Дорошевич Влас. Сказки и легенды

   Один старик Тун-Ли-Чи-Сан качал головой из стороны в сторону, предчувствуя неминуемое несчастие.
   Известие о том, что жестокий обычай тасканья звездочета за косу уничтожен, - с легкостью и быстротой ветра распространилось по всей стране. Все славили мудрость богдыхана.
   И через десять дней пятнадцать юношей из лучших мандаринских фамилий явились к блюстителю дворцовых церемоний, поклонились и сказали:
   - Мы хотим послужить богдыхану ученьем считать звезды. Мы желаем быть придворными звездочетами.
   Блюститель дворцовых церемоний поблагодарил их и принял в звездочеты.
   Как отказать человеку, который хочет быть звездочетом? На каком основании? Звезды может считать каждый. Если они на этом поприще хотят послужить богдыхану?
   Через три дня явилось еще сто юношей лучших и знатнейших фамилий.
   А затем желающие стать придворными звездочетами начали являться каждый день.
   Никто не хотел ни служить, ни судить, ни писать, ни командовать войсками, - все хотели быть звездочетами.
   Не стало ни судей, ни военачальников, ни главных писарей, - все кругом были только звездочетами.
   Не только все юноши знатных фамилий, но даже многие из стариков записались в придворные звездочеты. И все дела пришли в упадок.
   По истечении года, когда снова пришло время убывания дней, в зал богдыхана вошел уже не один звездочет, - а целая толпа звездочетов, молодых, пожилых и совсем старых, и в один голос объявила, что дни стали убывать.
   Шум был такой, что богдыхан должен был даже заткнуть уши.
   С недоумением обратился он к старому Тун-Ли-Чи-Сану, который сидел около и покачивал головой из стороны в сторону:
   - Что мне с ними делать?
   Старый Тун-Ли-Чи-Сан поклонился и сказал:
   - Я нашел премудрость, заключавшуюся в древнем обычае предков!
   Сейчас же после приема звездочетов богдыхан принял Тун-Ли-Чи-Сана с глаза на глаз в комнате совета и разрешил ему:
   - Говори, действительно, то, что ты думаешь!
   Тун-Ли-Чи-Сан много раз поклонился, поблагодарил за позволение и сказал:
   - Старинные летописи, которые я читал в течение этого года, пока все записывались в звездочеты, повествуют, что не только никогда при дворе богдыхана не было более одного звездочета, - но иногда двор оставался даже и вовсе без звездочета. Так что приходилось назначать в звездочеты силою, в наказание за проступки и дурное поведение. Обычай быть оттасканным за косу до того пугал всех, что только самый ленивый и праздный из молодых людей соглашался идти в звездочеты и подвергаться наказанию в присутствии всех. Да и такой, как мы видим, находился не всегда. С мудрым уничтожением этого мудрого обычая никто не захотел быть, кроме как звездочетом. И дела страны пришли в упадок. Всякому хочется стать придворным звездочетом. Только звездочетом, и никем более! Звездочет пользуется всеми прелестями придворной жизни, и пойди, усчитай его: делает ли он свое дело? Он говорит: насчитал пока 10 000 звезд. Где они? Он показывает пальцем на небо. Проверь его! И все только считают звезды. Воля твоя, и решение принадлежит твоей мудрости, но я нахожу обычай предков не лишенным рассудительности!
   Юн-Хо-Зан отпустил его мановением руки и долго сидел в задумчивости.
   Выйдя же из задумчивости, он приказал созвать весь двор и сказал:
   - Вот дела в нашей стране пришли в величайший упадок. В этом я вижу наказание неба и мщение духов предков за неисполнение их премудрых обычаев. А потому я объявляю, что впредь буду свято исполнять обычаи предков, и со следующего же года восстановляется обычай драть за косу придворного звездочета, если он сообщит, что дни начинают убывать. Вы слышали? Теперь ступайте, и будем надеяться, что наше послушание заставит смилостивиться разгневанных предков и праведное небо.
   Все придворные в один голос восславили мудрость богды-хана, но на следующий же день половина звездочетов пожелала перейти на какие-нибудь другие должности.
   С каждым днем число звездочетов таяло, как кусок льда на солнце.
   А когда, через год, снова настало время убывать дням, в зал, дрожа от страха, вполз на коленях всего один, прежний звездочет.
   Это был самый ленивый и праздный из молодых людей. Но и он хотел накануне отказаться от звания звездочета и сделаться судьей. Ему не позволили только, чтоб не нарушать этикета.
   Сделав остальные 14 поклонов пред богдыханом, он, заикаясь от страха, сказал:
   - Сын неба, брат солнца, старший родственник луны, пусть все драконы охраняют тебя и день и ночь. Дни нынче стали короче, а ночи длиннее, - но клянусь всеми моими предками и всеми моими потомками, я в этом не виноват! И заплакал.
   Юн-Хо-Зан улыбнулся, подозвал его поближе, взял сквозь желтый шелковый платок за косу и принялся таскать во всем согласно с обычаем предков. Напрасно звездочет кричал: - Я вспотел уж! Я вспотел!
   Юн-Хо-Зан продолжал таскать его за косу, приговаривая:
   - Я тебе покажу, червяк, как сообщать богдыхану неприятные известия.
   Так был восстановлен в Китае мудрый обычай предков. И дела страны, - как говорят летописи, - в скором времени процвели. МАКЕДОНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ
   (В этих легендах самое легендарное то, что они представляют собою правду. Герои этих былин, имена которых с ужасом повторяют Македония и Старая Сербия, или, действительно, существовавшие личности, - или, как Ибрагим Алач, - личности, существующие и в настоящее время и продолжающие свои "легендарные" подвиги. - Примечание В.М. Дорошевича.)
   I Ибрагим Алач
   Это не колокольчики стад звенят в горах, - это звенит копытами по горной тропинке сухой, проворный, как коза, горбоносый конь Ибрагима Алача.
   Это не искры сыплются от кремней по дороге, - это вспыхивает на солнце золотая насечка на пистолетах, на кинжалах, на ятагане Ибрагима Алача. Зачем спускается с гор Ибрагим?
   Сегодня день Великого Всадника. День святого Георгия. Велик аллах!
   Он создает птиц, - он же рассыпает им корм по земле. Он создал горы, чтобы жить.
   А долины покрыл золотыми нивами, зелеными лугами, стадами, сербами и болгарами.
   Каждый год, в день Великого Всадника, "господа" спускаются с гор, чтоб назначить сербам "четели" ("Четель" - дань албанцам обыкновенная. Она освящена обычаем. - Примечание В.М. Дорошевича.). Кому сколько платить. Три крови на Ибрагиме.
   Три магометанских крови, - потому что кровь "райя" и не считается за кровь.
   Но едет он спокойно и беззаботно, рука на рукоятке пистолета, ничего, никого не боясь.
   Много чего знает Ибрагим, - только одно не знает: страха. Весело глядит он вниз на долину, - и под тонкими черными усами улыбаются губы Ибрагима. О веселом думает человек.
   Думает он, должно быть, какие "зулумы" возьмет с неверных собак ("Зулум" - дань экстраординарная. Каприз. Она назначается албанцами по прихоти. Но тоже освящена обычаем. В этой стране все "освящено обычаем". - Примечание В.М. Дорошевича.).
   И "господа", которые спускаются с гор в долину назначать сербам "четели", - видя веселого Ибрагима, улыбаются и думают:
   "Будет о чем поговорить! Что на этот раз выдумал головорез?!"
   Потому что Ибрагим Алач считается головорезом даже албанцами. Тихо в Рибовице.
   Ибрагим едет по пустым улицам, узенькими коридорами между стен без окон, - потому что кто же здесь делает окна на улицу?
   И пословица старосербская говорит:
   "Если строишь дом в Ипеке, не делай окон на улицу; если в Приштине, пожалуй, сделай, только повыше от земли; в Призре-ие, если крепки железные решетки, можешь даже отворять окно, - когда на улице никого нет". А Ипек рай пред Рибовицей.
   Ибрагим останавливает коня пред калиткой и свистит. В тот же миг из калитки выходит серб без шапки. Он ждал по ту сторону калитки, когда его свистнут.
   Ждал, и сердце его билось по стуку копыт коня Ибрагима.
   - Здравствуй, господин! - говорит серб, рукою касаясь земли, и держит стремя Ибрагиму.
   Ловко, как кошка, соскакивает с коня Ибрагим и идет в дом к сербу.
   Считает у него скот, говорит:
   - А нынче хорошо зазеленело в полях.
   Делает на двух "четелях" заметки, сколько в этом году платить сербу, - одну дощечку отдает ему, другую прячет к себе в сумку за седлом.
   Даже не смотрит дрожащий серб на дощечку. Сколько там нацарапано.
   До Михаила архангела времени много. Успеет насмотреться. Ибрагим Алач объехал всех "своих" сербов и повернул коня на базар.
   Дело сделано, теперь можно и повеселиться. "Четели" назначены, теперь можно заняться и "зулумами". На краю базара лавка Данилы.
   Ибрагим трогает повод. Конь, перебирая точеными ногами и косясь на разложенную зелень, останавливается у лавки Данилы.
   - Здравствуй, господин! - говорит Данило, бледнея и касаясь рукою земли. Ибрагим смотрит на него с улыбкою.
   Достает из-за пояса шелковый платок, наклоняется с седла, захватывает в горсть бобов из кошелки, завязывает в шелковый платок и кидает в лицо Данилы.
   Данило кланяется, касаясь рукою земли, и с ужасом глядит на платок. Ибрагим уже проехал дальше.
   Данило развязывает шелковый платок и считает бобы. Ноги у него подкашиваются, глаза становятся мутными, дрожит отвисшая нижняя губа.
   И долго он понять не может, что говорит ему покупатель, пришедший купить зелени. Ошеломило человека.
   А Ибрагим окликнул уж скотовода Марко, выгнавшего на базар поганых свиней.
   - Поганый!
   - Здрав будь, господин! - низко кланяется Марко. Ибрагим, не торопясь, достает две гильзы. Высыпает из дробницы двенадцать картечин. Шесть сыплет в одну гильзу и затыкает пыжом.
   В другую насыпает сначала пороху заряд, забивает пыжом. Марко, дрожа, испуганными глазами смочит на то, что делает Ибрагим.
   Ибрагим, не торопясь, кладет и в эту гильзу шесть картечин, забивает пыжом и кончиком кинжала чертит на гильзе знак:
   - Это будет значить: "для Марко".
   Он прячет свою гильзу с порохом в патронташ, который идет по поясу, а другую, с одними картечинами, подает Марко.
   - В день Великого Воина я приду опять. От тебя будет зависеть, куда получить свой заряд: в карман или в лоб. Что тебе лучше, то и выбирай.
   - Счастлив будь, господин! - бормочет Марко, пряча гильзу за пазуху и все еще кланяясь, хоть Ибрагим уже проехал дальше.
   Рука у него ходит ходуном, и долго Марко не может найти даже собственной пазухи.
   Ибрагим встретил приятелей - "господ", которые тоже уж назначили "своим" сербам и болгарам и "четели" и "зулумы", - и всех их позвал в гости к Мирко. Самый богатый гяур во всей Рибовице. Знает Мирко, что господин его не минет. Спрятал дочь в погреб. Посмотрел на жену:
   - Кажется, не хороша?
   Но махнул рукой:
   - Ступай и ты в погреб. Лучше будет! Один с работниками господам услужу.
   С низкими поклонами встречает Мирко своего господина и чужих господ.
   - В прошлый день Великого Воина я видел у тебя дочь. Тогда еще была девчонка, теперь прошел год... Где она?
   - Девушки плохие жильцы. Не успел оглянуться, уехала жить в другой дом. Вышла замуж моя дочь! - улыбаясь и кланяясь, отвечает Мирко.
   - Жаль, - мрачно говорит Ибрагим, - скажи жене...
   - Жена к соседям ушла! - кланяется Мирко.
   - Ну, а бараны у тебя дома или тоже к соседям в гости ушли?
   - Бараны дома! - старается как можно веселее смеяться Мирко.
   - Жарь их.
   До позднего вечера бражничает Ибрагим со своими гостями. Угощает их как только можно лучше.
   А когда взошла луна, и при ее свете узенькой белой ниточкой засверкала на горе тропинка, Ибрагим поднимается с места.
   Заседланные кони уж нетерпеливо бьют копытами о землю.
   - Сколько было барашков? - спрашивает Ибрагим, доставая кошелек.
   Мирко смотрит на него с удивлением, даже" с испугом.
   - Сколько было барашков? - Не слышишь? - уж сердито повышая голос, спрашивает Ибрагим, и брови его заходили ходуном.
   Все "господа" смотрят на Ибрагима с удивлением. А он перебрасывает из руки в руку кошелек и звенит серебром.
   - Сколько было зажарено барашков?
   - Что их считать? - бормочет Мирко. - Было шесть...
   - Почем теперь барашки?
   - Да стоит ли даже думать об этом, господин...
   Брови Ибрагима сдвинулись сурово и страшно. Рука, кажется, потянулась к ятагану.
   - К тебе не разбойники приехали, собака. Говори, сколько стоит барашек...
   - Три пиастра! Три пиастра! - спешит ответить трясущимися губами Мирко.
   Он не знает, не во сне ли ему это снится. И только думает:
   "Если сплю, поскорей бы проснуться!"
   - Барашки были хороши! - успокоившись, говорит Ибрагим. - За таких барашков не жаль заплатить и по пяти пиастров!
   Мирко вздыхает с облегчением и кланяется с благодарностью.
   - Куры?
   - Ну, что кур считать? Что может курица стоить?
   - Куры, тебя спрашивают?
   - Ну, полпиастра, господин. Полпиастра, господин.
   - Куры были жирные. Мне подарков не надо. Такая курица стоит целый пиастр! Их было зажарено десять...
   - Ну, хоть было зажарено и пятнадцать, - будем считать, что десять. - Пятнадцать кур - пятнадцать пиастров. Да тридцать за барашков. Ну, все остальное, будем считать, пятнадцать пиастров еще. Пятьдесят пиастров за все угощение. Довольно?
   Мирко одной рукой дотрагивается до земли, другой касается лба и сердца.
   Радостная улыбка у него по всему лицу:
   - Господин!..
   - Ну, так плати мне пятьдесят пиастров, - и мы едем. Пора! спокойно говорит Ибрагим. Все "господа" разражаются хохотом. Только один Ибрагим спокоен. - Ну, что ж ты стоишь? Плати пятьдесят пиастров. Сам сказал, что угощенье стоит столько. Плати "таш-парази" ("Таш-парази" - плата "за работу челюстей". Тоже "освящено обычаем". Примечание В.М. Дорошевича.).
   Нетвердыми шагами идет Мирко в Другую комнату, стараясь улыбнуться, выносит деньги и с низким поклоном подает их Ибрагиму.
   Ибрагим пересчитывает пиастры, говорит:
   - Это недорого! - Кладет их в кошелек, прячет кошелек за пояс, как кошка, вспрыгивает на седло. И в ночной тишине зазвенели по каменистой тропинке, как колокольчики удаляющегося стада, копыта коней "господ", уезжающих к себе в горы до дня Великого Воина.
   В день Великого Воина, архангела Михаила, снова "господа" спускаются с гор в "свои" долины.
   Собирать "четели" и "зулумы", назначенные в день Великого Всадника.
   Снова едет Ибрагим, сверкая золотой насечкой на пистолетах, кинжалах, ятагане, по мертвым улицам Рибовицы, и сухопарый конь его стучит копытами по мерзлой земле, словно гроб заколачивают.
   Ибрагим останавливается у низеньких калиточек, достает из сумки за седлом дощечки, по ним пересчитывает пиастры "своих" низко кланяющихся сербов и болгар. "Четели" собраны. Ибрагим выезжает на базар.
   Торговец Данило уж ждет его на пороге лавчонки, дрожащий, встречает низким поклоном. Ибрагим останавливает коня.
   - Не потерял ли я тут, около твоей лавки, шелкового платка в день Великого Всадника? - спрашивает Ибрагим.
   - Верно, господин! - с бледной улыбкой отвечает Данило, доставая из-за пазухи платок. - Шелковый платок с золотом. Я сохранил его в целости!
   И он дрожащею рукою подает Ибрагиму платок. Ибрагим, не торопясь, развертывает платок. Данило меняется в лице.
   Ибрагим пересчитывает золотые и, подбрасывая их на ладони, спрашивает:
   - Все?
   Данило становится белым под пристальным взглядом Ибрагима, дрожит всем телом.
   Голос его становится каким-то странным, глухим, чужим.
   - Сколько было бобов... - с трудом выговаривает он.
   - Собака! - спокойно говорит Ибрагим, и в голосе, и во взгляде его отвращение, презрение.
   - Собака! В каждом пальце у меня больше ума, чем у тебя в голове! Собака!.. Ты думал: "Господин не считал бобов". Мне не нужно глядеть, я на ощупь сочту, сколько. Я дал тебе двенадцать бобов, а ты мне возвращаешь одиннадцать золотых?!
   Ибрагим медленно считает, опуская золотые в кошелек: ...девять... десять... одиннадцать... двенадцать... Отчаянный визг Данилы заставляет вздрогнуть всех на базаре и шарахнуться в сторону. Ятаган Ибрагима, словно молния, сверкнул. Данило держится за левое ухо, сквозь пальцы у него льется темно-алая кровь.
   Отрубленное окровавленное ухо валяется у его ног. Весь базар, при блеске ятагана, от ужаса широко раскрывший глаза, теперь уже глядит успокоенно:
   - Только ухо!
   А Ибрагим уж поманил к себе из толпы Марко. Ежесекундно наклоняясь, чтоб коснуться рукою земли, Марко приближается к Ибрагиму.
   - Будь здрав, господин!
   Ибрагим смотрит на него с презрением и шарит в патронташе.
   - Твой заряд цел. Хочешь получить его в карман или в голову?
   - Я надеюсь получить его в карман! - отвечает, стараясь улыбнуться. Марко. - Только прости меня, господин. Ты мне тогда не сказал, а я побоялся спросить. Что ты желаешь иметь? Овец или коз?
   - А ты что же приготовил? - строго спрашивает Ибрагим. - У меня есть и овцы, и козы. Что тебе будет угодно, господин! - отвечает с поклоном Марко, показывая на стадо, пригнанное на базар.
   - Хорошо! - спокойно и с удовольствием говорит Ибрагим. - Я возьму шесть коз...
   У Марко - вздох облегчения. Словно тяжесть упала с него. Он с жадностью глядит на своих жирных, косматых овец.
   - ...и шесть овец! - спокойно добавляет Ибрагим. Марко бледнеет, начинает пошатываться на ногах. - Гони тех и других во двор к Мирко. Я еду к нему есть.
   У Марко в глазах на момент ненависть, но он спешит поклониться.
   Марко гонит коз и овец во двор к Мирко. У Мирко уж все готово к приему господина. Дом полон чада. Кипит, шипит все жареное, вареное.
   Мирко с поклонами, с улыбкой, которая даже кажется радостной, встречает "своего албанца".
   - Вот что, Мирко, - говорит Ибрагим, садясь есть, - я отдохну, а ты пока прогони ко мне моих коз и овец. Мне не хочется их гнать самому. Да скажи там, у меня дома, чтоб прислали мне патронов, - я мало захватил.
   Мирко кланяется и спешит исполнить приказание. Перед вечером он возвращается с патронами.
   - Все исполнено, как ты приказал! - с радостной улыбкой сообщает он. У него сияющее лицо.
   Ибрагим, улыбаясь, глядит на него и на патроны.
   - Мирко, ты потерял два патрона. Мирко смотрит с удивлением и легким испугом:
   - Мог ли я, господин?.. Я нес патроны, - твои патроны! - как собственные деньги. Сколько мне дали у тебя дома, господин, столько я и принес. Приедешь домой, - спроси. Они скажут, что дали...
   - Мирко, ты потерял два патрона! - спокойно повторяет Ибрагим, но уже брови его сдвинулись. Глаза смотрят зло, углы губ опустились от презрительной улыбки. - Ты потерял два патрона, собака. Ведь ты пригнал ко мне весь мой скот?!
   - Весь, господин! Мирко бледнеет, дрожит.
   - Чего ж ты бледнеешь, собака? Ты пригнал шесть коз и шесть овец?
   Мирко молчит.
   - Тебе дали столько патронов, сколько голов скота ты пригнал. Так было заранее приказано дома. Тебе дали, значит, двенадцать патронов?!.. Или ты украл у меря две головы. Молчишь, собака?..
   Ибрагим достает пистолет.
   Мирко хочет крикнуть, но у него перехватывает дух. Он открывает рот, но не может пошевелить губами. Ибрагим, спокойно развалясь, целит ему в лоб. Ибрагим с интересом, с удивлением смотрит на то, чего он не знает. На страх.
   Он смотрит, как у Мирко сами подгибаются колени, как вытягивается лицо, как становятся бессмысленными глаза, как они закрываются слезами. Смотрит, как каждая жилка, каждая морщина дрожит у Мирко. Все лицо дрожит, как кисель. И с отвращением нажимает курок пистолета. Выстрел.
   Мирко взмахивает руками, откидывается назад и валится набок.
   Ибрагим встает, прячет за пояс пистолет и шагает через тело, на ходу бросив только мельком взгляд. Между глаз. Выстрел был хорош.
   Ибрагим вскакивает на коня и спокойно, не торопясь, едет назад, к себе в горы.
   И словно колокольчики удаляющегося стада, звенят копыта коня по подмерзшей от ранних заморозков земле.
   И голубыми огоньками вспыхивают при ярком свете луны искры насечки на пистолетах, кинжалах, ятагане Ибрагима. Алача.
   II Георгий Войнович
   (Это произошло в первой половине XIX века. - Примечание В.М. Дорошевича.)
   Это не Вардар, напившись кристальных вешних вод от тающих горных снегов и опьянев, белый от пены, бурный, с ревом несется, подбрасывая на гребнях своих стволы столетних деревьев, катя огромные камни, все разрушая на пути, - это Яшар-паша едет по долине Вардара.
   Впереди него несутся крики ужаса, за ним путь улит слезами.
   В злую минуту взглянул злой албанец на долину Вардара, - и резнули ему глаза трепетные огоньки свечей в окнах церквей. Много церквей настроили "райя" по долине. И сказал паша:
   - Разрушу все до основания. Клянусь, - каждый камень, на котором есть знак креста, переверну два раза!
   Шло за Яшаром его отборное албанское войско, жестокое и злое.
   Шли с кирками, с ломами, с заступами рабочие, чтоб подрывать и ломать церкви.
   И куда ни придет Яшар, в том селении только грохот раздастся, и столб пыли, словно дым густой, взовьется к небу. Плакала "райя" и с ужасом говорила:
   - Пришел конец света, и антихрист идет по земле.
   Сидел Яшар на площади, на узорном ковре, на шитых подушках и курил кальян.
   А каменщики и землекопы работали заступами, кирками, ломами, подрывали и подламывали церковь.
   Яшар махал платком, - и по этому знаку рабочие давали последний удар. Треск, грохот раздавался. Рушился купол, стены. Ураганом взвивалось вверх облако пыли. И когда пыль проходила, только груда камней лежала вместо церкви, и как саваном, белою пылью были покрыты все дома, все улицы местечка, словно в саваны одетые, покрытые белою пылью, стояли люди. Земля вздрагивала от ужаса. А люди плакали и терпели. Яшар-паша шел дальше и дальше разрушал. В Липьяне к старому собору собралася "райя" и в ужасе глядела на стены, от старости поросшие мохом:
   - Ужели и этого старика не пощадит паша?!
   Никогда еще столько свечей не пылало в соборе. И день, и ночь духовенство пело молебны, и народ плакал и молился.
   Тихо было кругом Липьяна. Изо всех деревень народ ушел в город молиться и плакать. Но вот по дороге раздались крики ужаса. Это бежали обезумевшие от ужаса жители соседнего местечка:
   - К вам Яшар идет! К вам Яшар идет!
   А по пятам за ними гнались, сверкая оружием, албанцы Яшара, злые и радостные. Ехал, окруженный блестящею свитой, Яшар. Шли, словно могильщики, с заступами землекопы, с кирками и ломами каменщики.
   Прошли они, звеня и гремя, по мертвым улицам Липьяна, - и остановились на площади, против собора.
   Усмехнулся Яшар, увидев целое море огоньков в узеньких, стрельчатых окнах старого, от старости позеленевшего собора. И сказал он своим приближенным албанцам:
   - Гоните райю из собора. Сейчас начнем подкапывать стены.
   А солдаты Яшара стали подальше от домов: - Такая громада - собор рухнет, - земля содрогнется, и домам не устоять. Весь город рухнет вместе с собором.
   Приближенные албанцы протискались сквозь толпу к дверям собора и крикнули:
   - Выбегайте, собаки. Сейчас начнем подкапывать стены. Рухнет, раздавит вас, как кучу червяков.
   Но народ, который был в соборе, в один голос отвечал:
   - Не пойдем из собора! Рушьте его на наши головы! Здесь отпевали наших прадедов, дедов, отцов. Здесь отпоют и нас.
   И духовенство запело, отпевая народ, решивший умереть. Яшар усмехнулся:
   - Глупые! Когда молния летит в вековой дуб и разбивает его в щепки, - разве она думает о мошках, которые сидят на его листьях? И если несколько собак приютилось под деревом, разве это заставит молнию изменить свой полет? Яшар - молния аллаха.
   И он дал знак землекопам и каменщикам, окружившим старые стены собора, начать работу.
   Стукнули заступы, кирки, ломы, - и вся несметная толпа народа, которая не поместилась в соборе и стояла около, попадала в ужасе на колени, закричала и завыла.
   И был так страшен этот вой, что вздрогнуло даже сердце Яшара.
   Он поднял руку, чтоб остановить работу. Посмотрел на покрытые мохом вековые стены, прислушался к похоронным напевам, несшимся из храма, посмотрел на рыдавший на коленях на площади народ и задумался. Словно отца всякий хоронил.
   - Хорошо! - сказал Яшар. - Если вам уж так дорог этот старик, - я согласен его оставить. Но с одним условием.
   Он усмехнулся злою улыбкою:
   - Видите это дерево? Пока солнце опустится до него, пусть кто-нибудь из вас сбегает в Приштину и принесет мне оттуда во рту око железных гвоздей. Если не успеет, - собор будет разрушен, как только солнце дойдет до дерева. Торопитесь!
   Яшар с презреньем оглядел "райю". Толпа переглянулась.
   До Приштины - верст десять. Времени оставалось с час. Да и разве можно добежать с закрытым ртом, полным гвоздями?
   - Что ж вы? - продолжал презрительно улыбаться Яшар. - Никто не найдется?
   - Я! - раздался голос среди "райи". И из толпы вышел Георгий Войнович.
   Яшар засмеялся, глядя на него:
   - Беги!
   Георгий Войнович сбросил с себя лишнюю одежду, поклонился паше, поклонился народу и бросился бежать.
   Народ в ужасе стоял на коленях и молился за Георгия Войновича.
   Каменщики и землекопы шутили, смеялись, выбирая места для будущих ударов заступами и кирками. Яшар смеялся со своими албанцами и поглядывал на солнце.
   А время неслось, как перед казнью, - и солнце быстро падало к дереву.
   С улыбкой Яшар и с ужасом народ смотрел на солнце.
   - Не вернется Георгий!
   Вот золотом вспыхнула с края листва, и ветви стали розовыми.
   Вот черное кружево листьев вырезалось на золотом солнечном круге. А Георгия Войновича нет. Солнце сейчас-сейчас коснется ствола.
   Каменщики, землекопы взялись за кирки, заступы, лопаты и впились глазами в пашу, ожидая знака.
   Прищурив один глаз, с насмешливой улыбкой Яшар взглянул на солнце и на ствол, подождал несколько мгновений и поднял руку. Но в эту минуту раздался крик: