Страница:
— Почему?
— Это примитивно. Жизнь гораздо сложнее…
— Конечно. Сложнее, потому что мы все чрезмерно амбивалентны и мало требовательны к себе. А так быть не должно…
— Даже большевикам не удалось выковать новую породу людей, пан Данек.
— Мы не куем новых людей, пани Елена. Мы сдуваем мусор с тех, что есть.
— Да так не бывает, черт подери вас совсем!
— Так будет, пани Елена. Потому что всем это нравится. И потом, как насчет демократии? Если большинству нравится, то меньшинство просто обязано подчиниться…
— Перестаньте паясничать. Люди просто не понимают, к чему все это приведет.
— И к чему же?
— К тому, что это чудесно, пока у вас есть деньги на эксперименты. А когда ваши деньги закончатся? Стоп, машина? Отнюдь. Слишком увлекательно. Слишком далеко зашло. Однако все ваши игрушки невероятно дороги, пан Данек. И деньги на них придется взять у этих самых людей. И что тогда?
— Ага… Дорогая, у вас проблемы с арифметикой. Вы представляете себе, сколько стоит подобный проект образцового государства?
— Ну, предположим…
— Предположим или представляете? Только честно.
— Честно — не представляю. Конкретных цифр, я имею в виду. Но догадываюсь, что безумно дорого. Это сейчас не важно.
— Ошибаетесь, пани Елена. Важно, и еще как. Так как насчет цифр?
— У меня нет под рукой статистического справочника. Я не готовилась сегодня говорить с вами на темы, касающиеся структуры государственных финансов. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что есть ложь, наглая ложь и статистика. И сам черт ногу сломит разбираться, где кончается в Чехии госбюджет и начинаются личные средства королевской семьи, где кончаются они и где начинаются ваши. И что на самом деле чего стоит…
— Я вам легко скажу, что чего стоит. За последние полтора десятилетия на научные исследования в области информатики, биологии и биокибернетики, генетики, климатологии и альтернативной энергетики было потрачено больше двух триллионов крон, что составляет никак не меньше триллиона долларов. Результат… Да вы сами видите. То, что вы продолжаете ездить на ржавом вонючем французском корыте, не говорит ни о чем, кроме как о вашем удивительном упрямстве, достойном, право, куда лучшего применения…
— Не трогайте моего «пыжика», — обозлилась Елена. — На чем хочу, на том и езжу. Я люблю свою машинку и поменяю ее только тогда, когда она сломается! А не тогда, когда вам захочется всучить мне новую игрушку, как вы поступаете со всеми остальными, понятно?!
Наклонив на бок голову, Майзель полюбовался Еленой, преисполненной праведного гнева. Судя по всему, ему понравилось, потому что он приподнял правую бровь и хитро ухмыльнулся:
— А как насчет экологии, дорогая? Вам еще не надоело платить налог? Ну, ладно, ладно, что выросло, то выросло… Итак. На реорганизацию госаппарата и реструктуризацию внешнего долга, который на сегодняшний день отсутствует, — порядка ста миллиардов крон. На переоснащение, переобучение, реструктуризацию армии, спецслужб и полиции — еще четыреста миллиардов. На создание национальной гвардии — пятьдесят миллиардов. Добавьте сюда реформу здравоохранения, коммунального хозяйства, пенсионную реформу… Вы что же, всерьез полагаете, что эти средства можно получить в виде налогов с населения страны?
— Да, но откуда тогда…
— Когда у государства триста миллионов населения, оно может позволить себе высокие налоги и прочие виды затяжного самоубийства. У нас ситуация совершенно другая. У нас всего двенадцать миллионов населения, с нулевым практически приростом. Невероятными усилиями нам удалось добиться — в рекордные, заметьте, сроки — его простого воспроизводства. Без всякой иммиграционной составляющей, кстати. Но даже если нам удастся за двадцать лет удвоить население страны, это не принесет казне ни геллера. Расходы на детские учреждения, здравоохранение и прочее сожрут все. Потому что иначе население, — черт возьми, я так не люблю это слово! — не будет расти, люди просто не станут рожать детей, потому что прямой животной необходимости в этом нет, как сто или двести лет назад. Это раньше, когда два, а то и три поколения одной семьи жили если не в одном доме, то на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и, чтобы тянуть хозяйство, нужны были работники… Сейчас все совсем иначе… Сейчас, чтобы люди рожали детей, они должны очень сильно любить друг друга, хотеть этих детей друг от друга и понимать, что дети — это сокровище и будущее нации. И иметь возможность жить при этом с чувствами и удовольствиями, — а иначе не захотят этого люди. Не пускаться во все тяжкие, а иметь простые человеческие удовольствия. Съездить зимой в Шумаву на недельку, весной или осенью — в Париж или Лондон на экскурсию, летом — поваляться дней десять на чистейшем хорватском песочке и поплескаться в теплой, как парное молоко, адриатической водичке… И мы это знаем. И делаем все возможное и невозможное для того, чтобы именно так все и обстояло. И поэтому тоже никогда не планировали запускать руки в карманы людей. Потому что получим мы для нашего государства три или пять миллиардов, не играет ровным счетом никакой роли. Потому что ему нужно гораздо больше, дорогая. Не пять и не десять. Не двадцать и не тридцать. А больше! Поэтому придумана и запущена совершенно другая схема, которая эти деньги и приносит.
— Налоговый рай?
— Да, моя дорогая, да, разумеется! Сначала. А потом мы просто изъяли и продолжаем изымать излишки.
— И вас не волнует, что эти деньги отняты у других людей в других странах, которым нечего есть оттого, что вы переманили капиталы к себе?
— У них есть свои государства. Пусть они думают об этом. Если их государствами руководят идиоты, которые позволили себя так легко обвести вокруг пальца, мне все равно. Это во-первых. Во-вторых, корпорации нигде и никогда не платили налогов, а мы заставили их это делать. А в-третьих, я не могу дотянуться одновременно до всех. Дойдет и до них очередь.
— И сколько из них должны умереть, прежде чем дойдет очередь?
— Дорогая, я уже говорил, что даже Всевышнему не удалось создать систему со стопроцентным КПД. Я всего лишь человек. И потом. Нет никакого смысла кормить людей рыбой. Нужно научить их делать удочки и ловить эту самую рыбу. А если вы накормите кого-нибудь один разочек рыбкой, он уже никогда от вас не отстанет. И когда вы сообщите, что рыба кончилась или перестала быть бесплатной, то он придет в неистовство и немедленно попытается изготовить свою обычную привычную рыбку на обед из вас, пани Елена. И тогда вы завопите: а где моя королевская воздушная пехота, какого черта она там копается!?! Дорогая, мир несовершенен. Мы пытаемся его слегка улучшить, сделать его чуточку удобнее и хоть немного безопаснее. Для всех. Только одна просьба — не мешать. И помогать тоже не надо, все равно толку от вас никакого, одно словоблудие и рефлексии…
— Как все у вас простенько…
— На словах — конечно. Да и на деле, поверьте, не намного сложнее. Нужно только знать, чего, собственно, ради. И тогда все встает на свои места вроде как даже и само собой… И вообще. Дело не только в гениальной налоговой политике нашего монарха. Мы создали — опять же в кратчайшие сроки — свой собственный, во многом уникальный вариант общественно-политической формации. У нас нет ничего похожего на так называемый «капитализм». У нас люди с удовольствием работают и зарабатывают деньги, потому что у них никто эти деньги не отбирает. У нас работают лучшие ученые планеты, потому что им здесь лучше платят, здесь чисто, красиво и Европа. И отсюда можно на новеньком автомобиле с расходом полтора литра бензина на сто километров съездить на выходные в Париж или Вену, Берлин или Варшаву, Флоренцию или Монако… И воздух здесь чище, чем в Калифорнии. И не трясет через день. И мы обломали рога всякой дряни и заставили их выложить деньги, заставили работать на нас…
— Как вам удалось проделать эти шулерские трюки с корпорациями?
— Подлог, коррупция, шантаж. Три кита современного бизнеса, как я его понимаю, дорогая пани Елена.
— Прекратите юродствовать. Я вполне серьезно спрашиваю.
— А я вполне серьезно вам отвечаю, — усмехнулся Майзель и покачал головой. — Вы все еще не понимаете, пани Елена, или не хотите никак понять… Корпорации… Они разнесли вдребезги весь мелкий бизнес, ту самую основу народовластия и гражданского общества, о которых столько слез… А потом те жалкие гроши, вырученные людьми за продажу корпорациям возводимой столетиями инфраструктуры, корпорации отняли еще раз — рассказав сказочку про биржи и акции. И раскрасили все вокруг в корпоративные цвета. И стали вопить, что это они все построили и создали. И стали платить себе за это зарплаты в десятки миллионов долларов и евро. А из тех денег, что они платят людям за труд, они же и оставляют десятку в месяц на неописуемый разгул, образцы которого просовывают через говорящий ящик с цветными картинками прямо в мозги, начиная с младенческого возраста. А потом — захотели стряхнуть все вниз еще раз, как столбик термометра, чтобы потом чуть-чуть приподнять и опять вопить, что это они спасают весь мир, а мы — враги свободы и демократии, бандиты и мафиози… Только на самом деле наоборот. Это они — бандиты. Это у них нет ничего святого. Это они покупают себе траченную молью мазню за миллионы. Это они строят себе дворцы, в которых не живут, и яхты, каждая из которых стоит, как школа или детский сад, и плавают на них две недели в году. Это они были неподсудны и непогрешимы, потому что купили все… Думали, что все. Это не я, пани Елена. Я просто раздал обратно все, что было можно. Пока только здесь… Я — не они. Пожалуйста, не путайте меня с ними. Они хотели сожрать меня за то, что я не такой. Они натравили вас на меня, сказав, что я ненавижу благотворительность и убиваю выдающихся благодетелей. Только не вышло. Это я жру их с кашей на завтрак. Это я пускаю на дно их золоченые кораблики. Это я вышибаю им мозги, как только мне предоставляется такая возможность. Это я забираю себе их любимые игрушки и пускаю их в настоящее дело, а не на раздачу бесплатного горохового супа. Я еще не до всех добрался, понятно. Но доберусь.
— И каким образом?
— Дорогая, есть такой специальный термин, называется «враждебное поглощение». Мы виртуозы этого дела. Этим мы и занимаемся. Всегда занимались… Не трогая при этом ни мелкий, ни средний бизнес, а, напротив, обеспечивая ему наилучшие условия для конкуренции, потому что конкурировать с корпорациями немыслимо… Потому что корпорациями управляют плохо, и сами корпорации очень плохо управляют всем остальным… А мы просто наводим порядок. Ну, взять тот же «Ambrow Chemicals», например. Огромнейший химико-фармацевтический концерн. Толпа жадных, как ворны, топ-менеджеров. Гора отчетности. Купленные-перекупленные аудиторы… Ну, это так, к слову. Это было давно, но сути не меняет… Путем не слишком сложных переговоров с рядом членов совета директоров мы протащили идею создания филиала здесь, у нас, и предложили им красивую схему увода средств от налогообложения в Америке и других странах. А у нас, как вы помните, налоги — всего четыре процента с чистой прибыли… В первый год мы сделали по их разумению, чем они остались страшно довольны. А вот на второй год мы приготовили целый букет сюрпризов. Во-первых, выяснилось, что их юристы, так сказать, проглядели тот факт, что налоги мы взимаем не с прибыли филиала или отделения, а с прибыли всей компании…
— Что значит — проглядели?! Как можно такое проглядеть, что вы несете?!
— Ну-ну, дорогая, — весело оскалился Майзель, — не нужно так переживать. Разумеется, никто ничего не проглядел. Просто юристы получили новые бумаги и соответствующее вознаграждение. Неужели вы думаете, что эти деятели, которые шляются по презентациям, накачиваются шампанским по три тысячи долларов за бутылку, трахают манекенщиц и надувают щеки на заседаниях советов, изображая из себя гениальных предпринимателей, сами читают договоры? Если да, то вы непростительно наивны…
— Да вы… вы просто мазурик какой-то!
— Обязательно.
— А остальные?!
— Я неистощим на криминальные выдумки, пани Елена.
— И что, никто об этом не узнал?!
— Нет. Потому что те, кто должен был растрезвонить на весь свет о том, что я мошенник, тоже получили свою порцию рекомендательных писем за подписью князя Хованского. Или компромата. Или стали тяжелее на несколько десятков граммов, что вызвало у них непреодолимое желание лечь поглубже в землю.
— Дальше.
— Дальше все просто. За долги конфискуются активы, подписываются соответствующие бумаги, в совете директоров и наблюдательном совете появляются наши люди. Все. Очередной оплот империализма у нас в кармане. Разумеется, без поддержки и одобрения нашего обожаемого монарха было бы куда проблематичнее. А так… Воевать с нами — занятие ох, какое небезопасное. А все хотят жить и заниматься любовью, дорогая.
Кроме тебя, похоже, подумала Елена. Но озвучивать эту мысль не стала.
— Ну, допустим. А потом?
— Потом концерн начал вдруг платить налоги — и у нас, и в Америке, и в Германии, и в Индии — и снизил в разы дивиденды по акциям. А потом сократил в разы цены на конечную продукцию. Что, разумеется, вызвало биржевую панику. Возникла цепная реакция, в ходе которой мы взяли под свой контроль то, что считали нужным, укрепили крону и посадили своих людей в исполкоме ВТО. Ну, это так, в общих чертах, пунктиром… На самом деле, вы же понимаете, все было совсем не так легко, быстро и просто…
— Да уж, — Елена вздохнула. — Вы, оказывается, страстный поклонник Тобина [52] . Вот уж никогда бы не подумала…
— Проблема мистера Тобина в том, что он не предложил никакой схемы реализации своей чудесной идеи. Доверить ее реализацию существующим правительствам и благотворительным организациям — это анекдот, причем не смешной, а похабный. А мы создали структуру, которая этим занимается весьма успешно…
— Пока что вы успешно всех подмяли под себя. И устроили империю в Африке. И…
— Нужно опереться на что-то, пани Елена. Нельзя работать в воздухе. И у нас есть приоритетные направления. Мы не можем успеть везде. К сожалению. Наша стратегия — это поддержка наших сукиных сынов, охрана и поддержка христианских миссий. Этим занимается государство. А мы добываем на это деньги. Все просто, пани Елена.
— Да. Куда уж проще…
— Дорогая, другой схемы — эффективной схемы, я имею в виду — просто не существует. Если бы это было не так, мне было бы уже известно об этом. Теперь вы понимаете, как и почему мне часто мешает ваша хваленая свобода слова?
— А то, что вы здесь, в Чехии, устроили?
— А что такого ужасного мы устроили? Мы вообще не вмешиваемся в местное самоуправление, мелкий и средний бизнес занят своим делом. Это вам не нравится наша внешняя политика. А мы ее не собираемся никому продавать. Это не конфетка. Во всех смыслах. Но результат… Результат все скоро увидят. Совсем скоро, пани Елена, поверьте, — и Майзель опять продемонстрировал ей свою драконью улыбочку.
— Но вы сами — корпорация!…
— Мы имеем форму корпорации. Потому что эта форма эффективна. Но мы — никакая не корпорация. Мы — инструмент перераспределения излишков и применения этих излишков для достижения нашей цели. А форма… Законы термодинамики никто не отменял, дорогая. Мы сделаем это первыми.
— Ну конечно. Робин Гуд на новом историческом этапе.
— На самом деле он был вовсе никакой не бедный рыцарь, а цирюльник Ричарда Львиное Сердце, и звали его Рафа Гудкин, родом с Подольщины, там тоже такие леса…
— Мое чувство юмора, видимо, не столь безгранично, как ваше, пан Данек.
— Вы обиделись? — встревожился Майзель.
Ей даже показалось, что он как-то уж слишком встревожился, но Елена прогнала от себя это ощущение:
— Нет. Но эта шутка — если это шутка — отдает таким густопсовым юдофобством, что мне это неприятно.
— Это в первом приближении. А во втором… Я надеюсь, вы это поймете когда-нибудь. Извините. Я вас перебил.
— Меня невозможно сбить, если я не поддамся.
— Я понимаю корни вашей иронии, пани Елена. Гораздо лучше, чем вы думаете. Только я все равно приду к намеченной цели, потому что я к ней приду…
— И какова же эта цель?
— Пани Елена…
— Ничего-ничего. Повторение — мать учения. Для того, чтобы заставить меня поверить в вашу искренность, вам предстоит попотеть, дорогой пан Данек.
Он посмотрел на Елену, усмехнулся.
— Моя цель очень просто формулируется, пани Елена. Я хочу, чтобы моя цивилизация была повсюду. Не только в Европе и Северной Америке, — везде. Чтобы поезда и автобусы ходили каждые пятнадцать минут в самые забытые Б-гом уголки. Чтобы у всех было много чистой воды, здоровой и вкусной пищи, дешевого электричества, доступной связи и свободного времени для души и любви. Чтобы все дети были желанны и любимы. Чтобы на каждые десять семей было по доктору и учителю. Чтобы люди прекратили убивать друг друга из-за пустяков. И чтобы тех, кто этого не хочет, — или хочет не для всех, — считали преступниками и поступали с ними соответствующим образом…
— И для того, чтобы воплотить эту прекрасную мечту в действительность, вы убиваете и разбойничаете, занимаетесь подлогами, финансовыми махинациями, рассылаете во все концы света войска?
— Да. Обязательно. Именно для того. Потому что был момент, когда наша цивилизация утратила один из важнейших своих качеств — желание расширяться. И вместо того, чтобы нести свет, решила рубить капусту, потому что это проще и на самом деле выгоднее. Результат сразу виден потому что. А ее интеллектуальная элита выдохлась и успокоилась. И обратила свой взгляд внутрь себя. Взгляд на себя — это очень важно, но без экспансии нет жизни. Это как человек: перестал ходить, лег на диван и отвернулся к стенке, — и умер через две недели… Оборона — смерть восстания, пани Елена. А мы… мы всего лишь передовой отряд нашей цивилизации.
Печально улыбаясь, Елена посмотрела на него, покачала головой.
— Вы хотите сказать, что, учредив империю в Африке и усадив на трон этого кровавого деспота Квамбингу, вы…
— Кровавый деспот, — Майзель захохотал. Елена вынуждена была остановиться, пережидая его веселье. Оно оборвалось так же неожиданно, как и началось: — Этот, как вы его назвали, кровавый деспот покончил с коррупцией в стране, где тридцать лет — тридцать лет, дорогая, вы только вдумайтесь в эту цифру! — шла гражданская и племенная бойня. И страна рванула так, что…
— Куда бы она рванула без вашего контроля и финансовых вливаний?!
— Мы всего лишь поддержали его, политически и материально. Я же не виноват, что человеческий материал, доставшийся Квамбинге, замечательно поет и пляшет, но слабо приспособлен к производственно-хозяйственной деятельности. А теперь… Впрочем, у вас будет возможность лично во всем убедиться…
— Ну, хорошо. Предположим на минутку, что это так. Только предположим, повторяю… Как соотносится с вашими декларациями о всеобщем благе торговля оружием? Причем с такими режимами, от преступлений которых просто волосы на голове встают дыбом? Это ведь вы контролируете американские и не только американские компании, которые торгуют оружием на десятки миллиардов долларов ежегодно?
— Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… — по-русски продекламировал Майзель. Елена нахмурилась от неожиданности. И это он знает, подумать только… А Майзель продолжил по-чешски: — Дорогая, у меня нет для вас других людей. Приходится иметь дело с весьма посредственным человеческим материалом… Погодите, мы сейчас доберемся до сути. Торговля оружием — замечательный инструмент. Приносит просто чертову уйму денег. А совсем смешно становится, когда в направляющийся к покупателю транспорт с танками и установками залпового огня влетает ракета, кстати, совершенно ниоткуда, и несколько сотен миллионов долларов, жалобно булькнув, идут ко дну… Или он случайно заходит в Страндхук или Луамбу, чтобы поправить здоровье экипажа и пополнить запасы, а там его интернируют…
— Это вообще какая-то чушь. Дракон, сам себя кусающий за хвост…
— Это не чушь. Это игра в одни ворота. В мои ворота. В наши ворота, пани Елена. Мы продаем тридцать процентов оружия и семьдесят процентов воздуха. И это оружие будет работать только тогда, когда мы этого захотим. А мы, разумеется, не захотим.
— Вы что, издеваетесь надо мной?!
— Да нисколько. Мы контролируем наше оружие, проданное и непроданное, всегда и постоянно. Оно замечательно функционирует на учениях и ярмарках. Влетает куда надо и упоительно громко и красиво взрывается, разнося все, что надо, на мелкие кусочки. А если оно не работает в действительности, так это покупатель невнимательно прочел инструкцию. Она такая сложная и написана на английском языке…
— И что, все это кушают, вы хотите сказать?!
— А куда же им деваться, дорогая? У нас дешево, мы поставляем запчасти и инструкторов… А то, что наши инструкторы потом берут под контроль местную армию, это, право, дело житейское.
— Вы действительно мазурик какой-то…
— Обязательно, пани Елена. И еще одно «но» есть в нашей схеме торговли оружием. Этим оружием с нами воевать невозможно. Даже если удастся получить над ним стопроцентный контроль. Потому что мы находимся на другом технологическом этапе развития. На порядок, а то и на два впереди. И это оружие против нас — груда бесполезного железа. У нас есть самолеты размером с колибри, которые могут сутками находиться в воздухе, и боевые роботы размером с муравья, которые могут заползти куда угодно и замкнуть или взорвать все, что нам надо. И боевые элементы размером с бактерию, которых мы можем очень быстро и с крайне низкими затратами материальных и людских ресурсов доставить в считанные часы в любую точку планеты. И много еще чего, о чем я сам имею весьма смутное представление, потому что я не физик и не кибернетик, а скромный финансовый советник, инвестор и управляющий…
Какой ты инвестор и управляющий, печально усмехнулась Елена. Ты Дон Кихот, начитавшийся фантастики и случайно нашедший вместо Росинанта, ржавой спицы и тазика для бритья — космический корабль, штурмовой пулемет с тау-оптикой и экзоскафандр… И чертову уйму денег… Только вот твоя Дульцинея… Господи, да что это такое со мной, не на шутку перепугалась Елена.
— К сожалению, совсем без людей на войне обойтись невозможно, — Майзель вздохнул и совершенно обычным, таким человеческим жестом провел пальцами по лбу. — Поэтому у нас есть армия…
— Зачем же вам такая армия?! Столько людей? Да в стране просто в глазах рябит от военных!
— Потому что мы с нашей армией должны уметь выиграть любое сражение, пани Елена. Выиграть легко, не потеряв при этом ни одного бойца. И мы в самом деле способны разнести в клочья любые вооруженные силы, потому что такого боевого духа и такой боевой мощи нет ни у кого на этой земле. К сожалению, мест, где нам приходится воевать, пока еще слишком много, чтобы перевести дух. Люди устают, пани Елена. Когда видят весь ужас и кровь, которые они видят… Им нужно отдыхать. Их нужно менять как можно чаще, не теряя боевых позиций. Мы могли бы, в принципе, обойтись каким-нибудь десятком тысяч бойцов, но тогда им пришлось бы сидеть в дерьме безвылазно. Это вредно и опасно. Поэтому армия работает вахтовым методом. И поэтому должна быть большой. Огромной. К сожалению.
— Надо же. Я и не думала, что вы такой заботливый…
— А как же иначе? Вы представляете, во что нам обходится боевая и тактическая подготовка рядового, которого мы упаковали в экзоскафандр? А сержанта? А офицера? А летчика или моряка? Мы бережем наше имущество. Ничего удивительного в этом нет. И люди в армии хорошо это знают и платят нам той же монетой, выкладываясь до последнего. И мы побеждаем. Всегда.
— Но вы же не воюете по-настоящему.
— То есть?
— Ни одной настоящей войны. Столкновения. Конфликты. Ограниченные операции. Почему?
— Потому что большая война с обязательной военной победой без возможности контролировать побежденных — это большой политический провал. Катастрофа. Это недопустимо. Нам насилу удалось уговорить наших друзей в Вашингтоне не начинать войну с Ираком…
— Вы испытываете нежные чувства к Хуссейну? Или к иракцам?
— Я испытываю нежные чувства к состоянию стабильности, пани Елена.
— А как же курды?
— Ему нечем и неоткуда бомбить их больше ипритом. А снести башку Хуссейну нам ничего не стоит, пани Елена. Только потом что? Шиитские аятоллы? Или война Кусая с Убеем?
— Но это все равно будет. Хуссейн не вечен.
— А к тому времени мы подготовимся. По-настоящему подготовимся. Хусейна я ненавижу больше, чем даже, возможно, вы, потому что знаю в деталях о его преступлениях. Но я знаю и другое — если убрать его, будет еще хуже. Хотя иногда кажется, что хуже невозможно… Хуссейн — это кусок дерьма, пани Елена. Но это кусок твердого дерьма, на котором пока еще можно стоять, пусть и зажав нос. А если его выдернуть, то из бочки хлынет поток дерьма жидкого, который сметет все на своем пути. И придется воевать так, что всем вам небо с овчинку покажется…
— Это примитивно. Жизнь гораздо сложнее…
— Конечно. Сложнее, потому что мы все чрезмерно амбивалентны и мало требовательны к себе. А так быть не должно…
— Даже большевикам не удалось выковать новую породу людей, пан Данек.
— Мы не куем новых людей, пани Елена. Мы сдуваем мусор с тех, что есть.
— Да так не бывает, черт подери вас совсем!
— Так будет, пани Елена. Потому что всем это нравится. И потом, как насчет демократии? Если большинству нравится, то меньшинство просто обязано подчиниться…
— Перестаньте паясничать. Люди просто не понимают, к чему все это приведет.
— И к чему же?
— К тому, что это чудесно, пока у вас есть деньги на эксперименты. А когда ваши деньги закончатся? Стоп, машина? Отнюдь. Слишком увлекательно. Слишком далеко зашло. Однако все ваши игрушки невероятно дороги, пан Данек. И деньги на них придется взять у этих самых людей. И что тогда?
— Ага… Дорогая, у вас проблемы с арифметикой. Вы представляете себе, сколько стоит подобный проект образцового государства?
— Ну, предположим…
— Предположим или представляете? Только честно.
— Честно — не представляю. Конкретных цифр, я имею в виду. Но догадываюсь, что безумно дорого. Это сейчас не важно.
— Ошибаетесь, пани Елена. Важно, и еще как. Так как насчет цифр?
— У меня нет под рукой статистического справочника. Я не готовилась сегодня говорить с вами на темы, касающиеся структуры государственных финансов. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что есть ложь, наглая ложь и статистика. И сам черт ногу сломит разбираться, где кончается в Чехии госбюджет и начинаются личные средства королевской семьи, где кончаются они и где начинаются ваши. И что на самом деле чего стоит…
— Я вам легко скажу, что чего стоит. За последние полтора десятилетия на научные исследования в области информатики, биологии и биокибернетики, генетики, климатологии и альтернативной энергетики было потрачено больше двух триллионов крон, что составляет никак не меньше триллиона долларов. Результат… Да вы сами видите. То, что вы продолжаете ездить на ржавом вонючем французском корыте, не говорит ни о чем, кроме как о вашем удивительном упрямстве, достойном, право, куда лучшего применения…
— Не трогайте моего «пыжика», — обозлилась Елена. — На чем хочу, на том и езжу. Я люблю свою машинку и поменяю ее только тогда, когда она сломается! А не тогда, когда вам захочется всучить мне новую игрушку, как вы поступаете со всеми остальными, понятно?!
Наклонив на бок голову, Майзель полюбовался Еленой, преисполненной праведного гнева. Судя по всему, ему понравилось, потому что он приподнял правую бровь и хитро ухмыльнулся:
— А как насчет экологии, дорогая? Вам еще не надоело платить налог? Ну, ладно, ладно, что выросло, то выросло… Итак. На реорганизацию госаппарата и реструктуризацию внешнего долга, который на сегодняшний день отсутствует, — порядка ста миллиардов крон. На переоснащение, переобучение, реструктуризацию армии, спецслужб и полиции — еще четыреста миллиардов. На создание национальной гвардии — пятьдесят миллиардов. Добавьте сюда реформу здравоохранения, коммунального хозяйства, пенсионную реформу… Вы что же, всерьез полагаете, что эти средства можно получить в виде налогов с населения страны?
— Да, но откуда тогда…
— Когда у государства триста миллионов населения, оно может позволить себе высокие налоги и прочие виды затяжного самоубийства. У нас ситуация совершенно другая. У нас всего двенадцать миллионов населения, с нулевым практически приростом. Невероятными усилиями нам удалось добиться — в рекордные, заметьте, сроки — его простого воспроизводства. Без всякой иммиграционной составляющей, кстати. Но даже если нам удастся за двадцать лет удвоить население страны, это не принесет казне ни геллера. Расходы на детские учреждения, здравоохранение и прочее сожрут все. Потому что иначе население, — черт возьми, я так не люблю это слово! — не будет расти, люди просто не станут рожать детей, потому что прямой животной необходимости в этом нет, как сто или двести лет назад. Это раньше, когда два, а то и три поколения одной семьи жили если не в одном доме, то на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и, чтобы тянуть хозяйство, нужны были работники… Сейчас все совсем иначе… Сейчас, чтобы люди рожали детей, они должны очень сильно любить друг друга, хотеть этих детей друг от друга и понимать, что дети — это сокровище и будущее нации. И иметь возможность жить при этом с чувствами и удовольствиями, — а иначе не захотят этого люди. Не пускаться во все тяжкие, а иметь простые человеческие удовольствия. Съездить зимой в Шумаву на недельку, весной или осенью — в Париж или Лондон на экскурсию, летом — поваляться дней десять на чистейшем хорватском песочке и поплескаться в теплой, как парное молоко, адриатической водичке… И мы это знаем. И делаем все возможное и невозможное для того, чтобы именно так все и обстояло. И поэтому тоже никогда не планировали запускать руки в карманы людей. Потому что получим мы для нашего государства три или пять миллиардов, не играет ровным счетом никакой роли. Потому что ему нужно гораздо больше, дорогая. Не пять и не десять. Не двадцать и не тридцать. А больше! Поэтому придумана и запущена совершенно другая схема, которая эти деньги и приносит.
— Налоговый рай?
— Да, моя дорогая, да, разумеется! Сначала. А потом мы просто изъяли и продолжаем изымать излишки.
— И вас не волнует, что эти деньги отняты у других людей в других странах, которым нечего есть оттого, что вы переманили капиталы к себе?
— У них есть свои государства. Пусть они думают об этом. Если их государствами руководят идиоты, которые позволили себя так легко обвести вокруг пальца, мне все равно. Это во-первых. Во-вторых, корпорации нигде и никогда не платили налогов, а мы заставили их это делать. А в-третьих, я не могу дотянуться одновременно до всех. Дойдет и до них очередь.
— И сколько из них должны умереть, прежде чем дойдет очередь?
— Дорогая, я уже говорил, что даже Всевышнему не удалось создать систему со стопроцентным КПД. Я всего лишь человек. И потом. Нет никакого смысла кормить людей рыбой. Нужно научить их делать удочки и ловить эту самую рыбу. А если вы накормите кого-нибудь один разочек рыбкой, он уже никогда от вас не отстанет. И когда вы сообщите, что рыба кончилась или перестала быть бесплатной, то он придет в неистовство и немедленно попытается изготовить свою обычную привычную рыбку на обед из вас, пани Елена. И тогда вы завопите: а где моя королевская воздушная пехота, какого черта она там копается!?! Дорогая, мир несовершенен. Мы пытаемся его слегка улучшить, сделать его чуточку удобнее и хоть немного безопаснее. Для всех. Только одна просьба — не мешать. И помогать тоже не надо, все равно толку от вас никакого, одно словоблудие и рефлексии…
— Как все у вас простенько…
— На словах — конечно. Да и на деле, поверьте, не намного сложнее. Нужно только знать, чего, собственно, ради. И тогда все встает на свои места вроде как даже и само собой… И вообще. Дело не только в гениальной налоговой политике нашего монарха. Мы создали — опять же в кратчайшие сроки — свой собственный, во многом уникальный вариант общественно-политической формации. У нас нет ничего похожего на так называемый «капитализм». У нас люди с удовольствием работают и зарабатывают деньги, потому что у них никто эти деньги не отбирает. У нас работают лучшие ученые планеты, потому что им здесь лучше платят, здесь чисто, красиво и Европа. И отсюда можно на новеньком автомобиле с расходом полтора литра бензина на сто километров съездить на выходные в Париж или Вену, Берлин или Варшаву, Флоренцию или Монако… И воздух здесь чище, чем в Калифорнии. И не трясет через день. И мы обломали рога всякой дряни и заставили их выложить деньги, заставили работать на нас…
— Как вам удалось проделать эти шулерские трюки с корпорациями?
— Подлог, коррупция, шантаж. Три кита современного бизнеса, как я его понимаю, дорогая пани Елена.
— Прекратите юродствовать. Я вполне серьезно спрашиваю.
— А я вполне серьезно вам отвечаю, — усмехнулся Майзель и покачал головой. — Вы все еще не понимаете, пани Елена, или не хотите никак понять… Корпорации… Они разнесли вдребезги весь мелкий бизнес, ту самую основу народовластия и гражданского общества, о которых столько слез… А потом те жалкие гроши, вырученные людьми за продажу корпорациям возводимой столетиями инфраструктуры, корпорации отняли еще раз — рассказав сказочку про биржи и акции. И раскрасили все вокруг в корпоративные цвета. И стали вопить, что это они все построили и создали. И стали платить себе за это зарплаты в десятки миллионов долларов и евро. А из тех денег, что они платят людям за труд, они же и оставляют десятку в месяц на неописуемый разгул, образцы которого просовывают через говорящий ящик с цветными картинками прямо в мозги, начиная с младенческого возраста. А потом — захотели стряхнуть все вниз еще раз, как столбик термометра, чтобы потом чуть-чуть приподнять и опять вопить, что это они спасают весь мир, а мы — враги свободы и демократии, бандиты и мафиози… Только на самом деле наоборот. Это они — бандиты. Это у них нет ничего святого. Это они покупают себе траченную молью мазню за миллионы. Это они строят себе дворцы, в которых не живут, и яхты, каждая из которых стоит, как школа или детский сад, и плавают на них две недели в году. Это они были неподсудны и непогрешимы, потому что купили все… Думали, что все. Это не я, пани Елена. Я просто раздал обратно все, что было можно. Пока только здесь… Я — не они. Пожалуйста, не путайте меня с ними. Они хотели сожрать меня за то, что я не такой. Они натравили вас на меня, сказав, что я ненавижу благотворительность и убиваю выдающихся благодетелей. Только не вышло. Это я жру их с кашей на завтрак. Это я пускаю на дно их золоченые кораблики. Это я вышибаю им мозги, как только мне предоставляется такая возможность. Это я забираю себе их любимые игрушки и пускаю их в настоящее дело, а не на раздачу бесплатного горохового супа. Я еще не до всех добрался, понятно. Но доберусь.
— И каким образом?
— Дорогая, есть такой специальный термин, называется «враждебное поглощение». Мы виртуозы этого дела. Этим мы и занимаемся. Всегда занимались… Не трогая при этом ни мелкий, ни средний бизнес, а, напротив, обеспечивая ему наилучшие условия для конкуренции, потому что конкурировать с корпорациями немыслимо… Потому что корпорациями управляют плохо, и сами корпорации очень плохо управляют всем остальным… А мы просто наводим порядок. Ну, взять тот же «Ambrow Chemicals», например. Огромнейший химико-фармацевтический концерн. Толпа жадных, как ворны, топ-менеджеров. Гора отчетности. Купленные-перекупленные аудиторы… Ну, это так, к слову. Это было давно, но сути не меняет… Путем не слишком сложных переговоров с рядом членов совета директоров мы протащили идею создания филиала здесь, у нас, и предложили им красивую схему увода средств от налогообложения в Америке и других странах. А у нас, как вы помните, налоги — всего четыре процента с чистой прибыли… В первый год мы сделали по их разумению, чем они остались страшно довольны. А вот на второй год мы приготовили целый букет сюрпризов. Во-первых, выяснилось, что их юристы, так сказать, проглядели тот факт, что налоги мы взимаем не с прибыли филиала или отделения, а с прибыли всей компании…
— Что значит — проглядели?! Как можно такое проглядеть, что вы несете?!
— Ну-ну, дорогая, — весело оскалился Майзель, — не нужно так переживать. Разумеется, никто ничего не проглядел. Просто юристы получили новые бумаги и соответствующее вознаграждение. Неужели вы думаете, что эти деятели, которые шляются по презентациям, накачиваются шампанским по три тысячи долларов за бутылку, трахают манекенщиц и надувают щеки на заседаниях советов, изображая из себя гениальных предпринимателей, сами читают договоры? Если да, то вы непростительно наивны…
— Да вы… вы просто мазурик какой-то!
— Обязательно.
— А остальные?!
— Я неистощим на криминальные выдумки, пани Елена.
— И что, никто об этом не узнал?!
— Нет. Потому что те, кто должен был растрезвонить на весь свет о том, что я мошенник, тоже получили свою порцию рекомендательных писем за подписью князя Хованского. Или компромата. Или стали тяжелее на несколько десятков граммов, что вызвало у них непреодолимое желание лечь поглубже в землю.
— Дальше.
— Дальше все просто. За долги конфискуются активы, подписываются соответствующие бумаги, в совете директоров и наблюдательном совете появляются наши люди. Все. Очередной оплот империализма у нас в кармане. Разумеется, без поддержки и одобрения нашего обожаемого монарха было бы куда проблематичнее. А так… Воевать с нами — занятие ох, какое небезопасное. А все хотят жить и заниматься любовью, дорогая.
Кроме тебя, похоже, подумала Елена. Но озвучивать эту мысль не стала.
— Ну, допустим. А потом?
— Потом концерн начал вдруг платить налоги — и у нас, и в Америке, и в Германии, и в Индии — и снизил в разы дивиденды по акциям. А потом сократил в разы цены на конечную продукцию. Что, разумеется, вызвало биржевую панику. Возникла цепная реакция, в ходе которой мы взяли под свой контроль то, что считали нужным, укрепили крону и посадили своих людей в исполкоме ВТО. Ну, это так, в общих чертах, пунктиром… На самом деле, вы же понимаете, все было совсем не так легко, быстро и просто…
— Да уж, — Елена вздохнула. — Вы, оказывается, страстный поклонник Тобина [52] . Вот уж никогда бы не подумала…
— Проблема мистера Тобина в том, что он не предложил никакой схемы реализации своей чудесной идеи. Доверить ее реализацию существующим правительствам и благотворительным организациям — это анекдот, причем не смешной, а похабный. А мы создали структуру, которая этим занимается весьма успешно…
— Пока что вы успешно всех подмяли под себя. И устроили империю в Африке. И…
— Нужно опереться на что-то, пани Елена. Нельзя работать в воздухе. И у нас есть приоритетные направления. Мы не можем успеть везде. К сожалению. Наша стратегия — это поддержка наших сукиных сынов, охрана и поддержка христианских миссий. Этим занимается государство. А мы добываем на это деньги. Все просто, пани Елена.
— Да. Куда уж проще…
— Дорогая, другой схемы — эффективной схемы, я имею в виду — просто не существует. Если бы это было не так, мне было бы уже известно об этом. Теперь вы понимаете, как и почему мне часто мешает ваша хваленая свобода слова?
— А то, что вы здесь, в Чехии, устроили?
— А что такого ужасного мы устроили? Мы вообще не вмешиваемся в местное самоуправление, мелкий и средний бизнес занят своим делом. Это вам не нравится наша внешняя политика. А мы ее не собираемся никому продавать. Это не конфетка. Во всех смыслах. Но результат… Результат все скоро увидят. Совсем скоро, пани Елена, поверьте, — и Майзель опять продемонстрировал ей свою драконью улыбочку.
— Но вы сами — корпорация!…
— Мы имеем форму корпорации. Потому что эта форма эффективна. Но мы — никакая не корпорация. Мы — инструмент перераспределения излишков и применения этих излишков для достижения нашей цели. А форма… Законы термодинамики никто не отменял, дорогая. Мы сделаем это первыми.
— Ну конечно. Робин Гуд на новом историческом этапе.
— На самом деле он был вовсе никакой не бедный рыцарь, а цирюльник Ричарда Львиное Сердце, и звали его Рафа Гудкин, родом с Подольщины, там тоже такие леса…
— Мое чувство юмора, видимо, не столь безгранично, как ваше, пан Данек.
— Вы обиделись? — встревожился Майзель.
Ей даже показалось, что он как-то уж слишком встревожился, но Елена прогнала от себя это ощущение:
— Нет. Но эта шутка — если это шутка — отдает таким густопсовым юдофобством, что мне это неприятно.
— Это в первом приближении. А во втором… Я надеюсь, вы это поймете когда-нибудь. Извините. Я вас перебил.
— Меня невозможно сбить, если я не поддамся.
— Я понимаю корни вашей иронии, пани Елена. Гораздо лучше, чем вы думаете. Только я все равно приду к намеченной цели, потому что я к ней приду…
— И какова же эта цель?
— Пани Елена…
— Ничего-ничего. Повторение — мать учения. Для того, чтобы заставить меня поверить в вашу искренность, вам предстоит попотеть, дорогой пан Данек.
Он посмотрел на Елену, усмехнулся.
— Моя цель очень просто формулируется, пани Елена. Я хочу, чтобы моя цивилизация была повсюду. Не только в Европе и Северной Америке, — везде. Чтобы поезда и автобусы ходили каждые пятнадцать минут в самые забытые Б-гом уголки. Чтобы у всех было много чистой воды, здоровой и вкусной пищи, дешевого электричества, доступной связи и свободного времени для души и любви. Чтобы все дети были желанны и любимы. Чтобы на каждые десять семей было по доктору и учителю. Чтобы люди прекратили убивать друг друга из-за пустяков. И чтобы тех, кто этого не хочет, — или хочет не для всех, — считали преступниками и поступали с ними соответствующим образом…
— И для того, чтобы воплотить эту прекрасную мечту в действительность, вы убиваете и разбойничаете, занимаетесь подлогами, финансовыми махинациями, рассылаете во все концы света войска?
— Да. Обязательно. Именно для того. Потому что был момент, когда наша цивилизация утратила один из важнейших своих качеств — желание расширяться. И вместо того, чтобы нести свет, решила рубить капусту, потому что это проще и на самом деле выгоднее. Результат сразу виден потому что. А ее интеллектуальная элита выдохлась и успокоилась. И обратила свой взгляд внутрь себя. Взгляд на себя — это очень важно, но без экспансии нет жизни. Это как человек: перестал ходить, лег на диван и отвернулся к стенке, — и умер через две недели… Оборона — смерть восстания, пани Елена. А мы… мы всего лишь передовой отряд нашей цивилизации.
Печально улыбаясь, Елена посмотрела на него, покачала головой.
— Вы хотите сказать, что, учредив империю в Африке и усадив на трон этого кровавого деспота Квамбингу, вы…
— Кровавый деспот, — Майзель захохотал. Елена вынуждена была остановиться, пережидая его веселье. Оно оборвалось так же неожиданно, как и началось: — Этот, как вы его назвали, кровавый деспот покончил с коррупцией в стране, где тридцать лет — тридцать лет, дорогая, вы только вдумайтесь в эту цифру! — шла гражданская и племенная бойня. И страна рванула так, что…
— Куда бы она рванула без вашего контроля и финансовых вливаний?!
— Мы всего лишь поддержали его, политически и материально. Я же не виноват, что человеческий материал, доставшийся Квамбинге, замечательно поет и пляшет, но слабо приспособлен к производственно-хозяйственной деятельности. А теперь… Впрочем, у вас будет возможность лично во всем убедиться…
— Ну, хорошо. Предположим на минутку, что это так. Только предположим, повторяю… Как соотносится с вашими декларациями о всеобщем благе торговля оружием? Причем с такими режимами, от преступлений которых просто волосы на голове встают дыбом? Это ведь вы контролируете американские и не только американские компании, которые торгуют оружием на десятки миллиардов долларов ежегодно?
— Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… — по-русски продекламировал Майзель. Елена нахмурилась от неожиданности. И это он знает, подумать только… А Майзель продолжил по-чешски: — Дорогая, у меня нет для вас других людей. Приходится иметь дело с весьма посредственным человеческим материалом… Погодите, мы сейчас доберемся до сути. Торговля оружием — замечательный инструмент. Приносит просто чертову уйму денег. А совсем смешно становится, когда в направляющийся к покупателю транспорт с танками и установками залпового огня влетает ракета, кстати, совершенно ниоткуда, и несколько сотен миллионов долларов, жалобно булькнув, идут ко дну… Или он случайно заходит в Страндхук или Луамбу, чтобы поправить здоровье экипажа и пополнить запасы, а там его интернируют…
— Это вообще какая-то чушь. Дракон, сам себя кусающий за хвост…
— Это не чушь. Это игра в одни ворота. В мои ворота. В наши ворота, пани Елена. Мы продаем тридцать процентов оружия и семьдесят процентов воздуха. И это оружие будет работать только тогда, когда мы этого захотим. А мы, разумеется, не захотим.
— Вы что, издеваетесь надо мной?!
— Да нисколько. Мы контролируем наше оружие, проданное и непроданное, всегда и постоянно. Оно замечательно функционирует на учениях и ярмарках. Влетает куда надо и упоительно громко и красиво взрывается, разнося все, что надо, на мелкие кусочки. А если оно не работает в действительности, так это покупатель невнимательно прочел инструкцию. Она такая сложная и написана на английском языке…
— И что, все это кушают, вы хотите сказать?!
— А куда же им деваться, дорогая? У нас дешево, мы поставляем запчасти и инструкторов… А то, что наши инструкторы потом берут под контроль местную армию, это, право, дело житейское.
— Вы действительно мазурик какой-то…
— Обязательно, пани Елена. И еще одно «но» есть в нашей схеме торговли оружием. Этим оружием с нами воевать невозможно. Даже если удастся получить над ним стопроцентный контроль. Потому что мы находимся на другом технологическом этапе развития. На порядок, а то и на два впереди. И это оружие против нас — груда бесполезного железа. У нас есть самолеты размером с колибри, которые могут сутками находиться в воздухе, и боевые роботы размером с муравья, которые могут заползти куда угодно и замкнуть или взорвать все, что нам надо. И боевые элементы размером с бактерию, которых мы можем очень быстро и с крайне низкими затратами материальных и людских ресурсов доставить в считанные часы в любую точку планеты. И много еще чего, о чем я сам имею весьма смутное представление, потому что я не физик и не кибернетик, а скромный финансовый советник, инвестор и управляющий…
Какой ты инвестор и управляющий, печально усмехнулась Елена. Ты Дон Кихот, начитавшийся фантастики и случайно нашедший вместо Росинанта, ржавой спицы и тазика для бритья — космический корабль, штурмовой пулемет с тау-оптикой и экзоскафандр… И чертову уйму денег… Только вот твоя Дульцинея… Господи, да что это такое со мной, не на шутку перепугалась Елена.
— К сожалению, совсем без людей на войне обойтись невозможно, — Майзель вздохнул и совершенно обычным, таким человеческим жестом провел пальцами по лбу. — Поэтому у нас есть армия…
— Зачем же вам такая армия?! Столько людей? Да в стране просто в глазах рябит от военных!
— Потому что мы с нашей армией должны уметь выиграть любое сражение, пани Елена. Выиграть легко, не потеряв при этом ни одного бойца. И мы в самом деле способны разнести в клочья любые вооруженные силы, потому что такого боевого духа и такой боевой мощи нет ни у кого на этой земле. К сожалению, мест, где нам приходится воевать, пока еще слишком много, чтобы перевести дух. Люди устают, пани Елена. Когда видят весь ужас и кровь, которые они видят… Им нужно отдыхать. Их нужно менять как можно чаще, не теряя боевых позиций. Мы могли бы, в принципе, обойтись каким-нибудь десятком тысяч бойцов, но тогда им пришлось бы сидеть в дерьме безвылазно. Это вредно и опасно. Поэтому армия работает вахтовым методом. И поэтому должна быть большой. Огромной. К сожалению.
— Надо же. Я и не думала, что вы такой заботливый…
— А как же иначе? Вы представляете, во что нам обходится боевая и тактическая подготовка рядового, которого мы упаковали в экзоскафандр? А сержанта? А офицера? А летчика или моряка? Мы бережем наше имущество. Ничего удивительного в этом нет. И люди в армии хорошо это знают и платят нам той же монетой, выкладываясь до последнего. И мы побеждаем. Всегда.
— Но вы же не воюете по-настоящему.
— То есть?
— Ни одной настоящей войны. Столкновения. Конфликты. Ограниченные операции. Почему?
— Потому что большая война с обязательной военной победой без возможности контролировать побежденных — это большой политический провал. Катастрофа. Это недопустимо. Нам насилу удалось уговорить наших друзей в Вашингтоне не начинать войну с Ираком…
— Вы испытываете нежные чувства к Хуссейну? Или к иракцам?
— Я испытываю нежные чувства к состоянию стабильности, пани Елена.
— А как же курды?
— Ему нечем и неоткуда бомбить их больше ипритом. А снести башку Хуссейну нам ничего не стоит, пани Елена. Только потом что? Шиитские аятоллы? Или война Кусая с Убеем?
— Но это все равно будет. Хуссейн не вечен.
— А к тому времени мы подготовимся. По-настоящему подготовимся. Хусейна я ненавижу больше, чем даже, возможно, вы, потому что знаю в деталях о его преступлениях. Но я знаю и другое — если убрать его, будет еще хуже. Хотя иногда кажется, что хуже невозможно… Хуссейн — это кусок дерьма, пани Елена. Но это кусок твердого дерьма, на котором пока еще можно стоять, пусть и зажав нос. А если его выдернуть, то из бочки хлынет поток дерьма жидкого, который сметет все на своем пути. И придется воевать так, что всем вам небо с овчинку покажется…