Доронин Алексей. Черный день

   Элементарно, Ватсон. Должно быть, там генератор. Вот, значит, откуда у них электричество.
   Но поразмышлять об этом парню не дали, ненавязчиво подтолкнув в спину. Мол, не задерживай людей. Впрочем, его уже не надо было подгонять. Его нос учуял другие запахи, гораздо приятнее. Запахи еды!
   Неприветливая женщина с осунувшимся усталым лицом сунула Саше в руки кулек, свернутый из газетного листа. Данилов быстро убрал его в заранее приготовленный пакет и уже собирался толкнуть тяжелую железную дверь, когда услышал приближающийся гомон и топот. Из неосвещенных глубин магазина появились грузчики, которые притащили четыре мешка с чем-то сыпучим. Вид у них был даже более утомленный, чем у 'продавщицы', как его по привычке тянуло назвать женщину, стоявшую на раздаче.
   - Все, амба, - зло бросил один, опуская тяжелый куль у прилавка. - Нету больше макарон.
   - Да ты чего? - вытаращилась раздатчица. - Там же сорок пять было...
   - Было да сплыло. Семеныч ноги приделал.
   - Как?! Когда, блин?
   - Да вот, минут десять как. Вывел свою 'Газель', сука, типа домой поедет. Кто ж знал, что он загрузил ее под завязку. А эти тоже хороши, не обыскали. Мол, начальничек, значит, вне подозрений. Ну, подходим мы, значит, к этим, которые позавчера привезли. Чувствуем, что-то не то. А там цемент! Прикинь? Догнать бы... да где его, гада, теперь ловить.
   Они еще долго обсуждали поступок коллеги, но Саша не слушал. В этот момент он заметил нечто, заставившее его мгновенно забыть о похищенных макаронах. Фортуна улыбнулась ему. Но улыбнулась не ласково, а хитро - дразня, подзадоривая. Лови момент, парень, не упусти свою удачу.
   Стойка прилавка была открыта. На полу прямо перед ним стояли рядком десять пакетов - каждый вдвое больше врученного ему. Эти пайки были упакованы в полиэтилен, что делало их похожими на подарочные наборы, которые выдают школьникам на новогоднем утреннике. Через прозрачный материал можно было разглядеть их содержимое, выглядевшее так соблазнительно, что слюнки текли. Невозможно было удержаться.
   Для кого их приготовили? Неважно. Саша думал о другом. Мысли неслись со скоростью курьерского поезда. Куда только подевались апатия и меланхолия! Через секунду в его голове созрел четкий план действий.
   Пакетиков было больше десяти. Все взять нельзя, но если их станет парой меньше, никто сразу не заметит. Когда поднимется шум, он будет уже далеко, а разыскать в этом муравейнике человека никто не сможет и с собаками. К тому же из-за двух мешочков никто не станет ворошить эту кучу лишний раз. Люди и без того на взводе.
   Александру не пришлось перебарывать себя, инстинкт сделал все за него. Он двигался словно на автопилоте, движимый древней атавистической программой, именуемой 'Выживание'.
   Саша осторожно проверил взглядом каждого в зале. Как на экзамене - перед тем как достать 'шпору' и начать скатывать, надо отследить, куда смотрит каждый препод из комиссии, чтобы не запалиться. Даже отличники без этого не обходились. Да кто не знает - даже аспиранты списывали. В том числе и сорокалетние, убеленные сединами.
   Родиться в России - жить не по правилам. Ходить по газонам, кидать мусор мимо урны, забираться на скамейку с ногами. Раньше это казалось Саше признаками азиатской дикости. И только теперь до него дошло, что если у русских и есть шанс, то он связан именно с этими особенностями народной души.
   Раздатчица отвернулась от него, что-то обсуждая с грузчиками на повышенных тонах.
   'Последняя... - доносилось до него. - Нет... На один день... Дальше что?.. Как?..'
   Перегнуться через прилавок и протянуть руку не так уж сложно, когда в тебе почти два метра роста. На раз - расстегнуть молнию куртки. Два - плавно, бесшумно и быстро потянуться за самым ближним мешочком. Три - надежно спрятать его за пазуху и застегнуть молнию. Четыре - принять исходное положение.
   Услышав легкий шорох, парень вздрогнул и обернулся. Позади него у самого порога стояла пожилая женщина в потрепанном желтоватом плаще и теплом платке и смотрела на него с укоризной.
   Наверно, бойцы сжалились и пропустили ее без очереди. Как не вовремя, черт.
   Чувствуя дрожь в коленках, Данилов слабо кивнул ей - мол, не выдавай, пожалуйста. Но бабка посмотрела на него и только покачала головой. Невысказанное обвинение повисло в воздухе как дамоклов меч. А может, и не было никакого обвинения, а он все придумал, так и не отделавшись от комплекса вины, от которого давно пора было избавляться.
   Данилов вжал голову в плечи, засунул руки в карманы и вышел прочь. Его сжигал стыд, но он был безумно рад свалившемуся на него изобилию.
   Александр давно понял одну важную вещь. То, что он родился в России, давало ему серьезные преимущества во время Армагеддона. Его родиной была страна, где каждый проходил неплохую высшую школу выживания, еще не успев окончить среднюю. Он был сыном народа, который никогда не умел нормально жить, зато прекрасно научился выживать.
   Прав был великий сатирик Задорнов, тысячу раз прав. Правы были и те, которые за двести лет до него рассуждали о русской самобытности как гигантском адаптивном ресурсе. Это на своей шкуре прочувствовали и Гитлер, и Наполеон. Внутри у каждого русского запрятана скрученная пружина, которая в годину смут и катаклизмов распрямляется и позволяет хилым, заморенным людишкам превращаться в чудо-богатырей и сворачивать горы.
   На Западе все было иначе. Данилов был там всего однажды и, конечно, видел только фасад, который мог быть и потемкинскими деревнями, но даже этих впечатлений ему хватило, чтобы составить представление о пассажирах 'Титаника', вышедшего в свое последнее плавание.
   Да, тонуть они должны были с комфортом и шиком: 'Гарсон, еще шампанского, пожалуйста!'. Но уже тогда в его голову впервые постучалась мысль: 'Боже мой, да как же вы будете жить без этого? Куда денетесь, когда придут мор и глад? Когда прискачет конь блед со всадником, имя которому Смерть, и ад последует за ним? Кто принесет вам пиццу на дом? Кто почистит бассейн?'
   Ведь отними у них эти ухоженные газоны, чистенькие заборчики, вымытый с шампунем асфальт и игрушечные домики, вежливых копов и продавцов, гуманные законы и 'демократические' выборы... Что останется? Ничего. Расслабленность, конформизм и эгоизм, а в результате - слабость. Беспомощность перед ордами новых Чингисханов, стоявшими у ворот. Саша знал, что когда-нибудь эта волна обязательно перехлестнула бы через плотины и накрыла бы захиревшую цивилизацию Запада как цунами.
   В лондонской подземке и на улицах британской столицы можно было увидеть людей с любым цветом кожи. Но с белым - реже всего. Парню стало не по себе, и расизм тут был ни при чем. Просто ту страну создавала одна конкретная нация. Не ямайцы и не пакистанцы. А что с ней стало? Разбежалась по 'веселым' парадам да по клубам феменисток? Тогда у него родилось грустное двустишье: 'Нет величья былой белой расы. Здесь остались одни... папуасы'.
   И без всяких ядерных бомб потомки завоевателей Нового Света пропали бы не за понюшку Колумбова табака. Всего лет через десять их сожрали бы голодные и злые 'дикари, питаемые человечиной', как пророчески заметил Маяковский. Придя из колоний, чтобы принять участие в дележе наследства умирающей Европы, эти черно-желтые люди сами стали бы колонизаторами. Они не мстили бы за увезенных в рабство прадедушек, за грабительские программы МВФ и бремя белого человека, которое им навязали с помощью пушек и кавалерии. Для этого у них была слишком короткая память. Они просто резали бы 'белых братьев' как волки овец. Как в свое время турки - армян, а немцы - евреев. Со вкусом, от души, когда беспомощность жертв только распаляет жажду крови.
   Выродившихся потомков крестоносцев съели бы, как капитана Кука. И поделом, сами виноваты. Не надо кричать о произволе и геноциде. На войне нет хороших и плохих. Есть только свои и чужие, а также живые и мертвые. Победители пишут свою историю и забывают упомянуть в ней проигравших.
   'Но это Запад. Русские не такие, - размышлял Александр. - Конечно, мы можем быть абсолютно бестолковыми как нация, но каждый из нас умнее и сильнее духом среднего европейца или американца. В разы и на порядки. Просто все мы были не на своем месте. Философ клал кирпичи или выращивал картошку, писатель с отвращением учил детей, прививая им на всю жизнь ненависть к знаниям, ассенизатор сидел в Госдуме, прирожденный вор - в министерском кресле. Страна, конечно, паскудная, но где еще найдешь таких людей?'
   Что с ними делать? Как собрать гигантскую, но разнонаправленную энергию в один аккумулятор? Пока срабатывал только один способ. Пусть придет страшный дядя Джо...
   '...Чтоб разъединить их всех, чтоб лишить их воли
   И соединить навек в их земной юдоли
   Под владычеством всесильным властелина Мордора'.
   Данилов всегда подозревал, что милая страна, населенная зеленокожими орками, один в один срисована профессором Толкиеном со сталинского СССР. Но насколько же внушительно выглядят описания легионов мрака! В них чувствуется не только страх, но и невольное уважение человека Запада к этой силище.
   Итак, пусть он придет, этот Властелин, и железной рукой погонит нас в светлое будущее, расстреляв недовольных по подвалам. В истории такое уже было. Грозный, Петр... Тираны. Но страна-то при них только крепла, границы расширялись, а окрестные супостаты исправно получали по мозгам. Возможно, это повод задуматься о том, что жертвы бывают оправданными, а гуманизм часто маскирует слабость.
   А для чего умерли или не родились миллионы людей в ельцинскую эпоху - от безденежья и безнадеги? Но зато, панимаишь, свобода... Зато демократия.
   А за что погибли десятки миллионов теперь? За чужие яхты и виллы?
   Сволочи. Предатели. Как хочется надеяться, что вы не успели улететь.
   Странно. Все эти мысли пришли к нему, когда никакой России уже не было. Но Саша не мог говорить о ней в прошедшем времени. Хотя ее пепел был развеян по ветру, она до сих пор стояла перед его глазами. Он всегда считал себя гражданином мира, а теперь, в час, когда от его страны остались руины, открывал в себе патриота.
   Да, он гордился тем, что он русский. Странный народ... со странной судьбой и психологией. Иногда Александру казалось, что каждый из его соотечественников - от олигарха до последнего люмпена - был втайне уверен в том, что на завтра назначен 'час икс'. Поэтому и те, и другие жили одним днем - воровали, вывозили, проедали, пропивали и зажигали, спуская последние гроши или огромные состояния. Брали кредиты, которые не могли, да и не собирались отдавать.
   А зачем? Нострадамус зря говорить не будет - комета на подлете. А не комета, так чудовищные вулканы, а не вулканы, так новый вирус, смена магнитных полюсов, еще какая-нибудь напасть, грозящая с неба или из морских глубин. Хотя бы пришельцы. Или китайцы. В конце концов, чем глобальное потепление лучше ядерной зимы?
   В этой ситуации станешь удивляться не концу света, а тому, что он так долго не наступал. Ну а раз после нас один хрен - потоп или пепелище, то самое разумное, что можно сделать, это жить одним днем, не привязываясь ни к чему. Все равно этот мир - не более чем зал ожидания. Сходить в буфет, слопать бутерброд и хлопнуть сто грамм. Что еще можно сделать перед прибытием поезда, который повезет нас из этой юдоли скорби в царствие грядущее?
   Даже десятилетие стабильности не вытравило это ощущение из народной души. Защитный механизм, который у народов Запада давно атрофировался, в русских продолжал жить. 'Мы были ближе к природе и дальше от цивилизации, - думал парень. - Поэтому у нас есть шанс выжить и начать все сначала. Мы сумеем победить в войне, где победить невозможно. У нас это не раз получалось'.
   Только в самом темном переулке он решился присесть на скамейку и развернуть свою добычу.
   Там оказалось полбуханки ржаного хлеба, пакет растворимого горохового супа, пачка сухого печенья, комочек желтого масла да плитка черного шоколада. Натурального горького, от 'Красного октября'. Саша предпочитал импортный молочный. Ни картошки, ни муки, ни сгущенки, но на халяву, как известно, и уксус - мальвазия.
   Чудны дела твои, Господи. Из всего ассортимента магазинов поселка он получил набор продуктов, которые в прежней жизни вызывали у него потерю аппетита. В другое время он рассмеялся бы в лицо за такой 'подарочек', но сегодня его радость не знала предела. Он уже жил по логике времени, когда каждый мог рассчитывать только на себя, и воспринимал заботу общества не как должное, а как редкую удачу, к которой не стоит привыкать. Потому что само общество вместе с государством доживает последние дни.
   Александр ел, но из головы у него никак не шел укоризненный взгляд старухи.
   Бедная. Еще не такое увидит. Тяжело же ей придется потом, как и всем тем, кто наивно полагает, будто в любой ситуации человек остается человеком. О, скоро, скоро, они увидят такое, что поколеблет их представления о человечности. Вокруг рушились не только дома из кирпича и бетона. Рушилось само тысячелетние здание цивилизации со всеми его устоями, законами и правилами. И надо было бежать от него без оглядки, иначе задавит обломками.
   Александр хотел бы себя обвинить, но не мог. Стыд немного покалывал его своими иголочками, но это не мешало ему чувствовать свою железную правоту, подтвержденную истинами, куда более древними, чем Нагорная проповедь.
   Интересно, были ли среди кроманьонцев свои моралисты? Ну, стоявшие за общие ценности, добро, человеколюбие и прочее. Те, которые обосновывали недопустимость применения насилия даже к пещерным львам и медведям. Их, мол, жизнь тоже священна и неприкосновенна. Возможно, и были. Но их съедали первыми, и оставить потомство они не успевали. Поэтому человек произошел не от них, а от здоровых особей.
   Можно продолжить ряд. Укради, чтобы не умереть с голоду. Обмани, чтобы спасти свою жизнь. Убей, чтобы не быть убитым. Не можешь спасти всех - спасай себя.
   Еще Саша вспоминал о повешенном мародере. Тот ведь, в сущности, действовал верно. Только не учел одного обстоятельства. Надо было немедленно делать ноги отсюда, пусть для этого пришлось бы бросить половину добычи. При таком количестве претендентов даже Терминатор не смог бы ее отстоять.
   Данилов чувствовал, что становится эгоистичной мразью. Ну-ка, какую заповедь он еще не перешагнул? Всего одну - не убивал. Действием. Но его бездействие можно было без большой натяжки считать причиной смерти десятков людей в поселке, сметенном взрывной волной, куда он заглянул в первый день. Он мог бы не отсиживаться в кустах, а разгребать обломки, как это делали некоторые, получить двойную дозу, продлив мучения нескольким обреченным на пару дней, которые будут наполнены адской болью.
   Оно вам надо?

ЧАСТЬ 2. РЕКИ КРОВИ

   Его плоть и кровь вновь насытят нас
   А за смерть ему, может, Бог воздаст.

Группа 'Ария'. 'Штиль'

Глава 7. Град обреченных

   Давно должны были выглянуть звезды и луна, но небо так и оставалось бездонным темным колодцем. В полумраке Саша то и дело натыкался на людей, так же, как и он, спешивших укрыться за относительно безопасными стенами домов или хотя бы палаток. Но время шло, улицы стремительно пустели, и вскоре Данилов опять ощутил себя заброшенным скитальцем. Неважно, что где-то рядом спали тысячи людей. Им было и раньше наплевать до него, а теперь в особенности.
   Счастливы были местные или те, у кого имелись здесь знакомые. Вдвойне были счастливы те, кому повезло жить в частном доме с печкой, колодцем и туалетом во дворе. После того как отрубили коммуникации, они превратились в привилегированный класс.
   Город-лагерь быстро погружался в сон. Запирались двери, застегивались клапаны палаток и молнии спальных мешков, гасли керосиновые лампы и костры. В такую ночь любой дом превращается в крепость.
   Он шарахался по пустым улицам в состоянии, близком к панике. В десятый раз Саша ловил себя на том, что пропустил нужный поворот, трижды обнаруживал, что ходит кругами, петлял, светил фонарем и вглядывался в замызганные таблички с номерами домов, многие из которых отсутствовали в принципе... Школа как сквозь землю провалилась.
   Ночь опустилась как занавес. Плавно, но почти моментально полумрак сменился кромешной тьмой, и парень остро почувствовал, насколько он беззащитен. Казалось, из темноты за ним следят сотни глаз, а за каждым углом притаилась опасность. Патрули как нарочно куда-то пропали, и под погасшими навсегда фонарями могло твориться что угодно. Нормальным людям незачем было гулять в такое время. А тех, кому есть зачем, лучше не встречать. Потом он узнал, насколько был близок к истине.
   Александр вырос в городе, и ему всего пару раз за время редких вылазок на природу доводилось видеть настоящую ночь - первобытную, не нарушаемую ни отблесками фар, ни слабым светом окон. Так было и сейчас. Ночь, когда одинокому путнику дорогу освещает только пламя костров или зарево далеких пожаров.
   От фонарика было мало проку. В воздухе повис густой туман, убивавший его луч на расстоянии каких-нибудь десяти метров. Надо было найти ночлежку как можно скорее, пока он совсем не ослеп и не потерял направление. Если он не отыщет ее раньше, чем сядет батарейка, то придется ночевать в каком-нибудь подъезде, а то и вовсе под кустом. Трудно представить ситуацию страшнее.
   Боже, ну и мрак. Неужели так будет круглые сутки? Нет, не стоит даже думать об этом. Этими мыслями делу не поможешь. Мыслями вообще делу редко можно помочь; только путаются под ногами, заразы.
   Наконец он нашел знакомый школьный двор. Но при Сашином зрении даже поиск нужного кабинета оказался делом непростым. Если бы не типовая планировка школ, построенных в семидесятых - восьмидесятых годах прошлого века, то он мог бы плутать хоть до утра. Слабенькие огоньки горели только в классах, оставляя коридоры и лестницы на поживу тьме.
   На вахте опять не было охраны. Никто не просил Сашу предъявить документы, он свободно поднялся на свой этаж и только подивился такому головотяпству. Заходи и бери что хочешь. Или режь кого хочешь.
   Коридоры были пустыми. Люди уже закончили свои дела, разбрелись по классам и теперь собирались отходить ко сну. Двери кабинетов они оставили приоткрытыми, видимо, чтобы хоть немного дать помещениям проветриться. Чтобы разглядеть табличку с номером, Саше приходилось освещать ее фонариком, но свою родную 'биологию' он нашел быстро. Так, глядишь, он и в темноте ориентироваться научится.
   Еще в коридоре он услышал негромкие разговоры, но и представить себе не мог, что теперь в кабинете так людно. Яблоку негде упасть. Но деваться было уже некуда. Прикусив губу, он перешагнул порог, осторожно протиснувшись между наставленными всюду коробками, добрался до своего места, сбросил тяжелый рюкзак, отодвинул его к стенке и сел рядом.
   Его соседями оказались вполне приличные люди. Данилов вежливо поздоровался. Несколько человек ответили ему, кто-то ограничился кивком, но большинство не удосужилось сделать даже этого. Да ему оно и не очень-то было надо.
   Скоро Александр понял, что никакого коллектива тут нет. Класс жил микрогруппами, кучками, легко принимавшими посторонних, но так же легко их отпускавшими. Случайные попутчики, не более того. Как в плацкартном вагоне, с той разницей, что здесь едой и даже чайной заваркой могли поделиться разве что с самыми близкими людьми.
   Люди увидели, как худощавый, да что там - тощий парень с потрепанным рюкзаком и отсутствующим взором расположился на матрасе в углу. Несколько человек, не сговариваясь, смерили его одинаковыми подозрительными взглядами, каких теперь удостаивался любой незнакомец. Чудной какой-то. Глаза странные, будто думает о чем-то. А о чем можно сейчас думать?
   Вроде интеллигент, но это еще ничего не значит. Интеллигенты разные бывают, особенно бывшие. Может, он только и ждет, когда они отвернуться, чтобы скрысить что-нибудь.
   Да нет, ни рыба, ни мясо. На вора не похож, но и не из таких, с кого можно что-то взять. Босота - куртка рваная, будто десять километров по колючим кустам намотал, рюкзак времен перестройки, ботинки стоптанные. Жует какую-то корку сухую. Что с такого взять?
   Все расслабились и вернулись к своим делам.
   - Не расскажите, что у вас тут происходит? - подсел он к группке людей у входа. - Меня там чуть какие-то уроды на джипах не сбили.
   - Повезло, что чуть, - ответил ему пенсионер в очках с толстыми стеклами. - Промахнулись, значит, малость. 'Что происходит?' А сам не видишь?
   - Беспорядки какие-то? - догадался новенький.
   - Еще нет. Тут рядом часть МЧС, там рулит полковник Селиванов, мировой мужик. У него не забалуешь. Вот кое-как поселок и держат.
   - И что, нормальные у вас порядки?
   - Да не жалуемся, - пожал плечами дед. - Ты ж сам, поди, видел, как в других местах. Понравилось? Вот-вот. А у нас тишь да гладь.
   - Ага, - поддакнул мужик в спортивном костюме. - Я сначала в Колывань подался, так там любой гоблин в камуфляже думает, что теперь каждого можно раком поставить и ничего за это не будет.
   Саша вспомнил 'веселый' блокпост и еще раз поблагодарил себя за осторожность. Он понял, куда ветер дует, и не ошибся. Может, рыбка и гниет с головы, но здесь, на местах власть тоже начинает 'протухать'.
   - Всей этой радости осталось на пару дней, - продолжал 'спортсмен', фигура которого на самом деле была далеко не спортивной. - Закончится харч на складах, и тогда придет мама-анархия. А пока мы как бараны стоим по стойке смирно, какие-то козлы всего нахапали и жрут в три горла.
   - Да кто они такие?
   - Дезертиры, - ответил за всех мужик в кепке, разогревавший какой-то супец на переносной газовой плите. - Отморозки натуральные. Грабанули половину магазинов и окопались где-то в зоне отчуждения. Радиация им, мол, нипочем, а хабару там можно найти немало. Машины у них козырные, автоматы, пулеметы, ОЗК есть, барахло 'КамАЗами' возят. Теперь вот наезжают к нам ночами... и наезжают на всех.
   Никто кроме него самого не улыбнулся этому каламбуру.
   - А по мне, так и надо. Чего ждать, если можно самим взять? - угрюмо пробурчал еще один мужчина, из-за сплюснутого носа похожий на боксера. - Валить отсюда надо, скоро тут всем абзац. Видали пост на седьмом километре?
   - Ну да, - кивнул новенький.
   - Правильные пацаны. Мотопехота. Их хотели в зону направить кордоном стоять, приказ типа пришел, а они сообразили, что к чему, и сорвались в бега. Вместе с 'коробочками'. Теперь горя не знают. Бабы, бухла море разливное...
   - Зато от них всем горе, - пробормотал тот, что в кепке. - Тех, у кого хватает ума здесь проехать, останавливают якобы для проверки документов. А потом... - он осекся, потому что оставленное без присмотра варево полезло из-под крышки. - Жратву и водку сгружают себе, а самого водилу с пассажирами... ну, в лучшем случае отправляют обратно в Новосибирск пешком. В худшем... - он опять замолчал, видимо, чтоб не портить аппетит, и вернулся к своему ужину, разложив на газете бутерброды с неровно нарезанной колбасой.
   - Да знаю я про них, тоже мне правильные, - вступил в разговор его сосед, молодой беженец в жилетке с кучей карманов. - Их полроты, заправляют у них то ли чеченцы, то ли даги. Они с местными кунаками командиров порешили и теперь гуляют. Дети гор! Наши у них на побегушках. Тому, кто слово против вякнет, свинцовую пилюлю прописывают, и приходится ему, хе-хе, слегка мозгами пораскинуть.
   - Дела... - пробормотал новенький. - Не думал, что все так запущено.
   - Да разве ж только у нас?!
   - Выходит, так теперь по всей России? Хреново. А какие-нибудь вести из Москвы есть? Пришлют нам хоть палатки с буржуйками?
   Громкое фырканье. Оба мужика и дед переглянулись. Парень точно с дуба упал. Ладно, мало ли теперь ушибленных.
   - Ну ты даешь, - удивленно приподнял брови старик. - Скажешь тоже - буржуйки. Нет больше ни твоей Москвы, ни буржуев, чтоб им...
   - Что, совсем?
   - Ну, почему, руины-то остались местами, - хмыкнул мужчина в жилетке. - Могли бы запись со спутника показать, да у нашего телика вчера батарейки сели. А генератор эти уроды раздраконили. Кстати, ты прописался? Повезло. Говорят, сегодня прием закончился. Кто завтра придет, могут отдыхать. Хавчика не будет.
   Новенький рассеянно кивнул, словно эта тема его мало интересовала.
   Он продолжал сыпать вопросами:
   - А другие города?
   - Тот же хрен, - ответил дед. - От Владивостока до Калининграда все начисто. Не только миллионники. Стотысячники...
   - Позавчера еще было радио, - пояснил хозяин супа. - Прямо после обращения И.О. главкома зачитали что-то вроде списка нанесенных по нам ударов. Типа для возбуждения праведного гнева. Два часа без перерыва шло, тысячу с лишним населенных пунктов назвали. Я даже не слыхал о таких. По ходу дела все города, где хоть один цементный завод был, накрыли, сучьи дети.
   Данилов ощутил странную легкость во всем теле. Как будто пол уходит из-под ног, и ты проваливаешься, падаешь в темную бездну. Худшие опасения как всегда оказались верными. Это закон.
   Нельзя сказать, что эти новости стали для Саши откровением. Он понял, что все накрылось медным тазом, еще когда увидел субботнюю иллюминацию над Новосибирском. Но те же фразы, услышанные из уст постороннего человека, подействовали на него как удар дубиной. Стотысячники... Эта новость придавила его как пресс.
   'Только не говори, что не ожидал, - сказал он себе. - Врешь. Спорим на миллион, ты ни на секунду не сомневался. Это у тебя в крови - хоронить всех заживо, себя в том числе, а после этого удивляться, когда твои пророчества сбываются. Ах, кто бы мог подумать! Нострадамус хренов...'