Даллас Сандра. Легкий флирт с тяжкими последствиями

   Разумеется, я посчитала излишним объяснять ему, что муниципальных кладбищ в Бьютте целых пять штук.
   – Так, стало быть, вы знаете Марион еще по Бьютту? – зачем-то переспросил он. – Она показывала вам студию?
   – Мы даже побывали в «стойле», – ответила Виппи Берд, но он, казалось, не вспомнил нас, – а вы останавливались возле нашего стола, и Марион спрашивала вас про «Новичков на войне».
   – Ах, ну да, она же так хочет получить эту роль. Сейчас ей ведь должно быть лет тридцать или тридцать с хвостиком.
   – Ей двадцать шесть! – в один голос воскликнули мы с Виппи Берд.
   – Вот как? Ну да, разумеется, мне самому двадцать шесть с 1910 года.
   – В нашем классе она была самой красивой, – сказала я. – И нет ничего, что она не могла бы делать – играть на сцене, танцевать. Она даже поет как соловей.
   – Ну да, я сам слышал.
   Он окинул нас внимательным взглядом и вдруг взорвался гомерическим хохотом, а мы были настолько этим обескуражены, что начали смеяться вместе с ним.
   – Вы девчонки что надо, – сказал он, успокоившись и утирая ладонью пот со лба.
   – Если вы вдруг будете у нас в Бьютте, сэр, мы сводим вас в кафе «Скалистые горы», – пообещала Виппи Берд.
   – За наш счет, – добавила я.
   Когда мимо прошел официант с подносом, мистер Ведер поставил на него свой бокал и сказал, что уходит.
   – Но вы не можете уйти, не послушав, как она поет, она ведь специально брала уроки, – сказала Виппи Берд.
   – Интересно, а у вас в Бьютте знают, что такое фонограмма? И передайте Марион, что никто так не счастлив, как тот, у кого есть настоящие друзья.
   Он уже повернулся и пошел к выходу, но вдруг остановился.
   – Не думаю, что камень сохранился, – сказал он. – Пусть это будет любая могила, которая вам больше понравится.
   Слава богу, подумали мы с Виппи Берд, что он не остался слушать пение Мэй-Анны, потому что Виппи Берд соврала, сказав ему, что она берет уроки. Даже под оглушительный грохот оркестра голос Мэй-Анны не производил отрадного впечатления, но тем не менее все аплодировали и говорили: «Это было прекрасно, дорогая!» или: «Наконец-то мы услышали твой настоящий голос!», и так далее.
   – Действительно, люди врут здесь напропалую, – сказала Виппи Берд.
   – Почти как ты, – заметила я.
   Конечно, мы не рассказали Мэй-Анне о нашем разговоре с Ведером, и правильно сделали. «Новички на войне» оказались в действительности одной из худших картин с ее участием, так что мы своим вмешательством оказали медвежью услугу ей или мистеру Ведеру, хотя в результате ей и продлили контракт еще на год.
   Когда гости разошлись, Мэй-Анна объявила, что мы ее добрые ангелы, потому что мистер Ведер велел ее агенту утром позвонить ему.
   – Похоже, он больше не сукин сын, – сказала я Виппи Берд и Мэй-Анне.
   – Но все равно он набитый дурак, – ответила Виппи Берд.
 
   На следующее утро мы сели в поезд и отправились домой в Бьютт. Всю дорогу мы с Виппи Берд подначивали друг друга.
   – Я видела, как Эррол Флинн заглядывал тебе за корсаж, – говорила я.
   – А разве я тебе не сказала, что Энн Шеридан тоже отважилась попробовать твоего салата с пивом? – отвечала она.
   В общем, «несвятой Троице», вновь ненадолго объединившейся, было что вспомнить и о чем поговорить, но, несмотря на все веселье и забавы, мы с грустью сознавали, что Мэй-Анну вряд ли можно назвать счастливой, во всяком случае, там, в Голливуде, она не стала счастливей, чем дома в Бьютте.
   – Похоже, что для Мэй-Анны в целом свете по-настоящему важно только одно – быть кинозвездой, – сказала Виппи Берд. – И это для нее важнее, чем Бастер.
   – Как у тебя только язык повернулся сказать такое! – воскликнула я.
   – Ты права, Эффа Коммандер, – сказала Виппи Берд после минутного размышления. – Я ошиблась, беру свои слова обратно.
   Но она не ошиблась.

14

   Я варила Муну овсянку, как вдруг зазвонил телефон. Я поставила тарелку перед Муном и погладила его по шелковой головке.
   – Телефон звонит, тетя Эффа, – сказал Мун, вооружившись ложкой с выгравированным на ней именем Чарли Маккарти.
   – Ты видела утренние газеты, Эффа Коммандер? – возбужденно затараторила Виппи Берд, хотя ее вопрос был просто идиотским, потому что мы выписывали только одну газету, и ту вечернюю.
   – Нет, конечно. – ответила я. – Я только что дала Муну на завтрак…
   – Ах, черт, ну конечно, я забыла – откуда ты их возьмешь… Не надо было и спрашивать… – бормотала Виппи Берд. – Если бы ты их видела, то сама бы позвонила мне. Я просто понадеялась, что, может, мне не придется ничего самой рассказывать.
   – Рассказывать что? – спросила я. Первое, что пришло мне в голову, это что Тони убили.
   – Бастер, – сказала она.
   Но Бастер не пошел на войну, это все какой-то абсурд. «Соберись, Эффа Коммандер, – сказала я себе, – и постарайся понять, что тебе говорят».
   – Бастер в тюрьме, – сказала Виппи Берд.
   – За что?!
   – За убийство.
   – Убийство? – прошептала я.
   Мун перестал пить молоко и уставился на меня. «Мэй-Анна…» – начала было Виппи Берд, но тут в трубке послышался шум, как будто с ней заговорил кто-то, стоявший рядом. При мысли, что Бастер мог убить Мэй-Анну, мне стало просто дурно, мне казалось, что мне раскаленным вертелом проткнули кишки, и этого чувства я не забуду до конца моих дней. Я задрожала.
   Мун вскочил со стула и схватил меня за руку. «Еще телеграмма?» – испуганно спросил он. Бедный мальчик, сначала он думал, что телеграммы приносят радость, но вскоре ему пришлось осознать, что телеграмма может означать и беду. По выражению моего лица он пытался понять, на кого в этот раз пришла похоронка, а я по выражению его лица видела, как он испуган.
   Эта новость не укладывалась у меня в голове, ведь Бастер любил Мэй-Анну, он всегда защищал ее, еще с пятилетнего возраста, он ни при каких условиях не мог причинить ей боль, никогда в жизни. Я ни за что не поверю, что он мог ее убить, ни намеренно, ни случайно.
   – Виппи Берд! – заорала я в трубку. – Куда ты делась, черт возьми?! Что случилось?!
   – Ах, извини, извини, – снова раздался ее голос. – Меня отвлекли. Вот здесь, в утреннем номере «Стандард», я купила его на улице, здесь все написано, и я поняла, что сразу нужно тебе звонить, я даже не успела снять пальто. Под заголовком «БОКСЕР ИЗ БЬЮТА ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ».
   – За что он убил Мэй-Анну?
   – Да не Мэй-Анну! Почему Мэй-Анну? Просто это случилось в ее доме. Он убил Джона Риди, помнишь его? Этого пуделя Мэй-Анны?
   Со вздохом облегчения я опустилась на табуретку, стоявшую рядом с телефоном.
   – Все в порядке. – прошептала я Муну. – Ступай доедай свою кашу.
   Он не шевельнулся.
   – Он его кулаком? – спросила я.
   – Он его застрелил.
   – Из пистолета?
   – Ну разумеется, ведь это самый лучший способ застрелить человека.
   – У Бастера никогда не было пистолета. Зачем ему с его кулаками вдруг понадобился пистолет?
   – Это был пистолет Мэй-Анны, – пояснила Виппи Берд. – Здесь написано, что между Бастером и Риди в доме Мэй-Анны произошла ссора, они начали бороться и вырывать пистолет друг у друга из рук, и он выстрелил.
   – В таком случае это не убийство, а несчастный случай, – сказала я.
   – Черт возьми, Эффа Коммандер, все, что я знаю, я прочла в этой статье. Тут написано: «Против боксера возбуждено уголовное дело по обвинению в убийстве». Боксер – это Бастер, как ты понимаешь.
   – А что говорит Мэй-Анна?
   – Ничего никому не говорит, в газете написано, что она от всех прячется.
   – Прячется?! Какое еще, к черту, «прячется»! Кто тогда там помогает Бастеру?
   – Я сама хотела бы это знать. Может быть, она тоже уже в тюрьме, или, может, они с Бастером поссорились. Скажи, что, по твоему мнению, мы теперь должны делать?
   Слава богу, я знала, что мы должны в данный момент делать.
   – Виппи Берд, – сказала я, – я немедленно звоню Мэй-Анне, мы должны во всем этом разобраться, и мы в этом разберемся, будь спокойна.
   Когда я повесила трубку, маленький Мун посмотрел на меня, склонив головку к плечу.
   – Неприятности? – спросил он, прищурившись.
   Тогда он учился в третьем классе, но был не по годам умен, и мы с Виппи Берд относились к нему, как ко взрослому мужчине.
   – Неприятности, но это никого не касается, – ответила я.
   – Дядя Бастер застрелил тетю Мэй-Анну? – спросил он, и от этого вопроса и вида его огорченного лица мне опять стало не по себе.
   – Ничего подобного! Твой дядя Бастер жив, здоров и в полном порядке, чего и тебе желает, и тетя Мэй-Анна тоже в полном порядке. Бери ложку и доедай кашу, пока не остыла.
   Мун снова сел за стол, взял ложку и стал медленно мешать кашу в тарелке, а я тут же заказала междугородний разговор. Мы постоянно писали Мэй-Анне, изредка посылали телеграммы, но звонила я ей в первый раз. Виппи Берд до этого тоже звонила ей всего раз, когда умерла Мэйберд. Когда же погибли Чик и Пинк, мы ей телеграфировали. Так что я целых десять минут искала, где записан ее чертов телефон.
   Когда оператор междугородних линий ответил, я сообщила, что заказ экстренный, но все равно ждала соединения минут двадцать. Трубку взяла не Мэй-Анна, а ее горничная.
   – Хэйзел, где Мэй-Анна? – с ходу начала я, потому что не хотела оплачивать междугородние разговоры с горничными.
   – Она не подходит к телефону, – ответила Хэйзел.
   – Это Эффа Коммандер говорит. Вы должны меня помнить, Хэйзел, мы с Виппи Берд приезжали в прошлом году. Скажите Мэй-Анне, что это я.
   – Простите, мэм, но она сейчас спит. У нас в доме произошло несчастье.
   – Я знаю – кто еще будет ей звонить в таких обстоятельствах? И вообще, почему она спит, когда Бастер в беде?
   – Доктор дал ей успокоительное, она сейчас как выжатый лимон. Она просто не в состоянии говорить, мэм.
   – Ладно, тогда вы расскажите мне, что произошло, – попросила я.
   – Мисс Стрит запретила мне это делать.
   – Что за вздор! – Я оглянулась на Муна, чтобы посмотреть, слушает ли он, но на сей раз он был весь поглощен едой, прилежно соскребая остатки каши с краев тарелки. – От меня она ничего не стала бы скрывать.
   В нашем разговоре наступила пауза, во время которой Хэйзел обдумывала мои слова.
   – Я ничего не знаю, мэм, – наконец проговорила она. – Когда это случилось, меня здесь не было. В этот день прислуги вообще не было дома, у нас был выходной. Когда мы пришли на следующее утро, полиция выносила тело мистера Риди, мистер Миднайт был уже в наручниках, а у мисс Стрит была истерика. Она тоже пострадала.
   – Она ранена?
   – Нет, мэм, но, кажется, ее били. Вы ведь никому не скажете, правда? Мы не хотим давать репортерам никакой информации, а Луэлла Парсонс, например, звонила сюда уже трижды. Другие звонят и кричат на меня. Вы ведь правда ничего им не скажете, мэм?
   Нет, конечно, я ничего им не скажу, успокоила я ее. Я была рада, что сейчас рядом с Мэй-Анной была Хэйзел, которая защищала ее от этого назойливого любопытства, но не было нужды защищать ее от нас с Виппи Берд.
   – Мы же друзья Мэй-Анны, разве вы забыли, Хэйзел? – спросила я ее. – Надеюсь, ей уже лучше?
   – Надеюсь, что да. Я подозреваю, что мисс Стрит просто разыграла истерику. Мне очень нравится мистер Миднайт, и я хочу верить, что у него все обойдется.
   Я услышала, как она вздыхает, и сказала ей, чтобы она не волновалась, что это, скорее всего, несчастный случай. Бастер всегда был очень спокойным и доброжелательным человеком и за пределами боксерского ринга никогда никому не причинил зла, сказала я ей. Правда, я сама не до конца верила своим словам, ведь я прекрасно знала, что он сдержал бы свое обещание убить Свиное Рыло, дай тот хоть малейший повод. К тому же откуда мне было знать, как он относился к этому Риди, с которым Мэй-Анна открыто «встречалась». Возможно, что Бастер ревновал к Риди, и я пыталась представить себе, что он при этом мог чувствовать, если все так кончилось, ведь, когда Мэй-Анна работала на Аллее Любви, ему удавалось держать себя в руках.
   – Пожалуйста, Хэйзел, передайте Мэй-Анне, чтобы она позвонила в Бьютт Эффе Коммандер, когда проснется, – попросила я горничную напоследок и повесила трубку.
   Весь день я не отходила от телефона, готовая сразу схватить трубку, но звонила только Виппи Берд, которая время от времени осведомлялась, нет ли известий от Мэй-Анны. Наконец я дождалась. Мэй-Анна позвонила уже вечером, и ее голос был так тих и печален, что я ее едва узнала.
   – Как бы я хотела, чтобы ты сейчас была рядом со мной, – сказала она.
   – Как ты, Мэй-Анна? – спросила я.
   – Он меня бил, просто так, ни за что, когда у него было плохое настроение. Даже в борделе никто не поднимал на меня руки.
   – Кто тебя бил? Бастер? – спросила я. – Я не могу в это поверить. Этого просто не может быть, – сказала я, сама отвечая на собственный вопрос.
   – О нет, конечно, не Бастер! Я говорю про Джона. Он пришел пьяный и ударил меня по щеке. Он всегда злоупотреблял моим добрым отношением, но в тот раз перешел все границы, он попытался мной овладеть.
   Хорошо сказано, учитывая, что в свое время она зарабатывала на жизнь, позволяя разным людям собой овладевать. И все же я не могу не признать, что хоть она и работала когда-то в публичном доме, но это не значит, что она и впредь обязана отдаваться всякому встречному и поперечному, известному и неизвестному.
   – Потом Бастер… пришел, – продолжала она. – И сначала я его даже не заметила, я забыла, что у него есть свой ключ. Он услышал шум, пошел посмотреть, что происходит, и… – Она на секунду остановилась, чтобы высморкаться. – …И застрелил Джона.
   Потом, видимо, прикрыв трубку ладонью, она что-то сказала в сторону. Я поняла, что она не одна.
   – Мэй-Анна! – закричала я в трубку. – В газете написано, что это был твой пистолет. Как он оказался у Бастера? Почему он просто не отлупил этого человека?
   – Да, я забыла тебе сказать, когда Джон меня ударил, я достала револьвер и сказала ему, что застрелю его, если он не уйдет. Он засмеялся мне в лицо и ответил, что я не смогу этого сделать. Он был прав, я бы не смогла выстрелить в человека. Даже в него. Ты же это знаешь, Эффа Коммандер, разве нет? Потом, когда Бастер вошел, Джон воспользовался моим замешательством, вырвал у меня пистолет и навел его на Бастера.
   Ее голос то удалялся куда-то, то снова возвращался.
   – Бастер схватил его за руку, они начали бороться, и пистолет упал на пол. Бастер не собирался его убивать, это вышло случайно.
   Голос Мэй-Анны опять начал удаляться, хотя, может, это просто связь была плохая, ведь в то время техника была далеко не такой совершенной, как в наши дни.
   – Как ты сейчас себя чувствуешь? – спросила я.
   – Нормально. Врач что-то дал мне. У меня на лице синяк, но я думаю, что удастся прикрыть его пудрой.
   – Наверное, не надо: если тебя увидят такой, то скорее поверят, что Бастер тебя защищал.
   – Но я не могу показаться в таком виде, это выглядит так ужасно…
   – Мэй-Анна, послушай меня, надо прекратить истерику! Бастер в тюрьме, и ты обязана его оттуда вытащить. Кому какое дело до того, как ты выглядишь, – одернула ее я.
   Последовало долгое молчание, и я даже подумала, что нас разъединили.
   – Алло! Алло! – закричала я и стала дуть в трубку.
   – Эффа Коммандер, как ты думаешь, все обойдется? – наконец донесся ее голос.
   – Я уверена, дорогая, – сказала я и подумала, что, наверное, была слишком жестока с ней. – Это ведь была самооборона. Жаль, что Тони сейчас далеко, уж он-то знал бы, как поступать.
   Но Тони ничего не знал, он сражался где-то за морями, так что брать ситуацию в свои руки пришлось мне.
   – У Бастера есть адвокат?
   – Есть, его наняла наша студия, потому что я не знала, к кому еще я могу обратиться. Знаешь, там вообще любят совать нос в разные скандалы. И уж они-то знают, как замять это дело.
   – Замять? – спросила я. – Что здесь можно замять?
   – Ох, ну ты же понимаешь, как это может отразиться на моей карьере.
   Ее карьера в этот момент для меня ничего не значила, речь шла не о ней, а о том, как вызволить Бастера из беды. Впрочем, я не знала всех подробностей, а они могли быть существенны.
   – Думаешь, будет расследование? – спросила Мэй-Анна.
   – Откуда мне знать, – ответила я.
   – В таком случае я буду самым лучшим свидетелем, оденусь в черное, буду плакать, и его никогда не признают виновным. Никогда.
 
   Но Мэй-Анна оказалась права только отчасти. Расследование действительно было, и она действительно плакала и оделась в черное, но Бастера все равно признали виновным. Процесс шел долго, очень долго, и газеты каждый день публиковали репортажи. Об этом писали Уолтер Винчел и Луэлла Парсонс, которая в своей колонке постоянно называла Мэй-Анну «бедная Марион Стрит», словно «бедная» – это тоже часть имени. Более шести месяцев подряд в любой газете обязательно обнаруживалось что-нибудь об «Убийстве в любовном треугольнике Бастер Миднайт – Джон Риди – Марион Стрит». Или об «Убийстве по страсти в городе мишурного блеска».
   Как я и думала, существенных подробностей, о которых Мэй-Анна умолчала во время нашего телефонного разговора, оказалось достаточно много. Выяснилось, что ее близкие отношения с Джоном Риди начались задолго до нашего с Виппи Берд приезда в Голливуд. Он даже делал ей предложение, но она, ясное дело, не сказала ему ни «да», ни «нет». В конце концов она от него устала, потому что он пил все больше и больше, начал скандалить, позволял себе кричать на нее, называл ее сукиной дочерью и шлюхой, и это все слышали соседи, неоднократно предупреждавшие, что вызовут полицию, так что ей приходилось уводить его к себе в спальню и успокаивать.
   Конечно, ничего этого до поры до времени в газеты не просачивалось, потому что, если ты голливудская знаменитость, тебе позволено делать все, что угодно, без всяких последствий. Ты можешь садиться за руль пьяная, шуметь по ночам, спать с кем хочешь и где хочешь и при этом на экране выглядеть невинней Девы Марии, говорила Мэй-Анна, а после твоей смерти репортеры объявят тебя святой и напишут твое житие. Но если они тебя почему-то невзлюбят, они раскопают все самое плохое, что за тобой водится, а если не водится, то придумают это сами.
   С Бастером именно так и вышло: газеты писали, что он ревновал Риди к Мэй-Анне, и что мистер Риди и Мэй-Анна спокойно ужинали у нее в доме в романтической обстановке при свечах, и что этот ужин Мэй-Анна приготовила сама, чего, как известно, быть не могло, разве только за романтический ужин сошли консервированный тунец и фасоль из банки. Потом в дом ворвался разъяренный Бастер, Мэй-Анна побежала к своему бюро, где в выдвижном ящике лежал ее пистолет, но Бастер опередил ее, схватил этот пистолет и застрелил Джона Риди.
   Если все было так, как они пишут, то почему тогда действующие лица вдруг переместились из гостиной в спальню Мэй-Анны, где, собственно, и произошло убийство?
   Мэй-Анна устроила пресс-конференцию, на которой заявила, что газеты все переврали, что Бастер только пытался защитить ее, потому что Джон Риди начал ее избивать, но ей не поверил никто, кроме нас с Виппи Берд, разумеется. Одновременно с этим газеты написали, что Бастер уклоняется от призыва в армию.
   Вы уже знаете, что Бастер вовсе не уклонялся от призыва, но тогда о том, что его забраковала медкомиссия, никому не было известно, а он сам рассказал об этом только годы спустя после убийства. Так что газеты попросту оклеветали его, и если бы тогда рядом с ним был Тони, он бы наверняка заставил самого Бастера признаться или, как говорится, пустил бы нужный слух через прессу. Тони знал о случившемся с Бастером, но армейское начальство его не отпустило и не могло отпустить с корабля, а Мэй-Анна так и не сумела убедить Бастера рассказать людям, почему его не взяли на войну, и вполне естественно, что все поверили газетам.
   Но хуже всего было то, что газеты объявили Риди английским героем войны и личным другом принцессы Елизаветы, сообщили, что он якобы был летчиком-истребителем, получил тяжелое ранение в воздушном бою, стал инвалидом и из-за этого его не брали обратно в королевские ВВС, несмотря на все его просьбы. Тогда-де он и подался в Америку, но не для того, чтобы испытывать счастье в Голливуде, а чтобы вступить в армию США и сражаться за свободу, но и здесь ему отказали из-за его увечья.
   Это все бред сивой кобылы, сказала Мэй-Анна, ведь на самом деле Риди – заурядный английский актеришка, и пострадал он во время налета немецких самолетов, когда с перепугу упал со стула, а в Америку явился, потому что хотел сбежать от мобилизации в своей родной стране. К тому же, прибавила она, он был педерастом и поэтому никогда бы не решился записаться в армию.
   Ну, удивилась Виппи Берд, как же в таком случае он делал тебе предложение, а потом еще и пытался тобой овладеть?! Мэй-Анна ответила, что в жизни, увы, бывает всякое и что человек, о котором расползаются недобрые слухи, старается показать себя с другой стороны. Если бы публика узнала о его гомосексуальных наклонностях, его однажды разорвали бы на клочки. А еще она объяснила нам, что многие из известных лидеров страны – скрытые гомосексуалисты, хотя у них есть жены и даже дети. Когда Виппи Берд заметила, что подло заниматься такими вещами при живой жене, Мэй-Анна объяснила, что и жены у таких людей обычно гомосексуалистки, так что выходит баш на баш. Виппи Берд ответила, что ей непонятно, как это можно компенсировать одно уродство другим.
   Риди ударил Мэй-Анну потому, что она ему объявила о своем решении окончательно с ним порвать и пообещала обнародовать все, что ей было известно о его наклонностях, если он не оставит ее в покое. На самом деле она только пугала его, потому что рассказывать об этом было не в ее интересах: в каком свете она предстала бы перед публикой, если бы призналась, что ее любовник – гомосексуалист? Да и люди могли ей просто не поверить и начали бы симпатизировать Риди, а не Бастеру.
   К тому времени, когда было уже определено время слушания дела в суде, она совсем прекратила общаться с журналистами, так что за информацией о ней они обращались к людям, которые были ей близки так же, как некий сумасшедший священник, во время слушания расхаживавший перед зданием суда с плакатом: «ВОЗДАЯНИЕ ЗА ГРЕХИ – СМЕРТЬ«. «А я-то, – сказала, узнав об этом, Виппи Берд, – думала, что в Голливуде воздаяние за грехи – это белые дома с белыми статуями во дворе».
   Странно, что во всей этой кутерьме ищейки-репортеры так и не докопались до того, что Мэй-Анна была в свое время профессиональной проституткой. Один репортер звонил нам с Виппи Берд и спрашивал, правда ли, что у Марион Стрит есть внебрачный ребенок, которого зовут Мун и которого мы с Виппи Берд взяли на воспитание, потому что он видел фотографии этого мальчика развешанными по всему дому Марион.
   Виппи Берд даже не стала ему ничего разъяснять, только рассмеялась и пригласила его приехать к ней в Бьютт, сказав, что покажет ему свидетельство о рождении этого ребенка. Когда Мун родился, сказала она репортеру, Мэй-Анна давно уже была в Голливуде.
   За день до слушания дела в суде Мэй-Анна позвонила нам и умоляла приехать к ней поддержать ее. Ее коллеги со студии давали ей такие противоположные и взаимоисключающие советы, что она была близка к истерике и не могла решить, кого из них слушать и как вести себя в суде. Без нас, сказала она, ей не выдержать этого испытания.
   Виппи Берд попросила отпуск за свой счет, но руководство компании ответило, что сейчас это никак невозможно, так что мне пришлось ехать одной. Мэй-Анна хотела прислать мне билет, но я отказалась. Я и так была в долгу перед Бастером и решила, что будет правильно, если на этот раз я потрачу свои собственные деньги.
   Теперь я ехала в общем вагоне, а не в отдельном купе, и всю дорогу не могла отделаться от мысли, что в прошлый раз в компании Виппи Берд мне было куда веселее. Я пошла в вагон-ресторан и заказала порцию котлет с жареной картошкой – блюдо, которое я очень люблю, и картошку принесли на отдельной тарелке с маленьким американским флажком, но даже еда меня не радовала, и тут я поняла, что во мне что-то сломалось, потому что я не потеряла аппетита, даже получив похоронку на Пинка.
   Меня снова встретил шофер Томас, но мы больше не говорили ни о китайском театре, ни о грязевых вулканах. Я хотела сесть на переднее сиденье, чтобы он мог по дороге рассказать мне, что здесь происходит, но он объяснил, что так у них не принято и что Мэй-Анна не одобрила бы этого. Мне пришлось сесть сзади и наклониться к нему, чтобы лучше его слышать, но он все равно рассказал ненамного больше того, что мы с Виппи Берд уже знали. По его словам, Мэй-Анна до сих пор не могла успокоиться, и это мне тоже было известно, и что они все удивлены ожесточением, с которым газеты напустились на Бастера, что тоже не было для меня секретом. Еще Томас обозвал Джона Риди старым скупердяем, потому что тот никогда не давал ему чаевых, пользуясь машиной Мэй-Анны.
   То, что ему надо было давать чаевые, оказалось для меня неожиданностью, и мне стало стыдно. Оправдываясь, я сказала ему, что мы с Виппи Берд – две простофили из глубинки и что в ближайшее время я заплачу ему то, что задолжала. Он ответил, что возить нас было для него сплошным удовольствием и что никаких денег не надо, потому что мы тогда прекрасно провели время. Все это он сказал искренне, в чем я убедилась, когда он вез меня из суда на вокзал и я пыталась сунуть ему кое-какие деньги. Денег он не взял и сказал, чтобы я лучше купила себе на них выпивку в клубном вагоне.