(«Эффа Коммандер, не будешь ли ты так любезна придерживаться темы, – говорит Виппи Берд, – ты слишком легко отвлекаешься, а это признак того, что ты постарела». Но я ненамного старше тебя, Виппи Берд, и когда ты на кого-нибудь показываешь пальцем, не забывай, что, может статься, другие будут показывать пальцем на тебя.)
   Так вот, все эти государственные служащие и иже с ними выстроились в очереди перед борделями на Аллее Любви, и у Мэй-Анны, которая все еще служила у Нелл Нолан, наступило горячее время. Одним из ее новых клиентов был коротышка с прической а-ля Ричард Дикс и тоненькими усиками, какие носят люди, не вызывающие доверия.
   Однажды Мэй-Анна напрямую спросила его, чем он здесь занимается. Он ответил ей, что работает оператором в группе «Муви Ньюз» и что они снимают приезд Рузвельта в Бьютт для киножурнала новостей. Может быть, он думал, что от такой сногсшибательной новости у нее голова немедленно пойдет кругом, но мы тут не такие уж простушки, и даже мы с Виппи Берд не клюнули бы на такую чепуху, не говоря уж про Мэй-Анну, которая кое в каких вещах была много опытнее нас. «Ах ты господи, – ответила Мэй-Анна, – губернатор отбыл сегодня в час дня. Ты что, опоздал на поезд?»
   Коротышка дернулся и начал убеждать ее, что не соврал ни слова, что они делают материал для киножурнала и что их группа задерживается на день-другой для окончания съемок. «Ну, раз ты так говоришь…» – протянула Мэй-Анна. Чувствуя, что ему не верят, он все продолжал убеждать ее, а Мэй-Анна поддакивала таким тоном, от которого он только больше заводился, при этом, однако, не забывая делать свое дело – ну, вы понимаете, о чем я.
   Разумеется, он сам по себе ее нисколько не интересовал – заплатил за визит, дал чаевые, ну и все, ну и порядок, но этот коротышка уже завелся настолько, что не мог уйти просто так, не убедив ее, что не врет. Он заявил, что если она придет к восьми утра в «Финлен», то увидит, как они устанавливают камеры. Мэй-Анна ответила, что ее рабочее время кончается ненамного раньше и в такой час она не проснется. Тогда он предложил прийти в полдень и обещал, что если она придет, то они снимут ее для киножурнала. Забыв, что его время вышло, он все настаивал, и Мэй-Анне пришлось согласиться, потому что Нелл Нолан уже стучала в дверь.
   Чего мы с Виппи Берд до сих пор не понимаем, так это зачем Мэй-Анна вообще пошла на эту встречу, – то ли она ему и вправду поверила, то ли хотела как-то еще подшутить над ним. Виппи Берд говорит, что Мэй-Анна рассчитывала, что этот тип угостит ее обедом в ресторане, и поэтому принарядилась. Уже в то время она умела со вкусом одеваться и нисколько не походила на проститутку, хотя многие люди в «Финлене» хорошо знали ее.
   Позже она рассказала нам все до малейших подробностей. Когда она появилась, этот человек стоял на улице перед «Финленом» рядом с тремя другими, суетившимися вокруг огромной кинокамеры на треноге, окруженной ширмами и изгородью из веревок, и при виде ее с него чуть не упали штаны. Они снимали виды вверх и вниз по улице, а Мэй-Анна как раз поднималась по улице по направлению к ним, издали протянула ему руку и сказала: «Здравствуйте, рада вас видеть».
   Она была вся в белом, как в тот день, когда впервые причащалась в ЦСП, и это выглядело весьма необычно, потому что в Бьютте никто не носил белого из-за постоянной грязи и копоти. Но удивительнее всего то, что это зрелище поразило человека с усиками и его команду, которые, по идее, должны были уже привыкнуть к виду кинозвезд во всем белом и с белыми сумочками в руках. Дело, конечно, было не в одной только одежде, а в самой Мэй-Анне. Встречаясь с ней почти ежедневно, мы с Виппи Берд сами не заметили, как за четыре года, проведенных на Аллее Любви, она из девочки-подростка превратилась в красивую молодую женщину.
   Люди у камеры смотрели на нее как на видение, а человек с усиками, выпятив грудь, словно павлин из Коламбия-Гарденз, взял ее руку так почтительно, словно перед ним была Фэй Рей, а не шлюшка с Аллеи Любви.
   – Рад, что вы пришли, – ответил он, а затем прошептал: – Не будете ли так добры напомнить мне ваше имя?
   При этих словах Мэй-Анна готова была послать его куда подальше, но она была прирожденная актриса, поэтому она только улыбнулась, не открывая рта, чтобы не показывать ему своих кривых зубов, и промурлыкала: «Марион Стрит». К тому времени она научилась делать это вполне профессионально.
   Ей нравилось, когда мужчины лезли вон из кожи, чтобы ей угодить, так что ей сейчас было так же приятно, как и этому мужчине, имени которого, по ее словам, она так и не узнала. В берете и с усиками, этот человек был вылитый кинорежиссер, какими их показывают в кино. Он показал ей большую камеру, которой снимали кинохронику, и прочее оборудование, разбросанное рядом на тротуаре. Но для нашего города он выглядел странно и даже глупо, поэтому прохожие останавливались и со смехом наблюдали за ним.
   Знаете, это как несчастный случай – один остановится, и через минуту вокруг уже целая толпа зевак, так что через десять минут вокруг Мэй-Анны и человечка с усиками уже толпился народ. Одни потешались над ним, другие таращились на Мэй-Анну, как вдруг к ней подошла маленькая девочка и попросила автограф.
   Мэй-Анна была поражена этим так, словно ей протянули тысячедолларовую купюру, а не кусок старого конверта, и нагнулась, чтобы получше рассмотреть, кто это трогает ее за ногу. Это оказалась всего только девочка лет пяти, а позади нее стояла ее мама, которая приветливо улыбалась Мэй-Анне и тихонько подталкивала дочку в спину по направлению к ней. Мэй-Анна приняла все это за шутку, но все же написала на конверте: «С любовью, Марион Стрит». Конечно, была вероятность, что мамаша узнает ее и в гневе порвет конверт на клочки, но, напротив, она взяла его и вежливо поблагодарила. Потом автограф попросил еще кто-то, потом еще – Мэй-Анна говорила, что таких в этой толпе оказалось по крайней мере человек шесть или семь.
   – Вы, наверно, знаменитая актриса? – спросил ее какой-то парень, и казалось, тут ее игра и закончится, но Мэй-Анна была не такова. В ответ она улыбнулась ему так мило, как только могла, и ответила: «Увы, пока что нет, но я надеюсь однажды ею стать, так что приберегите пока мой автограф и не выбрасывайте его». Если этот парень последовал ее совету, сейчас он мог бы получить за ее автограф пять, а то и все десять долларов.
   Мы с Виппи Берд всегда знали, что Мэй-Анна хочет выбиться в люди, хотя и понятия не имели, каким именно образом. Не исключаю, что она не знала этого сама, по крайней мере, как она сама потом говорила, до этого случая ей просто не приходило в голову стать актрисой. Возможно, что она пошла на встречу с человеком с усиками с целью немного подурачиться, но нашла там свою судьбу. А она была не из тех, кто упускает свой шанс.
   Чувствуя интерес публики, человечек с усиками все больше входил в роль большого режиссера – размахивал руками, погонял своих людей и подавал Мэй-Анне команды идти то вдоль по улице до угла и обратно, то поперек от дверей до дверей, при этом не обращая внимания на камеру. Она выполняла его команды, стараясь выглядеть как можно привлекательнее. Потом он приказал ей повторить то же самое, но только все время глядя в объектив. Затем пройти по диагонали от Бродвея до улицы Вайоминг. Наконец он велел ей идти в сторону Гранитной улицы, спокойно и неторопливо удаляясь от камеры, и она делала все, как он говорил, и стала кинозвездой.
   Мы с Виппи Берд никогда не догадывались, насколько потрясающе выглядела Мэй-Анна сзади, и до сих пор совсем не замечали, как на нее косились и с каким выражением лица провожали взглядом ее туго обтянутый зад прохожие-мужчины. («Как много мы упустили в свое время, Эффа Коммандер, – сказала Виппи Берд, – жаль, что у нас не было глаз на заднице».)
   В тот день Мэй-Анна раз двести прошлась туда и обратно вдоль по улице и поперек нее, а человечек с усиками окончательно осип и потерял голос от бесконечных инструкций, которые он ей давал. Ее ноги уже отказывались ей повиноваться, но она все же держалась и продолжала выполнять его указания, словно чувствуя, что сейчас обязательно произойдет нечто важное. Позже Мэй-Анна говорила Гедде Хоппер, что нужно уметь держать себя в руках и заставлять себя действовать и что с детских лет ее девиз был «Красота не знает боли», и прочую чепуху в том же роде. В свое время мы от нее ничего подобного не слыхивали, да и в детстве она не могла похвастаться красотой, так что все это просто красивые слова, а на красивые слова не было другой такой мастерицы, как она. («Вернее сказать, на красивое вранье, – вставляет Виппи Берд, – но только ложь Мэй-Анны всегда была во благо».)
   Она уже успела стереть ноги в кровь, когда наконец из дверей «Финлена», попыхивая сигарой, появился мужчина солидного вида, – привлеченный видом толпы, он вышел посмотреть, что происходит на улице. Он остановился на ступеньках и несколько минут наблюдал, пока человечек с усиками наконец не заметил его и, густо покраснев, не пробормотал: «Вот, Вик, я думал, мы будем снимать сцену на улице, как местная деревенщина пялится на большую шишку».
   – Что ж, неплохая идея, – ответил человек с сигарой, – хочешь показать, как в этом городишке один местный остолоп завлекает толпу себе подобных?
   – Точно так, Вик, и я как раз хотел убедиться, что выходит именно то, что надо, – ответил человечек, с вожделением глядя на Мэй-Анну.
   Человек с сигарой молча окинул его взглядом с головы до ног, и усатый тут же обернулся и крикнул Мэй-Анне: «Все, хватит, дорогуша, до встречи на экране новостей, и большое тебе спасибо!» Его люди начали разбирать камеру и собирать оборудование, жестами давая ей понять, чтобы она уходила, но ей было слишком хорошо, чтобы так просто уйти. Она продолжала стоять на прежнем месте, не глядя на начальника с сигарой, но все еще оставаясь в центре внимания собравшейся толпы и при этом чувствуя, что он смотрит на нее, и понимая, что именно этот человек кое-что собой представляет. Потом она протянула руку усатому и сказала: «Большое спасибо и вам, это было так забавно!» И пошла от них прочь.
   Она успела сделать шагов пять-шесть, как вдруг этот Вик крикнул: «Эй, сестричка!», но она не остановилась ни на секунду. Меня всегда удивляло, как это у нее получается идти быстрым шагом и при этом практически не двигаться с места.
   «Эй, дорогуша!» – снова позвал человек с сигарой, но она по-прежнему удалялась и к этому времени уже должна была бы быть за полквартала от него. На тротуаре находились только Вик с Мэй-Анной, а зеваки стояли на мостовой, думая, что это все продолжение съемок.
   Наконец он не выдержал, фыркнул, сам догнал ее и схватил за руку. «Ну, слушай, я же звал тебя», – сказал он, но она только посмотрела на его руку, сжимавшую ее маленькую белую ладонь, которая покраснела от его крепкого пожатия, и, заметив ее взгляд, он тотчас отпустил ее.
   – Я вас слушаю, сэр, – ответила Мэй-Анна, глядя на него, как лорд-мэр на бездомную собаку.
   Было видно, что он несколько смешался. Когда он заметил, что человечек с усиками выжидательно смотрит на них, он бросил на него такой хмурый взгляд, что тот, собирая свои коробки, запрыгал, словно цыпленок на скотном дворе. Потом он снова повернулся к Мэй-Анне, которая смотрела на него скучающим взглядом. «Ну…» – сказал Вик. Она не отвечала.
   – Ты ведь хочешь быть актрисой? – спросил Вик.
   – Не особенно, – ответила Мэй-Анна.
   – Зачем же ты тогда все утро расхаживала перед камерой?
   – Меня попросил этот джентльмен.
   – И ты всегда делаешь то, о чем тебя попросят?
   Он сделал шаг назад и окинул ее оценивающим взглядом, и его взгляд замер на ее груди, которая со времени нашей первой встречи у заброшенной шахты «Крошка Энни» росла куда быстрее, чем остальные части ее тела.
   – Вы что-то хотели, сэр? – спросила она, сердито глядя на него. Это его обезоружило.
   Мэй-Анна впоследствии говорила, что вокруг людей вроде этого Вика всегда вьются тучи девчонок, желающих сниматься в кино, чем эти люди и пользуются. Но стоит только показать, что ты не такая, и он уже не знает, что делать дальше. Хотя, как вы поняли, после эпизода со «съемкой для новостей» Мэй-Анна твердо решила, что она кровь из носу, но будет-таки сниматься в кино. А сейчас она профессионально разыгрывала роль недотроги, причем бедняге Вику выпала роль приставалы-болвана.
   – Так?.. – переспросила Мэй-Анна, и если бы он в тот момент ответил: «Да, собственно, ничего», то, может быть, она бы по сей день торчала в «Джиме Хилле» вместе со мной и Виппи Берд. Но теперь вся ее жизнь зависела от того, что он ответит на это «так?..». («Еще мгновение, и все бы пропало за «так?..», – сострила Виппи Берд, но, как всегда, в точку.)
   – Ну, – сказал Вик, – я, во-первых, хотел бы сам поблагодарить вас, мисс, за помощь, и, во-вторых, хочу вас спросить, нет ли здесь какого-нибудь другого места, кроме «Финлена», куда я мог бы пригласить вас на чашку кофе? Или вы предпочли бы пообедать со мной?
   – Я бы предпочла чашку кофе, – ответила Мэй-Анна и улыбнулась ему из-под ладони. Скажу вам правду, Мэй-Анна никогда не была авантюристкой и не имела никакой склонности к вымогательству, ибо, как говорит Виппи Берд, она была слишком умна для этого. Может быть, и так – она была слишком умна, чтобы удовольствоваться приглашением в кафе, когда этот Вик мог дать ей гораздо больше. Но пока мы были детьми, она никогда не стремилась что-то получить от нас с Виппи Берд или от Бастера. Она никогда не заставляла его покупать ей украшения, духи или нарядные вещи, хотя это не составило бы ей труда, а он бы ни в чем не смог ей отказать.
   Итак, Мэй-Анна привела Вика в заведение Геймера, где я служила официанткой, и они уселись за один из столиков, который я обслуживала. Она бросила мне предупреждающий взгляд, и я не подала виду, что мы знакомы, ведь я давно уже привыкла к тому, что она приводит к нам своих клиентов, и роль свою я знала. На сей раз я неплохо ее разыграла, не ограничиваясь только тем, чтобы просто держать язык за зубами.
   – Доброе утро, – поздоровалась я с ней, словно она была девушкой из приличного семейства, которой позволили посетить кафе в качестве небольшого развлечения. – Здрасьте, мистер, – добавила я уже более фамильярным тоном, обращаясь к нему. Он сел не напротив нее, как садятся все нормальные люди, а рядом, и почти зажал ее в углу своим большим телом. Он заказал два кофе, но Мэй-Анна спросила, не буду ли я так добра принести ей вместо кофе чай.
   – Конечно, мисс, – ответила я, – сию минуту.
   Я еще не успела уйти, когда она протянула Вику свою маленькую руку и представилась:
   – Меня зовут Марион Стрит, – и это было мне еще одним знаком, что она сейчас при деле и что не надо ее выдавать, ведь вне работы она по-прежнему была Мэй-Анна Ковакс.
   Вик пожал ее руку так, словно это был кусок льда, и сказал:
   – Рад встрече, Марион. Живете здесь, в этом городишке? Вы выглядите слишком хорошо, чтобы болтаться на такой свалке, как эта.
   Мэй-Анна знала, что при таких словах я могу взорваться, так как мы с Виппи Берд были и остаемся патриотками нашего города. «И, если можно, с лимоном», – добавила она, давая мне рукой знак поскорее уходить.
   Я ушла, а когда вернулась с их заказом, Мэй-Анна рассказывала ему историю Бьютта и местной аристократии, причем так, словно сама всю жизнь прожила в одном из особняков на Западном Бродвее, а не в дощатой хибарке в Кентервилле.
   – А чем ты еще занимаешься, кроме того, что ходишь по улицам взад-вперед? – спросил ее Вик.
   – Так, кое-чем, – ответила она, не объясняя ему, конечно, что «кое-что» означало проституцию.
   – И ты совсем не хочешь попасть в кино?
   – Я уже туда попала.
   – Да ну, это же всего-навсего киножурнал. А может, этот кусок с тобой вообще вырежут.
   Мэй-Анна надула губы.
   – Знаешь, я сам прослежу, чтобы тебя не вырезали, – сказал он, – это можно будет устроить. Я ведь здесь самый главный, знаешь ли.
   Мэй-Анна просияла.
   – Так что, ты по-прежнему не хочешь попасть в кино? – снова повторил Вик, словно испорченная пластинка.
   – Ну, это было бы забавно, конечно…
   – Ага, я так и знал!
   – Но об актрисах рассказывают такие ужасные вещи…
   – Например? – По его взгляду было видно, что он начинает возбуждаться.
   – Ну, например, что у них слишком свободные нравы…
   – Не может бы-ы-ыть… – выдохнул он, растягивая слова так, словно был шокирован.
   – Я не ханжа, но все же… – Мэй-Анна взмахнула рукой.
   Потом она выжала лимон в свой чай, но капелька попала Вику в глаз, поэтому она достала кружевной платок и сказала ему, чтобы он смотрел вверх, пока она протрет ему глаз, но вместо этого он посмотрел вниз за ее блузку. Она заметила его взгляд и решила, что пришло время приступать к решительным действиям.
   – Так что же нужно, чтобы стать актрисой? – спросила она.
   Меня всегда удивляло, как этот Вик мог поверить, что на свете есть такие простушки, но дело в том, что он уже заглотнул наживку. Я села за кассовый аппарат, притворяясь, что считаю чеки, а на самом деле навострила уши, хотя в таком положении я была вся у него на виду. Но даже с этой позиции, глядя через буфетную стойку, заваленную коробками со сливочной помадкой и грудами шоколадных пирожных в лимонной глазури, я видела, как заблестели его глаза.
   Он облизнул губы и прикрыл ее руку своей.
   – Я могу тебя попробовать – ну, то есть сделать пробную съемку, – сказал он.
   – Это уже было – только что.
   – Когда это? – спросил он, подозрительно глядя на нее.
   – Ну там, на улице.
   – Ах, ты все об этом! – Его ладонь начала двигаться вверх по ее руке. – Потом, милая, надо проверить, можешь ли ты запоминать сценарии. Потом надо будет сделать фотографии твоего лица в разных ракурсах и тела в разных позах. – Раздевая ее сальным взглядом, он открыто потянулся к ее груди.
   Такое поведение в нашем кафе было недопустимо, и мне стало стыдно за Мэй-Анну. Впрочем, она была сама способна о себе позаботиться: прикрыв ладонью шею, она взглянула на Вика так сердито, что он тут же отдернул руку и откинулся на спинку стула так резко, что чуть не свалился на пол. Это было так забавно наблюдать, что мне пришлось прикрыть лицо ладонью, чтобы не рассмеяться. Конечно, я очень беспокоилась, как бы не испортить Мэй-Анне все дело, но никакая сила не могла заставить меня отказаться от подслушивания.
   – Извини, милая, – сказал он.
   Мэй-Анна улыбнулась ему уголками губ, и он заметно повеселел.
   – Я вовсе не хотел тебя обидеть, боже упаси, – сказал Вик, – ты красивая девчонка, факт, а мы там, в Голливуде, любим фотографировать красивых девушек в длинных платьях, – ты ведь знаешь, как это бывает.
   Мэй-Анна продолжала улыбаться, и это подбодрило Вика. Он стал говорить смелее:
   – Наверно, мне следовало бы найти более тихий уголок. Это заведение не лучшее место для деловых разговоров. Там я мог бы подробно объяснить тебе, что нам нужно, и, может быть, сделать несколько фотографий. Думаю, у тебя может быть будущее в кино.
   Она минутку подумала и утвердительно кивнула.
   – Где? – спросила она.
   – Что, знаешь такое место? Наверно, ты живешь с родственниками, поэтому я предлагаю какой-нибудь отель. Сниму там комнату и создам условия для разговора. Ты же не боишься снять блузку – ведь правда? – чтобы я мог посмотреть, как ты выглядишь в купальнике.
   Мэй-Анна смотрела на него долго и пристально, пока он не начал краснеть и капельки пота не покрыли мелким бисером его лоб и лысину. Наконец Мэй-Анна бросила на него свой профессиональный взгляд, означающий «вставай, пошли», и покачала головой:
   – Ладно, будь по-вашему. Цена как обычно.
   – Ха! – воскликнул Вик. – Мы не оплачиваем пробы!
   – Цена как всегда – десять долларов за час, – повторила Мэй-Анна. – Можешь сам снять комнату, или пойдем ко мне – в номера Нелл Нолан на Аллею Любви.
   Я думала, что от удивления у него сейчас вывалится челюсть, что, как сказала Мэй-Анна, вполне могло случиться, потому что она у него была вставная. Он расхохотался, хлопая по столу ладонью.
   – Шлюха! – вскрикнул он во весь голос, и я обрадовалась, что в этот час посетителей не было. – Ну-у-у, здорово ты меня провела!
   – И деньги вперед, – потребовала Мэй-Анна.
   Вик встал из-за стола, все еще продолжая смеяться, и Мэй-Анна, словно леди, протянула ему руку, чтобы он помог ей подняться.
   – А я-то думал, ты добиваешься, чтобы тебя взяли на пробы, – сказал он.
   – Точно. И только что показала, что умею играть, – ответила Мэй-Анна.
   Вик шлепнул ее ладонью по бедру и закивал утвердительно: «Согласен, у тебя это получается».
   Они уже были в дверях, когда я вдруг вспомнила, что он не оплатил свой заказ.
   – Сэр! Вы забыли это, – сказала я, показывая ему счет на двадцать центов. Он потянулся к карману, но тут Мэй-Анна что-то прошептала ему на ухо – я до сих пор не знаю, что именно, – и он протянул мне десятидолларовую банкноту и сказал, что сдачи не надо.
 
   Мэй-Анна никогда не рассказывала нам с Виппи Берд о том, что произошло между ними в номере гостиницы, куда они с Виком направились из заведения Геймера, но не требуется большой проницательности, чтобы самой это понять. На следующее утро, когда она вышла проветриться, она сказала нам, что этот Вик похож на Шона О'Фаррела: всякий раз, когда он приступал к важной работе, ему обязательно была нужна новая любовница. Мы с Виппи Берд долго смеялись этой шутке, и хотя в дальнейшем выяснилось, что Вик – это Виктор Москвин, известный режиссер, о котором вы не могли не слышать, мы потом всегда называли его «Шон».
   Когда после этого происшествия Мэй-Анна вернулась в свой бордель, мадам Нолан выразила ей свое неудовольствие в связи с тем, что Мэй-Анна целую ночь где-то пропадала, оставив их без «рабочих рук», или чем они там работают, и это в такую горячую пору, когда столько важных гостей жаждет, чтобы их скорее обслужили. Она даже пригрозила Мэй-Анне увольнением, но только угрожать было уже поздно: Мэй-Анна пришла забрать свои вещи и объявила хозяйке, что Вик забирает ее в Голливуд и что они отъезжают немедленно скоростным трансконтинентальным экспрессом.
   Мадам Нолан попыталась отговорить ее от этой затеи. «Пойми, он просто использует тебя, – убеждала она Мэй-Анну. – Что за блажь ты взяла себе в голову, милая! Не спеши записывать себя в кинозвезды, все равно он бросит тебя или отдаст кому-нибудь другому, и все будут знать, что ты женщина с грязным прошлым».
   – Ну и чем же это отличается от того, что я имею здесь? – спросила Мэй-Анна, и мадам Нолан не смогла ничего ей возразить.
   После этого Мэй-Анна сразу отправилась к нам с Виппи Берд, чтобы поделиться этой новостью. Вечером этого дня ее Шон был занят, и она пригласила нас на прощальный ужин в китайский ресторан «Пекин», который мы любили за то, что там были завешенные кисейными пологами отдельные кабинки, в которых было так уютно болтать и смеяться и при этом никто тебя не слышал. Мы с Виппи Берд и до сих пор иногда ходим туда, когда хотим вспомнить старые времена или чтобы отведать креветок под кисло-сладким соусом и китайского рагу с рисом – все за шесть семьдесят пять, включая чай и суп.
   Мэй-Анна была возбуждена, и мы с Виппи Берд тоже, только нам с ней было очень грустно.
   – За «несвятую Троицу»! – провозгласила Виппи Берд, поднимая чашку зеленого чая, куда добавила джина из бутылки, принесенной Мэй-Анной.
   В тот вечер мы и закусили неплохо, и здорово поднабрались.
   – Боже мой! – сказала Мэй-Анна, отхлебывая из своей чашки. – Боже мой, я ведь на самом деле ненавижу чай!
   – Ты хочешь сказать, – спросила я, – что «несвятой Троице» пришел конец?
   – С какой это стати? – возмутилась она. – «Несвятая Троица» пребудет всегда, пока смерть не разлучит нас.
   Она еще раз отхлебнула из своей чашки. Виппи Берд высунула голову наружу из-за кисейной занавески и позвала официанта:
   – Не будете ли вы так любезны принести еще чаю? – спросила она, и мы все захихикали.
   – Ты сказала Бастеру? – спросила я.
   Мэй-Анна замолчала и уткнулась в свою чашку, круглую чашку без ручки, на восточный манер, ну, вы знаете. Сейчас в «Пекине» подают чай в обычных кофейных чашках с ручками и пользуются обычными приборами из нержавейки вместо китайских палочек – все для удобства клиентов, чтобы они не роняли жирные куски себе на одежду. Специи к супу тоже подают отдельно, в целлофановых пакетах. Но в те времена там были настоящие китайские чашки, палочки для риса, а официанты и повара были настоящие китайцы, а не одинокие многодетные матери, как сейчас.
   – Нет, – выдавила она после молчания, такого длительного, что я сначала даже не поняла и переспросила:
   – «Нет» – что?
   – Я ему ничего не сказала, не могла! Они с Тони сейчас в Грейт-Фоллз, поехали на неделю и вернутся не раньше воскресенья.