Дик Филип Кинред. Кукла по имени «Жизнь»

   На мгновение я застыл, соображая, что делать. Потом повернулся и потащился в комнату, не найдя подходящих слов для маленькой мерзавки.
   «Боже мой, — думал я, — рядом с ней железяка-Стентон — само дружелюбие и сердечность».
   И все же, невзирая на колючую холодность слов и отчужденный взгляд, Прис вряд ли меня ненавидела. Скорее всего, она сама не поняла, что наговорила гадостей — просто-напросто выпалила первое, пришедшее на ум, и снова занялась своим делом. С ее точки зрения ничего не случилось. Если б Прис действительно невзлюбила меня… Но могла ли она? Была ли на это способна? Ха! Способна! Думаю, такое словечко к ней вообще вряд ли применимо. Будет лучше, если я запру дверь спальни. Какой-нибудь святоша по глупости душевной, может, и решил бы: «Прис меня невзлюбила». Но только не я! Быть прирезанным в кровати просто потому, что я неинтересен, потому, что чокнутой девке надо закончить работу? Нет уж. Не желаю быть разновидностью неудобства, раздражающей помехой для припадочной.
   Я прикидывал так и эдак и решил, что Прис, должно быть, видит лишь внешнюю сущность людей, небогатую содержанием. Наверное, она судит о них лишь с точки зрения пациентки психбольницы. Способ рассуждения прост, как грабли: «Станут меня принуждать или не. станут». Погруженный в невеселые раздумья, я лежал, одно ухо прижимая к подушке, а другое — прикрыв рукой, одуревая от несмолкающей какофонии звуков колющегося кафеля, уходящей в бесконечность.
   Теперь понятно, почему они с Сэмом Берроузом так быстро снюхались. Одного поля ягоды, или, вернее, одного болота жабы. Я видел его в телешоу, а теперь вновь лицезрел на обложке журнала… У меня родился фантазм, замысловатый глюк: мозг Берроуза, бритый свод его черепа отсечен, а затем искусно заменен некой сервосистемой или контуром с обратной связью. И все это — с дистанционным управлением. Или же оно управлялось КЕМ-ТО, сидящим наверху, у контрольного пульта, конвульсивно щелкающим выключателями…
   Кстати, об электронике. Просто удивительно, как могла придурковатая девчушка создать чуть ли не самое привлекательное электронное устройство? А вдруг где-нибудь на уровне подсознания она полностью ощущает свою ущербность, понимает, что внутри нее существует крупный недостаток — мертвая точка пустоты. И пытается его компенсировать…
   На следующее утро мы с Мори завтракали в маленьком кафе недалеко от здания САСА. Только мы уселись друг против друга поперек этой забегаловки, я решил утрясти ряд вопросов:
   — Скажи-ка мне, приятель, насколько больна твоя дочь в данный момент? Если Прис все еще под опекой психслужбы, то она должна быть…
   — Такое состояние, как у нее, — неизлечимо, — ответствовал Мори, потягивая апельсиновый сок. — Это тянется всю жизнь. Болезнь может регрессировать, но может и усиливаться, переходя в более сложные стадии.
   — А что, если они прогонят ее по тесту Бенджамена? Она попадет под закон Макхестона?
   Мори покачал головой:
   — Теперь они используют прибамбасы русских — тест Выгодского — Лурье с цветными кубиками. Ты даже не представляешь себе, как рано у девочки всплыла эта гадость. Можно сказать, что, покинув материнское лоно, она покинула и «норму».
   — В школе я тоже проходил тест Бенджамена, — заметил я. — Тогда всех скопом загоняли тестироваться. Без обследования — никуда.
   — Все правильно, — продолжил Мори, — если сделать вывод из того, что мне наговорили в клинике, то получается, будто сейчас ее нельзя считать шизофреничкой. Дурь крутилась у нее в голове где-то на протяжении трех лет. Им удалось привести ее в состояние, какое было у Прис примерно в двенадцать лет. А это уже не шиза. Значит, она не попадает под закон Макхестона — следовательно, может преспокойно разгуливать на свободе.
   — Выходит, у нее невроз.
   — Нет, они назвали это нетипичным или же латентным развитием. В сущности, пограничное психозу состояние. Оно может поплыть или в сторону невроза с навязчивой идеей, или же расцвести пышным цветом глубокого маразма, что и случилось с Прис на третий год в школе.
   За завтраком Мори прочитал мне обширную лекцию по теории и практике треснутых мозгов, прямо как яйцеголовый из психушки. Сначала, мол, Прис росла замкнутой, ни черта из нее было не вытащить — специалисты называют таких детей «закапсулированными» или интровертными. У Прис сплошь и рядом были одни секреты и тайны — личный дневник, личные укромные местечки в саду. В девять лет у нее появились ночные страхи. К десяти годам они превратились в настоящие фобии, и девочка большую часть ночи бродила по дому. В одиннадцать Прис увлеклась наукой: приобрела химический набор и после уроков только им и играла. У нее совсем не было друзей, да и не похоже, что она в них нуждалась.
   Подлинный кошмар начался в школе. Прис боялась входить в большие общественные помещения. Например, классные комнаты. Даже автобус внушал ей ужас. Когда со скрежетом закрывались дверцы, ей начинало казаться, что она задыхается. А еще Прис не могла есть на людях. Даже если один-единственный человек смотрел на нее, этого было достаточно. Она пряталась где-нибудь в укромном месте, как дикое животное, и там съедала свой обед. В то же время она стала преувеличенно аккуратной: каждая вещь должна была находиться в строго отведенном месте. Целыми днями девчонка без устали буквально вылизывала дом и мыла руки по десять раз на дню.
   — Помню, — рассказывал Мори, — как ужасно она растолстела. Когда ты впервые увидел ее, Прис увлеклась всякими диетами, морила себя голодом, чтоб только сбросить вес. И отчаянно худела. Она даже сейчас никогда не ест больше одного блюда.
   — Ты все ведешь к тому, что, если б ни тест Бенджамена, ты так и не въехал бы, больна девчонка или нет?! — спросил я. — После всего, что ты мне тут накрутил?
   Он пожал плечами:
   — Мы лгали сами себе. Мы хотели верить, что у нее всего лишь невроз. Страхи, невротические ритуалы и все такое прочее… И верили, черт возьми!
   Больше всего Мори беспокоило то, что у дочери как-то незаметно пропало чувство юмора. Когда-то она была смешливой доброй глупышкой, а сейчас превратилась в ходячее подобие счетной машины. Когда-то она любила животных и возилась с ними, а после лечения в Канзас-Сити резко невзлюбила кошек и собак. Единственное, что осталось без видимых изменений — ее увлечение химией. Мори был доволен. Ведь Прис хоть как-то сумела приобрести профессию.
   — Ну а что же амбулаторная терапия? Она ей помогает сейчас?
   — Она не позволяет Прис скатиться обратно. Однако есть вещи уже необратимые. Прис все время балансирует на грани полного депресняка. И слишком часто моет руки. Девочка продолжает оставаться сверхточной и замкнутой. Могу сказать тебе, как они это называют: шизоидный тип личности. Я видел результаты теста, который проводил доктор Хорстовски. — Тут Мори немного помолчал, потом продолжил: — У него она проходит амбулаторный курс лечения. Кажется, он неплохой врач, имеет частную практику, поэтому нам это влетает в копеечку.
   — Множество народа тратится теперь на лекарей, — заметил я. — Если верить телевидению, ты не один такой. Просто наваждение какое-то! Получается, каждый четвертый человек отмотал срок в дурке?!
   — Подожди ты со статистикой! Я имею в виду не федеральное лечение, ведь оно бесплатное. Речь идет про амбулаторное наблюдение. Это ведь идея Прис, не моя — вернуться домой из клиники. Я полагал, что девочка погостит дома и вернется, однако она с ходу впряглась в работу по моделированию Стентона. А вечерами шурует с мозаикой в ванной. Девчонка постоянно в действии. Откуда только силы берутся…
   Я вздохнул:
   — Как вспомнишь, сколько знакомых уже угодили в психушку, волосы на голове начинают шевелиться. Моя тетя Гретхен лежит сейчас в «Гарри Стек Салливан клиник», в Сан-Диего. Мой кузен Лео Роггис тоже залетел. Учитель английского в средней школе, старина Хаскинс — оставил мозги в пиццерии. Бедолага-итальянец, живший на нашей улице, Джордж Оливьери — он ведь даже пенсию не успел себе пробить. Помню своего армейского дружка, Арта Боулза — крыша у него съехала капитально, и его отправили в клинику Фромма — Райхманна в Рочестере, штат Нью-Йорк. Потом, Элис Джонсон. Однокурсница из колледжа. Торчит сейчас в клинике имени Сэмюэля Андерсона, в Третьей зоне, в Батон-Руж. Парень, с которым я начинал работать, Эд Йетс — теперь законченный параноик. А Уолдо Денджерфилд, еще один мой приятель? Глория Мильштейн, давняя подружка, с такими сиськами, что любой мужик из штанов выпрыгнет?.. Бог знает, где она сейчас. Ее повязали, когда она хотела устроиться машинисткой и проходила психотест для персонала. Налетела федеральная служба, прихватила — и пиши пропало. А ведь она была клевой телкой… И Мардж Моррисон, еще одна моя знакомая: у нее гебефрения. Правда, она-то, по-моему, сумела выкарабкаться. Даже открытку мне, помнится, прислала. А Боб Экере, товарищ по общаге? А Эдди Вейсс? Проклятье, всех и не перечислишь… Мори тяжело поднялся на ноги.
   — Давай лучше пойдем.
   Мы вместе вышли из кафе. Я спросил:
   — Ты знаком с Сэмом Берроузом?
   — Лично — нет. Но наслышан изрядно. Вот уж кто точно долбанутый! Ему глубоко плевать на всех. Если одна из его дамочек, — а это вообще отдельная история, — так вот, если одна из его дамочек сиганет из окна отеля, он будет биться об заклад, каким концом она хрястнется на асфальт: головой или задницей. Берроуз своего рода новая инкарнация одного из финансовых заправил былых времен. Для такого парня, как он, жизнь — азартная игра. Можно даже сказать, что я от него в восторге.
   — Прис тоже.
   — Да, она обожает его. Представляешь, она с ним встречалась! Они пытались заставить друг друга опустить глаза — это было круто! Он прямо-таки околдовал ее. Она потом недели две с трудом могла разговаривать.
   — Это случилось тогда, когда она искала работу? Мори кивнул.
   — Работу не получила, но зато побывала в святая святых. Льюис, этот парень способен раскопать лазейки к таким неограниченным возможностям, какие другой не сыщет и за миллион лет. Ты можешь как-нибудь заглянуть в «Фортуну»: месяцев десять назад они дали о нем большой материал.
   — Судя- по тому, что она мне рассказала, Прис устроила ему в тот день цирк по полной программе.
   — Она наплела ему, что представляет собой невероятную ценность, этакий непонятый гений. И Сэм Берроуз просто обязан, наконец, раскрыть ее талант. Девчонка нарисовала захватывающую картину своей карьеры у Сэма: головокружительный взлет и популярность чуть ли не на всю Вселенную. Короче говоря, она была в своем репертуаре. Прис сообщила ему, что она тоже человек азартный. И хотела бы рискнуть всем, чтобы попасть к Сэму. Что ты на это скажешь?
   — Ничего, — ответил я. Этого она мне не рассказывала. Немного помолчав, Мори проговорил:
   — Между прочим, симулакр — ее идея.
   Значит, это правда! Веселенькое известие заставило мой желудок исполнить что-то типа фокстрота. Гнусное, скажу вам, состояние…
   — А скопировать именно Стентона предложила она?
   — Нет. Тут уж я постарался. Ей хотелось, чтобы ОН был похож на Сэма Берроуза, Однако мы не располагали достаточным количеством данных, чтобы ввести их в управляющую монадную систему. Поэтому нам пришлось поштудировать справочники исторического плана. Я всегда интересовался Гражданской войной. Поэтому вопрос решился именно таким образом.
   — Понятно, — буркнул я.
   — У девчонки один Берроуз на уме. Ее психоаналитик называет такие вещи навязчивыми идеями.
   Мы отправились к офису «Ассоциации САСА».

Глава 4

   Когда мы вошли, как раз звонил мой брат Честер, чтобы напомнить, что мы оставили Стентона в гостиной, и просил забрать ЕГО оттуда.
   — Ладно, мы попытаемся выбраться к вам завтра, — пообещал я.
   Честер бубнил сердито:
   — ОНО сидит там же, где вы ЕГО оставили. Утром папа включил ЕГО на пару минут, чтобы послушать новости.
   — Какие еще новости?
   — Утренние известия, краткий обзор, как у Дэвида Бринкли. Вот оно, значит, как: пораскинув мозгами, мое семейство все-таки решило, что я прав и что, в конце концов, ЭТО — не личность, а машина.
   — Ну и что? — спросил я.
   — А ничего, — ответил Честер, — ОНО что-то там болтало о сверхъестественной дерзости командиров в походе.
   Когда я повесил трубку, Мори предложил:
   — Может, Прис заберет ЕГО оттуда?
   — А у нее есть машина?
   — Она может взять «ягуар». Кстати, тебе лучше поехать с ней — а вдруг твой папаша все-таки заинтересуется?
   Чуть попозже, днем, в конторе появилась Прис, и вскоре мы уже катили в Буаз.
   Сначала мы молчали. Прис вела машину. И вдруг говорит:
   — Нет ли у вас знакомых, кого бы заинтересовал Стентон?
   Спросила, а сама так и буравит меня взглядом.
   — Странный вопрос — конечно же нет.
   — Скажите правду: зачем вы поехали со мной? Впрочем, я и так знаю, у вас это на лбу написано! Если б от меня зависело, я не подпустила бы вас к Стентону ближе чем на сто ярдов! — Так как она продолжала пялиться на меня, я понял, что продолжение вивисекции следует.
   — Почему вы не женаты? — зашла с другого боку Прис.
   — Не знаю…
   — Вы что, гомик?
   — Черт возьми, нет!
   — Значит, девушка, за которой вы ухаживали, сочла вас уродом?
   Я лишь тяжело вздохнул.
   — Сколько вам лет?
   Этого было более чем достаточно, а учитывая ее генеральную линию поведения, мне приходилось быть настороже. Я промурлыкал:
   — Мммм…
   — Сорок?
   — Нет. Тридцать три.
   — Однако волосы у вас на висках седеют, и еще такие смешные редкие зубы. Торчат в разные стороны!
   Мне хотелось умереть.
   — Какова ваша первая реакция на Стентона?
   — Я подумал: до чего приятный пожилой джентльмен, — ответил я.
   — Вы лжете, не так ли?
   — Да!
   — О чем вы думали тогда?
   — Я думал: какой приятный пожилой джентльмен завернут в газеты!.
   Прис глубокомысленно заявила:
   — Вероятно, вы помешаны на пожилых мужчинах. Вот почему вашему мнению грош цена!
   — Послушай-ка, Прис, кое-кто соберется когда-нибудь с силами и вмажет тебе хорошенько по соплям! Поняла?
   — Все, что вы можете — это кое-как держать в узде свою агрессию, не так ли? Не потому ли, что вы считаете себя неудачником? Возможно, вы слишком строги к себе. Расскажите мне лучше о своих детских фантазиях. О чем мечтали, чего хотели добиться. И я скажу вам…
   — Никогда. Даже за миллион долларов!
   — Они постыдны, да? — Прис продолжала настойчиво изучать меня. Я тихо закипал. — Занимались ли вы всякими гадкими сексуальными штучками, как это описывают книги по психиатрии?
   Я почувствовал, что готов бежать без оглядки на край света.
   — Очевидно, я коснулась болезненной темы, — со спокойствием палача продолжала Прис. — Ну что вы, не стесняйтесь! Вы ведь больше так не делаете, правда? Хотя мне кажется, что вы все еще можете… Вы ведь не женаты, нормальные сексуальные отдушины для вас недоступны… — Она решила обдумать это, потом сказала: — Хотела бы я знать, чем в сексуальном плане занимается Сэм?
   — Сэм Фогель? Наш водитель? Он сейчас в Рино, штат Невада…
   — Нет. Сэм Берроуз.
   — Ты одержима, — вздохнул я. — Твои мысли, речи, возня с мозаикой, суета вокруг Стентона…
   — Симулакр прекрасен.
   — Что скажет о НЕМ твой психоаналитик?
   — Хорстовски? Он давно уже знает. И мнение свое высказал.
   — Интересно, что именно, — хмыкнул я. — Неужели он не отметил, что это попахивает самой настоящей манией?
   — Нет, он согласился, что я должна заниматься каким-нибудь творчеством. Когда я рассказала ему о Стентоне, он поздравил меня и выразил надежду, что ЭТО сработает.
   — Ты, наверное, наговорила ему там с три короба?
   — Нет, только правду.
   — О том, чтобы ПРОКРУТИТЬ ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ С ПОМОЩЬЮ РОБОТОВ?!
   — Да. Он похвалил оригинальность идеи.
   — Господи Иисусе! — воскликнул я. — Они все помешанные!
   — Все, — подтвердила Прис, неожиданно протянув руку и взъерошив мне волосы, — кроме тебя, дружочек. Верно?
   У меня на некоторое время отнялся язык.
   — Ты все так серьезно воспринимаешь, — нараспев произнесла Прис. — Расслабься и радуйся жизни. Ты относишься к так называемому «анальному типу». Главное для тебя — чувство долга. На этот раз ты должен позволить этим старым сфинктерам работать… посмотришь, как это ощущается. Тебе хочется быть плохим. Тайное желание всех людей анального типа. Они чувствуют, что должны выполнить свой долг. Именно поэтому они столь педантичны и постоянно подвержены сомнениям. Если у тебя возникли сомнения насчет…
   — Нет у меня никаких сомнений, одно лишь ощущение абсолютного ужаса.
   Прис рассмеялась.
   — Да, смешно, — пробормотал я. — всепоглощающий ужас.
   — И вовсе ты не ужас ощущаешь, — возразила Прис, — а всего лишь, самую малость естественной телесной похоти — чуть-чуть ко мне, чуть-чуть — к добыче, чуть-чуть — к могуществу и славе. — И она показала эту «малость» своими пальчиками, большим и указательным. — Примерно вот столечко — вот они какие, твои грандиозные, всепоглощающие эмоции. — И весьма довольная собой, Прис лениво взглянула на меня.
   Машина неслась дальше.
   В Буаз мы забрали симулакра, снова завернули его в газеты и погрузили в машину. Потом вернулись в Онтарио. Прис оставила меня в офисе. На обратном пути мы говорили очень мало: она замкнулась в себе, а я смотрел на нее с затаенной опаской и негодованием. Ее, похоже, забавляло мое смятение. Наученный горьким опытом, я был достаточно хитер, чтоб держать рот на замке.
   Войдя в офис, я обнаружил там низенькую, пухлую темноволосую женщину в теплом жакете, ожидавшую меня.
   — Мистер Роузен?
   — Совершенно верно, — ответил я, больше всего на свете желая знать — не судебный ли она исполнитель…
   — Меня зовут Колин Нилд, я работаю в конторе мистера Берроуза. Мистер Берроуз попросил меня заглянуть сюда и побеседовать с вами, если у вас найдется свободная минутка. — Голос у нее был низкий, говорила она нерешительно и вообще выглядела этакой бедной родственницей.
   — Что угодно мистеру Берроузу? — осторожно осведомился я, указав ей на стул и усаживаясь напротив.
   — Мистер Берроуз поручил мне сделать копию письма, подготовленного им для мисс Фрауенциммер и вручить ее вам. — Она протянула мне тоненькие, словно луковая чешуя, странички. Предо мной предстала не очень отчетливая копия чрезвычайно грамотно напечатанного письма. — Вы — семья Роузенов из Буаз, не так ли? Те самые, которые предлагают наладить производство симулакров?
   Пробегая письмо взглядом, я заметил слово «Стентон», оно подозрительно часто повторялось. Берроуз отвечал на письмо Прис только потому, что ему надо было вообще хоть как-то среагировать. Однако я никак не мог ухватить главную мысль — если там и присутствовали какие-то выводы, то в сильно разбавленном состоянии.
   В конце концов мне удалось уловить направление.
   Берроуз изначально неправильно понял Прис: он считал, что идея «прокрутить» Гражданскую войну с использованием симулакров, выпущенных нашей фабрикой в Буаз, всего лишь некое общественное мероприятие, благотворительный порыв идиотов по части усовершенствования системы школьного образования, а также попутного освоения пустующих земель. В общем, наша идея не показалась ему деловым предложением.
   «Вот достойный ответ киношного кумира, — со злорадством думал я. — Выходит, как в воду глядел. Достойный отклик, ничего не скажешь: «Сэм Берроуз благодарит Прис за интересную идею и за то, что она нашла время и желание обратиться в организацию…» И далее сказано, что с подобными просьбами Берроузу надоедают ежедневно, а он уже по уши занят благотворительностью. Например, очень много времени он потратил на борьбу против сноса жилых застроек времен войны где-то в Орегоне… здесь письмо стало настолько смутным, что я совершенно потерял нить.
   — Могу ли я оставить его себе? — спросил я у мисс Нилд.
   — Конечно, пожалуйста. И, если у вас возникнет желание сделать комментарий — уверена, мистеру Берроузу будет интересно любое ваше мнение.
   Я спросил:
   — Давно вы работаете у Берроуза?
   — Восемь лет, мистер Роузен, — произнесла она голосом, полным счастья.
   — Он и в самом деле миллионер, как пишут в газетах?
   — Я полагаю, что да, мистер Роузен. — Ее карие глаза, увеличенные линзами очков, сияли.
   — Он хорошо обращается со своими сотрудниками? Ничего не ответив, она просто улыбнулась.
   — А что это за проект жилой застройки, ну, знаете, его все называют «Хохма для простаков», о котором Берроуз говорит в письме?
   — На самом деле это называется «Холмы доброй надежды»: один из гигантских проектов многоэтажной застройки на северо-западном побережье Тихого океана. Кстати, мистер Берроуз всегда называет его так, как только что назвали вы. Хотя первоначально это была оскорбительная кличка, придуманная людьми, жаждущими снести этот жилой район. И вот в итоге мистер Берроуз позаимствовал это смешное название. Для того чтобы защитить живущих там людей, чтоб они не чувствовали себя так, словно всем плевать на них. И они это ценят очень высоко. Прислали петицию, в которой благодарят его за блокирование процедуры сноса. Под ней подписались почти две тысячи человек.
   — Значит, люди не хотят, чтоб их дома сносили?
   — О да! Они истово преданы родному району. Группа благотворителей давно крутится там, лишь бы найти предлог и сунуть нос не в свое дело. В основном — глупые бездельники и истеричные домохозяйки. Да парочка проходимцев, которым не терпится нагреть на этом руки. Они бы с удовольствием использовали территорию под загородный клуб или еще что-нибудь в таком же духе. Их группа называется «Лучший дом Северо-Запада». Возглавляет его миссис Деворак.
   Я вспомнил, что читал о ней в орегонских газетах. Миссис Деворак — не в меру озабоченная дамочка — принадлежала к верхушке шикарного общества, ее фотографии регулярно появлялись на первой странице раздела светской хроники.
   — Почему Берроуз хочет спасти эту полосу застройки? — поинтересовался я.
   — Он приходит в ярость от одной мысли, что граждане Америки ущемляются в своих правах. Большинство из них — беднейшие люди. Им некуда деться. Мистер Берроуз прекрасно понимает, каково им, — он сам долгие годы жил в меблирашках… Вы знаете, ведь у его семьи денег не больше, чем у любого другого небогатого человека. Он заработал свой капитал самостоятельно, тяжкими усилиями и изнурительной работой добился положения в обществе.
   — Да, мы наслышаны об этом, — ответил я. Кажется, она ждала продолжения, поэтому добавил: — Как мило с его стороны — все еще отождествлять себя с рабочим классом, несмотря на миллионы…
   — Большая часть состояния мистера Берроуза сделана на недвижимости, поэтому он прекрасно осознает, проблемы, с которыми сталкиваются люди в борьбе за приличное жилье. Для светской дамы, такой как Сильвия Деворак, «Хохма для простаков» — всего лишь скопище уродливых развалюх. Никто из них, «благодетелей», никогда не переступал порог подобного дома — им никогда не придет в голову сделать это.
   — Знаете, — изрек я, — услышав такое о мистере Берроузе, я надолго проникся ощущением, что нашей цивилизации упадок не грозит.
   Она улыбнулась — тепло и дружески.
   — А что вам известно о симулакре Стентона? — задал я ей вопрос.
   — Знаю, что один у вас уже готов. Мисс Фрауенциммер упоминала об этом мистеру Берроузу — письменно и по телефону. Помнится, мисс Фрауенциммер хотела также посадить симулакра в скоростной междугородный автобус «Грэйхаунд» и отправить его одного в Сиэтл, где в настоящее время находится мистер Берроуз. Это наглядно бы продемонстрировало ЕГО возможность сливаться с толпой, оставаясь незамеченным.
   — Если не обращать внимания на смешную раздвоенную бороду и старомодную одежду.
   — Я об этом не знала.
   — Возможно, симулакр мог бы поскандалить с водителем насчет кратчайшего пути до конторы мистера Берроуза, — предположил я, — это стало бы дополнительным доказательством его человекоподобности.
   Колин Нилд согласно кивнула:
   — Я сообщу об этом мистеру Берроузу.
   — Вам известен электронный орган Роузена, а может, приходилось видеть наши спинеты?
   — Не уверена…
   — Фабрика Роузенов выпускает лучшие из существующих в настоящее время электронные органы. Они несравнимо совершеннее тонального органа Хаммерштейна, звучание которого — только рев, напоминающий настоящую органную музыку не более, чем сливаемая в унитазе вода.
   — Об этом я тоже ничего не знала, — заметила мисс Нилд, — я сообщу об этом мистеру Берроузу. Он всегда любил музыку.
   Я продолжал вчитываться в письмо Берроуза, когда вернулся из кафе мой партнер. Я показал письмо.
   — Берроуз откликнулся, — проговорил он, усаживаясь поудобнее, чтоб углубиться в изучение клочка бумаги. — Может статься, мы попали в яблочко, Льюис. Надеюсь, это не очередной фортель глупышки Прис. Черт, за этим парнем трудно угнаться. Что он говорит, есть у него интерес к Стентону или нет?