Жорж. Видит Бог, ему и теперь не хватает этого влиятельного человека! И через пятнадцать лет после своей смерти барон Кювье занимал в пантеоне Агассиса почетное место.
   С сильнейшей ностальгией Агассис вспоминал, как честолюбивым двадцатидвухлетним юношей он посвятил свою первую книгу «Бразильские рыбы» знаменитому Кювье, с которым до того не был знаком. Этот вдохновенный гамбит привел к тесному общению и со временем – к ученичеству, а затем и к совместным публикациям с именитым натуралистом, что открыло Агассису путь к состоянию и славе. После преждевременной смерти Кювье от холеры Агассису посчастливилось найти замену своему ментору в прусском гении Александре фон Гумбольдте, и сегодня не оставлявшим его своим покровительством.
   – Я и не знал, – сказал Агассис, – что Жорж интересовался Готтентотской Венерой, не говоря уже о том, что он препарировал ее труп. Почему он никогда не рассказывал мне про это?
   – Ах, на то есть феская пришина. Фо-первых, когда вы пошнакомились, фее это уже было забыто, федь пятнадцать лет прошло. А фо-фторых, эта попытка обернулась для него большим разочарованием. Абер, позвольте, я продолжу ишторию известную и лишь потом раскрою ее тайную сторону. Фаш барон – ну как ищейка – сразу вфялся за срам Саартье. И обнарушдил, что tablier [34], как насыфали французы «вуаль», всего только самая обычная labia minora [35], фсего на три-четыре дюйма длиннее ефропейской нормы.
   При мысли о целой расе, чьи женщины отмечены столь омерзительным уродством, Агассис не сдержал возгласа отвращения. Он покосился на готтентотскую самку, сидевшую всего в десяти футах, и испытал почти непреодолимое желание бежать. Лишь сверхъестественным усилием воли он заставил себя остаться в кресле.
   – Тогда барон замаринофал орган Саартье, написал о нем штатью и занялся другими исследофаниями.
   Агассис пришел в ужас.
   – Вы утверждаете, что он поместил ее tablier в формальдегид?
   Цезарь кивнул.
   – Ja-ja. Und он сделал даже больше. Он сотфорил из него дер фетиш.
   – Что-о?!
   – Вы не ослышались. Ваш кумир, барон Жорж Кювье, был черным магом.
   – Это возмутительнейший…
   – Наин, дер достофсрный факт. У меня естьдоказательстфо, что Кьювье был дер мартинист! Письмо его собстфенной рукой!
   В бытность его в Париже до Агассиса доходили слухи о мартинистах. В конце восемнадцатого столетия некто Мартин де Паскалли, проживавший в Бордо, основал собственную масонскую ложу, назвав ее «Орден избранных жрецов». Поговаривали, хотя никто ничего доподлинно не знал, ведь орден не открывал своих тайн, в своих целях и ритуалах он соединил учения розенкрейцеров и аббата Гибура, сатани-ста при дворе Людовика ХГУ.
   – Кювье хотел префратить дер tablier Саартье, – продолжал Цезарь, – в талисман необышайной силы, создать нофую Руку Славы [36]. Но у него нишего не фышло, то есть так он считал. И он подарил как экспонат Musee de l'Homme [37] унд забыл о нем. Кювье не знал, что до цели ему остафался один шаг. Ему не хфатало одного фажнейшего ингредиента, магического раштения из майне штраны.
   Когда майн фатер вернулся в Кейптаун, он никому не рассказал, что случилось с останками Саартье. Даже мне, своему сыну, и дочери Саартье Дотти, которая осталась в нашей семье. Только полгода назад, на смертном одре, майн фатер решил облегчить душу и все фыложил. Я тут же сообщил его слова Дотти. К несчастью, о тайне прознал еще кое-кто.
   Это был Т'гузери, колдун из племени Дотти.
   Т'гузери тут же решил, что добудет дер tablier Саартье, зафершит его активацию унд использует в собственных целях.
   Тогда я не обеспокоился. Как сможет бушмен добраться до Парижа и украсть что-то из музея? Но потом, месяц назад, я услышал от одного друга, голландского купца по имели Николас ван Рийн [38], который путешествует по всему швету, что оштанки Саартье украдены. Еще ему сказали, что дер вор бежал в Америку. Я понял, что этого Т'гузери необходимо оштановить. Поэтому я поднял якорь майне шхуна «Зи-Коэ» унд со всей фозможной поспешностью поплыл к фашим берегам.
   У Агассиса отвисла челюсть. Никогда еще он не слышал столь нелепого оккультного вздора. Сознавая, что этот неуравновешенный субъект может быть опасен, если его спровоцировать, он решил ему подыграть, молясь про себя, чтобы кто-нибудь из домашних поскорей пришел ему на помощь.
   – Но зачем, – надеясь кого-нибудь разбудить, громко вопросил Агассис, – этому Т'гузери ехать в Америку?
   – Фопрос по делу, профессор. Дотти мне рассказала, что на этом континенте есть места, наделенные особой силой, и определенные ритуалы могут быть софершены только там. Вот вам еще причина, почему ваш Кювье потерпел неудачу. Унд одно такое мешто здесь, в этом самом штате.
   Агассис не сводил глаз с двери. И где Дезор, когда он так нужен? Ему полагается всякий час быть под рукой…
   – Предположим. Но почему вы пришли ко мне?
   – Вы научный нашледник Кювье и несете отфетственность за его дела. Фаш моральный долг помочь исправить то, что он совершил. К тому же фы пользуетесь тут флиянием унд сможете ушкорить наши поиски.
   Все еще отчаянно стараясь выиграть время, Агассис сказал:
   – Полагаю, у вас была веская причина привезти с собой это существо. Возможно, ее животные качества помогут вам выследить ее примитивного родича? Умеют ли они вынюхивать друг друга на расстоянии?
   Повернувшись к готтентотке, Цезарь ласково ей улыбнулся. На ее лице отразилась равная нежность.
   – Ну, конешно, и из-за этого тоже. Но я просто не мог с ней рашстаться надолго. Понимаете, Дотти – моя frau [39].

3
Китовый ус

   Когда иглобрюха (Canthigaster valentini) вытаскивают из воды, его первая и инстинктивная реакция – набрать в себя достаточно воздуха, чтобы превратиться в поразительный колючий шар и тем отпугнуть возможного хищника. Окажись эта похвальба неубедительной и хищник попытается попробовать свою жертву, иглобрюх умрет если не счастливым, то хотя бы довольным, прекрасно зная, что смертельный тетродогоксин в его клетках сполна за него отомстит.
   Доктор Луи Агассис, вырванный из тихих вод логичных предположений, что перед ним господин и рабыня, надулся и начал опрыскивать гнусную парочку победоносным ядом.
   Он вскочил на ноги, непроизвольно выпустив – чтобы легче было бурно жестикулировать – прикрывавшее его наготу покрывало. Его обычно румяное лицо полиловело, приняв оттенок брюквы, а кровь в жилах на лбу стучала, как племенные барабаны, – Агассис разразился праведными порицаниями:
   – Именем Господа и всего, что есть на свете святого, сэр, я, христианин по рождению и убеждению, воспитанный в добродетельной семье, клеймлю вас как презренного предателя своей расы! Как вы могли! Как вы могли так себя осквернить и унизить белую расу в глазах этой твари и ее дерзких сородичей, которые, нет сомнения, все как один бунтари! Предаваясь такому животному кровосмешению, потакая своей гнусной похоти, вы подвергли опасности не только собственную страну, но и четыре тысячи лет цивилизации, борьбы человечества, стремящегося подняться из грязи! Уходите! Оставьте этот дом, как вы в него пришли, под покровом тьмы, сокрывшей ваш гнусный и чудовищный позор!
   Чуть только Агассис закончил свою жгучую филиппику, как за дверью его спальни послышались торопливые шаги. Наконец-то, избавители! Citoyens, aux armes! [40]
   Дверь распахнулась: за ней выстроились остальные обитатели этого ученого дома, вооруженные до зубов и готовые защищать своего предводителя. Пуртале потрясал верным альпенштоком, а Жирар держал наготове грозный микротом. Буркхардт размахивал сокрушительным мастихином, а Сонрель сжимал внушительную гравировальную иглу. Едва видимый за четверкой, скорчился Дезор, выглядывая из-за занесенных рук авангарда.
   Подкрепление, однако, как будто не устрашило ни Цезаря, ни готтентотку Дотти, которая все так же сидела на корточках у окна. Могучий кейптаунец спокойно оглядел изготовившихся спасителей, потом перевел взгляд на Агассиса:
   – Ну и шайка узколобых фарфаров…
   Агассис снова набрал в грудь воздуха.
   – Негодяй! Уходите по доброй воле, не то я прикажу моим людям силой вышвырнуть вас отсюда!
   – Теперь фы мне совшем не нрафитесь, профессор Агассис, хотя прежде я бин против вас нихт предубежден. Тем не менее мне нужна фаша помощь, чтобы фернуть останки майне тещи, пока их не употребили во зло. Если вы не окажете ее по доброй фоле, мне придется добиться этого принуждением. Я знаю, что фы фтерлись в доверие к американским ученым и широкой публике, которые шчитают, будто фы само софершенство. Как фам понравится, если они узнают, что челофек, всему фас научифший, фаш на-стафник и покровитель, был дер оккультист? Предстафляю себе, как будут смаковать эту нофость бульварные газеты. Скажем, «Кембридж кроникл» одер «Христианский наблюдатель»? Und ученое сообщестфо…
   Когда опасность минует, иглобрюху, чтобы вернуться к исходным размерам, требуется в среднем не менее пяти минут.
   Агассис скукожился за тридцать секунд.
   Упав в кресло, голый натуралист слабо махнул своим соратникам, велев опустить оружие. Они подчинились, заинтересованно оглядывая невероятную картину.
   Услышав угрозу Цезаря, Агассис внутренним взором увидел, как рушатся все его продуманные планы, все мечты о славе и карьере в Новом Свете, подорванные безумным, но смертоносным обвинением, которое тот намерен предъявить. С общественным мнением, этим всемогущим тираном, не шутят. Молниеносно Агассис сообразил, что у него нет иного выхода, кроме как сотрудничать с кейптаунцем – сколь бы отвратительным предательством белой расы ни был его выбор самки – и надеяться, что вскоре он уберется из его, Агассиса, жизни.
   – Так и быть, – слабым голосом сказал натуралист. – Вы убедили меня в правоте своего дела, и я окажу вам посильную помощь. Но Бога ради, давайте отложим дальнейшее обсуждение до утра. Эдвард…
   Увидев, что опасность как будто миновала, Дезор поспешно выступил вперед.
   – Прошу вас, отведите мистера Цезаря и его… спутницу-туземку… в комнату для гостей.
   – Слушаюсь, профессор.
   Вскоре Агассис остался один и некоторое время спустя сумел вернуть себе тень присущей ему решительности.
   Так или иначе нужно покончить с этим делом как можно скорее. А когда бур и его человекообразная уедут, он велит сжечь все простыни, полотенца и половики, к которым они прикасались, и, возможно, также несколько предметов обстановки – в зависимости от того, как именно негритянка помечает территорию.
   Наутро, после беспокойной полудремы, населенной неуловимыми, но определенно неприятными фантомами, Агассис присоединился к своим помощникам за общим столом. Обладая крепкой конституцией простолюдинки, Джейн проспала ночной переполох у себя в комнате, куда удалилась по совокуплении, и теперь порхала, как воробей (Spizella pusilla), расставляя перед признательными учеными блюда с маисовыми лепешками, яичницей и раками (Orconects limosus). Несколько обескураженная поначалу диким видом готтентотки Джейн быстро освоилась с ее присутствием, заметив, что «за столом она умеет себя вести получше этого дикаря мистера Олкота [41]».
   За завтраком Агассис говорил мало, прикидывая, как отделаться от бура. А Цезарь тем временем потчевал собравшихся пламенными рассказами о своем бурном плавании на «Зи-Коэ» от мыса Доброй Надежды в Бостон, в котором вся его команда состояла из неутомимой готтентотки. К концу завтрака он очаровал всех до единого.
   Когда его помощники ушли, чтобы взяться за свои повседневные труды, Агассис остался наедине с кейптаунцем и его черной самкой. Улыбнувшись Агассису, негритянка сказала:
   – Вкусный завтрак.
   Затем извлекла откуда-то из-под юбки небольшой нож с костяной рукоятью и принялась ковырять в зубах.
   У Агассиса к горлу подступила тошнота. Поспешно встав, он удалился к креслу у камина, знаком предложив Цезарю следовать за ним.
   – Нам следует обсудить наши планы, – начал Агассис.
   – Ja-ja. Но снашала я должен рассказать фам еще про дфух человек, также играющих фажную роль в этом деле. Фчера ночью я не успел этого сделать из-за вашей нешдержанности.
   Агассис нетерпеливо пожал плечами.
   – Так говорите.
   – Фы, наферное, слышали о Тадеуше Костюшко?
   – Конечно. Польский патриот, сражавшийся на стороне американцев во время их революции. А при чем он тут?
   – Унд вам известно, что у него есть сын? – Нет.
   – Яволь, сын у него есть. После провала воштания 1794 года Тадеуш был вынужден покинуть Польшу и в своих скитаниях встречался со многими националистами и революционерами. Он посетил оуэнитов [42] в Шотландии и Америке, карбонариев в Италии, фурьеристов во Франции [43] унд «Филике Герариа» [44] в Греции. Но как дома он чувствовал себя у ирландских патриотов в Дублине унд с дочерью одного из них зачал сына, которого назвали Фергюсом.
   – Фергюс Костюшко?
   – Ja. Фы уверены, что никогда о нем не слышали? Нет? Сейчас этому сыну тридцать лет, и он подвизается и в Ирландии, и в Польше. Он сражался в польских восстаниях и тысяча восемьсот тридцатого, и прошлого годов, а в последнее время пытался облегчить участь голодающих ирландцев, чей картофель гибнет от белой росы. Яволь, фее это побошные обстоятельства, фажното, что Костюшко-младший – приверженец польского мессианизма.
   Агассис неохотно признался в своем полном неведении касательно этого движения.
   – Польский мессианизм пропагандировал в основном поэт Адам Мицкевич, а еще философ Анджей Товьянский, живший изгнанником в Париже, пока в 1842 году французский архиепископ не выдворил его как шмутьяна. Они создали организацию под названием «Дер Форк [45] Божий», которая видит в Польше «Христа всех народов», чье предназначение – своими страданиями искупить грехи всего человечества. Дер догмат они подкрепили фсякими оккультными рассуждениями. Немудрено, ведь Товьянский учился у дер мартинист, дер художник Юзеф Олешкевич.
   – Не понимаю, какое отношение к вашему украденному фетишу имеет весь этот польский фокус-покус?
   – Яволь, фее просто. Костюшко прослышал о дер фетиш унд, догадавшись о его потенциальной силе, решил попытаться добыть его, надеясь использовать для освобождения сфоего народа. Мне сказали, что сейчас он в Массачусетсе.
   – Хорошо. Верится с трудом, но, полагаю, вам лучше знать, кто интересуется фетишем. И кто же второе лицо?
   – Э-э, это Ганс Бопп!
   – Немецкий филолог в Берлинском университете, сотрудничающий с братьями Гримм? Сущая нелепица! Я знаком с этим человеком: это мягкий и учтивый ученый…
   – Так то Франц Бопп. А Ганс – его брат и жираф соф-сем другой масти! Ганс – беспощадный глава тайной полиции фашего прусского патрона Фридриха и людей убил больше, чем тиф и желтая лихорадка, фместе фзятые! Более того, он последний тевтонский рыцарь!
   – Да будет вам! О них я слышал. И доподлинно знаю, что тевтонских рыцарей больше нет. Их орден прекратил свое существование в одна тысяча пятьсот двадцать пятом, когда Альберт Бранденбургский перешел на сторону Реформации. Хотя, кажется, какая-то ложа с таким названием существовала еще несколько десятилетий назад…
   – Фот и фсем так кажется! Абер иштина в том, что не фее рыцари согласились с решением Альберта. Заклеймив его предателем, некоторые остались верны старым обетам, принятым еще во времена крестовых походов, фот они-то и создали тайное ядро нового ордена. Они так и не оставили мысли отфоевать Пруссию, которая когда-то принадлежала им. Смерть унд разочарование унесли фсех, кроме одного – Ганса Боппа. И сейчас ему кажется, что он нашел ключ к тому, как обратить в реальность древние мешты, – и видит его в маринованном сраме Саартье.
   Агассис тревожно оглянулся по сторонам, но Джейн в комнате не было.
   – Прошу вас, сэр, следите за своими словами! Я понимаю, что ваша так называемая жена – из первобытного племени, но в моем доме есть и другая женщина, пусть она всего лишь прислуга.
   Цезарь подмигнул.
   – Правду сказать, женщины ф таких делах хуже мужчин. Абер мы отклонились от темы. Бопп сейчас тоже в Америке. Он убедил своего короля, что идет по следу Костюшко… Он действительно ненавидит фсех поляков за поражение, которое они нанесли рыцарям при Данненберге в тысяча четыреста десятом году, но на самом деле вознамерился заполучить дер талишман!
   Голова у Агассиса пошла кругом.
   – Позвольте, я подытожу ваш рассказ. Некоего готтентотского колдуна, владеющего магической реликвией, которая должна быть активирована где-то на моей второй родине, преследуют польско-ирландский террорист и средневековый крестоносец. И всех их мы должны перехитрить, чтобы первыми завладеть реликвией.
   – Фот именно!
   Агассис прищурился на могучего бура.
   – А как все это стало известно вам, ведь живете вы на краю света?
   – Ах, профессор Агассис, я не дурень и, когда события начинают угрожать мне или моей стране, штараюсь узнать фее, что могу. Не думайте, будто я отрезан от информации только потому, что живу на краю Каффрарии [46]. Наш мир не так велик, как был когда-то. Ешли пароход способен за девятнадцать дней пересечь Атлантику, ешли земной шар расчертили тысячи миль рельсов, ешли самые темные уголки мира начинает освещать дуговая лампа науки, возглафляемой такими гениями, как фы, то… яволь, даже простой фермер вроде Якоба Цезаря сможет узнать, что ему нужно.
   Агассис надулся как индюк (Meleagrisgallopavo).
   – Верно, такие, как я, бесценны на ниве избавления мира от невежества… Знаете, вы кажетесь разумным человеком, Якоб. Не могли бы мы обсудить этичность расовой чистоты?… Вижу, что нет. Ну, быть может, придет день, и вы одумаетесь. Тем временем, полагаю, нам нужно заняться делами.
   Повелительным криком (в своей обычной манере давать распоряжения) Агассис призвал из кухни Джейн. Та прибежала вся красная.
   – Ей-богу, сэр, поговорили бы вы с мистером Дезором, пусть он придержит свой нечестивый язык! Что он мне такое рассказывал… знаю, это научные факты, но, сдается, девушке их слушать не пристало. Например, вам известно, что у среднего кита мужской член длиной в десять футов?
   Цезарь подмигнул Агассису: «А, что я вам говорил?» Агассис же был раздосадован.
   – Довольно пустой болтовни! Джейн, сегодня утром вы отложите обычные дела, поскольку у нас для вас наитруднейшее задание. Поглядите на это… это первобытное создание. Мне нужно, чтобы вы его помыли и одели так, чтобы с ним можно было показаться на улицах Бостона.
   – Как прикажете, сэр. А человеческое имя у нее есть? Агассис от вопроса отмахнулся.
   – Ба! Какое это имеет значение. Тут подал голос Цезарь:
   – Конечно, у дамы есть имя. Ее зофут Дотти.
   – Ах как мило. У меня есть кузина по имени Дотти, она осталась дома в Летчуорте. Ладно, помогите мне вскипятить воду, Дотти, а потом мы вытащим старый жестяной чан.
   – Давайте пройдем в мой кабинет, Якоб, и оставим Джейн ее титаническим трудам. Мы должны обсудить наши планы и методы.
   В кабинете Агассис открыл было рот, чтобы обрисовать, до какого предела бур может рассчитывать на его сотрудничество, но Цезарь его опередил:
   – Почему фы так жестоки с майне фрау, Луи? Рашве фы не понимаете, что Дотти так же вошприимчива и чувствительна, как мы с вами? Она ведь неплохо знает английский, унд даже если не понимает каждое фаше слово, то все равно может почувствовать фаше отношение и обидеться. Наверное, знай фы ее историю полностью… Дотти родилась за год до того, как ее мать уехала в Европу, и девочку отдали на попечение тетушки. Эта женщина была майне кормилица…
   Агассиса передернуло. Ему придется призвать на помощь всю выдержку, которая позволяла ему учиться ночи напролет, пока его однокашники бражничали в мюнхенских пивных…
   – Мне было тогда пять лет. Майн фатер уехал, мейне мутер умерла от укуса рогатой гадюки, унд я снова оказанся на попечении старой кормилицы. А потому мы с Дотти росли вмеште, как родные брат и сестра.
   Однажды, когда мне было десять, а Дотти пять, мы играли на берегу реки Бреед, и я соскользнул с отвесного глинистого берега в воду, прямо в стадо зи-коэ, у вас их называют гиппопотамами. Решив, что я нападаю на детенышей, самки подплыли ко мне и стали меня топить.
   Унд когда я ушел с головой под воду уже в третий раз, что-то ткнуло мне в макушку. Я инстинктивно за это схватился.
   Это была ветка, которую нагнула мне Дотти. Унд я смог выбраться из реки.
   В то мгновение, когда она спасла мне жизнь, я понял, что женюсь на ней. Зо я и сделать.
   Я дал ей наилучшее, какое смог, образование. Она говорит, читает и пишет по-голландски, по-французски и на своем родном языке. Всю дорогу сюда она упражнялась в английском и уже готова взяться за «Первую хрестоматию» Макгаффи. Иными словами, несмотря на сфою внешность, которая фам, возможно, неприятна, она умная, сообразительная женщина и так же достойна фашего уважения, как фаша жена.
   Упоминание Цецилии – точно укол в синяк – стало последней каплей. Сквозь стиснутые зубы Агассис процедил:
   – Герр Цезарь, я бы посоветовал вам никогда больше не позволять себе вольностей с именем моей спутницы жизни, особенно в столь возмутительном сравнении. Достаточно того, что я терплю присутствие вашей дикой подруги в моем доме. Вам не следует требовать, чтобы я уравнял ее с теми, кого Творец создал по Своему истинному подобию!
   Цезарь только развел руками.
   – Ах зо! Череп у фас толще, чем у слона, а сердце жестче, чем алмазы майне страны! Больше я шпорить не стану, профессор Агассис. Абер помяните майне слова: настанет день, и фы раскаетесь в своем предубеждении.
   Агассис одернул жилет, словно приглаживал перышки.
   – Тем не менее мы будем сотрудничать на моих условиях или не будем сотрудничать вовсе.
   – Как фам угодно.
   – Прекрасно. Так вот, вы должны понять, что мое время полностью распределено между научными исследованиями, которые я не могу оставить ради ваших вздорных поисков. Я исподволь наведу справки среди моих знакомых и корреспондентов и тех, с кем веду дела, касательно местонахождения этого мошенника Т'гузери и, может быть, даже сам проверю некоторые сведения, буде это совпадет с той или иной моей экспедицией за новыми образцами. Однако главным образом вы будете действовать самостоятельно, хотя я позволяю вам воспользоваться моим далеко не безвестным именем. Можете на меня ссылаться.
   – Ах, профессор, какая честь!
   – Пустяк. Далее, вы упомянули о некоем месте, которое обладает определенными уникальными свойствами, коии ваш колдун считает полезными для его ритуалов. Где это место? Очевидно, что, если мы его определим, вор быстро окажется у нас в руках.
   – Ну, точно я не знаю. Здесь я надеялся на фашу помощь. Может, если я его фам опишу… Это одно из тех мест, где жизнь возникает спонтанно…
   Агассис вскочил.
   – Что вы сказали?! Вы в этом уверены?
   – Ja, софершенно уферен.
   В споре о происхождении жизни на Земле соотечественники Агассиса разделились на два лагеря. Одна группа считала, что жизнь таинственным образом зародилась одномоментно в некоей неизвестной колыбели и оттуда распространилась на весь земной шар. Эти доверчивые простаки, к числу которых принадлежали Аза Грей, Джозеф Хукер и Чарльз Лайл, также верили в некую туманную теорию, называемую «эволюция» (лучше всего объясненную в эпохальных трудах «Zoonomia» [47] Эразма Дарвина и «Systeme des animaux sans vertebres» [48], согласно которой существо одного вида будто бы может каким-то образом со временем превратиться в существо другого!
   Агассис, однако, принадлежал к тем здравым умам, которые утверждали, что Творец создал все различные виды и расы раздельно, полностью сформированными и каждую в своей собственной стране. Что до «эволюции»… Ну, окаменелости ясно свидетельствуют, что одно существо не перетекает в другое, а все исчезнувшие виды вымерли в результате различных катастроф, а затем из тех же источников творения поднялись новые.
   Теперь же из слов Цезаря следовало, что один из этих священных первичных источников – может быть, даже тот, из которого произошли краснокожий человек, опоссум (Didelphys virginiana) и маис (Zea mays), – находится в Массачусетсе!