Доленга-Мостович Тадеуш. Карьера Никодима Дызмы

   Кто знает, что с ним сделают эти «паломницы», если он откажется… Они уже посвятили его в свои тайны и теперь из опасения, как бы он их не выдал, придумают какую угодно пакость. Тут черным по белому написано, что тот, кто не сохранит тайны, должен поплатиться жизнью.
   — Привязались, стервы!
   Никодим сунул руки в карманы и принялся ходить взад и вперед по комнате. Затем ему пришло в голову, что, может быть, дело не так уж скверно. Ведь он будет главным, все приказания будут исходить от него. Может, попробовать?
   Во всяком случае, это лучше, чем быть отравленным или пострадать от нечистой силы.
   Он уже был склонен принять их странное предложение. Известную роль играло в этом желание узнать, что дальше. Он не опасался, что не справится с обязанностями Тринадцатого, — в одном месте было написано, что учитель является только духовным вождем ложи, а формальное руководство и отправление обрядов возложено на сестру-заступницу.
   Когда пробило семь и раздался стук в дверь, решение уже созрело.
   Явилась одна лишь Стелла, и это несколько обеспокоило Никодима. Присутствие живой, шумной графини с ее смеющимися глазами сообщало всей этой история более житейский характер. В брюнетке было что-то демоническое, к тому же она была, по-видимому, женщиной умной и суровой.
   Она заперла за собой двери, и Никодим почувствовал то же, что испытывает человек, встретивший в закоулке бандита с дубиной в руках.
   Уже семь, — произнесла она почти баритоном.
   Семь? — Дызма улыбнулся. — Действительно, как летит время!..
   — Каково же решение? Надеюсь, против откровения не пойдете?
   — Не пойду.
   — Значит, я стою перед Великим Тринадцатым, перед моим владыкой и повелителем.
   Она низко поклонилась, так низко, что ее ягодицы всей своей пышной округлостью поднялись вверх, напоминая византийские купола.
   Затем она выпрямилась и с пафосом спросила о чем-то у Дызмы по-латыни. Устремила на него взгляд в ожидании ответа.
   Никодим, опять струхнув, подумал с отчаянием:
   «Ишь пристала, идиотка!»
   Панна Стелла подождала минуту и повторила свой латинский вопрос. Выхода не было: надо было хоть что-то ответить. Мысль Никодима заметалась в поисках латыни, слышанной в гимназии и в костеле. Внезапно он вздохнул с облегчением:
   — Terra est rotunda.
   Он уже не помнил, что это значит, и, уж конечно, не представлял себе, имеет ли это связь с заданным вопросом. На лбу у Никодима выступил холодный пот, однако он был доволен, что сумел ответить по-латыни, по-видимому даже не без успеха, потому что брюнетка снова низко поклонилась и, скрестив руки па груди, прогудела:
   — Да будет воля твоя, учитель.
   Затем, открыв дверь, обычным своим голосом сообщила, что обед подан.
   Обед был вкусным и обильным. Дызму удивило только то, что к столу не подали вина, Когда одна из графинь Чарских капризно потребовала глотка чего-нибудь покрепче, для поднятия духа, Конецпольская улыбнулась, но тут же отказала:
   — Нет, мое золотко, не сейчас. Не спеши.
   Настроение, впрочем, было серьезное. На лицах выступил румянец, некоторые дамы от волнения ничего не ели. В устремленных на Дызму взглядах вспыхивали огоньки беспокойства.
   Когда перешли в будуар пить кофе и лакеи удалились, Конецпольская, заглянув в соседнюю комнату и удостоверившись, что их никто не слышит, подала знак брюнетке. Та встала и среди воцарившегося молчания произнесла:
   — Земля круглая.
   — Уважаемые гостьи, прежде чем я назову вас сестрами, я прошу вас всех, прошу и тебя, господин, — тут она низко поклонилась Дызме, — разойтись по своим комнатам и предаться самосозерцанию, чтобы телом и духом приготовиться к великой мистерии, которая начнется ровно в полночь. Вы должны в одиночестве очистить ваши помыслы от житейской суеты, снять обычную одежду и надеть белые облачения, которые вас уже ожидают. Подготовившись, вы должны ждать меня, я зайду за каждой из вас. Разойдитесь и бодрствуйте.
   С этими словами она направилась к выходу, у дверей поклонилась Дызме и исчезла. Точно так же сделали и остальные. Конецпольская проводила Дызму в предназначенную для него комнату и попрощалась кивком головы.
   «Вот еще напасть! Духов будут, наверно, вызывать», — подумал Никодим и стал озираться по сторонам. Он думал, что найдет в этой комнате что-то неожиданное, но ошибся: обстановка была заурядная — все необычное заключалось только в небольшом черном чемодане на письменном столе.
   После сытного обеда мысль работала лениво, и Никодим растянулся на кушетке, чтобы обдумать положение.
   Его не покидал страх перед ночной церемонией. Он не представлял себе, какую роль придется ему играть во всем этом. Что заставят его делать? Правда, он будет там главной персоной, но чего от главной персоны потребуют эти бабы?.. В конце концов, возможно все: а ну, как прикажут вызвать дьявола?
   — Тьфу! — сплюнул он на ковер.
   И тут ему пришло в голову, что можно выпутаться из всего этого, сославшись на болезнь. Например, ревматизм. Один раз, в Коборове, он уже оказал ему незаменимую услугу.
   Воспоминание о Коборове растрогало его. Какая там тишина, покой, жратва хорошая, никакой работы… Ну и Нина… Как она любит целоваться!
   Никодим решил, что в Коборове было лучше всего, особенно после отъезда Каси. И угораздило же Куницкого подсунуть ему проект, из-за которого он сделался председателем банка…
   «Ну, брат, не сетуй. По совести, и сетовать-то не на что», — усмехнулся про себя Никодим.
   Мысль работала все медленнее. Обильный обед сделал свое. Никодим уснул.
   Спал он так крепко, что не слышал ни стука в дверь, ни шагов Стеллы, ни щелканья замка в чемодане. И только когда Стелла тряхнула его за плечо, Никодим открыл глаза.
   Он сразу все вспомнил. Стелла протянула что-то вроде белого шелкового халата на красной подкладке. Никодим вскочил и протер глаза.
   Пора, учитель! — прошептала Стелла.
   Пора?
   Да. Все уже ждут. Наденьте скорее облачение.
   Как, при вас? — удивился Никодим.
   Нет, я выйду. Снимите с себя все, наденьте рясу и сандалии.
   Она подсунула ему мягкие красные туфли с золотой звездой на носках и бесшумно удалилась из комнаты.
   Дызма выругался, но медлить не стал. Через две-три минуты он был уже готов. Шлафрок и туфли оказались великоваты. Холодное прикосновение шелка к голой коже освежало тело.
   Никодим глянул в зеркало и не мог удержаться от улыбки. Халат доходил до пят, рукава с разрезами и глубокий вырез производили странное впечатление.
   Брюнетка появилась снова. Взяв Никодима за руку, она молча повела его но темному коридору. Было тихо. Они долго шли по коридору, по лестнице, затем спустились и снова попали в коридор. В конце его Стелла остановилась и трижды постучала. Открылась дверь. Они вошли в темную комнату. Дверь закрылась за ними сама собой. Щелкнул в замке ключ, и раздался голос Конецпольской:
   — Все в порядке. Двери на запоре. Прислуге я велела раньше, чем в полдень, в дом не возвращаться.
   Хорошо, — не выпуская руки Никодима, сказала брюнетка, — войди и займи свое место.
   Дызма заметил, что Ляля была тоже в белом халате. Она отодвинула на мгновение тяжелую портьеру, из-за которой упала полоса багрового — света, и вышла из комнаты. Велев Никодиму подождать, Стелла тоже исчезла за портьерой.
   Из соседней комнаты донеслись голоса. Время тянулось томительно, и Никодим собрался было заглянуть за портьеру, как вдруг она раздвинулась, и на пороге в долгом поклоне замерла Стелла.
   За портьерой был зал без мебели. Пол устлан коврами, на коврах — горы пестрых подушек. Посередине — большое позолоченное кресло, обитое красным атласом. Над ним горят три свечи.
   С потолка, заливая комнату багровым светом, свешивается светильник.
   По обеим сторонам кресла — женщины в белых халатах. Сзади, на стене, — простыня с изображением звезды в три луча. Внизу на простыне вырезанные из красной бумаги буквы: «Terra est rotunda».
   — Взойди, владыка! — воскликнула Стелла и подвела Никодима к его трону.
   Стоило ему сесть, как женщины расположились полукругом, и, выступив вперед, Стелла начала:
   — Посвященные в тайну! Вы, Паломницы Троесветной Звезды, и ты, учитель, на чьей груди сейчас засверкает символ знания, власти и счастья, я, ваша сестра-заступница, недостойными устами возвещаю вам открытие тридцать третьей ложи Ордена Троесветной Звезды, путеводным словом которой по воле Великого Тринадцатого будет исполненное великого смысла изречение: «Terra est rotunda». В нем — вера, что орден наш овладеет всей землей, надежда, что наша ложа станет одним из звеньев огромной цепи, и повеление нам, живущим, замкнуть эту цепь. Напомню, что, по закону ордена, каждый из нас должен выполнить наказ другого, едва тот произнесет святое слово, коснувшись левой рукой чела, сердца и лона. Прежде чем приступить к обряду, напомню вам каноны посвященных…
   Дызма перестал слушать. Его так поразила неожиданная обстановка, что он не мог сосредоточить внимание на чем-то одном. Он глядел на молодых женщин. Некоторые из них были очень соблазнительны в этих странных халатах. Голые плечи точно выплывали из белых волн блестящего шелка, декольте с глубоким вырезом… Сознание того, что среди них он — единственный мужчина, возбуждающе подействовало на Дызму.
   Он уже не думал, как и почему, — думал одно: неужели? когда?
   Тем временем Стелла кончила свою речь и вынула из красной коробочки маленькую золотую звезду на золотой цепочке. Среди торжественного молчания она подошла к Никодиму, повесила ему на шею звезду, отступила на три шага и упала ничком на ковер. Остальные женщины сделали то же. Только Ляля подошла к двери и повернула выключатель.
   Лампа погасла. Никодим вздрогнул. Погруженная в полумрак комната, три слабых огонька восковых свечей над его головой, лежащие ничком белые фигуры — все это всколыхнуло в его душе страх и волнение.
   Внезапно Стелла завопила загробным голосом:
   — Привет тебе, привет, владыка жизни, любви и смерти!
   — Привет… привет! — по нескольку раз повторили дрожащие голоса.
   — Привет, привет, источник воли!
   — Привет… привет! — повторили опять голоса.
   — Привет тебе, хранитель знания!
   — Привет… привет!..
   — Привет тебе, учитель жизни!
   — Привет… привет!..
   — Привет тебе, творец наслаждения!
   — Привет… привет!..
   Дызма слушал эту литанию и думал:
   — «Спятили бабы!..»
   Потом Стелла, покончив с воплями, устремилась к Дызме, и не успел он опомниться, как она прильнула к его губам. К изумлению Никодима то же самое проделала пани Ляля, затем — обе графини Чарские и остальные дамы.
   — Теперь зажгите кадила, — приказала Стелла.
   Из углов комнаты поплыли синеватые дымки, источающие странный, упоительно сладкий запах.
   Женщины опять окружили Дызму.
   По знаку Стеллы они взялись за руки, образовав полукруг, сама Стелла подняла руки и завопила:
   — Приди, Владыка!
   — Приди… — повторили все.
   — Яви нам свою милость! — воскликнула Стелла.
   — Яви…
   — Стань меж нас!
   — Стань!..
   — Вступи в душу своего посланца!
   — Вступи…
   — Вступи в тело учителя!..
   — Вступи…
   — Зажги его пламенем!
   — Зажги!..
   — Воспламени его неистощимой силой!
   — Воспламени…
   — Проникни его жаром своего дыхания!..
   — Проникни… Никодиму стало не по себе.
   — Кого вы зовете? — спросил он не своим, каким-то сдавленным голосом.
   Ему ответили: крики ужаса. Кто-то кричал так пронзительно, что застыла кровь в жилах.
   — Промолвил!.. Явился!.. Это Он!.. — отозвались голоса.
   — Кто?.. — спросил Дызма, трясясь от страха. — Кого вы зовете?
   И тотчас где-то позади услышал громкое рычание. Он хотел вскочить, но сил не было. Среди одуряющего дыма он увидел разноцветные мигающие огоньки.
   — Падайте ниц, — завыл кто-то. — Он прибыл! Хвала тебе, хвала, владыка любви, жизни и смерти! Хвала тебе, Князь мрака!..
   Младшая из сестер. Чарских истерически захохотала, одна из женщин вскочила и, прижимаясь к Стелле, закричала:
   — Вижу его, вижу!
   — Кого? — с отчаянием завопил Дызма.
   — Его, его, Сатану…
   Никодиму показалось, что чьи-то холодные руки сжимают ему горло. Изо рта вырвался истошный крик, и, обмякнув, он упал в кресло.
   Великий Тринадцатый лишился чувств.
   Первое, что он ощутил, придя в себя, была растекающаяся во рту сладость. Никодим открыл глаза. У самого его носа маячили черные зрачки Стеллы. Не успел он совсем очнуться, как ее губы прильнули к его губам, и он снова почувствовал на языке сладкую жидкость с терпким запахом. Вино! Никодим хотел глотнуть воздуха и оттолкнул Стеллу. Среди дыма маячили белые фигуры. Из соседней комнаты женщины приносили столики, ставили на них бутылки и рюмки. Конецпольская с крохотным флаконом в руках отмеривала по каплям в рюмки какую-то жидкость, потом туда наливали вино.
   Каждая взяла в руки по рюмке. Стелла подала Дызме бокал.
   В комнате раздался приглушенный гул голосов. Никодим глотнул вина и чмокнул:
   — Вкусно…
   Насладимся же благоденственным пэйотлем! — с пафосом воскликнула Стелла.
   Рюмки были выпиты и наполнены снова.
   — Что такое в вине?
   Очутившаяся рядом с Никодимом одна на сестер Чарских села на ручку кресла и, касаясь губами уха, мечтательно зашелестела:
   — Божественный яд пэйотля, божественный… Чувствуешь, как он кипит в жилах, владыка?.. Правда? Какое пение, сколько красок!.. Правда?
   — Правда, — согласился Никодим и выпил бокал до дна.
   Он почувствовал, что с ним творится что-то необычайное. Сердцем овладела неожиданная радость, все кругом стало прекрасным, многоцветным, даже низкорослая Стелла сделалась привлекательной.
   Общее настроение тоже изменилось самым удивительным образом. Женщины смеясь окружили Никодима, воздух наполнился вскриками, фривольными песенками. Одна из женщин хватила бокалом о стену и с криком «Эвоэ!» сдернула с себя белый халат и принялась плясать.
   — Браво! Браво! — закричали остальные.
   Ковер быстро покрылся белыми пятнами атласа. Из маленького флакона в рюмки лились светло-зеленые капли волшебного сока.
   Упал задетый кем-то подсвечник, комнату охватил мрак, душный алый мрак, полный страстного шепота, истерического смеха…
   ……………………………………………………………………………………………..
   ………………………………………………………………………………………………

ГЛАВА 12

   Сквозь щели тяжелых гардин красной полосой ворвался в комнату отблеск заходящего солнца. Отяжелевшей рукой Никодим нащупал часы.
   Выло шесть.
   Странно. Он не ощущал ни головной боли, ни металлического привкуса во рту, как это обычно бывает после попоек.
   Ощущал только страшную слабость.
   Сделать какое-либо движение, даже поднять веки стоило большого труда.
   Однако пора вставать. Надо ехать в Варшаву. Что подумают в банке…
   Никодим позвонил.
   Явился чопорный лакей и доложил, что ванна готова.
   Дызма лениво натянул на себя пижаму, пошел в ванную. Там, взглянув на себя в зеркало, не на шутку испугался: лицо бледное как мел, под глазами широкие синие круги.
   — Черт побери, вот удружили!..
   Никодим оделся и, с трудом передвигая ноги, сошел вниз.
   Там ожидала его Ляля Конецпольская. В ответ на приветствие вяло протянула руку.
   — Вы голодны?
   — Нет, благодарю вас.
   Он посмотрел на нее искоса и, встретив ее игривый, как всегда, взгляд, покраснел до самых ушей.
   «Вот черт! — подумал Никодим. — Нисколько не стыдно… Ведь не могла же она всего забыть?»
   — Я хочу ехать, — заявил Никодим после непродолжительного молчания.
   — Пожалуйста, автомобиль в вашем распоряжении. Попрощались самым обычным образом, и это еще больше смутило Никодима. Когда машина была уже на шоссе, он оглянулся.
   — Свиньи! — промолвил с убеждением Никодим.
   — Слушаю вас, — обернулся к нему шофер.
   — Поезжайте, поезжайте, я говорю не с вами.
   — Извините.
   Дызма стал думать о минувшей ночи. Его мучил страх. Мысль о том, что не обошлось без дьявола, угнетала его больше всего. Зато он порадовался своему открытию: оказывается, в высших сферах у него те же права, что у графа или у князя. Даже, пожалуй, больше. Его должны слушаться; стоит ему любую из них поманить пальцем, и она пойдет к нему, как простая уличная девка.
   А ведь он представлял их совсем иными, этих надменных элегантных дам.
   Никодим рассмеялся не без самодовольства. Верно говорит Кшепицкий: все девки одинаковы.
   Стал накрапывать дождь. Когда автомобиль остановился около банка, лило уже как из ведра.
   Дызма быстро перебежал тротуар и вошел в ворота. Труднее было подняться по лестнице: он шел с таким усилием, словно тащил большой груз.
   — Довели, ведьмы!
   Игнатий встретил своего хозяина сообщением, что за вчерашний и сегодняшний день было около десятка посетителей, несколько раз приходил секретарь, а потом еще раз двадцать звонил, чтоб узнать, не вернулся ли пан председатель. Но хуже всех один нахал. Он ругался и во что бы то ни стало хотел проникнуть в квартиру, никак не хотел поверить, что пана председателя нет дома. Все уверял, будто пан председатель прячется от него…
   — Какой он на вид?
   — Да такой низенький, толстый…
   — Назвал себя по фамилии?
   — Назвал. Бончек или что-то вроде этого…
   — Вот черт, — выругался председатель. — Что этой сволочи от меня надо?!
   — Если еще придет, могу его с лестницы спустить, — предложил Игнатий.
   — Не стоит.
   Зазвонил телефон. Это был Кшепицкий. Есть очень важные дела, нельзя ли ему сейчас приехать?
   — Что-нибудь случилось?
   — Нет, ничего особенного.
   — Жду.
   Никодим велел Игнатию приготовить черный кофе, прилег па диван.
   Он задумался… Стоит ли рассказывать Кшепицкому все, что с ним было у графини Конецпольской?.. Потом решил, что это могут счесть предательством, потому не стоит подвергать себя риску.
   Игнатий принес письма. Это была частная корреспонденция, которой секретарь не распечатывал. Состояла она из трех писем от Нины и непомерно длинной телеграммы от Куницкого. Тот просил Дызму спешно заняться делом о железнодорожных поставках, так как этот вопрос стал теперь особенно актуален.
   Не кончил Дызма читать телеграмму, как в комнату вошел Кшепицкий. Он начал с шуточек на тему о поездке с графиней Конецпольской, рассказал несколько анекдотов, мимоходом заметил, что в банке все в порядке, и невзначай спросил:
   — Кто же, пан председатель, этот Бочек?
   Никодим смутился.
   — Бочек?
   — Да, да, такой толстяк. Он каждый день нахально является в банк, и так, словно заранее уверен, что вы его примете. Это ваш знакомый?
   — Да, вроде…
   — Мне показалось, что он сумасшедший.
   — Почему?
   — Когда я ему сказал, что вы принимаете по пятницам, он стал скандалить: «Какие там, говорит, пятницы! Пусть по пятницам ваш пан председатель принимает кого угодно, вам он еще шею намылит за то, что вы меня не пускаете… Этот ваш председатель не такая уж важная шишка…»
   Дызма сидел красный как рак.
   — Что он еще говорил?
   Кшепицкий закурил и пожал плечами.
   — Скандалист и грубиян… Он даже позволил себе какие-то дурацкие угрозы по вашему адресу… Дескать, он еще вам покажет, ну и в таком роде…
   Никодим насупился и проворчал:
   — М-да… Пан Кшепицкий, если он опять придет, пропустите его… Это такой сумасброд… Он всегда быт: таким.
   — Хорошо, пан председатель.
   Кшепицкий сказал это своим обычным тоном, но Дызма уже не сомневался: либо что-то пронюхал, либо собирается выяснять кое-какие обстоятельства. Никодим решил во что бы то ни стало заставить Бочека замолчать.
   Кшепицкий поужинал у Дызмы. Разговор шел о Коборове.
   — Как приятно жить в деревне, в тишине, в покое, — со вздохом заметил Дызма.
   — У вас, я вижу, сохранились хорошие воспоминания о Коборове, — заметил Кшепицкий. — Да, славное именьице! Что ж, добейтесь развода да и женитесь на Нине.
   — Если б Коборово принадлежало ей, тогда — пожалуйста.
   — Но ведь формально владелица она?
   — Ну и что же? У Куницкого неограниченные полномочия.
   — Полномочия можно аннулировать.
   Никодим пожал плечами.
   — Но векселей аннулировать нельзя.
   Кшепицкий задумался и стал что-то насвистывать.
   — Вот тут-то и закавыка! — заметил Дызма, Кшепицкий насвистывал, не унимаясь.
   — Что у нас завтра? — опросил Никодим.
   — Завтра?.. Ничего особенного. Ах да, есть приглашение в цирк. Большая сенсация: приехал чемпион мира по борьбе — забыл его фамилию, — он будет бороться с чемпионом Польши Велягой. Вы любите французскую борьбу?
   — Конечно. Значит, идем? В котором часу?
   — В восемь.
   Попрощавшись с секретарем, Дызма отправился спать. Надевая пижаму, заметил на шее золотую звезду. Поскорей сиял ее, спрятал в спичечный коробок и сунул в письменный стол. Потом погасил свет и на всякий случай перекрестился.
   На следующий день худшие опасения оправдались. В час явился Бочек. Вел он себя крайне самоуверенно. От него разило водкой.
   Дызма изменил тактику.
   Подал Бочеку руку, придвинул стул, вежливо осведомился, чем может быть ему полезен. И тут уж Бочек ни в словах, ли в жестах стесняться не стал. Дошел даже до такой фамильярности, что хлопнул председателя по плечу.
   Это было уже слишком. Дызма вскочил со стула и рявкнул:
   — Вон! Сволочь! Вон!
   Бочек поглядел на него с насмешкой и поднялся.
   — Попомнишь еще меня, ишь ты, шишка какая!
   — Чего тебе от меня надо? Денег, мерзавец, хочешь? — кипятился Дызма.
   Бочек пожал плечами.
   — Деньги тоже пригодятся.
   — У-у… Сволочь!..
   Никодим достал двадцать злотых, подумав, добавил еще двадцать.
   — Чего вы горячитесь, пан Никодим, — примирительно начал Бочек, — я вам никакого зла не делаю…
   — Не делаю, не делаю… А чего язык распускаешь при секретаре?
   Бочек сел.
   — Пан Никодим, не лучше ли жить в мире? Вы мне поможете, а я вам вредить не буду…
   — Разве не устроил я тебя на работу?
   — Какая это работа, — дожал плечами Бочек, — восемь часов маешься из-за каких-то несчастных четырехсот злотых. Да еще грохот такой, что нервы сдают. Нет, это не для меня.
   — Может, тебя министром назначить, а? — ухмыльнулся Дызма.
   — Не смейтесь, паи Никодим, — разве вас не сделали председателем правления?
   — Потому что у меня есть голова на плечах, понимаешь — голова!
   — У каждого своя голова. А я так думаю: если вы председатель, то мне, вашему бывшему начальнику, просто неудобно получать меньше, чем восемьсот злотых.
   — Ошалел, Бочек? Восемьсот злотых… Да кто ж это тебе даст?
   — Бросьте вилять! Захотите — найдутся такие, что предложат.
   В глазах Дызмы сверкнула ненависть. Он принял решение.
   — Ну ладно, пан Бочек, я вижу, что мне придется… гм… вижу, что смогу устроить вас заместителем директора государственных винных складов… Хотите?
   — Так-то, пожалуй, лучше. Может, и квартиру дадут. Ведь семью придется выписать.
   — Конечно, и квартиру дадут. Хорошая квартира, четыре комнаты с кухней, отопление и освещение бесплатные.
   — А жалованье?
   — Жалованье около тысячи злотых. Бочек растрогался. Встал, обнял Дызму.
   — Эх, пан Никодим, мы с вами земляки, из одних краев, значит должны помогать друг другу.
   — Конечно…
   — Я вам всегда был другом. Кое-кто сторонился, говорили, дескать, внебрачный ребенок, подкидыш…
   — Перестань, черт тебя возьми!
   — Так я же говорю: кое-кто… да что там, весь Лысков был против вас, а я вас даже в своем доме принимал…
   — Велика честь, подумаешь, — и Дызма презрительно хмыкнул.
   — Когда-то велика была, — флегматично заметил Бочек, — чего спорить?
   Никодим нахмурился и помрачнел. Напоминание о том, что он подкидыш, было больнее всего. И вдруг он с ужасающей ясностью понял, что им обоим, ему и Бочеку, в Варшаве тесно… Да и не только в Варшаве.
   Ах, если бы мог Бочек прочесть мысли своего прежнего помощника! Радость исчезла бы с его лица.
   — Вот что, пан Бочек, — начал Дызма, — приходите завтра и приносите документы, все, какие есть, потому что выхлопотать вам такую должность — дело нешуточное. Немало придется похлопотать, прежде чем докажешь, что вы годитесь в заместители директора.
   — Большое спасибо, вы не пожалеете об этом, пан Никодим.
   — Знаю, что не пожалею, — буркнул Никодим. — Теперь еще одно: никому об этом ни слова, а то на это место набежит сто желающих. Поняли?
   — Конечно, понял.
   — Ну, тогда все. Завтра в одиннадцать.
   В дверь постучали, и на пороге показался Кшепицкий. Бочек лукаво подмигнул Дызме и поклонился так низко, как только позволила ему его туша.
   — Мое почтение, пан председатель. Все будет выполнено.
   — До свидания, можете идти.
   От Никодима не ускользнуло, что Кшепицкий, делая вид, будто просматривает принесенные с собой бумаги, незаметно наблюдает за Бочеком.
   — Ну, как там, пан Кшепицкий?
   — Все в порядке. Вот приглашение в цирк.
   — Ах, да. Стало быть, едем.
   — Звонила еще графиня Чарская, но я сказал ей, что вы заняты.
   — Жаль.
   — Хе-хе-хе… Понимаю. Эти девицы Чарские — девочки будь здоров… В прошлом году…
   Он не кончил, потому что в кабинет, не закрыв за собой дверь, вихрем влетел Вареда.
   — Привет, Никусь! Где тебя черти носят?
   — Как поживаешь, Вацусь? Кшепицкий поклонился и вышел.
   — Знаешь, я завернул к тебе, потому что подумал — не пойдешь ли ты сегодня в цирк: приехал этот Тракко — самый сильный человек на свете, будет бороться с нашим чемпионом Велягой.