». Потому что даже сам Достоевский наверняка не знал, каким образом ему удается писать «как Достоевский». А господа… э-э-э… (Чин-чин вызвал на экран копирайты пакета) господа Янкель, Дюнкель и Мацюлин К. Дж. почему-то вообразили, что знают. Давленый таракан «как зарубленная топором старушка» — обхохочешься!
Ни одна программа не умнее своего программиста — вот откуда произрастает позорная немочь таких попыток. Наверное, разработчику следующего «Достоевского» нужно родиться одновременно и гениальным литератором, и гениальным искусствоведом, и гениальным программистом, и черт его знает кем еще, но чтобы тоже всенепременнейше гениальным. Вот только — увы! — гениальные программисты встречаются отнюдь не чаще, нежели гениальные литераторы, а о гениальных искусствоведах Чин-чину вообще как-то не приходилось слыхивать…
…Чинарев опять вошел в установки «Достоевского» и начал было менять вводную «таракан Рысак» на «смотритель блокшива Изверов В.Б.», но довести это занятие до конца не успел.
Входной люк распахнулся так резко, будто бы снаружи, из коридора, его пнули ногой. Победоносно размахивая «семечницей», врубку ворвалась Леночка.
С первого взгляда Чин-чин, конечно, не сумел распознать, изменилось ли состояние злополучного эллипсет-контейнера. Но вот что сама Халэпа претерпела изрядные внешние изменения — это прямо-таки вонзалось в глаза. Цветастенький платочек с ее головы исчез, и наверченный на упомянутой голове парикмахерский шедевр оказался открытым для всеобщего обозрения (посмотреть очень даже было на что, однако вряд ли хоть какой-раскакой литературный гений смог бы описать увиденное словами). А еще Леночка успела заменить спортивный костюмчик на домашний халат. И вот тут-то, именно с первого же взгляда, Чинарев понял, отчего Изверг считал ТОТ костюм верхом непристойности: он — Изверг — просто еще не видал ЭТОГО халатика.
Вслед за Леной в рубку протиснулся староста Виталий Белоножко. Он именно протиснулся (бочком, очень неловко), хотя люк был распахнут настежь. Положительный человек был до того красен, что испятнавшие его лицо многочисленные оттиски губной помады почти не угадывались на общем фоне. Вероятно, они не угадывались бы совсем, ежели бы Виталий не столь отчаяно пытался вытереть их обоими рукавами.
Поведение старосты неопровержимо свидетельствовало, что Леночка обслюнявила его очень по-подлому: без объявления войны и перед самым входом в рубку — именно чтоб не успел обтереться и выглядел как можно предосудительнее. Юная Халэпа изо всех сил пыталась растолкать дрыхнущую мертвым сном Чин-чинову ревность, но даже всех девичьих силенок на этакое дело оказалось мало. Единственно, к чему объект Лениных ухищрений проявил заметный интерес, так это к состоянию контейнера.
— Мы отмыли его кипятком и почти час держали в кухонной сушилке, — досадливо ответила папенькина дочка на немой вопрос обернувшегося к ней Чинарева. — А потом я дула в него своим феном. На максимуме.
— Утюгом не гладила? — хмуро спросил Чин-чин.
— Нет, — захлопала глазищами Леночка. — А надо было?
Фыркнув, Чинарев выволок откуда-то из-под кресла серый карбопластовый сундучок, поставил его напротив одного из комповских дистанц-портов и буркнул в контактный микрофон:
— Выйди из Интерсети, подключи сетевой модем к копировщику через порт номер… э-э-э… — Чин выдернул из Леночкиной руки многострадальное вместилище эллипсет, вложил его в услужливо приоткрывшийся, брызнувший индикаторным многоцветием сундучок и, кривясь, потряс растопыренной пятерней: — Вымыла, называется… нет, придурок ты электронный, это я не тебе. На чем я?.. А, через порт «один». Все, экшн.
Осторожно приподняв край конфетной обертки, Ногочет следил, как Гигант нагибается, рассматривает черное тело, скорчившееся у самых его Гигантовых ступней жалко и трогательно, как зарубленная топором старушка… Потом страшилище выпрямилось и обвело коридор пристальным взглядом отвратительных мокрых глаз. Ногочет снова поторопился уронить себе на голову яркий красивый целлофан, занавешиваясь им от этой жуткой ищущей пристальности. «Только бы не заметил! Темнота-укрывательница, Теснота-защитница, смилуйтесь! Только бы не заметил!»
Да нет, на Укрывательницу с Защитницей надеяться не следовало бы: какие уж Темнота-Теснота могут быть под невесомым полупрозрачным обрывком среди огромного коридора! А все-таки, корчась под никчемным, но (душистым и очень красивым укрытием (хорошо укрытие — усы аж до половины торчат!), Ногочет вдруг услыхал тяжкий грохот Гигантовых шагов. Стихающий грохот. Удаляющийся. Ф-фу… Красота спасла таракана. Значит, и мир она тоже наверняка спасет.
Он опять выглянул — как раз вовремя, чтоб заметить Хлеболюбку. Та выползла из-под плинтуса, замерла на миг, настороженно озираясь, а потом отправилась к бездвижномy Рысаку.
— Куда?! — рявкнул Ногочет. — Назад, инсектицид тебя побери! Уползать надо! И поскорее!
Хлеболюбка растерянно прижалась к полу:
— Как уходить? А он? Нельзя же его вот так бросить!
— Можно! — Ногочет выскочил из-под своего укрытия и побежал к ней. — Конечно, Рысака жаль, но себя еще жальче. Поняла?
Хлеболюбка всхлипнула, безотрывно глядя на мертвого:
— Сколько добра пропадает!
— Лучше жить голодными, чем сытыми сдохнуть! — дернул ее за левую заднюю Ногочет. — Бежим, покуда не поздно! Во, слышишь?!
Откуда-то из-за коридорного поворота катилось громыхающими басами тягучее эхо:
— …немедленную санобработку, а то скоро по ногам шнырять станут! И уборщиков всех перепрограммировать или вообще новых купить. Грязь развели… Фантики, объедки, плевки на полу… М-м-мер-р-рзос-с-сть!!!
— Да что вы, господин директор, стоит ли так волноваться? Из-за какого-то одного…
— Одного? Знаете, как говорят: видишь одного, значит, их сотня…
…Чин-чин громко, с прискуливаньем, зевнул.
Хваленый программ-пакет с претенциозным названием «Достоевский» оказался таким же барахлом, как и все прежние программы-литераторы, сколько их ни рождалось на свет от самого дня сотворения мира всеблагим господом Биллом Гейтсом.
Вот уже полчаса Чинарев убивал время, меняя вводные параметры, но стряпня лжеДостоевского от раза к разу делалась только хуже.
Вот уже полтора столетия человечеству обещают, будто компы не сегодня-завтра научатся создавать шедевры искусства по заказу да в считанные секунды, но…
Но.
Все-таки дохлое это дело — поверять гармонию алгеброй. Даже сам Достоевский, и даже владеючи алгоритмированием, ни за что не смог бы состряпать программу, каковая писала бы «точно как он». Потому что даже сам Достоевский наверняка не знал, каким образом ему удается писать «как Достоевский». А господа… э-э-э… (Чин-чин вызвал на экран копирайты пакета) господа Янкель, Дюнкель и Мацюлин К. Дж. почему-то вообразили, что знают. Давленый таракан «как зарубленная топором старушка» — обхохочешься!
Ни одна программа не умнее своего программиста — вот откуда произрастает позорная немочь таких попыток. Наверное, разработчику следующего «Достоевского» нужно родиться одновременно и гениальным литератором, и гениальным искусствоведом, и гениальным программистом, и черт его знает кем еще, но чтобы тоже всенепременнейше гениальным. Вот только — увы! — гениальные программисты встречаются отнюдь не чаще, нежели гениальные литераторы, а о гениальных искусствоведах Чин-чину вообще как-то не приходилось слыхивать…
…Чинарев опять вошел в установки «Достоевского» и начал было менять вводную «таракан Рысак» на «смотритель блокшива Изверов В.Б.», но довести это занятие до конца не успел.
Входной люк распахнулся так резко, будто бы снаружи, из коридора, его пнули ногой. Победоносно размахивая «семечницей», врубку ворвалась Леночка.
С первого взгляда Чин-чин, конечно, не сумел распознать, изменилось ли состояние злополучного эллипсет-контейнера. Но вот что сама Халэпа претерпела изрядные внешние изменения — это прямо-таки вонзалось в глаза. Цветастенький платочек с ее головы исчез, и наверченный на упомянутой голове парикмахерский шедевр оказался открытым для всеобщего обозрения (посмотреть очень даже было на что, однако вряд ли хоть какой-раскакой литературный гений смог бы описать увиденное словами). А еще Леночка успела заменить спортивный костюмчик на домашний халат. И вот тут-то, именно с первого же взгляда, Чинарев понял, отчего Изверг считал ТОТ костюм верхом непристойности: он — Изверг — просто еще не видал ЭТОГО халатика.
Вслед за Леной в рубку протиснулся староста Виталий Белоножко. Он именно протиснулся (бочком, очень неловко), хотя люк был распахнут настежь. Положительный человек был до того красен, что испятнавшие его лицо многочисленные оттиски губной помады почти не угадывались на общем фоне. Вероятно, они не угадывались бы совсем, ежели бы Виталий не столь отчаяно пытался вытереть их обоими рукавами.
Поведение старосты неопровержимо свидетельствовало, что Леночка обслюнявила его очень по-подлому: без объявления войны и перед самым входом в рубку — именно чтоб не успел обтереться и выглядел как можно предосудительнее. Юная Халэпа изо всех сил пыталась растолкать дрыхнущую мертвым сном Чин-чинову ревность, но даже всех девичьих силенок на этакое дело оказалось мало. Единственно, к чему объект Лениных ухищрений проявил заметный интерес, так это к состоянию контейнера.
— Мы отмыли его кипятком и почти час держали в кухонной сушилке, — досадливо ответила папенькина дочка на немой вопрос обернувшегося к ней Чинарева. — А потом я дула в него своим феном. На максимуме.
— Утюгом не гладила? — хмуро спросил Чин-чин.
— Нет, — захлопала глазищами Леночка. — А надо было?
Фыркнув, Чинарев выволок откуда-то из-под кресла серый карбопластовый сундучок, поставил его напротив одного из комповских дистанц-портов и буркнул в контактный микрофон:
— Выйди из Интерсети, подключи сетевой модем к копировщику через порт номер… э-э-э… — Чин выдернул из Леночкиной руки многострадальное вместилище эллипсет, вложил его в услужливо приоткрывшийся, брызнувший индикаторным многоцветием сундучок и, кривясь, потряс растопыренной пятерней: — Вымыла, называется… нет, придурок ты электронный, это я не тебе. На чем я?.. А, через порт «один». Все, экшн.