Страница:
Притвориться мертвой
Наша планета кругла, поэтому место, кажущееся концом, может одновременно быть только началом.
Айви Бейкер Прайест, бывший государственный казначей
Джунгли наполнились криками и стонами людей. Эмоциональное напряжение маленького сообщества стало запредельным. Брат шел на брата, один родитель хотел уйти, другой – остаться. В итоге бежать из Народного Храма захотело так много людей, что нам пришлось вызывать дополнительный самолет.
Мы уехали ко взлетной полосе. Ларри Лейтону, одетому в несоразмерно большое желтое пончо, не терпелось взойти на борт большого самолета. Я не доверяла ему и попросила, чтобы перед посадкой на самолет его обыскали. Что и сделал один из журналистов, но он не заметил пистолет, ловко спрятанный Ларри Лейтоном под пончо. Теперь, когда я об этом вспоминаю, осознаю, что мы были тогда беспомощны и беспечны. Вот мы и попались – сенатор, его помощница, журналисты и операторы, – среди нас не было ни одного полицейского или военного сопровождающего. Нас не могло защитить ничто, кроме мифического щита неприкосновенности сенатора США и журналистов официальной американской прессы.
Неожиданно мы услышали дикий крик. Через несколько секунд раздался странный звук. Я увидела людей, разбегавшихся по кустам, и поняла, что звук, услышанный мной, был выстрелом. Я упала на землю и попыталась спрятаться за шасси самолета, притворившись мертвой. Я услышала шаги. Я чувствовала, как вздрагивало мое тело под пулями, которые кто-то всаживал в него с неистовством одержимого. Этих пуль было пять.
Убийца пошел дальше, стреляя в обезумевших людей. Вскоре все стихло. Я открыла глаза и посмотрела на свое тело. На нем не было живого места. Я увидела кость, торчавшую из моей руки. И повсюду была кровь. Я помню, как подумала тогда: «Боже, мне всего двадцать восемь лет, а я лежу здесь и умираю». Я начала громко звать сенатора Района, выкрикнула его имя несколько раз. Ответа не было.
Двигатель самолета все еще ревел, и я подумала, что, если мне удастся заползти хотя бы в багажное отделение, я смогу покинуть это ужасное место. Я поползла к люку, подвигая свое тело как можно ближе к багажному отделению. Репортер из Washington Post поднял меня и положил в багажное отделение самолета. Я помню, как спросила его: «Вы не могли бы дать мне что-нибудь, чтобы остановить кровотечение?» Он дал мне свою рубашку. Она моментально пропиталась кровью. Самолет был просто изрешечен пулями, и вскоре стало ясно, что он не унесет нас прочь из этого ада на земле. Кто-то вытащил меня из самолета и опять бросил на дорогу. По счастливой случайности меня положили головой на муравейник, и муравьи сразу начали бегать по всему моему телу. Рядом со мной лежал диктофон репортера. Я записала последнее сообщение для моих родителей и брата. Я сказала, что люблю их.
Возможно, войска Гайаны все же обыщут взлетную полосу и спасут нас, и я из последних сил продолжала верить в это. Стемнело, а мы все продолжали ждать. И хотя боль была поистине адской, я боролась за жизнь.
Среди ночи до нас дошли слухи о массовом самоубийстве в Народном Храме. В час следующего дня, через двадцать часов после перестрелки, прибыли воздушные войска Гайаны. Их появление совпало по времени с выходом в эфир по всему миру сообщения о смерти 900 человек, включая сенатора США и его делегации. Пресса пестрела заголовками о самом крупном массовом самоубийстве в истории человечества. И по сей день я вспоминаю о событиях, произошедших в Джонстауне, как о массовом самоубийстве.
В трех минутах от смерти
Иногда на осознание того, что же с тобой произошло, уходят годы.
Уилма Рудольф, олимпийская чемпионка
Самолеты военно-воздушных сил Гайаны доставили выживших в Джорджтаун, где нас уже ждал американский спасательный самолет с медиками на борту. Я как сейчас помню ощущение, которое испытала в тот момент, – мне казалось, что кто-то завернул меня в американский флаг. Я была так благодарна.
Самолет, принявший на борт выживших, взял курс на США. Когда шасси коснулось взлетной полосы, я посмотрела на свое тело. Оно казалось мне таким нереальным, будто эта груда мяса была мне абсолютно чужой. Через много месяцев мне рассказали, что врач, заботившийся обо мне во время полета, сказал, что я была в трех минутах от смерти.
В конце концов мы прилетели на военно-воздушную базу Эндрюс, где меня сразу увезли в операционную. У меня началась гангрена, и хирурги чуть не ампутировали мне ногу. Когда сестра выкатила меня из операционной после четырехчасовой операции, я увидела маму, которая прилетела ко мне из Сан-Франциско. Врачи сказали моей маме, что меня нужно перевести в травматологический центр Балтимора, где врачи попытаются остановить распространение гангрены. Я умоляла докторов перевозить меня на машине скорой помощи, ведь я боялась, что не перенесу еще одного перелета.
Свет в палате травматологического центра был нереально ярким. Ко мне подключили множество датчиков и проводков. Я помню, как спросила тогда медсестру: «Сколько калорий во всем том, что вы в меня вливаете?» – «Три тысячи», – ответила она.
Я вскрикнула: «О боже, я же растолстею!» Не правда ли, интересно, о каких неуместных вещах может думать человек в реанимации?
После очередной операции меня привезли в палату. Хирурги собрали по кусочкам мое тело, но мои волосы так и оставались слипшимися, в запекшейся крови, грязи дорог Гайаны и дохлых муравьях. Я никогда не забуду, как нежно и бережно мои волосы мыл в тот день мой брат.
Врачи были очень обеспокоены моей гангреной. В ходе последней попытки побороть ее они прибегли к гипербарическим процедурам, что требовало моего нахождения в специальной камере. Эта камера напоминала железное легкое. Каждый раз, когда меня оттуда извлекали, меня просто выворачивало наизнанку. К сожалению, врачам пришлось повторить эту процедуру несколько раз в течение последующих дней.
Убедившись в том, что гангрена побеждена, они перевели меня в больницу Арлингтон. За дверью моей палаты по особому распоряжению была установлена охрана, дежурившая 24 часа в сутки.
Причиной тому были угрозы, поступавшие в мой адрес от анонимов. Некоторые члены общины Народного Храма обвиняли нас, ведших расследование по линии конгресса, в этом массовом самоубийстве и желали отмщения.
Один шаг вперед, один раз в день
Невзгоды позволяют вам открыть в себе то, о чем вы даже не догадывались. Именно они заставляют науку отступить – а вас выйти за рамки нормы.
Сайсили Тайсон, актриса
Хирурги сделали пересадку кожи на моих ногах. Пули изрешетили правую руку, и для укрепления того, что осталось, врачи вставили стальные стержни. Радиальный нерв моей руки был тоже поврежден, поэтому я не могла ни пошевелить пальцами, ни поднять руку. В первый раз, когда они попытались поднять меня на ноги, я упала в обморок. После двух месяцев в больнице, во время которых я перенесла десять операций, меня наконец-то выписали, и я смогла улететь домой в Сан-Франциско.
Дальнейшие дни стали бесконечной чередой интервью о массовом убийстве в Джонстауне. Мне не разрешили жить в родном доме, поскольку поступало слишком много угроз в мой адрес, поэтому я жила у друзей. В моем теле все еще оставалось две пули, вынимать которые доктора не рискнули. На публике я всегда появлялась во множестве одежд, под слоями которых скрывалось то, что, как я нескоро осознала, стало моим уродливым и бесформенным телом. Несколько лет потребовалось для восстановления подвижности руки.
Мне было двадцать восемь лет, и я была единственной женщиной в этом возрасте, которая еле чувствовала свое сморщенное и обезображенное тело. В один прекрасный день я поняла, что, если хочу это преодолеть, если вообще собираюсь жить дальше, мне нужно найти путь, ведущий как можно дальше от бесконечного плача над своей горькой судьбой.
Момент, когда я окончательно примирилась с тем, что произошло в джунглях Гайаны, наступил много лет спустя, на многолюдном пляже на Гавайях. Обезображенное тело, влившееся в толпу прочих тел, было моим. Радость от того, что я живу, стала сильнее, чем мои комплексы. Я наконец осознала, что параметры тела человека не важны, если его жизнь интересна, а мышление глубоко, и, наоборот, красота меркнет на фоне узкого кругозора. Я стала инвалидом, но я не верила в то, что это помешает моей жизни быть полноценной и прекрасной. В любом случае положение инвалида открыло мне те истины, которые скрыты от большинства нормальных людей.
В тот день я надела пляжный халат и пошла вдоль гавайского пляжа под взглядами множества людей, которые не могли не заметить шрамов от полученных мной ран. Я продолжала идти вперед, и с каждым шагом для меня становилось все яснее, что, как бы трудно это ни было, человек ДОЛЖЕН идти вперед. Очень часто приходится принуждать себя к этому. В джунглях Южной Америки в тот ноябрьский день мне не суждено было умереть, но сейчас, без сомнения, настал мой час жить полной жизнью.
Жизнь не дает никаких гарантий
Вдохновение имеет непредсказуемый характер. Оно не дает гарантий и не платит страховку. И все же оно непременно придет именно тогда, когда будет необходимо: вам только надо уметь довериться ему целиком и полностью. Оно лучше вас знает, когда именно вам нужно.
Дж. Рут Джендлер, актриса
Я выжила во время массового убийства в Гайане и вскоре вышла замуж за врача-реаниматолога. Кроме того, меня выбрали в законодательный орган Калифорнии. У нас родился первенец, и жизнь стала походить на ту, о которой я мечтала. Мы пробовали завести еще одного ребенка, но после двух выкидышей, неудавшегося усыновления и длительного специального лечения нам со Стивом пришлось отказаться от мечты о втором ребенке. Я стала кандидатом на должность министра иностранных дел и развернула в Калифорнии кампанию, охватившую все штаты. Через три месяца случилось чудо: я узнала, что беременна, правда, доктора тут же отнесли мою беременность в группу, как они говорят, «повышенного риска». Я сразу свернула предвыборную кампанию, чтобы целиком и полностью посвятить себя здоровью нашего еще не родившегося ребенка.
В дождливый январский день, на третьем месяце беременности, я ехала в Сакраменто. Неожиданно позвонил мой секретарь и сказал, что, по сообщению полиции, мой муж попал в ДТП. Я сразу связалась с реанимацией и поговорила с дежурным врачом. По его голосу я поняла, что мой муж пострадал очень серьезно. Я была в часе езды от больницы и готовилась к самому худшему, когда на предельной скорости ворвалась в госпиталь Бэй-Эреа.
Я влетела в больницу, но до того, как мне разрешили увидеть Стива, прошло, как мне показалось, много часов. Когда меня наконец впустили к нему, я увидела, что у него проломлен череп и дышит он только благодаря аппарату искусственного дыхания. Его тело было теплым, но аппаратура показывала, что мозг не работает. Я целовала его. Я обнимала его. Я повторяла ему, что люблю его, хотя знала, что он меня не слышит.
Я не могла поверить в тот кошмар, который происходил прямо на моих глазах. Позже я узнала, что водитель на незастрахованной машине с неисправными тормозами не заметил знак «СТОП» и на всей скорости врезался в машину Стива. Его безалаберность убила этого талантливого, заботливого и веселого человека. Я осталась беременной вдовой с малолетним сыном.
Я очень переживала по поводу потери мужа. Долгое время я даже не хотела вставать с кровати. И все же у меня не было другого выхода. Я была единственной опорой двоих детей, хотя один из них еще и не родился. Так как у Стивена не было страховки на случай внезапной смерти, мое финансовое положение было весьма незавидным. Мне пришлось продать все, включая дом. Следующие восемь лет я вела существование одинокой матери, погруженной в бесконечные заботы о двоих детях.
Сейчас, одиннадцать лет спустя, я живу удачной, радостной и счастливой жизнью. Я замужем за прекрасным человеком Барри Денисом. Я познакомилась с Барри во время того, что мы называем «свиданием вслепую»; он тогда уже имел степень бакалавра. Через пять месяцев состоялась наша помолвка!
Я бы хотела, чтобы наши читательницы запомнили одно: если жизнь бросает их одних на обочине дороги – это может быть невосполнимая потеря любимого человека, крушение мечты всей жизни, потеря работы или прочие события, окрашивающие мир в черный цвет, – женщина всегда сможет научиться жить дальше, идти вперед. Я живу с твердой верой в способность женщины перестроить и полностью реставрировать свою жизнь, несмотря ни на какие трудности, с которыми она сталкивается.
4. Если жизнь не похожа на ту, которую ты заказывала, попробуй еще раз
Я поняла, что вне зависимости от того, что происходит и какими бы плохими эти события ни казались сегодня, эта жизнь идет дальше и все наладится завтра. В этом я убеждена.
Майя Эйнджело, писательница и поэтесса
Я выиграю, даже если придется пройти курс лучевой терапии
Однажды кто-то сравнил меня с лебедем. Я выгляжу так грациозно, пересекая озеро, но мои лапы, невидимые под водой, двигаются едва ли не со скоростью света.
Шелли Лазарус, исполнительный директор компании Ogilvy and Mother
«Это какая-то ошибка! – повторяла я, четко и настойчиво убеждая доктора в том, что он ошибся. – Стенли, я бы хотела услышать мнение другого специалиста. Я бы хотела, чтобы меня проконсультировал лучший рентгенолог».
Я – Джен Янехиро, и это были мои слова, звучащие так смело. Но за ними ничего не стояло, это были просто слова, обыкновенная маска, за которой скрывались мои страхи и хаотичные мысли. Мне только что сообщили, что у моего мужа обнаружили опухоль мозга.
Я помню, как входила в комнату для просмотра рентгеновских снимков. Я никогда не думала, что увижу опухоль так отчетливо. Она была круглой, размером с мячик для гольфа, ее окружала бесформенная масса тканей размером с кулак. «Я вижу…» – чуть слышно сказала я. Стало ясно, что требовать консультации другого специалиста бессмысленно.
Моему мужу – Джону Циммерману – было тогда сорок пять лет, и он отличался довольно крепким телосложением – я всегда поддразнивала его за это. «Ты можешь в это поверить? – спросил меня Джон. – Опухоль мозга?!»
Эти слова – сказанные в тот момент – показались совершенно неуместными. Это просто не могло относиться к нашей семье. «Нет, я не верю», – сказала я. И я припоминаю, как подумала тогда, что произойдет чудо и Джон победит этот страшный диагноз, а я сниму про него фильм. Какие отчаянные и глупые мысли!
Джона прооперировали на следующий день после рентгеновского анализа. После четырехчасовой операции хирург вызвал меня к себе. «Это не доброкачественная опухоль». Помню, я тогда подумала: «А как опухоль вообще может быть доброкачественной?» Они удалили столько, сколько было возможно, но не смогли удалить всю опухоль. Часть опухоли и тканей вокруг нее сконцентрировалась за правым глазом. Говоря по-научному, Джону была произведена правая фронтальная лоботомия. Вместе с опухолью они удалили и «тихую» часть его мозга, отвечающую за эмоции и поведение.
Опухоль Джона имела свое название – Glioblastoma multiforma, четвертая стадия. Я с трудом могла выговорить все это, не говоря уже о том, чтобы написать. Сегодня я знаю об этом все. Глиобластома – это злокачественная опухоль. Существует четыре этапа, или стадии, этой опухоли, и четвертая – самая серьезная и страшная. Я утешала Джона, говоря ему, что у таких великих людей, как он, опухоль просто не имеет права быть незначительной. А он был великим, вы наверняка встречали таких людей: они трудятся не покладая рук, они азартно играют, они живут, принимая все удары судьбы с открытым забралом и проживая каждый момент жизни как последний. Джон боролся отчаянно. «Не волнуйся! – не уставал повторять он. – Я положу эту болезнь на лопатки».
Наши дочки слали папе в больницу записки с пожеланием выздороветь. Жаклин, которой было тогда двенадцать, писала: «Ты просто должен выздороветь, потому что я хочу, чтобы в один прекрасный день ты увидел своих внуков!» Дженна, которой тогда было десять, вторила: «Папочка, я хочу, чтобы ты выздоровел, потому что тебе еще предстоит вести меня под венец!» Дальше были семь недель лучевой терапии, консультации различных специалистов, направление на еще одну операцию, химиотерапия, досада, боль и даже смех. В ходе курса лучевой терапии он сбросил тридцать килограммов. При этом он находил в себе силы шутить: «Эта диета очень эффективна, но я бы ее никому не посоветовал!»
Не дотянув трех дней до полугода с того дня, когда был поставлен страшный диагноз, Джон проиграл эту битву, а с ней и всю внутреннюю войну. Он умер дома в возрасте сорока шести лет. Нашим детям было двенадцать, десять и шесть лет. Это было жестоко. Именно это слово приходит на ум, когда я пытаюсь охарактеризовать смерть Джона.
Цепляться даже за тень надежды
Я желала идеального конца этой истории. Но теперь, пройдя этим трудным путем, я поняла, что некоторые поэмы прозаичны, а у некоторых историй размытое начало, нечеткая середина или неясный конец. Жить – значит мучиться неизвестностью, менять многое на ходу, подчиняться велению судьбы, ловить момент и использовать его наилучшим образом, не зная, что будет дальше.
Джилъда Рэднер, автор комедий
Стоило мне подумать, что жизнь – прекрасная штука и у меня все складывается как нельзя лучше – бабах! – и смерть разбила эту иллюзию вдребезги. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что все симптомы уже давно были налицо. Мы просто не знали, что это были именно они. Джон всегда страдал головными болями. Мы просто не начали бить тревогу, когда они стали более сильными. Он разбил машину, попав в ДТП. Он часто вставал в 2 часа ночи и пил по четыре таблетки обезболивающего, пытаясь избавиться от мучивших его страшных головных болей. Если он простужался, то болел месяцами. Мы списывали это на стресс. У него был всегда резкий нрав, но со временем он становился все нетерпимее к окружающим. И он всегда очень заразительно смеялся. Мы просто не заметили, что его смех стал звучать все реже. Ведь наша жизнь была так полна, у нас были трое детей, карьера, путешествия, семья и множество друзей.
Оперировавший Джона хирург сказал, что опухоль росла в течение по крайней мере года, а возможно, и дольше. Странно, но когда ты живешь с дорогим тебе человеком, который умирает, то хватаешься даже за тень надежды. Когда Джону становилось легче, я тут же думала: «Ага! Он побеждает эту страшную болезнь!» В какой-то момент доктор сказал, что опухоль не выросла и лучевая терапия, похоже, помогла. В потолок полетели пробки от шампанского!
Последнюю неделю жизни Джон провел, лежа в нашей спальне во взятой из больницы кровати. Я меняла ему подгузники, ему кололи морфий, чтобы хоть как-то облегчить невыносимые боли, а медсестра кормила его с ложечки яблочным пюре. Он уже не поднялся с этой кровати. В его последнюю ночь наша двенадцатилетняя дочка была на танцах с одноклассниками. Нам пришлось забрать ее раньше, потому что Джону оставалось жить считаные минуты. Все ее друзья плакали.
Облегчение – вот как я могу назвать то, что почувствовала, когда Джон умер, – облегчение от того, что агония Джона закончилась, облегчение от того, что я осознала: жизнь моих детей, нашей семьи когда-нибудь снова войдет в «новое» привычное русло. И я ни на минуту не сомневалась, что жизнь моих детей продолжится. И действительно, в последние моменты жизни Джона я шептала ему, что позабочусь о том, чтобы жизнь наших детей продолжилась, и приложу к этому все усилия. Я обещала ему это.
После шести месяцев борьбы, страха, химиотерапии, лучевой терапии и неопределенности я почувствовала странное спокойствие. Смирение – вот каким еще словом я могу это описать. На похоронах Джона мы прославляли его жизнь. Я попросила близких друзей Джона рассказывать о нем только смешные истории. Я настояла на закрытом гробе. Я решила запомнить не того Джона, который страдал от опухоли мозга. Он невероятно исхудал. Я по сей день не хочу смотреть на фотографии, сделанные в тот период, когда он боролся с раком. На крышку его гроба я положила его любимые вещи: шоколадные кексы от миссис Fields Cookies, карты для покера, который он так любил, его фотографию, сделанную во время рыбалки в открытом море. Его секретарь спела песню Тины Тернер «Просто лучший». Джон покинул нас.
Вы наверняка не раз слышали это старое клише «Время лечит все». Я не думаю, что это так. Но сейчас, спустя месяцы и годы, горе и острые углы от смерти Джона действительно сгладились.
В течение нескольких месяцев после смерти Джона на меня свалилось четыре судебных процесса. У Джона была слишком маленькая страховка. (Он всегда считал, что может выгоднее использовать деньги сам, и не желал вкладывать их в какую-то там страховку). Его страховая сумма составляла полмиллиона долларов. Этой же суммой исчислялся его кредит, взносы по которому надо было выплачивать. У меня не было работы. Срок действия контракта с телестудией истек за два месяца до смерти Джона. Теперь я стала не только вдовой, но и безработной.
Странным образом опыт, который я получила в ходе четырех судебных процессов и построения моей карьеры, придал мне сил. Чтобы выбраться из этой финансовой ямы, мне потребовалось много лет, много адвокатов и тысячи долларов. И не раз друзья спрашивали меня, не сержусь ли я на Джона за то, что он оставил меня в такой ситуации. Нет, я не могу сказать, что держу на него зло, ведь Джон не хотел умирать и не собирался оставлять меня на съедение адвокатам или в нищете.
Сегодня, много лет спустя, я снова замужем и у меня пятеро детей. Создав семью с моим теперешним мужем, Робертом Ивзом, я пришла, как многие сказали бы сейчас, «на все готовенькое». Часто жизнь моей семьи сравнивают с телешоу. Но каким бы крутым ни было это шоу, реальная жизнь совсем другая. Мы заново собрали наш семейный совет, мы вместе ездили в отпуск и придумывали новые семейные традиции. С нашими детьми мы заканчивали школу, боролись с зависимостью от наркотиков и поступали в колледж.
Моя жизнь и сейчас, как я считаю, полна неожиданностей. А это значит, что даже в период самой черной полосы, когда все идет не так, как вы заказывали, можно научиться начинать все сначала.
5. Узнай секреты женщины с голубыми волосами
У каждого из нас свое представление о чести.
Барбара Тачмен, лауреат Пулицеровской премии
По пятницам у нее всегда были голубые волосы
Я была так далека от кресел хозяев жизни, но моя наивность сыграла мне на руку. Когда мне сказали, что студия запустила мой пилотный проект, я подумала, что это хорошо – точно так же, как когда меня приняли в колледж.
Линда Бладуорт-Томазон, телепродюсер и писательница
Интересно, заметил ли он ее голубые волосы? Похоже, он и не обратил внимания на то, что у пожилой женщины, сидевшей напротив в мягком кресле банковского офиса, были самые голубые волосы в мире.
Я – Дебора Стивенз, а этой женщиной с голубыми волосами была моя бабушка.
Ее голубые волосы в сочетании с самоуверенными манерами, проникающим в душу взглядом и характером, впитанным с молоком матери-южанки, не оставляли сомнения в том, что он, г-н банкир, был просто незначительным препятствием между ней и тем, что она хотела получить. Она пришла получить кредит. Она и не представляла, что в жизни существуют препятствия; а ими были, например, отсутствие у нее собственности, которую можно было бы предоставить в качестве залога или обеспечения кредита (дом был оформлен не на ее имя), а также то обстоятельство, что в те времена (почти 32 года назад) женщина не могла иметь даже кредитной карточки на свое имя. Я знала, что г-ну банкиру не тягаться с женщиной с голубыми волосами.
Я знала ее с самого рождения и могу поклясться, что ее пышная серебряная шевелюра была всегда по пятницам голубого цвета. Это было ей самовыражением – голубые волосы, локоны и большая заколка каждую пятницу, что бы ни происходило. Сам процесс работы над своим внешним видом позволял ей почувствовать себя красивой, сильной и бодрой. И я полюбила голубые волосы так же, как и ее. И даже поверила в то, что все мудрые женщины с определенного возраста красят волосы в голубой цвет!
Тот день, в офисе г-на банкира, стал для меня судьбоносным. Да, моя бабушка получила кредит – кредит на мое высшее образование. Ее талант дипломата открыл мне двери в мой теперешний рабочий кабинет. И это несмотря на то, что она не имела высшего образования и была бедна, а своим благоденствием была обязана глубокой религиозности и безграничной доброте. Помимо этого бабушка обладала настоящей мертвой хваткой, никогда не позволяя слову «нет» встать у нее на пути.
То, чего моей бабушке не хватало в реальности, она восполняла бесконечной чередой мечтаний. Ее вера в меня была просто безграничной, намного сильнее, чем моя самоуверенность. Несмотря на все обстоятельства и удары судьбы, бабушка была твердо убеждена в том, что я достигну таких высот, о которых ни она, ни моя мать даже мечтать не могли.