Страница:
Художник, если не его заказчик, награждал сексуальностью и желанием женщин всех возрастов. На картине Койпеля «Игры детей за туалетным столиком» изображены девочки, играющие с косметическими принадлежностями взрослой дамы. Одна из малышек, наклеила на тело «мушки», расположив их на лице у глаза, что традиционно является символом сексуальной авантюристичности женщины. Она приподнимает юбку и демонстрирует другие «мушки», расположенные на бедрах. Сии «украшения» в таких местах, как водится, дамы приклеивали для воодушевления своих любовников. Но девочка на картине слишком мала, чтобы иметь собственного «дружка». Однако и этому можно найти объяснение, стоит только вспомнить, что мадам де Боннваль в качестве любовницы для Людовика XV выбрали в возрасте девяти лет.
К тому времени, когда Сад в 1768 году попал в тюрьму, скорее уклад жизни, а не стиль искусства вызывал нарекания в адрес petite maison. На одном из обедов, на котором присутствовали члены семьи принца Конде, произошел грандиозный скандал. Группа мужчин раздела молодую даму, мадам де Сен-Сюльпис, бывшую в то время беременной. С помощью зажженной свечи они намеревались провести эксперимент и проверить, пойдет ли дым по дымоходу, как говорилось в одном из стихотворений того времени. В результате их внимания мадам де Сен-Сюльпис, как говорили, стала инвалидом, вслед за чем последовала ее кончина. Но ее мучителей к ответу так никто и не призвал. Одним из виновников этого кошмара являлся граф де Шароле, дядя и наставник родственника Сада, молодого принца Конде. В его послужном списке числилось и убийство слуги, жена которого не приняла его сексуальных домогательств. Это на него намекает Сад в своем предложении в «Философии в будуаре», когда выступает против смертной казни, говоря, что убийство должно караться такой же мерой, но без свидетелей. Шароле просил Людовика XV о помиловании, и Сад цитирует ответ короля: «Я прощаю, но я также прощаю и того, кто вас убьет».
Даже те, кого дурное обращение с нанимаемыми девушками приводило в ужас, порой вели себя более чем экстравагантно. Среди мужчин типа принца де Конти не считалось необычным нанимать девушек из балета, чтобы потом обходиться с ними, как с маленькими мальчиками, как деликатно пожаловалась одна из них, Софи Арно. Банкир Пейксот (Peixotte) в качестве прелюдии к любовным утехам потребовал от девушки маршировки перед ним на четвереньках с хвостом из павлиньих перьев, прикрепленных у нее сзади к раковине жемчужницы. Но во время одного из таких вечеров несчастных Пейксот стал жертвой хитроумной мести: в разгар вечеринки в комнату под видом полиции ворвались сообщницы девушки и сообщили банкиру, что единственный способ для него получить прощение заключается в письменном признании. Поверивший в правдивость происходящего, незадачливый богач сделал все по их требованию. К его ужасу, признание было отпечатано и разошлось по всему Парижу как лучший памфлет.
На фоне наиболее отвратительных и жестоких эпизодов, имевших место в petite maison, нанесение Садом нескольких ударов плеткой Роз Келлер представляется невинной забавой. Даже при дворе, когда на смену мадам де Помпадур пришла мадам дю Барри, она, когда у нее возникало подобное желание, могла высечь ту или иную девушку. Из наказаний, применяемых в то время по закону Франции, следовало, что причинение физического ущерба само по себе не являлось причиной для порицания. Ужасные пытки, которым подверглись такие люди, как Дамьен или Жан Кала, обвиненный в убийстве сына, считались просто примерами крайнего его применения. Трудно себе представить, чтобы зеваки, пришедшие поглазеть на наказание розгами и клеймление молодой женщины Жанны де ла Мотт, явились просто из абстрактного интереса к французской системе судебного делопроизводства или наказания. Преступница подделала королевскую подпись, дабы купить дорогое ожерелье, которое затем продала, а деньги израсходовала на себя. По приговору суда ее раздели и привязали позади телеги для удобства публичных действий палача. Потом на каждом ее плече он должен был выжечь букву «V», что означало voleuse (воровка). После того как порка завершилась, женщину отвязали от телеги. Понадобилось шесть мужчин, чтобы оттащить ее от исполнителя экзекуции, на которого она набросилась, кусаясь и царапаясь. Столько же человек пришлось призвать, дыбы заклеймить наказанную, при этом их совсем не волновало, на какие места придутся отметины.
Несмотря на жестокость публичных наказаний, скандалы, связанные с petite maison, вызывали смущение. Поведение Сада в день Пасхи 1768 года заслуживало минимального порицания без придания делу такой огласки и общественного резонанса, но его следовало наказать в назидание другим. После этого девушки и сводники, заказчики и художники продолжали бы свое дела, словно ничего не произошло, разве что с большей осмотрительностью.
Узником Пьер-Ансиза маркиз оставался в течение всего лета 1768 года. Казалось, ему придется подвергнуться почти такому же наказанию, которое перенес герцог Ришелье. Полезному для общества человеку следовало преподать урок, но никак не низвести его до положения преступника. В августе вспыхнула искорка надежды, когда Рене-Пелажи, приехавшая в Лион, получила разрешение навестить мужа. Но это ни к чему не привело. Напротив, ее предупредили, чтобы она подготовила мужа к самому худшему. Людовик XV оказался чрезвычайно недоволен распущенным поведением молодого аристократа, в котором того обвиняли, и по этой причине отпускать его не спешил.
Поэтому стало сюрпризом, когда в ноябре того же года Рене-Пелажи заявили, что встречаться с мужем она может так часто, как захочет. Затем, казалось, без всякой причины, король 16 ноября отдал приказ об освобождении Сада, правда, условном. Маркизу предписывалось отправиться в собственное поместье в Ла-Косте и оставаться там. Сад принял условия, и двери его темницы распахнулись. В души всех людей, которым он был небезразличен — мадам де Монтрей, аббату Саду, Рене-Пелажи, — он вселил надежду, и они поверили, что урок не прошел для него даром.
Теперь ему предстояло стать образцовым мужем и примером поведения в аристократическом обществе.
И никто не догадывался, как Сад в душе проклинал Роз Келлер и презирал закон и его представителей, которые «задницу шлюхи» ставили выше его личной свободы. В середине ноября он выехал из Лиона и направился в сторону Авиньона и Ла-Косты.
Глава шестая
— 1 —
— 2 —
К тому времени, когда Сад в 1768 году попал в тюрьму, скорее уклад жизни, а не стиль искусства вызывал нарекания в адрес petite maison. На одном из обедов, на котором присутствовали члены семьи принца Конде, произошел грандиозный скандал. Группа мужчин раздела молодую даму, мадам де Сен-Сюльпис, бывшую в то время беременной. С помощью зажженной свечи они намеревались провести эксперимент и проверить, пойдет ли дым по дымоходу, как говорилось в одном из стихотворений того времени. В результате их внимания мадам де Сен-Сюльпис, как говорили, стала инвалидом, вслед за чем последовала ее кончина. Но ее мучителей к ответу так никто и не призвал. Одним из виновников этого кошмара являлся граф де Шароле, дядя и наставник родственника Сада, молодого принца Конде. В его послужном списке числилось и убийство слуги, жена которого не приняла его сексуальных домогательств. Это на него намекает Сад в своем предложении в «Философии в будуаре», когда выступает против смертной казни, говоря, что убийство должно караться такой же мерой, но без свидетелей. Шароле просил Людовика XV о помиловании, и Сад цитирует ответ короля: «Я прощаю, но я также прощаю и того, кто вас убьет».
Даже те, кого дурное обращение с нанимаемыми девушками приводило в ужас, порой вели себя более чем экстравагантно. Среди мужчин типа принца де Конти не считалось необычным нанимать девушек из балета, чтобы потом обходиться с ними, как с маленькими мальчиками, как деликатно пожаловалась одна из них, Софи Арно. Банкир Пейксот (Peixotte) в качестве прелюдии к любовным утехам потребовал от девушки маршировки перед ним на четвереньках с хвостом из павлиньих перьев, прикрепленных у нее сзади к раковине жемчужницы. Но во время одного из таких вечеров несчастных Пейксот стал жертвой хитроумной мести: в разгар вечеринки в комнату под видом полиции ворвались сообщницы девушки и сообщили банкиру, что единственный способ для него получить прощение заключается в письменном признании. Поверивший в правдивость происходящего, незадачливый богач сделал все по их требованию. К его ужасу, признание было отпечатано и разошлось по всему Парижу как лучший памфлет.
На фоне наиболее отвратительных и жестоких эпизодов, имевших место в petite maison, нанесение Садом нескольких ударов плеткой Роз Келлер представляется невинной забавой. Даже при дворе, когда на смену мадам де Помпадур пришла мадам дю Барри, она, когда у нее возникало подобное желание, могла высечь ту или иную девушку. Из наказаний, применяемых в то время по закону Франции, следовало, что причинение физического ущерба само по себе не являлось причиной для порицания. Ужасные пытки, которым подверглись такие люди, как Дамьен или Жан Кала, обвиненный в убийстве сына, считались просто примерами крайнего его применения. Трудно себе представить, чтобы зеваки, пришедшие поглазеть на наказание розгами и клеймление молодой женщины Жанны де ла Мотт, явились просто из абстрактного интереса к французской системе судебного делопроизводства или наказания. Преступница подделала королевскую подпись, дабы купить дорогое ожерелье, которое затем продала, а деньги израсходовала на себя. По приговору суда ее раздели и привязали позади телеги для удобства публичных действий палача. Потом на каждом ее плече он должен был выжечь букву «V», что означало voleuse (воровка). После того как порка завершилась, женщину отвязали от телеги. Понадобилось шесть мужчин, чтобы оттащить ее от исполнителя экзекуции, на которого она набросилась, кусаясь и царапаясь. Столько же человек пришлось призвать, дыбы заклеймить наказанную, при этом их совсем не волновало, на какие места придутся отметины.
Несмотря на жестокость публичных наказаний, скандалы, связанные с petite maison, вызывали смущение. Поведение Сада в день Пасхи 1768 года заслуживало минимального порицания без придания делу такой огласки и общественного резонанса, но его следовало наказать в назидание другим. После этого девушки и сводники, заказчики и художники продолжали бы свое дела, словно ничего не произошло, разве что с большей осмотрительностью.
Узником Пьер-Ансиза маркиз оставался в течение всего лета 1768 года. Казалось, ему придется подвергнуться почти такому же наказанию, которое перенес герцог Ришелье. Полезному для общества человеку следовало преподать урок, но никак не низвести его до положения преступника. В августе вспыхнула искорка надежды, когда Рене-Пелажи, приехавшая в Лион, получила разрешение навестить мужа. Но это ни к чему не привело. Напротив, ее предупредили, чтобы она подготовила мужа к самому худшему. Людовик XV оказался чрезвычайно недоволен распущенным поведением молодого аристократа, в котором того обвиняли, и по этой причине отпускать его не спешил.
Поэтому стало сюрпризом, когда в ноябре того же года Рене-Пелажи заявили, что встречаться с мужем она может так часто, как захочет. Затем, казалось, без всякой причины, король 16 ноября отдал приказ об освобождении Сада, правда, условном. Маркизу предписывалось отправиться в собственное поместье в Ла-Косте и оставаться там. Сад принял условия, и двери его темницы распахнулись. В души всех людей, которым он был небезразличен — мадам де Монтрей, аббату Саду, Рене-Пелажи, — он вселил надежду, и они поверили, что урок не прошел для него даром.
Теперь ему предстояло стать образцовым мужем и примером поведения в аристократическом обществе.
И никто не догадывался, как Сад в душе проклинал Роз Келлер и презирал закон и его представителей, которые «задницу шлюхи» ставили выше его личной свободы. В середине ноября он выехал из Лиона и направился в сторону Авиньона и Ла-Косты.
Глава шестая
Смертный приговор
— 1 —
Дело Роз Келлер получило куда более громкий общественный резонанс, чем инцидент с Жанной Тестар. Все же возвращение Сада в Ла-Кост не носило характер позорного изгнания. Ожидавшее его будущее не могло быть хуже перспектив герцога де Ришелье, некоторое время проведшего в Бастилии в знак наказания за скандал, связанный с развратными действиями. Мнение о нем не стало хуже после того, как он вернулся после победы при Фонтеное или поражения адмирала Бинга при Минорке.
Что касалось Сада, его распутное поведение являлось для него скорее интересным времяпрепровождением, чем занятием. Это могло быть сравнимо со стихами, слагаемыми им, но которые еще не стали главным делом его жизни. Он считался видным человеком в обществе, этот молодой и красивый королевский генеральный наместник провинций Бресс, Бюже, Вальроме и Жэ, причем в первых двух верховная власть после короля принадлежала его кузену, принцу Конде. Сад осознавал важность своего положения, но рассматривал его лишь как ступеньку, ведущую к удовлетворению наиболее тщеславных планов, созданных его воображением. Из армии он ушел в 1763 году, когда наступил мир, но не оставлял надежды возобновить военную карьеру. Маркиз написал принцу Конде письмо, в котором просил того ходатайствовать перед королем о чине полковника в кавалерийском полку для младшего кузена.
Саду не повезло: он мечтал о карьере солдата в момент окончания большой военной кампании. Более того, восторг, ощущаемый маркизом на войне, особенно во время кавалерийской атаки, оказывал на него более сильное эмоциональное воздействие, чем развлечения, которым он предавался в petite maison. Сад абсолютно ясно понимал, что славные военные дни еще впереди. Лихие кавалерийские атаки таких полков, как шотландского при Ватерлоо или бригады легкой кавалерии при Балаклаве, предоставляли ее участникам шанс умереть или прославить свое имя. Подобные события оказывали на него действие сродни исполнению великой симфонии.
Привлекательность таких вещей для Сада вполне понятна. О чертах его характера принято судить по его сексуальному поведению или бульдожьему проявлению духа неповиновения, в связи с чем другие аспекты его личности остаются за пределами внимания. Он был мужчиной хрупкого телосложения ростом 168 см, легко воспламенялся, с одинаковой легкостью приходя в ярость или сексуальное возбуждение. Но маркиз скорее походил на терьера, впившегося зубами в лодыжку обидчика, чем на свирепого бульдога. Блеск, восторг, яркость красок и утонченность жизни в бравом кавалерийском полку среди товарищей во время или военных действий, или элегантной роскоши мирного периода подходила ему как нельзя больше. Но Сад слишком поздно родился, чтобы участвовать в битвах при Деттингене или Фонтеное, слишком рано — для Ваграма, Йены или Ватерлоо. Военного опыта, полученного им в северной Германии, оказалось маловато. Незадолго до скандала с Роз Келлер ему присвоили чин капитана, командира кавалерийского эскадрона. Рассчитывать на большее после скандала в Аркейе он не мог, но и конного формирования, каким маркиз мог бы командовать, для него не находилось.
При первой же возможности, предоставившейся ему в 1768 году, он покинул Ла-Кост. Несмотря на запрет короля жить в Париже, Сад разыграл приступ геморроя, от которого страдал на самом деле, и обратился с просьбой о получении соответствующего медицинского лечения. Ему позволили поселиться близ Парижа, где он мог оставаться до тех пор, пока будет избегать общества. Благодаря этому, маркиз находился поблизости от семьи в то время, когда в июне 1769 года родился второй сын, получивший имя Донатьен-Клод-Арман. Если только он не появился на два месяца раньше срока, его зачали, несомненно, во время одного из посещений Рене-Пелажи узника в Пьер-Ансиз. Это свидетельствует о том, что заключение Сада нельзя считать таким уж строгим. На этот раз ребенка крестили в присутствии лишь его семьи. Времена, когда при событиях такого рода присутствовали члены королевской фамилии, для Сада канули в Лету.
В конце лета, 24 июля, Сад объявил о своем намерении возобновить службу в Бургундской кавалерии в чине капитана. Полк в тот период дислоцировался в маленьком городке на реке Фонтеней-ле-Кот, в тридцати милях от побережья Бискайского залива, чуть выше Ла-Рошеля. В армию маркиз прибыл в начале августа и представился офицеру, временно командовавшему полком. С удивлением для себя он услышал, что его там не ждали. И дело заключалось не только в послужном списке или военных способностях. Настоящий командир полка не был готов служить с человеком, вытворявшим с женщинами вещи, которые делал Сад. Хотя он и имел чин капитана, звание это считалось скорее почетным, и все просьбы маркиза о получении полномочий в действующей армии повсюду отклонялись. Он продолжал осаждать военного министра до тех пор, пока, наконец, не получил почетное звание маршала кавалерии и то преимущественно благодаря тому, что до него этот титул носил его отец. Кроме того, это звание избавило Сада от необходимости ходатайствовать о месте капитана в действующей армии, а полковника — от дальнейших визитов назойливого, но нежелательного волонтера.
Пока маркиз занимался разъездами, связанными с желанием получить армейскую должность, мадам де Монтрей, испытывая досаду, возобновила переписку с аббатом де Садом. Граф де Сад к этому времени скончался, и если кто мог отказать моральное влияние на молодого человека из фамилии Сад, то только его дядья. Старший из них, командор ордена Святого Иоанна Иерусалимского и приор Тулузский с парижским домом в Сен-Клу, не имел с ним ничего общего. Покладистый аббат де Сад на правах его юношеского наставника мог найти подход к строптивому племяннику и найти отклик в неиспорченной части его души. Но священник, познавший силу гнева обеих сторон по случаю самозванного появления в Ла-Косте три года назад мадемуазель де Бовуазен, предпочитал больше не вмешиваться. Дело было вовсе не в бесчувственности, как полагала мадам ле Монтрей. Несмотря на репутацию старого доброго развратника, пропасть между ним и племянником год от года расширялась. В перечень его собственных развлечений не входило избиение привязанных девушек. В самом деле, вскоре аббат де Сад стал одним из тех людей, кто в тесном кругу первым высказал мысль о маниакальности молодого господина, которого следует изолировать от общества. Таким образом, в течение какого-то периода времени Сад, пытавшийся купить себе должность в каком-нибудь бравом кавалерийском полку, оказался вне пределов влияния мадам де Монтрей. Данное «приобретение» могло стоить семье от десяти до двадцати тысяч ливров.
Деньги сами по себе всегда являлись источником споров. В своем письме от 2 марта 1769 года мадам де Монтрей сообщила аббату де Саду, что его племянник уже истратил семнадцать тысяч ливров из двадцати тысяч приданого ее дочери. Деньги, в основном, шли на оплату удовольствий, получаемых им в petit maison. За период их брака в общей сложности на «случайные развлечения» маркиз израсходовал шестьдесят шесть тысяч ливров (долг, который еще предстояло погасить).
Несмотря на то, что его лишили соблазнов Парижа, Сад продолжал много путешествовать. В течение сентября 1769 года, десять месяцев спустя после своего освобождения из Пьер-Ансиз, он отправился в Голландию. Должно быть, маркиза привлекал царивший там дух свободы, но его неприятно поразили серость и флегматичность голландского общества. По крайней мере, как он говорил, хотя бы театры оказались сносными. Если его утверждения о том, что он бывал и в Англии, правдивы, скорее всего его поездка туда явилась продолжением путешествия по Голландии. Как следует из воспоминаний Сада, именно в туманном Альбионе увидел он копию документов суда над Жанной д'Арк, которые затем использовал при написании романа «Изабелла Баварская», а также непоставленной трагедии в духе Расина и Корнеля. Эти источники маркиз обнаружил в королевской библиотеке, под которой он имел в виду собрание книг, переданных Георгом III Британскому музею в качестве библиотеки короля.
Где раздобыл Сад денег для этих путешествий? В январе 1782 года в письме своему бывшему наставнику, аббату Амбле, он признается в существовании некоего труда, вероятнее всего, эротического романа, «написанного пером Арентино», опубликованного незадолго до его поездки в Голландию. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, маркиз лаконично сообщает, что полученные за него деньги позволили ему оплатить удовольствия одного из крупнейших городов Франции и два месяца прожить в Голландии. Рискуя испортить впечатление, следует сказать, что Арентино, главным образом прославился как сатирик, «Flagello del Principi»[15]. Если так, то Сад, скорее всего, получил вознаграждение за помощь литературного и политического плана в создании произведения в большей степени оскорбительного, чем эротического.
В 1790 года Ж.-А. Дюлор в кратком биографическом списке бывших аристократов сообщал, что маркиз, путешествуя после освобождения из Пьер-Ансиза, добирался даже до Константинополя. Возможно, это и так, но других свидетельств в пользу данного утверждения, кроме указанного рапорта, не имеется. Во время отсутствия Сада Рене-Пелажи и ее сестра Анн-Проспер оставались в Париже или Эшоффуре. По его возвращению из Голландии обе сестры вместе с ним поселились в Ла-Косте, вследствие чего в апреле 1771 году у маркиза родился еще один, последний ребенок, дочь Мадлен-Проспер.
Его отношение к Мадлен-Проспер представляется поучительным, особенно, если вспомнить, с какой энергией герои Сада развлекаются с собственными дочерьми и как горячо отстаивают право отцов на сексуальное обладание своими детьми. К маленькой дочке он не проявлял особой нежности, не говоря уже о половом влечении. Сад отмечал, что Мадлен слишком проста и глупа, в конце концов, она вызывала у него столько же разочарования, как и его второй сын. Это может служить еще одним предостережением от ошибочного мнения, что художественные произведения Сада отражают его собственные поступки или специфические желания.
В 1771 году он подвергся краткосрочному аресту за долги. Маркиз пробыл под стражей в Фор-л'Эвек в Париже в течение восьми дней, откуда его выпустили 9 сентября. Вскоре после этого он занялся делами в замке Ла-Коста. Подобно своим героям из «120 дней Содома», на зиму Сад удалился в крепость, возвышавшуюся над высокими крышами и узкими проходами, оставленными между сложенными из известняка домами селения. Затворниками вместе с ним сделались не молодые рабыни, увезенные в глухомань обманным путем для сексуальных развлечений, а группа актеров и актрис, нанятых маркизом для исполнения любительских спектаклей в его частном театре. В течение зимы 1771—1772 года Сад воплощал свои фантазии на сцене, как позже будет излагать их на страницах своих романов. 20 января 1772 года в домашнем театре он поставил одну из собственных пьес.
Весной того года для работы в своем театре маркиз нанял в Марселе семь актеров и пять актрис, а также руководителя «оркестра». Спектакли шли с мая по октябрь и проходили попеременно то в частном театре Ла-Косты, то в салоне дома с эркерными окнами в Мазане, построенного в стиле неоклассицизма. Порой сценой служил его высоко расположенный сад с задником из летних полей, простиравшихся до Карпент-раса и Роны. Большинство пьес ставилось в театрах того времени, но, по крайней мере, одна из них принадлежала перу самого Сада, — «Женитьба века», в которой наряду с нанятыми актерами и актрисами, играл он сам, Рене-Пелажи и Анн-Проспер.
Мадам де Монтрей продолжала высказывать возмущение относительно того, как транжирятся деньги семьи, прослышав что-то о летнем театральном сезоне.
Выражая недовольство той недостойной ролью, которая будто бы отводилась ее дочерям, участвовавшим в представлениях, она в большей степени беспокоилась не из-за пьес, а из-за того, что сестрам приходилось якшаться с компанией актеров и актрис и быть среди них равными среди равных. Сада не интересовал любительский театр как средство времяпрепровождения буржуазии. В Мазане и Ла-Косте он был представлен в более профессиональной форме, и мадам де Монтрей не зря считала сцену не самым подходящим местом для дочерей Эшоффура.
Еще не подошла к концу зима 1771—1772 года, как Сад уговорил Анн-Проспер разделить с ним постель. Естественно предположить, что случилось это до того, как следующим летом дело выплыло наружу. Вероятно, связь началась много раньше. Из двоих сестер младшая выглядела интересней и загадочней и считалась более скромной и таинственной, но зато обладала большей свободой в сексуальном плане. Репутация Сада как мужчины, предлагавшего в задрапированной черной тканью комнате Жанне Тестар противоестественный половой акт или высекшего Роз Келлер, в глазах Анн-Проспер ничуть не пострадала. Рене-Пелажи оказалась свидетельницей связи, которую косвенно можно было бы назвать кровосмесительной. Вопрос о том, оставалась ли она только сторонней наблюдательницей или являлась также ее соучастницей, остается спорным. Во всяком случае, видимых попыток вмешаться в отношения мужа и сестры, супруга не предпринимала. На самого Сада греховность инцеста оказывала такое же возбуждающее влияние, как и драмы, связанные с именами Жанны Тестар и Роз Келлер.
Жизнь в Ла-Косте текла своим чередом, пока весна 1772 года не перешла в лето. Южный край деревни окаймлял туманный силуэт Люберонской гряды. За ней скрывался зеленый административный город Экз-а-Прованс с его фонтанами и проспектами, элегантной роскошью построенных в стиле рококо особняков. Еще южнее лежал Марсель.
К концу июня 1772 года в сопровождении своего камердинера Латура Сад отправился в Марсель. 21 июня он на неделю остановился в отеле «Де Трез Кантон». Возможно, что в величайший порт страны привели его и иные дела, но одна из целей — устроить для группы актеров ужин, намеченный на 25 июня.
Две недели спустя все столицы Европы услышали о жуткой оргии, устроенной все тем же пресловутым маркизом де Садом, который подверг порке Роз Келлер и обещал изрезать ее живьем. Из некоторых сообщений следовало, что последняя выходка по своей жестокости превзошла самые ужасные сексуальные забавы римских императоров. Пять лет спустя в «Секретных мемуарах», приписываемых перу Башомона, шла речь о великолепном костюмированном бале, устроенном маркизом для сливок общества Марселя. В самый разгар веселья стало ясно, что одержимый сатанинским духом хозяин вечера отравил шоколад, которым потчевал гостей. Вскоре бальная комната и улицы вокруг оказались усеяны стенающими мужчинами и женщинами, корчившимися в последних муках. Но рассказ этот содержал еще одну, более страшную, подробность. Многие женщины неумышленно приняли более слабый яд, и по этой причине не умерли сразу. Они выскакивали из бальной залы и бросались на первых встречных мужчин, срывали с себя одежду и требовали сексуальной связи. Дьявол-маркиз привел их в состояние «бешенства матки», которое требовало немедленного утоления желания, в противном случае жертвы неминуемо сходили с ума.
Нетрудно вообразить, что подобная история, навеянная его репутацией, не могла не льстить самолюбию Сада и не вызывать морального удовлетворения. Но она больше походила на сцену из его будущих литературных произведений, чем на настоящую жизнь маркиза. Но драма, происшедшая в Марселе, и разразившийся вслед за ней скандал, имели реальное происхождение. Так что же произошло на самом деле? Как же все случилось?
Что касалось Сада, его распутное поведение являлось для него скорее интересным времяпрепровождением, чем занятием. Это могло быть сравнимо со стихами, слагаемыми им, но которые еще не стали главным делом его жизни. Он считался видным человеком в обществе, этот молодой и красивый королевский генеральный наместник провинций Бресс, Бюже, Вальроме и Жэ, причем в первых двух верховная власть после короля принадлежала его кузену, принцу Конде. Сад осознавал важность своего положения, но рассматривал его лишь как ступеньку, ведущую к удовлетворению наиболее тщеславных планов, созданных его воображением. Из армии он ушел в 1763 году, когда наступил мир, но не оставлял надежды возобновить военную карьеру. Маркиз написал принцу Конде письмо, в котором просил того ходатайствовать перед королем о чине полковника в кавалерийском полку для младшего кузена.
Саду не повезло: он мечтал о карьере солдата в момент окончания большой военной кампании. Более того, восторг, ощущаемый маркизом на войне, особенно во время кавалерийской атаки, оказывал на него более сильное эмоциональное воздействие, чем развлечения, которым он предавался в petite maison. Сад абсолютно ясно понимал, что славные военные дни еще впереди. Лихие кавалерийские атаки таких полков, как шотландского при Ватерлоо или бригады легкой кавалерии при Балаклаве, предоставляли ее участникам шанс умереть или прославить свое имя. Подобные события оказывали на него действие сродни исполнению великой симфонии.
Привлекательность таких вещей для Сада вполне понятна. О чертах его характера принято судить по его сексуальному поведению или бульдожьему проявлению духа неповиновения, в связи с чем другие аспекты его личности остаются за пределами внимания. Он был мужчиной хрупкого телосложения ростом 168 см, легко воспламенялся, с одинаковой легкостью приходя в ярость или сексуальное возбуждение. Но маркиз скорее походил на терьера, впившегося зубами в лодыжку обидчика, чем на свирепого бульдога. Блеск, восторг, яркость красок и утонченность жизни в бравом кавалерийском полку среди товарищей во время или военных действий, или элегантной роскоши мирного периода подходила ему как нельзя больше. Но Сад слишком поздно родился, чтобы участвовать в битвах при Деттингене или Фонтеное, слишком рано — для Ваграма, Йены или Ватерлоо. Военного опыта, полученного им в северной Германии, оказалось маловато. Незадолго до скандала с Роз Келлер ему присвоили чин капитана, командира кавалерийского эскадрона. Рассчитывать на большее после скандала в Аркейе он не мог, но и конного формирования, каким маркиз мог бы командовать, для него не находилось.
При первой же возможности, предоставившейся ему в 1768 году, он покинул Ла-Кост. Несмотря на запрет короля жить в Париже, Сад разыграл приступ геморроя, от которого страдал на самом деле, и обратился с просьбой о получении соответствующего медицинского лечения. Ему позволили поселиться близ Парижа, где он мог оставаться до тех пор, пока будет избегать общества. Благодаря этому, маркиз находился поблизости от семьи в то время, когда в июне 1769 года родился второй сын, получивший имя Донатьен-Клод-Арман. Если только он не появился на два месяца раньше срока, его зачали, несомненно, во время одного из посещений Рене-Пелажи узника в Пьер-Ансиз. Это свидетельствует о том, что заключение Сада нельзя считать таким уж строгим. На этот раз ребенка крестили в присутствии лишь его семьи. Времена, когда при событиях такого рода присутствовали члены королевской фамилии, для Сада канули в Лету.
В конце лета, 24 июля, Сад объявил о своем намерении возобновить службу в Бургундской кавалерии в чине капитана. Полк в тот период дислоцировался в маленьком городке на реке Фонтеней-ле-Кот, в тридцати милях от побережья Бискайского залива, чуть выше Ла-Рошеля. В армию маркиз прибыл в начале августа и представился офицеру, временно командовавшему полком. С удивлением для себя он услышал, что его там не ждали. И дело заключалось не только в послужном списке или военных способностях. Настоящий командир полка не был готов служить с человеком, вытворявшим с женщинами вещи, которые делал Сад. Хотя он и имел чин капитана, звание это считалось скорее почетным, и все просьбы маркиза о получении полномочий в действующей армии повсюду отклонялись. Он продолжал осаждать военного министра до тех пор, пока, наконец, не получил почетное звание маршала кавалерии и то преимущественно благодаря тому, что до него этот титул носил его отец. Кроме того, это звание избавило Сада от необходимости ходатайствовать о месте капитана в действующей армии, а полковника — от дальнейших визитов назойливого, но нежелательного волонтера.
Пока маркиз занимался разъездами, связанными с желанием получить армейскую должность, мадам де Монтрей, испытывая досаду, возобновила переписку с аббатом де Садом. Граф де Сад к этому времени скончался, и если кто мог отказать моральное влияние на молодого человека из фамилии Сад, то только его дядья. Старший из них, командор ордена Святого Иоанна Иерусалимского и приор Тулузский с парижским домом в Сен-Клу, не имел с ним ничего общего. Покладистый аббат де Сад на правах его юношеского наставника мог найти подход к строптивому племяннику и найти отклик в неиспорченной части его души. Но священник, познавший силу гнева обеих сторон по случаю самозванного появления в Ла-Косте три года назад мадемуазель де Бовуазен, предпочитал больше не вмешиваться. Дело было вовсе не в бесчувственности, как полагала мадам ле Монтрей. Несмотря на репутацию старого доброго развратника, пропасть между ним и племянником год от года расширялась. В перечень его собственных развлечений не входило избиение привязанных девушек. В самом деле, вскоре аббат де Сад стал одним из тех людей, кто в тесном кругу первым высказал мысль о маниакальности молодого господина, которого следует изолировать от общества. Таким образом, в течение какого-то периода времени Сад, пытавшийся купить себе должность в каком-нибудь бравом кавалерийском полку, оказался вне пределов влияния мадам де Монтрей. Данное «приобретение» могло стоить семье от десяти до двадцати тысяч ливров.
Деньги сами по себе всегда являлись источником споров. В своем письме от 2 марта 1769 года мадам де Монтрей сообщила аббату де Саду, что его племянник уже истратил семнадцать тысяч ливров из двадцати тысяч приданого ее дочери. Деньги, в основном, шли на оплату удовольствий, получаемых им в petit maison. За период их брака в общей сложности на «случайные развлечения» маркиз израсходовал шестьдесят шесть тысяч ливров (долг, который еще предстояло погасить).
Несмотря на то, что его лишили соблазнов Парижа, Сад продолжал много путешествовать. В течение сентября 1769 года, десять месяцев спустя после своего освобождения из Пьер-Ансиз, он отправился в Голландию. Должно быть, маркиза привлекал царивший там дух свободы, но его неприятно поразили серость и флегматичность голландского общества. По крайней мере, как он говорил, хотя бы театры оказались сносными. Если его утверждения о том, что он бывал и в Англии, правдивы, скорее всего его поездка туда явилась продолжением путешествия по Голландии. Как следует из воспоминаний Сада, именно в туманном Альбионе увидел он копию документов суда над Жанной д'Арк, которые затем использовал при написании романа «Изабелла Баварская», а также непоставленной трагедии в духе Расина и Корнеля. Эти источники маркиз обнаружил в королевской библиотеке, под которой он имел в виду собрание книг, переданных Георгом III Британскому музею в качестве библиотеки короля.
Где раздобыл Сад денег для этих путешествий? В январе 1782 года в письме своему бывшему наставнику, аббату Амбле, он признается в существовании некоего труда, вероятнее всего, эротического романа, «написанного пером Арентино», опубликованного незадолго до его поездки в Голландию. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, маркиз лаконично сообщает, что полученные за него деньги позволили ему оплатить удовольствия одного из крупнейших городов Франции и два месяца прожить в Голландии. Рискуя испортить впечатление, следует сказать, что Арентино, главным образом прославился как сатирик, «Flagello del Principi»[15]. Если так, то Сад, скорее всего, получил вознаграждение за помощь литературного и политического плана в создании произведения в большей степени оскорбительного, чем эротического.
В 1790 года Ж.-А. Дюлор в кратком биографическом списке бывших аристократов сообщал, что маркиз, путешествуя после освобождения из Пьер-Ансиза, добирался даже до Константинополя. Возможно, это и так, но других свидетельств в пользу данного утверждения, кроме указанного рапорта, не имеется. Во время отсутствия Сада Рене-Пелажи и ее сестра Анн-Проспер оставались в Париже или Эшоффуре. По его возвращению из Голландии обе сестры вместе с ним поселились в Ла-Косте, вследствие чего в апреле 1771 году у маркиза родился еще один, последний ребенок, дочь Мадлен-Проспер.
Его отношение к Мадлен-Проспер представляется поучительным, особенно, если вспомнить, с какой энергией герои Сада развлекаются с собственными дочерьми и как горячо отстаивают право отцов на сексуальное обладание своими детьми. К маленькой дочке он не проявлял особой нежности, не говоря уже о половом влечении. Сад отмечал, что Мадлен слишком проста и глупа, в конце концов, она вызывала у него столько же разочарования, как и его второй сын. Это может служить еще одним предостережением от ошибочного мнения, что художественные произведения Сада отражают его собственные поступки или специфические желания.
В 1771 году он подвергся краткосрочному аресту за долги. Маркиз пробыл под стражей в Фор-л'Эвек в Париже в течение восьми дней, откуда его выпустили 9 сентября. Вскоре после этого он занялся делами в замке Ла-Коста. Подобно своим героям из «120 дней Содома», на зиму Сад удалился в крепость, возвышавшуюся над высокими крышами и узкими проходами, оставленными между сложенными из известняка домами селения. Затворниками вместе с ним сделались не молодые рабыни, увезенные в глухомань обманным путем для сексуальных развлечений, а группа актеров и актрис, нанятых маркизом для исполнения любительских спектаклей в его частном театре. В течение зимы 1771—1772 года Сад воплощал свои фантазии на сцене, как позже будет излагать их на страницах своих романов. 20 января 1772 года в домашнем театре он поставил одну из собственных пьес.
Весной того года для работы в своем театре маркиз нанял в Марселе семь актеров и пять актрис, а также руководителя «оркестра». Спектакли шли с мая по октябрь и проходили попеременно то в частном театре Ла-Косты, то в салоне дома с эркерными окнами в Мазане, построенного в стиле неоклассицизма. Порой сценой служил его высоко расположенный сад с задником из летних полей, простиравшихся до Карпент-раса и Роны. Большинство пьес ставилось в театрах того времени, но, по крайней мере, одна из них принадлежала перу самого Сада, — «Женитьба века», в которой наряду с нанятыми актерами и актрисами, играл он сам, Рене-Пелажи и Анн-Проспер.
Мадам де Монтрей продолжала высказывать возмущение относительно того, как транжирятся деньги семьи, прослышав что-то о летнем театральном сезоне.
Выражая недовольство той недостойной ролью, которая будто бы отводилась ее дочерям, участвовавшим в представлениях, она в большей степени беспокоилась не из-за пьес, а из-за того, что сестрам приходилось якшаться с компанией актеров и актрис и быть среди них равными среди равных. Сада не интересовал любительский театр как средство времяпрепровождения буржуазии. В Мазане и Ла-Косте он был представлен в более профессиональной форме, и мадам де Монтрей не зря считала сцену не самым подходящим местом для дочерей Эшоффура.
Еще не подошла к концу зима 1771—1772 года, как Сад уговорил Анн-Проспер разделить с ним постель. Естественно предположить, что случилось это до того, как следующим летом дело выплыло наружу. Вероятно, связь началась много раньше. Из двоих сестер младшая выглядела интересней и загадочней и считалась более скромной и таинственной, но зато обладала большей свободой в сексуальном плане. Репутация Сада как мужчины, предлагавшего в задрапированной черной тканью комнате Жанне Тестар противоестественный половой акт или высекшего Роз Келлер, в глазах Анн-Проспер ничуть не пострадала. Рене-Пелажи оказалась свидетельницей связи, которую косвенно можно было бы назвать кровосмесительной. Вопрос о том, оставалась ли она только сторонней наблюдательницей или являлась также ее соучастницей, остается спорным. Во всяком случае, видимых попыток вмешаться в отношения мужа и сестры, супруга не предпринимала. На самого Сада греховность инцеста оказывала такое же возбуждающее влияние, как и драмы, связанные с именами Жанны Тестар и Роз Келлер.
Жизнь в Ла-Косте текла своим чередом, пока весна 1772 года не перешла в лето. Южный край деревни окаймлял туманный силуэт Люберонской гряды. За ней скрывался зеленый административный город Экз-а-Прованс с его фонтанами и проспектами, элегантной роскошью построенных в стиле рококо особняков. Еще южнее лежал Марсель.
К концу июня 1772 года в сопровождении своего камердинера Латура Сад отправился в Марсель. 21 июня он на неделю остановился в отеле «Де Трез Кантон». Возможно, что в величайший порт страны привели его и иные дела, но одна из целей — устроить для группы актеров ужин, намеченный на 25 июня.
Две недели спустя все столицы Европы услышали о жуткой оргии, устроенной все тем же пресловутым маркизом де Садом, который подверг порке Роз Келлер и обещал изрезать ее живьем. Из некоторых сообщений следовало, что последняя выходка по своей жестокости превзошла самые ужасные сексуальные забавы римских императоров. Пять лет спустя в «Секретных мемуарах», приписываемых перу Башомона, шла речь о великолепном костюмированном бале, устроенном маркизом для сливок общества Марселя. В самый разгар веселья стало ясно, что одержимый сатанинским духом хозяин вечера отравил шоколад, которым потчевал гостей. Вскоре бальная комната и улицы вокруг оказались усеяны стенающими мужчинами и женщинами, корчившимися в последних муках. Но рассказ этот содержал еще одну, более страшную, подробность. Многие женщины неумышленно приняли более слабый яд, и по этой причине не умерли сразу. Они выскакивали из бальной залы и бросались на первых встречных мужчин, срывали с себя одежду и требовали сексуальной связи. Дьявол-маркиз привел их в состояние «бешенства матки», которое требовало немедленного утоления желания, в противном случае жертвы неминуемо сходили с ума.
Нетрудно вообразить, что подобная история, навеянная его репутацией, не могла не льстить самолюбию Сада и не вызывать морального удовлетворения. Но она больше походила на сцену из его будущих литературных произведений, чем на настоящую жизнь маркиза. Но драма, происшедшая в Марселе, и разразившийся вслед за ней скандал, имели реальное происхождение. Так что же произошло на самом деле? Как же все случилось?
— 2 —
Можно не сомневаться, в город Сад отправился в поисках наслаждений. По сравнению со сдержанными женщинами Парижа, девушек Прованса он всегда считал более страстными, горячими, готовыми принять участие в экстравагантных сексуальных играх. И найти подходящую компанию ему не составляло особого труда. В семнадцатом веке Марсель частично перестроили. Стройный классицизм Канберы, где производители пеньки когда-то выращивали коноплю, теперь пересекал центр города и упирался в бассейн старого порта. К востоку от него шел длинный участок рю де Ром и более короткая улица д'Обань, по которым осуществлялось движение транспорта, направлявшегося в Прованс и Италию. Местом охоты Сада, где он без проблем находил девушек, согласных принять участие в его сексуальных фантазиях, стали две малоприметные улочки, лежавшие между вышеупомянутыми, и откуда просматривались мачты и паруса пришвартованных в гавани кораблей.
Естественно предположить, что жаркие узкие проулки дворянин обшаривал не сам. В четверг 25 июня девушку по имени Марианна Лаверн в ее жилище на рю д'Обань посетил по указанию Сада, сидевшего в карете, его камердинер. В синей с желтым одежде Латур скорее походил на моряка, чем на лакея. Послание, которое он принес, выглядело более чем просто. Марианна Лаверн вспоминала, что «слуга сказал, что его хозяин прибыл в город только за тем, чтобы развлечься с девушками, и ему особенно нравятся молоденькие». Заявление, позже подтвержденное ее клятвенным заверением, давало представление о том, как все предполагалось устроить. Сад «должен был прийти на другой день, в пятницу, в одиннадцать часов вечера. Он прибыл бы в тот же вечер, но, поскольку ужинал с группой актеров, мог появиться только на следующий день, в одиннадцать ночи».
Сам Латур повторно посетил дом в пятницу вечером и обнаружил, что Марианны нет. Она отправилась кататься на лодке. Вместо нее он нашел другую девушку, квартировавшуюся там же. Ее звали Марианна Ложье, двадцати лет от роду. Камердинер предложил Саду прийти туда на другой день и развлечься одновременно с несколькими девушками. На том и порешили. Но на следующее утро Латур снова появился один. Он пояснил, что дом на рю д'Обань представляется Саду слишком приметным, и нужно устроить встречу на квартире Мариэтты Борелли. Двадцатитрехлетняя Мариэтта была немного старше остальных, и в силу ее возраста оказалась выбрана на роль хозяйки дома. Апартаменты Борелли располагались поблизости, на углу улицы Капуцинов, в строении номер пятнадцать по рю д'Обань. Когда Марианна Лаверн и Марианна Ложье прибыли туда, там уже находилась еще одна двадцатилетняя девушка Роз Кост, называвшая себя «Розетт». Квартира находилась на третьем этаже; в ней, кроме Сада, Латура и четырех девушек, присутствовала и кухарка.
Приехал маркиз, облаченный в серый парадный мундир с синей подкладкой. Как любой будущий кавалерийский офицер, он носил шпагу и трость. Подобно режиссеру, горящему желанием проверить свой актерский состав в действии, Сад приступил к первому акту драмы. Вытащив из кармана пригоршню монет, он пообещал отдать их первой девушке, согласной отправиться с ним в спальню. Приз достался Марианне Лаверн. Сад и Латур последовали за ней и заперли за собой дверь. Маркиз приказал девушке раздеться и лечь на кровать вместе с Латуром. Позже она расскажет, что лежала там «с Латуром, которого Сад одной рукой приободрял, а второй сек ее плетью». Нахождение там слуги объясняется, по всей видимости, тем, что Марианна действовала верхом на нем, обращенная к лакею лицом, в то время как маркиз подогревал ее плетью.
Естественно предположить, что жаркие узкие проулки дворянин обшаривал не сам. В четверг 25 июня девушку по имени Марианна Лаверн в ее жилище на рю д'Обань посетил по указанию Сада, сидевшего в карете, его камердинер. В синей с желтым одежде Латур скорее походил на моряка, чем на лакея. Послание, которое он принес, выглядело более чем просто. Марианна Лаверн вспоминала, что «слуга сказал, что его хозяин прибыл в город только за тем, чтобы развлечься с девушками, и ему особенно нравятся молоденькие». Заявление, позже подтвержденное ее клятвенным заверением, давало представление о том, как все предполагалось устроить. Сад «должен был прийти на другой день, в пятницу, в одиннадцать часов вечера. Он прибыл бы в тот же вечер, но, поскольку ужинал с группой актеров, мог появиться только на следующий день, в одиннадцать ночи».
Сам Латур повторно посетил дом в пятницу вечером и обнаружил, что Марианны нет. Она отправилась кататься на лодке. Вместо нее он нашел другую девушку, квартировавшуюся там же. Ее звали Марианна Ложье, двадцати лет от роду. Камердинер предложил Саду прийти туда на другой день и развлечься одновременно с несколькими девушками. На том и порешили. Но на следующее утро Латур снова появился один. Он пояснил, что дом на рю д'Обань представляется Саду слишком приметным, и нужно устроить встречу на квартире Мариэтты Борелли. Двадцатитрехлетняя Мариэтта была немного старше остальных, и в силу ее возраста оказалась выбрана на роль хозяйки дома. Апартаменты Борелли располагались поблизости, на углу улицы Капуцинов, в строении номер пятнадцать по рю д'Обань. Когда Марианна Лаверн и Марианна Ложье прибыли туда, там уже находилась еще одна двадцатилетняя девушка Роз Кост, называвшая себя «Розетт». Квартира находилась на третьем этаже; в ней, кроме Сада, Латура и четырех девушек, присутствовала и кухарка.
Приехал маркиз, облаченный в серый парадный мундир с синей подкладкой. Как любой будущий кавалерийский офицер, он носил шпагу и трость. Подобно режиссеру, горящему желанием проверить свой актерский состав в действии, Сад приступил к первому акту драмы. Вытащив из кармана пригоршню монет, он пообещал отдать их первой девушке, согласной отправиться с ним в спальню. Приз достался Марианне Лаверн. Сад и Латур последовали за ней и заперли за собой дверь. Маркиз приказал девушке раздеться и лечь на кровать вместе с Латуром. Позже она расскажет, что лежала там «с Латуром, которого Сад одной рукой приободрял, а второй сек ее плетью». Нахождение там слуги объясняется, по всей видимости, тем, что Марианна действовала верхом на нем, обращенная к лакею лицом, в то время как маркиз подогревал ее плетью.