Спору нет, обходиться без хлеба давненько стало не просто привычно, а… обыденно. Ну, нет его, так нет. Нет горячего, с пылу с жару, съедим стародавние галеты из запасов Госрезерва. Пахнут плесенью? Ой, какие мы нежные, не хочешь, не ешь. Нет галет? Найдем сухари. Хотя сухари Морхольд жаловал не особо. Если с чаем из запаренного шиповника, да хоть размоченные в воде, так еще ничего, сойдет.
   Причина нелюбви, вот незадача, была самая простецкая – зубы. Стоматологов и дантистов в Кинеле немало, но методам их Морхольд доверял не особо. Особенно зная о сроках действия анальгетиков, что сам таскал и продавал то в «Белый клык» Фимы Яцеховского, то в «Small Dent» Зазы Цицишвили. Терпеть боль, сидя в кресле и раззявив рот, Морхольду не нравилось. Мосты, поставленные хрупкой и милой Ириной Петровной прямо перед самой Войной, пока держались. Но будить лихо, пока оно тихо, не следовало.
   А у девчонки-то, пригляделся Морхольд, прямо чистая металлокерамика. Ровные, белые, молочно-матовые… хотя нет. На верхнем правом клыке даже при плохом освещении забегаловки-«рыгаловки» хорошо заметен скол. Но ей-то, скорее всего, сейчас на это глубоко наплевать. Вон как взглядом провожает каждую ложку. Морхольд вздохнул.
   – Эй, человек!
   Человек, юркий и смазливый, с завидным чубом, возник тут же, перебросил полотенце через руку и весь выгнулся, показывая свое полнейшее внимание к такому уважаемому гостю, как сталкер Морхольд.
   – Так, мил друг, – Морхольд усмехнулся, – давай-ка сообрази девушке супчику, да с потрошками, эге? И чего-нибудь еще, основательнее. Мяско есть, с овощами? Свининка с грибами? От, умничка, давай, неси.
   Он повернулся к Дарье.
   – Совсем на мели?
   – Да. – Даша поежилась, плотнее запахнув куртку. В «рыгаловке» стояла духота, от двух раскалившихся печек шел жар, а она куталась в одежду… – Последние несколько дней совсем.
   – Так. – Морхольд дохлебал свой суп. Отодвинул, сыто рыгнув, откинулся на спинку стула. Стул жалобно скрипнул. – Ты сейчас давай, ешь, а я пока буду спрашивать. Не против?
   Дарья помотала головой, уставившись на плавно плывущего официанта, бережно несущего на обшарпанном подносе тарелку с похлебкой.
   – Вот-с, как заказывали! – ласково протянул чубатый, осторожно ставя на стол поднос. – Расстарался, не просто супчик, а с потрошками, с гущей.
   Дарья сглотнула, робко потянув из кармана помутневшую мельхиоровую ложку. Варево парило, било в голодный нос запахами разваренного до мельчайших волокон мяса, требухи, взвеси из еще молодой картошки, чеснока и еще чего-то. Морхольд пододвинул к ней оставшийся хлеб.
   – Давай, рубай, – и повернулся к официанту. Тот, чертяка въедливый, уже уплывая в сторону кухни, тут же развернулся на каблуках справных невысоких сапожек. – С мясом не торопись, пусть прожарят как следует. Гельминтов еще не хватало у вас подцепить.
   Официант всплеснул руками, поцокав языком и всем видом показав свое огорчение от такого предположения: мол, как так, с чего бы, да и просто ах! Морхольд только хрюкнул и достал кисет с табаком – уж во что-во что, а в отсутствие глистов в местной свинине он не верил.
   Дарья, стараясь не торопиться, глотала обжигающий суп. Сдерживаться сил уже не было, и ложка начала ударять по бортику плошки все быстрее. Сталкер вздохнул, глядя на нее, и занялся набивкой трубки. Желтоватые пальцы быстро и уверенно делали необходимое.
   Табачок он прикупил еще вчера, зайдя по дороге к гостинице в знакомую лавку. Жителям Кинеля повезло с самого начала великой Срани, последовавшей за Войной: прямо под боком, всего в паре километров, жил да был себе целый сельскохозяйственный институт. Да не просто с наглядными пособиями, а со своими учебными делянками, садами с огородами, коровниками, свинарниками и курятниками, полями и прочими сокровищам аграрного назначения. Даже если жители Усть-Кинельского, где и находился «сельхознавоз», захотели бы возмутиться, то вряд ли что из этого вышло бы – силы явно выходили неравными.
   Так вот и вышло, что сейчас Морхольд мог набивать свою старенькую подружку, темно-вишневую, привезенную ажно из самой Шотландии, если верить бумажонке, лежавшей в найденной коробке. И набивать не сушеными березовыми или кленовыми листьями напополам с полынью или еще какой-то травой-лебедой, не-не. Благодаря давнему умному ходу первых жителей крепости на железной дороге сталкер мог в полной мере насладиться самым настоящим душистым табаком.
   Сидящие рядом, за соседним столом, крепкие ребята-«челноки» покосились на него неодобрительно. Морхольд выпятил подбородок с короткой бородкой и поиграл желваками. «Челноки» покосились еще несколько раз и вернулись к распиванию чего-то явно хмельного, судя по запаху и мутному цвету – браге.
   – Ты ешь давай, ешь… – Дарья кивнула и застучала ложкой еще сильнее. – Так, милая моя, мы с тобой, несомненно, познакомились. Только вот очень многое так и не прояснили. Так?
   – Угу, я… – Девушка попыталась одновременно проглотить и ответить. Получилось неприглядно, Дарья закашлялась.
   – Тебя никогда не учили что перебивать старших не очень хорошо, э? – сталкер усмехнулся. – Да и помереть же так можно. Вот только представь, взяла такая, решила потрындеть, и подавилась… ну, скажем, незамеченным хрящиком. Фу, мерзость-то какая, хрящом какой-то неведомой крысы взять и подавиться. И никого вокруг нет, кто смог бы помочь, к примеру, трахеотомию сделать, ай-ай. И некрасиво так кони двинуть, и глупо, а?
   Дарья заглянула в собственную, практически пустую, плошку. Ложкой поковырялась в гуще, явно оставленной напоследок, большущие глаза моргнули, недоуменно и обиженно уставившись на мужчину.
   – Почему крысы?
   – Полагаешь, куренок? – Морхольд подвинул плошку к себе, принюхался. – Да черт его знает. Ты и порося своего, с шампиньонами, что вон уже несут, проверь. Мало ли, вдруг он не так давно гавкал?
   Официант, поменявший тарелки, неодобрительно покосился на него и даже набрал воздуха, явно собираясь ответить. Морхольд незаметно подмигнул, разом заставив прощелыгу успокоиться. Девушка вздохнула, глядя на бурые кусочки тушеного мяса, плавающие в густой и горячей слизи подливы. Потом снова подняла глаза, серые, с искрами бирюзы, на сталкера.
   – А? – Морхольд чиркнул толстой спичкой об молнию куртки. Зачмокал, раскуривая трубку. – Что-то хотела спросить?
   – Что такое шампиньоны?
   – М-да… – Морхольд откинул полу куртки и, со стуком и легким лязгом, бросил на стол свой тесак. «Челнок», все-таки было вставший, как ни странно, тут же сел. – Грибы такие, вроде как даже и вкусные.
   – Почему вроде? – Дарья улыбнулась, решившись съесть первую ложку жаркого.
   – Да не ел никогда. Отравился в детстве, теперь на дух не переношу. Еле сижу вот, глядя, как ты их трескаешь.
   Дарья кивнула и замолчала.
   – Правильно. – Морхольд благодарно кивнул официанту, незаметно принесшему две кружки с потрескавшейся эмалью. – Травничка попей, не чай, конечно, но уж что есть. Ты прачкой, что ли, работала?
   Дарья снова поперхнулась.
   – Надо же. – Морхольд глубоко затянулся, окутавшись дымом. – Как мне в голову залезать, так все хорошо, а кому другому, так ни-ни просто. Про Шерлока Холмса и метод дедукции, полагаю, ты не слышала? М-да, кто бы сомневался. Пальцы, девочка моя, да и все кисти, вместе с запястьями в цыпках, потрескавшиеся, морщины чуть белые. Разве что ты недели две как не работаешь, вот кожа и становится нормальной. Так?
   Дарья уже привычно мотнула головой вниз и вверх. Волосы, пусть и изрядно засаленные, на миг блеснули золотом.
   – Угу, – сталкер ткнул чубуком в куртку девушки. – Самая обычная штормовка, согласишься со мной? Но новая, надеванная от силы с месяц. О чем это говорит?
   – О чем? – Дарья даже чуть приоткрыла рот, ловя слова сталкера.
   – О чем, о чем… Работала ты не в городской прачечной, там одежду не выдают. Такие вот штормовки, характерного светлого оттенка, притащили железнодорожники, с полгода назад, откуда-то со складов в стороне Отрадного. Там еще много другого шмотья нашлось, весьма даже неплохого. Сам пару кальсон теплых сменял, помнится.
   – И? – Дарья даже заерзала по скамье.
   – И… – Морхольд достал из подсумка, притянутого ремнем к левому бедру, точило. Начал неторопливо точить тесак. Вокруг оглядывались, но молчали. – И, значит, становится ясно, чего ты так давно не работаешь, и почему есть хочешь, и почему такая грязная.
   Он потрогал лезвие пальцем, одобрительно лизнул порез, тут же засочившийся кровью.
   – Штормовки эти стоят патронов пятьдесят. Откуда они у одинокой, и, вдобавок, слегка малахольной прачки вроде тебя, а? Вот и я думаю, что ниоткуда. Да ты не ерзай, не надувай губ и не злись. Правду, девочка, порой следует принимать в любом виде. Одежонку тебе выдали после испытательного месяца в прачечной у Сашки Клеща, сына кого? Правильно, Клеща старшего, барыги и известного филантропа… в смысле, что определение «филантроп» в его случае пишется исключительно в кавычках. И…
   Трубка потухла, забытая хозяином. Морхольд сплюнул и начал раскуривать. Дарья насупила брови, глядя на него. Сталкер молча смотрел на девушку, стараясь спрятать усмешку.
   Что бы там ни происходило в его голове из-за нее, но она ему чем-то нравилась. Нет, видов на нее у Морхольда не возникало, слишком уж та оказалась молода. Не то чтобы сталкер сомневался в самом себе (он справедливо полагал, что для такой замухрышки покровительство взрослого и серьезного человека окажется нужным), нет. Просто свои требования к противоположному полу пришлось сформировать за последние десять лет совершенно ясно и окончательно.
   Уж точно постарше двадцати пяти и, желательно, не обремененная семьей в виде малолетних спиногрызов с очаровательными глазенками и обосранными штанишками, равно как и заложенными с самого детства «правильными» жизненными принципами. И все, что требовалось ему, приходя с рейдов по мертвым и только-только начавшим приходить в себя землям, – это самые простые радости. Чистая теплая постель, еда, порой выпить, ну и, само собой, устроенная и постоянная личная жизнь. И чтоб без последствий – лечить заболевания, подаренные богиней любви Венерой-Афродитой, сейчас выходило не только непросто, но еще и очень накладно.
   А эта вот, тощенькая секильда, только что поевшая за его, Морхольда, счет? Свяжись с такой, много ли хорошего ждет? Да куда там, ну его. Вроде бы вокруг не просто все плохо, вокруг царит просто-напросто адский чад кутежа с конями и псевдо-птеродактилями, и что? А ничего, один черт, хватает особ, желающих романтики и поклонения. Хотя (тут Морхольд и спорить не хотел) от возраста мало что зависело: хватало таких не только среди ровесниц девушки Дарьи, но и среди куда как более великовозрастных дур. Эт точно.
   Хотя… ох уж эти глаза. Сталкер хмыкнул, понимая – стоит уже закончить излагать свои выводы и не разводить драматизм. А то, глядишь, от натуги еще чего с ней случиться, так гипнотизировать-то.
   – Ай, ну тебя. В общем, милашка-очаровашка, все проще простого. Прачечная принадлежит Сашке, являющему собой совершенно охамевшего упыря, задаваку и мачо. Что такое мачо? Эм… Ну, как тебе объяснить. Эй, земляк!
   Давешний «челнок» повернулся сразу, ничем не показывая недовольства от такой наглости.
   – Я тебя знаю откуда-то, не? Лицо знакомое больно.
   Торговец вздрогнул, чуть побелев.
   – Не, мы не знакомы.
   – Точно?
   – Да-да.
   – Ну, извиняй, видать, ошибся.
   Дарья непонимающе уставилась на него.
   – Что это было?
   – Демонстрация мачизма во всей его неблаговидной красе. – Морхольд вернулся к заточке тесака.
   – Ты себя считаешь этим самым… мачо?
   – Упаси меня Господь Бог, Аллах милосердный, Яхве и все реинкарнации Будды от такого. – Морхольд хмыкнул. – Если ты не обратила внимания, не так давно именно этот парень вел себя как самый главный петух в курятнике. Вот именно то поведение и есть мачизм.
   – Ну-ну, – Дарья недоверчиво покрутила головой, – мне показалось, что наоборот.
   – Да? – Морхольд поскреб подбородок. – Однако, незадача. Ну да и ладно. Так вот, Дарьюшка, речь-то о чем. Какие нравы у Сашки в хозяйстве, всем известно. Вроде бы как и не особо оно хорошо, что, если понравилась какая девка, так раз ее и кверху задницей-то… но так ведь? Так-так. Сашка-то, вот какое дело, столько пользы приносит городу, и папа его тоже, верно? И тут, о как, появляется в этом самом гнезде барства и самодурства девушка Даша, вся из себя милая и симпатичненькая. Сперва-то хоть галантно подкатывал?
   – А? – Дарья непонимающе уставилась на него.
   – Тьфу ты… подарки дарил?
   – Да, – Даша отхлебнула из кружки. Кипяток, сдобренный шиповником, душицей и медом, пробрал сразу. На лбу появилась испарина, блестящая в свете коптилок и свечей. – Один раз отрез фланельки принес. Я ее отдала Лене, у нее дома двое маленьких.
   – Угу… а потом, так нежданно-негаданно, в углу зажал.
   – Почему неж… неожиданно? – Дарья улыбнулась. Хищно, странновато для своего, все еще по-детски мягкого лица. – Весьма даже ожиданно.
   – Молодежь… – Морхольд выбил пепел прямо в плошку. А сплюнул на пол. – Все время забываю про ваши нравы современные. И?
   – Я ему вальком челюсть сломала.
   – Умница девочка. И ничего умнее не придумала, как прятаться здесь же, в городе?
   Даша подняла на него глаза. Бирюза пропала, уступив место серой осенней хмари.
   – Я боюсь выходить за укрепления. Мне некуда идти, но и здесь оставаться нельзя. Я нашла тебя, позвала, сама не знаю, как. Здесь страшно. Очень страшно.
   Морхольд не успел спросить – почему?
   – Вот она! – радостно заорал кто-то от самого входа в «рыгаловку». – Говофил фе, найдем. Лекфандр Лекфеич, вон сидит шалава. Ща я ее…
   Даша затравленно оглянулась. Двое невысоких и крепких ребят, довольно улыбаясь, шли к ним. В двери, закрыв просвет, появилось еще несколько человек.
   – Говорил, надо подождать, сама выберется, как жрать захочет, – первый, с мелкими шрамами, явно от когтей, осклабился. Морхольд почувствовал запах гнилых зубов, поморщился. – От подстилка дешевая… нашла себе ханыгу какого-то, тварь. Эй, ты, мразота, вставай, щас мы тебя мала-мала убивать будем, за Александра Алексеевича-то.
   «Шестерка», по давнишнему обычаю своих коллег, суетился и доказывал собственную нужность. Сам Сашка Клещ, красиво именуемый Александром Алексеевичем, уже оказался у стола. Обычный парень, лет на семь старше Дарьи, встал за ней. Челюсть еще поддерживала плотная повязка, опухоль спала, но он еще ни разу не брился. Отросшая светлая бороденка смешно топорщилась, но вот кривившиеся губы ее хозяина как-то отбивали желание улыбаться. «Челноки», не так давно грозно косящиеся на Морхольда, замолчали, завороженно ожидая чего-то.
   – Дарьюшка… – Морхольд улыбнулся. – Помнишь, что я говорил тебе про мачизм?
   – Д-д-д-а… – серая хмарь в глазах совсем побелела, уступая место блеклому страху. – Помню.
   – Ну, так вот, милая, вот это и есть его яркое проявление. В смысле, я говорю именно про вот этого молодого человека, все еще носящего поддерживающую повязку. К слову, моя дорогая, именно она свидетельствует о слабом ударе. А еще вальком, говоришь.
   Клещ вытаращился на него. Кивнул четверке подручных, раздувая ноздри и наливаясь дурной краской.
   – Сучку – ко мне в дом. А этого… уройте, нахрен.
   «Челноки» зашевелились, зашоркали отодвигаемыми в сторону стульями и скамьями. Дарья, уставившись на сталкера, сжала пальцы на отворотах штормовки. Морхольд аккуратно положил трубку на стол и побарабанил пальцами по столу, совсем рядом с выложенным тесаком. «Шестерки» Клеща дружно ухмыльнулись, разом двинувшись вперед. Первый, воняющий гнилью, осклабился еще шире, зашелестела цепь с грузилом. Второй, шепелявящий, щелкнул солидных размеров «выкидухой». Чуть более громкое «чпок» последовало тут же, сменившись грохотом «шестерки», от боли и неожиданности рухнувшего на пол. Начавшийся было крик, прервал сам Клещ, наступив подручному на лицо.
   Морхольд не пожалел молодость, дальнейшую жизнь и все остальное, должное идти у гнилозубого «как у людей» – останется калекой, так туда и дорога. Пороховая резь начала рассеиваться, смешиваясь с табачным дымом, пригоревшим жиром с кухни, духовитым потом от «челноков» и другими, не такими сильными запахами. Кровь из простреленного колена не хлестала тонкими сильными струйками, а ровно и спокойно просачивалась на пол. Развороченное мясо, белеющие осколки кости, брызнувшие во все стороны… И небольшой аккуратный пистолет, непривычно толстый, удобно устроившийся в левой ладони Морхольда.
   – Да вы отойдите, ребят… – ствол качнулся влево, прижимая оторопевших людей к стене. – Не маячьте. Дашенька, а ну-ка, пересядь ко мне сюда.
   И похлопал свободной рукой по своей скамье.
   – Ты знаешь, кто я такой? – негромко спросил Сашка Клещ.
   – Да. – Морхольд кивнул. – А ты меня знаешь?
   – Должен?
   – Не обязательно. Меня зовут Морхольд.
   Лицо одного из «шестерок» явственно и страдальчески перекосило. Клещ посмотрел на него, уставился на сталкера.
   – Я слышал про тебя.
   – Это так радует, юноша, просто безгранично. Так вот… – Морхольд отпил остывший сбор из кружки. – Сдается мне, господа, что сейчас вы немного ошиблись. Ну, либо поторопились.
   – Это почему? – Клещ явно не хотел сдавать назад, теряя лицо. – Наше право…
   – А, ну-ка, хавальник завали! – Морхольд улыбнулся. Так, что еще один из прижавшихся к стенке совсем молодых парней побелел. – Право у него… Хотя что это я, давай, проясни мне, что у тебя за право.
   Клещ покосился на стул, кем-то опрокинутый.
   – Садись, садись. В ногах правды нет. – Морхольд не убирал пистолет. – Давайте, юноша, вещайте. И помните о том, господа, что есть такая наука, как физиогномика.
   – Чего?
   – Рассказывай, ушлепок, на что ты право имеешь. В чем, так сказать, правда, брат?
   Клещ дернул подбородком, аккуратно присев.
   – Да не брат ты мне.
   – Вот в этом месте стоило бы прибавить про черножопую гниду, но с фольклором ты явно не знаком. Ну да и ладно. Итак?
   – Она сломала мне челюсть. – Клещ насупился. Странноватый и опасный тип наверняка раздражал парня. Имеющихся же у Морхольда слухов, рассказов и просто ненароком услышанных сплетен хватало для понимания: Клещ опасен. Да, несомненно, папка молодого хищника поддержит сынишку всегда и во всем, но и сам отпрыск купчины наверняка мог многое. Не то сейчас время, чтобы за батиной спиной прятаться.
   – И? – Морхольд удивился. – Что дальше-то?
   – Она. Мне. Сломала. Челюсть! – Клещ прищурился. «Шестерки» вернулись к нормальному цвету лиц и потихоньку отлипали от стен. Морхольд покосился на них и поиграл желваками. Те вжались обратно. Хотя, скорее всего, дело было не в садистском выражении лица сталкера, а все в том же упрямо смотрящем на них ПС.
   – Давай-ка разберемся. – Морхольд вернулся к прерванному разговору. – Девушка сломала тебе челюсть, так?
   – Да.
   – За то, что ты ее хотел тупо отодрать, так?
   – Да. – Клещ насупился, сам поиграл желваками. – И что?
   – И что… Ты видел головы возле администрации? – Морхольд наклонил голову набок, кивнул девочке на свою трубку и кисет. Та неумело начала набивать чашечку, заметно волнуясь, просыпая недешевую труху. – Видел?
   – Да.
   – Вот ты лаконичный-то, а? Подожди-ка. Ты вон, пальцем, что ли, утрамбуй… вот-вот, именно что надо. Ага, давай сюда. Тепефф разофги спичку и дай пфикуить. Так…
   Сталкер окутался дымом, прищурился.
   – О чем мы с тобой там разговаривали? Точно, про головы. За эти самые доказательства моей работы мне еще и заплатили, представляешь? У меня, Саша, есть работа, даже не так, не поверишь, но у меня есть любимое дело. Страх как, понимаешь ли, люблю убивать всяких там упырей. Да и просто, прикинь, мне нравится мое хобби. Обожаю, представь себе, сгоревший порох, паленое мясо и волосы. А уж как мне по душе свежий запах напалма с утра, мм-м, сказка просто.
   – И? – Клещ заметно нервничал. Глядел на сталкера, раздувающего ноздри, блестевшими глазами и нервничал.
   – Те ребята получили по заслугам. Причины, как сам знаешь, разные: грабежи с убийствами, нападения на караваны и путников, на территории Кинеля по окраинам. И за изнасилования тоже. Понимаешь меня, хорошо слышишь?
   – Да.
   – Да… – Морхольд покачал головой. Движение Дарья не успела и заметить. Тесак, только что лежавший на столешнице, метнулся вперед, рубанул, казалось, прямо по лицу Клеща. И с хрустом врубился в доски, еле заметно вибрируя в вязкой древесине. – Вот этим самым мачетом я отрубил им их поганые головы. Хотя сперва, с а-а-а-громным удовольствием отсек кое-чего другое. Повязка? Ну, тебе она все равно уже не нужна.
   Клещ сглотнул, провел по щеке, посмотрел на кровь, потекшую из разреза.
   – Ненавижу, когда кто-то приходует девок, козел. Это моя прерогатива, ясно тебе?
   – Да, – страх перед смертью, чуть коснувшейся его, мелькнул в глазах Клеща почти сразу, но сейчас виднелся особенно сильно. Лоб заблестел мелкими капельками пота, резко и неприятно запахло мочой.
   – Обоссался что ли? – Морхольд погрыз чубук. – Ай, какие мы впечатлительные. Вали отсюда, упыренок, и кодлу прихвати. Это моя девка, и если надо, я тебя на куски за нее порежу. Усек?
   – Усек.
   – Есть претензии?
   – А?!
   – Что за народ тупой пошел, а?! Говорю тебе русским языком, дубина ты стоеросовая, имеешь, чего мне предъявить, или как?
   – Нет, не имею. – Клещ неожиданно и сильно побледнел. – Совершенно ничего.
   – Эй, жоподуи! – Морхольд повернулся к «челнокам». – Все все слышали? Молодцы. Хозяин, ты слышал? Все, Алехандро, Лешкин сын, катись отсюда нахер.
   «Шестерки», во главе с хозяином, выкатились быстро. Напоследок сбили с ног заходящего в «рыгаловку» патрульного и пару табуреток. Морхольд усмехнулся и повернулся к девушке.
   – Поговорили, называется. Ты это, милая, расскажешь, как мне в голову залезала, а?
   Дарья кивнула. Посмотрела на него и просто кивнула.

Глава 3
Кошмар наяву

   Башкортостан, Чишмы (координаты: 54°35'38''с. ш., 55°23'42''в. д.), 2033 г. т РХ
 
   Азамат спустился к неприметной со стороны темной выемке в холме по-над берегом. Шел очень осторожно, стараясь не задеть ничего лишнего. Говна под ногами хватало, и ладно бы, если только именно помета, веток, сухой травы и комков грязи. Как местные проглядели само место, он не понимал – под подошвами хрустели осколки костей, обломки костей и сами кости. Понятно, что далеко не все человеческие: птичьи, мелкие и полые, каких-то зверьков, более крупные, явно от животин крупнее зайца или даже местного огромного кроля.
   Саблезуба пришлось приматывать веревкой к дереву, друг рвался идти с ним. Автомат он не взял, не доверяя чужому оружию, решил обойтись приобретенной у Палыча рогатиной. Да и опасно стрелять, если есть шанс на то, что дочка Мишки жива. Как ее… Леночка, да, точно. Он и видел-то ее один раз, только-только начавшую подниматься на ручках и держать головку. Маленькое и смешное существо, к своей беде покрытое легким золотистым пухом.
   Так что обрез, снаряженный картечью, Азамат держал под рукой, но пользоваться им стоило в самом крайнем случае. А уж работать чем-то длинным, с острым наконечником его научили там же, где пришлось подружиться с Мишкой. Боеприпасы власти Новой Уфы экономили, благо хороших инструкторов по рукопашному бою удалось найти в достатке среди бывших военных Второй армии.
   «Рогатина, вот такие дела», – Азамат внутренне усмехнулся. Если дело дойдет до мечей с топорами, станет еще веселее. Но пока им всем еще хватает пороха со свинцом, и, значит, люди пока сильны. Но вот именно сейчас… именно сейчас придется пустить в ход давно забытое, казалось бы, оружие.
   Кто смог отковать наконечник, Палыч не сказал, лишь улыбнулся в усы, и все. Ясное дело, если где появился по-настоящему хороший кузнец, то стоит молчать. Умелые ремесленники сейчас на вес золота, за них держатся и готовы пойти на многое, лишь бы человек остался на своем месте. Но мастер явно «золотые руки» – длинное листовидное перо поблескивало острыми гранями, плавно спускаясь к перекладине у рожна. Короткое древко сделал уже сам Палыч, следуя указаниям Азамата.
   С водяными мутантами и их слугами Пуля уже сталкивался два раза, и оба на берегах Белой. Тогда он еще состоял на службе. Память про первую пещеру-грот, ставшую логовом родственникам местной твари, носил с собой постоянно. Три глубоких рваных шрама, от левого плеча идущих вниз. Тогда опасаться за чью-то жизнь не стоило, и Азамат был не один. Но в тесной подземной кишке, с низким потолком, одинаково плохо получалось делать две вещи: выживать и разворачиваться. Опыт запомнился, и оскепище, древко оружия, сейчас не превышало метра с небольшим.
   Азамат остановился перед провалом входа. Втянул сырой воздух, ловя подозрительные запахи. Слуги навьи, люди, на свою беду попавшие в плен к мутанту, долго не жили. И вонь умирающего тела выдавала их с головой. А как еще, если жить в волглой норе, наполненной испарениями, идущими от заболоченной старицы? Не обращать внимания на раны и содранную сучьями, камнями и чем-то еще кожу и саму плоть? Водяные использовали пленников, заставляя их служить до того самого момента, когда от живого организма практически ничего не оставалось. А есть падаль… для них привычно.