Дейли Джанет. Гордые и свободные

   Уилл устало закрыл глаза, желая только одного – чтобы его оставили в покое. Ни о чем не говорить, ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Отупение, охватившее его еще утром, во время похорон, вполне его устраивало.
   Откуда-то издалека донесся тихий голос Элайзы:
   – Я сама ей скажу.
   – Нет.
   Кто это сказал? Неужели он? Мозг пробудился от спячки. Нельзя допустить, чтобы о смерти Ксандры матери рассказала Элайза. Во-первых, она чувствует себя виноватой. А во-вторых, это его долг, ведь Ксандра – его дочь. Была его дочерью. Внезапно Уилл почувствовал и жар костра, и холод земли, а еще острее – терзавшую его изнутри боль.
   – Я схожу к ней.
   Он поднялся на ноги. Мускулы затекли, каждый шаг давался с трудом. Фургон заскрипел под тяжестью его тела. Согнувшись в три погибели, Уилл подобрался к Виктории и сел рядом с ней на бочонок.
   – Темпл говорит, что ты отказываешься есть.
   Он смотрел на женщину, долгие годы бывшую его женой. Она лежала, закутанная в одеяла, напоминая египетскую мумию. Бескровное лицо с запавшими глазами, острый запах болезни. В этих чертах читались лишь безмерная усталость, отчаяние, боль. Как сказать ей о Ксандре?
   – Тебе холодно? Я скажу Черной Кэсси, чтобы она подогрела камни.
   – Где Ксандра? – слабым голосом спросила Виктория.
   Уилл отвернулся, чтобы не видеть ее наполненных страданием глаз.
   – Она умерла, да?
   – Да. Мы похоронили ее сегодня утром.
   Уилл собрал все свое мужество, зная, что теперь последует.
   Но Виктория лишь судорожно вздохнула.
   – Я догадалась, – прошептала она. – Прошлой ночью Ксандра мне приснилась. У нее в руках была кукла, и Ксандра плакала, говорила, что кукла сломана, а она не знает, как ее починить…
   Внутри у Уилла все сжалось от невыносимой боли. Не было никакой возможности вздохнуть. А Виктория смотрела на парусиновую крышу фургона, слегка колеблемую ветром.
   – Уилл, я хочу, чтобы меня похоронили рядом с ней. Обещаешь?
   Он молча кивнул, потом до него внезапно дошел смысл ее слов.
   – Не говори так, – раздраженно прошептал он. – Ты ведь не умираешь.
   – Обещаешь? – повторила она, пытаясь приподняться. Глаза ее вспыхнули огнем.
   В следующую секунду неистовый приступ кашля сотряс все ее тело. Уилл прижал жену, дожидаясь, пока кашель кончится. Зачем он только стал спорить? Лучше бы сразу согласился.
   Приступ отнял у Виктории последние силы. Она откинулась на подушку, говорить уже не могла, но бледные губы продолжали шептать: «Обещай мне, обещай».
   – Обещаю.
   Тогда она закрыла глаза и удовлетворенно улыбнулась. Гордон долго сидел с ней молча, а когда она уснула, тихо вышел наружу.
   Виктория умерла во сне той же ночью. Когда Уилл сказал, что ее нужно похоронить в одной могиле с Ксандрой, Темпл возмутилась:
   – Нет, это неправильно!
   – Этого хотела твоя мать, и я обещал ей.
   – Она знала? – поразилась Темпл. – Она знала, что сегодня умрет?
   Уилл грустно покачал головой.
   – Я думаю, она просто не выдержала смерти еще одного своего ребенка. Ксандра, перед ней Джонни, а еще раньше твои маленькие братишки и сестренки.
   – Но почему? Я не понимаю.
   – Ты ведь сама мать. Для женщины важнее всего дети. Во всяком случае, так всегда считала Виктория.
   В его голосе звучали горечь и боль.
   Темпл поняла, что он имел в виду: Виктория любила своих детей больше, чем мужа. Они всегда были для нее важнее, и Уилл был глубоко этим уязвлен.
 
   В ярко-синем небе сияло яркое солнце, но воздух трещал от мороза. Темпл жалась к костру, прижимая к груди своего кашляющего сына. Главной задачей было сохранить тепло – об этом она думала, просыпаясь и ложась спать. Это было важнее, чем пища и вода. От холода тело и душа утрачивали чувствительность, сердце лишалось надежды. Три дня назад, едва закопав Викторию в землю, все снова потянулись к огню.
   Костер стал центром их жизни.
   Тщетно пыталась Темпл вспомнить мирные вечера в Гордон-Глене, когда солнце клонилось к закату, а воздух дышал летним зноем. Все это ушло в небытие. Остался только холод. Холод да могилы, протянувшиеся вдоль скорбного пути. И еще многим суждено было умереть, прежде чем этот путь закончится.
   Темпл крепче обняла Элиджу. Тот заворочался, захныкал, и она разжала объятия, шепча утешительные слова.
   В снежном безмолвии раздался перестук копыт. Темпл равнодушно оглянулась и увидела, как Джед Пармели спрыгивает с седла и привязывает поводья к оглобле фургона. Лейтенант опустился на корточки возле костра, протянул руки к огню. Из его рта вырывались белые струйки пара. Лицо Джеда было все обмотано шерстяным шарфом, виднелись только голубые глаза.
   – Как Лиджа?
   – Все так же.
   Мальчику не стало хуже, но и улучшения не было. Его состояние внушало матери серьезное беспокойство – особенно после того, как умерли трое членов семьи, даже четверо, если считать Айка.
   – И то неплохо. Врач сказал, что коклюш продолжается недели две, а потом проходит.
   Если не будет пневмонии, мысленно добавил Джед. Об этом не стоило и думать, и так слишком много несчастий.
   – Я ездил к реке. Кажется, лед трескается. Через пару дней, возможно, восстановится паромная переправа.
   – Мисс Темпл! – К костру подбежала Фиби. – Мисс Темпл! Идемте скорей!
   – Что такое? Что случилось? – вскочила на ноги Темпл.
   – Мастер Клинок! Совсем плохой! Не дает позвать доктора, а у самого в груди такой хрип! Прямо не знаю, что делать! – скороговоркой зачастила служанка. – Помогите ему, мисс Темпл. Он в палатке. С ним Дье…
   Увидев, как в глазах Темпл появился ужас, Джед ощутил приступ жгучей ревности. Значит, она все-таки неравнодушна к мужу. То, что Клинок ее по-прежнему любит, было видно и со стороны, но лейтенант надеялся, что Темпл… Ладно, не важно. Ее реакция красноречивей любых слов.
   – Пригляди за Лиджей, – попросила Темпл Элайзу. – Джед, позовите доктора.
   – Но мастер Клинок сказал… – начала Фиби.
   – Мне плевать, что он сказал! – Нетерпение, раздражение и страх смешались в этом возгласе. – Джед, скорее за доктором!
   – Хорошо, – пробурчал Джед.
   Темпл уже неслась со всех ног к палатке Клинка.
   – Она все еще любит его, – прошептала Элайза.
   Джед ответил ей свирепым взглядом. Лицо у Элайзы было мечтательное, губы чуть тронуты улыбкой.
   Порывисто встав, Джед направился к лошади.
   – Приведу доктора.
   За доктором ехать ему совсем не хотелось, и гордиться тут было нечем.
 
   Первое, что услышала Темпл, ворвавшись в палатку, – хриплый, надсадный кашель. Клинок лежал на мокрой холодной земле, положив голову на колени своему слуге.
   – Вы пришли? – вскинулся Дье. – А я боялся, что не придете…
   – Как он? – Темпл опустилась на колени рядом с больным.
   – Плохо. Я уж старался, старался…
   Темпл на миг взглянула негру в глаза и поняла, что Дье любит Клинка, пожалуй, не меньше, чем она. Собственно, Темпл знала, что Клинок никуда без своего Дье ни шагу, но все же не подозревала, что их связывает чувство более сильное, чем естественная привязанность хозяина к слуге и слуги к хозяину. Однако сейчас они были похожи на братьев. Темпл была потрясена этим открытием.
   – Сейчас придет доктор.
   Она дотронулась до лба больного, и ей обожгло пальцы жаром.
   Клинок пошевелился, приоткрыл затуманенные глаза.
   – Темпл? – прошептал он.
   – Да, я здесь.
   Она попробовала улыбнуться, но ей было очень страшно. Она вспомнила, как Клинок копал могилу Айка, потом могилу Ксандры, а три дня назад помогал хоронить ее мать. Вдруг он тоже умрет?
   Клинок нахмурился, в его глазах мелькнуло раздражение.
   – Дье, я же запретил тебе… – Он снова зашелся кашлем.
   Охваченная паникой, Темпл приказала:
   – Дье, немедленно подогрей камни. Нужно согреть его. Я буду здесь, пока не придет доктор.
   – Мисс Темпл, – с колебанием произнес Дье. – Нужно держать ему голову повыше. Иначе ему трудно дышать.
   – Ничего, я положу его голову себе на колени.
   Именно этого ей и хотелось. Слишком долго была она лишена возможности дотронуться до него.
   Когда кашель утих, Темпл и Дье поменялись местами. Теперь она видела лицо мужа совсем близко.
   – А как же Лиджа? – пробормотал он.
   – О нем заботится Элайза.
   Этот ответ успокоил Клинка. А может быть, у него просто не было сил спорить. Как бы то ни было, Темпл знала, что сейчас она нужна мужу больше, чем сыну.
 
   Доктор поставил диагноз: воспаление легких. Два дня и две ночи Темпл не отходила от Клинка, поила его горячим бульоном, ставила на грудь компрессы, а в остальное время просто сидела, обхватив его руками. Лишь изредка ее сменял Дье – Темпл боялась уснуть, опасаясь, что Клинок умрет, если ее не будет рядом.
   Еще три года назад она допускала мысль, что ей суждено стать вдовой. Но теперь, когда опасность надвинулась вплотную, Темпл смертельно испугалась, что потеряет Клинка. Она сама не понимала своего страха – ведь два с половиной года назад она самостоятельно приняла решение оставить его, предоставить собственной судьбе. Теперь те доводы утратили всякий смысл для нее.
   К концу третьих суток Темпл изнемогла от холода и усталости. Вошел Дье, протянул ей кружку бульона.
   – Дайте-ка я покормлю его сам, – предложил он, увидев, что Темпл едва жива от усталости.
   Он передвинул Клинка в сторону, и Темпл чуть не упала – так затекли у нее мускулы.
   – Лучше бы вам малость отдохнуть, – сказал Дье.
   Темпл кивнула, но у нее даже не было сил, чтобы лечь. Так и сидела, глядя на лицо мужа.
   Веки больного чуть дрогнули. Он попытался отодвинуться от кружки, поднесенной к его губам.
   – Выпейте немножко бульончика, хозяин, – хлопотал над ним Дье. – Фиби специально для вас сварила. Знаете, как она расстроится, если вы откажетесь. Ну, совсем чуть-чуть, а?
   Клинок нахмурился, отодвинул кружку подбородком.
   – Темпл… Я думал, здесь Темпл…
   – А я здесь. – Она с трудом приподнялась и подползла к нему поближе, чтобы он мог ее видеть. – Видишь, я здесь.
   Клинок с трудом приоткрыл глаза.
   – Не покидай меня… Никогда больше…
   Она едва расслышала его слова.
   – Не уйду. Я буду рядом с тобой.
   Стоило ей произнести это обещание, как на душе стало легко и спокойно. Да, она его не покинет – ни пока он болен, ни когда выздоровеет. Темпл поняла это окончательно и бесповоротно. Ах, если б можно было вернуть месяцы, проведенные в разлуке! Она жестоко обидела мужа и причинила боль им обоим.
   В ту пору она считала, что так будет лучше для сына. Теперь же, видя, как Клинок во время долгого и мучительного пути играет с Элиджей, возится с ним или же просто позволяет малышу ползать по себе, Темпл поняла – ребенку нужен отец. Пусть даже мальчику нашептывают про отца всякие гадости – не важно, правда это или нет. Да, Клинок совершил страшную ошибку, но ошибку совершила и Темпл, оставив мужа. Теперь она ясно видела это и молила Бога только об одном: лишь бы прозрение не пришло к ней слишком поздно.
   – Выпей бульон, – сказала она дрожащим голосом. – Ты должен поправиться. Пожалуйста, поправляйся.
   Она припала головой к его животу и тихо заплакала, надеясь, что толстое одеяло заглушит звук рыданий.
   Вскоре она прикрыла глаза. Ей показалось, что всего на минутку, но когда Темпл проснулась, была уже ночь. Молодая женщина сразу же почувствовала какое-то изменение. Приподнявшись на колени она заглянула в лицо Клинку и увидела, что оно приобрело выражение странной безмятежности.
   – Нет! – в отчаянии вскричала Темпл и схватила мужа за плечи, но тут чьи-то руки оттащили ее в сторону.
   – Тише, мисс Темпл, пусть поспит, – шепнул ей на ухо Дье.
   – Но ведь…
   – Да тише вы! Видите, как ровно он дышит? И в легких больше хрипа нет.
   Темпл прислушалась.
   – Так он пошел на поправку? – с надеждой спросила она.
   – Через недельку-другую будет как новенький. А вы ложитесь лучше спать, иначе теперь ему придется за вами ухаживать.
   Темпл расплакалась от облегчения. Дье уложил ее рядом с мужем, накрыв обоих одним одеялом.
   – Ни о чем не тревожьтесь. Я буду тут всю ночь.
 
   Паром, нагруженный повозками, отошел от берега и медленно начал пересекать реку, круша льдины. Джед Пармели стоял на берегу и наблюдал, как караван после вынужденной остановки снова трогается в путь.
   Вечером в дневнике он подробно отметил все обстоятельства этого события. Индейцы простояли лагерем на берегу замерзшей Миссисипи целый месяц. Джед все записывал для дальнейшего доклада – такие он получил инструкции. Но все ведь в рапорт не включишь. Например, то, как Темпл помогала слуге усадить Клинка на лошадь и привязывала его к седлу. В глубине души, сам себе в том не признаваясь, Джед надеялся, что Стюарт умрет. Лейтенант сам презирал себя за столь низменные чувства, но сердцу ведь не прикажешь. Впрочем, Клинок все еще очень болен, а до конца путешествия далеко…
   Переправившись через реку к северу от мыса Жирардо, индейцы узнали, что южный путь через Арканзас для них закрыт: из-за холодов оттуда улетела дичь да и корма для скота не достать. Пришлось идти северным путем, через штат Миссури.
   Холодный арктический ветер дул над замерзшей прерией, температура с каждым днем понижалась. Усталые и больные, индейцы брели по заснеженной равнине.
   Иногда у Джеда так немели от холода ноги, что он едва удерживался в седле. Приходилось то и дело останавливаться у костров, которые охрана разжигала по пути следования каравана. Немного обогревшись, лейтенант снова садился на лошадь и ехал дальше, мимо едва бредущих индейцев.
   Каждый день кирки вырубали в мерзлой земле новые могилы. Утром непременно кто-то замерзал, засыпал, чтобы больше не проснуться. Но Клинок снова и снова оказывался жив. Он сидел привязанный к седлу, а Темпл садилась сзади и не давала ему упасть.
   Редко удавалось преодолеть пятнадцать миль за день. Обычно караван продвигался не более чем на десять миль. День за днем одно и то же – ледяное небо, холодный ветер. Джед уже не разбирал, то ли воет вьюга, то ли стонут больные и умирающие. Эти унылые звуки сопровождали его от мыса Жирардо до Джексона, потом Фармингтона, Потоси, Роллы и Лебанона до Спрингфилда, что в штате Миссури. Там караван повернул на юго-запад. Снег сменился дождями, с небес лилась ледяная вода, и легче от этого не стало.
   Жители мест, через которые проходил караван, почти не помогали индейцам провизией, не пускали их обогреться и переночевать в тепле. Джед не мог винить жителей в жестокосердии. Индейцы, оборванные и изможденные, больные, без гроша в кармане, могли испугать кого угодно.
   Миссури считался приграничным штатом, далее начинались территории, принадлежавшие воинственным индейским племенам, поэтому слово «индеец» у фермеров ассоциировалось с кровожадными дикарями. Никто из местных не верил, что чероки – народ мирный, что они такие же фермеры, возделывавшие кукурузу, хлопок, табак, а некоторые из чероки даже владели собственными плантациями, как Уилл Гордон.
   Незнание порождало недоверие, и поделать с этим Джед ничего не мог.
 
   Темпл, вымокшая насквозь, сидела за спиной у Клинка, дрожа всем телом. В такую погоду нечего было надеяться на скорое выздоровление мужа. Ему все время становилось то чуть лучше, то хуже. Еще одна ночь в мокрой одежде на холодной земле, и неизвестно, что с ним будет.
   Сзади раздался чей-то кашель. Темпл оглянулась и увидела Элайзу, которая брела по грязи, таща на спине какой-то сверток, замотанный в одеяло. То был маленький Лиджа, которому тоже никак не удавалось выздороветь. Ему нужна сухая одежда, теплый ночлег. Без этого мальчик не поправится…
   Дье, ведший лошадь в поводу, оглянулся и сказал:
   – Смотрите, мисс Темпл, впереди уже лагерь разбивают. Я вижу палатки.
   Темпл огляделась по сторонам и увидела неподалеку фермерский дом. Из трубы вился белый дым. Рядом с домом стоял приземистый амбар. Решительно соскользнув с крупа в грязь, она забрала у слуги поводья и потянула лошадь за собой к дому.
   – Ты куда? – крикнула ей вслед Элайза.
   – Идите все за мной, – сказала Темпл, даже не оглянувшись.
   У нее не было сил пускаться в объяснения. Она слишком замерзла, слишком устала, слишком промокла.
   У крыльца она выпустила поводья и порылась в седельной сумке. Где-то там был маленький сверток… Навстречу выскочила собака, заливаясь яростным лаем. Темпл остановилась, не зная, сумеет ли она подобраться к двери. Собака лаяла все злее, и сзади подошли Уилл и Элайза.
   – Темпл, ничего из этого не выйдет, – сказал отец.
   – Там посмотрим, – мрачно ответила она.
   На крыльцо вышел мужчина, прикрикнул на пса, и тот, завиляв хвостом, жалобно взвизгнул. Но стоило Темпл шагнуть вперед, как пес вновь грозно зарычал и преградил ей дорогу.
   – Вы из этих индейских оборванцев? – сурово спросил хозяин, насупив кустистые брови.
   У него были черные с проседью волосы, изрезанное глубокими морщинами лицо, задубевшая от ветров кожа. В руках фермер держал ружье.
   – Если надеетесь чем поживиться, то зря. Идите своей дорогой, здесь вам ничем не разжиться. Прочь! А то собаку спущу.
   – Умоляю вас… Мой муж и сын тяжело больны. Им нужно хоть бы одну ночь переночевать под крышей. Может быть, вы позволите нам остановиться на ночлег в амбаре?
   Темпл лихорадочно развязывала мокрый узел на свертке.
   – Я вам заплачу.
   С этими словами она порылась в узелке и достала оттуда серебряную заколку.
   – Вот, смотрите. – Она протянула ему раскрытую ладонь.
   Мужчина поколебался, подозрительно нахмурился, но все же спустился по ступенькам. Он увидел серебро, посверкивавший пурпуром большой аметист, окруженный жемчужинами.
   Элайза ахнула:
   – Ты что! Разве можно это отдавать?
   Но было поздно. Фермер уже взял заколку, повертел ее и так, и этак. Темпл старалась не думать о том, что собственными руками отдает семейную реликвию, переходившую в их семье от поколения к поколению. Пусть. Лишь бы обсушиться и согреться.
   – И много вас? – угрюмо спросил фермер.
   – Десять человек, – ответила Темпл. – Мой отец, мой брат, моя… двоюродная сестра. – Она покосилась на Элайзу. – Я сама, мой сын, мой муж и четверо негров. Позвольте нам переночевать в амбаре. Мы у вас ничего не украдем.
   Фермер задумчиво разглядывал заколку.
   – Ладно уж, не жалко. А то вы похожи на каких-то мокрых собак. Не могу видеть, как кто-то дрожит от холода. – Он насупился еще больше. – Идите в амбар, располагайтесь.
   У Темпл от облегчения чуть не подкосились колени. Она хотела поблагодарить хозяина, но он еще не закончил:
   – Красивая штучка. Моей старухе понравилась бы. Да жалко, померла она. Три года как померла. А мне это ни к чему. Так что забирай обратно.
   Он положил заколку Темпл в руку, резко развернулся и скрылся в доме. Потом снова высунулся из двери и сказал:
   – Там в амбаре корова с теленком. Можете для малыша немножко молока надоить.
   – Благодарю вас.
   Буркнув что-то неразборчивое, фермер хлопнул дверью.
   Час спустя он зашел в амбар со стопкой сухих одеял и корзиной свежих яиц.
   – Это тряпье мне без надобности, – буркнул он и тут же вышел.
   Темпл бросилась за ним, схватила за руку.
   – Скажите, как ваше имя?
   Фермер качнул головой, с широкополой шляпы сбежала струйка дождевой воды.
   – Косгроув. Хайрам Косгроув.
   – А я миссис Стюарт. – Она протянула ему свою обмотанную тряпьем руку. Фермер осторожно пожал ее и кивнул:
   – Миссис Стюарт.
   – Спасибо, мистер Косгроув. Я должна была знать ваше имя, чтобы сказать сыну, когда он вырастет, кто нас спас. Спасибо.
   – Идите-ка вы лучше под крышу, – грубовато произнес фермер. – Чего под дождем-то стоять.
   Темпл посмотрела на него долгим взглядом, потом обернулась и убежала в амбар.
 
   Темпл и Клинок лежали в сухом сене, завернутые в теплые одеяла. Свою одежду они развесили сушиться. Темпл с наслаждением вдыхала сладкий запах сена, безуспешно пытаясь вспомнить, когда в последний раз она проводила ночь с таким комфортом. Клинок спал беспокойно, ворочался, то и дело просыпался.
   – Тебе что, холодно? – шепотом спросила Темпл и прижалась к нему всем телом. – А так лучше?
   – Лучше уже не бывает, – осипшим голосом ответил он. – Прямо хоть не выздоравливай.
   – Не надо так говорить.
   – Почему? – Он обернулся к ней. – Мы оба знаем: как только я поправлюсь, ты уже не будешь лежать со мной по ночам. Зачем же мне выздоравливать, если я снова тебя потеряю?
   – Ты ошибаешься. – Она погладила его по щеке. – Я никуда не денусь. Выздоравливай, я снова хочу быть твоей женой.
   Он взял ее за руку и нежно сжал.
   – Не говори так, если на самом деле этого не думаешь.
   – Я говорю правду.
   Клинок ничего на это не ответил. Он молча прижал ее ладонь к своим губам. Темпл чувствовала, как дрожит его тело – но не от холода и не от лихорадки, а от с трудом сдерживаемых эмоций. Ее и саму била дрожь. Значит, он действительно ее любит!
   Потом Клинок отпустил ее руку и глубоко вздохнул:
   – Как же мне тебя не хватало. Боже, как же мне тебя не хватало… Наверно, нужно было бы благодарить Бога за то, что ты возвращаешься, и не задавать лишних вопросов. Но я не могу. Объясни, Темпл. Почему ты передумала?
   – Ты нужен сыну. А главное, ты нужен мне. Я тебя люблю, – тихо сказала она и положила голову ему на грудь.
   Она слышала, как бьется его сердце, слышала хрипы в легких.
   – Мы оба совершили достаточно ошибок, хоть каждый и был уверен в своей правоте. Когда ты подписал договор, ты считал, что действуешь правильно, но ты ошибался. Когда я уходила от тебя, я думала, что действую в интересах нашего сына, но я тоже ошибалась. Многое изменилось за два года. Лишь мои чувства к тебе остались неизменными.
   Она закрыла глаза, чувствуя исходящий от его тела жар.
   – Обними меня.
   Он поцеловал ее в волосы, но тут у него начался новый приступ кашля, и Клинок отвернулся.
   Еще более осипшим голосом он сказал:
   – К сожалению, у меня хватает сил лишь на то, чтоб тебя обнимать. Но я люблю тебя, Темпл. Я не хотел, чтоб ты меня покинула, но я не мог тебя об этом просить.
   – Я знаю.
   Она сама должна была принять решение, без принуждения и упрашиваний. Иначе у нее на душе остался бы осадок. Темпл отлично это понимала.
   Дождь колотил по крыше амбара, но внутри было тепло и сухо. Супруги прижались друг к другу потесней и уснули.

31

    Форт Гибсон,
    индейская территория
    Конец февраля 1839 г.
   Гнедая недовольно мотала головой, все норовя перейти на рысь. Джеду было жалко застоявшуюся лошадь, которой хотелось резво пробежаться по дороге, соединяющей форт Гибсон с фортом Смит. Но торопиться не было необходимости, хотелось как следует рассмотреть палаточный лагерь, раскинувшийся вдоль реки Арканзас. Это был не армейский бивак, а индейский караван, наконец достигший пункта назначения.
   Возле Файетвилла караван, с которым следовал Пармели, повернул на запад, к форту Гибсон, а остальные караваны двинулись на юг к форту Смит. Долгий путь закончился два дня назад.
   Джед проспал почти сутки – в теплой постели, под сухим одеялом, на тощем армейском матрасе, который все же был значительно мягче, чем холодная жесткая земля. От долгого сна все тело ломило. Он принял горячую ванну, побрился, переоделся в чистый мундир, съел полноценный обед и стал чувствовать себя значительно лучше.
   Однако его недавние спутники по-прежнему ночевали в палатках, у костров, питались солониной, переодеться им было не во что. Еще разительней было различие в атмосфере: за завтраком в офицерской столовой все смеялись, шутили, громко говорили; в лагере же индейцев царила тишина.
   Когда караван закончил свой мучительный путь, никто из чероки не улыбнулся, никто не вздохнул с облегчением. Выжившие разбрелись по берегу и с безучастным видом стали разбивать свои палатки.
   Из куста выпорхнула птица, и гнедая испуганно шарахнулась в сторону. Джед натянул поводья, тихо обругав норовистую лошадь. Лучше бы он взял своего прежнего коня, чем эту драгунскую шалунью, но его конь выбился из сил, пришлось оставить его в конюшне.
   Джед направил лошадь в самый центр лагеря. Осталось написать последний рапорт. Лейтенант надеялся, что после двух дней отдыха индейцы воспрянут духом, но повсюду он видел те же лица: напряженные, мрачные, полные отчаяния.
   Хотя чему удивляться? Исход закончен, но какой ценой? Сотни людей умерли – сначала в лагерях, потом в пути. Чероки прозвали этот путь «Дорога Слез». Казалось, ветер до сих пор разносит стоны и плач.
   Что же ждало индейцев в конце пути? Новые разочарования, новые обиды.
   Земля, правда, была хороша: леса, полные дичи, с крепкими высокими деревьями, которые годны и для строительства, и для топлива. В долинах – плодородная почва, на которой хорошо выращивать урожай. В остальном же договор, навязанный индейцам, соблюден не был. Вскоре Джед понял, что народ чероки снова оказался обманут. Возможно, ответственность за это лежала не на армии, но все же лейтенант решил, что внесет в рапорт свои соображения по этому поводу.
   Немного в стороне он увидел группу людей и подъехал. Индейцы тут же стали расходиться, осталось лишь с полдюжины слушателей, внимающих светловолосому мужчине в тяжелом плаще и широкополой шляпе. Джед взглянул на книгу, которую держал в руках говоривший, – кажется, это была Библия.