Страница:
Он закрыл и запер дверцу машины, пересек тротуар, поднялся на крыльцо и позвонил в дверь, не оставляя себе времени на сомнения.
Никто не отозвался. Он позвонил снова.
Откуда-то из дома слышалось радио, настроенное на программу танцевальной музыки. Он еще позвонил и подождал, а потом спустился на дорожку, обошел дом и через открытую калитку проник на задний двор.
Сначала сад показался пустым. Он двинулся было обратно, а потом увидел Сьюзан Фейн, которая не двигалась и потому сливалась с окружением. Она сидела на задней ступеньке, держа на коленях какую-то яркую одежду, – очевидно, штопала или шила, потому что рядом с ней на ступеньке лежали ножницы и множество катушек с нитками. На коленях же у нее были детские носки. И теперь он заметил разбросанные по саду игрушки, заржавевшую металлическую лошадку, кубики, принадлежности каких-то игр. На Сьюзан была белая блузка с оборочками и короткими рукавами и широкая, длинная юбка, не глаженная, в складках, из какого-то тонкого материала, полоскавшаяся вокруг ее лодыжек при каждом дуновении ветра. Ее руки и ноги казались необычайно белыми. Она была босая, но он заметил рядом пару полотняных туфель, которые она сбросила.
Если она и штопала носки, то сейчас явно оставила это занятие. Она наклонилась, и один красный носочек обвивал ее правую ладонь и запястье. На указательном пальце ее левой руки поблескивал наперсток. Но ни иглы, ни нитки видно не было.
– Где же ваша иголка с ниткой? – спросил он.
Сьюзан подняла голову.
– Что? – медленно произнесла она, щурясь, чтобы разглядеть, кто спрашивает. Ее движения были такими вялыми, словно она готова была вот-вот уснуть. – А, это вы. – Наклонившись, она пошарила пальцами возле своих ступней. – Я ее уронила, – сказала она.
Когда он приблизился, она уже нашла иголку и возобновила штопанье. Яркий свет заставлял ее щуриться, лоб избороздили складки, а глаза, устремленные на ослепительно-яркий носок, были едва ли не закрыты.
– Привез вам кучу всяких бумаг, – сказал он, удерживая в равновесии всю кипу.
Она снова подняла голову.
– Из вашего офиса, – пояснил он, протягивая ей свой груз.
– Это вам миссис де Лима дала? – спросила Сьюзан.
– Женщина, которая там была, – сказал он. – Среднего возраста, с каштановыми волосами.
– Я сказала ей, что плохо себя чувствую, – сказала Сьюзан. – А мне просто необходимо было выйти на работу. За этот месяц я была там один день.
– Раз плохо себя чувствуете, то и не езжайте, – сказал он.
– Я нормально себя чувствую, – возразила она. – Просто не могу себя заставить. Это так уныло… Ну, не создана я, чтобы заниматься бизнесом! Я была учительницей в школе.
При этих словах он кивнул.
Сьюзан вздохнула.
– Несите их в дом. Чеки и почту. А что это за большой пакет?
– Рукопись. – Он подробно изложил ей все, что просила передать миссис де Лима.
Сьюзан отложила кучу носков и поднялась на ноги.
– Понятно, чего она хочет: чтобы я печатала дома. Знает, что у меня здесь есть электрический «Ундервуд». Наверное, придется. Не следовало мне заставлять ее делать всю работу за себя… последний месяц она была так ко мне добра. Проходите. Простите, что я такая медлительная. Я сегодня ни на чем не могу сосредоточиться.
Она зашла в дом, и Брюс последовал за ней.
Войдя с заднего крыльца и оказавшись среди тазов для стирки и полок для белья, он сразу ощутил прохладу. Сьюзан уже прошла в выкрашенную желтым, ярко декорированную кухню, откуда по коридору проследовала в гостиную, выходившую на фасад. Когда он ее догнал, то обнаружил, что она расположилась в глубоком старомодном кресле, положив руки на подлокотники, обтянутые темной ворсистой тканью, откинув голову и не сводя глаз с потолка.
Выгрузив бумаги на стол, он сказал:
– Я удивился, когда она дала мне все эти документы.
– Почему? – спросила Сьюзан, закрывая глаза.
– Она же меня не знает.
– Бедная Зоя, – сказала Сьюзан. – Она не в себе. Всем готова поверить. Ничуть не лучше меня. Ни у одной из нас нет никакого делового чутья. Не знаю, как только мы за это взялись.
– Все-таки вы зарабатываете себе на жизнь, – сказал он.
– Нет, – сказала она. – Мы не зарабатываем себе на жизнь. Брюс? Так же тебя зовут? Меня именно то и угнетает, что сейчас я действительно должна иметь источник доходов. А это все никакого дохода не приносит.
– А чьи это игрушки, что я видел на заднем дворе? – спросил он.
– Тэффи, – сказала она. – Моей дочери. Она ходит в школу. Во второй класс.
В этот миг у него возникло побуждение сказать ей, что она была его учительницей. Это чуть было не сорвалось у него с языка; он так и этак повертел в уме несколько слов, но потом неожиданно сказал:
– Раз уж ты учительница, то почему бы тебе не обучать ее дома? По мне, лучшего и быть не может.
– Все дело в коллективе, – сказала Сьюзан. – Ребенка нужно готовить к жизни в коллективе. Кофе хочешь?
Она поднялась с кресла и двинулась к выходу.
– Нет, спасибо, – пробормотал он. Побуждение миновало, и, странным образом, вместе с ним исчезло и всякое намерение рассказывать ей о прошлом. Может, он так никогда ей об этом и не скажет, эта тема закрыта раз и навсегда. Он помнил ее, молодую учительницу, встретившую их одним прекрасным утром, когда они вошли в свой класс.
В те дни, прикинул он, ей, вероятно, было двадцать три или двадцать четыре. Господи, пронеслось у него в голове. Столько же, сколько сейчас мне.
Думая об этом, он пытался представить ее такой, какой она была тогда на самом деле, а не такой, какой рисовалась ему, когда он был учеником пятого класса, мальком одиннадцати лет от роду. Образ оказывался размытым, как, наверное, тому и следовало быть. Он мог закрыть глаза и вообразить себе разных дружков того времени: Тейта Толстогубика, Бада МакВея, Эрла Смита, Луиса Селкирка, пацана из многоквартирного дома по другую сторону улицы, который как-то раз отмутузил его на виду у всех, девчонку, сидевшую в классе через проход от него (у нее были длинные черные волосы, и Джин Скэнлен по его просьбе написал ей однажды записку, которую перехватила старая миссис Джэффи, но – слава богу – не смогла разобрать). Все это по-прежнему оставалось для него видимым, но когда он думал о ней, о мисс Рубен, то видел только женщину с замкнутым лицом, сердитыми глазами и бледными кривящимися губами, одетую в голубой костюм с огромными пуговицами, похожими на медали, что крепятся на горлышки бутылок с шампанским, только белыми. И вспоминал о необузданной властности ее голоса, особенно на игровой площадке во время перемен; она стояла, надзирая за ними, на крыльце у входа в школу, накинув на плечи теплое пальто.
В Айдахо она приехала из Флориды и к холоду была непривычна. Зимой и в первые месяцы весны она все дрожала и жаловалась, даже им, и лицо у нее было осунувшимся и измученным, а губы втянуты так, что их почти не было видно. В классе она постоянно рассказывала о Флориде, о том, какой там чудесный климат, о лимонах и апельсинах, о пляжах. Они все ее слушали. Обязаны были слушать.
Он боялся ее с самого первого дня. Все они видели, что перед ними – жесткая, напористая молодая женщина, в которой бурлят силы и которая совершенно несхожа с престарелой миссис Джэффи, – та была больна и однажды посреди урока спустилась к медсестре, чтобы никогда больше не вернуться в класс. Несколько месяцев до этого миссис Джэффи сетовала на слабость и жар. Когда она вышла из класса, дети начали вопить и швыряться ластиками. Им было очень весело, пока не появился директор и не утихомирил их. А потом, через несколько дней, они вошли в свой класс и увидели мисс Рубен.
В начальной школе имени Гаррета О. Хобарта миссис Джэффи была самой старой учительницей, и все остальные учителя не могли тягаться с ней в возрасте. В любом случае она собиралась оставить работу по окончании полугодия. Ей было шестьдесят восемь. По словам мистера Хиллингса, директора, она преподавала в их школе с момента ее открытия, состоявшегося сорок один год назад, в 1904 году.
Он-то, Скип Стивенс, при миссис Джэффи как сыр в масле катался. В сущности, это она поспособствовала тому, чтобы его избрали старостой, что облекало его почетным правом выступать на школьных собраниях от имени их класса, а также определять сроки поливки классного огорода на заднем дворе школы. В то время он был крупным и крепким парнишкой, веснушчатым и рыжеволосым, задававшим жару в игре в кикбол на переменах, первым и в кафетерии во время ленча, и на игровом поле.
Теперь, оглядываясь назад, Брюс понимал, что был задирой и хулиганом. Поскольку он перевешивал всех остальных пацанов в своем классе, это было естественной ролью, и вины он не чувствовал. Кому-то же надо выступать задирой, в таком-то возрасте.
Миссис Джэффи в последние свои месяцы стала слишком нестойкой и ненаблюдательной, чтобы кого-нибудь допекать. К тому времени как она оставила их и спустилась к медсестре, весь класс давно уже был в его власти. Однажды он устроил пожар в раздевалке. А как-то раз, когда миссис Джэффи вышла в учительскую умывальню, он вывалил ей на стол все содержимое корзины для бумаг.
Сьюзан, вернувшись из кухни с алюминиевой кофеваркой в руке, сказала:
– Брюс, ты ведь на машине? У меня молока нет. Не знаю, смогу ли уговорить тебя привезти пакет молока. Секундочку. – Она поставила кофеварку на стол, подошла к дивану и взяла свою сумочку. Протягивая ему пятьдесят центов, сказала: – Гастроном здесь в четырех кварталах, на углу. Да, а как с твоим автомобильным воском? Решил этот вопрос?
– Да, – сказал он. – Дело закрыто.
Он не взял у нее пятидесятицентовую монету. Но направился к входной двери.
– А когда тебе надо отправляться в Рино?
– Сегодня вечером, – сказал он.
– Славно, – сказала она. – Значит, тебе не надо выезжать прямо сейчас.
– Я мигом, – сказал он, открывая дверь и выходя на крыльцо.
Отъезжая от ее дома, он недоумевал, почему не противится этому. Мальчик на посылках, подумал он. Но, значит, он хоть что-то может для нее сделать.
Это ему было приятно.
«В самом деле? – спросил он себя. – Почему мне хочется хоть чем-то ей услужить? Женщине, которой я боялся… молодой учительнице, которая кричала на меня, унижала меня перед всем классом. Может, – подумал он, – я снова вступаю с ней в отношения прежнего типа. Повиновение. Рабство. Неравенство детей и взрослых…»
Но он отнюдь не чувствовал себя связанным, вынужденным исполнять ее приказания. Он получал от этого удовольствие: ведя свой «Меркурий» и высматривая гастроном, он ощущал себя значительным. Полезным. На него полагались.
Вернувшись в дом с пакетом молока, он обнаружил ее в гостиной. Достав авторучку, она подписывала чеки, и лицо у нее при этом было мрачным, с плотно сжатыми губами. Это выражение лица прекрасно сохранилось у него в памяти: жесткое, яростное неприятие. Лоб пересекали складки. На плечи она набросила напоминающую шаль кофту, не застегнутую, – просторную старушечью розовую кофту, для тепла. Ему тоже показалось, что в гостиной довольно прохладно. Темно, тихо и никакого солнца. Пока его не было, она выключила радио: танцевальная музыка больше не играла. Без музыки дом казался более старым, серьезным и строгим. Она в этой кофте тоже выглядела старше. Кроме того, она обулась – не в те туфли, что он видел на заднем дворе, но в пару двухцветных кожаных туфель. Предварительно натянув белые хлопчатобумажные носки, подростковые.
– В твоем дисконтном доме продают пишущие машинки? – спросила она, не поднимая головы. – Или я уже об этом спрашивала?
Он отнес молоко на кухню. В дополнение к молочной картонке он купил пару бутылок пива «Лаки Лагер» и пакет крекеров с сырным вкусом.
– У нас есть несколько моделей портативных машинок, – сказал он. – А офисных и электрических мы не держим.
Подтолкнув к нему сложенный листок лоснящейся бумаги, она сказала:
– А вот об этом что ты думаешь?
Он прочел. Это была реклама портативной пишущей машинки, использующей новую карбоновую ленту.
– Заявляются к нам разные коммивояжеры, – продолжала Сьюзан. – Начинают загружать нас всем этим словоблудием… честное слово, точь-в-точь как розничных торговцев. Которым всучивают бог знает что.
– Надо сопротивляться, – сказал он.
– Мы продаем понемножку подержанные машинки. У нас просто не хватает денег, чтобы закупить портативные. Если бы нам выдали их на консигнацию… там говорится, сколько хотят за эту?
Брюс не обнаружил в рекламке никакой цены, ни оптовой, ни розничной.
– Нет, – сказал он.
– Спасибо, что привез молоко, – сказала она. Встала, закрыла чековую книжку, убрала авторучку и двинулась было к двери. Но потом остановилась прямо перед ним и очень близко, так что он почувствовал на своем лице ее дыхание. Впервые он осознал, что она гораздо ниже его ростом. Чтобы говорить с ним, стоя так близко, ей приходилось смотреть почти прямо вверх. Это придавало ей вид просительницы, она словно молила его о чем-то.
– Как мы можем получать какую-то прибыль, если у нас нет никакого начального капитала? Все, что нам удается, так это оплачивать счета за газ и электричество. Энергетическая компания штата буквально поедом нас ест. А бумага и копирка, которыми мы пользуемся, – мы, конечно, покупаем их в розницу. Но все-таки…
Стоя перед ним и изливая ему поток жалоб, она казалась не только маленькой, но еще и худенькой и замерзающей. Плечи ее под кофтой подались вперед, словно она дрожала. И она все время не сводила взгляда с его лица.
Ему никогда раньше не приходилось видеть ее так близко. Это разрушало его воспоминания о ней. Во-первых, он видел, что его давнее мнение о ней как о сильной женщине было ошибочным; силы в ней было не больше, чем в любой другой женщине, а он всегда признавал, что, в общем и целом, женщины являют собой создания нежные и даже в некотором смысле хрупкие. И ему казалось, что она тоже это осознает. Более того, она, несомненно, понимала это всегда. Она представлялась им жесткой и сильной, потому что они прежде всего сами были маленькими и, в дополнение к этому, она на них сердилась, а ведь это было ее работой – наводить на них ужас, придираться, производить впечатление. Вот почему школьное правление выбрало ее: им нужен был учитель, способный держать детей в руках. Вне работы она, наверно, была такой же даже тогда. Да, вспомнилось ему, позже, когда доставлял ей газету, я заглянул однажды внутрь их дома и заметил крошечные китайские чашечки на столе в гостиной. Она сервировала чай для своих подруг. Это совсем не соответствовало моему представлению о ней. Значит, это мое представление всегда было неверным.
Она отошла от него, ступая по ковру, и ее туфли не производили ни звука.
– Ох, – вздохнула она. – Поспорить готова, что ты привез гомогенизированное молоко. Надо было сказать тебе брать обычное, чтобы мы могли снять с него сливки.
Она открыла коричневый бумажный пакет и увидела пиво.
– Пиво?
– Жарко сегодня, – пояснил он с некоторой нервностью.
– А молоко ты все-таки привез обычное, – заметила она, вынимая картонку.
– Точно, – согласился он.
– Кофе будешь?
– Лучше пиво.
– Пиво не для меня. Никогда не пью пива.
Подойдя к сушилке, она нашла открывалку и откупорила бутылку. Налила полный стакан и протянула ему.
– Что ты думаешь о наших «Копировальных услугах»? – спросила она.
– Навскидку – очень милое заведение. Современное.
– Не мог бы ты вникнуть в наши дела и сказать мне, что надо делать? У тебя ведь явно куда больше опыта, чем у нас.
Застигнутый врасплох, он не нашелся, что сказать.
– Знаешь, чего я хочу? – сказала она. – Хочу, чтобы ты взял все в свои руки и управлял нашим заведением. Ты мог бы закупить партию портативных машинок. Тогда на Рождество, когда все остальные вокруг наживаются, и у нас было бы что продать. – Сузив глаза, она напряженно и страстно смотрела ему в лицо. – Я серьезно. Пока тебя не было, я только об этом и думала. Зоя вообще никуда не годится. Мне надо от нее избавиться. Я собираюсь это сделать в любом случае. Каждая из нас вложила в дело по три тысячи долларов, только-то. Всего шесть тысяч. Соглашение, которого я достигла с Уолтом, дает мне лишь такую же сумму примерно. Я собиралась погасить долг за этот дом, но лучше, пожалуй, поступлю иначе: выкуплю долю Зои и перепишу весь офис на себя. Тогда ты сможешь принять на себя руководство и делать все, что только пожелаешь. Может, мне удастся договориться с банком и получить кредит, которого бы хватило на то, чтобы ты закупил портативные машинки. Или, если не захочешь, вложишь его во что-то другое, что сам выберешь.
Он молчал, не веря своим ушам.
– А я хочу умыть руки и никак больше не соприкасаться с бизнесом, – сказала она.
– Понимаю, – негромко проговорил он.
– Я не создана для таких беспощадных занятий, как бизнес. Я хочу оставаться дома и быть с Тэффи. У меня есть женщина, которая приходит сюда около двух, прибирается в доме, а потом отправляется за Тэффи, приводит ее и остается с ней, пока к шести вечера не вернусь я. Это она заботилась и о доме, и о Тэффи, когда я была в Мехико. Уолт сейчас в Юте, в Солт-Лейк-Сити. Он там уже около года.
– Ясно, – сказал он.
– Ты справишься с этим? – спросила она. – С руководством фирмой?
– Полагаю, да, – сказал он.
– Теперь насчет того, как я предполагаю тебе платить. Мы с Зоей выкраивали для себя два оклада. Ты же сможешь получать ровно половину прибыли. Не оклад, но ровно пятьдесят процентов всех доходов. Как тебе это? Столько же, сколько и я, и при этом тебе не надо беспокоиться ни о каких вложениях.
– Это неправильно, – сказал он.
– Почему?
– Несправедливо по отношению к тебе.
Полным страдания голосом она сказала:
– Мне просто необходимо, чтобы кто-нибудь мне помог. – Она отодвинулась от него и плотно обхватила себя руками за плечи. – Мне надо на кого-то положиться. У меня нет больше Уолта – раньше я полагалась на него. Он занят в бизнесе с гальванизированными трубами. Все мое время должно принадлежать Тэффи, вот в чем все дело. Это надо учитывать в первую очередь. Я не знаю, сколько ты сейчас зарабатываешь… наверное, больше. Но если ты умен, то сможешь все себе возместить. Согласен? Заведение маленькое, но расположено в удачном месте.
– Так оно и есть, – согласился он.
Внезапно она повернулась к нему лицом.
– Брюс, – сиплым, чуть не плачущим голосом сказала она, – прошлой ночью я лежала без сна и все думала о тебе. Я знала, что ты приедешь. Когда сидела на заднем дворе, то надеялась, что ты вот-вот появишься. Ждала все утро. Я знала, что тебе… – Она взмахнула рукой. – Надо было закончить то дело. Вот почему я не поехала в офис, а осталась дома. Мы с Зоей едва уживаемся; я не хочу, чтобы она хоть что-нибудь узнала об этом, прежде чем все будет улажено и мне останется только подойти к ней, посмотреть ей прямо в лицо и сказать, что я хочу выкупить ее долю. Это часть нашего юридического контракта. Мы оговорили это, когда стали партнершами. Мне страшно сообщать ей об этом… мы же с ней дружим много лет. Мы вместе жили в Монтарио, когда я преподавала в школе Хобарта.
Наверное, Зоя была одной из тех женщин, что арендовали с ней дом, подумал он.
– Послушай, Брюс, – сказала она мучительно серьезным тоном. – Я хочу быть с тобой совершенно честной. Мне действительно не справиться со всем этим. Никакого содержания от Уолта я не получила. Его вообще нет в этом штате. Он будет каждый месяц присылать деньги, но только для Тэффи. И на многое рассчитывать не приходится. У меня ровно четыре тысячи долларов, это моя доля из того, что мы имели, плюс этот дом. Уолт забрал машину. Я получила кое-какую мебель, но этого мало. Я в самом деле на грани отчаяния. Устраиваться на работу я больше не стану: сыта этим по горло. Покончила с учительством, как только вышла замуж. Я скорее сойду в могилу, чем снова стану преподавать – или работать где-нибудь секретаршей, машинисткой или делопроизводительницей. До этого я не унижусь. Лучше уж я отдам Тэффи Уолту, а сама…
Она осеклась. Раскачиваясь взад-вперед и обхватывая себя руками, сказала:
– Мне ужасно одиноко. Большинство наших друзей отвернулись от меня, потому что думают, будто это я виновата в нашем с Уолтом разрыве. Ты видел этот народец у Пег. Они – просто кучка…
– Клерков, – подсказал он.
– Точно.
– В маленьких городках по-другому не бывает, – заметил он.
– Может, вот что мне следует сделать. Уехать отсюда и поселиться в Рино. Или отправиться на Восточное побережье. Но у меня на руках этот чертов печатно-копировальный бизнес. Брюс… – Сьюзан повысила голос. – Я должна добиться, чтобы он приносил прибыль. – Она подалась к нему. – Готова поспорить, что если ты станешь им заниматься, он будет приносить прибыль. Знаю, что будет. Если бы ты не приехал, я бы сама добралась до Рино на «Грейхаунде» и нашла бы тебя. Я даже позвонила и выяснила, когда отправляются автобусы. Сейчас тебе покажу.
Пронесясь мимо него, она исчезла из кухни. Почти тотчас вернулась, размахивая сложенным листом бумаги, на котором карандашом нацарапала расписание автобусных рейсов.
– Мне надо это обмозговать, – сказал он, думая о своей работе в БПЗ, о квартире в Рино, о своих тамошних друзьях, о своем боссе Эде фон Шарфе, от которого он зависел, обо всем, что он для себя намечал.
Но, подумал он, я смог бы добиться, чтобы это дело приносило прибыль. Смог бы им управлять. Моя собственная точка розничной торговли, мой собственный бизнес. Некому указывать мне, что именно делать. У меня были бы развязаны руки. Вложить в работу весь мой талант и опыт…
– Звучит заманчиво, – признал он.
– Знаешь, когда нам приходится заказывать товары для Рождества? – спросила она.
– Осенью? – предположил он.
– В августе, – сказала она с обидой в голосе. – Я бы хотела, чтобы к тому времени ты уже был в деле и полностью в курсе.
Он кивнул. А потом взял открывалку и откупорил вторую бутылку пива, вслед за чем нашел на полке сушилки высокий стакан и наполнил его. Сьюзан наблюдала за его действиями с отсутствующим видом.
– Держи, – сказал Брюс, протягивая ей стакан. – Чтобы вроде как отпраздновать, – добавил он, чувствуя себя косноязычным и неуклюжим.
– Ой, нет, спасибо, – сказала она. – Слишком рано. Да и со штопаньем мне надо закончить.
Она двинулась к выходу, а когда он за ней последовал, то обнаружил, что она опять сидит над чековой книжкой с авторучкой в руке, что-то пишет и хмурится.
– Думаю, мы договорились, – сказал Брюс, ошеломленный собственными словами, но осознавая, что, каким бы невероятным это ни было, он, в сущности, сообщил ей, что принимает ее предложение.
– Слава богу, – пылко сказала она, приостанавливая свою писанину. – Ты мне действительно нужен, Брюс. – После чего снова принялась заполнять чеки.
Потягивая пиво, он стоял в прохладной гостиной.
4
Никто не отозвался. Он позвонил снова.
Откуда-то из дома слышалось радио, настроенное на программу танцевальной музыки. Он еще позвонил и подождал, а потом спустился на дорожку, обошел дом и через открытую калитку проник на задний двор.
Сначала сад показался пустым. Он двинулся было обратно, а потом увидел Сьюзан Фейн, которая не двигалась и потому сливалась с окружением. Она сидела на задней ступеньке, держа на коленях какую-то яркую одежду, – очевидно, штопала или шила, потому что рядом с ней на ступеньке лежали ножницы и множество катушек с нитками. На коленях же у нее были детские носки. И теперь он заметил разбросанные по саду игрушки, заржавевшую металлическую лошадку, кубики, принадлежности каких-то игр. На Сьюзан была белая блузка с оборочками и короткими рукавами и широкая, длинная юбка, не глаженная, в складках, из какого-то тонкого материала, полоскавшаяся вокруг ее лодыжек при каждом дуновении ветра. Ее руки и ноги казались необычайно белыми. Она была босая, но он заметил рядом пару полотняных туфель, которые она сбросила.
Если она и штопала носки, то сейчас явно оставила это занятие. Она наклонилась, и один красный носочек обвивал ее правую ладонь и запястье. На указательном пальце ее левой руки поблескивал наперсток. Но ни иглы, ни нитки видно не было.
– Где же ваша иголка с ниткой? – спросил он.
Сьюзан подняла голову.
– Что? – медленно произнесла она, щурясь, чтобы разглядеть, кто спрашивает. Ее движения были такими вялыми, словно она готова была вот-вот уснуть. – А, это вы. – Наклонившись, она пошарила пальцами возле своих ступней. – Я ее уронила, – сказала она.
Когда он приблизился, она уже нашла иголку и возобновила штопанье. Яркий свет заставлял ее щуриться, лоб избороздили складки, а глаза, устремленные на ослепительно-яркий носок, были едва ли не закрыты.
– Привез вам кучу всяких бумаг, – сказал он, удерживая в равновесии всю кипу.
Она снова подняла голову.
– Из вашего офиса, – пояснил он, протягивая ей свой груз.
– Это вам миссис де Лима дала? – спросила Сьюзан.
– Женщина, которая там была, – сказал он. – Среднего возраста, с каштановыми волосами.
– Я сказала ей, что плохо себя чувствую, – сказала Сьюзан. – А мне просто необходимо было выйти на работу. За этот месяц я была там один день.
– Раз плохо себя чувствуете, то и не езжайте, – сказал он.
– Я нормально себя чувствую, – возразила она. – Просто не могу себя заставить. Это так уныло… Ну, не создана я, чтобы заниматься бизнесом! Я была учительницей в школе.
При этих словах он кивнул.
Сьюзан вздохнула.
– Несите их в дом. Чеки и почту. А что это за большой пакет?
– Рукопись. – Он подробно изложил ей все, что просила передать миссис де Лима.
Сьюзан отложила кучу носков и поднялась на ноги.
– Понятно, чего она хочет: чтобы я печатала дома. Знает, что у меня здесь есть электрический «Ундервуд». Наверное, придется. Не следовало мне заставлять ее делать всю работу за себя… последний месяц она была так ко мне добра. Проходите. Простите, что я такая медлительная. Я сегодня ни на чем не могу сосредоточиться.
Она зашла в дом, и Брюс последовал за ней.
Войдя с заднего крыльца и оказавшись среди тазов для стирки и полок для белья, он сразу ощутил прохладу. Сьюзан уже прошла в выкрашенную желтым, ярко декорированную кухню, откуда по коридору проследовала в гостиную, выходившую на фасад. Когда он ее догнал, то обнаружил, что она расположилась в глубоком старомодном кресле, положив руки на подлокотники, обтянутые темной ворсистой тканью, откинув голову и не сводя глаз с потолка.
Выгрузив бумаги на стол, он сказал:
– Я удивился, когда она дала мне все эти документы.
– Почему? – спросила Сьюзан, закрывая глаза.
– Она же меня не знает.
– Бедная Зоя, – сказала Сьюзан. – Она не в себе. Всем готова поверить. Ничуть не лучше меня. Ни у одной из нас нет никакого делового чутья. Не знаю, как только мы за это взялись.
– Все-таки вы зарабатываете себе на жизнь, – сказал он.
– Нет, – сказала она. – Мы не зарабатываем себе на жизнь. Брюс? Так же тебя зовут? Меня именно то и угнетает, что сейчас я действительно должна иметь источник доходов. А это все никакого дохода не приносит.
– А чьи это игрушки, что я видел на заднем дворе? – спросил он.
– Тэффи, – сказала она. – Моей дочери. Она ходит в школу. Во второй класс.
В этот миг у него возникло побуждение сказать ей, что она была его учительницей. Это чуть было не сорвалось у него с языка; он так и этак повертел в уме несколько слов, но потом неожиданно сказал:
– Раз уж ты учительница, то почему бы тебе не обучать ее дома? По мне, лучшего и быть не может.
– Все дело в коллективе, – сказала Сьюзан. – Ребенка нужно готовить к жизни в коллективе. Кофе хочешь?
Она поднялась с кресла и двинулась к выходу.
– Нет, спасибо, – пробормотал он. Побуждение миновало, и, странным образом, вместе с ним исчезло и всякое намерение рассказывать ей о прошлом. Может, он так никогда ей об этом и не скажет, эта тема закрыта раз и навсегда. Он помнил ее, молодую учительницу, встретившую их одним прекрасным утром, когда они вошли в свой класс.
В те дни, прикинул он, ей, вероятно, было двадцать три или двадцать четыре. Господи, пронеслось у него в голове. Столько же, сколько сейчас мне.
Думая об этом, он пытался представить ее такой, какой она была тогда на самом деле, а не такой, какой рисовалась ему, когда он был учеником пятого класса, мальком одиннадцати лет от роду. Образ оказывался размытым, как, наверное, тому и следовало быть. Он мог закрыть глаза и вообразить себе разных дружков того времени: Тейта Толстогубика, Бада МакВея, Эрла Смита, Луиса Селкирка, пацана из многоквартирного дома по другую сторону улицы, который как-то раз отмутузил его на виду у всех, девчонку, сидевшую в классе через проход от него (у нее были длинные черные волосы, и Джин Скэнлен по его просьбе написал ей однажды записку, которую перехватила старая миссис Джэффи, но – слава богу – не смогла разобрать). Все это по-прежнему оставалось для него видимым, но когда он думал о ней, о мисс Рубен, то видел только женщину с замкнутым лицом, сердитыми глазами и бледными кривящимися губами, одетую в голубой костюм с огромными пуговицами, похожими на медали, что крепятся на горлышки бутылок с шампанским, только белыми. И вспоминал о необузданной властности ее голоса, особенно на игровой площадке во время перемен; она стояла, надзирая за ними, на крыльце у входа в школу, накинув на плечи теплое пальто.
В Айдахо она приехала из Флориды и к холоду была непривычна. Зимой и в первые месяцы весны она все дрожала и жаловалась, даже им, и лицо у нее было осунувшимся и измученным, а губы втянуты так, что их почти не было видно. В классе она постоянно рассказывала о Флориде, о том, какой там чудесный климат, о лимонах и апельсинах, о пляжах. Они все ее слушали. Обязаны были слушать.
Он боялся ее с самого первого дня. Все они видели, что перед ними – жесткая, напористая молодая женщина, в которой бурлят силы и которая совершенно несхожа с престарелой миссис Джэффи, – та была больна и однажды посреди урока спустилась к медсестре, чтобы никогда больше не вернуться в класс. Несколько месяцев до этого миссис Джэффи сетовала на слабость и жар. Когда она вышла из класса, дети начали вопить и швыряться ластиками. Им было очень весело, пока не появился директор и не утихомирил их. А потом, через несколько дней, они вошли в свой класс и увидели мисс Рубен.
В начальной школе имени Гаррета О. Хобарта миссис Джэффи была самой старой учительницей, и все остальные учителя не могли тягаться с ней в возрасте. В любом случае она собиралась оставить работу по окончании полугодия. Ей было шестьдесят восемь. По словам мистера Хиллингса, директора, она преподавала в их школе с момента ее открытия, состоявшегося сорок один год назад, в 1904 году.
Он-то, Скип Стивенс, при миссис Джэффи как сыр в масле катался. В сущности, это она поспособствовала тому, чтобы его избрали старостой, что облекало его почетным правом выступать на школьных собраниях от имени их класса, а также определять сроки поливки классного огорода на заднем дворе школы. В то время он был крупным и крепким парнишкой, веснушчатым и рыжеволосым, задававшим жару в игре в кикбол на переменах, первым и в кафетерии во время ленча, и на игровом поле.
Теперь, оглядываясь назад, Брюс понимал, что был задирой и хулиганом. Поскольку он перевешивал всех остальных пацанов в своем классе, это было естественной ролью, и вины он не чувствовал. Кому-то же надо выступать задирой, в таком-то возрасте.
Миссис Джэффи в последние свои месяцы стала слишком нестойкой и ненаблюдательной, чтобы кого-нибудь допекать. К тому времени как она оставила их и спустилась к медсестре, весь класс давно уже был в его власти. Однажды он устроил пожар в раздевалке. А как-то раз, когда миссис Джэффи вышла в учительскую умывальню, он вывалил ей на стол все содержимое корзины для бумаг.
Сьюзан, вернувшись из кухни с алюминиевой кофеваркой в руке, сказала:
– Брюс, ты ведь на машине? У меня молока нет. Не знаю, смогу ли уговорить тебя привезти пакет молока. Секундочку. – Она поставила кофеварку на стол, подошла к дивану и взяла свою сумочку. Протягивая ему пятьдесят центов, сказала: – Гастроном здесь в четырех кварталах, на углу. Да, а как с твоим автомобильным воском? Решил этот вопрос?
– Да, – сказал он. – Дело закрыто.
Он не взял у нее пятидесятицентовую монету. Но направился к входной двери.
– А когда тебе надо отправляться в Рино?
– Сегодня вечером, – сказал он.
– Славно, – сказала она. – Значит, тебе не надо выезжать прямо сейчас.
– Я мигом, – сказал он, открывая дверь и выходя на крыльцо.
Отъезжая от ее дома, он недоумевал, почему не противится этому. Мальчик на посылках, подумал он. Но, значит, он хоть что-то может для нее сделать.
Это ему было приятно.
«В самом деле? – спросил он себя. – Почему мне хочется хоть чем-то ей услужить? Женщине, которой я боялся… молодой учительнице, которая кричала на меня, унижала меня перед всем классом. Может, – подумал он, – я снова вступаю с ней в отношения прежнего типа. Повиновение. Рабство. Неравенство детей и взрослых…»
Но он отнюдь не чувствовал себя связанным, вынужденным исполнять ее приказания. Он получал от этого удовольствие: ведя свой «Меркурий» и высматривая гастроном, он ощущал себя значительным. Полезным. На него полагались.
Вернувшись в дом с пакетом молока, он обнаружил ее в гостиной. Достав авторучку, она подписывала чеки, и лицо у нее при этом было мрачным, с плотно сжатыми губами. Это выражение лица прекрасно сохранилось у него в памяти: жесткое, яростное неприятие. Лоб пересекали складки. На плечи она набросила напоминающую шаль кофту, не застегнутую, – просторную старушечью розовую кофту, для тепла. Ему тоже показалось, что в гостиной довольно прохладно. Темно, тихо и никакого солнца. Пока его не было, она выключила радио: танцевальная музыка больше не играла. Без музыки дом казался более старым, серьезным и строгим. Она в этой кофте тоже выглядела старше. Кроме того, она обулась – не в те туфли, что он видел на заднем дворе, но в пару двухцветных кожаных туфель. Предварительно натянув белые хлопчатобумажные носки, подростковые.
– В твоем дисконтном доме продают пишущие машинки? – спросила она, не поднимая головы. – Или я уже об этом спрашивала?
Он отнес молоко на кухню. В дополнение к молочной картонке он купил пару бутылок пива «Лаки Лагер» и пакет крекеров с сырным вкусом.
– У нас есть несколько моделей портативных машинок, – сказал он. – А офисных и электрических мы не держим.
Подтолкнув к нему сложенный листок лоснящейся бумаги, она сказала:
– А вот об этом что ты думаешь?
Он прочел. Это была реклама портативной пишущей машинки, использующей новую карбоновую ленту.
– Заявляются к нам разные коммивояжеры, – продолжала Сьюзан. – Начинают загружать нас всем этим словоблудием… честное слово, точь-в-точь как розничных торговцев. Которым всучивают бог знает что.
– Надо сопротивляться, – сказал он.
– Мы продаем понемножку подержанные машинки. У нас просто не хватает денег, чтобы закупить портативные. Если бы нам выдали их на консигнацию… там говорится, сколько хотят за эту?
Брюс не обнаружил в рекламке никакой цены, ни оптовой, ни розничной.
– Нет, – сказал он.
– Спасибо, что привез молоко, – сказала она. Встала, закрыла чековую книжку, убрала авторучку и двинулась было к двери. Но потом остановилась прямо перед ним и очень близко, так что он почувствовал на своем лице ее дыхание. Впервые он осознал, что она гораздо ниже его ростом. Чтобы говорить с ним, стоя так близко, ей приходилось смотреть почти прямо вверх. Это придавало ей вид просительницы, она словно молила его о чем-то.
– Как мы можем получать какую-то прибыль, если у нас нет никакого начального капитала? Все, что нам удается, так это оплачивать счета за газ и электричество. Энергетическая компания штата буквально поедом нас ест. А бумага и копирка, которыми мы пользуемся, – мы, конечно, покупаем их в розницу. Но все-таки…
Стоя перед ним и изливая ему поток жалоб, она казалась не только маленькой, но еще и худенькой и замерзающей. Плечи ее под кофтой подались вперед, словно она дрожала. И она все время не сводила взгляда с его лица.
Ему никогда раньше не приходилось видеть ее так близко. Это разрушало его воспоминания о ней. Во-первых, он видел, что его давнее мнение о ней как о сильной женщине было ошибочным; силы в ней было не больше, чем в любой другой женщине, а он всегда признавал, что, в общем и целом, женщины являют собой создания нежные и даже в некотором смысле хрупкие. И ему казалось, что она тоже это осознает. Более того, она, несомненно, понимала это всегда. Она представлялась им жесткой и сильной, потому что они прежде всего сами были маленькими и, в дополнение к этому, она на них сердилась, а ведь это было ее работой – наводить на них ужас, придираться, производить впечатление. Вот почему школьное правление выбрало ее: им нужен был учитель, способный держать детей в руках. Вне работы она, наверно, была такой же даже тогда. Да, вспомнилось ему, позже, когда доставлял ей газету, я заглянул однажды внутрь их дома и заметил крошечные китайские чашечки на столе в гостиной. Она сервировала чай для своих подруг. Это совсем не соответствовало моему представлению о ней. Значит, это мое представление всегда было неверным.
Она отошла от него, ступая по ковру, и ее туфли не производили ни звука.
– Ох, – вздохнула она. – Поспорить готова, что ты привез гомогенизированное молоко. Надо было сказать тебе брать обычное, чтобы мы могли снять с него сливки.
Она открыла коричневый бумажный пакет и увидела пиво.
– Пиво?
– Жарко сегодня, – пояснил он с некоторой нервностью.
– А молоко ты все-таки привез обычное, – заметила она, вынимая картонку.
– Точно, – согласился он.
– Кофе будешь?
– Лучше пиво.
– Пиво не для меня. Никогда не пью пива.
Подойдя к сушилке, она нашла открывалку и откупорила бутылку. Налила полный стакан и протянула ему.
– Что ты думаешь о наших «Копировальных услугах»? – спросила она.
– Навскидку – очень милое заведение. Современное.
– Не мог бы ты вникнуть в наши дела и сказать мне, что надо делать? У тебя ведь явно куда больше опыта, чем у нас.
Застигнутый врасплох, он не нашелся, что сказать.
– Знаешь, чего я хочу? – сказала она. – Хочу, чтобы ты взял все в свои руки и управлял нашим заведением. Ты мог бы закупить партию портативных машинок. Тогда на Рождество, когда все остальные вокруг наживаются, и у нас было бы что продать. – Сузив глаза, она напряженно и страстно смотрела ему в лицо. – Я серьезно. Пока тебя не было, я только об этом и думала. Зоя вообще никуда не годится. Мне надо от нее избавиться. Я собираюсь это сделать в любом случае. Каждая из нас вложила в дело по три тысячи долларов, только-то. Всего шесть тысяч. Соглашение, которого я достигла с Уолтом, дает мне лишь такую же сумму примерно. Я собиралась погасить долг за этот дом, но лучше, пожалуй, поступлю иначе: выкуплю долю Зои и перепишу весь офис на себя. Тогда ты сможешь принять на себя руководство и делать все, что только пожелаешь. Может, мне удастся договориться с банком и получить кредит, которого бы хватило на то, чтобы ты закупил портативные машинки. Или, если не захочешь, вложишь его во что-то другое, что сам выберешь.
Он молчал, не веря своим ушам.
– А я хочу умыть руки и никак больше не соприкасаться с бизнесом, – сказала она.
– Понимаю, – негромко проговорил он.
– Я не создана для таких беспощадных занятий, как бизнес. Я хочу оставаться дома и быть с Тэффи. У меня есть женщина, которая приходит сюда около двух, прибирается в доме, а потом отправляется за Тэффи, приводит ее и остается с ней, пока к шести вечера не вернусь я. Это она заботилась и о доме, и о Тэффи, когда я была в Мехико. Уолт сейчас в Юте, в Солт-Лейк-Сити. Он там уже около года.
– Ясно, – сказал он.
– Ты справишься с этим? – спросила она. – С руководством фирмой?
– Полагаю, да, – сказал он.
– Теперь насчет того, как я предполагаю тебе платить. Мы с Зоей выкраивали для себя два оклада. Ты же сможешь получать ровно половину прибыли. Не оклад, но ровно пятьдесят процентов всех доходов. Как тебе это? Столько же, сколько и я, и при этом тебе не надо беспокоиться ни о каких вложениях.
– Это неправильно, – сказал он.
– Почему?
– Несправедливо по отношению к тебе.
Полным страдания голосом она сказала:
– Мне просто необходимо, чтобы кто-нибудь мне помог. – Она отодвинулась от него и плотно обхватила себя руками за плечи. – Мне надо на кого-то положиться. У меня нет больше Уолта – раньше я полагалась на него. Он занят в бизнесе с гальванизированными трубами. Все мое время должно принадлежать Тэффи, вот в чем все дело. Это надо учитывать в первую очередь. Я не знаю, сколько ты сейчас зарабатываешь… наверное, больше. Но если ты умен, то сможешь все себе возместить. Согласен? Заведение маленькое, но расположено в удачном месте.
– Так оно и есть, – согласился он.
Внезапно она повернулась к нему лицом.
– Брюс, – сиплым, чуть не плачущим голосом сказала она, – прошлой ночью я лежала без сна и все думала о тебе. Я знала, что ты приедешь. Когда сидела на заднем дворе, то надеялась, что ты вот-вот появишься. Ждала все утро. Я знала, что тебе… – Она взмахнула рукой. – Надо было закончить то дело. Вот почему я не поехала в офис, а осталась дома. Мы с Зоей едва уживаемся; я не хочу, чтобы она хоть что-нибудь узнала об этом, прежде чем все будет улажено и мне останется только подойти к ней, посмотреть ей прямо в лицо и сказать, что я хочу выкупить ее долю. Это часть нашего юридического контракта. Мы оговорили это, когда стали партнершами. Мне страшно сообщать ей об этом… мы же с ней дружим много лет. Мы вместе жили в Монтарио, когда я преподавала в школе Хобарта.
Наверное, Зоя была одной из тех женщин, что арендовали с ней дом, подумал он.
– Послушай, Брюс, – сказала она мучительно серьезным тоном. – Я хочу быть с тобой совершенно честной. Мне действительно не справиться со всем этим. Никакого содержания от Уолта я не получила. Его вообще нет в этом штате. Он будет каждый месяц присылать деньги, но только для Тэффи. И на многое рассчитывать не приходится. У меня ровно четыре тысячи долларов, это моя доля из того, что мы имели, плюс этот дом. Уолт забрал машину. Я получила кое-какую мебель, но этого мало. Я в самом деле на грани отчаяния. Устраиваться на работу я больше не стану: сыта этим по горло. Покончила с учительством, как только вышла замуж. Я скорее сойду в могилу, чем снова стану преподавать – или работать где-нибудь секретаршей, машинисткой или делопроизводительницей. До этого я не унижусь. Лучше уж я отдам Тэффи Уолту, а сама…
Она осеклась. Раскачиваясь взад-вперед и обхватывая себя руками, сказала:
– Мне ужасно одиноко. Большинство наших друзей отвернулись от меня, потому что думают, будто это я виновата в нашем с Уолтом разрыве. Ты видел этот народец у Пег. Они – просто кучка…
– Клерков, – подсказал он.
– Точно.
– В маленьких городках по-другому не бывает, – заметил он.
– Может, вот что мне следует сделать. Уехать отсюда и поселиться в Рино. Или отправиться на Восточное побережье. Но у меня на руках этот чертов печатно-копировальный бизнес. Брюс… – Сьюзан повысила голос. – Я должна добиться, чтобы он приносил прибыль. – Она подалась к нему. – Готова поспорить, что если ты станешь им заниматься, он будет приносить прибыль. Знаю, что будет. Если бы ты не приехал, я бы сама добралась до Рино на «Грейхаунде» и нашла бы тебя. Я даже позвонила и выяснила, когда отправляются автобусы. Сейчас тебе покажу.
Пронесясь мимо него, она исчезла из кухни. Почти тотчас вернулась, размахивая сложенным листом бумаги, на котором карандашом нацарапала расписание автобусных рейсов.
– Мне надо это обмозговать, – сказал он, думая о своей работе в БПЗ, о квартире в Рино, о своих тамошних друзьях, о своем боссе Эде фон Шарфе, от которого он зависел, обо всем, что он для себя намечал.
Но, подумал он, я смог бы добиться, чтобы это дело приносило прибыль. Смог бы им управлять. Моя собственная точка розничной торговли, мой собственный бизнес. Некому указывать мне, что именно делать. У меня были бы развязаны руки. Вложить в работу весь мой талант и опыт…
– Звучит заманчиво, – признал он.
– Знаешь, когда нам приходится заказывать товары для Рождества? – спросила она.
– Осенью? – предположил он.
– В августе, – сказала она с обидой в голосе. – Я бы хотела, чтобы к тому времени ты уже был в деле и полностью в курсе.
Он кивнул. А потом взял открывалку и откупорил вторую бутылку пива, вслед за чем нашел на полке сушилки высокий стакан и наполнил его. Сьюзан наблюдала за его действиями с отсутствующим видом.
– Держи, – сказал Брюс, протягивая ей стакан. – Чтобы вроде как отпраздновать, – добавил он, чувствуя себя косноязычным и неуклюжим.
– Ой, нет, спасибо, – сказала она. – Слишком рано. Да и со штопаньем мне надо закончить.
Она двинулась к выходу, а когда он за ней последовал, то обнаружил, что она опять сидит над чековой книжкой с авторучкой в руке, что-то пишет и хмурится.
– Думаю, мы договорились, – сказал Брюс, ошеломленный собственными словами, но осознавая, что, каким бы невероятным это ни было, он, в сущности, сообщил ей, что принимает ее предложение.
– Слава богу, – пылко сказала она, приостанавливая свою писанину. – Ты мне действительно нужен, Брюс. – После чего снова принялась заполнять чеки.
Потягивая пиво, он стоял в прохладной гостиной.
4
Вернувшись в Рино с грузом автомобильного воска, он поехал прямиком в Бюро потребительских закупок, где стал искать своего босса, Эда фон Шарфа. Нашел его на складе в задней части здания – тот сидел на коробке с «Попсиклом» в руке, а на полу перед ним лежала инвентарная ведомость. При галстуке, облаченный в жилетку, брюки из ткани с рисунком «елочкой» и черные полуботинки, босс занимался инвентаризацией и перетасовкой коробок с электрическими миксерами. Его черные волосы были испещрены пылью с коричневых картонных коробок, и это придавало ему неординарный вид.
– В Монтарио произошло нечто непредвиденное, – сказал Брюс. – Мне надо туда вернуться. Если я не смогу получить отпуск за свой счет на неограниченный срок, то, полагаю, мне придется уволиться. – Свою легенду он придумал еще в пути. – Заболел мой отец, – продолжил он, зная, что его наниматели вряд ли смогут возразить против такой причины. – Мне надо будет пробыть там неопределенное время.
Они препирались полтора часа. Потом поднялись на второй этаж и обсудили это с обоими братьями Парети, которым принадлежало БПЗ. В конце концов Парети выписали ему двухнедельный расчетный чек, обменялись с ним рукопожатиями и сказали, что он свободен и может ехать.
Его босс прошел с ним до машины, мрачный и обескураженный.
– Чертовская неожиданность, – сказал он, когда Брюс отцепил от своего «Меркурия» трейлер с грузом автомобильного воска. – Будь на связи. Идет?
Он похлопал Брюса по спине, пожелал ему и его семье удачи, а затем вернулся в здание БПЗ.
Испытывая сильнейшее чувство вины, Брюс поехал по направлению к дому, в котором снимал квартиру. Но, по крайней мере, он обеспечил себе возможность вернуться на старую работу – на тот случай, если дело с офисом Сьюзан не выгорит. Это было не более чем практично.
Изложив свою легенду квартирохозяйке, он поднялся к себе, достал чемодан и начал паковаться. К заходу солнца он вынес все свои вещи к «Меркурию», загрузил их туда, где всего несколько часов назад находились коробки с воском, а затем вернул миссис О’Нил ключ от квартиры. Та тоже пожелала ему удачи, поднявшись из-за обеденного стола, чтобы проводить его до коридора.
– В Монтарио произошло нечто непредвиденное, – сказал Брюс. – Мне надо туда вернуться. Если я не смогу получить отпуск за свой счет на неограниченный срок, то, полагаю, мне придется уволиться. – Свою легенду он придумал еще в пути. – Заболел мой отец, – продолжил он, зная, что его наниматели вряд ли смогут возразить против такой причины. – Мне надо будет пробыть там неопределенное время.
Они препирались полтора часа. Потом поднялись на второй этаж и обсудили это с обоими братьями Парети, которым принадлежало БПЗ. В конце концов Парети выписали ему двухнедельный расчетный чек, обменялись с ним рукопожатиями и сказали, что он свободен и может ехать.
Его босс прошел с ним до машины, мрачный и обескураженный.
– Чертовская неожиданность, – сказал он, когда Брюс отцепил от своего «Меркурия» трейлер с грузом автомобильного воска. – Будь на связи. Идет?
Он похлопал Брюса по спине, пожелал ему и его семье удачи, а затем вернулся в здание БПЗ.
Испытывая сильнейшее чувство вины, Брюс поехал по направлению к дому, в котором снимал квартиру. Но, по крайней мере, он обеспечил себе возможность вернуться на старую работу – на тот случай, если дело с офисом Сьюзан не выгорит. Это было не более чем практично.
Изложив свою легенду квартирохозяйке, он поднялся к себе, достал чемодан и начал паковаться. К заходу солнца он вынес все свои вещи к «Меркурию», загрузил их туда, где всего несколько часов назад находились коробки с воском, а затем вернул миссис О’Нил ключ от квартиры. Та тоже пожелала ему удачи, поднявшись из-за обеденного стола, чтобы проводить его до коридора.