Страница:
Мне кажется, в иных местах Ваше повествование выиграло бы (даже в отношении психологической достоверности), если бы его немного сократить. Если Вам угодно будет предоставить это мне, я сделаю это с такой же осторожностью и тщательностью, как будто речь идет о моем собственном произведении. Что касается изменений, о которых я говорил в начале письма, то внести их можете только Вы.
В заключение этой второпях набросанной записки разрешите мне заверить Вас самым чистосердечным образом, что никогда еще ни одна рукопись не производила на меня столь глубокого и сильного впечатления, как Ваша.
Ваш покорный слуга.
24
Г-ЖЕ БЛИИ ШВАБЕ
Фолкстон,
воскресенье, 22 июля 1855 г.
Любезная г-жа Швабе,
Сегодня утром я получил Ваше письмо и ящик с бумагами. Такое количество документов оставляет мне только одну возможность.
Я считаю своим долгом уведомить Вас, что не могу взяться за изучение дела, которое нужно выяснить, блуждая в таком лабиринте. Я начал читать отчет о процессе мисс Дудэ *, но теперь вижу, что это свыше моих сил. Мои дни заполнены работой, все мои мысли поглощены новой книгой, мои дела имеют ясную цель и смысл, я должен отвечать бесчисленным корреспондентам, которые вправе рассчитывать на мою аккуратность и внимание, и я не могу отдать себя на произвол чуждой мне стихии. Мне известно о деле мисс Дудэ не больше, чем о любом другом деле, в ходе которого человека судят, признают виновным и оставляют без последствий поданную им кассационную жалобу. В том, что она не испытывает недостатка в друзьях, меня вполне убеждает великодушное участие, которое принимаете в ее судьбе Вы и упомянутая Вами дама. Оставить работу и дела, которые непрерывно требуют от меня самого пристального внимания, и тратить свои силы, блуждая в запутанных ходах этого лабиринта, означает для меня то же самое, что уподобить свою жизнь и самый смысл ее недолговечным следам на прибрежном морском песке, который я вижу из окна моего кабинета.
Все полученные мною бумаги я немедленно отошлю на Ваше имя в редакцию "Домашнего чтения" в Лондоне, где о них позаботится мистер Уилс. Этот джентльмен перешлет их по тому адресу, который Вы соблаговолите ему сообщить.
Ваш покорный слуга.
25
У. Г. УИЛСУ
Фолкстон,
воскресенье, 22 июли 1855 г.
Дорогой Уилс!
Длинная повесть без заглавия, которую я прочел сегодня утром, произвела на меня такое сильное впечатление, что мне трудно приняться за деловое письмо. Мне давно уже не доводилось читать ничего столь трогательного. О частностях я придерживаюсь совсем иного мнения, нежели Вы. Вся повесть настолько продуманна, что любые подробности кажутся необходимыми и соответствующими целому. Я по совести не могу предложить автору сделать какие-либо значительные сокращения. На мои взгляд, это было бы решительным образом неправильно - во всей рукописи я не заметил, пожалуй, ни одной детали, которая не была бы существенной частью всей грустной картины.
Остаются, однако, две трудности, делающие ее неприемлемой для "Домашнего чтения". Во-первых - ее длина. А во-вторых - главная ее идея. Эта ужасная возможность - а скорее, даже вероятность - угрожает стольким людям без какой бы то ни было вины с их стороны, что боюсь, как бы эта повесть не причинила много горя, если мы предложим ее нашим многочисленным читателям. Я страшусь взять на себя ответственность и пробудить ужас и отчаяние, дремлющие, быть может, в стольких сердцах. Поэтому я с большой неохотой пришел к заключению, что нам не остается иного выхода, как вернуть повесть автору. Однако я хотел бы, чтобы Вы, сообщив ей перечисленные мною выше причины моего отказа, в самых лестных выражениях передали бы ей мое мнение о величайших достоинствах этой повести. Я искренне считаю ее замечательным произведением и буду рад написать автору письмо, если она того пожелает, чтобы рассказать о своем впечатлении. Может быть, мне удастся даже уговорить какого-нибудь издателя.
Повесть мисс Линн при сравнении с ней сильно проигрывает. Однако это именно то, что она написала в своем проспекте, и сделано очень неплохо. Впрочем, поскольку эта повесть покажется (невнимательному читателю) оборотной стороной медали, описанной мисс Джолли, я полагаю, лучше будет заплатить за нее немедленно, но на некоторое время (пожалуй, даже на несколько месяцев) задержать ее опубликование, не сообщая мисс Линн действительной причины, а просто сославшись на то, что мы должны сперва напечатать ранее принятые повести в четырех частях. Вещь мисс Джолли лучше и сильнее потому, что она попадает в самый центр мишени, в то время как мисс Линн не всегда задевает цель. Поэтому право первенства должно остаться за повестью мисс Джолли - ради наших интересов так же, как и благодаря достоинствам ее произведения.
Однако заметьте, я не считаю возможным, чтобы мисс Джолли успела переделать свою повесть за указанное Вами время. То, что, на мой взгляд, с ней необходимо сделать, - слишком тонкая операция для столь быстрой ремесленнической переделки. С другой стороны, не кажется ли Вам, что в данное время было бы неплохо выпустить один месячный номер без длинного романа с продолжением - просто ради разнообразия?
Со времени моего возвращения все мои мысли заняты новой книгой *, и я, право, не знаю, сумею ли я найти подходящую тему для первого тома. Однако точно я сообщу Вам это с завтрашней вечерней почтой.
Когда в воскресенье вечером я вернулся из Оксфорда, я нашел письмо мистера Меритона, о котором вы упоминаете (посланное не то в этот же день, не то накануне вечером), - он ничтоже сумняшеся просит прочесть приложенную рукопись к вечеру понедельника, когда он пришлет за ней. Я послал ему короткое письмо, отказываясь читать ее на подобных условиях, захватил ее утром в понедельник в редакцию и отдал Джону, распорядившись отнести ее в течение дня в Тэвисток-хаус, "куда за ней пришлют". Пожалуйста, выясните, почему произошла задержка и по чьей вине.
Я написал мистеру Бру, чья статья нам вполне подойдет. Я жду сегодня моего брата, и если он приедет, пошлю Вам с ним эту статью и трогательную повесть.
Искренне Ваш.
26
МИСС ХАРИЕТ ПАРР
Фолкстон, Кент,
вторник, 14 августа 1855 г.
Сударыня!
Мистер Уилс сообщил, что Вы разрешили мне написать Вам, и я спешу заверить Вас, что прочел Вашу повесть с глубоким волнением и восхищаясь ее необычайной талантливостью. Искренность и сочувствие к людям, которыми она дышит, поистине выше всяких похвал. Не могу выразить, как она меня тронула. Я написал мистеру Уилсу, что весь день находился под ее впечатлением и ничего не мог делать и что я испытываю глубокое уважение к ее автору, кто бы он ни был.
По странному совпадению я несколько дней работал над персонажем, очень похожим на "тетушку". И мне было весьма любопытно следить за тем, как двое людей, казалось, сначала находились совсем рядом, а потом поспешили пойти каждый своим путем, ведущим в противоположную сторону.
Я сообщил Уилсу, что не знаю, счел ли бы я себя вправе предложить вниманию столь многочисленных читателей страшную проблему наследственного безумия, когда, весьма возможно, многие - в лучшем случае некоторые - из них с ужасом угадают в этом свое личное несчастье. Но мне не пришлось задаваться этим вопросом, так как Ваша повесть не подходит для "Домашнего чтения" из-за своей длины. Я хочу сказать только, что она слишком длинна для напечатания в нашем журнале, но она вовсе не растянута. Я не мог бы выкинуть из Вашей рукописи ни одной страницы.
Опыт показывает, что особым требованиям нашего журнала лучше всего отвечает повесть из четырех частей, и я хочу заверить Вас, что буду счастлив, если это письмо убедит Вас стать одним из наших авторов. Однако я выражаю свое восхищение силой и трогательностью Вашей чудесной повести вовсе не для того, чтобы этого добиться.
В то время как я ее читал, Вы для меня не существовали. Сила и правдивость поступков и страданий ее героев - вот что захватило меня и произвело на меня глубочайшее впечатление.
Остаюсь, сударыня, искренне Ваш.
27
РЕЙКСУ КЕРРИ
28 августа 1855 г.
Дорогой сэр,
Я не мог ответить на Ваше письмо вчера вечером, так как находился в Диле, но поверьте мне, я искрение признателен Вам и тронут Вашим любезным приглашением. Я бы с радостью воспользовался им и посетил бы Вас завтра вместе со всеми моими чадами и домочадцами, взяв с собой, как Вы просите, и мистера Уилки Коллинза (в настоящее время это единственный наш гость), но, к сожалению, я лишен возможности сделать это. Именно потому, что я провел субботу в городе, а вчерашний день в Диле, я должен сидеть взаперти в своем кабинете до завтрашнего вечера. В последнее время я с головой окунулся в работу над своей новой книгой, а когда я занят книгой, я никогда не выхожу из дому от девяти утра до двух часов дня. Затем, в силу твердо установившейся привычки, я отправляюсь на прогулку до пяти часов дня. Время на обед, на сон, все мое время распределено так, чтобы мне работалось как можно легче и приятней. Восемь месяцев, которые я ежегодно провожу в Лондоне, я придерживаюсь этого порядка так строго, как это только возможно в подобном месте, и неукоснительно соблюдаю этот режим остальные четыре месяца в году, когда я живу за городом и никуда не хожу, если не считать длительных прогулок по полям. Нельзя сказать, чтобы потеря одного дня или даже целой недели страшила меня, но я знаю, что никогда не смогу выполнить намеченное, если не подчиню себя строжайшей, установленной мною самим, дисциплине.
Не в моих правилах докучать людям подобными подробностями моего существования, и если я распространяюсь о них сейчас, то лишь потому, что не хочу, чтобы у Вас создалось впечатление, будто я пренебрегаю Вашим гостеприимством. Надеюсь, что я смогу не позже, чем через неделю, приехать вместе с миссис Диккенс в Сендлинг-парк и тем подтвердить свои слова. Если мое откровенное письмо сможет убедить Вас в том, сколь многим из того, к чему я испытываю склонность, мне приходится жертвовать, когда я сажусь за письменный стол, и как редко я позволяю себе отступать от моих правил, то у меня станет легче па душе.
Здесь рассказывают настоящие легенды об успехе празднеств, состоявшихся в прошлую среду.
Примите, дорогой сэр, уверения в моей неизменной преданности.
28
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
16 сентября 1855 г.
...Я как раз начинаю работать над третьим выпуском. Порою с воодушевлением, чаще с немалой тоской... Глава об "Отце Маршалси" требует нечеловеческих трудов, ибо на небольшом пространстве надо разместить целую бездну. Я не решил еще окончательно, но у меня появилась недурная мысль обрушить на это семейство большое состояние. Они окажутся в весьма любопытных обстоятельствах. Мне думается, я смогу сделать из Доррита чрезвычайно выразительную фигуру...
...Я буду читать для них пятого числа следующего месяца, а за последние две недели я ответил на тридцать писем, в которых меня просят сделать то же самое во всех уголках Англии, Ирландии и Шотландии. Вообразите себе, как в декабре я покидаю Париж, чтобы отправиться читать в Питерборо, Бирмингем и Шеффилд, - давнишние обещания...
29
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
23 сентября, 1855 г.
...Я буду читать здесь в следующую пятницу. У них (как и везде) есть общество литераторов и общество рабочих, между которыми не существует ни малейшей связи, ни малейшей симпатии. Кресло стоит пять шиллингов, но я заставил их установить для рабочих цену в три пенса, и надеюсь, что это может послужить началом для их сближения. Все состоится в мастерской плотника: это самое просторное, помещение, какое было возможно отыскать...
30
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
30 сентября 1855 г.
...Я самым серьезным образом убежден - а я размышлял об этом предмете со всей добросовестностью человека, имеющего детей, которым еще предстоит жить и страдать после него, - в том, что представительный строй у нас потерпел полный крах, что английский снобизм и английское раболепие делают участие народа в государственных делах невозможным и что, с тех пор как миновал великий семнадцатый век, вся эта машина пришла в совершенную негодность и находится в безнадежном состоянии...
31
У. МАКРИДИ
Фолкстон, Кент,
четверг, 4 октября. 1855 г.
Мой милый Макриди!
Я так усердно тружусь над моей книгой, что у меня почти не остается времени даже на письма, писать которые я вынужден. Ведь стоит мне оторваться от моей рукописи, как меня охватывает страшное искушение отправиться гулять по холмам, подставляя голову ветру, взбираться на их вершины, сбегать со склонов и вести себя самым буйным образом, потому что только в таких прогулках я нахожу отдых.
Ваше письмо мисс Кутс относительно маленькой мисс Уорнер я переслал незамедлительно. Она сейчас в Пиренеях, и на прошлой неделе я получил от нее письмо, которое разошлось с моим и Вашим, в него вложенным.
Прошу Вас, не отказывайтесь от своего полувысказанного намерения приехать в Париж! Как приятно будет увидеть в этом городе Вашу постаревшую физиономию и сияющую лысину! Вы помолодеете, побывав там в театре (а предварительно пообедав у "Трех братьев") в обществе юного шутника, который сейчас Вам пишет. Ну, пожалуйста, не отказывайтесь от Вашего намерения!
Я знаю, Вам будет приятно узнать, что Чарли поступил в торговый дом Беринга на самых благоприятных условиях. Мистер Бейтс, компаньон этой фирмы, оказал мне любезность, устроив его в маклерскую контору, услугами которой он пользуется. А когда оный Бейтс написал мне полмесяца назад о прекрасной вакансии, открывшейся у Беринга, он добавил, что маклеры дали Чарли весьма лестную рекомендацию, в которой "с похвалой отозвались о его способностях и трудолюбии", и поэтому было бы несправедливо брать его практикантом и для начала ему следует назначить жалование в пятьдесят фунтов - на что я милостиво изъявил согласие.
Что касается всеобщего избирательного права, то я вообще потерял всякую веру в выборы. На мой взгляд, мы наглядно доказали всю бессмысленность представительных органов, за которыми не стоит образованный, просвещенный народ. Вспоминая о том, как простых людей постоянно учат "знать свое место"; о том, как тех, кто составляет душу и тело нашей страны, воспитывают пай-деточками, или посылают в пивные, или в тюрьму за браконьерство, или ко всем чертям; о том, как у нас нет среднего класса (хотя мы постоянно восхваляем его, как нашу опору, на самом деле это всего лишь жалкая бахрома на мантии знати); о лакействе и низкопоклонстве; о том, как самым ничтожным аристократам предоставляются все важнейшие посты в государстве, о "Придворном бюллетене", почитаемом больше Нового завета, - я с большой неохотой прихожу к заключению, что мы, англичане, вообще молчаливо потворствуем этому жалкому и позорному положению, в котором мы очутились; и никогда своими силами из него не выберемся. Кто нам поможет и поможет ли нам кто-нибудь, одному богу известно. А пока мы катимся вниз по склону к тому, чтобы нас завоевали, и все упорно довольствуются этим, распевают "Правь, Британия" и не желают, чтобы их спасали.
В третьем выпуске моей новой книги я немного спустил пары своего негодования *, которое иначе могло бы взорвать меня, и с божьей помощью не сойду с этой стези до конца моих дней; но пока у меня нет никаких политических иллюзий, и никакой надежды - ни грана.
Завтра я буду читать здесь "Рождественскую песнь" в длинной плотничьей мастерской, которая, кажется, куда страшнее бирмингемской ратуши.
Тут дует ураганный юго-восточный ветер и дождь льет как из ведра.
Любящий Вас.
32
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Париж,
...Отсутствие каких-либо мыслей просто ужасно *, и даже когда добираешься до Малреди и видишь двух стариков, беседующих над чересчур бросающейся в глаза скатертью, и читаешь объяснение их занятия: "Спор о теории доктора Уистона" *, все же испытываешь большую неудовлетворенность. Почему-то они ничего не выражают. Даже "Санчо" Лесли * не хватает жизни, а полотна Стэнни * смахивают на декорации. Бесполезно закрывать глаза на тот факт, что в произведениях художников не хватает именно того, чего, как мы знаем, недостает самим художникам: оригинальности, огня, целеустремленности и уменья поставить все на службу замыслу. В большинстве из них чувствуется отвратительнейшая респектабельность - мелочная, бескрылая, низменная обыденность, которая почему-то кажется мне символом нынешнего состояния всей Англии. Фрис *, Уорд * и Эгг представлены здесь своими лучшими полотнами и привлекают наибольшее внимание. Первый - "Добродушным человеком", второй "Королевской семьей в Темпле", а реши - "Первой встречей Петра Великого с Екатериной": эту последнюю картину я всегда считал очень хорошей, и иностранцы, по-видимому, обнаружили в ней совершенно неожиданный драматизм, который им нравится. У французов сколько угодно скверных картин, но боже мой, какое в них бесстрашие! Какая смелость рисунка! Какая дерзость замысла, какая страсть! Сколько в них действия! Бельгийский отдел производит прекрасное впечатление. Именно там можно увидеть лучший пейзаж;, лучший портрет и лучшую сцену из семейной жизни на всей выставке. Внешние формы и условности занимают в английском искусстве, так же как и в английском правительстве и в английском обществе, место истины и подлинной жизни - не сочтите эти слова следствием моего безнадежного взгляда на положение нашей страны и моего страха, что наша национальная слава приходит в упадок. Я всячески боролся вчера с эти впечатлением: в первую очередь отправился в английскую галерею, хвалил и восхищался с большим усердием, но все без толку. Мои впечатления остались все теми же, как я вам их описал. Разумеется, это все между нами. Дружба лучше критики, и я буду помалкивать. Спор, участники которого не могут договориться, о чем они спорят, не просто бесполезен, он вреден... Я никогда еще не видел ничего столь странного. По-моему, они твердо уверовали, что естественной может считаться только английская манера (сама по себе настолько исключительная, что в любой стране она кажется весьма своеобразной), и если француз - изображенный, скажем, в ту минуту, когда его ведут на гильотину, - не дышит невозмутимостью Клэпхема или респектабельностью Ричмонд-хилла *, значит, тут что-то не так...
33
Ф.РЕНЬЕ *
Париж,
среда, 21 ноября 1855 г.
Дорогой Ренье!
Позвольте мне, поблагодарив Вас за ложу, которую Вы любезно предоставили мне позавчера, принести Вам в тысячу раз более горячую благодарность за удовольствие, которое доставила нам Ваша восхитительная пьеса. Никогда еще ни один спектакль так меня не трогал и не увлекал. Композиция выше всяких похвал, сюжет необыкновенно увлекателен и мастерски доводится до трогательной и очень естественной развязки.
С самого начала и до конца в пьесе ощущается дух и чувство истинно художественные, и я от всего сердца поздравляю Вас и Вашего соавтора с достигнутым Вами успехом. Я не сомневаюсь, что он будет очень большим и очень прочным.
Ах, друг мой! Если бы я увидел хоть одну английскую актрису, которая обладала бы хоть сотой долей искренности и искусства мадам Плесси *, я поверил бы, что наш театр уже стоит на пути к возрождению. Но у меня нет ни малейшей надежды, что я когда-либо увижу подобную актрису. С тем же успехом я мог бы рассчитывать увидеть на английской сцене замечательного художника, способного не только писать, но и воплощать то, что он пишет, как это делаете Вы.
Искренне Ваш.
34
КАПИТАНУ МОРГАНУ
Дорогой друг,
Как всегда, счастлив был получить Ваше письмо. Одна только мысль о Вашей искренности оказывает на меня животворное действие. И с каждым днем я все больше и больше убеждаюсь в том, что быть искренним до конца - эго главное, и что стоит только в чем-нибудь покривить душой, как все идет прахом. Вы видите, что мы натворили с нашими отважными солдатами, Вы видите, какими жалкими мошенниками мы оказались. И потому, что мы, к невыразимому своему огорчению, конфузу и печали, запутались в сетях аристократической рутины, джентльмены, которые были так добры, что довели нас до погибели, собираются устроить для нас послезавтра день смирения и поста. Я просто выхожу из себя, когда думаю, что все это происходит в наши дни.
...Моя работа над новой книгой находится сейчас в первой стадии. Это значит, что я кружусь и кружусь вокруг замысла, как птица в клетке, которая, прежде чем клюнуть кусочек сахару, все ходит да ходит вокруг него.
Всем сердцем преданный Вам.
35
МАДАМ ВИАРДО
Авеню Елисейских полей, 49,
понедельник, 3 декабря 1855 г.
Дорогая мадам Виардо,
Миссис Диккенс говорит, что Вы взяли у нее первый выпуск "Крошки Доррит" только на время и собираетесь его вернуть. Умоляю Вас не делать ничего подобного и доставить мне величайшее удовольствие, разрешив присылать Вам все последующие выпуски, как только они попадут ко мне в руки. Я так восхищаюсь Вашим великим талантом, так увлечен и покорен им, что буду горд честью доставить Вам минуту духовного удовольствия.
Примите уверение в моей совершенной преданности.
36
У. Г. УИЛСУ
Авеню Елисейских полей, 49,
воскресенье, 6 января 1856 г.
Мой дорогой Уилс,
Я прочел статью Морли, уделив особое внимание той ее части, которая относится к мисс Мартино *. Я считаю, что если все факты будут тщательно изучены и проверены, ее следует напечатать и поместить в начале следующего номера, как я и указываю на прилагаемой корректуре. Мне кажутся не совсем убедительными доказательства того, что отказ от уплаты штрафов так уж несомненно относится к 7-му августа. Мне бы хотелось, чтобы это выглядело более очевидным.
Мисс Мартино здесь выступает именно в том свете, в каком я ее всегда видел и пытался представить Вам. После того как мне довелось увидеть и услышать ее, я был так убежден в том, что она именно такова и не может быть иной, что сейчас, когда она сама подтвердила мое мнение, я не испытываю ни малейшего торжества. Мне кажется, свет не видывал еще такой вздорной и тщеславной женщины и такой лгуньи.
Может быть, что-нибудь из написанного мной покажется Вам излишне резким, - посоветуйтесь с Форстером. Если он согласится с Вами, выбросьте это место. Но не прежде.
Мне хочется, чтобы Морли написал статью о забастовке * и пересказал бы большую часть того, что пишет здесь. Однако я не могу выдавать себя за человека, порицающего все без исключения забастовки, объявляемые этим несчастным классом общества, которому так трудно мирным путем добиться того, чтобы его голос был услышан. Начать дискуссию об этом предмете с заявления о том, что эти люди "несомненно находятся в совершеннейшем и прискорбном заблуждении", было бы просто абсурдно. Покажите, что они заблуждаются, но, во имя неба, сделайте это касаясь существа вопроса.
Не могу я также согласиться с утверждением, что эти люди не правы потому, что, сами отказываясь работать, они лишают работы и других людей, возможно, без согласия последних. Ведь если бы такой довод считался убедительным, не было бы ни гражданских воин, ни кавалерийских лошадей, выведенных Хэмпденом в ущерб хлебопашеству Букингемшира, ни самопожертвования в мире политики. Иногда Морли (о боже правый!) пишет о страданиях жен и детей, может ли он сомневаться в том, что эти заблудшие души всем сердцем разделяют эти страдания и что они искренне, чистосердечно и благоговейно верят в то, что именно ради счастья детей (в ту пору, когда те будут уже отцами) они и терпят сейчас такие муки! Во вторник напишу снова. Прилагаю мою статью, которая будет напечатана в начале выпуска.
Преданный Вам.
37
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
...В среду мы отправились в "Одеон" посмотреть новую четырехактную драму в стихах - ((Мигель Сервантес". Право, трудно вообразить себе более мутную водицу. Однако некоторые места, касавшиеся подавления общественного мнения в Мадриде, принимались с таким яростным восторгом, как будто речь шла о современной Франции, - это заставляет о многом задуматься. И снова здесь в каждом антракте упорная, четкая, непрерывная, как бой военных барабанов, "Ca ira"!
В заключение этой второпях набросанной записки разрешите мне заверить Вас самым чистосердечным образом, что никогда еще ни одна рукопись не производила на меня столь глубокого и сильного впечатления, как Ваша.
Ваш покорный слуга.
24
Г-ЖЕ БЛИИ ШВАБЕ
Фолкстон,
воскресенье, 22 июля 1855 г.
Любезная г-жа Швабе,
Сегодня утром я получил Ваше письмо и ящик с бумагами. Такое количество документов оставляет мне только одну возможность.
Я считаю своим долгом уведомить Вас, что не могу взяться за изучение дела, которое нужно выяснить, блуждая в таком лабиринте. Я начал читать отчет о процессе мисс Дудэ *, но теперь вижу, что это свыше моих сил. Мои дни заполнены работой, все мои мысли поглощены новой книгой, мои дела имеют ясную цель и смысл, я должен отвечать бесчисленным корреспондентам, которые вправе рассчитывать на мою аккуратность и внимание, и я не могу отдать себя на произвол чуждой мне стихии. Мне известно о деле мисс Дудэ не больше, чем о любом другом деле, в ходе которого человека судят, признают виновным и оставляют без последствий поданную им кассационную жалобу. В том, что она не испытывает недостатка в друзьях, меня вполне убеждает великодушное участие, которое принимаете в ее судьбе Вы и упомянутая Вами дама. Оставить работу и дела, которые непрерывно требуют от меня самого пристального внимания, и тратить свои силы, блуждая в запутанных ходах этого лабиринта, означает для меня то же самое, что уподобить свою жизнь и самый смысл ее недолговечным следам на прибрежном морском песке, который я вижу из окна моего кабинета.
Все полученные мною бумаги я немедленно отошлю на Ваше имя в редакцию "Домашнего чтения" в Лондоне, где о них позаботится мистер Уилс. Этот джентльмен перешлет их по тому адресу, который Вы соблаговолите ему сообщить.
Ваш покорный слуга.
25
У. Г. УИЛСУ
Фолкстон,
воскресенье, 22 июли 1855 г.
Дорогой Уилс!
Длинная повесть без заглавия, которую я прочел сегодня утром, произвела на меня такое сильное впечатление, что мне трудно приняться за деловое письмо. Мне давно уже не доводилось читать ничего столь трогательного. О частностях я придерживаюсь совсем иного мнения, нежели Вы. Вся повесть настолько продуманна, что любые подробности кажутся необходимыми и соответствующими целому. Я по совести не могу предложить автору сделать какие-либо значительные сокращения. На мои взгляд, это было бы решительным образом неправильно - во всей рукописи я не заметил, пожалуй, ни одной детали, которая не была бы существенной частью всей грустной картины.
Остаются, однако, две трудности, делающие ее неприемлемой для "Домашнего чтения". Во-первых - ее длина. А во-вторых - главная ее идея. Эта ужасная возможность - а скорее, даже вероятность - угрожает стольким людям без какой бы то ни было вины с их стороны, что боюсь, как бы эта повесть не причинила много горя, если мы предложим ее нашим многочисленным читателям. Я страшусь взять на себя ответственность и пробудить ужас и отчаяние, дремлющие, быть может, в стольких сердцах. Поэтому я с большой неохотой пришел к заключению, что нам не остается иного выхода, как вернуть повесть автору. Однако я хотел бы, чтобы Вы, сообщив ей перечисленные мною выше причины моего отказа, в самых лестных выражениях передали бы ей мое мнение о величайших достоинствах этой повести. Я искренне считаю ее замечательным произведением и буду рад написать автору письмо, если она того пожелает, чтобы рассказать о своем впечатлении. Может быть, мне удастся даже уговорить какого-нибудь издателя.
Повесть мисс Линн при сравнении с ней сильно проигрывает. Однако это именно то, что она написала в своем проспекте, и сделано очень неплохо. Впрочем, поскольку эта повесть покажется (невнимательному читателю) оборотной стороной медали, описанной мисс Джолли, я полагаю, лучше будет заплатить за нее немедленно, но на некоторое время (пожалуй, даже на несколько месяцев) задержать ее опубликование, не сообщая мисс Линн действительной причины, а просто сославшись на то, что мы должны сперва напечатать ранее принятые повести в четырех частях. Вещь мисс Джолли лучше и сильнее потому, что она попадает в самый центр мишени, в то время как мисс Линн не всегда задевает цель. Поэтому право первенства должно остаться за повестью мисс Джолли - ради наших интересов так же, как и благодаря достоинствам ее произведения.
Однако заметьте, я не считаю возможным, чтобы мисс Джолли успела переделать свою повесть за указанное Вами время. То, что, на мой взгляд, с ней необходимо сделать, - слишком тонкая операция для столь быстрой ремесленнической переделки. С другой стороны, не кажется ли Вам, что в данное время было бы неплохо выпустить один месячный номер без длинного романа с продолжением - просто ради разнообразия?
Со времени моего возвращения все мои мысли заняты новой книгой *, и я, право, не знаю, сумею ли я найти подходящую тему для первого тома. Однако точно я сообщу Вам это с завтрашней вечерней почтой.
Когда в воскресенье вечером я вернулся из Оксфорда, я нашел письмо мистера Меритона, о котором вы упоминаете (посланное не то в этот же день, не то накануне вечером), - он ничтоже сумняшеся просит прочесть приложенную рукопись к вечеру понедельника, когда он пришлет за ней. Я послал ему короткое письмо, отказываясь читать ее на подобных условиях, захватил ее утром в понедельник в редакцию и отдал Джону, распорядившись отнести ее в течение дня в Тэвисток-хаус, "куда за ней пришлют". Пожалуйста, выясните, почему произошла задержка и по чьей вине.
Я написал мистеру Бру, чья статья нам вполне подойдет. Я жду сегодня моего брата, и если он приедет, пошлю Вам с ним эту статью и трогательную повесть.
Искренне Ваш.
26
МИСС ХАРИЕТ ПАРР
Фолкстон, Кент,
вторник, 14 августа 1855 г.
Сударыня!
Мистер Уилс сообщил, что Вы разрешили мне написать Вам, и я спешу заверить Вас, что прочел Вашу повесть с глубоким волнением и восхищаясь ее необычайной талантливостью. Искренность и сочувствие к людям, которыми она дышит, поистине выше всяких похвал. Не могу выразить, как она меня тронула. Я написал мистеру Уилсу, что весь день находился под ее впечатлением и ничего не мог делать и что я испытываю глубокое уважение к ее автору, кто бы он ни был.
По странному совпадению я несколько дней работал над персонажем, очень похожим на "тетушку". И мне было весьма любопытно следить за тем, как двое людей, казалось, сначала находились совсем рядом, а потом поспешили пойти каждый своим путем, ведущим в противоположную сторону.
Я сообщил Уилсу, что не знаю, счел ли бы я себя вправе предложить вниманию столь многочисленных читателей страшную проблему наследственного безумия, когда, весьма возможно, многие - в лучшем случае некоторые - из них с ужасом угадают в этом свое личное несчастье. Но мне не пришлось задаваться этим вопросом, так как Ваша повесть не подходит для "Домашнего чтения" из-за своей длины. Я хочу сказать только, что она слишком длинна для напечатания в нашем журнале, но она вовсе не растянута. Я не мог бы выкинуть из Вашей рукописи ни одной страницы.
Опыт показывает, что особым требованиям нашего журнала лучше всего отвечает повесть из четырех частей, и я хочу заверить Вас, что буду счастлив, если это письмо убедит Вас стать одним из наших авторов. Однако я выражаю свое восхищение силой и трогательностью Вашей чудесной повести вовсе не для того, чтобы этого добиться.
В то время как я ее читал, Вы для меня не существовали. Сила и правдивость поступков и страданий ее героев - вот что захватило меня и произвело на меня глубочайшее впечатление.
Остаюсь, сударыня, искренне Ваш.
27
РЕЙКСУ КЕРРИ
28 августа 1855 г.
Дорогой сэр,
Я не мог ответить на Ваше письмо вчера вечером, так как находился в Диле, но поверьте мне, я искрение признателен Вам и тронут Вашим любезным приглашением. Я бы с радостью воспользовался им и посетил бы Вас завтра вместе со всеми моими чадами и домочадцами, взяв с собой, как Вы просите, и мистера Уилки Коллинза (в настоящее время это единственный наш гость), но, к сожалению, я лишен возможности сделать это. Именно потому, что я провел субботу в городе, а вчерашний день в Диле, я должен сидеть взаперти в своем кабинете до завтрашнего вечера. В последнее время я с головой окунулся в работу над своей новой книгой, а когда я занят книгой, я никогда не выхожу из дому от девяти утра до двух часов дня. Затем, в силу твердо установившейся привычки, я отправляюсь на прогулку до пяти часов дня. Время на обед, на сон, все мое время распределено так, чтобы мне работалось как можно легче и приятней. Восемь месяцев, которые я ежегодно провожу в Лондоне, я придерживаюсь этого порядка так строго, как это только возможно в подобном месте, и неукоснительно соблюдаю этот режим остальные четыре месяца в году, когда я живу за городом и никуда не хожу, если не считать длительных прогулок по полям. Нельзя сказать, чтобы потеря одного дня или даже целой недели страшила меня, но я знаю, что никогда не смогу выполнить намеченное, если не подчиню себя строжайшей, установленной мною самим, дисциплине.
Не в моих правилах докучать людям подобными подробностями моего существования, и если я распространяюсь о них сейчас, то лишь потому, что не хочу, чтобы у Вас создалось впечатление, будто я пренебрегаю Вашим гостеприимством. Надеюсь, что я смогу не позже, чем через неделю, приехать вместе с миссис Диккенс в Сендлинг-парк и тем подтвердить свои слова. Если мое откровенное письмо сможет убедить Вас в том, сколь многим из того, к чему я испытываю склонность, мне приходится жертвовать, когда я сажусь за письменный стол, и как редко я позволяю себе отступать от моих правил, то у меня станет легче па душе.
Здесь рассказывают настоящие легенды об успехе празднеств, состоявшихся в прошлую среду.
Примите, дорогой сэр, уверения в моей неизменной преданности.
28
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
16 сентября 1855 г.
...Я как раз начинаю работать над третьим выпуском. Порою с воодушевлением, чаще с немалой тоской... Глава об "Отце Маршалси" требует нечеловеческих трудов, ибо на небольшом пространстве надо разместить целую бездну. Я не решил еще окончательно, но у меня появилась недурная мысль обрушить на это семейство большое состояние. Они окажутся в весьма любопытных обстоятельствах. Мне думается, я смогу сделать из Доррита чрезвычайно выразительную фигуру...
...Я буду читать для них пятого числа следующего месяца, а за последние две недели я ответил на тридцать писем, в которых меня просят сделать то же самое во всех уголках Англии, Ирландии и Шотландии. Вообразите себе, как в декабре я покидаю Париж, чтобы отправиться читать в Питерборо, Бирмингем и Шеффилд, - давнишние обещания...
29
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
23 сентября, 1855 г.
...Я буду читать здесь в следующую пятницу. У них (как и везде) есть общество литераторов и общество рабочих, между которыми не существует ни малейшей связи, ни малейшей симпатии. Кресло стоит пять шиллингов, но я заставил их установить для рабочих цену в три пенса, и надеюсь, что это может послужить началом для их сближения. Все состоится в мастерской плотника: это самое просторное, помещение, какое было возможно отыскать...
30
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Фолкстон,
30 сентября 1855 г.
...Я самым серьезным образом убежден - а я размышлял об этом предмете со всей добросовестностью человека, имеющего детей, которым еще предстоит жить и страдать после него, - в том, что представительный строй у нас потерпел полный крах, что английский снобизм и английское раболепие делают участие народа в государственных делах невозможным и что, с тех пор как миновал великий семнадцатый век, вся эта машина пришла в совершенную негодность и находится в безнадежном состоянии...
31
У. МАКРИДИ
Фолкстон, Кент,
четверг, 4 октября. 1855 г.
Мой милый Макриди!
Я так усердно тружусь над моей книгой, что у меня почти не остается времени даже на письма, писать которые я вынужден. Ведь стоит мне оторваться от моей рукописи, как меня охватывает страшное искушение отправиться гулять по холмам, подставляя голову ветру, взбираться на их вершины, сбегать со склонов и вести себя самым буйным образом, потому что только в таких прогулках я нахожу отдых.
Ваше письмо мисс Кутс относительно маленькой мисс Уорнер я переслал незамедлительно. Она сейчас в Пиренеях, и на прошлой неделе я получил от нее письмо, которое разошлось с моим и Вашим, в него вложенным.
Прошу Вас, не отказывайтесь от своего полувысказанного намерения приехать в Париж! Как приятно будет увидеть в этом городе Вашу постаревшую физиономию и сияющую лысину! Вы помолодеете, побывав там в театре (а предварительно пообедав у "Трех братьев") в обществе юного шутника, который сейчас Вам пишет. Ну, пожалуйста, не отказывайтесь от Вашего намерения!
Я знаю, Вам будет приятно узнать, что Чарли поступил в торговый дом Беринга на самых благоприятных условиях. Мистер Бейтс, компаньон этой фирмы, оказал мне любезность, устроив его в маклерскую контору, услугами которой он пользуется. А когда оный Бейтс написал мне полмесяца назад о прекрасной вакансии, открывшейся у Беринга, он добавил, что маклеры дали Чарли весьма лестную рекомендацию, в которой "с похвалой отозвались о его способностях и трудолюбии", и поэтому было бы несправедливо брать его практикантом и для начала ему следует назначить жалование в пятьдесят фунтов - на что я милостиво изъявил согласие.
Что касается всеобщего избирательного права, то я вообще потерял всякую веру в выборы. На мой взгляд, мы наглядно доказали всю бессмысленность представительных органов, за которыми не стоит образованный, просвещенный народ. Вспоминая о том, как простых людей постоянно учат "знать свое место"; о том, как тех, кто составляет душу и тело нашей страны, воспитывают пай-деточками, или посылают в пивные, или в тюрьму за браконьерство, или ко всем чертям; о том, как у нас нет среднего класса (хотя мы постоянно восхваляем его, как нашу опору, на самом деле это всего лишь жалкая бахрома на мантии знати); о лакействе и низкопоклонстве; о том, как самым ничтожным аристократам предоставляются все важнейшие посты в государстве, о "Придворном бюллетене", почитаемом больше Нового завета, - я с большой неохотой прихожу к заключению, что мы, англичане, вообще молчаливо потворствуем этому жалкому и позорному положению, в котором мы очутились; и никогда своими силами из него не выберемся. Кто нам поможет и поможет ли нам кто-нибудь, одному богу известно. А пока мы катимся вниз по склону к тому, чтобы нас завоевали, и все упорно довольствуются этим, распевают "Правь, Британия" и не желают, чтобы их спасали.
В третьем выпуске моей новой книги я немного спустил пары своего негодования *, которое иначе могло бы взорвать меня, и с божьей помощью не сойду с этой стези до конца моих дней; но пока у меня нет никаких политических иллюзий, и никакой надежды - ни грана.
Завтра я буду читать здесь "Рождественскую песнь" в длинной плотничьей мастерской, которая, кажется, куда страшнее бирмингемской ратуши.
Тут дует ураганный юго-восточный ветер и дождь льет как из ведра.
Любящий Вас.
32
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Париж,
...Отсутствие каких-либо мыслей просто ужасно *, и даже когда добираешься до Малреди и видишь двух стариков, беседующих над чересчур бросающейся в глаза скатертью, и читаешь объяснение их занятия: "Спор о теории доктора Уистона" *, все же испытываешь большую неудовлетворенность. Почему-то они ничего не выражают. Даже "Санчо" Лесли * не хватает жизни, а полотна Стэнни * смахивают на декорации. Бесполезно закрывать глаза на тот факт, что в произведениях художников не хватает именно того, чего, как мы знаем, недостает самим художникам: оригинальности, огня, целеустремленности и уменья поставить все на службу замыслу. В большинстве из них чувствуется отвратительнейшая респектабельность - мелочная, бескрылая, низменная обыденность, которая почему-то кажется мне символом нынешнего состояния всей Англии. Фрис *, Уорд * и Эгг представлены здесь своими лучшими полотнами и привлекают наибольшее внимание. Первый - "Добродушным человеком", второй "Королевской семьей в Темпле", а реши - "Первой встречей Петра Великого с Екатериной": эту последнюю картину я всегда считал очень хорошей, и иностранцы, по-видимому, обнаружили в ней совершенно неожиданный драматизм, который им нравится. У французов сколько угодно скверных картин, но боже мой, какое в них бесстрашие! Какая смелость рисунка! Какая дерзость замысла, какая страсть! Сколько в них действия! Бельгийский отдел производит прекрасное впечатление. Именно там можно увидеть лучший пейзаж;, лучший портрет и лучшую сцену из семейной жизни на всей выставке. Внешние формы и условности занимают в английском искусстве, так же как и в английском правительстве и в английском обществе, место истины и подлинной жизни - не сочтите эти слова следствием моего безнадежного взгляда на положение нашей страны и моего страха, что наша национальная слава приходит в упадок. Я всячески боролся вчера с эти впечатлением: в первую очередь отправился в английскую галерею, хвалил и восхищался с большим усердием, но все без толку. Мои впечатления остались все теми же, как я вам их описал. Разумеется, это все между нами. Дружба лучше критики, и я буду помалкивать. Спор, участники которого не могут договориться, о чем они спорят, не просто бесполезен, он вреден... Я никогда еще не видел ничего столь странного. По-моему, они твердо уверовали, что естественной может считаться только английская манера (сама по себе настолько исключительная, что в любой стране она кажется весьма своеобразной), и если француз - изображенный, скажем, в ту минуту, когда его ведут на гильотину, - не дышит невозмутимостью Клэпхема или респектабельностью Ричмонд-хилла *, значит, тут что-то не так...
33
Ф.РЕНЬЕ *
Париж,
среда, 21 ноября 1855 г.
Дорогой Ренье!
Позвольте мне, поблагодарив Вас за ложу, которую Вы любезно предоставили мне позавчера, принести Вам в тысячу раз более горячую благодарность за удовольствие, которое доставила нам Ваша восхитительная пьеса. Никогда еще ни один спектакль так меня не трогал и не увлекал. Композиция выше всяких похвал, сюжет необыкновенно увлекателен и мастерски доводится до трогательной и очень естественной развязки.
С самого начала и до конца в пьесе ощущается дух и чувство истинно художественные, и я от всего сердца поздравляю Вас и Вашего соавтора с достигнутым Вами успехом. Я не сомневаюсь, что он будет очень большим и очень прочным.
Ах, друг мой! Если бы я увидел хоть одну английскую актрису, которая обладала бы хоть сотой долей искренности и искусства мадам Плесси *, я поверил бы, что наш театр уже стоит на пути к возрождению. Но у меня нет ни малейшей надежды, что я когда-либо увижу подобную актрису. С тем же успехом я мог бы рассчитывать увидеть на английской сцене замечательного художника, способного не только писать, но и воплощать то, что он пишет, как это делаете Вы.
Искренне Ваш.
34
КАПИТАНУ МОРГАНУ
Дорогой друг,
Как всегда, счастлив был получить Ваше письмо. Одна только мысль о Вашей искренности оказывает на меня животворное действие. И с каждым днем я все больше и больше убеждаюсь в том, что быть искренним до конца - эго главное, и что стоит только в чем-нибудь покривить душой, как все идет прахом. Вы видите, что мы натворили с нашими отважными солдатами, Вы видите, какими жалкими мошенниками мы оказались. И потому, что мы, к невыразимому своему огорчению, конфузу и печали, запутались в сетях аристократической рутины, джентльмены, которые были так добры, что довели нас до погибели, собираются устроить для нас послезавтра день смирения и поста. Я просто выхожу из себя, когда думаю, что все это происходит в наши дни.
...Моя работа над новой книгой находится сейчас в первой стадии. Это значит, что я кружусь и кружусь вокруг замысла, как птица в клетке, которая, прежде чем клюнуть кусочек сахару, все ходит да ходит вокруг него.
Всем сердцем преданный Вам.
35
МАДАМ ВИАРДО
Авеню Елисейских полей, 49,
понедельник, 3 декабря 1855 г.
Дорогая мадам Виардо,
Миссис Диккенс говорит, что Вы взяли у нее первый выпуск "Крошки Доррит" только на время и собираетесь его вернуть. Умоляю Вас не делать ничего подобного и доставить мне величайшее удовольствие, разрешив присылать Вам все последующие выпуски, как только они попадут ко мне в руки. Я так восхищаюсь Вашим великим талантом, так увлечен и покорен им, что буду горд честью доставить Вам минуту духовного удовольствия.
Примите уверение в моей совершенной преданности.
36
У. Г. УИЛСУ
Авеню Елисейских полей, 49,
воскресенье, 6 января 1856 г.
Мой дорогой Уилс,
Я прочел статью Морли, уделив особое внимание той ее части, которая относится к мисс Мартино *. Я считаю, что если все факты будут тщательно изучены и проверены, ее следует напечатать и поместить в начале следующего номера, как я и указываю на прилагаемой корректуре. Мне кажутся не совсем убедительными доказательства того, что отказ от уплаты штрафов так уж несомненно относится к 7-му августа. Мне бы хотелось, чтобы это выглядело более очевидным.
Мисс Мартино здесь выступает именно в том свете, в каком я ее всегда видел и пытался представить Вам. После того как мне довелось увидеть и услышать ее, я был так убежден в том, что она именно такова и не может быть иной, что сейчас, когда она сама подтвердила мое мнение, я не испытываю ни малейшего торжества. Мне кажется, свет не видывал еще такой вздорной и тщеславной женщины и такой лгуньи.
Может быть, что-нибудь из написанного мной покажется Вам излишне резким, - посоветуйтесь с Форстером. Если он согласится с Вами, выбросьте это место. Но не прежде.
Мне хочется, чтобы Морли написал статью о забастовке * и пересказал бы большую часть того, что пишет здесь. Однако я не могу выдавать себя за человека, порицающего все без исключения забастовки, объявляемые этим несчастным классом общества, которому так трудно мирным путем добиться того, чтобы его голос был услышан. Начать дискуссию об этом предмете с заявления о том, что эти люди "несомненно находятся в совершеннейшем и прискорбном заблуждении", было бы просто абсурдно. Покажите, что они заблуждаются, но, во имя неба, сделайте это касаясь существа вопроса.
Не могу я также согласиться с утверждением, что эти люди не правы потому, что, сами отказываясь работать, они лишают работы и других людей, возможно, без согласия последних. Ведь если бы такой довод считался убедительным, не было бы ни гражданских воин, ни кавалерийских лошадей, выведенных Хэмпденом в ущерб хлебопашеству Букингемшира, ни самопожертвования в мире политики. Иногда Морли (о боже правый!) пишет о страданиях жен и детей, может ли он сомневаться в том, что эти заблудшие души всем сердцем разделяют эти страдания и что они искренне, чистосердечно и благоговейно верят в то, что именно ради счастья детей (в ту пору, когда те будут уже отцами) они и терпят сейчас такие муки! Во вторник напишу снова. Прилагаю мою статью, которая будет напечатана в начале выпуска.
Преданный Вам.
37
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
...В среду мы отправились в "Одеон" посмотреть новую четырехактную драму в стихах - ((Мигель Сервантес". Право, трудно вообразить себе более мутную водицу. Однако некоторые места, касавшиеся подавления общественного мнения в Мадриде, принимались с таким яростным восторгом, как будто речь шла о современной Франции, - это заставляет о многом задуматься. И снова здесь в каждом антракте упорная, четкая, непрерывная, как бой военных барабанов, "Ca ira"!