Страница:
Глава 4. Екатерина и Петр
Дом Пантелеймона с улицы обнесен таким высоким и непроницаемым для глаза забором, что даже рослый Михаил не мог заглянуть во двор. Он уже собрался стучать, как услышал громкую ругань и невольно задержался. Женский старческий голос, не иначе Фекла, вопил:
– Ледацюга! Бовдур! Полез на чердак набрать кукурузы и там спит. Послал Господь на мою голову мужа. Всю жизнь то спит, то гуляет. Свиньи не кормлены… Я уже в доме убрала, борща наварила…
– Пе-ре-тру-ди-ла-ся! Где я сплю?! – раздалось откуда-то сверху, – Ты тут была хоть раз?! Посмотри, что здесь творится. Просил Катерину убрать очистки в сарай… Сами вы ленивые суки!
– Вы там были двадцать раз. Ну забыла! Могли бы сказать еще раз, не переломились бы. И так на работе и дома, как проклятая. Ни радости, ни отдыха. Мама, не давайте ему обедать, чтобы не лаялся…
– А палкой не хотите! Я свое отработал и на хлеб получаю.
– Вот сейчас лестницу уберу и сидите там лайтесь сколько влезет, – это была Екатерина.
– Да я ему тот борщ вместе с казанком сейчас на голову одену, – угрожала Фекла.
– Пока ты его поднимешь, расколю твой глупый череп как орех. Только вздумайте убрать лестницу, я спущусь по веревке, а потом спущу с вас ваши змеиные шкуры…
Михаил понял, что пора вмешиваться и громко постучал в ворота. Ругань моментально утихла, и голос Екатерины спросил:
– Кто там?! Зараз!
Входная дверь в воротах широко распахнулась. Михаил увидел моложавую невысокую женщину в латаном халате, под которым была еще старая линялая шерстяная кофта. Екатерина ойкнула и убежала в дом.
– Заходьте, пожалуйста, – пригласила Фекла, сгорбленная старуха с пергаментным лицом. Она была одета в телогрейку поверх халата из цветастой фланели. На голове белый ситцевый платок, повязанный на затылке, а не под горло, как у большинства сельских женщин.
– Я должен поговорить с каждым из вас в отдельности, – сказал Михаил, когда они оказались в сенях, – Где мы сможем это сделать?
– Заходьте в комнату, пожалуйста – радушно пригласила Фекла.
– Начнем с Пантелеймона Игнатьевича. Не возражаете?
– Заходьте, заходьте, пожалуйста! – любезно, с легким поклоном еще раз попросила хозяйка Михаила, – Ты куда в сапожищах?!
– Извините! – Михаил стал снимать сапоги.
– Звиняйте! То не вам. Не разувайтесь – у нас грязно!
Михаил успел разуться и в носках прошел в комнату. Хорошо выкрашенный пол блистал чистотой, на столе цветастая скатерть и ваза из стекла под хрусталь, кружевные занавески на окнах.
Дед Пантелеймон кряхтя присел на лавку в сенях и принялся стаскивать свои видавшие виды тяжелые с набойками и заплатками сапоги. Фекла бросилась ему помогать. Наконец, Пантелеймон вошел, осторожно ступая большими ступнями в штопанных разными нитками шерстяных носках. Он не расстался со своей толстой суковатой палкой, только ставил ее на пол почти неслышно.
– Груша? – предположил Михаил по цвету и фактуре дерева.
– Да, она. Лет пять назад от мороза погибла. Пришлось спилить. Из груши хорошие держаки получаются… Хоть какая-то польза. Жалко, замечательная была груша. Из Венгрии привез. Не дошел я до Берлина… В апреле прямо из госпиталя домой приехал. Саженцы привез. Черешни чего-то сразу погибли, а груша выжила…
– Вот такой палкой, вероятно, убили Алевтину Петровну, – Михаил нарочито грубо вернул Пантелеймона Игнатьевича на грешную землю.
– Ну то не про меня! – оторопело, но довольно уверенно ответил Пантелеймон и не отвел свои хитроватые живые глаза.
Михаил сделал паузу, спокойно изучая своего собеседника. Многодневная щетина и неряшливый вид старика не могли скрыть от Михаила, что Пантелеймон на свои восемьдесят с чем-то выглядел очень хорошо.
“Его побрить и вымыть и больше шестидесяти не дашь”, – подумал Михаил,
– Говорят, она виновата в вашем ревматизме…
– То бабские байки. На фронте в окопах сутками по пояс мокрые сидели… После войны работал кочегаром на паровозе. Разогреешься у топки, а потом в тендер на мороз за углем… Пошел на пенсию, работал истопником в Рябошапках. Ангиной болел, а после нее всегда ревматизмом кончается. Так доктор говорил…
– У вас были причины…
– Да, некоторые отказывали. Чего на них обижаться?! Других было больше… После войны мужики были в цене. Помню в рейсе… Идешь отдыхать, а под общежитием МПС уже дожидаются. Приходят пораньше, чтоб соперницы не перехватили… Эх, было время! Куда все подевалось…
– Говорят, что вы были все эти годы в ссоре.
– Обидела она меня, конечно, сильно. Куда там, ей офицера подавай… Я же только старшина запаса. Могла бы отшить по-человечески. Мне уж под сорок было… – дед Пантелеймон некоторое время молчал, невольно отдаваясь воспоминаниям, – Она все же свой человек, фронтовик… Я ее уважал. На фронте полезнее многих мужиков была. Снайпер!
– Вы ее видели в тот день?
– Нет. Да я со двора не выходил. Кручусь с утра до вечера. На моих ногах не до прогулок, да еще по снегу…
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Кто? Фекла может подтвердить. Катерина была на дежурстве…
– Нет, она близкий человек. Другой кто-нибудь…
– Разве что корова, или свиньи… – дед ехидно улыбнулся своей шутке.
Михаил улыбнулся тоже:
– Вы уж извините за неудобные вопросы, такая у меня работа.
– Да ничего, мы понимаем…
– Пригласите, если не трудно, Феклу Ивановну, пожалуйста.
– Сей час будет! – ответил Пантелеймон, довольно церемонно, неловко поднимаясь со стула.
“Да. Темперамент дед не растерял”, – отметил Михаил.
Фекла Ивановна села на тот же стул. Сложила руки на коленях и приготовилась отвечать как на школьном уроке.
– Фекла Ивановна, расскажите, когда вы последний раз видели Алевтину Петровну.
– У автолавки видела…
– Вы с ней говорили?
– А как же! Говорила она, что сын приехал и жених Марии, по другому сказать, парень, с которым Мария сошлась. Молодежь сейчас нас не празднует, делают что хотят. Очень Алевтина переживала за нее, хотела сказать, Марию. Надеялась, что Семен поговорит с парнем как отец…
– После этого вы с ней виделись?
– Не, не виделись. Она еще сказала, что ждет на завтра Марию и собирается купить молока для ней. Очень Мария с детства любит козье молоко.
– Где она покупает молоко?
– Где все, у кого скотины нет. У Виктора…
– Виктора Гавриленко?
– Да, у него. У него, считай, коз с полусотни. Торгует молоком, продает козлят и на мясо режет…
– Богатый жених, а у вас дочь одна…
– Так она и слышать о нем не хочет. Запах ей не нравится. И работают вместе… Ухватилась за этого непутевого.
– Кого вы имеете в виду?
– Петра, кого же еще!
– Почему он вам не нравится?
– А что там может нравиться? Жил он у нас, насмотрелись. Худое, щуплое, а лопает как здоровый мужик. Куда все девается?! Чаю не напасешься, заварит сразу пол пачки, выпьет без кипятка и ложится на лавку. Называется – кайхв. По хозяйству работать не хочет. Говорит, у него одна жизнь и должна быть одна работа. Эспедитор, или как. Возит бумажки в кабине рядом с шофером. Какая это работа?! Платят мало. Больше пропивает и проедает… А у меня почки никуда не годятся и дед уже старый… Выгнали мы его. Вот Виктор – другое дело. Мужик степенный, положительный. На работу ходит и с таким хозяйством справляется… Конечно, стирать ему некогда… Жена бы ему очень пригодилась…
– Здесь есть и другие невесты…
– У них всех сейчас, как у нашей Катерины, мозги набекрень. Нос воротят…
– Какие отношения у Петра были с Алевтиной Петровной?
– Не любила она его. Говорила, что срезал ей мак еще зеленым. Садила на пирожки, осталась без ничего. Потом Мария с города привезла, дорогой он там…
– А он?
– Побаивался, а за глаза обзывал, дай Бог вспомнить, … “вунтер-офицерской вдовой”.
– Спасибо за беседу. Теперь очередь за Екатериной.
Екатерина успела переодеться в серую шерстяную юбку и черный свитер под горло. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Лицо без всякой косметики выглядело моложе сорока лет, однако было заметно, что хозяйка за кожей лица следит небрежно. Она смущенно улыбнулась, спрятав свои зеленоватые глаза, и начала почему-то оправдываться:
– Собиралась свиней кормить, вырядилась в старье…
– Давайте сразу перейдем к конкретным вопросам, чтобы поменьше отвлечь вас от работ по хозяйству. Вы выдели Алевтину Петровну в ту субботу, когда она погибла?
– Нет, у меня было дежурство с восьми утра. Сутки работаю, трое – дома. В восемь утра пересменка.
– И с работы вы не отлучались?
– Причем здесь это. Можно подумать, что ее убила я!
– Я не говорю, что вы ее убили. Мне нужно точно знать, где находились все жители хутора в день убийства… Вы не ответили на мой вопрос.
– Была на работе.
– Полные сутки?
– Полные… – ответ прозвучал то ли недовольным, то ли неуверенным тоном.
– Вы работаете с Петром Кореньковым в одной организации. Правильно я говорю, или мои сведения устарели?
– Спросите у Петра, где он был…
– Спрошу обязательно, если застану дома. Насколько мне известно, у вас с ним дружеские отношения, поэтому я счел возможным задать этот вопрос. Надеюсь, вас не обидел…
– Все знают, что мы собирались пожениться. Он жил у нас два месяца, пока мои старики его не выели…
– Почему они против вашего брака с Петром?
– Почему, почему?! Вы же знаете!
– Вы о чем?
– Вы прекрасно знаете, что он сидел в тюрьме…
– Нам это известно. И это единственная причина?
– Про таких говорят всякие небылицы, но я его знаю с детства. Мы учились в одной школе, встречались с ним до армии. Когда он был в армии, переписка почему-то прервалась. Мне иногда кажется, что виноваты родители. Скорее всего, они прятали от меня его письма…
– Значит, они не любили его еще до судимости? – перебил Михаил.
– Все время сватали за меня тут одного. Он давно уехал из хутора, а родители его умерли. Где он, никто не знает. На похороны только приезжал…
– Извините, что вас перебил. Вы считаете, что молва несправедлива?
– Люди все такие злые… Бог меня простит! Жаль, что не все за свое зло получают по голове…
– Разве сейчас вами не руководит зло, которое вы осуждаете в других?! Неужели Алевтина Петровна вам так досаждала?
– Может, я сказала что лишнее… Вредная была бабка, вреднее на хуторе нет.
– По-вашему она заслужила такую смерть?
– Не говорила я такого! Просто старики считают, что имеют право лезть в чужую жизнь потому, что они старше, или потому, что ты живешь с ними под одной крышей, даже когда выносишь горшки из-под них… Если человек не похож в чем-то на них, то он уже не человек, а зверь, которого нужно травить и преследовать…, – Екатерина замолкла, что-то вспоминая. Михаил решил помолчать и спокойно дождался окончания возникшей паузы. Действительно вскоре последовало продолжение. – А ведь Петро сел в тюрьму, можно сказать, из-за меня. Ходили мы на танцы в Рябошапки. К хуторским там всегда приставали. Драки были часто. Петро только вернулся из армии. Он считал, что я не писала, а я считала, что он не отвечал, поэтому у нас отношения были: “здрасьте и до свидания”. Меня пригласил один из местных и во время танца стал, извините, лапать. Был он заметно выпивший. Правда, это было для нас не в новинку. Я вырвалась и вышла из площадки к нашим. Он подбежал, схватил за руку и стал тянуть в круг опять. Я сопротивлялась, и тогда вмешался Петр. Он оттолкнул того. Потом все время танцевал со мной и был возле меня… Наши как-то разбрелись и получилось, что возвращались на хутор мы вдвоем. Уже на краю села, встречает нас тот с дружками. Меня не трогали, а Петра стали бить. Он небольшой, но был после армии крепкий, как налитый. Это тюрьма его подкосила… Однако их было четверо, и стали они Петра забивать. Тут он вырвал кол из забора и ударил одного, потом другого. Остальные убежали… На следующий день приехала милиция и забрала Петра. У одного сломана ключица, другой с сотрясением мозга попал в больницу. Этот, который в больнице, оказался сынком местного начальника и конечно весь суд был против Петра. Посадили за злостное хулиганство. После всего Петр обозлился… Да и тюрьма забрала здоровье и покорежила душу. Это он сам мне сказал…, – она замолчала. На лице от волнения пятнами проступил румянец.
Михаил решил задать в возникшей паузе вопрос, который уже задавал Фекле:
– В конце концов, свет не сошелся клином на Петре. Вы могли бы устроить свою жизнь и с другим. Вокруг столько одиноких мужчин. Даже на хуторе. Виктор, например…
– Ха! – на лице Екатерины проступила ехидно-ироническая улыбка. – Зачем ему жена, когда у него столько коз. Была жена, да сбежала… От него воняет, как от козла. Были мы когда-то в одной смене. Дежурим по двое. Я ему и говорю: “Ты бы переодевался, когда идешь на дежурство. А то в чем с козами, в том же на работу”. Я, конечно, преувеличивала. Брюки и пиджак он менял… Так он так на меня вызверился… На следующий день перевелся в другую смену. Заметила, правда, что стал чаще менять рубашки. Смешно! Денег у него куча, а так себя запустил… С братом из-за денег поссорился. А как он ест?! Как боров. Нормальному человеку столько не съесть…
– А какие отношения у Гавриленко были с Алевтиной Петровной? – Вставил вопрос Михаил.
– Ото, наверное, один на хуторе, кого она не доставала. Правда, ругалась, что дорого продает молоко. А так всем гадости делала. На что дед Щур тихий, так она и ему покоя не давала. Говорила, что убил жену. Он и правда с первой женой плохо жил. Может и бил. Она рано умерла. Опухоль в мозгу. Дружила с Алевтиной и вроде бы жаловалась, что Щур ее толкнул спьяну и она сильно ударилась головой об стенку. После того мучили головные боли, пока не умерла через два или три года. Ей и пятидесяти не было. Дед Щур женился второй раз на старой деве. Бабка Параска его к рукам прибрала, живут мирно… Женя тоже говорила, что Алевтина ей жизнь испортила.
– Евгения Цурко?
– Да, она. За ней парень ухаживал, должны были пожениться. Уже заявления подали. Так Алевтина что-то ему сказала, и он отказался…
– Возможно это домыслы?
– Она мне сама говорила как-то… Спросите у нее.
– Спрошу обязательно! А сейчас должен уйти. Извините за беспокойство, у меня еще много работы.
– Да я вас, собственно, и не задерживаю…
В прихожей Михаил надел сапоги, кивнул старикам и вышел на улицу. Он некоторое время раздумывал: не зайти ли ему сразу к Щурам, соседям Сирко. Рядом с их двором нашли Алевтину. В это время он услышал скрип двери в воротах Сирко и повернул голову. Дверь торопливо закрылась, однако Михаил успел разглядеть знакомую серую юбку.
“Куда это собралась Екатерина? Не к Петру ли?! Возможно, что-то сказала не так, как было на самом деле, и теперь торопится согласовать показания?” – подумал Михаил и решительно направился к дому Петра. На затылке он чувствовал взгляд из-за неплотно прикрытой двери. Ну и пусть она видит, что ее вранье может быть раскрыто.
Во дворе Коренькова не было собаки. Дом был небольшой с типичной в этих местах для конца сороковых годов планировкой: продолговатое строение с двумя окнами в торцевой стене, смотрящими на улицу. В таком доме сени, кухня и общая комната, она же спальня. Иногда в сенях, как было у Петра, поперечной стеной с дверью отделяют кладовую.
Открыл хозяин. Невысокий, худощавый, с увядшей кожей лица. Он был в старых джинсах и застиранной фланелевой клетчатой рубашке, на ногах сапоги с расстегнутой змейкой.
Петр предложил Михаилу стул, а сам уселся на топчан рядом с печью, где, очевидно, лежа читал перед приходом Михаила. На смятой подушке он оставил раскрытую перевернутую вверх обложкой книгу.
Михаил быстро осмотрелся, прежде чем сесть. У окна стол под клеенкой с остатками завтрака или обеда: картофель в мундирах, половина селедки, соленья, неполная бутылка мутноватой жидкости. В комнате слышен был запах самогона от недопитого стакана.
Хозяин вдруг смутился. Убрал бутылку и стакан в шкаф, а еду прикрыл кухонным полотенцем.
Михаил объяснил цель своего прихода и задал свой первый вопрос:
– Где вы были в субботу 29-го февраля?
– Это, когда убили бабку Алевтину?
– Да, в тот день…
– На работе.
– Кто это может подтвердить?
– Никто.
– Как это?
– Я вышел по собственной инициативе и, естественно, табельщица не отметила. Для этого нужно разрешение начальства…
– С какой целью, зачем вы пошли на работу?
– Накопились бумаги. Нужно было разобрать…
– Нескромный вопрос: вы там виделись с Екатериной?
Петр смутился. Чтобы выиграть время, спросил:
– Это так важно?
– Да, важно.
– Не думаю, что это имеет отношение к делу, которым вы занимаетесь.
– Имеет! Позвольте мне судить об этом…
Кореньков пожал плечами, тряхнул своей рано поседевшей головой и продолжал молчать.
– Можете не отвечать, но мне нужны свидетели, которые бы подтвердили, где вы находились между двенадцатью и восемнадцатью часами.
– Я уже не помню в деталях…
– Придется вспомнить!
– А почему?! Только потому, что сидел…
– Не только! Мне известно, что у вас были враждебные отношения с погибшей. Она вас обвиняла в том, что вы срезали у нее головки мака.
– Вам и это известно! – Петр заметно волновался. Его руки дрожали, и он не знал, куда их деть. Наконец, сунул в карманы джинсов. – У нее действительно срезали мак. Но не я. Хутор-то на отшибе. Здесь каждое лето шныряют озабоченные мальчики на мотоциклах. Но я уже давно не мальчик и этим не балуюсь. Да, люблю крепкий чай, а не те помои, которые они пьют и называют чаем. Люблю выпить сто граммов за обедом для аппетита, но только в выходной – я ведь сижу в кабине рядом с водителем… Она, видите ли, определила по отпечаткам кроссовок… Тоже мне – Шерлок Холмс! В таких кроссовках ходит пол-области, их клепают в нашем городе на обувной фабрике. Бог с ней! Я ее простил…
– У вас были и другие причины ее ненавидеть…
– Да нет! Если вы намекаете на мои отношения с Катькой, то Алевтина в этом деле пятое колесо… Меня доставала в основном бывшая теща…
– Фекла?
– Она самая! Да и Пантелеймон не далеко ушел. Выжил старик… Сам превратился в рабочую скотину и меня подгонял. Зачем мне такая жизнь?! У меня одно горло и один желудок. На жизнь я зарабатываю… Люблю почитать… Единственная полезная привычка, которую вынес из тюрьмы… Собираю книги. Привожу почти из каждой поездки. А их каждая книга приводила в бешенство: потратил деньги, да еще буду бездельничать за чтением… Хотите взглянуть на мои книги?
– Пожалуй…
Петр уже успокоился. Легко встал с топчана и открыл дверь в другую комнату, пропуская вперед Михаила. В комнате находились: диван с неубранной постелью, телевизор на тумбочке и множество самодельных полок грубой работы с книгами.
– Когда я их прочитаю, если буду вкалывать с утра до вечера?! – продолжил Петр.
Михаил не мог удержаться и снял с полки несколько книг. Здесь было все вперемешку: фантастика, детективы, популярная литература по медицине и истории, – на полках оседал поток, который выплеснулся на книжный рынок после появления коммерческих издательств.
Михаил с некоторым усилием оторвался от книжных полок, чтобы продолжить беседу. У него оставалось мало времени.
– Прекрасная библиотека! – отдал должное хозяину Михаил, – Но вернемся к нашему разговору. Когда вы вернулись на хутор?
– Уже стемнело?
– Кто вас видел? С кем вы пришли? Возможно, были попутчики…
– Скорее всего, никто не видел, – Петр опять напрягся. Они стояли друг напротив друга в спальне, которая больше напоминала избу-читальню.
– Повторяю свой вопрос: вы виделись с Екатериной в ту субботу?
– Повторяю свой ответ: это не относится к делу!
– Хорошо! Я получу ответ на свой вопрос другим путем.
– На меня и так косо смотрят на базе как на бывшего зэка, а вы начнете там свои расспросы…
– У меня нет других вариантов. Точнее, вы не оставили их мне…
– Ладно! Делайте, как знаете. Я сказал все, что считаю нужным. Главное – я не убивал ее. Она тут была не самым вредным человеком…
“Что-то тут не так! Можно дать голову на отсечение – они виделись с Екатериной и, возможно, их не было на работе. Предположим, они возвращались вместе и встретили Алевтину. В этом случае Екатерину, рано или поздно, ждал очередной скандал дома за тайные свидания… Смешно и грустно! Человек в сорок лет не может устроить свою жизнь по собственному усмотрению… Возможно, возникла ссора с Алевтиной, а Петр, скорее всего, был пьян… Удара бутылкой по голове было бы достаточно…” – размышлял Михаил, направляясь к дому Гавриленко.
– Ледацюга! Бовдур! Полез на чердак набрать кукурузы и там спит. Послал Господь на мою голову мужа. Всю жизнь то спит, то гуляет. Свиньи не кормлены… Я уже в доме убрала, борща наварила…
– Пе-ре-тру-ди-ла-ся! Где я сплю?! – раздалось откуда-то сверху, – Ты тут была хоть раз?! Посмотри, что здесь творится. Просил Катерину убрать очистки в сарай… Сами вы ленивые суки!
– Вы там были двадцать раз. Ну забыла! Могли бы сказать еще раз, не переломились бы. И так на работе и дома, как проклятая. Ни радости, ни отдыха. Мама, не давайте ему обедать, чтобы не лаялся…
– А палкой не хотите! Я свое отработал и на хлеб получаю.
– Вот сейчас лестницу уберу и сидите там лайтесь сколько влезет, – это была Екатерина.
– Да я ему тот борщ вместе с казанком сейчас на голову одену, – угрожала Фекла.
– Пока ты его поднимешь, расколю твой глупый череп как орех. Только вздумайте убрать лестницу, я спущусь по веревке, а потом спущу с вас ваши змеиные шкуры…
Михаил понял, что пора вмешиваться и громко постучал в ворота. Ругань моментально утихла, и голос Екатерины спросил:
– Кто там?! Зараз!
Входная дверь в воротах широко распахнулась. Михаил увидел моложавую невысокую женщину в латаном халате, под которым была еще старая линялая шерстяная кофта. Екатерина ойкнула и убежала в дом.
– Заходьте, пожалуйста, – пригласила Фекла, сгорбленная старуха с пергаментным лицом. Она была одета в телогрейку поверх халата из цветастой фланели. На голове белый ситцевый платок, повязанный на затылке, а не под горло, как у большинства сельских женщин.
– Я должен поговорить с каждым из вас в отдельности, – сказал Михаил, когда они оказались в сенях, – Где мы сможем это сделать?
– Заходьте в комнату, пожалуйста – радушно пригласила Фекла.
– Начнем с Пантелеймона Игнатьевича. Не возражаете?
– Заходьте, заходьте, пожалуйста! – любезно, с легким поклоном еще раз попросила хозяйка Михаила, – Ты куда в сапожищах?!
– Извините! – Михаил стал снимать сапоги.
– Звиняйте! То не вам. Не разувайтесь – у нас грязно!
Михаил успел разуться и в носках прошел в комнату. Хорошо выкрашенный пол блистал чистотой, на столе цветастая скатерть и ваза из стекла под хрусталь, кружевные занавески на окнах.
Дед Пантелеймон кряхтя присел на лавку в сенях и принялся стаскивать свои видавшие виды тяжелые с набойками и заплатками сапоги. Фекла бросилась ему помогать. Наконец, Пантелеймон вошел, осторожно ступая большими ступнями в штопанных разными нитками шерстяных носках. Он не расстался со своей толстой суковатой палкой, только ставил ее на пол почти неслышно.
– Груша? – предположил Михаил по цвету и фактуре дерева.
– Да, она. Лет пять назад от мороза погибла. Пришлось спилить. Из груши хорошие держаки получаются… Хоть какая-то польза. Жалко, замечательная была груша. Из Венгрии привез. Не дошел я до Берлина… В апреле прямо из госпиталя домой приехал. Саженцы привез. Черешни чего-то сразу погибли, а груша выжила…
– Вот такой палкой, вероятно, убили Алевтину Петровну, – Михаил нарочито грубо вернул Пантелеймона Игнатьевича на грешную землю.
– Ну то не про меня! – оторопело, но довольно уверенно ответил Пантелеймон и не отвел свои хитроватые живые глаза.
Михаил сделал паузу, спокойно изучая своего собеседника. Многодневная щетина и неряшливый вид старика не могли скрыть от Михаила, что Пантелеймон на свои восемьдесят с чем-то выглядел очень хорошо.
“Его побрить и вымыть и больше шестидесяти не дашь”, – подумал Михаил,
– Говорят, она виновата в вашем ревматизме…
– То бабские байки. На фронте в окопах сутками по пояс мокрые сидели… После войны работал кочегаром на паровозе. Разогреешься у топки, а потом в тендер на мороз за углем… Пошел на пенсию, работал истопником в Рябошапках. Ангиной болел, а после нее всегда ревматизмом кончается. Так доктор говорил…
– У вас были причины…
– Да, некоторые отказывали. Чего на них обижаться?! Других было больше… После войны мужики были в цене. Помню в рейсе… Идешь отдыхать, а под общежитием МПС уже дожидаются. Приходят пораньше, чтоб соперницы не перехватили… Эх, было время! Куда все подевалось…
– Говорят, что вы были все эти годы в ссоре.
– Обидела она меня, конечно, сильно. Куда там, ей офицера подавай… Я же только старшина запаса. Могла бы отшить по-человечески. Мне уж под сорок было… – дед Пантелеймон некоторое время молчал, невольно отдаваясь воспоминаниям, – Она все же свой человек, фронтовик… Я ее уважал. На фронте полезнее многих мужиков была. Снайпер!
– Вы ее видели в тот день?
– Нет. Да я со двора не выходил. Кручусь с утра до вечера. На моих ногах не до прогулок, да еще по снегу…
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Кто? Фекла может подтвердить. Катерина была на дежурстве…
– Нет, она близкий человек. Другой кто-нибудь…
– Разве что корова, или свиньи… – дед ехидно улыбнулся своей шутке.
Михаил улыбнулся тоже:
– Вы уж извините за неудобные вопросы, такая у меня работа.
– Да ничего, мы понимаем…
– Пригласите, если не трудно, Феклу Ивановну, пожалуйста.
– Сей час будет! – ответил Пантелеймон, довольно церемонно, неловко поднимаясь со стула.
“Да. Темперамент дед не растерял”, – отметил Михаил.
Фекла Ивановна села на тот же стул. Сложила руки на коленях и приготовилась отвечать как на школьном уроке.
– Фекла Ивановна, расскажите, когда вы последний раз видели Алевтину Петровну.
– У автолавки видела…
– Вы с ней говорили?
– А как же! Говорила она, что сын приехал и жених Марии, по другому сказать, парень, с которым Мария сошлась. Молодежь сейчас нас не празднует, делают что хотят. Очень Алевтина переживала за нее, хотела сказать, Марию. Надеялась, что Семен поговорит с парнем как отец…
– После этого вы с ней виделись?
– Не, не виделись. Она еще сказала, что ждет на завтра Марию и собирается купить молока для ней. Очень Мария с детства любит козье молоко.
– Где она покупает молоко?
– Где все, у кого скотины нет. У Виктора…
– Виктора Гавриленко?
– Да, у него. У него, считай, коз с полусотни. Торгует молоком, продает козлят и на мясо режет…
– Богатый жених, а у вас дочь одна…
– Так она и слышать о нем не хочет. Запах ей не нравится. И работают вместе… Ухватилась за этого непутевого.
– Кого вы имеете в виду?
– Петра, кого же еще!
– Почему он вам не нравится?
– А что там может нравиться? Жил он у нас, насмотрелись. Худое, щуплое, а лопает как здоровый мужик. Куда все девается?! Чаю не напасешься, заварит сразу пол пачки, выпьет без кипятка и ложится на лавку. Называется – кайхв. По хозяйству работать не хочет. Говорит, у него одна жизнь и должна быть одна работа. Эспедитор, или как. Возит бумажки в кабине рядом с шофером. Какая это работа?! Платят мало. Больше пропивает и проедает… А у меня почки никуда не годятся и дед уже старый… Выгнали мы его. Вот Виктор – другое дело. Мужик степенный, положительный. На работу ходит и с таким хозяйством справляется… Конечно, стирать ему некогда… Жена бы ему очень пригодилась…
– Здесь есть и другие невесты…
– У них всех сейчас, как у нашей Катерины, мозги набекрень. Нос воротят…
– Какие отношения у Петра были с Алевтиной Петровной?
– Не любила она его. Говорила, что срезал ей мак еще зеленым. Садила на пирожки, осталась без ничего. Потом Мария с города привезла, дорогой он там…
– А он?
– Побаивался, а за глаза обзывал, дай Бог вспомнить, … “вунтер-офицерской вдовой”.
– Спасибо за беседу. Теперь очередь за Екатериной.
Екатерина успела переодеться в серую шерстяную юбку и черный свитер под горло. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Лицо без всякой косметики выглядело моложе сорока лет, однако было заметно, что хозяйка за кожей лица следит небрежно. Она смущенно улыбнулась, спрятав свои зеленоватые глаза, и начала почему-то оправдываться:
– Собиралась свиней кормить, вырядилась в старье…
– Давайте сразу перейдем к конкретным вопросам, чтобы поменьше отвлечь вас от работ по хозяйству. Вы выдели Алевтину Петровну в ту субботу, когда она погибла?
– Нет, у меня было дежурство с восьми утра. Сутки работаю, трое – дома. В восемь утра пересменка.
– И с работы вы не отлучались?
– Причем здесь это. Можно подумать, что ее убила я!
– Я не говорю, что вы ее убили. Мне нужно точно знать, где находились все жители хутора в день убийства… Вы не ответили на мой вопрос.
– Была на работе.
– Полные сутки?
– Полные… – ответ прозвучал то ли недовольным, то ли неуверенным тоном.
– Вы работаете с Петром Кореньковым в одной организации. Правильно я говорю, или мои сведения устарели?
– Спросите у Петра, где он был…
– Спрошу обязательно, если застану дома. Насколько мне известно, у вас с ним дружеские отношения, поэтому я счел возможным задать этот вопрос. Надеюсь, вас не обидел…
– Все знают, что мы собирались пожениться. Он жил у нас два месяца, пока мои старики его не выели…
– Почему они против вашего брака с Петром?
– Почему, почему?! Вы же знаете!
– Вы о чем?
– Вы прекрасно знаете, что он сидел в тюрьме…
– Нам это известно. И это единственная причина?
– Про таких говорят всякие небылицы, но я его знаю с детства. Мы учились в одной школе, встречались с ним до армии. Когда он был в армии, переписка почему-то прервалась. Мне иногда кажется, что виноваты родители. Скорее всего, они прятали от меня его письма…
– Значит, они не любили его еще до судимости? – перебил Михаил.
– Все время сватали за меня тут одного. Он давно уехал из хутора, а родители его умерли. Где он, никто не знает. На похороны только приезжал…
– Извините, что вас перебил. Вы считаете, что молва несправедлива?
– Люди все такие злые… Бог меня простит! Жаль, что не все за свое зло получают по голове…
– Разве сейчас вами не руководит зло, которое вы осуждаете в других?! Неужели Алевтина Петровна вам так досаждала?
– Может, я сказала что лишнее… Вредная была бабка, вреднее на хуторе нет.
– По-вашему она заслужила такую смерть?
– Не говорила я такого! Просто старики считают, что имеют право лезть в чужую жизнь потому, что они старше, или потому, что ты живешь с ними под одной крышей, даже когда выносишь горшки из-под них… Если человек не похож в чем-то на них, то он уже не человек, а зверь, которого нужно травить и преследовать…, – Екатерина замолкла, что-то вспоминая. Михаил решил помолчать и спокойно дождался окончания возникшей паузы. Действительно вскоре последовало продолжение. – А ведь Петро сел в тюрьму, можно сказать, из-за меня. Ходили мы на танцы в Рябошапки. К хуторским там всегда приставали. Драки были часто. Петро только вернулся из армии. Он считал, что я не писала, а я считала, что он не отвечал, поэтому у нас отношения были: “здрасьте и до свидания”. Меня пригласил один из местных и во время танца стал, извините, лапать. Был он заметно выпивший. Правда, это было для нас не в новинку. Я вырвалась и вышла из площадки к нашим. Он подбежал, схватил за руку и стал тянуть в круг опять. Я сопротивлялась, и тогда вмешался Петр. Он оттолкнул того. Потом все время танцевал со мной и был возле меня… Наши как-то разбрелись и получилось, что возвращались на хутор мы вдвоем. Уже на краю села, встречает нас тот с дружками. Меня не трогали, а Петра стали бить. Он небольшой, но был после армии крепкий, как налитый. Это тюрьма его подкосила… Однако их было четверо, и стали они Петра забивать. Тут он вырвал кол из забора и ударил одного, потом другого. Остальные убежали… На следующий день приехала милиция и забрала Петра. У одного сломана ключица, другой с сотрясением мозга попал в больницу. Этот, который в больнице, оказался сынком местного начальника и конечно весь суд был против Петра. Посадили за злостное хулиганство. После всего Петр обозлился… Да и тюрьма забрала здоровье и покорежила душу. Это он сам мне сказал…, – она замолчала. На лице от волнения пятнами проступил румянец.
Михаил решил задать в возникшей паузе вопрос, который уже задавал Фекле:
– В конце концов, свет не сошелся клином на Петре. Вы могли бы устроить свою жизнь и с другим. Вокруг столько одиноких мужчин. Даже на хуторе. Виктор, например…
– Ха! – на лице Екатерины проступила ехидно-ироническая улыбка. – Зачем ему жена, когда у него столько коз. Была жена, да сбежала… От него воняет, как от козла. Были мы когда-то в одной смене. Дежурим по двое. Я ему и говорю: “Ты бы переодевался, когда идешь на дежурство. А то в чем с козами, в том же на работу”. Я, конечно, преувеличивала. Брюки и пиджак он менял… Так он так на меня вызверился… На следующий день перевелся в другую смену. Заметила, правда, что стал чаще менять рубашки. Смешно! Денег у него куча, а так себя запустил… С братом из-за денег поссорился. А как он ест?! Как боров. Нормальному человеку столько не съесть…
– А какие отношения у Гавриленко были с Алевтиной Петровной? – Вставил вопрос Михаил.
– Ото, наверное, один на хуторе, кого она не доставала. Правда, ругалась, что дорого продает молоко. А так всем гадости делала. На что дед Щур тихий, так она и ему покоя не давала. Говорила, что убил жену. Он и правда с первой женой плохо жил. Может и бил. Она рано умерла. Опухоль в мозгу. Дружила с Алевтиной и вроде бы жаловалась, что Щур ее толкнул спьяну и она сильно ударилась головой об стенку. После того мучили головные боли, пока не умерла через два или три года. Ей и пятидесяти не было. Дед Щур женился второй раз на старой деве. Бабка Параска его к рукам прибрала, живут мирно… Женя тоже говорила, что Алевтина ей жизнь испортила.
– Евгения Цурко?
– Да, она. За ней парень ухаживал, должны были пожениться. Уже заявления подали. Так Алевтина что-то ему сказала, и он отказался…
– Возможно это домыслы?
– Она мне сама говорила как-то… Спросите у нее.
– Спрошу обязательно! А сейчас должен уйти. Извините за беспокойство, у меня еще много работы.
– Да я вас, собственно, и не задерживаю…
В прихожей Михаил надел сапоги, кивнул старикам и вышел на улицу. Он некоторое время раздумывал: не зайти ли ему сразу к Щурам, соседям Сирко. Рядом с их двором нашли Алевтину. В это время он услышал скрип двери в воротах Сирко и повернул голову. Дверь торопливо закрылась, однако Михаил успел разглядеть знакомую серую юбку.
“Куда это собралась Екатерина? Не к Петру ли?! Возможно, что-то сказала не так, как было на самом деле, и теперь торопится согласовать показания?” – подумал Михаил и решительно направился к дому Петра. На затылке он чувствовал взгляд из-за неплотно прикрытой двери. Ну и пусть она видит, что ее вранье может быть раскрыто.
Во дворе Коренькова не было собаки. Дом был небольшой с типичной в этих местах для конца сороковых годов планировкой: продолговатое строение с двумя окнами в торцевой стене, смотрящими на улицу. В таком доме сени, кухня и общая комната, она же спальня. Иногда в сенях, как было у Петра, поперечной стеной с дверью отделяют кладовую.
Открыл хозяин. Невысокий, худощавый, с увядшей кожей лица. Он был в старых джинсах и застиранной фланелевой клетчатой рубашке, на ногах сапоги с расстегнутой змейкой.
Петр предложил Михаилу стул, а сам уселся на топчан рядом с печью, где, очевидно, лежа читал перед приходом Михаила. На смятой подушке он оставил раскрытую перевернутую вверх обложкой книгу.
Михаил быстро осмотрелся, прежде чем сесть. У окна стол под клеенкой с остатками завтрака или обеда: картофель в мундирах, половина селедки, соленья, неполная бутылка мутноватой жидкости. В комнате слышен был запах самогона от недопитого стакана.
Хозяин вдруг смутился. Убрал бутылку и стакан в шкаф, а еду прикрыл кухонным полотенцем.
Михаил объяснил цель своего прихода и задал свой первый вопрос:
– Где вы были в субботу 29-го февраля?
– Это, когда убили бабку Алевтину?
– Да, в тот день…
– На работе.
– Кто это может подтвердить?
– Никто.
– Как это?
– Я вышел по собственной инициативе и, естественно, табельщица не отметила. Для этого нужно разрешение начальства…
– С какой целью, зачем вы пошли на работу?
– Накопились бумаги. Нужно было разобрать…
– Нескромный вопрос: вы там виделись с Екатериной?
Петр смутился. Чтобы выиграть время, спросил:
– Это так важно?
– Да, важно.
– Не думаю, что это имеет отношение к делу, которым вы занимаетесь.
– Имеет! Позвольте мне судить об этом…
Кореньков пожал плечами, тряхнул своей рано поседевшей головой и продолжал молчать.
– Можете не отвечать, но мне нужны свидетели, которые бы подтвердили, где вы находились между двенадцатью и восемнадцатью часами.
– Я уже не помню в деталях…
– Придется вспомнить!
– А почему?! Только потому, что сидел…
– Не только! Мне известно, что у вас были враждебные отношения с погибшей. Она вас обвиняла в том, что вы срезали у нее головки мака.
– Вам и это известно! – Петр заметно волновался. Его руки дрожали, и он не знал, куда их деть. Наконец, сунул в карманы джинсов. – У нее действительно срезали мак. Но не я. Хутор-то на отшибе. Здесь каждое лето шныряют озабоченные мальчики на мотоциклах. Но я уже давно не мальчик и этим не балуюсь. Да, люблю крепкий чай, а не те помои, которые они пьют и называют чаем. Люблю выпить сто граммов за обедом для аппетита, но только в выходной – я ведь сижу в кабине рядом с водителем… Она, видите ли, определила по отпечаткам кроссовок… Тоже мне – Шерлок Холмс! В таких кроссовках ходит пол-области, их клепают в нашем городе на обувной фабрике. Бог с ней! Я ее простил…
– У вас были и другие причины ее ненавидеть…
– Да нет! Если вы намекаете на мои отношения с Катькой, то Алевтина в этом деле пятое колесо… Меня доставала в основном бывшая теща…
– Фекла?
– Она самая! Да и Пантелеймон не далеко ушел. Выжил старик… Сам превратился в рабочую скотину и меня подгонял. Зачем мне такая жизнь?! У меня одно горло и один желудок. На жизнь я зарабатываю… Люблю почитать… Единственная полезная привычка, которую вынес из тюрьмы… Собираю книги. Привожу почти из каждой поездки. А их каждая книга приводила в бешенство: потратил деньги, да еще буду бездельничать за чтением… Хотите взглянуть на мои книги?
– Пожалуй…
Петр уже успокоился. Легко встал с топчана и открыл дверь в другую комнату, пропуская вперед Михаила. В комнате находились: диван с неубранной постелью, телевизор на тумбочке и множество самодельных полок грубой работы с книгами.
– Когда я их прочитаю, если буду вкалывать с утра до вечера?! – продолжил Петр.
Михаил не мог удержаться и снял с полки несколько книг. Здесь было все вперемешку: фантастика, детективы, популярная литература по медицине и истории, – на полках оседал поток, который выплеснулся на книжный рынок после появления коммерческих издательств.
Михаил с некоторым усилием оторвался от книжных полок, чтобы продолжить беседу. У него оставалось мало времени.
– Прекрасная библиотека! – отдал должное хозяину Михаил, – Но вернемся к нашему разговору. Когда вы вернулись на хутор?
– Уже стемнело?
– Кто вас видел? С кем вы пришли? Возможно, были попутчики…
– Скорее всего, никто не видел, – Петр опять напрягся. Они стояли друг напротив друга в спальне, которая больше напоминала избу-читальню.
– Повторяю свой вопрос: вы виделись с Екатериной в ту субботу?
– Повторяю свой ответ: это не относится к делу!
– Хорошо! Я получу ответ на свой вопрос другим путем.
– На меня и так косо смотрят на базе как на бывшего зэка, а вы начнете там свои расспросы…
– У меня нет других вариантов. Точнее, вы не оставили их мне…
– Ладно! Делайте, как знаете. Я сказал все, что считаю нужным. Главное – я не убивал ее. Она тут была не самым вредным человеком…
“Что-то тут не так! Можно дать голову на отсечение – они виделись с Екатериной и, возможно, их не было на работе. Предположим, они возвращались вместе и встретили Алевтину. В этом случае Екатерину, рано или поздно, ждал очередной скандал дома за тайные свидания… Смешно и грустно! Человек в сорок лет не может устроить свою жизнь по собственному усмотрению… Возможно, возникла ссора с Алевтиной, а Петр, скорее всего, был пьян… Удара бутылкой по голове было бы достаточно…” – размышлял Михаил, направляясь к дому Гавриленко.
Глава 5. Гавриленко
Двор Гавриленко окружал густой частокол из толстых прутьев, очищенных от коры. Калитка была без засова или крючка, только подперта изнутри полутораметровой палкой в руку толщиной. Стучать было бесполезно, и Михаил открыл невысокую калитку, отодвинув палку.
Деревьев внутри ограды не было: козы и сад – вещи несовместимые. Несколько старых яблонь с голыми редкими кронами виднелось дальше за оградой в глубине усадьбы. Нельзя сказать, что во дворе был беспорядок, но от всего веяло какой-то первобытностью и запустением. Двор утрамбован многочисленными копытами. Летний загон для коз под открытым небом из таких же прутьев, как и забор, стог соломы, бурт козьего навоза вперемешку с соломенной подстилкой. Даже тележка для уборки навоза была с деревянными колесами, обтянутыми металлическими ободьями – вероятно передние колеса от старой телеги.
Небольшой дом под черепичной крышей переходил в хлев, а затем в сеновал. Постройки были старые, но добротные. Массивные ставни были открыты – значит, хозяин дома. Михаил громко постучал в некрашеную потемневшую от времени деревянную дверь с коваными навесами и ручкой, также без признаков краски.
Послышался незлобный лай собаки. Через некоторое время загремел засов, дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался хозяин, пригибаясь, так как дверь ему была явно мала.
Гавриленко оказался высоким массивным человеком с крупной головой и квадратным привлекательным лицом. Высокий лоб, глубоко посаженные серые глаза, крупный нос, волевой подбородок и рот – он должен был нравиться женщинам. Правда, неухоженность сразу бросалась в глаза. Небрит, рубашка несвежая. Рукава закатаны до локтей. Белая кожа крепких рук выше запястья резко контрастирует с темными запястьями и обветренным лицом со следами прошлогоднего загара.
На лице Гавриленко с жующим ртом немой вопрос: Кто и зачем? Однако нет признаков удивления, а только досада – прервали обед.
Михаил представился и объяснил цель своего визита, молча слушающему хозяину.
– Пообедать не дают! – буркнул он вполголоса, как бы ни к кому конкретно не обращаясь.
– Я не надолго. Можете продолжать обедать, а я вам задам несколько вопросов, – Михаил неожиданно для себя отметил просительную нотку в своем голосе.
Гавриленко ничего не ответил, повернулся, жестом загнал собаку обратно в открытую дверь и пошел за ней. Дверь за собой он не закрыл. Это должно было означать для Михаила разрешение войти в дом, что тот и сделал.
Деревянный пол в сенях и комнате был грязным и покрыт соломой, которую, очевидно, принесли на ногах не за один день или неделю. В комнате была самодельная мебель, если это слово подходило, для стола, лавок и лежанки, сколоченных из грубо оструганных толстых досок, отполированных в определенных местах за время долгой службы.
Гавриленко смахнул здоровенного кота с одной из лавок и предложил Михаилу там сесть.
– Извините, я буду обедать… У меня много работы, а завтра еще дежурство… – Гавриленко сел на лавку у стола и взял деревянную ложку.
– Я не отвлеку надолго, – продолжал оправдываться Михаил.
Гавриленко уже ел. Он сидел боком, почти спиной к Михаилу. Перед хозяином стояла на столе огромная миска тушеного мяса с картофелем, уже наполовину пустая, и тарелка с солеными огурцами. Ел он жадно и грубо, черпая деревянной ложкой из миски горы картофеля или куски мяса и отправляя их в рот за один прием. Потом он откусывал попеременно то хлеб, то с хрустом огурец. Время от времени едок прикладывался к литровой банке кислого молока, также уже наполовину пустой. Михаил невольно сглотнул слюну. Вмешаться в этот процесс поглощения, можно даже сказать, пожирания пищи было трудно, но Михаил все же задал свой первый вопрос.
– Говорят, что в свой последний день Алевтина Петровна приходила к вам за молоком. Это так?
– Ну да… – промычал с полным ртом Гавриленко.
– Она купила у вас молоко?
– Нет, я ей не продал, – ответил теперь вполне внятно Гавриленко после того, как проглотил очередную порцию еды.
– Но почему? Вы с ней были в ссоре?
– С кем она не ссорилась?! – ответил Гавриленко не то вопросом, не то утверждением.
– Но все же?
– Я продаю молоко тому, кто больше платит. На следующий день у меня было дежурство… Потом воскресенье – базарный день. У меня есть постоянные покупатели… – эта длинная фраза его словно утомила и он некоторое время ел молча, хотя Михаил успел задать уточняющий вопрос.
Деревьев внутри ограды не было: козы и сад – вещи несовместимые. Несколько старых яблонь с голыми редкими кронами виднелось дальше за оградой в глубине усадьбы. Нельзя сказать, что во дворе был беспорядок, но от всего веяло какой-то первобытностью и запустением. Двор утрамбован многочисленными копытами. Летний загон для коз под открытым небом из таких же прутьев, как и забор, стог соломы, бурт козьего навоза вперемешку с соломенной подстилкой. Даже тележка для уборки навоза была с деревянными колесами, обтянутыми металлическими ободьями – вероятно передние колеса от старой телеги.
Небольшой дом под черепичной крышей переходил в хлев, а затем в сеновал. Постройки были старые, но добротные. Массивные ставни были открыты – значит, хозяин дома. Михаил громко постучал в некрашеную потемневшую от времени деревянную дверь с коваными навесами и ручкой, также без признаков краски.
Послышался незлобный лай собаки. Через некоторое время загремел засов, дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался хозяин, пригибаясь, так как дверь ему была явно мала.
Гавриленко оказался высоким массивным человеком с крупной головой и квадратным привлекательным лицом. Высокий лоб, глубоко посаженные серые глаза, крупный нос, волевой подбородок и рот – он должен был нравиться женщинам. Правда, неухоженность сразу бросалась в глаза. Небрит, рубашка несвежая. Рукава закатаны до локтей. Белая кожа крепких рук выше запястья резко контрастирует с темными запястьями и обветренным лицом со следами прошлогоднего загара.
На лице Гавриленко с жующим ртом немой вопрос: Кто и зачем? Однако нет признаков удивления, а только досада – прервали обед.
Михаил представился и объяснил цель своего визита, молча слушающему хозяину.
– Пообедать не дают! – буркнул он вполголоса, как бы ни к кому конкретно не обращаясь.
– Я не надолго. Можете продолжать обедать, а я вам задам несколько вопросов, – Михаил неожиданно для себя отметил просительную нотку в своем голосе.
Гавриленко ничего не ответил, повернулся, жестом загнал собаку обратно в открытую дверь и пошел за ней. Дверь за собой он не закрыл. Это должно было означать для Михаила разрешение войти в дом, что тот и сделал.
Деревянный пол в сенях и комнате был грязным и покрыт соломой, которую, очевидно, принесли на ногах не за один день или неделю. В комнате была самодельная мебель, если это слово подходило, для стола, лавок и лежанки, сколоченных из грубо оструганных толстых досок, отполированных в определенных местах за время долгой службы.
Гавриленко смахнул здоровенного кота с одной из лавок и предложил Михаилу там сесть.
– Извините, я буду обедать… У меня много работы, а завтра еще дежурство… – Гавриленко сел на лавку у стола и взял деревянную ложку.
– Я не отвлеку надолго, – продолжал оправдываться Михаил.
Гавриленко уже ел. Он сидел боком, почти спиной к Михаилу. Перед хозяином стояла на столе огромная миска тушеного мяса с картофелем, уже наполовину пустая, и тарелка с солеными огурцами. Ел он жадно и грубо, черпая деревянной ложкой из миски горы картофеля или куски мяса и отправляя их в рот за один прием. Потом он откусывал попеременно то хлеб, то с хрустом огурец. Время от времени едок прикладывался к литровой банке кислого молока, также уже наполовину пустой. Михаил невольно сглотнул слюну. Вмешаться в этот процесс поглощения, можно даже сказать, пожирания пищи было трудно, но Михаил все же задал свой первый вопрос.
– Говорят, что в свой последний день Алевтина Петровна приходила к вам за молоком. Это так?
– Ну да… – промычал с полным ртом Гавриленко.
– Она купила у вас молоко?
– Нет, я ей не продал, – ответил теперь вполне внятно Гавриленко после того, как проглотил очередную порцию еды.
– Но почему? Вы с ней были в ссоре?
– С кем она не ссорилась?! – ответил Гавриленко не то вопросом, не то утверждением.
– Но все же?
– Я продаю молоко тому, кто больше платит. На следующий день у меня было дежурство… Потом воскресенье – базарный день. У меня есть постоянные покупатели… – эта длинная фраза его словно утомила и он некоторое время ел молча, хотя Михаил успел задать уточняющий вопрос.