Страница:
[Тост за Диккенса. Казначей огласил список пожертвований - свыше 3000 фунтов стерлингов, из которых 900 - от женщин. Одна из них пожертвовала 500 фунтов, подписавшись просто "Мэри-Джейн". Диккенс предложил последний тост за дам:]
Поднимая этот бокал, мне хочется отдельно воздать должное "Мэри-Джейн" и от души пожелать всем спокойной ночи. Мало хорошего можно было бы осуществить, не будь на свете женщин. В свое время мне указывали на то, сколько сумел сделать Робинзон Крузо, будучи холостяком. Однако я, основательно изучив авторитетные источники, обнаружил, что на самом деле у этого достойного человека было целых две жены.
РЕЧЬ В КОРОЛЕВСКОМ ТЕАТРАЛЬНОМ ФОНДЕ
29 марта 1858 года
Джентльмены! Все мы, часто посещая театр, научились, я в том не сомневаюсь, предсказывать по разным мелким признакам и приметам, как развернутся события на подмостках. Например, когда молодая девица, дочь адмирала, остается на сцене одна и облегчает свою душу замечаниями общего порядка, не имеющими прямой связи с ходом пьесы, и когда из недр земли прямо у нее под ногами раздается бодрое, вдохновляющее постукивание, мы предсказываем, что сейчас будет исполнена песенка. {Смех.) Когда появляются два джентльмена, которых, по счастливому совпадению, ожидают ровно два стула, не больше и не меньше, мы заключаем из этого, что между ними состоится разговор и что в разговор этот, скорее всего, будут вкраплены воспоминания биографического свойства. (Смех.} Точно так же, когда мы замечаем, что два других джентльмена, в особенности если они принадлежат к сословию моряков, грабителей или контрабандистов, успели с последнего своего выхода вооружиться очень коротенькими кинжалами с очень длинной рукояткой, то предсказываем с некоторой долей уверенности, что такие приготовления закончатся дракой. (Смех.) Так вот, джентльмены, эти ассоциации мыслей, которые мы так часто приносим с собою в театр, можно вынести и за стены театра, а если так - вам, возможно, уже пришло в голову, что когда я просил у моего старого друга, нашего председателя, разрешения предложить тост, я имел в виду не кого иного, как моего старого друга и что именно о нем и пойдет сейчас речь. (Возгласы одобрения и смех.)
Джентльмены, обязанности попечителя Театрального фонда, каковую должность я имею честь исполнять, не столь многочисленны, как его права. Иными словами, он - не более как персонаж без слов (смех), с той лишь прискорбной разницей, что ему не по ком вздыхать. (Смех.) Если бы его роль можно было в этом смысле немного подправить, я ручаюсь, что играть ее было бы гораздо приятнее и что он уже не чувствовал бы себя таким потерянным. Обязанности этого странного персонажа состоят в том, чтобы раз в полгода наведываться в банк и ставить свою подпись в большущей, громоздкой книге, тем свидетельствуя получение двух документов, о которых ему ничего не известно и которые он тут же передает бутафору, после чего уходит со сцены. (Смех.)
Зато права у него немалые. Он наделен правом наблюдать рост и развитие общества, к которому проявлял интерес с самого его зарождения, он наделен правом по всякому подходящему поводу воздавать должное бережливости, доброте, самопожертвованию и собственному достоинству, присущим категории людей, которых невежды не ценят по заслугам и которым долго отказывали в этих добродетелях в силу глубоко укоренившегося глупого, невежественного и низменного предрассудка. (Громкие возгласы одобрения.) И наконец, он наделен правом время от времени предлагать тост за председателя на ежегодном обеде; а когда председатель - это человек, чьим талантом он горячо восхищается, в то же время глубоко его уважая (крики, возгласы), когда этот председатель человек, который служит украшением литературы и в чьем лице мы славим литературу (возгласы), тогда он чувствует, что это последнее - поистине высокое право. (Громкие крики.) Джентльмены! С первых дней существования этого общества я позволил себе внушать его руководителям мое личное убеждение, что для содействия его влиянию и успеху им следует возможно чаще выбирать председателя из числа лиц, прикосновенных к литературе и искусствам. (Правильно!) Я позволю себе сказать, что ни в одном учреждении подобного рода не председательствовало столько выдающихся, замечательных людей. (Крики "браво".) И я убежден, что никогда не бывало и никогда не будет - просто потому, что не может быть, - человека, который выполнял бы эти обязанности с большим блеском, чем благородный английский писатель, занимающий председательское кресло сегодня. (Громкие приветственные возгласы.)
Джентльмены! Я не возьму на себя смелость - сейчас для этого не время и не место - листать перед вами зачитанные страницы романов мистера Теккерея, не возьму на себя смелость обращать ваше внимание на то, сколько в них заключено остроумия, сколько в них мудрости, как много автор открыл нам в своих книгах - и притом, как они бесстрашны и как беспристрастны. (Крики "браво".) Но одно я могу сказать, отдавая им скромную дань уважения: мне представляется совершенно правильным и в порядке вещей, чтобы такой писатель, как мой друг, и такое искусство, как театр, встречались лицом к лицу, как то случилось сегодня. (Крики одобрения.) Ведь всякий хороший актер идет по стопам всякого хорошего автора, а каждый писатель-беллетрист, если даже он не избирает драматическую форму, в сущности, пишет для сцены. Пусть он пишет только романы, пусть не написал ни одной пьесы, но правда и мудрость, живущие в нем, должны проникнуть в искусство сцены, самую сущность которого составляют правда и страстность, и в какой-то мере должны отразиться в том большом зеркале, которое оно держит перед природой. (Возгласы одобрения.) Джентльмены, среди присутствующих здесь представлены и актеры, и директоры театров, и писатели. Мы можем без труда предположить, что все они изучали тайны человеческого сердца во многих и разнообразных театрах, больших и малых, но я уверен, что ни один из них, ни в одном театре, начиная с повозки Феспида *, не изучал этих таинственных движений души с большей пользой для нас, чем в веселых балаганах "Ярмарки тщеславия". Этому искусному кукольнику, который доставил нам столько радости и чьи слова сегодня нас так очаровали, нам предстоит сейчас выразить нашу признательность и приветствовать его среди нас, и, желая ему счастливого пути через многие годы и многие ярмарки, которые, как мы от души надеемся, еще дождутся прикосновения его могучего искусства, я, с вашего разрешения, предлагаю выпить за здоровье председателя, и да хранит его бог! (Овация.}
РЕЧЬ В КОРОЛЕВСКОМ ОБЩЕСТВЕ МУЗЫКАНТОВ
8 марта 1860 года
Леди и джентльмены! Я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что всем известно следующее любопытное обстоятельство: когда люди частным образом собираются за обеденным столом, сговорившись обсудить какой-нибудь деловой вопрос, неизменно получается так, что, сколько ни старайся, не удается заставить их подойти к этому вопросу, и как раз касательно этого предмета и только этого предмета - никакими уловками невозможно вытянуть из них хотя бы слово. Поскольку все человечество убедилось в этом на горьком опыте, устроители тех обедов, на одном из коих мы сейчас присутствуем, благоразумно ввели в обычай приступать к делу немедля, в самом начале вечера. Они излагают подлежащее обсуждению дело на бумаге, и не успевает еще несчастный председатель раскрыть рот, как вот оно, черным по белому, уже лежит перед ним. (Смех.) Два длинных ряда почтенных граждан, сидящих по правую и по левую руку от председателя, надежно его охраняют, следя за тем, чтобы он вел себя как должно, и вынуждают-таки его говорить на нужную тему, хотя ни для кого не секрет, что втайне он мечтает от нее увильнуть, а в ушах у него звучит голос, проникновенный голос, который, подобно вещему голосу древнеримского раба, напоминает ему на всем пути триумфального шествия, что он - всего лишь смертный председатель и что общая участь его и всей его братии - "сказать свое слово и умереть".
Сегодня, леди и джентльмены, мы празднуем сто двадцать вторую годовщину Королевского общества музыкантов. (Громкие приветственные возгласы.) Учреждено оно было благодаря тому, что сто двадцать лет назад два джентльмена, стоя в дверях кофейни в полумиле от того места, где мы сейчас находимся, случайно загляделись на двух бедных мальчиков, гнавших по лондонским улицам пару ослиц. Эти два мальчика были сыновьями скончавшегося музыканта; два щедрых сердца, сжалившихся над ними, были сердцами двух скончавшихся музыкантов; а благородный человек, поспешивший им на помощь, был тоже ныне скончавшийся музыкант Гендель *, известный среди истинной аристократии духа - среди людей искусства - не громкими титулами, а лишь своим даром, полученным, как я разумею, из рук самого господа бога. (Крики "браво".) Так вот, леди и джентльмены, этот "Гармонический кузнец" * принялся так ретиво ковать железо своего братства, пока оно было горячо, что выбил из него искры самоуважения, независимости и процветания - качеств, которые отличают это учреждение и поныне. Все девятнадцать лет, что ему еще оставалось прожить, он трудился ради Общества музыкантов у наковальни своего искусства, трудился не жалея сил и с искренней верой, а перед смертью завещал ему царское наследство - тысячу фунтов стерлингов. (Громкие возгласы одобрения.) Теперь мы видим, что такое доброе семя и что такое хорошая музыка. Миновало сто двадцать два года; ушли в прошлое кружевные жабо и пудреные парики, ушли в прошлое белые плащи, шинели с пелеринами, огромные шейные платки и ботфорты, но из доброго семени выросло пышное, цветущее дерево, под сенью которого мы нынче сидим; и хорошая музыка по-прежнему молодо звучит в молодых ушах, в молодых голосах и пальцах каждого нового поколения. (Одобрительные возгласы.)
Леди и джентльмены, когда мне выпадает честь председательствовать на подобных обедах, я обычно стараюсь объяснить тем из собравшихся, кто, возможно, незнаком с деятельностью данного общества, из каких соображений сам я это общество поддерживаю. Так позвольте мне вкратце рассказать вам, почему я с особенным сочувствием и уважением отношусь к Королевскому обществу музыкантов.
Во-первых, потому что оно - подлинное (браво!) - не только по названию, но и на самом деле это общество музыкантов: не разношерстное сборище лиц неопределенных занятий, в которое затесались несколько музыкантов, чтобы как-то оправдать злоупотребление высоким этим словом, но общество профессионалов, связанных любовью к своему искусству и ставящих себе цели, важные для этого искусства. (Возгласы) Потому что эти люди объединились - а они только так и могли объединиться независимо и с пользой - на основе взаимной помощи (крики "браво") и заранее обеспечивают на время старости, болезни или несчастья если не самих себя, то своих собратьев, их вдов и сирот. Потому что общество это не только дает средства на образование этих бедных детей и на обучение их профессии, но и после того по-отечески о них печется: тех из них, кто успешно прошел ученичество, поощряют возвращаться в лоно общества, награждают за успехи и прилежание, а также наставляют и в дальнейшем следовать стезей правды и приверженности долгу. (Аплодисменты.) Потому что общество это не замкнутое, оно предоставляет самым новым своим членам те же преимущества, что и самым старым, и охотно принимает в свои ряды музыкантов-иностранцев, постоянно проживающих в Англии. Потому что оно действует по особым, им самим созданным правилам (одобрительные возгласы) и притом ведет дела по системе чрезвычайно неразумной и не пользующейся признанием, а именно - платит небольшое жалованье всего лишь двум лицам, действительно работающим, в то время как директоры даже расходы, связанные с собраниями, покрывают из своего кармана. (Громкие аплодисменты.) Леди и джентльмены, вы и представить себе не можете, какой переполох поднялся бы в некоем литературном обществе, если бы кровожадный субъект, ныне обращающийся к вам с этой немудрой речью, попросил бы там слова и предложил взять Общество музыкантов как пример для подражания. (Смех и одобрительные возгласы.) И наконец, леди и джентльмены, я рекомендую это общество тем из вас, кто с ним незнаком, потому что это общество артистов, основанное на правиле: все за одного и каждый за всех. Каждый из его членов с самого начала считает своей обязанностью перед всеми остальными бесплатно участвовать в любом концерте, который устраивается в пользу Общества. Каждому при вступлении в члены Общества официально и недвусмысленно напоминают, что он берет на себя обязательство по мере своих сил и способностей участвовать в большой работе, и с этой минуты его считают связанным этим обязательством. Таковы, леди и джентльмены, главные отличительные черты общества профессионалов, которое сегодня миновало сто двадцать вторую веху на своем жизненном пути, - главные его черты, но к ним можно прибавить еще одну, а именно, что ежегодный доход, получаемый им из одного только источника - от ежегодных членских взносов, - составляет немногим больше одной десятой доли той суммы, какую оно ежегодно тратит на осуществление своих превосходных целей. На обложке лежащей передо мною книги я читаю "Вечер сто двадцать второй", и я погружаюсь в сладкие грезы, вспоминая те чудеса, которые с раннего детства рождала для меня музыка. Мне грезится, что я воротился к ночи сто двадцать второй замечательных сказок "Тысячи и одной ночи" и слышу, как Динарзада, за полчаса до рассвета, говорит сестре: "Сестра Шахразада, если ты еще не спишь и если будет на то милость нашего повелителя-султана, прошу тебя, доскажи мне сказку про... английских музыкантов!" (Смех и одобрительные возгласы.) На что Шахразада отвечает, что охотно исполнила бы ее просьбу, но сдается ей, что у этой сказки нет конца (одобрительные возгласы), ибо, по ее мнению, до тех пор пока люди будут жить на земле, любить и надеяться, до тех пор не может исчезнуть музыка, поднимающая их над превратностями судьбы и над собственными заблуждениями. (Крики, возгласы.) И вот султан, который для этого случая на время изменил свое имя, опоясался не ятаганом, а косой и удалился, милостиво порешив - пусть сказка длится и сто двадцать вторую ночь и пусть братство музыкантов живет вечно. (Громкие аплодисменты.)
Леди и джентльмены, вы можете счесть это праздной игрой воображения, но ведь каких только фантазий не рождает музыка! Вы знаете, что ей дано воскрешать мертвых; ей дано привести к вашему камельку родное существо, которое если и жило когда, так только в вашем сердце. Вы знаете, что музыка дает слепому зрение, а тяжелобольному - надежду; что мертвые слышат ее. Мы все слышим ее и в смене времен года, и в шуме вод, по которым ходил наш Спаситель. А в заключение я прошу вас, прислушайтесь и еще к одному напеву вы наверняка расслышите его среди звуков сегодняшней музыки. Не может рука навсегда сохранить свою власть над смычком, струнами, клавишами; и дыхание рано или поздно слабеет. Искусное сочетание многих инструментов всегда требует и таких музыкантов, которые не могут надеяться ни на большой успех, ни на большую плату, а между тем без их участия наслаждение, которое вы испытываете, не было бы полным. Так прислушайтесь и к этому напеву: "Я - из их числа; я был молод, теперь я стар; пальцы мои утратили гибкость; дыхание ослабело. Ради того многого, что дала вам музыка, дайте мне хоть немного!"
Я предлагаю тост за Королевское общество музыкантов. (Громкие аплодисменты.)
[Позднее, предлагая тост "за дам", Диккенс, как всегда, возмущался тем, что они сидят отдельно, на галерее.]
Почему мужчины располагаются со всеми удобствами, почему перед ними дымятся яства и сверкают графины, а дамы должны сидеть наверху и оттуда с довольным видом взирать на это зрелище? Даже на Сандвичевых островах и на Таити дикари допускают представительниц прекрасного пола на свои банкеты. Не стоит ли нам изменить нынешнее положение вещей? Я со своей стороны могу сказать, что если устроители пообещают в будущем году, или еще через год, по случаю очередного торжественного обеда пригласить к столу дам и посадить по даме справа и слева от председателя, то я охотно соглашусь занять председательское кресло. (Возгласы одобрения.)
РЕЧЬ В ПЕНСИОННОМ ОБЩЕСТВЕ ПЕЧАТНИКОВ
6 апреля 1864 года
Не знаю, составляю ли я в этом смысле исключение, но я отчетливо помню, что с первых моих школьных дней (когда я находился под властью некоей старой леди, которая, как мне представлялось, правила миром с помощью розги), я от души ненавидел печатников и печатное слово. Мне казалось, что буквы печатают и присылают в школу нарочно для того, чтобы мучить меня, и печатника я считал своим личным врагом. Меня учили молиться за моих врагов, и я отлично помню, что как за злейшего своего врага молился за печатника. Воспоминание это по сей день возникает у меня всякий раз, как я вижу выстроенные в ряд крупные, жирные, черные прописные буквы. Однако со временем, когда меня увлек "Джек - Победитель великанов" и другие сказочные герои, ненависть моя пошла па убыль; еще больше она ослабела, когда я дорос до "Сказок 1001 ночи" и до Робинзона Крузо с его Пятницей; кстати сказать, дикари, пирующие на берегу, - это, вероятно, мое первое представление о торжественном банкете!
Но окончательно моя неприязнь к печатникам исчезла после того, как я увидев в печати свое собственное имя. Теперь мне доставляет удовольствие смотреть на веселую букву O, на S с его добрыми круглыми завитушками, на причудливое G и на Q с его уморительным хвостиком - он первый научил меня усматривать в жизни смешное. И теперь уже в течение многих лет мы с печатниками - неразлучные друзья.
С тех пор как я последний раз председательствовал на торжественном собрании этого общества, я отслужил три срока ученичества у жизни. В последний раз я занимал это кресло двадцать один год тому назад. А сколько таких кресел я занимал с тех пор? Можно сказать - целый мебельный склад из одних кресел; и сейчас у меня такое чувство, будто я, после долгих странствий, возвратился домой. Мой интерес к судьбам Общества сохранился в полной мере. Оно существует неполных сорок лет *, а уже собрало капитал в 11000 фунтов стерлингов и имеет сейчас на своем попечении 76 пенсионеров обоего пола, при ежегодных расходах в 850 фунтов. Оно сделало и делает много добра, и можно пожалеть лишь о том, что оно не может заботиться обо всех, кто притязает на его помощь.
Печатник служит верой и правдой не только тем, кто непосредственно связан с печатным делом, но и широкой публике, а следовательно, он в старости и болезни больше, чем кто-либо, имеет право на общественную помощь. Разумеется, то, что выходит в свет благодаря его умению, его труду, выносливости и знаниям, - это не только его заслуга; но без него что бы представлял собою наш мир? Да во всех странах верховодили бы одни тираны и обманщики! Я убежден, что ни в одной отрасли ручного труда не найти столько замечательных людей, как среди печатников. Наборщик из всех рабочих выделяется своей сообразительностью, выносливостью и готовностью все сделать как можно лучше. Труд его по самой природе своей вызывает всеобщее сочувствие. Он часто бывает перегружен работой, так что трудится половину ночи, а нередко и всю ночь, - в нездоровом воздухе, при искусственном освещении, с быстрыми сменами жары и холода, поэтому он особенно подвержен легочным болезням, слепоте и другим опасным недугам. Когда несчастный наборщик теряет на работе зрение и вынужден долгие дни сидеть в своей единственной комнате, лишенный возможности читать - а это было его любимым времяпрепровождением, - ему может читать вслух его жена или дочь; но причина его несчастья омрачает даже этот слабый луч утешения в окружающей его тьме: ведь, возможно, что он сам набирал книгу, которую ему читают. Что же, это только воображаемый случай? Нет, почти каждая крупная типография в Лондоне увольняет много таких рабочих. Поэтому-то публика, в чьих интересах и для чьего развлечения и просвещения они работали, обязана поддержать Общество печатников! В связи с этой стороной вопроса я могу сообщить две приятные новости. Мистер Бантинг, навлекший на себя немало насмешек своей брошюрой о лечении тучности *, пожертвовал Обществу 52 фунта и 10 шиллингов - всю прибыль, которую он пока что получил от продажи этой брошюры. Могу сказать одно: будь у Общества много таких друзей, оно быстро прибавило бы в весе. А некий мистер Винсент, который сам опубликовал несколько книг и заинтересовался судьбою печатников исключительно потому, что за время своих деловых сношений с типографией, где они печатались, неизменно встречал самое учтивое обращение и готовность помочь, выразил намерение передать Обществу доход с недвижимой собственности в Ливерпуле, приносящей ежегодно 150 фунтов. Будут основаны пять пенсий по 20 фунтов, остальная же сумма пополнит капитал Общества.
[Далее Диккенс красноречиво говорил о правах Общества и закончил так:]
Тираны и обманщики, о которых уже шла речь, - а в Европе немало и тиранов и обманщиков, - с радостью уволили бы на пенсию всех печатников во всем мире и покончили бы с ними; но пусть друзья прогресса и просвещения уволят на пенсию тех печатников, которые уже не могут работать по старости или по болезни, а остальные в конечном счете сотрут тиранов и обманщиков с лица земли. Ибо если есть на свете машина, которая может с ними расправиться, так это печатная машина. Печатник - служитель разума и мысли; он друг свободы и законности; он друг всякого, кто сам - друг порядка; друг всякого, кто умеет читать. Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание, а печатник - единственный плод цивилизации, без которого не может существовать свободный человек.
РЕЧЬ В ГАЗЕТНОМ ФОНДЕ
20 мая 1865 года *
Леди и джентльмены! Когда после званого обеда в столовую приносят младенца, дабы показать его восхищенным друзьям и родне, обычно бывает так, что гости - быть может, бессознательно руководствуясь мыслью о непрочности младенческой жизни, - направляют разговор на прошедшие события. Говорят о том, как ребенок вырос с последнего званого обеда; какой это замечательный ребенок, а ведь и родился-то всего два или три года назад; какой у него здоровый вид, - это, наверно, корь пошла ему на пользу, и тому подобное. Когда после торжественного обеда на обсуждение выносят не младенца, а учреждение в младенческом возрасте, тут уж нет места колебаниям и деликатным недомолвкам, и можно с уверенностью предсказать, что если оно достойно жить, то и будет жить, если же оно достойно умереть, то и умрет. А решать, чего оно достойно, следует, мне кажется, судя, во-первых, по тому, как это учреждение предполагает распоряжаться своими средствами; во-вторых, насколько его поддерживают те круги общества, которые создали его и для чьей пользы оно предназначено: и наконец - сколь сильно его влияние на публику. (Правильно!) Это последнее соображение я добавил потому, что ни одно общество такого рода никогда и не мечтало о том, чтобы существовать независимо от публики, и никогда не считало поддержку публики чем-то для себя зазорным. (Возгласы одобрения.)
Так вот, свои средства Газетный фонд намерен употреблять для помощи своим членам в бедности или в несчастье, а также вдовам, детям, родителям и прочим близким родственникам скончавшихся членов, при условии уплаты умеренных ежегодных взносов - их, как я вижу, можно заменить умеренным единовременным взносом вперед на всю жизнь, - а членами Фонда могут быть все платные литературные сотрудники прессы Соединенного Королевства и все без исключения репортеры. Год назад число его членов было немногим меньше ста. В настоящее время оно немногим больше ста семидесяти, не считая еще тридцати человек, которые уже платят взносы, но еще не стали действительными членами. Число это неуклонно пополняется, причем не только работниками столичной прессы, но и провинциальных газет по всей стране. На днях я узнал, что недавно многие газетные работники в Манчестере на своем собрании выразили горячий братский интерес к этому учреждению и серьезное желание расширить его функции и укрепить его положение, при условии, что в устав его можно будет внести статьи о страховании жизни и о выкупе просроченных полисов, а также при условии, что в его рамках столица и провинция будут пользоваться совершенно равными правами. (Крики "браво".) Это требование представляется мне столь умеренным, что я не сомневаюсь ни в благоприятном отклике на него со стороны правления, ни в благотворных последствиях такого отклика. (Крики "браво".) Остается лишь с удовлетворением добавить по этому пункту, что больше трети всех денег, собранных в помощь обществу за последний год, поступило от самих работников прессы. (Крики "браво", возгласы.)
Что же касается последнего пункта, леди и джентльмены, последнего мерила, а именно - влияния на публику, то я позволю себе сказать так: среди членов этого многолюдного собрания нет, вероятно, никого, кто, читая сегодня газету или слушая рассказ, почерпнутый из газеты, не узнал бы чего-нибудь такого, о чем еще ничего не знал вчера. (Правильно!) То же, за самыми незначительными исключениями, можно сказать и о любом из тех, кто шумной толпой наводняет сегодня улицы этого огромного города. (Правильно!) То же относится почти в равной мере к самым оживленным и самым глухим, самым большим и самым маленьким городам империи, и притом не только к деятельной, прилежной и здоровой части их населения, но также к праздным, больным, слепым и глухонемым. (Крики "браво".) И если люди, которые для этого всепроникающего явления, этой поразительной вездесущей газеты, собирают всевозможные сведения о всевозможных предметах, интересующих публику, собирают пеною неимоверного труда и упорства, нередко сочетая природные способности с усердно приобретаемым умением, причем большая часть работы делается по ночам, за счет отдыха и сна, и связана с напряжением двух самых тонких наших чувств - зрения и слуха (не говоря уже об умственном напряжении), - повторяю, если даже эти люди, которые через посредство газет изо дня в день, из ночи в ночь, из недели в неделю так щедро снабжают публику духовной пищей, не имеют права на то, чтобы публика в свою очередь проявила к ним щедрость, - тогда, как перед богом говорю, я уж не знаю, какие труженики в нашем обществе имеют на это право. (Громкие крики одобрения.)
Поднимая этот бокал, мне хочется отдельно воздать должное "Мэри-Джейн" и от души пожелать всем спокойной ночи. Мало хорошего можно было бы осуществить, не будь на свете женщин. В свое время мне указывали на то, сколько сумел сделать Робинзон Крузо, будучи холостяком. Однако я, основательно изучив авторитетные источники, обнаружил, что на самом деле у этого достойного человека было целых две жены.
РЕЧЬ В КОРОЛЕВСКОМ ТЕАТРАЛЬНОМ ФОНДЕ
29 марта 1858 года
Джентльмены! Все мы, часто посещая театр, научились, я в том не сомневаюсь, предсказывать по разным мелким признакам и приметам, как развернутся события на подмостках. Например, когда молодая девица, дочь адмирала, остается на сцене одна и облегчает свою душу замечаниями общего порядка, не имеющими прямой связи с ходом пьесы, и когда из недр земли прямо у нее под ногами раздается бодрое, вдохновляющее постукивание, мы предсказываем, что сейчас будет исполнена песенка. {Смех.) Когда появляются два джентльмена, которых, по счастливому совпадению, ожидают ровно два стула, не больше и не меньше, мы заключаем из этого, что между ними состоится разговор и что в разговор этот, скорее всего, будут вкраплены воспоминания биографического свойства. (Смех.} Точно так же, когда мы замечаем, что два других джентльмена, в особенности если они принадлежат к сословию моряков, грабителей или контрабандистов, успели с последнего своего выхода вооружиться очень коротенькими кинжалами с очень длинной рукояткой, то предсказываем с некоторой долей уверенности, что такие приготовления закончатся дракой. (Смех.) Так вот, джентльмены, эти ассоциации мыслей, которые мы так часто приносим с собою в театр, можно вынести и за стены театра, а если так - вам, возможно, уже пришло в голову, что когда я просил у моего старого друга, нашего председателя, разрешения предложить тост, я имел в виду не кого иного, как моего старого друга и что именно о нем и пойдет сейчас речь. (Возгласы одобрения и смех.)
Джентльмены, обязанности попечителя Театрального фонда, каковую должность я имею честь исполнять, не столь многочисленны, как его права. Иными словами, он - не более как персонаж без слов (смех), с той лишь прискорбной разницей, что ему не по ком вздыхать. (Смех.) Если бы его роль можно было в этом смысле немного подправить, я ручаюсь, что играть ее было бы гораздо приятнее и что он уже не чувствовал бы себя таким потерянным. Обязанности этого странного персонажа состоят в том, чтобы раз в полгода наведываться в банк и ставить свою подпись в большущей, громоздкой книге, тем свидетельствуя получение двух документов, о которых ему ничего не известно и которые он тут же передает бутафору, после чего уходит со сцены. (Смех.)
Зато права у него немалые. Он наделен правом наблюдать рост и развитие общества, к которому проявлял интерес с самого его зарождения, он наделен правом по всякому подходящему поводу воздавать должное бережливости, доброте, самопожертвованию и собственному достоинству, присущим категории людей, которых невежды не ценят по заслугам и которым долго отказывали в этих добродетелях в силу глубоко укоренившегося глупого, невежественного и низменного предрассудка. (Громкие возгласы одобрения.) И наконец, он наделен правом время от времени предлагать тост за председателя на ежегодном обеде; а когда председатель - это человек, чьим талантом он горячо восхищается, в то же время глубоко его уважая (крики, возгласы), когда этот председатель человек, который служит украшением литературы и в чьем лице мы славим литературу (возгласы), тогда он чувствует, что это последнее - поистине высокое право. (Громкие крики.) Джентльмены! С первых дней существования этого общества я позволил себе внушать его руководителям мое личное убеждение, что для содействия его влиянию и успеху им следует возможно чаще выбирать председателя из числа лиц, прикосновенных к литературе и искусствам. (Правильно!) Я позволю себе сказать, что ни в одном учреждении подобного рода не председательствовало столько выдающихся, замечательных людей. (Крики "браво".) И я убежден, что никогда не бывало и никогда не будет - просто потому, что не может быть, - человека, который выполнял бы эти обязанности с большим блеском, чем благородный английский писатель, занимающий председательское кресло сегодня. (Громкие приветственные возгласы.)
Джентльмены! Я не возьму на себя смелость - сейчас для этого не время и не место - листать перед вами зачитанные страницы романов мистера Теккерея, не возьму на себя смелость обращать ваше внимание на то, сколько в них заключено остроумия, сколько в них мудрости, как много автор открыл нам в своих книгах - и притом, как они бесстрашны и как беспристрастны. (Крики "браво".) Но одно я могу сказать, отдавая им скромную дань уважения: мне представляется совершенно правильным и в порядке вещей, чтобы такой писатель, как мой друг, и такое искусство, как театр, встречались лицом к лицу, как то случилось сегодня. (Крики одобрения.) Ведь всякий хороший актер идет по стопам всякого хорошего автора, а каждый писатель-беллетрист, если даже он не избирает драматическую форму, в сущности, пишет для сцены. Пусть он пишет только романы, пусть не написал ни одной пьесы, но правда и мудрость, живущие в нем, должны проникнуть в искусство сцены, самую сущность которого составляют правда и страстность, и в какой-то мере должны отразиться в том большом зеркале, которое оно держит перед природой. (Возгласы одобрения.) Джентльмены, среди присутствующих здесь представлены и актеры, и директоры театров, и писатели. Мы можем без труда предположить, что все они изучали тайны человеческого сердца во многих и разнообразных театрах, больших и малых, но я уверен, что ни один из них, ни в одном театре, начиная с повозки Феспида *, не изучал этих таинственных движений души с большей пользой для нас, чем в веселых балаганах "Ярмарки тщеславия". Этому искусному кукольнику, который доставил нам столько радости и чьи слова сегодня нас так очаровали, нам предстоит сейчас выразить нашу признательность и приветствовать его среди нас, и, желая ему счастливого пути через многие годы и многие ярмарки, которые, как мы от души надеемся, еще дождутся прикосновения его могучего искусства, я, с вашего разрешения, предлагаю выпить за здоровье председателя, и да хранит его бог! (Овация.}
РЕЧЬ В КОРОЛЕВСКОМ ОБЩЕСТВЕ МУЗЫКАНТОВ
8 марта 1860 года
Леди и джентльмены! Я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что всем известно следующее любопытное обстоятельство: когда люди частным образом собираются за обеденным столом, сговорившись обсудить какой-нибудь деловой вопрос, неизменно получается так, что, сколько ни старайся, не удается заставить их подойти к этому вопросу, и как раз касательно этого предмета и только этого предмета - никакими уловками невозможно вытянуть из них хотя бы слово. Поскольку все человечество убедилось в этом на горьком опыте, устроители тех обедов, на одном из коих мы сейчас присутствуем, благоразумно ввели в обычай приступать к делу немедля, в самом начале вечера. Они излагают подлежащее обсуждению дело на бумаге, и не успевает еще несчастный председатель раскрыть рот, как вот оно, черным по белому, уже лежит перед ним. (Смех.) Два длинных ряда почтенных граждан, сидящих по правую и по левую руку от председателя, надежно его охраняют, следя за тем, чтобы он вел себя как должно, и вынуждают-таки его говорить на нужную тему, хотя ни для кого не секрет, что втайне он мечтает от нее увильнуть, а в ушах у него звучит голос, проникновенный голос, который, подобно вещему голосу древнеримского раба, напоминает ему на всем пути триумфального шествия, что он - всего лишь смертный председатель и что общая участь его и всей его братии - "сказать свое слово и умереть".
Сегодня, леди и джентльмены, мы празднуем сто двадцать вторую годовщину Королевского общества музыкантов. (Громкие приветственные возгласы.) Учреждено оно было благодаря тому, что сто двадцать лет назад два джентльмена, стоя в дверях кофейни в полумиле от того места, где мы сейчас находимся, случайно загляделись на двух бедных мальчиков, гнавших по лондонским улицам пару ослиц. Эти два мальчика были сыновьями скончавшегося музыканта; два щедрых сердца, сжалившихся над ними, были сердцами двух скончавшихся музыкантов; а благородный человек, поспешивший им на помощь, был тоже ныне скончавшийся музыкант Гендель *, известный среди истинной аристократии духа - среди людей искусства - не громкими титулами, а лишь своим даром, полученным, как я разумею, из рук самого господа бога. (Крики "браво".) Так вот, леди и джентльмены, этот "Гармонический кузнец" * принялся так ретиво ковать железо своего братства, пока оно было горячо, что выбил из него искры самоуважения, независимости и процветания - качеств, которые отличают это учреждение и поныне. Все девятнадцать лет, что ему еще оставалось прожить, он трудился ради Общества музыкантов у наковальни своего искусства, трудился не жалея сил и с искренней верой, а перед смертью завещал ему царское наследство - тысячу фунтов стерлингов. (Громкие возгласы одобрения.) Теперь мы видим, что такое доброе семя и что такое хорошая музыка. Миновало сто двадцать два года; ушли в прошлое кружевные жабо и пудреные парики, ушли в прошлое белые плащи, шинели с пелеринами, огромные шейные платки и ботфорты, но из доброго семени выросло пышное, цветущее дерево, под сенью которого мы нынче сидим; и хорошая музыка по-прежнему молодо звучит в молодых ушах, в молодых голосах и пальцах каждого нового поколения. (Одобрительные возгласы.)
Леди и джентльмены, когда мне выпадает честь председательствовать на подобных обедах, я обычно стараюсь объяснить тем из собравшихся, кто, возможно, незнаком с деятельностью данного общества, из каких соображений сам я это общество поддерживаю. Так позвольте мне вкратце рассказать вам, почему я с особенным сочувствием и уважением отношусь к Королевскому обществу музыкантов.
Во-первых, потому что оно - подлинное (браво!) - не только по названию, но и на самом деле это общество музыкантов: не разношерстное сборище лиц неопределенных занятий, в которое затесались несколько музыкантов, чтобы как-то оправдать злоупотребление высоким этим словом, но общество профессионалов, связанных любовью к своему искусству и ставящих себе цели, важные для этого искусства. (Возгласы) Потому что эти люди объединились - а они только так и могли объединиться независимо и с пользой - на основе взаимной помощи (крики "браво") и заранее обеспечивают на время старости, болезни или несчастья если не самих себя, то своих собратьев, их вдов и сирот. Потому что общество это не только дает средства на образование этих бедных детей и на обучение их профессии, но и после того по-отечески о них печется: тех из них, кто успешно прошел ученичество, поощряют возвращаться в лоно общества, награждают за успехи и прилежание, а также наставляют и в дальнейшем следовать стезей правды и приверженности долгу. (Аплодисменты.) Потому что общество это не замкнутое, оно предоставляет самым новым своим членам те же преимущества, что и самым старым, и охотно принимает в свои ряды музыкантов-иностранцев, постоянно проживающих в Англии. Потому что оно действует по особым, им самим созданным правилам (одобрительные возгласы) и притом ведет дела по системе чрезвычайно неразумной и не пользующейся признанием, а именно - платит небольшое жалованье всего лишь двум лицам, действительно работающим, в то время как директоры даже расходы, связанные с собраниями, покрывают из своего кармана. (Громкие аплодисменты.) Леди и джентльмены, вы и представить себе не можете, какой переполох поднялся бы в некоем литературном обществе, если бы кровожадный субъект, ныне обращающийся к вам с этой немудрой речью, попросил бы там слова и предложил взять Общество музыкантов как пример для подражания. (Смех и одобрительные возгласы.) И наконец, леди и джентльмены, я рекомендую это общество тем из вас, кто с ним незнаком, потому что это общество артистов, основанное на правиле: все за одного и каждый за всех. Каждый из его членов с самого начала считает своей обязанностью перед всеми остальными бесплатно участвовать в любом концерте, который устраивается в пользу Общества. Каждому при вступлении в члены Общества официально и недвусмысленно напоминают, что он берет на себя обязательство по мере своих сил и способностей участвовать в большой работе, и с этой минуты его считают связанным этим обязательством. Таковы, леди и джентльмены, главные отличительные черты общества профессионалов, которое сегодня миновало сто двадцать вторую веху на своем жизненном пути, - главные его черты, но к ним можно прибавить еще одну, а именно, что ежегодный доход, получаемый им из одного только источника - от ежегодных членских взносов, - составляет немногим больше одной десятой доли той суммы, какую оно ежегодно тратит на осуществление своих превосходных целей. На обложке лежащей передо мною книги я читаю "Вечер сто двадцать второй", и я погружаюсь в сладкие грезы, вспоминая те чудеса, которые с раннего детства рождала для меня музыка. Мне грезится, что я воротился к ночи сто двадцать второй замечательных сказок "Тысячи и одной ночи" и слышу, как Динарзада, за полчаса до рассвета, говорит сестре: "Сестра Шахразада, если ты еще не спишь и если будет на то милость нашего повелителя-султана, прошу тебя, доскажи мне сказку про... английских музыкантов!" (Смех и одобрительные возгласы.) На что Шахразада отвечает, что охотно исполнила бы ее просьбу, но сдается ей, что у этой сказки нет конца (одобрительные возгласы), ибо, по ее мнению, до тех пор пока люди будут жить на земле, любить и надеяться, до тех пор не может исчезнуть музыка, поднимающая их над превратностями судьбы и над собственными заблуждениями. (Крики, возгласы.) И вот султан, который для этого случая на время изменил свое имя, опоясался не ятаганом, а косой и удалился, милостиво порешив - пусть сказка длится и сто двадцать вторую ночь и пусть братство музыкантов живет вечно. (Громкие аплодисменты.)
Леди и джентльмены, вы можете счесть это праздной игрой воображения, но ведь каких только фантазий не рождает музыка! Вы знаете, что ей дано воскрешать мертвых; ей дано привести к вашему камельку родное существо, которое если и жило когда, так только в вашем сердце. Вы знаете, что музыка дает слепому зрение, а тяжелобольному - надежду; что мертвые слышат ее. Мы все слышим ее и в смене времен года, и в шуме вод, по которым ходил наш Спаситель. А в заключение я прошу вас, прислушайтесь и еще к одному напеву вы наверняка расслышите его среди звуков сегодняшней музыки. Не может рука навсегда сохранить свою власть над смычком, струнами, клавишами; и дыхание рано или поздно слабеет. Искусное сочетание многих инструментов всегда требует и таких музыкантов, которые не могут надеяться ни на большой успех, ни на большую плату, а между тем без их участия наслаждение, которое вы испытываете, не было бы полным. Так прислушайтесь и к этому напеву: "Я - из их числа; я был молод, теперь я стар; пальцы мои утратили гибкость; дыхание ослабело. Ради того многого, что дала вам музыка, дайте мне хоть немного!"
Я предлагаю тост за Королевское общество музыкантов. (Громкие аплодисменты.)
[Позднее, предлагая тост "за дам", Диккенс, как всегда, возмущался тем, что они сидят отдельно, на галерее.]
Почему мужчины располагаются со всеми удобствами, почему перед ними дымятся яства и сверкают графины, а дамы должны сидеть наверху и оттуда с довольным видом взирать на это зрелище? Даже на Сандвичевых островах и на Таити дикари допускают представительниц прекрасного пола на свои банкеты. Не стоит ли нам изменить нынешнее положение вещей? Я со своей стороны могу сказать, что если устроители пообещают в будущем году, или еще через год, по случаю очередного торжественного обеда пригласить к столу дам и посадить по даме справа и слева от председателя, то я охотно соглашусь занять председательское кресло. (Возгласы одобрения.)
РЕЧЬ В ПЕНСИОННОМ ОБЩЕСТВЕ ПЕЧАТНИКОВ
6 апреля 1864 года
Не знаю, составляю ли я в этом смысле исключение, но я отчетливо помню, что с первых моих школьных дней (когда я находился под властью некоей старой леди, которая, как мне представлялось, правила миром с помощью розги), я от души ненавидел печатников и печатное слово. Мне казалось, что буквы печатают и присылают в школу нарочно для того, чтобы мучить меня, и печатника я считал своим личным врагом. Меня учили молиться за моих врагов, и я отлично помню, что как за злейшего своего врага молился за печатника. Воспоминание это по сей день возникает у меня всякий раз, как я вижу выстроенные в ряд крупные, жирные, черные прописные буквы. Однако со временем, когда меня увлек "Джек - Победитель великанов" и другие сказочные герои, ненависть моя пошла па убыль; еще больше она ослабела, когда я дорос до "Сказок 1001 ночи" и до Робинзона Крузо с его Пятницей; кстати сказать, дикари, пирующие на берегу, - это, вероятно, мое первое представление о торжественном банкете!
Но окончательно моя неприязнь к печатникам исчезла после того, как я увидев в печати свое собственное имя. Теперь мне доставляет удовольствие смотреть на веселую букву O, на S с его добрыми круглыми завитушками, на причудливое G и на Q с его уморительным хвостиком - он первый научил меня усматривать в жизни смешное. И теперь уже в течение многих лет мы с печатниками - неразлучные друзья.
С тех пор как я последний раз председательствовал на торжественном собрании этого общества, я отслужил три срока ученичества у жизни. В последний раз я занимал это кресло двадцать один год тому назад. А сколько таких кресел я занимал с тех пор? Можно сказать - целый мебельный склад из одних кресел; и сейчас у меня такое чувство, будто я, после долгих странствий, возвратился домой. Мой интерес к судьбам Общества сохранился в полной мере. Оно существует неполных сорок лет *, а уже собрало капитал в 11000 фунтов стерлингов и имеет сейчас на своем попечении 76 пенсионеров обоего пола, при ежегодных расходах в 850 фунтов. Оно сделало и делает много добра, и можно пожалеть лишь о том, что оно не может заботиться обо всех, кто притязает на его помощь.
Печатник служит верой и правдой не только тем, кто непосредственно связан с печатным делом, но и широкой публике, а следовательно, он в старости и болезни больше, чем кто-либо, имеет право на общественную помощь. Разумеется, то, что выходит в свет благодаря его умению, его труду, выносливости и знаниям, - это не только его заслуга; но без него что бы представлял собою наш мир? Да во всех странах верховодили бы одни тираны и обманщики! Я убежден, что ни в одной отрасли ручного труда не найти столько замечательных людей, как среди печатников. Наборщик из всех рабочих выделяется своей сообразительностью, выносливостью и готовностью все сделать как можно лучше. Труд его по самой природе своей вызывает всеобщее сочувствие. Он часто бывает перегружен работой, так что трудится половину ночи, а нередко и всю ночь, - в нездоровом воздухе, при искусственном освещении, с быстрыми сменами жары и холода, поэтому он особенно подвержен легочным болезням, слепоте и другим опасным недугам. Когда несчастный наборщик теряет на работе зрение и вынужден долгие дни сидеть в своей единственной комнате, лишенный возможности читать - а это было его любимым времяпрепровождением, - ему может читать вслух его жена или дочь; но причина его несчастья омрачает даже этот слабый луч утешения в окружающей его тьме: ведь, возможно, что он сам набирал книгу, которую ему читают. Что же, это только воображаемый случай? Нет, почти каждая крупная типография в Лондоне увольняет много таких рабочих. Поэтому-то публика, в чьих интересах и для чьего развлечения и просвещения они работали, обязана поддержать Общество печатников! В связи с этой стороной вопроса я могу сообщить две приятные новости. Мистер Бантинг, навлекший на себя немало насмешек своей брошюрой о лечении тучности *, пожертвовал Обществу 52 фунта и 10 шиллингов - всю прибыль, которую он пока что получил от продажи этой брошюры. Могу сказать одно: будь у Общества много таких друзей, оно быстро прибавило бы в весе. А некий мистер Винсент, который сам опубликовал несколько книг и заинтересовался судьбою печатников исключительно потому, что за время своих деловых сношений с типографией, где они печатались, неизменно встречал самое учтивое обращение и готовность помочь, выразил намерение передать Обществу доход с недвижимой собственности в Ливерпуле, приносящей ежегодно 150 фунтов. Будут основаны пять пенсий по 20 фунтов, остальная же сумма пополнит капитал Общества.
[Далее Диккенс красноречиво говорил о правах Общества и закончил так:]
Тираны и обманщики, о которых уже шла речь, - а в Европе немало и тиранов и обманщиков, - с радостью уволили бы на пенсию всех печатников во всем мире и покончили бы с ними; но пусть друзья прогресса и просвещения уволят на пенсию тех печатников, которые уже не могут работать по старости или по болезни, а остальные в конечном счете сотрут тиранов и обманщиков с лица земли. Ибо если есть на свете машина, которая может с ними расправиться, так это печатная машина. Печатник - служитель разума и мысли; он друг свободы и законности; он друг всякого, кто сам - друг порядка; друг всякого, кто умеет читать. Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание, а печатник - единственный плод цивилизации, без которого не может существовать свободный человек.
РЕЧЬ В ГАЗЕТНОМ ФОНДЕ
20 мая 1865 года *
Леди и джентльмены! Когда после званого обеда в столовую приносят младенца, дабы показать его восхищенным друзьям и родне, обычно бывает так, что гости - быть может, бессознательно руководствуясь мыслью о непрочности младенческой жизни, - направляют разговор на прошедшие события. Говорят о том, как ребенок вырос с последнего званого обеда; какой это замечательный ребенок, а ведь и родился-то всего два или три года назад; какой у него здоровый вид, - это, наверно, корь пошла ему на пользу, и тому подобное. Когда после торжественного обеда на обсуждение выносят не младенца, а учреждение в младенческом возрасте, тут уж нет места колебаниям и деликатным недомолвкам, и можно с уверенностью предсказать, что если оно достойно жить, то и будет жить, если же оно достойно умереть, то и умрет. А решать, чего оно достойно, следует, мне кажется, судя, во-первых, по тому, как это учреждение предполагает распоряжаться своими средствами; во-вторых, насколько его поддерживают те круги общества, которые создали его и для чьей пользы оно предназначено: и наконец - сколь сильно его влияние на публику. (Правильно!) Это последнее соображение я добавил потому, что ни одно общество такого рода никогда и не мечтало о том, чтобы существовать независимо от публики, и никогда не считало поддержку публики чем-то для себя зазорным. (Возгласы одобрения.)
Так вот, свои средства Газетный фонд намерен употреблять для помощи своим членам в бедности или в несчастье, а также вдовам, детям, родителям и прочим близким родственникам скончавшихся членов, при условии уплаты умеренных ежегодных взносов - их, как я вижу, можно заменить умеренным единовременным взносом вперед на всю жизнь, - а членами Фонда могут быть все платные литературные сотрудники прессы Соединенного Королевства и все без исключения репортеры. Год назад число его членов было немногим меньше ста. В настоящее время оно немногим больше ста семидесяти, не считая еще тридцати человек, которые уже платят взносы, но еще не стали действительными членами. Число это неуклонно пополняется, причем не только работниками столичной прессы, но и провинциальных газет по всей стране. На днях я узнал, что недавно многие газетные работники в Манчестере на своем собрании выразили горячий братский интерес к этому учреждению и серьезное желание расширить его функции и укрепить его положение, при условии, что в устав его можно будет внести статьи о страховании жизни и о выкупе просроченных полисов, а также при условии, что в его рамках столица и провинция будут пользоваться совершенно равными правами. (Крики "браво".) Это требование представляется мне столь умеренным, что я не сомневаюсь ни в благоприятном отклике на него со стороны правления, ни в благотворных последствиях такого отклика. (Крики "браво".) Остается лишь с удовлетворением добавить по этому пункту, что больше трети всех денег, собранных в помощь обществу за последний год, поступило от самих работников прессы. (Крики "браво", возгласы.)
Что же касается последнего пункта, леди и джентльмены, последнего мерила, а именно - влияния на публику, то я позволю себе сказать так: среди членов этого многолюдного собрания нет, вероятно, никого, кто, читая сегодня газету или слушая рассказ, почерпнутый из газеты, не узнал бы чего-нибудь такого, о чем еще ничего не знал вчера. (Правильно!) То же, за самыми незначительными исключениями, можно сказать и о любом из тех, кто шумной толпой наводняет сегодня улицы этого огромного города. (Правильно!) То же относится почти в равной мере к самым оживленным и самым глухим, самым большим и самым маленьким городам империи, и притом не только к деятельной, прилежной и здоровой части их населения, но также к праздным, больным, слепым и глухонемым. (Крики "браво".) И если люди, которые для этого всепроникающего явления, этой поразительной вездесущей газеты, собирают всевозможные сведения о всевозможных предметах, интересующих публику, собирают пеною неимоверного труда и упорства, нередко сочетая природные способности с усердно приобретаемым умением, причем большая часть работы делается по ночам, за счет отдыха и сна, и связана с напряжением двух самых тонких наших чувств - зрения и слуха (не говоря уже об умственном напряжении), - повторяю, если даже эти люди, которые через посредство газет изо дня в день, из ночи в ночь, из недели в неделю так щедро снабжают публику духовной пищей, не имеют права на то, чтобы публика в свою очередь проявила к ним щедрость, - тогда, как перед богом говорю, я уж не знаю, какие труженики в нашем обществе имеют на это право. (Громкие крики одобрения.)