— Теперь ясно? — спросил Перси Х, делая шаг вперед.
   Что-то было не в порядке со светом. Он не падал, как обычно, прямо вниз — нет, сейчас его лучи, казалось, как-то искривились, образовав между ним и Перси Х светящийся конус. И в то же время Пол ощутил странное умственное оцепенение. Ему пришлось напрячься, сосредотачиваясь на том, что он собирался сделать.
   Перси Х сделал еще один осторожный шаг вперед.
   — Давайте, Пол, дружище. Пристрелите меня. Если сможете.
   Пол снова выстрелил. На сей раз Перси, изящный и гибкий, просто чуть отклонился в сторону.
   — Пол, дружище, — воскликнул Перси, — а знаете что? Сейчас Меккис настроился на меня, следит за вами моими глазами, готовый подключиться к ганимедскому групповому разуму перед тем, как я включу машину. Мы действительно хотим накрыть их, дружище, мы действительно хотим воздать им по заслугам. Он говорит мне, что пространство там, где он находится, тоже выглядит как-то странно, да и со временем не все в порядке. Пол, малыш, он говорит, у него был Оракул, который предсказывал, что все так и будет, значит, так тому и быть. Думаю, лучше ему поверить.
   Перси сделал еще шаг вперед. Теперь он стоял всего в каких-нибудь девяти футах от Пола. «Один хороший прыжок, — прикинул Пол, — и он меня достанет».
   — Совершенно верно, дружище, — заметил Перси, изготовившись к прыжку.
   Пол выстрелил, но пламя лишь опалило рубашку Перси, потом выстрелил еще раз, но на этот раз и вовсе промахнулся. Выстрелить третий раз он не успел. Перси Х нанес ему профессиональный удар, от которого Риверз рухнул в пыль, потеряв сознание. Последним, что увидел Пол, была Джоан Хайаси, которая склонилась над ним со словами:
   — Осторожнее, ты чуть не раздавил муравейник.
 
   «Как они неосторожны», — подумала Джоан Хайаси. Она молча смотрела, как Перси Х берет лазерное ружье Пола и бросает его с обрыва. После этого огромный предводитель ниг-партов рассмеялся злорадным смехом победителя. Даже направляясь ко входу в пещеру все еще продолжал негромко посмеиваться.
   Джоан снова уставилась на муравейник у своих ног. И вдруг нахмурилась.
   Что-то обеспокоило муравьев. Вместо того чтобы как прежде стройными рядами бежать по своим делам, они начали бесцельно суетиться.
   Раздался стон, и она удивленно подняла голову.
   Пол Риверз с трудом поднимался на ноги, отчаянно мотая головой, чтобы хоть немного придти в себя. Он бросил взгляд в сторону выхода, заметил там Перси Х и, хотя все еще не оправился от удара, пошатываясь, бросился к Перси. Тот оглянулся, увидел приближающегося Пола и нырнул в пещеру. Через мгновение Пол тоже исчез в темноте. До слуха Джоан донесся шум борьбы, а потом приглушенный, дикий крик, вслед за которым наступила тишина.
   Выждав немного и не услышав больше ни звука, она нагнулась, чтобы получше разглядеть муравьев. Внезапно рядом с ней упала птица, крылья ее все еще трепетали. Потом еще одна. И еще.
   У Джоан мелькнула забавная мысль: «Пошел птичий дождик!»
 
   В сознании маршала Коли мелькнула мысль одного из лидеров часовой фракции, мысль, в которой сквозило раздражение.
   — Меккис подключился!
   Коли пожал плечами. «Какая теперь, — подумал он, — разница?»
   Он потянулся языком к пусковой кнопке, ничуть не встревожившись странным изменением освещенности и ощущением дежа вю, как будто он проделывал это уже не в первый раз.
   «Должно быть, это просто возбуждение», — решил он.
   Потом ему показалось, что пусковая кнопка удаляется от него. Язык его вытягивался, стал длиннее тела и продолжал расти, однако кнопка оставалась все так же далеко. В рожденном паникой озарении Коли предположил — и совершенно правильно — что кнопка удаляется от него не в пространстве, а во времени.
   «Что происходит?» — спросил он у Великой Общности и, как бы в ответ на свой вопрос, внезапно ощутил в себе сознание изменника Меккиса.
   Меккис думал: «Ну, вот, великая и могучая Общность, я, Рудольф Балкани, убиваю тебя, и ты знаешь, что я убиваю тебя, и ты еще долго-долго будешь сознавать это. А ну, черви, убирайтесь-ка вы в камеру сенсорной изоляции!»
   Пытаясь сообразить, кто он такой, Коли понял, что не может вспомнить своего имени. Он точно знал только одно: он не Меккис и не Балкани. Он кто-то, кто собирался нажать кнопку. «А-а, знаю, — сообразил он, — я — Перси Х! И вдруг осознал, что находится в пещере, в недрах теннессийских гор, и тянется темным пальцем к кнопке на небольшой, но почему-то бесконечно могущественной машине.
   А потом свет вдруг стал искривляться, искривляться и искривляться, сворачиваясь в зеленовато-серую трубу, превращаясь в туннель, по которому медленно, год за годом, двигался темный палец.
   «Если решил воспользоваться этой штукой, — подумал он, — то не говори об этом мне. Не желаю этого знать».
   А потом почувствовал, как в его, Перси-Коли-Балкани руку впивается игла.
   Темный палец, добрался, наконец, до кнопки. За ним в немом ужасе следило бесчисленное множество глаз, а все звезды во вселенной возопили в болезненном восторге. Темный палец нажал кнопку, и армии сверкающих призраков стали то появляться, то исчезать, как в фильме, который прокручивают на проекторе с головокружительной скоростью: разные сцены накладывались одна на другую. Звучала и музыка, причем, тоже в безумном темпе. Звуки были такими высокими, что расслышать их могли бы только некоторые животные. Но и он почему-то их слышал.
   А потом палец сломался, и искривленный свет, неспособный выносить напряжения, тоже сломался, и когда звук внезапно исчез, а свет растворился в темном ничто, в пустоте мелькнула его последняя мысль: «Кто же я?»
   Превращаясь в темноту, он не смог ответить на собственный вопрос — ведь темнота не может говорить. И думать. И чувствовать. Она может лишь видеть.

14

   У себя в комнате, лучшей во всем отеле, Гас Свенесгард стоял перед треснутым зеркалом на комоде и чокался с собственным отражением дорогим, еще довоенным скотчем «Катти Сарк».
   — За будущего владыку мира! — провозгласил он и залпом осушил высокий надтреснутый стакан. Уже начал проявляться эффект необычного освещения — поле зрения резко сузилось, а свет вдруг посерел. Однако Гас не обратил на это внимания, сочтя это результатом солидной порции выпитого.
   «Да, это пойло, — подумал он с пьяным одобрением, — забирает что надо!»
   В этот момент свет погас.
   «Надо бы вызвать Тома-электрика», — с раздражением подумал он.
   Но когда он попытался крикнуть, ничего не произошло. Такое ощущение, понял он, будто у него нет не только голосовых связок, но и губ, и языка. Он попытался поднять руку и коснуться лица… Но обнаружил, что и рук у него нет.
   Кроме того, обнаружил он, отсутствуют и ноги, и тело.
   Он прислушался, но в темноте не расслышал ни единого звука. Даже биения собственного сердца. «Боже мой, — подумал он, — да я же мертв!»
   Он напряженно пытался ощутить хоть что-нибудь, пусть даже это будет проблеском его собственной мысли. Однако единственное, что ему удалось, так это вспомнить смутный расплывчатый образ того, что он видел в момент, когда исчез свет: свое собственное отражение в старом треснутом зеркале.
   Теперь, ощущая себя не личностью, а бесплотным духом, он вперился в собственное псевдоотражение и ощутил внезапное и глубокое отвращение. Вся эта избыточная плоть, эта вечно потная, омерзительная жирная плоть! Он отшатнулся от нее, с облегчением наблюдая, как она становится все тоньше и тает вдали.
   Его охватило чувство необычайной свободы, как будто теперь он, освободившись от своего физического тела, мог беспрепятственно отправиться куда угодно сквозь пространство и даже время.
   «Так вот, значит, каково это, — сказал он себе, — быть ангелом».
 
   «Произошла какая-то ужасная ошибка», — подумал во тьме Меккис.
   Это никоим образом не походило на то, чего он ожидал на основании «Терапии небытия» доктора Балкани. Он ожидал каких-то ужасов, галлюцинаций, разнообразных гротескных и фантастических образов, или, возможно, световых эффектов, каких-нибудь вращающихся разноцветных дисков. Все, что он читал в работах, книгах и монографиях Балкани, плюс то, что он слышал о проекторах иллюзий, используемых ниг-партами…
   «А вот ничто, — подумал Меккис. — Ничто — это неправильно».
   Еще болезненнее, чем сами ощущения, была мысль о том, что Балкани оказался неправ, коренным образом неправ.
   «И зачем я только так обманывал сам себя? — недоуменно спрашивал он сам себя. — Ведь я не Балкани. Я даже не червь по имени Меккис. Я всего лишь часть, а не целое: я — один из органов необъятного существа, называемого Великая Общность, только я орган, больной раком, и теперь я, наконец, убил то целое, частью которого являлся».
   Без помощи сущиков ни один ганимедянин из правящего класса не сможет продержаться и нескольких дней. А в этой темноте ни он, ни кто-либо другой не сможет позвать ни единого сущика.
   «Это смерть, — подумал Меккис, смерть для всех нас. — Но я представлял ее совсем не такой. Я думал, что смогу насладиться муками своих недругов из Общности, верил, что это будет величественный и зрелищный конец, вроде заключительных аккордов торжественной симфонии. Но все оказалось не так.
   Это просто ничто, абсолютное ничто. И я в нем совершенно одинок».
   Где-то в пустыне сознания ганимедского администратора вдруг послышался едва различимый шепот: «Твоя смерть… будет гораздо хуже». Оракул. И он говорил правду.
 
   «Я не справился, — подумал Пол Риверз, лежа во тьме. — Я уже схватил его за глотку, но он оказался слишком силен, и мы схватились слишком близко от машины. Он каким-то образом ухитрился дотянуться и включить ее. И теперь наконец часы остановлены».
   Однако Пол не стал впадать в панику. Еще не время сдаваться. Он постарался расслабиться и вернуть себе ясность мысли. Поскольку сейчас его ничто не отвлекало, это оказалось довольно просто.
   «Такое впечатление, — наконец решил он, — что моя автономная нервная система справляется с телом вполне удовлетворительно. Сознание все еще функционирует, находится под влиянием каких-то внешних факторов, берущих начало в физическом теле. Мое тело, как и сознание, также вполне дееспособно, хотя с уверенностью такого утверждать нельзя, поскольку, возможно, это лишь приказы моего мозга».
   Для пробы он велел своей руке двинуться в направлении машины, но тут же столкнулся с новой проблемой: теперь он не знал, где верх, а где низ, не говоря уже о том, где находится машина. Лишенный осязания, он не мог действовать.
   «И все же, — подумал он, — если я буду ощупывать пространство, то у меня хорошие шансы, что в конце концов я нащупаю машину, смогу стукнуть по ней, и, возможно, повредить. Это, насколько мне помнится, довольно хрупкое устройство».
   Довольно долго Пол Риверз был занят тем, что посылал сигналы своему телу, приказывая ему повернуться, шевельнуть ногой, взмахнуть руками. Насколько он мог судить, ничего не происходило — он даже не чувствовал опоры под ногами. Похоже, что даже сила притяжения — явление исключительно повсеместное — больше не действовала.
   И тут он ощутил нечто вроде легкого головокружения.
   «Должно быть, это свидетельство усталости», — мелькнула надежда, и он с новой силой возобновил свои попытки. Но ничего по-прежнему не происходило.
   «Чем дольше машина будет включена, — сообразил он, — тем больше вреда она принесет. Ее воздействие имеет концентрический характер, и Бог знает, где оно ослабевает и исчезает. Нужно что-то придумать».
   Тут ему в голову пришла одна мысль. Согласно теориям Балкани, Джоан Хайаси, поскольку она не принадлежала к коллективной реальности благодаря «Терапии Небытия», должна быть невосприимчивой к воздействию машины. «Это означает, — сообразил он, — что Джоан может отключить ее».
   Он приказал своему голосу крикнуть, а губам — сложить слова:
   — Джоан! Выключи машину! — Он снова и снова посылал приказы своему телу, совершенно не представляя, издает он при этом какие-нибудь членораздельные звуки или нет. Он не прекращал своих усилий на протяжении, как ему показалось, целого часа… Но тьма не отступала.
   И снова пауза… Ключ, если таковой вообще существовал, был сокрыт где-то в теориях Балкани. Но где именно? «Жаль, — сказал он себе, — что я не изучал „Терапию небытия“ и „Теорию центра“ более внимательно, лишь пробежал их глазами.
   «Теория центра».
   Возможно, в ней-то все и дело».
   Согласно «центральной» гипотезе Балкани, существовала некая «центральная точка», через которую осуществлялся контакт любой частицы материи с любой другой частицей, независимо от разделяющего их расстояния. Именно через эту центральную точку осуществлялись телепатические контакты на больших расстояниях. На основании своей теории Балкани смог обучить довольно значительное число людей — вроде Перси Х — проникать в сознание других на значительном расстоянии. Но, в действительности, теория предполагала, что при соответствующих условиях любой человек способен установить телепатический контакт. Ведь все мы так или иначе связаны с «центральной точкой».
   «Это означает, — сообразил Пол, — что и я могу выступать в качестве телепата, по крайней мере, теоретически. При условии, что Балкани был прав».
   Его мысли снова вернулись к Джоан Хайаси. Разумеется, он не мог быть уверен, что машина не воздействовала на нее. Но если нет, то в настоящий момент она, возможно, являлась единственным существом в системе, с которым имело смысл вступать в контакт. Пытаться же вступать в контакт с кем-либо еще означало разделить его слепоту, слить свою слепоту со слепотой других.
   Как там Балкани писал насчет формирования личности? Она, мол, образуется благодаря избирательной осведомленности. «Я — Пол Риверз, — наконец осознал он, — поскольку ничего не знаю об ощущениях кого-либо другого, например Джоан Хайаси. В обычных условиях мои собственные ощущения заглушили бы все, что я мог бы воспринять от нее. Но сейчас, когда у меня какие-либо ощущения полностью отсутствуют, даже самые смутные ее ощущения должны восприниматься гораздо сильнее, чем мои собственные».
   Он начал с того, что попытался почувствовать себя женщиной.
   «Я маленький, хрупкий, легко ранимый, — убеждал он себя. — Я воспринимаю действительность, скорее как инь, нежели как Ян. Я чувствительный, изящный, грациозный».
   Вскоре он понял, что воображать все это, если как следует убедить себя в необходимости, совсем нетрудно, поскольку не мешают внешние раздражители.
   «А теперь, — решил он, — когда я стал женщиной, я должен индивидуализировать ее, стать не какой-то, а вполне определенной женщиной. И я отлично знаю, какие именно черты характера определяют сущность Джоан. Это отстраненность от окружающего мира. Она, похоже, самая отстраненная от всего женщина на планете. Поэтому я, чтобы стать ей, тоже должен отстраниться от всего, причем настолько, что даже судьба всего человечества должна стать мне безразлично».
   «Интересно, как легко расщепляется моя личность», — отметил Риверз. Он всегда думал, что такое под силу исключительно шизофреникам, но в действительности все оказалось необычайно просто — по крайней мере, в том мире, который сейчас его окружал.
   «С другой стороны, — с мрачным удовлетворением подумал он, — может, я и впрямь шизофреник, только никогда этого не замечал».
   Потом, совершенно внезапно, он что-то почувствовал. Очень слабое, и все же почему-то жизненно важное ощущение. Он тут же понял, что источник ощущения находится за пределами его воображения. Холод. И давление. Он на чем-то сидел. На чем-то твердом. Ощущение было слишком острым, чтобы быть воображаемым. Да, он действительно был женщиной. И, открыв глаза, он понял, что эта женщина — Джоан.
   По земле перед его глазами бесцельно ползали взад и вперед муравьи, совершенно дезорганизованные. Некоторые из них лежали на спинках и беспомощно дрыгали лапками, другие слепо метались из стороны в сторону. Стемнело, следовательно, прошло немало времени, возможно, несколько часов. Джоан сидела, слушая то нарастающий, то затихающий вой и плач диких зверей, который эхом отдавался в окрестных лесах, и Пол ее ушами тоже слышал их стоны. Он ощущал удовольствие, которое она испытывала от этих звуков, чувствовал, что она наслаждается ими, как музыкой. Он понимал, насколько равнодушна она к страданиям несчастных созданий. Его охватило такое отвращение, что он едва не прервал контакт, не разорвал ту тончайшую нить, которая связывала их сознания.
   «Не мое дело, — осознал он, — судить Джоан». А разобравшись, он понял, что снова воспринимает окружающее через ее чувства и мысли. Это оказалось самым непривычным. Ее мысли напоминали мысли существа, которое родилось на совершенно иной планете, настолько чуждыми они ему показались. И все же в них присутствовало нечто знакомое.
   «Значит, и я, отчасти, в глубине души испытывал подобные чувства, — подумал он. — Это та часть меня, которая всегда предпочитала наблюдать, а не действовать».
   «Ладно, Джоан, — подумал он. — Смотри». Он послал мысленный приказ правой руке девушки, веля ей подняться. Рука чуть заметно дрогнула, но осталась на месте.
   «Ну, помоги же мне, Джоан», — в отчаянии подумал он, вложив в эту мысль всю свою волю.
   И она помогла. Ее правая рука поднялась и замерла перед лицом. Джоан уставилась на нее с удивлением и восторгом, думая, что движение произошло само собой. У девушки не было ни малейшего желания сопротивляться. Какие бы приказы он ни отдавал ее телу, оно послушно подчинялось, а его хозяйка просто наслаждалась ощущением того, что кто-то незримый овладел ее телом.
   Он велел ее телу встать. Оно встало. Он велел пойти к пещере. Оно пошло.
   «Насколько же сильное ощущение, — подумал Пол, — чувствовать реальность через тело и систему восприятия другого человека. Мне постоянно приходится делать скидку на ее меньшие габариты и меньший вес, равно как и на особое строение ее тела». Он уже вошел в пещеру… И остановился, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной темноте. Когда глаза немного привыкли е темноте, он увидел нечто, потрясшее его куда сильнее, чем что-либо виденное за последние дни. Он увидел самого себя.
   Тело Пола Риверза лежало рядом с телом Перси Х. Только тело Пола Риверза дышало. А вот тело Перси Х — нет.
   «Неужели это я?» — спросил себя Пол. Оба тела были покрыты кровью, и Пол, пережив первое потрясение, наконец, сообразил, что произошло. Когда машина заработала, Пол вцепился в Перси Х. Когда же Риверз начал буйствовать, пытаясь разбить машину, вместо этого он яростно бил и пинал Перси и в конце концов забил его до смерти. Причем ни тот, ни другой не имели ни малейшего понятия, что происходит.
   Правда, и сам он не остался невредим. Пол, используя тело Джоан, нагнулся, пытаясь рассмотреть тела поподробнее. Все пальцы у него на руках были сломаны, а руки сплошь покрыты ранами и ссадинами. Пол в бессильной ярости молотил ими по каменному полу пещеры.
   Он осторожно двинулся вперед, протянул руку и выключил машину.
   И его тут же пронзила острая боль!
   Стоило машине смолкнуть, как он снова очутился в своем искалеченном теле, а его мозг буквально изнемогал под градом болевых сигналов из множества пораненных мест на теле.
   К счастью, всего через несколько мгновений сознание покинуло его.
 
   — Они мертвы, — с тяжелым вздохом сказал сущик-медик. — Лишенные конечностей члены элиты все до единого мертвы. — Он бросил взгляд в иллюминатор на другие корабли, бесцельно дрейфующие по соседству. Вдалеке виднелась планета Земля, по-прежнему зеленая, по-прежнему напоминающая спелую сливу, которую оставалось только сорвать. Если, конечно, у кого-то возникло бы желание завоевать планету.
   — Но почему? — робко спросил один из сущиков-навигаторов.
   Сущик-медик лишь пожал плечами.
   — Что-то воздействовало на них через Великую Общность. Когда оно достигло маршала Коли, я как раз находился с ним в телепатическом контакте. И успел рассмотреть это: глубокая, бесконечная тьма. Я, естественно, тут же разорвал контакт. В противном случае я бы погиб вместе с маршалом.
   — Но почему же маршал Коли сам не разорвал контакт с Великой Общностью? — спросил второй сущик-навигатор. — Ведь, в таком случае, он спас бы собственную жизнь.
   Сущик-медик наконец оторвался от иллюминатора.
   — Представители правящей элиты так не поступают. В трудные моменты они сливаются в полиэнцефалическом единстве. В данном случае, чем больший страх охватывал их, тем сильнее они стремились раствориться в мысленном единстве, делая себя уязвимыми той зловещей силе, которая достала их через Великую Общность.
   — Да, это слабость, которая нам ни к чему, — задумчиво заметил один из сущиков-офицеров.
   Уловив в словах юного сущика-офицера самоуверенные нотки, сущик-медик улыбнулся. Будь маршал Коли жив, он никогда не осмелился бы говорить в подобном тоне. «Молодежь, — вдруг осознал сущик-медик, — со временем приспособится и перестроится. Остается надеяться, что им не придет в голову начинать межпланетные войны. Однажды эта ошибка была сделана, и одного раза вполне достаточно».
   — Давайте вернемся домой, — заметил сущик-медик, и остальные тут же начали готовить огромный корабль к обратному перелету.
   «Теперь, — мрачно подумал сущик-медик, — нам предстоит самим отвечать за себя».
   Эта странная и совершенно новая мысль здорово приглянулась ему, привлекла и в то же самое время наполнила его ужасом. «Теперь, когда мы обрели свободу, — подумал он, — остается надеяться, что она не окажется для нас слишком тяжелой ношей».

15

   Когда в глаза ему ударил ослепительный свет, Гас Свенесгард лишь глупо заморгал.
   Охватившее его чувство облегчения было столь сильно, что он просто лежал, шепча молитвы своему всемогущему Богу. Благодарственную молитву. Но потом его захлестнула волна паники. «Интересно, — подумал он, — я все еще один или нет?»
   Он поднялся с постели и подошел к окну. Там, снаружи, в вечерних сумерках лежала знакомая пыльная улица, вот только не видно было ни единой живой души. С каждой секундой ужас в его душе нарастал. Он поспешно выскочил в коридор отеля и крикнул: — Есть кто-нибудь?
   — Я здесь, босс, — послышался голос одного из верных Томов. Он доносился из-за поворота коридора. Гас бросился на голос. — Ты жирный и злой, — сказал Том, когда они оказались лицом к лицу, глядя друг на друга в упор, — но все же ты лучше, чем ничего. — Его голос прерывался от волнения.
   Гас сказал:
   — Ты ленивый, как старый пес, и мерзкий, как жаба. Но я еще никогда в жизни не видел ничего приятнее твоей рожи! — Тут они оба зашлись едва ли не истерическим хохотом, а вокруг захохотали другие. Дверь одного из номеров открылась, потом другая. Постояльцы один за другим выползали в коридор, приветствуя друг друга.
   Оказавшийся в самом центре этой бурлящей человеческой массы, Гас крикнул:
   — Сейчас же распоряжусь, чтобы все эти двери сняли с петель! Это будет первый в мире отель без дверей! «Они любят меня, — с благоговейным трепетом осознал Гас. — Они и в самом деле любят меня! Стоит только посмотреть, как каждый из них старается обнять меня. А вот эта старая леди так и вообще поцеловала. Да, пожалуй, свершилось самое настоящее чудо любви. Должно быть, это Божье послание любви всему человечеству». — Эй! — крикнул Гас, перекрывая гвалт в коридоре, — А как вам понравится, если я стану королем?
   Один из Томов откликнулся:
   — Можете становиться кем захотите, прах вас разбери, мистер Гас. Только позвольте мне как следует наглядеться на вас!
   К нему присоединились другие голоса.
   — У-р-р-ра королю Гасу! Да здравствует король Гас! Гаса — в короли!
   Гас с трудом выбрался из толпы и затопал через вестибюль к видофону. Дрожа от возбуждения, роняя монетки, которые со звоном разлетались по полу, он дозвонился до ближайшей телестудии. — Говорит Гас Свенесгард, — возвестил он. — Я хочу купить час вашего самого лучшего времени с трансляцией через спутник на весь мир… Скажем, завтра вечером. — Его соединили с директором студии, и он повторил ему свое требование.
   — А от чьего имени вы выступаете? — спросил директор.
   — Я — исполняющий обязанности главы территории Теннесси, — резко заявил Гас.
   — Вы способны заплатить за наше эфирное время? — Директор студии назвал приблизительную сумму.
   Гас растерянно заморгал и промямлил:
   — Д-да, к-конечно. — Сумма была астрономической и грозила разорением. Но дело того стоило.
   — Значит, решено, — сказал директор студии. — Сейчас мы готовы выпустить в эфир кого угодно, лишь бы это был человек. С того момента, как снова появился свет, здесь творится черт знает что. Знаете, что здесь сейчас делается? Наш лучший ведущий новостей сейчас раздевается перед телекамерами и орет «Я люблю вас всех!» И, думаю, через минуту он сделает еще что-нибудь более безумное, например, начнет говорить правду.
   — Так значит, вы выделите мне эфирное время? — не веря собственным ушам, спросил Гас.
   — Само собой. Но оплатить его придется авансом до начала передачи.
   — И транслировать вы будете на весь мир?
   — Даже не сомневайтесь.