Дар Фредерик. Любовник на двоих

   Потом я стал трясти Еву, пробуя разбудить ее. Но после той дозы снотворного, которой оглушила ее Элен, сделать это было невозможно…
   Тогда я подхватил ее на руки. Может быть, так и лучше, подумал я: несчастная не заметит сразу же после пробуждения весь ужас произошедшего.
   Пошатываясь, я нес ее вдоль насыпи до того места, где дорога наиболее близко подходила к территории особняка сестер Лекэн. Только теперь я стал чувствовать, как мертвели у меня от слабости ноги и вообще все тело.
   Я нес Еву на руках и плохо видел, что у меня под ногами. Наконец я решил переложить ее на спину. Это, пожалуй, должно было облегчить мою дорогу в лесу.
   Остановившись, я начал перекладывать беднягу на спину — и тут…
   И тут я заметил на насыпи что-то темное и большое.
   Я наклонился немного и понял: это было искромсанное тело Элен.

Глава 13

   Наверное, она решила, что я попал под локомотив, непродолжительное оцепенение стоило ей жизни.
   Рана на груди была огромная и очень глубокая. Одна нога была почти оторвана. Но лицо осталось неповрежденным. Оно было спокойным, и на нем, казалось, застыла какая-то странная улыбка. Впрочем, не напрасный ли это труд — разгадывать тайны масок смерти?
   Положив Еву на насыпь, я присел на колени возле мертвой Элен.
   — Так это ты была тогда в ночной машине? — пробормотал я. — Ты, измученная затворничеством?..
   В какой страшный клубок связались теперь мои чувства к ней!
   Но нужно было идти. Жуткая боль в ногах напомнила мне об этом, и я оторвал свой взгляд от изуродованного тела все еще любимого мной человека.
   Нужно было думать о жизни, которая продолжалась. Жизни своей и жизни, бившейся в сердце рядом.
   Я взвалил себе Еву на спину и двинулся в сторону дома.

* * *

   Я положил ее на кровать, потом раздел и накрыл одеялом.
   Затем тщательно почистил ее одежду и повесил на спинку стула. Что еще?.. О, да!.. Я вымыл из стакана в ванной комнате все остатки снотворного и лишь потом пошел в свою комнату. Свет я нигде не выключал. Пусть лучше Амелия увидит утром дом таким. Показания о таком зрелище только подкрепят версию о самоубийстве… Подумают — по меньшей мере, я на это рассчитывал, — что Элен действовала, подавленная ночной депрессией…
   Стоит ли говорить вам, что я так и не смог сомкнуть глаз? Я вздрагивал от одного только боя часов и особенно, когда возле холма проходили поезда.
   Перед глазами все время стоял труп моей вчерашней невесты.
   Бедная Элен! Как она, должно быть, страдала, прежде чем прийти к такому вот концу!..
   Мне страшно становилось при одной только мысли о том, сколько же ненависти к своему постылому существованию накопилось в ее сердце за все эти годы, — мысль за мыслью, день за днем — в доме, казалось бы, предназначенном для счастья!.. Но вести себя так, как она, могут разве лишь дикари, живущие в хижинах в недоступной глуши, а не люди, подчиняющиеся законам совести и справедливости… И высшая справедливость вмешалась в трагический ход событий…
   А в каком положении оказался бы я, если бы судьбой был предначертан иной поворот?..
   Смог бы я выдать Элен в руки полиции?.. А смог бы оставить тело Евы в ее когтях?..
   Трагический конец Элен не вызывал во мне слишком добрых к ней чувств.
   Любил ли я ее?.. Теперь я в этом сильно сомневался.
   Увиденная в таком неожиданном свете, связь наша представлялась мне искусственной, а ее счастливое продолжение — маловероятным.
   Элен взволновала меня?.. Очаровала?.. Я пережил с ней чудесные мгновения?..
   Но разве это любовь?

* * *

   Рассвело. Запели птицы. Я встретил утро с облегчением. Я услышал, как встала Амелия. Каждое утро, просыпаясь, она кашляла и, одеваясь, разговаривала сама с собой. Мне казалось, это были проклятия…
   Она спустилась вниз. Я закрыл глаза, чтобы лучше представлять, где она сейчас находится.
   На втором этаже она удивленно вскрикнула. Несколько раз на все лады позвала Элен. Затем, пожалуй, спустилась на первый этаж, потому что больше я ее уже не слышал.
   И тут, измученный, я уснул сидя в кровати.

* * *

   Спал я лишь несколько минут, но этот короткий сон освежил меня.
   Когда я умылся и почистил зубы, Амелия постучалась в мою дверь. Прежде чем крикнуть ей, чтобы она входила, я всунул свои расквашенные ноги в тапочки.
   Можно сказать, она впервые «нанесла мне визит». Враждебность на ее сморщенном лице сменилась тревогой.
   — Вас прислали справиться обо мне? — совершенно спокойно спросил я и понял, что отменно владею собой.
   — Нет, совсем нет…
   — Так что же? Кажется, вы чем-то обеспокоены?
   — Да. Мадемуазель Элен исчезла.
   Я даже нашел в себе силы рассмеяться:
   — Исчезла! Вот еще история… Да она занимается как всегда гимнастикой.
   — Нет!
   — Значит, гуляет…
   — Нет!
   Амелия просто пронизывала меня этими своими «нет», такими же острыми, как и ее взгляд.
   — Почему вы так уверены, Амелия?
   — Ее спортивный костюм в комнате… Одежда также… Она, должно быть, вышла из дома в одной ночной рубашке… А в коридоре я нашла ее туфлю… И свет в доме всюду был включен…
   — Ну и ну!.. А мадемуазель Ева?
   — Она спит. Никак не могла ее разбудить… Наверное, она опять пила свое снотворное.
   — Давайте спустимся вниз, посмотрим. На втором этаже я стал открывать все двери и заглядывать в каждую комнату. Я чувствовал, что играл хорошо и все больше отводил от себя подозрения старухи.
   — Никуда не уходите отсюда, — сказал я ей, — я выйду поищу ее вокруг дома.
   Вскоре я направился к еловому лесу. Ночью я мог оставить там какие-нибудь следы своего пребывания, и теперь представился подходящий момент позаботиться о том, чтобы их не было.
   Походив, я нашел на кусте свой носовой платок и с облегчением снял его.
   Я не осмеливался слишком близко подходить к железной дороге — боялся, что меня могут заметить.
   Через час я вернулся в дом. Там уже был полицейский и служащий железной дороги. Они разговаривали с Амелией.
   Я понял: расследование началось.

* * *

   — Вы ее родственник? — спросил у меня полицейский.
   — Почти что. — Я был женихом мадемуазель Элен Лекэн.
   — Она погибла! — сказала мне убитая горем Амелия, Полицейский и железнодорожник рассказали мне об «ужасном несчастье» с большой осторожностью, щадя меня.
   Я отреагировал соответствующим образом.
   — Самое удивительное, — сказал полицейский, — что она шла по дороге в одной ночной рубашке… Она что, лунатиком была?
   Я повернулся к Амелии, ожидая, что та ответит. Полицейский повторил еще раз вопрос, но служанка лишь пожала плечами:
   — Когда маленькая была, да… Но потом — никогда… Полицейский оказался философом.
   — Следователь разберется, — сказал он. Наконец полицейский и железнодорожник ушли.
   Мне стало несколько не о себе, когда я остался один с Амелией. Старуха действительно, как я уже сказал, была просто убита горем, и я не знал, что и сказать ей. Я уже хотел было заплакать, как и она; не так для вида, как для того, чтобы стало легче, но не вышло.
   Амелия подошла ко мне совсем близко.
   — В тот день, — сказала она, — когда вы ступили на порог этого дома, несчастье поселилось в нем. Она плакала, но взгляд у нее был жестким.
   — Согласен с вами, Амелия…
   — Эти девчушки были без ума от вас… Они.. Она вдруг запнулась. Я с тревогой стал ждать продолжения. Может, она о многом догадывается?
   — Они уже не любили друг друга, как раньше. Я просто уверена, что бедняжка Элен покончила с собой! Она знала, что потеряет из-за вас сестру, и не могла с этим смириться!
   Рыдая, она уже задыхалась.
   — Вы посланец дьявола! — бросила она мне в лицо, глядя на меня ненавидящими глазами, и рухнула на диван.
   Я поднялся наверх в комнату к Еве — хотел разбудить ее. Она спала все тем же мертвым сном. Я снова, как и в прошлый раз, дал ей понюхать нашатырный спирт. Она приоткрыла глаза.
   — Вы меня слышите, Ева?
   Она сделала какое-то легкое движение головой, которое, по-видимому, означало утвердительный ответ.
   — Не засыпайте, подождите…
   Я пошел в ванную комнату и взял в аптечке макситон. Дал ей еще немного, положил на лоб мокрое полотенце.
   Постепенно Ева стала приходить в себя. Через пять минут ей уже не хотелось спать.
   — Я опять наделала глупостей? — шепотом спросила она.
   — Нет, Ева…
   Я сел на кровать и гладил ее чудесные волосы.
   — Мне нужно сообщить вам очень печальную весть… Она насторожилась, но все же молчала.
   — Ужасную вещь… — Я никак не мог начать. Она посмотрела на пустую кровать Элен.
   — Элен?
   Я кивнул:
   — Она… Она ушла? Любопытное предположение!
   — В каком-то смысле да, Ева, она ушла…
   — Умерла?!
   — Да.
   Ева закрыла глаза. Губы у нее совершенно побелели.
   — Ева!
   — Да…
   — Вы плохо себя чувствуете?
   — Нет… Как это случилось?
   — Ева, это она была.., была лунатиком… Это она вставала ночью… Ее нашли.., сегодня утром, на железной дороге…
   Ева сразу же раскрыла глаза и закричала:
   — На железной дороге?!
   — Да…
   — А мне всю ночь снилась железная дорога, Виктор…
   — Как это странно…
   Потом я говорил ей все эти обычные слова, которые говорят в подобных случаях…Пустые слова, которые произносят для утешения.., и которые никто не слышит, даже сам говорящий…
   Это заняло не так уже и мало времени…
   Затем пришла Амелия и выполнила свою роль плакальщицы.
   Сработал, так сказать, предохранительный клапан.
   Ева рыдала на руках своей старой служанки.
   Я отступил в глубь комнаты. Смотрел, как они плачут, и с грустью думал, что мне здесь больше нечего делать!

Глава 14

   Расследование было недолгим.
   Пришли два апатичных полицейских инспектора, задавали нам расплывчатые вопросы.
   С точки зрения юстиции в этой драме все было в «порядке».
   Экспертиза установила, что Элен была сбита поездом в положении стоя, что исключало возможность убийства. Во-вторых, никто в доме, исключая инвалида Еву, в ее исчезновении материально заинтересованным быть не мог. Так что эта сторона дела совсем отпадала. Нельзя же было рассматривать в роли потенциального убийцы женщину-паралитика!
   «Несчастный случай вследствие нахождения погибшей в состоянии сомнамбулизма» — таково было официальное заключение проводивших расследование. Заключение довольно тонкое. Полицейские воздержались от слов иного порядка и не стали рассматривать версию самоубийства, несколько шокирующую в том случае, когда покойник располагал большими денежными средствами.
   Похороны Элен состоялись через три дня. Людей было мало. Амелия, доктор Буссик, несколько пожилых соседей — вот, пожалуй, и все.
   Выходя с кладбища, доктор взял меня под руку, как старый друг.
   — Можно вас проводить? — спросил он.
   — Отчего же нет, доктор… Метров пятнадцать прошли молча. Потом, высвободив руку, он остановился.
   — Скажите мне, господин Менда, вы не находите, что жизнь слишком парадоксальна?.. Вы приезжаете мне сообщить о кризисах младшей сестры, а исчезает старшая…
   Я колебался: оставлять ли доктора в его заблуждении?
   — Послушайте, доктор Буссик, я хочу сделать вам одно признание…
   — Говорите скорее! Я хотел бы умереть от чего угодно, только не от любопытства, мой дорогой друг!
   — Так вот, насчет кризисов Евы…
   — Что?
   Со своим животом, бородкой и пылом доктор был хрестоматийным провансальцем!
   — Я считаю, — продолжил я, — что кризисы эти были сотворены Элен… Доктор хитро прищурился:
   — А вы что, воображаете, я об этом не думал?
   — Я отдаю себе в этом отчет…Вот почему я и заговорил сейчас с вами на эту тему… Я думаю, что у бедной Элен нервная система была совершенно подорвана… Она пробовала отомстить за себя своей сестре, представив ее симулянткой… И поскольку ей это не удавалось…
   — Все это очень грустно, вздохнул доктор. — Однако жизнь проста, когда не принимаешь ее слишком всерьез. Разве это так сложно понять?..
   Жгло солнце.
   Амелия семенила впереди нас.
   Это было единственное черное пятно во всем этом жизнерадостном пейзаже.
   — А вы, мой дорогой друг, — спросил у меня доктор, — что вы теперь собираетесь делать?
   — Упаковывать чемодан, доктор… Что мне еще остается?
   — Желаю вам удачи, молодой человек! Мы расстались на перекрестке. После недолгого колебания я ускорил шаг и догнал Амелию. Мы шли молча. Что мы могли сказать друг другу? Мы все время молчали, когда были рядом, со дня нашего знакомства. Понурые, вспотевшие, мы подошли к воротам нашего особняка. Ева сидела в коляске на крыльце. На ней было черное платье.
   Лишь только я увидел Еву, сердце мое сразу же сжалось.
   Издалека она показалась мне такой слабой и беззащитной!
   Она ведь была бесконечно одинока.
   Этот дом без стиля, с патио и китайской крышей, парком и холмом, показался мне вдруг мрачной цитаделью-спрутом, где она была пленницей.
   Да, Ева в своей печальной коляске, в черном платье и со своим состоянием, которое не давало ей счастья, была олицетворением беспредельного одиночества.
   — И зачем она только родилась? — вздохнула Амелия.
   Я уже не мог больше владеть собой. Схватившись руками за ограду и прислонившись к ней лбом, я зарыдал.

* * *

   Амелия с удивлением смотрела на меня. Такого она от меня не ожидала.
   — Ну входите же! — тихо сказала она. — А то еще люди увидят ..
   Я прошел к крыльцу под ласковым и спокойным взглядом Евы.
   Она протянула мне руку, привлекла к себе, обняла за талию и положила голову мне на грудь.
   — Вы ее так любили, — вздохнула бедняжка.
   — Я не по ней плачу, Ева… Я плачу из-за вас… Она сразу же подалась назад, рука ее упала на колесо каталки.
   — Вы это искренне, Виктор?
   — Да…
   Я погладил ее волосы, осторожно, нежно. И, ничего не сказав, пошел собирать свои вещи.
   Я упаковал все в два чемодана. Комната моя, хотя и была залита солнцем, приобрела вдруг в моих глазах очень печальный вид.
   Так много воспоминаний было связано у меня с ней!..
   Когда я спустился вниз, Ева была в патио. Она ждала меня и, как только я появился, сразу же уставилась на чемоданы.
   — Вик! — крикнула она. Я подошел к ней.
   — Что это значит? Вы.., вы уходите?
   — Конечно. Вы прекрасно понимаете, что мое пребывание под этой крышей отныне невозможно!
   — Что вы говорите! Невозможно… Почему невозможно? Вы не можете убежать как трус! Вы не покинете меня…
   — Кто угодно скажет вам, что…
   — Я плевала на кого угодно, Вик! Я не хочу оставаться здесь одна!
   — У вас есть Амелия.
   — Это называется «есть»?
   — Видите ли, Ева, будет не совсем прилично, если я задержусь еще здесь. Меня сразу же примут за того, кем я отказывался быть.
   — А «Шкатулка с Мечтами»?
   — Боюсь, что это была всего лишь мечта… Да, мечта…
   — Вы собираетесь повесить ее на меня? Я поставил свои чемоданы на пол и сел в кресло-качалку.
   — Вы правы, Ева… Я действительно могу быть вашим служащим… Только теперь я буду жить в отеле… Я буду часто приходить к вам и…
   Ева сложила руки трубочкой и что было силы крикнула:
   — Амелия!
   Старуха была недалеко от патио, потому и явилась почти сразу.
   Теперь Ева обладала здесь полной властью. Она кивнула на чемоданы:
   — Отнесите вещи господина Менда в его комнату.
   Тут я не мог промолчать:
   — Оставьте их здесь, Амелия, я ухожу…
   — Виктор, если вы уйдете, будет несчастье!
   — Вы считаете, что его у нас мало, несчастья? — проворчала старуха. Она взялась за мои чемоданы.
   — Ну куда вы пойдете? — Она мне словно пощечину отвесила.
   Я покорился. В глубине души я чувствовал облегчение. Я прекрасно знал, что являюсь пленником этого дома. Я в этом уже давно не сомневался. И это ощущение не только угнетало меня, оно придавало мне силы. Тягости существования всегда подавляли мой дух. А здесь я чувствовал себя в безопасности.
   Ева победно улыбнулась:
   — Я не могу больше жить без вас, Вик… Она произнесла мой приговор. Теперь, когда ее сестры больше не было, я заменю ей эту сестру. Отныне я буду пленником этой коляски.
   — Ева, я хочу вам что-то предложить…
   — Нет, нет, Вик, никаких компромиссов!..
   — Ева, вы хотите выйти за меня замуж? Сначала она покраснела, потом побледнела… У нее даже рот скривился в гримасе.
   — Вы смеетесь надо мной?
   — Нет, Ева… Это единственный способ все нормально устроить… Мы поженимся, и у меня больше не будет соблазна убежать… Конечно, мы подпишем брачный контракт, согласно которому за вами сохранятся неприкосновенными все права на ваше состояние. Мне будет невыносимо сознавать, что многие думают, будто я женился на вас из-за денег.
   — Но, Вик, ведь никто не женится на парализованных женщинах… Это что-то невиданное!
   — Хорошо, теперь будет виданное!
   В ней происходила мучительная борьба: гордость наступала на искушение. Но женщина в ней взяла верх.
   — Зачем эта жертва, Вик?
   — А кто вам говорит, что это жертва?
   — Вы.., вы меня любите?
   — Я испытываю к вам бесконечную нежность…
   — Но не любовь!
   — А нужно ли непременно наклеивать на чувства этикетки? Я не хочу покидать вас, и это уже добрый знак, не так ли?
   Она задумалась, нахмурила брови:
   — Я, я вас люблю с тех пор.., с тех пор, как я вас впервые увидела…
   — Тогда не нужно сомневаться.
   — Я не сомневаюсь!
   — Так что же вы тогда делаете?
   — Я только пытаюсь понять… Вы молоды, красивы…
   — Спасибо.
   — Вы это прекрасно знаете. — В ее голосе чувствовалась горечь. — Вы очень красивы, Виктор…
   — И вы очень красивы, Ева…
   — Как сломанная игрушка…
   — Я уже просил вас никогда не вспоминать об этом…
   — Простите меня. — Она ударила рукой по колесу каталки.
   — Так что, женимся? — улыбнулся я.
   — Когда?
   — Через какое-то время. Нужно подождать, пока окончится траур.
   — Вы что, серьезно считаете, что траур может окончиться?
   Слезы вдруг брызнули из ее глаз. Я достал свой платок и стал вытирать их.
   Я не мог сказать ей все! Пусть уж лучше оплакивает свою сестру, чем ненавидит мертвую!

Глава 15

   Бракосочетание состоялось через два месяца в обстановке, как это принято говорить, строгой интимности.
   Мы отправились вдвоем и в церковь, и в мэрию, а свидетелей нашли на месте.
   Сказать вам, что за эти два месяца я не подумывал о том, чтобы переменить свое решение, значит солгать. Сколько раз повторял я себе: "Ты молод, Виктор, ты красив… Что же ты приковываешь себя к этому инвалиду? Это сумасшествие! Ты не имеешь права делать этого! Женитьба — это не благотворительная акция. Она должна освящать любовь, быть ее продолжением… А как ты можешь принять стерильность такого союза?!
   Несколько раз я собирал ночью свои вещи и открывал дверь моей спальни… Однако в последнюю минуту меня каждый раз что-нибудь останавливало… И всегда это было что-нибудь разное… Какая-нибудь мелочь — например, скрип в доме, какое-нибудь воспоминание…
   В конце концов я понял: нет смысла бороться с самим собой.

* * *

   По дороге домой я, управляя машиной, посматривал краем глаза за «моей женой». Она сидела рядом со мной довольно прямо и не теряла на поворотах равновесие. Счастливая улыбка делала ее еще красивее. Я досадовал на судьбу, сделавшую Еву неподвижной.
   Не будь Ева инвалидом, она была бы самой красивой девушкой Лазурного Берега.
   Я представлял ее в купальнике, бегающей по пляжу…
   Теперь, когда мы поженились, я почувствовал огромное облегчение. Когда принимаешь решение такого значения, самый тяжелый период — период ожидания… А когда решение осуществлено, все казавшееся ранее сложным сильно упрощается.
   Ну что произошло?
   Я женился на красавице калеке — вот и все.
   Я спас эту девушку от неминуемой смерти. Разве мог я не соединить после этого наши судьбы?
   Так и поступают обычно с людьми, которых спасают. Дать кому-нибудь жизнь или сохранить ее — событие незаурядное.
   Ворота особняка остались открытыми. Я подъехал по главной аллее до самого крыльца. Вышел из машины и обогнул ее. Ева сама открыла дверцу, и мне оставалось лишь наклониться и взять ее на руки. Она прижалась ко мне. Пока я поднимался по лестнице, она целовала меня. Губы ее были очень свежи, кожа и волосы пахли великолепными духами. Ее поцелуи заставили меня подумать…о другом.
   Мне стало страшно при мысли о ночи, которая настанет.

* * *

   И вот эта ночь настала — трудная и тревожная.
   Амелия легла спать, и мы остались вдвоем в холле.
   Ева улыбнулась мне. Она была очень взволнована, но все-таки меньше, чем я, — могу вас уверить. Ни одному мужчине не пожелал бы я оказаться в такой ситуации.
   — Ну что, — сказал я ей, — поступим подобно этой достойной особе — мы ведь также имеем право на отдых, моя дорогая, не так ли?
   Она ничего не сказала в ответ. Взяла и поехала к своему подъемнику, а я поднялся по лестнице и остановился перед дверью ее комнаты. «Кстати, ее давно уже привели в порядок». Никогда еще желание убежать отсюда не давило так на меня.
   Я подумал: «Еще немного, Виктор, и все будет кончено…»
   Наконец она подъехала, открыла дверь, включила свет.
   — Виктор! — позвала она меня. Теперь уже я был паралитиком. Ноги отказывались служить мне. Она опять позвала меня:
   — Виктор! Я вошел.
   Она подъехала к самой кровати, как это делала всегда, когда ложилась спать. Щеки ее сильно покраснели.
   — — Вы боитесь войти в мою спальню, — усмехнулась она.
   — Ну что вы, Ева!
   — Вы можете называть меня на ты: я ведь уже ваша жена.
   — Ева!..
   — Вы боитесь меня, да?.. Не хотите, так сказать, воспользоваться своими законными супружескими правами?
   — Ева, вы не находите глупым, что два человека, только лишь потому, что они вышли недавно из мэрии, исполнив некоторые формальности, должны сразу же броситься в одну постель?
   — Так всегда было, Виктор… Впрочем, не в этом дело. Найдите в себе смелость признаться.., в брезгливости, которую вы испытываете сейчас ко мне. Она читается в ваших глазах… Вы не сможете взять меня — калеку, не так ли?
   Я стоял у двери, подавленный всей этой сценой.
   Ева говорила правду. И в то же время она уже была моей женой. Заключив с ней брак, не преступление ли я соверши? Благородный ли это поступок? Может, лучше было бы оставить ее наедине со своими мечтами и своим отчаянием?
   Она расстегнула корсаж, и он упал на пол. Потом сорвала с себя комбинацию, лифчик и отбросила их в сторону. Движения се были резкие и решительные.
   Я увидел две маленькие девичьи груди. Они были тверды и упруги. Ее коричневые соски набухли.
   Я отвернул взгляд:
   — Нет, Ева… Не делайте этого… Я.. Я вас умоляю…
   Я выскочил из комнаты и взбежал вверх по лестнице, преследуемый истерическим смехом Евы.
   А вскоре она разрыдалась.

* * *

   Я, конечно же, очень долго не мог заснуть и назавтра встал позже обычного. Когда я спустился в холл, Ева была уже там.
   Вид у нее был совершенно спокойный.
   — Ты хорошо выспался, мой дорогой? — спросила она. Я пожал плечами:
   — Слушайте, Ева, нам нужно поговорить…
   — Конечно, это мы можем…
   Амелия принесла мой завтрак, и мы были вынуждены прервать наш диалог. Старуха знала, что мы спали в разных комнатах, и, похоже, это радовало ее.
   — Вам хорошо спалось, господин Менда? — улыбнулась она.
   — Прекрасно, Амелия… Я почти не слышал вашего храпа. Шокированная, служанка отошла в сторону.
   — Менда… — заговорила Ева. — Теперь я мадам Менда… Красивое имя… У вас что, предки были итальянцами?
   — Не знаю. Мне это не очень интересно. Ева, знайте.., такое положение временное… Поймите, что мне нужно…
   И зачем только я пустился в эти туманные объяснения? Мне и сказать было нечего.
   — Вам нужно акклиматизироваться? Теперь она была похожа на маленькую капризную девочку, привыкшую быть властелином дома.
   — Может быть, и так!
   — Только не спешите, мой дорогой! У нас ведь вся жизнь впереди, не так ли? Вся жизнь! Я закрыл глаза…
   — И потом, — продолжила она, — вы дали мне свое имя, это уже великолепный подарок, Вик, тем более, что, я повторяю, это имя мне страшно нравится!
   — Не надо так, Ева… Я люблю вас и клянусь вам, что.., вы будете моя. И прошу вас ждать этого спокойно.
   Я подошел к ней и поцеловал ее. Но губы у нее были сжаты, и ощущение было такое, что она сейчас выплюнет этот поцелуй мне в лицо.

* * *

   Со смертью Элен мы приостановили работы в «Шкатулке с Мечтами» в ожидании решения вопроса о наследстве. Но через несколько дней после нашей женитьбы работы были возобновлены, и теперь оставалось лишь развесить картины и получить товары.
   У меня была масса дел. Они отвлекали меня от домашних сложностей. Я успокаивал нервы, с головой окунаясь в коммерческие заботы.
   Я нарадоваться не мог картинной галереей. Это было наше совместное детище — мое и Евы, и оно удалось нам на славу, удалось нам обоим.
   Я бродил по безлюдному пока еще помещению и с наслаждением вдыхал запах свежего дерева, только что повешенных картин. Запах этот ободрял меня, вселял веру в замечательное будущее салона…
   Я отдал бы ему все свои силы, здоровье и время. Дело мое расцвело бы. Я совсем не щадил бы себя в работе: она была единственной возможностью убежать от людей.
   А вечером я с радостью возвращался к своей жене. Ева действительно расцветала. Никогда прежде не видел я ее такой энергичной, никогда прежде ум ее не проявлялся так ярко, как теперь.