Данн Доминик. Строптивая

   – Жюль, я хочу домой, – сказала Паулина, не входя в комнату.
   Жюль посмотрел на часы.
   – Фильм уже кончился? – спросил он.
   – Для меня – да.
   – Что-нибудь случилось, Паулина?
   – У меня ужасно разболелась голова, и я должна уехать немедленно, с тобой или без тебя.
   – Ты знакома с мистером Цвилл…
   – Да, – ответила она, не дав ему договорить. – Так ты едешь, Жюль? – Она повернулась и ушла.

* * *

   – Эй, Уиллард, – крикнула Ина Рей из спальни Каспера, где она, Дарлин и Лонни курили марихуану и пили коктейль в ожидании, когда кончится фильм, гости разойдутся и начнется оргия. – Зайди сюда на минуту, хорошо?
   Уиллард был в кухне и рассчитывался с официантами, выговаривая им за то, что они разбили одну из тарелок от сервиза из черного фарфора.
   – Что случилось, Ина Рей? – спросил он, закончив дела на кухне. Он хотел дать ей понять, что не намерен все бросить и бежать на зов гостьи такого сорта, как Ина Рей.
   – Мой друг Лонни хочет тебя кое о чем попросить, – сказала она.
   Уиллард посмотрел на Лонни. Сняв куртку и джинсы, тот сидел на кровати Каспера в майке и черном атлетическом ремне, сигарета с марихуаной свешивалась из уголка губ.
   – Твое лицо мне знакомо, Уиллард, – сказал Лонни.
   – Я был в «Мисс Гарбо» в ту ночь, когда вы ушли вместе с Гектором Парадизо, – ответил Уиллард.
   – Можно подумать, что весь чертов город был в «Мисс Гарбо» в ту ночь, – сказал Лонни. – Бедный Гектор. Кто бы мог подумать, что он всадит в себя столько свинца.
   Какое-то время мужчины смотрели друг на друга.
   – Вы чего-то хотите?
   – Да. Мистер Фил Квиннелл все еще смотрит фильм?
   – Да, – ответил Уиллард удивленно.
   – Когда он выйдет, отдай ему вот это, ладно? – Лонни протянул ему большой конверт, на котором корявыми буквами было написано «Мистеру Ф. Квинелу. Лично». Ниже подписано «Ксерокопия».
   – Вы пишете мемуары, Лонни? – спросил Уиллард. – Для начала научились бы писать грамотно.
   – Передай это ему, задница, и оставь замечания при себе. Идет? – сказал Лонни. Он положил руку на колено Дарлин и, поглаживая, стал двигать ее все выше и выше, одновременно поглядывая на Уилларда.
   – Слушай, ты, дешевка. Не трогай полотенец мистера Стиглица, чтобы утереть свою «игрушку». Понял?
   – Я знаю правила, Уиллард, – сказала Ина Рей. – Я знаю, где он держит дешевые полотенца. И когда только, черт возьми, кончится этот фильм? Мы можем начать без него. Этот парень уже горяченький.

* * *

   «Бентли» Жюля был припаркован во дворе дома Каспера Стиглица. Жюль открыл дверцу для Паулины, обошел машину и сел за руль. Не говоря ни слова, они пристегнули ремни. Подав машину назад, Жюль почувствовал, что врезался в стоявшую позади маленькую «хонду».
   – О, мой Бог! – сказал Жюль. Он открыл дверцу и выглянул.
   – Надо пойти и сказать дворецкому, что я ударил машину, – сказал он.
   – Нет, не надо, – сказала Паулина.
   – Может быть, это машина Цвиллмана.
   – Цвиллман не станет держать такую маленькую машину, поверь мне. В конце концов, ты же ударил не золотистый «роллс», что стоит рядом. Вот он-то, вероятно, и принадлежит Цвиллману. Ты можешь позвонить завтра. На машине осталась только царапина.
   – Почти на девятьсот долларов царапина, – сказал Жюль.
   – Можно подумать, ты не в состоянии заплатить. Поехали. Я хочу побыстрее выбраться отсюда, – сказала Паулина. – Хуже время, чем здесь, я нигде не проводила.
   Он вывел машину с подъездной дорожки в переулок и поехал по Маунтин Драйв, не остановившись на «красный» свет.
   – Ты пьян? – спросила Паулина.
   – Немного, – ответил Жюль.
   – Ты рискованно ведешь машину.
   – Хочешь сесть за руль?
   – Да.
   Жюль остановил машину на обочине Маунтин Драйв, не выключая мотора, отстегнул привязной ремень, вышел, медленно обошел машину и сел на место Паулины. Паулина тоже отстегнула ремень и перебралась на водительское сиденье. Затем они оба пристегнули ремни. Паулина включила газ и поехала по Маунтин Драйв по направлению к бульвару Сансет.
   – Мистер Цвиллман… – сказал Жюль, когда машина остановилась на красный свет на бульваре Сансет.
   – Что ты хочешь сказать?
   – Я никогда не пью после обеда, ты же знаешь, а он заставил меня выпить три рюмки, – сказал Жюль.
   – Ты не обязан был пить.
   – Знаю, но выпил.
   – Мистер Цвиллман был той причиной, из-за которой мы ходили в этот кошмарный дом на кошмарный обед? – спросила Паулина.
   – Да.
   – На будущее, если кто-то спросит тебя – полиция или большое жюри, например, – «Откуда вы знаете Арни Цвиллмана?» – ты можешь сказать: «Меня познакомили с ним на приеме в доме Каспера Стиглица, кинопродюсера. Мы с женой обедали у него. Смотрели фильм. Мистер Цвиллман был среди гостей, так же как Марти и Сильвия Лески», и так далее и тому подобное. Это ведь так и было?
   – Ты очень проницательна, Паулина. Цвиллман знал, что к нему домой мы не придем, как, впрочем, и никто другой, кроме этого кокаиниста Каспера Стиглица, которого больше никуда не приглашают. Он стал как прокаженный.
   – И все-таки ты повел меня туда, в дом прокаженного и кокаиниста, и встретился с гангстером, – сказала Паулина. – Замечательно будет читать об этом в колонке Сирила Рэтбоуна. Интересно, напишет ли он о Ине Рей, Дарлин и Лонни?
   – О ком? – спросил Жюль.
   – О поздних гостях, которые пришли, когда я уходила.
   – О, господи! – сказал Жюль.
   – Чего хотел мистер Цвиллман? Какую-нибудь неофициальную информацию для своих биржевых операций? – спросила Паулина.
   – Речь шла о переговорах в Европе в 1992 году, – сказал Жюль.
   Паулина засмеялась.
   – Каким образом мистера Арни Цвиллмана, который поджег «Вегас Серальо» ради страховки, могут интересовать переговоры в Европе?
   – Его интересуют не переговоры, а роль, которую я буду в них играть, представляя Соединенные Штаты, – медленно произнес Жюль.
   – Не заставляй меня выдавливать из тебя все по капле, Жюль. Расскажи все, чтобы я поняла суть, – сказала Паулина. Она свернула «бентли» с бульвара Сансет на каньон Бенедикт и поехала на Анджело Драйв, где свернула налево. Дорога шла вдоль холма, где было много крутых поворотов, отчего приезжие опасались ездить здесь по ночам. Паулине редко приходилось водить машину вместо Жюля, и он, немного пьяный, был восхищен ее водительскими способностями.
   – По всему видно, что мистер Цвиллман связан с перевозками наркотиков и имеет огромные суммы наличных денег на руках, ты даже не представляешь, какие огромные суммы, которые, как он считает, я мог бы помочь ему пустить в оборот через европейский Общий рынок, – сказал Жюль, икнув.
   – Почему он думает, что ты согласишься на это?
   – Он угрожал мне.
   – Чем?
   Жюль посмотрел в окно и не ответил. Паулина взглянула на него.
   – Что ты ему сказал? – спросила она.
   – Послал к черту.
   – Когда я вошла в комнату мне не показалось, что ты послал мистера Цвиллмана к черту, – сказала Паулина. – У меня создалось совсем другое впечатление.
   Жюль не ответил.
   – Ты собираешься сообщить об этом в полицию, в ФБР или в ЦРУ? Или президенту, вообще кому-нибудь? – спросила Паулина.
   Они посмотрели друг на друга.
   – Нет, – тихо ответил Жюль.
   – Много лет назад, когда мы только что поженились, ты сказал мне, что в прошлом, когда ты был молодым, что-то случилось.
   – Не хочу говорить об этом, – отрезал Жюль.
   – Ты не доверяешь мне, Жюль? После двадцати двух лет, что мы прожили вместе? – спросила Паулина.
   – Я тебе полностью доверяю, Паулина, но об этом говорить не хочу.
   – Тогда скажи мне одно. Арни Цвиллман знает о том, что случилось?
   Жюль снова посмотрел в окно.
   – Ты думаешь он использует это против тебя? – спросила Паулина.
   – Не знаю, – ответил Жюль. – Никогда не думал об этом.
   Несколько минут они ехали молча, пока Паулина маневрировала на крутых поворотах.
   – Тебе не приходило в голову, что наша жизнь, так называемая идеальная жизнь, разваливается? – спросила она.
   – Да.
   – И это тебя не беспокоит?
   – Конечно, беспокоит, Паулина. Я не хочу, чтобы это случилось, – ответил Жюль, – но что же делать?
   – У меня нет делишек, вроде твоих, – сказала Паулина. В этот момент она круто повернула машину направо к воротам «Облаков». Она опустила стекло и набрала семизначный номер кода электронного замочного устройства, вделанного в красную кирпичную стену. Ворота медленно отворились.
   Жюль, наблюдавший за ней, сказал:
   – Ты удивительно деловая женщина, Паулина.
   С холма, на котором стоял дом, послышался неистовый лай сторожевых собак.
   Паулина посмотрела на Жюля.
   – Я знаю, – сказала она.
   Машина двинулась по направлению к дому, ворота закрылись.
   Когда они въехали на вымощенный камнем двор, бешено лающие сторожевые собаки окружили машину. Жюль открыл дверцу машины.
   – Хорошо, дружище, хорошо, а теперь пошел, пошел. Смитти! Ты здесь, Смитти?
   – Здесь, мистер Мендельсон, – ответил сторож.
   – Отгони собак, пожалуйста, – сказал Жюль.
   – Замолчите, успокойтесь, пошли вон. Я открою вам дверцу, миссис Мендельсон, – сказал Смитти. – Надеюсь, вы хорошо провели вечер?
   – Спасибо, Смитти, поистине хороший вечер, – сказала Паулина. Ее отец научил трех своих дочерей держать себя с достоинством перед слугами, что бы ни случилось в жизни.
   – Вы поставите машину в гараж, Смитти? – спросил Жюль.
   – Понятное дело.
   Войдя в холл, где не стенах висели шесть полотен Моне, Паулина подошла к лестнице и начала подниматься по ковровой дорожке, держась рукой за перила.
   Жюль, шедший за ней седом, положил руку поверх ее руки.
   – Может быть, мы позавтракаем вместе? – сказал он. Предложение было необычным, так как Жюль уходил из дома по утрам намного раньше, чем Паулина звонила, прося Блонделль принести поднос с завтраком. Они ни разу не воспользовались «комнатой восходов» для завтраков, как планировали, когда пристраивали к дому «комнату восходов» и «комнату закатов».
   – Я решила поспать подольше, – ответила Паулина, вынимая руку из-под руки Жюля. Она продолжала подниматься по лестнице, когда взгляд ее привлекла третья по счету картина Моне, висевшая криво. Она остановилась и поправила раму.
   – Когда бы ты ни встала утром, – сказал Жюль, глядя на нее снизу, – я буду ждать.
   Она обернулась и посмотрела на него. Оба понимали, что пришло время поговорить и объясниться. Затем голосом, в котором прозвучала властность – черта характера, неожиданно проявившаяся в ней в последнее время, когда она взяла на себя смелость принимать решения, чтобы утвердить свой авторитет в доме, она высказала свое первое из этих решений:
   – Я не хочу отсылать картины Моне в музей Карнеги в Питтсбург на выставку.
   – Но мы же обещали, – сказал Жюль. – Уверен, что они уже напечатали каталог.
   – Меня это не волнует, – сказала она. – Я не хочу отсылать их. Я хочу, чтобы они были на месте, когда придут члены садоводческого клуба.
   – Хорошо, – сказал Жюль, нахмурив брови. Ее решение огорчило его, потому что он очень серьезно относился к своим обязательствам перед миром искусства, но он также знал, будучи опытным человеком, когда можно уступить. Смотря на жену, он уже мысленно обдумывал подходящую причину отказа, о которой сообщит утром куратору музея Карнеги.
   Паулина тоже смотрела на него, впервые задумавшись о том, что муж начал стареть.

* * *

   Гости, отсидевшие просмотр фильма в доме Каспера Стиглица, начали разъезжаться. Каспер, обрадованный тем, что избавился от них, не вышел во двор, чтобы проводить их, а прямиком пошел в спальню, где Ина Рей, Дарлин и Лонни ждали его.
   Филипп Квиннелл, открыв дверцу взятой напрокат машины, увидел лежащий на сиденье большой конверт. Он взял его, отметив, что имя его написано на конверте неправильно, и сразу понял, от кого он и что в нем находится.
   – Эй! Кто-то врезался в мою машину и осталась вмятина! – закричала Гортензия Медден, подойдя к своей «хонде». – Голову могу дать на отсечение, что это сделал подлиза Сирил Рэтбоун. Как только Паулина Мендельсон ушла из демонстрационной комнаты, он наплевал на все и смылся. Только он мог врезаться в машину и уехать, не оставив даже записки. Доберусь я до этого мерзавца завтра и заставлю все оплатить.
   Филипп захлопнул дверцу своей машины и подошел к Гортензии с конвертом в руке.
   – Скверно. А дверь открывается? – спросил он.
   – Сейчас попробую, – сказала Гортензия, пытаясь открыть дверцу, и открыла.
   – Могло быть хуже, – сказал Филипп.
   – Ну и поганец, этот Сирил Рэтбоун, – сказала Гортензия, кипя от злобы. – «Паулина! Как чудесно!» – повторила Гортензия слова Сирила, имитируя его напыщенный голос.
   – Я понимаю ваше состояние, и, возможно, сейчас неподходящий момент, но я хочу дать вам рукопись, о которой говорил за обедом, – сказал Филипп.
   – Что вы хотите, чтобы я с ней сделала? – спросила она.
   – Просто прочтите, – сказал он, – и скажите, кто, по вашему мнению, написал ее. Я живу в «Шато Мармон».

* * *

   Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета № 14.
   «Многие думают, что я хочу к Пуки, парикмахеру, только потому, что он причесывает Паулину Мендельсон, но это не так. Я бы никогда не стала этого делать. Я знаю Пуки еще со времен, когда работала в кафе «Вайсрой». Он был постоянным посетителем. Приходил каждое утро. Сок, тосты из хлеба грубого помола, чай. Всегда одно и то же. Однажды он сказал мне: «Ронда», – тогда меня еще звали Ронда, потом я стала Фло – у тебя очень красивые волосы, но тебе этот стиль прически не идет. Приходи ко мне, и я сделаю, как следует». Я чуть не умерла. Я хочу сказать, что о Пуки писали в газетах, как и обо всех этих знаменитых леди, которым он делал прически, например, Фей Конверс, Сильвии Лески и Паулине Мендельсон. Я сказала ему: «Ты шутишь? Я не могу столько заплатить.» А он сказал: «За мой счет».
   Конечно, я пошла. С тех пор я ношу эту прическу. И было это до того, как я встретила Жюля Мендельсона. Когда я начала встречаться с Жюлем, когда начала носить всю эту дорогую одежду, ездить на «мерседесе» и жить в Беверли-Хиллз, я стала платить ему столько же, сколько платят светские дамы и кинозвезды. Я знаю, он, должно быть, удивляется, откуда у меня деньги, но никогда не спрашивает об этом. Я знала, что для меня он был бы счастьем, избери я его своим любовником, но я поступила по-своему.
   Он всегда делает прически Паулине Мендельсон у нее дома. Только раз я видела этот дом, даже наверх не поднималась, но, думаю, у нее есть все, даже красивый собственный салон рядом с гардеробной, потому что она не любит приходить в салон Пуки. Но однажды, когда меня причесывали, вошла она. Я чуть не умерла. Она собиралась лететь на Восток, навестить отца, собралась, как я догадываюсь, неожиданно, и ей надо было срочно сделать прическу. Ты знаешь, что я делала в это время? Сидела и читала о ней в колонке Сирила Рэтбоуна.
   Тогда впервые я подумала, что Пуки, возможно, догадался обо мне и Жюле, потому что он быстро задернул занавеску, словно не хотел, чтобы она увидела меня, потом вышел из-за занавески и заговорил с ней. Когда он вернулся, чтобы закончить мою прическу, он не сказал ни слова.»

ГЛАВА 15

   – Дадли, пожалуйста, выбросите пионы, что стоят на столике в верхнем холле. Там полно опавших лепестков, – сказала Паулина на следующее утро, стоя на верху лестницы.
   – Хорошо, миссис Мендельсон, – ответил Дадли, взбегая по ступенькам.
   Дадли очень ценил свою службу у прославленной семьи Мендельсонов и хотел, чтобы его служба продолжалась как можно дольше. Среди слуг известных домов города не было секретом, что Дадли за свою работу получает намного большую зарплату, чем они, отчего в кругах домашней прислуги он был возведен в ранг знаменитостей. Он знал, что устраиваемые много лет приемы у Мендельсонов посещают самые известные и влиятельные гости, и ему льстило, что многие из них называли его по имени, особенно несколько бывших президентов страны, которые были постоянными посетителями в доме. Мерилом высшей степени доверия, с которым Жюль Мендельсон относился к нему, было то, что только ему, и никому другому, разрешалось вытирать пыль с картины Ван Гога «Белые розы», поскольку она была самым любимым приобретением среди произведений искусства, заполнявших дом.
   Когда Паулина спустилась вниз, чтобы позавтракать с Жюлем, она была одета в дорожный костюм из твида. Норковое манто, которое она носила только на Востоке, лежало на позолоченном стуле в парадном холле. Размер двух ее чемоданов, которые Дадли принес сверху, говорил о том, что она планирует короткую поездку. В руке Паулина держала лист бумаги с перечнем того, что должны делать слуги в ее отсутствие.
   – И вот что, Дадли, я забыла сказать Блонделл, что туалетная бумага в ванной комнате мистера Мендельсона должна быть белая, а не розовая. Проверьте, чтобы она поменяла ее.
   – Да, миссис Мендельсон, – ответил Дадли.
   Жюль, услышав, что Паулина спустилась вниз, вышел из библиотеки, где он вел переговоры по телефону с разными конторами, принадлежащими ему, поджидая жену. В руке у него была чашка кофе.
   – Куда ты едешь? – удивленно спросил он, увидев чемоданы и ее дорожный костюм. Он ожидал увидеть ее в прозрачном неглиже, которое она предпочитала носить дома по утрам.
   – Собираюсь на несколько дней на Восток, навестить папу, – ответила Паулина.
   – Он болен?
   – Не больше, чем обычно, но я не видала его несколько месяцев, и, думаю, сейчас самое подходящее время.
   Накануне вечером он не слышал от нее об этих планах.
   – Когда ты решила это?
   – Ночью.
   Он повернулся и направился в библиотеку.
   – Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили самолет, – сказал он.
   – Нет, нет, не беспокойся. Я уже сделала распоряжения через мисс Мейпл, – сказала Паулина. – Самолет доставит меня в Бангор и тут же вернется, чтобы ты смог вылететь в Форт-Уорт на встречу с работниками музея сегодня вечером.
   – Ты очень деловая, Паулина, – сказал он.
   – Ты говорил мне это вчера вечером, Жюль.
   – Ты позавтракала?
   – Конечно, нет. Я думала, что мы назначили свидание за завтраком.
   Жюля беспокоила ее холодная деловитость. Он привык видеть свою жену другой, мягкой и уступчивой, и растерялся перед ее холодностью. Идя впереди Жюля, она пересекла холл и вошла в «комнату восходов», которой они никогда не пользовались для завтраков, поскольку свои утренние часы они проводили по-разному. Паулина оценивающе посмотрела на стол и кивнула. Ее письменная инструкция Блонделл, написанная ночью, была выполнена точно. Стол был накрыт скатертью от «Портхолта» с такими же салфетками. Свежесрезанные розы из ее сада стояли в низкой вазе в центре стола. Ее любимый минтонский сервиз с узором, передающим утреннее сияние, сервирован на двоих. Утренние газеты из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса стопкой лежали на боковом столике. Даже при том, что в ее жизни начинался разлад, ни одна деталь в хозяйственном распорядке дома не казалась ей недостойной внимания.
   Жюль наблюдал за ней. Потом сказал:
   – Выглядит очень красиво.
   – Так и должно быть, не правда ли? – ответила она.
   Дадли, будучи проницательным, был удивлен необычностью завтрака. С подобающей церемонностью он вошел, неся поднос с серебряными чайником и кофейником и налил сначала чай Паулине, потом кофе Жюлю.
   – Спасибо, Дадли, – сказала Паулина. – Принесите мне ломтик дыни и тосты. Скажите Джерти, чтобы приготовила их из хлеба грубого помола. Я думаю, вы знаете, что принести мистеру Мендельсону.
   – Да, мэм, – сказал Дадли.
   – Поставьте кофейник сюда, Дадли, – сказал Жюль, постучав пальцем по столу рядом с чашкой. – Мне нравится самому наливать.
   – Ты по-прежнему выпиваешь шесть чашек кофе за завтраком? – спросила Паулина.
   – Около того.
   – Нехорошо для твоего сердца.
   – Моего сердца… Последние дни только и слышу, что говорят о моем сердце.
   – От кого ты еще слышал об этом? – спросила Паулина.
   – От Арни Цвиллмана вчера.
   – О, – сказала она с отвращением и помахала рукой при упоминании имени Арни Цвиллмана, словно дурной воздух неожиданно проник в комнату.
   Вошел Дадли, неся в закрытом крышкой серебряном блюде яичницу с ветчиной для Жюля. Паулина, поставив локти на стол и держа в обеих руках изящную чашку из минтонского сервиза, наблюдала, как Жюль брал яичницу с блюда, которое держал Дадли.
   Когда Дадли вышел из комнаты она сказала:
   – Я возвращаю тебе эти серьги с желтыми бриллиантами, Жюль. – Она потрясла их в руке, словно игральные кости, и затем бросила их через стол в сторону Жюля.
   Жюль, удивленный, подхватил их.
   – Они тебе не понравились?
   – О, да, они очень красивые, но я их никогда не надену.
   – Вчера я подумал, что они тебе понравились.
   – Я не говорила, что они мне не нравятся. Я сказала, что не буду их носить.
   – Почему?
   – Потому что они связаны с грехом. Ты купил их для меня в качестве искупления, потому что тебя уличили. Роуз всегда говорит: «Чем муж не вернее, тем больше драгоценностей у жены», – сказала Паулина.
   – Похоже на Роуз, – ответил Жюль и положил серьги в карман. – Я сохраню их, положу в сейф. Может быть, позже.
   – Что ты имеешь в виду? На Рождество? На мой день рожденья. Нет, Жюль. Я не хочу их. Отошли их в «Бутбис».
   – Хорошо, – спокойно сказал он.
   На стене рядом с ее стулом висел небольшой натюрморт с виноградом и грушами Фантен-Латура. Она встала и поправила раму.
   – Я всегда любила эту картину, – сказала она.
   – Ты помнишь, когда мы ее купили? – спросил он.
   – Конечно. – Казалось, она готова напомнить о том случае, но раздумала. – Как ты думаешь, Жюль, были мы счастливы, или наш брак был только спектаклем, длившимся двадцать два года?
   – О, Паулина, не говори так, пожалуйста.
   Опять вошел Дадли, неся серебряное блюдо с яичницей с ветчиной, но Паулина жестом руки отослала его, хотя Жюль не стал бы возражать, чтобы ему еще предложили яичницу.
   – Представь, как придется все это делить, – сказала она.
   – Все – это что? – спросил он.
   Она сделала жест, словно показывая все содержимое дома.
   – Все, – сказала она, глядя на него.
   На его лице появилось выражение глубокой тревоги. В это мгновение все его состояние и его положение значили для него больше, чем его неудержимая страсть, и он готов был пожертвовать последним.
   – Никогда не подшучивай над подобными вещами, – сказал он.
   – О, я не подшучиваю, Жюль, ни капельки, – сказала Паулина, без страха глядя в глаза мужа.
   – Конечно, шутишь, – сказал он.
   – Много лет назад, когда ты просил меня выйти за тебя замуж, мой отец посоветовал мне не выходить, и теперь я возвращаюсь к отцу, потому что мне надо поговорить с человеком, которому я доверяю, и решить, стоит ли мне оставаться твоей женой или покончить с этим.
   – Послушай меня, Паулина, я сделаю все, чтобы не потерять тебя.
   – А как насчет женщины с рыжими волосами?
   – Какой женщины с рыжими волосами?
   – Если ты не будешь со мной откровенным, даже сейчас, то нет смысла продолжать разговор. Несколько месяцев назад мне прислали вырезки из газет, прислал конечно, какой-то аноним, вырезки из парижских газет о пожаре в гостинце «Мерис» с фотографией, на которой ты стоишь на заднем плане, а перед тобой молодая женщина с футляром для драгоценностей. Я знала, что ты остановился тогда в «Ритце». Решила не обращать внимания на вырезки, решила о них забыть. Но в последующем у меня появились свидетельства, не дающие мне права забыть и не обращать внимания.
   – Например?
   – Я почувствовала ее запах на твоих пальцах, Жюль, – сказала Паулина.
   Лицо Жюля стало пунцовым. Его выражение было яснее признания.
   – Хорошо, это правда, но это ничего не значит. Это был бессмысленный поступок. Я покончу с этим, клянусь. Никогда не слышал ничего более абсурдного, чем разорвать наш брак только из-за моей неверности, – сказал он.
   – Трудновато это считать только неверностью, Жюль.
   – Это было помрачение ума, клянусь, не более того. Мне пятьдесят семь лет. Возможно, эта была паника. Меня просто охватило непреодолимое чувство.
   – Думаешь, у меня порой не возникают подобные чувства к другому мужчине, Жюль? – спросила Паулина.
   Жюль посмотрел на нее, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.
   – Возникали, – сказала она. – Например, к Филиппу Квиннеллу. Я думаю, он очень привлекателен. Я даже сказала ему об этом прошлым вечером на этом ужасном приеме.
   При упоминании имени Филиппа Квиннелла Жюль вздрогнул. Он не переносил его.
   – Если бы я была из тех женщин, что имеют любовников, то вполне могла бы представить его в качестве любовника. Но у меня не было с ним любовной связи, Жюль.
   Жюля охватил ужас при мысли, как его жена вообще может думать о любовной связи.
   – Из-за Камиллы? – спросил он.
   – Из-за этого тоже. Но главное, Жюль, из-за тебя, из-за нашего брака, к которому я отношусь очень серьезно.
   – Я тоже.
   – Нет. Тебе нужна жена для декорации, вот и все, но мне этого недостаточно.
   Какое-то время они молчали.
   – Кстати, Филипп Квиннелл не делал мне такого предложения и не проявил ко мне в этом смысле ни малейшего интереса.
   – Не нравится мне твой друг Квиннелл, – сказал Жюль.
   – Он не верит, что Гектор совершил самоубийство, – ответила Паулина. – О том же мне сказал дворецкий мистера Стиглица вчера.