Марина полюбовалась на дело рук своих. Квадратики кроссворда потихоньку заполнялись. И ничего, что некоторые буквы на пересечении слов немного – ха-ха, совсем чуть-чуть – не совпадали: такие места Марина обходила революционным образом – ставила в квадратике вторую буковку. Рядышком с первой. Ее кроссворд – что хотела, то и делала. Она откинулась на подушку. Очередное слово поставило Марину в тупик. Три известные буквы «т», "р" и «а», несложный вопрос, а ответа нет. Она перечитала вопрос. Гимнастический снаряд или приспособление для выполнения цирковых номеров воздушной гимнастики, представляющие собой горизонтальную перекладину, подвешенную на двух тросах. На восемь букв с первым слогом «тра» Марина знала одно слово, но оно сюда не подходило. «Трахнуть» – это глагол, в кроссвордах же допускаются лишь существительные. «Тра-тра-тра, – пропела Марина, – тра-ра-ра». И решила оставить «трахнуть». Марина ткнула ручку в газету. На букве «н» ручка умерла окончательно. Марина швырнула ею в телевизор.
«Черт! – выругалась она. – Есть здесь кто?» Марина двинула пяткой в стенку. Подождала и пнула вновь. Тишина. «Ну нет, – предупредила Марина, – от меня так просто не отделаешься!» Она натянула ботинки, обошла кровать, прислонилась спиной к стене. Махнув ногой, Марина что есть силы громыхнула каблуком. Еще, еще… Она барабанила не останавливаясь. «Мерзавцы! – обиделась Марина. – Не идти же к ним в трусах? Эй, есть здесь кто?!» Только эхо звякнуло в номере. Марина подошла к противоположной стене. Прилипла ухом. Ни шороха. Пнула, на всякий случай. Тишина. «В этой дыре никого нет, – сообразила Марина. – Я тут единственная. Как всегда». Марина щелкнула зажигалкой, обернулась. «Сейчас все здесь спалю к чертовой матери», – сказала она. Отступать она не умела. «Начнем с занавески…» Марина поднесла зажигалку: пламя, не заставляя себя ждать, скатилось на ткань, миллиметр за миллиметром потекло вверх. Марина прошла к столу, вынула из пачки сигарету, вернулась к окну, прикурила от занавески. Красиво. Марина склонила голову, замерла. Под потолком расползалось симпатичное дымное облако. «А вдруг из него дождь пойдет? – подумала Марина и тут же возразила. – Не пойдет, чудес не бывает». Пламя росло. «А ну тебя!» – крикнула Марина и пнула ботинком. Пламя не послушалось и продолжило путь. Марине это не понравилось – она не хотела быть в роли подчиненного. А тут какой-то огонь! Марина метнулась к столу, схватила графин. «Не желаешь по-хорошему?! Вот тебе, вот!» Пламя выплюнуло последнюю порцию дыма, как испустило дух, и увяло.
Марина вспомнила, что ей была нужна ручка. Она приоткрыла дверь, оглядела коридор. Ни души. «Все равно, ведь так не пойдешь, не поймут». Марина накинула шубу, герметично запахнулась, вышла из номера.
Русланова закончила «По диким степям Забайкалья», затянула «По Муромской дорожке». А потом «Коробейники». А потом «Окрасился месяц багрянцем». И еще, еще. Соня почувствовала, как по спине забегали мурашки. Какой голос, какой дух! Жорику не понять. А потому, что не хочет. Самоуверенность, больше ничего. Гордыня. А ты послушай, вникни. Не хочет. Студенты, они в большинстве своем безбожники – Соня судила по Жорику. Поковырялся в книгах и уже не верит ни во что. Все ему понятно и без Бога. Нельзя так, нельзя. И все-таки, он ей, кажется, нравился. Не красавиц, не урод. Средний парень. Высокий. И добрый – это самое главное.
Соня перевернула пластинку. Русланова принялась за «Выхожу один я на дорогу», а Соня вспомнила про собачку. Вчера вышло объявление, и сразу же получился успех: откликнулся владелец собачки, похожей на собачку старушки. Прискорбно, но владелец бесплатно отдать ее не может. Сейчас не то время, за так ничего не делается. Сумму, которую назвал владелец… Таких средств у Сергея Арнольдовича не было. Владелец сказал, что собачку сможет попридержать всего несколько дней. Три-четыре дня было в распоряжении Сони и Сергея Арнольдовича. Не густо. Но и через неделю денег по-прежнему не будет. «Купите в кредит», – пошутил Жорик, когда вез Соню домой. Соня обиделась. «Ну и зря, – сказал сегодня Сергей Арнольдович, – идея очень даже стоящая». Соня преисполнилась гордостью. За Жорика. Сергей Арнольдович связался с владельцем собачки и предложил выкупить ее с рассрочкой. То есть небольшую часть денег сейчас, а оставшуюся сумму – в несколько приемов. Это было удобно. Владелец согласился, и Сергей Арнольдович договорился с ним о встрече.
Днем Сергея Арнольдовича не было, и Соня гадала, как встретит Жуля новую собачку. «Ничего, разберемся как-нибудь». Соня накормила Жулю кефиром и принялась за дневник. В дневник она выписывала мысли великих о любви. А на прошлой неделе Соня писала о красивом и безобразном. Соня вернулась на ту страницу. Красивое являлось для нее материей сложной, загадочной. Еще больше загадок было в безобразном. Соня перечитала текст. «Он (речь шла о Байроне), будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда». Так говорил Пушкин о Байроне. А вот и Чехов в «Исповеди»: «Мне вдруг стало казаться, что люди изменились…. Уроды стали красавцами, злые добрыми, гордые смиренными, мизантропы филантропами». «Вот бы в одночасье Сергей Арнольдович превратился в филантропа, – подумала Соня. – Да…» Или такое: «Чаще всего положительные действующие лица – красавцы, словно срисованные с обложки журнала „Экран“, а отрицательные – уроды». Это Антонов в «Я читаю рассказ». Но большей загадкой для Сони были слова о Гумилеве: «Родители вели из-за меня борьбу. Я был с уродом папой против красавицы мамы и с красавицей мамой против урода папы». Не больше и не меньше…
После трех позвонила старушка. Долго молчала. Соня уже хотела класть трубку. Старушка в последний момент откашлялась и – авансом? – попросила прощения.
– Не стоит, – успокоила Соня старушку и сообщила новость. – У нас для вас хорошее известие. Ваша собачка ждет вас…
– Вы знаете, – перебила старушка и расплакалась, – ведь у меня никакой собачки и не было. Кошечку нужно искать. Мою дорогую…
«Вот тебе раз! – подумала Соня. – Сергей Арнольдович с минуты на минуту будет здесь, что же она ему скажет? Ведь он собаку везет. Собаку!»
– Я не причинила вам хлопот? – спросила старушка.
– Что вы! Нет, конечно, – сказала Соня. – Мелочи жизни.
– Я сегодня… Перебирала фотографии. Вот они… – В трубке зашелестело. – Давно не смотрела их… Несколько дней. И что вы думаете? Вспомнила: кошечка у меня живет… жила. Кошечка. Найдите, прошу вас.
– Давайте так, – предложила Соня, – я к вам подъеду сегодня, и вы покажете мне ваши фотографии.
– Не мои – кошечки, – поправила старушка.
– Да, конечно, – согласилась Соня. – А потом, я думаю, мы сможем ее разыскать. Она, по всей видимости, от дома не ушла далеко. Это ведь кошка.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарила старушка и вновь заплакала. – Знаете, как я вам… как вы мне…
– Ничего. Успокойтесь. Все будет хорошо, – пообещала Соня.
Он шел к раскрытию, как корабль пустыни к колодцу: бесконечно долго, с немыслимым числом остановок, теряя дорогу и питательный горб. Он не считал, что преступник бросил ему вызов, и не жаждал мести – Сергея Арнольдовича привлекала загадка. Так всегда: сначала больно, потом приятно, в конце еще хочется. Этот афоризм, правда, относился к другой стороне человеческих взаимоотношений, но он подходил и сюда. В самом деле: когда узнаешь о преступлении, получаешь как бы удар под дых – тяжелый, разящий; приближаясь к раскрытию, ощущаешь что-то вроде удовлетворения; а закрыв дело – и своеобразный голод.
Сергей Арнольдович поднялся на третий этаж, отомкнул дверь. Соня разговаривала по телефону. Сергей Арнольдович прислонил трость к стене, распахнул пальто – из-за пазухи вытиснулась лохматая псина. Соня опустила трубку, поднялась навстречу.
– Вот, – сказал Сергей Арнольдович и подал Соне.
Соня молча приняла собаку.
– Что-то случилось? – спросил Сергей Арнольдович, безошибочно угадав настроение девушки.
Соня рассказала о телефонном звонке…
В сущности, это можно было назвать браком – во всякой работе такое случается. Но любая ошибка, как не крути, во многом вещь прогнозируемая. При должном подходе ошибки сводятся на нет. Но только не в совместной работе Сергея Арнольдовича и Сони. Как будто все было против них: и отсутствие клиентов, которые нечасто теряли сумочки, и которые не изменяли супругам, и наступившая зима, когда просто холодно, и лето, когда клиенты вместо того, чтобы бросаться искать юридическую справедливость, едут в отпуска, и заурядное недопонимание.
– А я сейчас ее утоплю, – сказал Сергей Арнольдович после тяжелой паузы и схватил псину.
Соня закричала так, что на столе звякнула чашка.
– Обратно он ее не принимает, – сказала Соня. – Настаивает на полной оплате.
– И что же нам делать? – спросил Сергей Арнольдович, надевая пальто, потому что торопился на поезд.
– Может, вы сами попробуете с ним поговорить?
– Я могу попробовать только одно: выплачивать тебе зарплату в собаках. Договорились?
Соня вздохнула и отвернулась к окну – чтобы Сергей Арнольдович не увидел слез.
– Значит так, милая. За то время, что меня не будет… Чтобы духу ее здесь не было! Ясно? Хватит уже одной.
– Какую ж выбрать? – спросила Соня.
– Любую.
– Хорошо, – смирилась Соня.
– Выгуливать будешь ты. Утром, днем и вечером.
– Хорошо, – пообещала Соня.
– Опаздывать не будешь.
– Постараюсь.
– Не «постараюсь», а «обещаю», – настоял Сергей Арнольдович.
– Обещаю, – повторила Соня.
– Ежедневная уборка офиса.
– Обещаю.
– Никаких стару… убыточных клиентов.
– Обещаю.
И Сергей Арнольдович хлопнул дверью.
– Гуляла, – пожала плечами старушка и опустила кошку на стол. – Она у меня гулена. Походи, Фекла, походи. А вот снимки. – Старушка протянула альбом. – Это летом фотографировали.
Кошка прыгнула на пол, прошла к корзине с Жулей, понюхала воздух, выгнула спину, тут же успокоилась и двинулась гулять по офису. Соня вгляделась в фотографии. Кошка на фотографиях была хоть и рыжая, но полосатая, а Фекла почему-то только рыжая. Явно не та кошка. Соне все это начинало надоедать. Она секунду поколебалась: спрашивать хозяйку о кошке или нет? Победила справедливость:
– Вы уверены, что это Фекла? – спросила Соня.
– Она самая. Вы с фотографией-то сравните, сравните…
Соня перевернула страницу. Видимо, старушка не просто плохо видит, а очень плохо. Явно не ее кошка. Нет, больше вопросов задавать не нужно. Соня вернула альбом.
– Да, это она, – соврала Соня. – Рада за вас.
– Теперь мне не так тяжело, – сказала старушка и улыбнулась.
– И мне, – кивнула Соня.
«Все-таки спать в пальто не очень удобно, – подумал он и начал раздеваться – захотелось умыться, дать отдохнуть телу. А потом можно и в постель. – Черт, как колотят! Молотком?» Он прошел к умывальнику, пустил воду, подставил руку. Андрей Борисович решил, что горячей воды не будет. Была. Он подмигнул зеркалу. Погладил себя по груди, по шее. На плече зеленела татуировка: пятиконечная звезда, профиль Суворова, ниже – магическое число «ПИ 6330». «Глупая татуировка, скучная жизнь… – подумал Андрей Борисович. – Сейчас таких не делают: рукой, иглой, на глазок. Теперь машинкой, цветом. Попробуй, разденься на пляже с такой вот загогулиной – засмеют ведь. Стыд-позор. Суворов. Еще Мать Терезу нарисуй!» Андрей Борисович плеснул в отражение.
В дверь кто-то щедро стукнул. «Что же они так дубасят?!» – возмутился Андрей Борисович и опустил голову под струю. За дверью сдаваться не хотели. Нужно было идти открывать – ведь разнесут все к чертовой матери! Андрей Борисович влез в брюки, распахнул дверь.
– Здрасьте, – сказала Марина.
– День добрый, – кивнул Андрей Борисович.
– Ба, да это ж вас я уронила! Там, на лестнице… – Марина вытянула шею, заглянула в номер.
– Может быть, – ответил Андрей Борисович. Говорить с незнакомым человеком он не хотел.
– Впустите? Здесь холодно, – сказала Марина и шагнула в номер.
– Проходите, – пожал плечами Андрей Борисович.
Марина села на стул, удерживая шубу обеими руками.
– А ведь я вас помню, – сказала она.
– Еще бы. Вы чуть не сломали мне шею.
– Да нет, вы не поняли – я помню ваше лицо – мы встречались.
– Разве? И где же? – удивился Андрей Борисович.
– А вот этого не помню. – Марина закинула ногу на ногу. – Как хорошо встретить здесь хотя бы одну знакомую душу.
– И мне, – зачем-то сказал Андрей Борисович.
– Вот и славно. Знаете что… вы любите семечки?
– Семечки?
– Ну да, семечки тыквы.
– Не очень, – качнул головой Андрей Борисович.
– А я люблю, – сказала Марина.
– Рад за вас.
– А давайте куда-нибудь поедем, купим мешочек, – предложила Марина. – Вы и я. Только вы и я. Жуть как хочется семечек. У вас нет срочных дел?
– Как будто, – сказал Андрей Борисович.
– Вот и договорились. – Марина поднялась. – Жду вас через пятнадцать минут на том самом месте.
– Где я чуть не погиб? – пошутил Андрей Борисович.
– Ага.
– Симпатичный, – деликатно отозвался Андрей Борисович. – Добавить несколько пятен, и получится божья коровка.
Марина с любопытством глянула поверх очков.
– Определенно, мы с вами где-то встречались, – сказала она. – Я ведь так и называю ее: «Божья коровка».
– Телепатия, – заключил Андрей Борисович.
– Значит, мы с вами люди не чужие.
Джип затрясся по ухабам. Андрей Борисович уставился в окно. В салоне работала печка. Через минуту ему стало жарко, он снял шапку, положил ее на колени.
– А вы назад бросьте, – порекомендовала Марина.
Андрей Борисович обернулся. «Что это?!» – отпрянул он. На заднем сиденье лежала растерзанная кошка: запекшаяся кровь, внутренности нараспашку. Кошмарное зрелище. Марина засмеялась.
– Испугались? Вот так же и они.
– Кто? – не понял Андрей Борисович.
– Шантрапа всякая, – пояснила Марина. – Это защитное устройство. Мое изобретение. Ноу-хау. Муляж.
– Остроумно, – оценил Андрей Борисович. – Помогает?
– Еще как. Дважды ведь влезали за полгода. Брали мелочевку, но неприятно. Хорошо, что не угоняли. А потом, как отрезало. Боятся. Неприятно ведь… Даже им.
– Я думаю.
– Вы не сомневайтесь, это все искусственное. Мех, краска. Пластмасса, естественно.
– Я не думаю, – сказал Андрей Борисович.
Некоторое время ехали молча.
– Да, кстати, – Марина протянула руку. – Марина.
– Андрей Борисович.
– Вот и познакомились. Знаете что? Предлагаю отпраздновать наше знакомство. Мы ведь оба никуда не спешим, правда?
Андрей Борисович, в самом деле, уже никуда не спешил. Встреча состоялась, и ему оставалось лишь ждать развязки. Вернее, развязка, собственно, уже началась, и можно было расслабиться. Марина ему понравилась. Современная женщина, не безобразная, непринужденный треп, необязательное общение. А завтра он сядет в поезд, уедет в Москву, забудет о ней.
Андрей Борисович кивнул, отвечая на предложение посетить какой-нибудь захолустный ресторанчик.
– Именно захолустный, – настояла Марина. – Часто они бывают очень милыми.
Андрей Борисович не возражал. Он бы не возразил, предложи она посетить и шумный ресторан. Или даже пельменную. И против заурядной прогулки он тоже не имел бы ничего против.
– А семечек уже не хотите? – спросил Андрей Борисович.
– Не-а, – улыбнулась Марина, – это была уловка. А чем можно привлечь интеллигентного мужчину? Естественно, чем-то необычным. Заговори я о Чехове, вы бы на меня и не посмотрели.
– Почему же, – возразил Андрей Борисович, – посмотрел бы.
– Разве что. А мне хотелось знакомства.
– А не боитесь? – спросил Андрей Борисович.
– Например?
– Ну, мало ли что. – Андрей Борисович пристально посмотрел на Марину.
– Ой, я свое отбоялась, – сказала Марина. – Это меня нужно бояться. Знаете, какая я?
– Какая?
– Коварная.
– Коварная? И все?
– Еще? – Марина засмеялась. – Еще собственница. Вруша. Лицемерка. – Она смеялась, не останавливаясь, вместе с ней засмеялся и Андрей Борисович. – Торгашка и скупердяйка.
– Вы наговариваете на себя, – джентльмен в Андрее Борисовиче не дремал.
– Нет, правда, правда! Я такая.
– Так вы про «Курочку Рябу» начали рассказывать, – напомнил незнакомец.
– Ах, да, – сказал Андрей. – Домашний театр…
Домашний театр. Андрей возвращался домой, супруга кормила его ужином. Он выпивал рюмку водки, забывал о работе, смотрел на супругу. Она смеялась. Он хотел, чтобы у него была самая лучшая семья на свете: дети, уют. Так многие живут. Но детей не было. Они ждали. Ведь рано или поздно в любой семье появляются дети? Уходил на работу и ждал: вдруг сегодня? Да уж, самая лучшая. И в этом не было никакого тщеславия: «самых лучших» полно.
Иногда Андрей уезжал. Ненадолго. Работа обязывала. И ему было трудно без Катьки. Он ждал встреч. Он думал о ней.
После ужина они читали. Мечтали. Или смотрели телевизор – он же сказал, так многие живут. В выходные бегал на лыжах. А Катька не умела. Они выезжали за город. Катька гуляла по дорожке, шла по кругу. Андрей успевал обежать пять раз. Учил и ее. Но ей не хотелось. Андрей не настаивал. Им было хорошо вместе. А когда звали в гости, из двух возможных – идти или остаться дома – чаще выбирали вторую: они и сами друг у друга в гостях.
Андрей многое умел по дому. Ему доставляло удовольствие что-нибудь мастерить. Когда что-то появляется из твоих рук, чувствуешь себя похожим на Создателя. Разве не так?
А потом возникла эта коробка. То есть она логически выросла из всей их жизни. Они целовались и говорили смешными голосами. Придумывали истории со счастливым концом, Катька сочиняла стихи. Запускали пластинку, разыгрывали сценку. Коробка служила эстрадой: на ней было удобно топтаться. Андрей брал гитару, супруга выводила «эстрадную певицу» Андрей подпевал ей. Фигурки получались карикатурными, это придавало игре оттенок комедии, а с музыкой и стихами – водевиля. Но без злобы.
Когда стало известно, что у Катьки будет ребенок, а потом, что это, кажется, мальчик Андрей придумал для него маленькую пьесу. Пьеса все время разрасталась, появлялись ответвления, новые песни. Некоторые ответвления становились самостоятельными. Главным героем игр для них теперь стал смешной картонный мальчик. У мальчика была обувка, даже валенки были и резиновые сапожки из картона тоже были. У него был картонный мячик, картонное ведрышко, картонная лопатка, картонная песочница, картонные кошка и собака. Все что нужно мальчику. Только пока картонное.
Мальчик был озорной. И у него, на радость родителям, было хорошее здоровье. Мальчик был добрый и справедливый – какие родители согласятся, чтобы у них был злой и лживый ребенок? Никакие. Мальчик был храбр, и ему ничего не стоило ночью в лесу спасать друзей от картонных разбойников. И за это он ничего не требовал. Кроме манной каши. После подвигов, он садился за картонный стол, стучал картонной ложкой по картонному столу, требовал большую картонную тарелку с нарисованной кашей.
Кудрявый такой мальчик.
Андрей улыбнулся. Счастливое было время. Они хотели, чтобы сын вырос порядочным человеком. В первую очередь, конечно, чтобы вырос, а потом порядочным.
– Когда родители любят друг друга, – сказал незнакомец, – у детей не остается другого.
– Наверное.
А вот родителей – то есть себя – они для мальчика не выкроили. Вернее, Андрей сделал кое-какие наброски, но руки не доходили. В набросках родители мальчика не очень походили на Андрея и Катьку – это Андрею не нравилось. Он пробовал добиться портретного сходства, не вышло. И так как Андрей не являлся профессиональным художником, работа затягивалась. А потом Катьке нужно было рожать, и они спрятали коробку в стенной шкаф. До других времен.
– Значит, не вырезали родителей? – спросил незнакомец.
– Нет, – ответил Андрей. – А что? Это важно? Почему вы об этом спрашиваете?
– Так, просто, – сказал незнакомец. – Чтобы разговор поддержать. По Карнеги.
– Где я? – спросил Андрей Борисович и оглянулся. За окном неслись белоснежные сосны.
– Вот тебе раз! В машине, где же еще.
Дорога и теплый салон усыпили Андрея Борисовича. Он хлопнул себя по щекам, посмотрел в зеркало: пустынное шоссе, конфетти снега. Обернулся назад и, увидев муляж, вернулся в реальность.
Он вспомнил маленький ресторанчик. Захолустный и милый. Выбирала она. И угощала она. Танцевали. И танцевала, скорее, она, а Андрей Борисович подтанцовывал. Он совсем не разбирался в современном танце. А в классическом? Хе-хе – скорее нет, чем да. Он, пожалуй, и мог бы вспомнить пятерку названий, но вот движение… Воистину, «скорее нет, чем да». Чардаш, канкан, мазурка, полька… Что там еще? Танго. О, танго! На танго он не решился бы никогда. Когда-то их учили танцевать, приходили девочки из соседней школы, педагог, но Андрей Борисович в танце так и не преуспел. Может быть, в силу того, что не было музыкального слуха, и он не чувствовал ритм? Кто его знает. Хотя, слух, вроде, был: на гитаре он играл, и бойко. В конце концов, одними слухом и чувством ритма тут не отделаешься. Нужно еще что-то. Вот этого «что-то» и не было. Не было страсти показать себя, продемонстрировать. Поэтому всегда выходило, что Андрея Борисовича танцуют, а он только подтанцовывает. «У вас хорошо получается», – сказала Марина за столиком – это при том, что он трижды наступил на ее полированный армейский ботинок! – и ему сделалось бесконечно неловко. «Серьезно, серьезно…» – сказала она, вгоняя сваи в его смущение. Знала, что делает. Умела. «Коварная, – вспомнил Андрей Борисович слова Марины, – вруша, лицемерка».
– Чему вы улыбаетесь? – спросила Марина.
«Черт! – выругалась она. – Есть здесь кто?» Марина двинула пяткой в стенку. Подождала и пнула вновь. Тишина. «Ну нет, – предупредила Марина, – от меня так просто не отделаешься!» Она натянула ботинки, обошла кровать, прислонилась спиной к стене. Махнув ногой, Марина что есть силы громыхнула каблуком. Еще, еще… Она барабанила не останавливаясь. «Мерзавцы! – обиделась Марина. – Не идти же к ним в трусах? Эй, есть здесь кто?!» Только эхо звякнуло в номере. Марина подошла к противоположной стене. Прилипла ухом. Ни шороха. Пнула, на всякий случай. Тишина. «В этой дыре никого нет, – сообразила Марина. – Я тут единственная. Как всегда». Марина щелкнула зажигалкой, обернулась. «Сейчас все здесь спалю к чертовой матери», – сказала она. Отступать она не умела. «Начнем с занавески…» Марина поднесла зажигалку: пламя, не заставляя себя ждать, скатилось на ткань, миллиметр за миллиметром потекло вверх. Марина прошла к столу, вынула из пачки сигарету, вернулась к окну, прикурила от занавески. Красиво. Марина склонила голову, замерла. Под потолком расползалось симпатичное дымное облако. «А вдруг из него дождь пойдет? – подумала Марина и тут же возразила. – Не пойдет, чудес не бывает». Пламя росло. «А ну тебя!» – крикнула Марина и пнула ботинком. Пламя не послушалось и продолжило путь. Марине это не понравилось – она не хотела быть в роли подчиненного. А тут какой-то огонь! Марина метнулась к столу, схватила графин. «Не желаешь по-хорошему?! Вот тебе, вот!» Пламя выплюнуло последнюю порцию дыма, как испустило дух, и увяло.
Марина вспомнила, что ей была нужна ручка. Она приоткрыла дверь, оглядела коридор. Ни души. «Все равно, ведь так не пойдешь, не поймут». Марина накинула шубу, герметично запахнулась, вышла из номера.
* * *
Соня Русланову любила всей душой. И Лещенко она любила. Петра. И Вертинского. А еще – Бориса Рубашкина. Всех «стариков» любила. Такой был вкус. Разыскивала пластинки, торговалась. Или менялась. Несла домой, прижав к груди. Жорик за них высмеивал ее. А за рокеров Соня высмеивала Жорика. Она полагала, что рокеры недостаточно постарели или поумирали, чтобы их можно было любить. Жорик крутил пальцем у виска и говорил, что у Сони некрофилия в чистом виде. В этих вещах он разбирался – учился в университете. «А грязный вид, это какой?» – спрашивала Соня. Жорик говорил, что у нее и грязный и чистый вид в одном лице. Понятно было, что он ни в чем не разбирается. Даже не может правильно применить свои психоаналитические знания. Его самого впору было прозондировать этими методами. Но Соне он был симпатичен. А о другом она пока не думала.
Пела незабвенная Русланова.
"Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волнам…"
Русланова закончила «По диким степям Забайкалья», затянула «По Муромской дорожке». А потом «Коробейники». А потом «Окрасился месяц багрянцем». И еще, еще. Соня почувствовала, как по спине забегали мурашки. Какой голос, какой дух! Жорику не понять. А потому, что не хочет. Самоуверенность, больше ничего. Гордыня. А ты послушай, вникни. Не хочет. Студенты, они в большинстве своем безбожники – Соня судила по Жорику. Поковырялся в книгах и уже не верит ни во что. Все ему понятно и без Бога. Нельзя так, нельзя. И все-таки, он ей, кажется, нравился. Не красавиц, не урод. Средний парень. Высокий. И добрый – это самое главное.
Соня перевернула пластинку. Русланова принялась за «Выхожу один я на дорогу», а Соня вспомнила про собачку. Вчера вышло объявление, и сразу же получился успех: откликнулся владелец собачки, похожей на собачку старушки. Прискорбно, но владелец бесплатно отдать ее не может. Сейчас не то время, за так ничего не делается. Сумму, которую назвал владелец… Таких средств у Сергея Арнольдовича не было. Владелец сказал, что собачку сможет попридержать всего несколько дней. Три-четыре дня было в распоряжении Сони и Сергея Арнольдовича. Не густо. Но и через неделю денег по-прежнему не будет. «Купите в кредит», – пошутил Жорик, когда вез Соню домой. Соня обиделась. «Ну и зря, – сказал сегодня Сергей Арнольдович, – идея очень даже стоящая». Соня преисполнилась гордостью. За Жорика. Сергей Арнольдович связался с владельцем собачки и предложил выкупить ее с рассрочкой. То есть небольшую часть денег сейчас, а оставшуюся сумму – в несколько приемов. Это было удобно. Владелец согласился, и Сергей Арнольдович договорился с ним о встрече.
Днем Сергея Арнольдовича не было, и Соня гадала, как встретит Жуля новую собачку. «Ничего, разберемся как-нибудь». Соня накормила Жулю кефиром и принялась за дневник. В дневник она выписывала мысли великих о любви. А на прошлой неделе Соня писала о красивом и безобразном. Соня вернулась на ту страницу. Красивое являлось для нее материей сложной, загадочной. Еще больше загадок было в безобразном. Соня перечитала текст. «Он (речь шла о Байроне), будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда». Так говорил Пушкин о Байроне. А вот и Чехов в «Исповеди»: «Мне вдруг стало казаться, что люди изменились…. Уроды стали красавцами, злые добрыми, гордые смиренными, мизантропы филантропами». «Вот бы в одночасье Сергей Арнольдович превратился в филантропа, – подумала Соня. – Да…» Или такое: «Чаще всего положительные действующие лица – красавцы, словно срисованные с обложки журнала „Экран“, а отрицательные – уроды». Это Антонов в «Я читаю рассказ». Но большей загадкой для Сони были слова о Гумилеве: «Родители вели из-за меня борьбу. Я был с уродом папой против красавицы мамы и с красавицей мамой против урода папы». Не больше и не меньше…
После трех позвонила старушка. Долго молчала. Соня уже хотела класть трубку. Старушка в последний момент откашлялась и – авансом? – попросила прощения.
– Не стоит, – успокоила Соня старушку и сообщила новость. – У нас для вас хорошее известие. Ваша собачка ждет вас…
– Вы знаете, – перебила старушка и расплакалась, – ведь у меня никакой собачки и не было. Кошечку нужно искать. Мою дорогую…
«Вот тебе раз! – подумала Соня. – Сергей Арнольдович с минуты на минуту будет здесь, что же она ему скажет? Ведь он собаку везет. Собаку!»
– Я не причинила вам хлопот? – спросила старушка.
– Что вы! Нет, конечно, – сказала Соня. – Мелочи жизни.
– Я сегодня… Перебирала фотографии. Вот они… – В трубке зашелестело. – Давно не смотрела их… Несколько дней. И что вы думаете? Вспомнила: кошечка у меня живет… жила. Кошечка. Найдите, прошу вас.
– Давайте так, – предложила Соня, – я к вам подъеду сегодня, и вы покажете мне ваши фотографии.
– Не мои – кошечки, – поправила старушка.
– Да, конечно, – согласилась Соня. – А потом, я думаю, мы сможем ее разыскать. Она, по всей видимости, от дома не ушла далеко. Это ведь кошка.
– Спасибо, спасибо, – поблагодарила старушка и вновь заплакала. – Знаете, как я вам… как вы мне…
– Ничего. Успокойтесь. Все будет хорошо, – пообещала Соня.
* * *
Сергей Арнольдович принял решение ехать в Снежин. Можно было торчать в Москве, сидеть в офисе, грызть ногти. В конце концов, расследование ему никто не поручал, не требовал отчетности, не гнал. Но он хотел этого поручения, и отчитаться хотел – а хоть бы и перед собой! – и гнать себя хотел, раз никто другой не гонит. Однажды взявшись за дело, пусть даже в прошлой жизни – в той, оперуполномоченной – Сергей Арнольдович отступиться не мог.Он шел к раскрытию, как корабль пустыни к колодцу: бесконечно долго, с немыслимым числом остановок, теряя дорогу и питательный горб. Он не считал, что преступник бросил ему вызов, и не жаждал мести – Сергея Арнольдовича привлекала загадка. Так всегда: сначала больно, потом приятно, в конце еще хочется. Этот афоризм, правда, относился к другой стороне человеческих взаимоотношений, но он подходил и сюда. В самом деле: когда узнаешь о преступлении, получаешь как бы удар под дых – тяжелый, разящий; приближаясь к раскрытию, ощущаешь что-то вроде удовлетворения; а закрыв дело – и своеобразный голод.
Сергей Арнольдович поднялся на третий этаж, отомкнул дверь. Соня разговаривала по телефону. Сергей Арнольдович прислонил трость к стене, распахнул пальто – из-за пазухи вытиснулась лохматая псина. Соня опустила трубку, поднялась навстречу.
– Вот, – сказал Сергей Арнольдович и подал Соне.
Соня молча приняла собаку.
– Что-то случилось? – спросил Сергей Арнольдович, безошибочно угадав настроение девушки.
Соня рассказала о телефонном звонке…
В сущности, это можно было назвать браком – во всякой работе такое случается. Но любая ошибка, как не крути, во многом вещь прогнозируемая. При должном подходе ошибки сводятся на нет. Но только не в совместной работе Сергея Арнольдовича и Сони. Как будто все было против них: и отсутствие клиентов, которые нечасто теряли сумочки, и которые не изменяли супругам, и наступившая зима, когда просто холодно, и лето, когда клиенты вместо того, чтобы бросаться искать юридическую справедливость, едут в отпуска, и заурядное недопонимание.
– А я сейчас ее утоплю, – сказал Сергей Арнольдович после тяжелой паузы и схватил псину.
Соня закричала так, что на столе звякнула чашка.
* * *
Непримиримые враги, заклятые друзья… Когда на одного работника приходится ровно один руководитель – тут есть над чем ломать голову.– Обратно он ее не принимает, – сказала Соня. – Настаивает на полной оплате.
– И что же нам делать? – спросил Сергей Арнольдович, надевая пальто, потому что торопился на поезд.
– Может, вы сами попробуете с ним поговорить?
– Я могу попробовать только одно: выплачивать тебе зарплату в собаках. Договорились?
Соня вздохнула и отвернулась к окну – чтобы Сергей Арнольдович не увидел слез.
– Значит так, милая. За то время, что меня не будет… Чтобы духу ее здесь не было! Ясно? Хватит уже одной.
– Какую ж выбрать? – спросила Соня.
– Любую.
– Хорошо, – смирилась Соня.
– Выгуливать будешь ты. Утром, днем и вечером.
– Хорошо, – пообещала Соня.
– Опаздывать не будешь.
– Постараюсь.
– Не «постараюсь», а «обещаю», – настоял Сергей Арнольдович.
– Обещаю, – повторила Соня.
– Ежедневная уборка офиса.
– Обещаю.
– Никаких стару… убыточных клиентов.
– Обещаю.
И Сергей Арнольдович хлопнул дверью.
* * *
– Нашлась? Где же она была? – спросила Соня, пропуская старушку.– Гуляла, – пожала плечами старушка и опустила кошку на стол. – Она у меня гулена. Походи, Фекла, походи. А вот снимки. – Старушка протянула альбом. – Это летом фотографировали.
Кошка прыгнула на пол, прошла к корзине с Жулей, понюхала воздух, выгнула спину, тут же успокоилась и двинулась гулять по офису. Соня вгляделась в фотографии. Кошка на фотографиях была хоть и рыжая, но полосатая, а Фекла почему-то только рыжая. Явно не та кошка. Соне все это начинало надоедать. Она секунду поколебалась: спрашивать хозяйку о кошке или нет? Победила справедливость:
– Вы уверены, что это Фекла? – спросила Соня.
– Она самая. Вы с фотографией-то сравните, сравните…
Соня перевернула страницу. Видимо, старушка не просто плохо видит, а очень плохо. Явно не ее кошка. Нет, больше вопросов задавать не нужно. Соня вернула альбом.
– Да, это она, – соврала Соня. – Рада за вас.
– Теперь мне не так тяжело, – сказала старушка и улыбнулась.
– И мне, – кивнула Соня.
* * *
Стук в стену, крики в соседнем номере вернули Андрея Борисовича к действительности.«Все-таки спать в пальто не очень удобно, – подумал он и начал раздеваться – захотелось умыться, дать отдохнуть телу. А потом можно и в постель. – Черт, как колотят! Молотком?» Он прошел к умывальнику, пустил воду, подставил руку. Андрей Борисович решил, что горячей воды не будет. Была. Он подмигнул зеркалу. Погладил себя по груди, по шее. На плече зеленела татуировка: пятиконечная звезда, профиль Суворова, ниже – магическое число «ПИ 6330». «Глупая татуировка, скучная жизнь… – подумал Андрей Борисович. – Сейчас таких не делают: рукой, иглой, на глазок. Теперь машинкой, цветом. Попробуй, разденься на пляже с такой вот загогулиной – засмеют ведь. Стыд-позор. Суворов. Еще Мать Терезу нарисуй!» Андрей Борисович плеснул в отражение.
В дверь кто-то щедро стукнул. «Что же они так дубасят?!» – возмутился Андрей Борисович и опустил голову под струю. За дверью сдаваться не хотели. Нужно было идти открывать – ведь разнесут все к чертовой матери! Андрей Борисович влез в брюки, распахнул дверь.
– Здрасьте, – сказала Марина.
– День добрый, – кивнул Андрей Борисович.
– Ба, да это ж вас я уронила! Там, на лестнице… – Марина вытянула шею, заглянула в номер.
– Может быть, – ответил Андрей Борисович. Говорить с незнакомым человеком он не хотел.
– Впустите? Здесь холодно, – сказала Марина и шагнула в номер.
– Проходите, – пожал плечами Андрей Борисович.
Марина села на стул, удерживая шубу обеими руками.
– А ведь я вас помню, – сказала она.
– Еще бы. Вы чуть не сломали мне шею.
– Да нет, вы не поняли – я помню ваше лицо – мы встречались.
– Разве? И где же? – удивился Андрей Борисович.
– А вот этого не помню. – Марина закинула ногу на ногу. – Как хорошо встретить здесь хотя бы одну знакомую душу.
– И мне, – зачем-то сказал Андрей Борисович.
– Вот и славно. Знаете что… вы любите семечки?
– Семечки?
– Ну да, семечки тыквы.
– Не очень, – качнул головой Андрей Борисович.
– А я люблю, – сказала Марина.
– Рад за вас.
– А давайте куда-нибудь поедем, купим мешочек, – предложила Марина. – Вы и я. Только вы и я. Жуть как хочется семечек. У вас нет срочных дел?
– Как будто, – сказал Андрей Борисович.
– Вот и договорились. – Марина поднялась. – Жду вас через пятнадцать минут на том самом месте.
– Где я чуть не погиб? – пошутил Андрей Борисович.
– Ага.
* * *
– Как вам цвет? – спросила Марина, запуская двигатель.– Симпатичный, – деликатно отозвался Андрей Борисович. – Добавить несколько пятен, и получится божья коровка.
Марина с любопытством глянула поверх очков.
– Определенно, мы с вами где-то встречались, – сказала она. – Я ведь так и называю ее: «Божья коровка».
– Телепатия, – заключил Андрей Борисович.
– Значит, мы с вами люди не чужие.
Джип затрясся по ухабам. Андрей Борисович уставился в окно. В салоне работала печка. Через минуту ему стало жарко, он снял шапку, положил ее на колени.
– А вы назад бросьте, – порекомендовала Марина.
Андрей Борисович обернулся. «Что это?!» – отпрянул он. На заднем сиденье лежала растерзанная кошка: запекшаяся кровь, внутренности нараспашку. Кошмарное зрелище. Марина засмеялась.
– Испугались? Вот так же и они.
– Кто? – не понял Андрей Борисович.
– Шантрапа всякая, – пояснила Марина. – Это защитное устройство. Мое изобретение. Ноу-хау. Муляж.
– Остроумно, – оценил Андрей Борисович. – Помогает?
– Еще как. Дважды ведь влезали за полгода. Брали мелочевку, но неприятно. Хорошо, что не угоняли. А потом, как отрезало. Боятся. Неприятно ведь… Даже им.
– Я думаю.
– Вы не сомневайтесь, это все искусственное. Мех, краска. Пластмасса, естественно.
– Я не думаю, – сказал Андрей Борисович.
Некоторое время ехали молча.
– Да, кстати, – Марина протянула руку. – Марина.
– Андрей Борисович.
– Вот и познакомились. Знаете что? Предлагаю отпраздновать наше знакомство. Мы ведь оба никуда не спешим, правда?
Андрей Борисович, в самом деле, уже никуда не спешил. Встреча состоялась, и ему оставалось лишь ждать развязки. Вернее, развязка, собственно, уже началась, и можно было расслабиться. Марина ему понравилась. Современная женщина, не безобразная, непринужденный треп, необязательное общение. А завтра он сядет в поезд, уедет в Москву, забудет о ней.
Андрей Борисович кивнул, отвечая на предложение посетить какой-нибудь захолустный ресторанчик.
– Именно захолустный, – настояла Марина. – Часто они бывают очень милыми.
Андрей Борисович не возражал. Он бы не возразил, предложи она посетить и шумный ресторан. Или даже пельменную. И против заурядной прогулки он тоже не имел бы ничего против.
– А семечек уже не хотите? – спросил Андрей Борисович.
– Не-а, – улыбнулась Марина, – это была уловка. А чем можно привлечь интеллигентного мужчину? Естественно, чем-то необычным. Заговори я о Чехове, вы бы на меня и не посмотрели.
– Почему же, – возразил Андрей Борисович, – посмотрел бы.
– Разве что. А мне хотелось знакомства.
– А не боитесь? – спросил Андрей Борисович.
– Например?
– Ну, мало ли что. – Андрей Борисович пристально посмотрел на Марину.
– Ой, я свое отбоялась, – сказала Марина. – Это меня нужно бояться. Знаете, какая я?
– Какая?
– Коварная.
– Коварная? И все?
– Еще? – Марина засмеялась. – Еще собственница. Вруша. Лицемерка. – Она смеялась, не останавливаясь, вместе с ней засмеялся и Андрей Борисович. – Торгашка и скупердяйка.
– Вы наговариваете на себя, – джентльмен в Андрее Борисовиче не дремал.
– Нет, правда, правда! Я такая.
* * *
В парке можно было заблудиться. Андрей никогда здесь не был и открывал для себя эту часть города заново. Незнакомец по большей части молчал, разглядывал цветные оградки, даже улыбался памятникам, будто старым знакомым, что-то бурчал под нос. Андрею не хотелось уходить – в конце концов, теперь у него уйма времени. Бездна. А незнакомец и не настаивал. Андрей все время говорил о близких: о жене, о матери. Незнакомец вежливо слушал. «Прямо по Карнеги, – думал Андрей. – Вежливый».– Так вы про «Курочку Рябу» начали рассказывать, – напомнил незнакомец.
– Ах, да, – сказал Андрей. – Домашний театр…
Домашний театр. Андрей возвращался домой, супруга кормила его ужином. Он выпивал рюмку водки, забывал о работе, смотрел на супругу. Она смеялась. Он хотел, чтобы у него была самая лучшая семья на свете: дети, уют. Так многие живут. Но детей не было. Они ждали. Ведь рано или поздно в любой семье появляются дети? Уходил на работу и ждал: вдруг сегодня? Да уж, самая лучшая. И в этом не было никакого тщеславия: «самых лучших» полно.
Иногда Андрей уезжал. Ненадолго. Работа обязывала. И ему было трудно без Катьки. Он ждал встреч. Он думал о ней.
После ужина они читали. Мечтали. Или смотрели телевизор – он же сказал, так многие живут. В выходные бегал на лыжах. А Катька не умела. Они выезжали за город. Катька гуляла по дорожке, шла по кругу. Андрей успевал обежать пять раз. Учил и ее. Но ей не хотелось. Андрей не настаивал. Им было хорошо вместе. А когда звали в гости, из двух возможных – идти или остаться дома – чаще выбирали вторую: они и сами друг у друга в гостях.
Андрей многое умел по дому. Ему доставляло удовольствие что-нибудь мастерить. Когда что-то появляется из твоих рук, чувствуешь себя похожим на Создателя. Разве не так?
А потом возникла эта коробка. То есть она логически выросла из всей их жизни. Они целовались и говорили смешными голосами. Придумывали истории со счастливым концом, Катька сочиняла стихи. Запускали пластинку, разыгрывали сценку. Коробка служила эстрадой: на ней было удобно топтаться. Андрей брал гитару, супруга выводила «эстрадную певицу» Андрей подпевал ей. Фигурки получались карикатурными, это придавало игре оттенок комедии, а с музыкой и стихами – водевиля. Но без злобы.
Когда стало известно, что у Катьки будет ребенок, а потом, что это, кажется, мальчик Андрей придумал для него маленькую пьесу. Пьеса все время разрасталась, появлялись ответвления, новые песни. Некоторые ответвления становились самостоятельными. Главным героем игр для них теперь стал смешной картонный мальчик. У мальчика была обувка, даже валенки были и резиновые сапожки из картона тоже были. У него был картонный мячик, картонное ведрышко, картонная лопатка, картонная песочница, картонные кошка и собака. Все что нужно мальчику. Только пока картонное.
Мальчик был озорной. И у него, на радость родителям, было хорошее здоровье. Мальчик был добрый и справедливый – какие родители согласятся, чтобы у них был злой и лживый ребенок? Никакие. Мальчик был храбр, и ему ничего не стоило ночью в лесу спасать друзей от картонных разбойников. И за это он ничего не требовал. Кроме манной каши. После подвигов, он садился за картонный стол, стучал картонной ложкой по картонному столу, требовал большую картонную тарелку с нарисованной кашей.
Кудрявый такой мальчик.
Андрей улыбнулся. Счастливое было время. Они хотели, чтобы сын вырос порядочным человеком. В первую очередь, конечно, чтобы вырос, а потом порядочным.
– Когда родители любят друг друга, – сказал незнакомец, – у детей не остается другого.
– Наверное.
А вот родителей – то есть себя – они для мальчика не выкроили. Вернее, Андрей сделал кое-какие наброски, но руки не доходили. В набросках родители мальчика не очень походили на Андрея и Катьку – это Андрею не нравилось. Он пробовал добиться портретного сходства, не вышло. И так как Андрей не являлся профессиональным художником, работа затягивалась. А потом Катьке нужно было рожать, и они спрятали коробку в стенной шкаф. До других времен.
– Значит, не вырезали родителей? – спросил незнакомец.
– Нет, – ответил Андрей. – А что? Это важно? Почему вы об этом спрашиваете?
– Так, просто, – сказал незнакомец. – Чтобы разговор поддержать. По Карнеги.
* * *
– Эй, не спите! – Марина толкнула Андрея Борисовича. Он открыл глаза.– Где я? – спросил Андрей Борисович и оглянулся. За окном неслись белоснежные сосны.
– Вот тебе раз! В машине, где же еще.
Дорога и теплый салон усыпили Андрея Борисовича. Он хлопнул себя по щекам, посмотрел в зеркало: пустынное шоссе, конфетти снега. Обернулся назад и, увидев муляж, вернулся в реальность.
Он вспомнил маленький ресторанчик. Захолустный и милый. Выбирала она. И угощала она. Танцевали. И танцевала, скорее, она, а Андрей Борисович подтанцовывал. Он совсем не разбирался в современном танце. А в классическом? Хе-хе – скорее нет, чем да. Он, пожалуй, и мог бы вспомнить пятерку названий, но вот движение… Воистину, «скорее нет, чем да». Чардаш, канкан, мазурка, полька… Что там еще? Танго. О, танго! На танго он не решился бы никогда. Когда-то их учили танцевать, приходили девочки из соседней школы, педагог, но Андрей Борисович в танце так и не преуспел. Может быть, в силу того, что не было музыкального слуха, и он не чувствовал ритм? Кто его знает. Хотя, слух, вроде, был: на гитаре он играл, и бойко. В конце концов, одними слухом и чувством ритма тут не отделаешься. Нужно еще что-то. Вот этого «что-то» и не было. Не было страсти показать себя, продемонстрировать. Поэтому всегда выходило, что Андрея Борисовича танцуют, а он только подтанцовывает. «У вас хорошо получается», – сказала Марина за столиком – это при том, что он трижды наступил на ее полированный армейский ботинок! – и ему сделалось бесконечно неловко. «Серьезно, серьезно…» – сказала она, вгоняя сваи в его смущение. Знала, что делает. Умела. «Коварная, – вспомнил Андрей Борисович слова Марины, – вруша, лицемерка».
– Чему вы улыбаетесь? – спросила Марина.