Страница:
- А это кто? - спросила Анджела.
- Известная социалистка и агитатор. Она часто выступает с речами на
улицах Ист-Сайда.
Анджела стала внимательно разглядывать эту женщину. Восковой цвет ее
лица, гладкие черные волосы, заплетенные в косы и уложенные на голове
короной, прямой, точеный нос, правильно очерченные румяные губы и невысокий
лоб говорили о бесстрашии и душевной утонченности. Анджела не могла себе
представить, чтобы такая красивая девушка занималась подобными делами и
вместе с тем держала себя так смело, свободно и непринужденно. Странные у
Юджина знакомства, подумала она. Юджин представил ей также Уильяма
Мак-Коннела, Хадсона Дьюла, который еще ни разу не навестил их, Яна Янсена,
Луи Диза, Леонарда Бейкера и Пэйнтера Стоуна.
О картине Юджина газеты, за исключением одной, не обмолвились ни
словом. Но этот единственный отзыв, по мнению Юджина и Анджелы, стоил
многих. Статья появилась в газете "Ивнинг сан", которая славилась своим
отделом искусства; в ней в ясных, веских выражениях высказывалось мнение о
работе Юджина.
"Молодой художник Юджин Витла выставил картину под названием "Шесть
часов". По четкости и смелости рисунка, по остроте восприятия, по верной
передаче деталей и того, что мы, за отсутствием лучшего термина, назовем
целеустремленностью замысла, это полотно представляет собой лучшее из того,
что можно встретить на выставке. Эта картина кажется не на месте среди
слащавых, прилизанных пейзажиков, которые так охотно выставляются
академией, - но она нисколько от этого не теряет. Художнику присуща новая,
резкая, почти грубая манера письма, однако полотно его действительно
передает то, что он видит и чувствует. М-ру Витла, очевидно, придется еще
подождать, - если только эта картина не случайная, единичная вспышка
таланта, - но со временем к его голосу станут прислушиваться. В этом не
может быть никакого сомнения. Юджин Витла - подлинный художник".
Юджин с восторгом читал эти строки. Это было как раз то, что сказал бы
он сам, если бы посмел. Анджела была вне себя от счастья. Кто автор этой
заметки? - задавалась она вопросом. Что он собой представляет? Бесспорно,
это человек с широким кругозором. Юджину хотелось пойти и разыскать его.
Если нашелся хотя бы один критик, который сумел заметить его талант, то со
временем найдутся и другие. Именно это обстоятельство и придало ему
решимости (хотя картина в конце концов вернулась непроданной и не
удостоилась ни похвального отзыва, ни премии) устроить собственную
выставку.
Мечты о славе! Каких только высоких раздумий, восторженных порывов и
лихорадочных усилий не рождает эта наиболее обманчивая из всех иллюзий!
Какое человеческое сердце не тянется к этой обольстительной приманке, к
этому ignis fatuus*? Но особенно ярко горит она в юных сердцах, источая
красоту и благоухание весенних костров. Ибо в эту пору жизни нам больше чем
когда-либо представляются незыблемой действительностью увлекательные
иллюзии - тени, отбрасываемые великими людьми. В эту пору кажутся
достижимыми покой, довольство и сладостное удовлетворение, эти спутники
славы - отблеск побед, о которых можно только мечтать. Слава дышит красотой
и свежестью утренней зари. Слава - это и аромат розы, и шелковистость
тончайшей ткани, и нежный румянец юности. О, если бы мы могли добиться
славы в дни, когда мы о ней грезим, а не в том возрасте, когда в волосах
уже серебрится седина, когда лицо изборождено морщинами - следами пережитой
борьбы, когда глаза померкли от долгих лет напряжения, разочарований и
горя. Покорить мир на заре жизни, шествовать среди рукоплесканий и
приветственных кликов, пока молода любовь, молода вера! Ощущать себя
молодым и чувствовать любовь человечества, пока ты еще юн и здоров, - какая
это дивная мечта! Легкое, окрашенное багрянцем облачко в небе, месяц,
играющий в зеркале вод, воспоминание о чудном, прерванном сне - вот что
такое слава в юности, и только в юности.
______________
* Блуждающий огонек (лат.).
Этой иллюзии поддался и Юджин. Он не мог знать, что уготовила ему в
будущем судьба, но полагал, что если ему удастся устроить выставку
где-нибудь на Пятой авеню, - как в свое время была выставлена в Чикаго
"Венера" Бугро, - и публика побежит туда, как бежал когда-то на выставки он
сам, это доставит ему огромную радость и удовлетворение. Если бы он мог
создать полотно, которое приобрел бы у него Нью-йоркский музей, он в
некотором роде приобщился бы к числу классиков, оказался бы в одном ряду с
французскими живописцами Коро, Добиньи и Руссо или англичанами Тернером,
Уотсом и Милле, - самыми излюбленными фигурами его пантеона. Эти художники,
как ему представлялось, обладали тем, чего недоставало ему: более богатой
техникой, более совершенным восприятием красочного и характерного,
ощущением неуловимых оттенков, которыми так богата жизнь. Обширный опыт,
широкий кругозор, широта чувства - вот что он видел в замечательных
полотнах, украшавших стены этого музея, и что заставляло его сомневаться в
своих силах. И только отзыв "Ивнинг сан" поддерживал его в минуты, когда
мысли о поражении не давали ему покоя. Он - подлинный художник.
Собрав все свои картины, писанные маслом (всего в общей сложности
двадцать шесть - виды реки, улиц, сценки из ночной жизни и так далее), он
наново прошел их, подчеркнув некоторые детали, которые раньше были только
чуть намечены, усиливая кое-где эффект какого-нибудь яркого пятна, кое-где
изменяя тона и оттенки, и, наконец, после длительных размышлений над
возможным исходом своего предприятия, отправился искать художественный
магазин, который принял бы его полотна для демонстрации и продажи.
Сам Юджин был того мнения, что его работы несколько еще сыроваты и
поверхностны и что они мало скажут сердцу зрителя. Они в большинстве своем
изображали фабричные здания, буксирные суда, баржи, паровозы, надземную
железную дорогу - все в грубых ярко-красных, желтых и черных тонах. Правда,
и Мак-Хью, и Дьюла, и Смайт, и мисс Финч, и Кристина, и "Ивнинг сан", и
Норма Уитмор хвалили его вещи, - во всяком случае некоторые. Но не больше
ли увлекают публику классические представления о красоте, которая
раскрывается нам в полотнах сэра Джона Милле? Не отдаст ли она предпочтение
"Благословенной деве" Россетти перед любой уличной сценкой? Юджина
одолевали сомнения. Даже в минуты ликования, после хвалебной оценки "Ивнинг
сан", им овладевал смутный страх при мысли, что его произведения слабы.
Привлекут ли они публику? Будут ли их покупать когда-нибудь? Представляют
ли они собою действительную ценность?
"Нет, о сердце художника! - можно было бы ему ответить. - Они
представляют не большую ценность, чем всякий другой труд на этом свете, но
и не меньшую. Солнечные лучи на колосьях, нежный отблеск зари на лице
девушки, серебристый свет луны на воде - все это ценно или ничего не стоит,
в зависимости от того, кто и как это воспринимает. Не бойся. Мир соткан из
прекрасных грез".
Фирма "Кельнер и сын" на Пятой авеню, близ Двадцать восьмой улицы,
торговавшая художественными произведениями как старых, так и современных
мастеров, была единственной фирмой в городе, пользовавшейся авторитетом.
Картины, появлявшиеся в витринах магазина "Кельнер и сын", выставки,
устраиваемые в его открытых лишь для избранного общества залах, строгий
вкус - все это в течение тридцати лет привлекало к ней художников и
публику. С первого же дня своего приезда в Нью-Йорк Юджин с большим
интересом следил за выставками "Кельнер и сын". Ему самому случалось видеть
в огромных витринах фирмы изумительные творения той или иной школы: о
других вещах он слышал восторженные отзывы художников. Первое крупное
произведение школы импрессионистов (весенний ливень в роще серебристых
тополей, кисти Уинтропа), очаровавшее Юджина своим мастерством, было
выставлено в витрине "Кельнер и сын". У них же видел он серии декадентских
рисунков Обри Бердслея, работы "сухой иглой" Элле, изумительные скульптуры
Родена и импозантные творения Толоу, свидетельствовавшие о монументальном
эклектизме скандинавов. Фирма имела агентов, по-видимому, во всех странах
света, так как порой в ее залах появлялись картины новейших мастеров
Италии, Испании, Швейцарии и Швеции, сменяя шедевры наиболее известных
английских, французских и немецких художников. "Кельнер и сын" были
знатоками искусства в полном смысле этого слова, и хотя основатель фирмы,
по происхождению немец, умер много лет назад, его методы ведения дела и
строгость требований удерживались на прежней высоте.
Юджин в то время не знал, как трудно устроить выставку у Кельнера;
фирма была завалена письмами от лиц, желавших продать то или иное
произведение искусства, и предложениями крупных художников, изъявлявших
полную готовность уплатить за место и время и обладавших для этого
достаточными средствами. Фирма имела твердо установленную таксу и никогда
не отступала от нее, за исключением тех редких случаев, когда художнику, не
обладавшему средствами, но обладавшему талантом, из каких-либо соображений
предоставлялись льготы. Двести долларов за один из выставочных залов сроком
на десять дней считалось довольно умеренной платой.
Юджин не располагал такой суммой, но однажды в январе, не имея точного
представления об условиях фирмы, он отправился туда, захватив с собой
четыре репродукции из числа напечатанных в свое время в журнале "Труф",
уверенный в том, что ему есть что показать. Мисс Уитмор не раз напоминала
ему, что Эбергарт Занг просил его заглянуть, но Юджин полагал, что если уже
идти к кому-нибудь, то к "Кельнеру и сыну". Он намеревался сказать мистеру
Кельнеру, если таковой существует, что у него еще много других вещей,
которые он считает даже лучше этих, так как они ярче отражают его понимание
американской жизни, его самого и его технику. Он вошел, испытывая некоторую
робость, - хотя и держась с достаточным достоинством, - ибо его очень
беспокоил исход этой затеи.
Управляющий американской конторой "Кельнер и сын", мосье Анатоль
Шарль, француз по рождению и воспитанию, был знаком с духом и историей
французского искусства и со всеми течениями и школами в искусстве многих
других стран. Главная контора фирмы в Берлине направила его в Нью-Йорк не
только потому, что он прекрасно изучил английский художественный мир, и не
только потому, что он умел находить картины, привлекавшие внимание публики
и поднимавшие репутацию фирмы, а попутно и ее благосостояние, как в
Америке, так и в Европе, - мосье Шарль обладал способностью приобретать
друзей среди сильных мира, где бы ему ни случалось быть, и продавал одну
картину за другой, ибо обладал особым талантом, какой-то магнетической
силой, притягивавшей к нему людей, которые ценили подлинные шедевры и
готовы были платить за них. Специальностью его были полотна современных
крупных иностранных мастеров. Он по опыту знал, какие картины пойдут в
Америке, какие во Франции, Англии и Германии. У него сложилось убеждение,
что американское искусство не дало еще в сущности ничего ценного, и не
только с коммерческой, но и с художественной точки зрения. Если не считать
нескольких полотен Иннеса, Хомера, Сарджента, Уистлера, Аббея (художников,
которые по своему направлению скорее могли почитаться иностранцами, вернее
космополитами), американское искусство все еще было незрелым, сырым и даже
грубым. "У меня такое впечатление, что здешние художники еще не вышли из
детского возраста, - говорил мосье Шарль своим близким друзьям. - Они
достигают эффекта по мелочам, но, по-видимому, не умеют еще охватить вещи в
целом. В их полотнах я не нахожу того ощущения вселенной в малом, какое
дают нам картины великих европейских мастеров. Иллюстраторы в Америке куда
лучше, чем художники, - не знаю, чем это объяснить".
Мосье Шарль более чем в совершенстве владел английским языком. Он был
светский человек в полном значении этого слова - изысканные манеры, чувство
собственного достоинства, безукоризненные костюмы, консервативный образ
мыслей и сдержанная речь. К нему часто приходили критики и восторженные
ревнители искусства, хвалившие того или иного художника. Но он только
поднимал брови с видом умудренного опытом человека, покручивал холеные усы,
поглаживал артистическую бородку и произносил: "Вот как!" или: "Неужели?"
Он сам признавал, что ищет таланты, таланты, сулящие доход, - однако при
случае фирма "Кельнер и сын" (при этом мосье Шарль красноречиво разводил
руками и слегка вздергивал плечи) готова послужить по мере сил искусству
ради искусства, отвлекаясь от финансовых интересов.
- Но где они, ваши живописцы? - спрашивал он. - Я ищу их, ищу.
Уистлер, Аббей, Сарджент, Иннес?.. Да, но все это старые мастера, а где же
новые?
- Как раз тот, про кого я вам рассказываю... - настаивал иногда
критик.
- Хорошо, хорошо, я пойду. Я посмотрю. Но у меня мало надежды,
признаюсь, очень, очень мало надежды.
Уступая давлению, он нередко появлялся то в одной, то в другой студии,
присматривался и выносил суждение. Увы, лишь немногие картины удостаивались
чести быть отобранными им для выставок, да и цену за услуги он обычно
назначал очень высокую.
Таков был этот лощеный, в своем роде неподражаемый человек, с которым
Юджину было суждено встретиться в то утро. Когда он вошел в роскошно
обставленный кабинет мосье Шарля, тот сейчас же встал. Он сидел до этого за
маленьким столиком розового дерева, на который падал свет от лампы под
зеленым шелковым абажуром. Стоило ему взглянуть на Юджина, как он понял,
что перед ним художник, возможно талантливый, более чем вероятно - очень
впечатлительный и нервный. Мосье Шарль давно убедился, что любезность и
обходительность стоят недорого. Это был первый шаг к тому, чтобы завоевать
расположение художника. Визитная карточка Юджина, переданная ему служителем
в ливрее, достаточно красноречиво говорила о цели его посещения. Когда
Юджин подошел ближе, мосье Шарль движением приподнятых бровей дал понять,
что он был бы рад узнать, чем может служить мистеру Витла.
- Я хотел бы показать вам несколько репродукций моих картин, - начал
Юджин, призвав на помощь всю свою смелость. - Я написал целую серию с целью
устроить выставку и подумал, не согласитесь ли вы познакомиться с ними и
взять на себя устройство такой выставки. Всего у меня двадцать шесть
холстов и...
- Видите ли, очень трудно что-нибудь обещать, - осторожно перебил его
мосье Шарль. - У нас уже есть большая предварительная запись: ее хватило бы
на два года, если бы даже мы пожелали ограничиться только ею. Помимо того,
у нас известные обязательства по отношению к художникам, с которыми мы уже
имели дело раньше. Иногда наши выставочные залы здесь, в Нью-Йорке, целиком
заполнены картинами, которые присылают нам наши берлинские и парижские
отделения. Конечно, мы всегда рады выставить интересную вещь, если
обстоятельства позволяют. Кстати, вам известно, сколько мы берем за
выставку?
- Нет, - ответил Юджин, удивленный тем, что за это нужно платить.
- Двести долларов за две недели. На более короткий срок мы договоров
не заключаем.
У Юджина вытянулось лицо. Он ожидал совершенно иного приема. Тем не
менее он развязал папку, в которой принес репродукции.
Мосье Шарль стал с любопытством рассматривать их. Изображенная на
листе уличная толпа Ист-Сайда сразу же произвела на него впечатление, а
когда он увидел другой этюд - Пятую авеню в снежную метель (жалкий,
видавший виды омнибус, запряженный парою тощих, грязных кляч с выпирающими
ребрами), он был поражен его выразительностью. Он по достоинству оценил ту
живость, с какою был передан кружащийся в воздухе, подгоняемый ветром снег.
С огромным вниманием рассматривал он обычно запруженную толпой, а теперь
пустынную улицу, редких прохожих в застегнутых на все пуговицы пальто,
съежившихся от холода, сгорбленных, торопливых, и такие красноречивые
детали, как снег, наметенный на подоконники, на карнизы, на ступеньки домов
и даже на окна омнибуса.
- Эффектная деталь, - заметил он Юджину тоном, каким один критик
делится мнением с другим, указывая на полоску снега на оконной раме
омнибуса. Потом другая деталь привлекла его внимание - опушенные снегом
поля шляпы у одного из прохожих.
- Так и чувствуется ветер, - добавил он.
Юджин улыбнулся.
Мосье Шарль стал молча рассматривать другой лист: буксирный пароход на
Ист-Ривер, дымя, тянет за собой две огромные баржи. Мысленно он отметил:
все искусство этого Витла, в сущности, заключается в том, что он умеет
схватывать и запечатлевать эффектные моменты. Главную роль в его работах
играли не столько краски и углубленное истолкование жизни, сколько умение
создавать чисто сценические эффекты. Этот стоявший перед ним человек умел
подмечать живописное в самом обыденном. И тем не менее...
Мосье Шарль взял в руки последнюю репродукцию - Грили-сквер под
моросящим дождем. Благодаря какому-то неведомому свойству своего таланта
Юджину удалось в точности передать впечатление дождевых капель, брызжущих
на серые каменные плиты, ярко освещенные фонарями. Он уловил также
разнообразие оттенков света - огни кэбов, трамваев, освещенных витрин,
уличных фонарей, подчеркивающих черноту толпы и неба. Эта работа была
безусловно значительной и по краскам.
- Каков размер оригиналов? - спросил мосье Шарль.
- Почти все тридцать дюймов на сорок.
По его тону Юджин не мог догадаться, вызван ли этот вопрос интересом к
его картинам или просто любопытством.
- И все, надо полагать, писаны маслом?
- Да, все.
- Недурно сделано, должен вам сказать, - осторожно заметил мосье
Шарль. - Есть, конечно, излишний нажим в сторону драматического эффекта,
но...
- Это репродукции... - начал было Юджин, надеясь обратить его внимание
на несовершенство печати и заинтересовать более высоким качеством
оригиналов.
- Да, да, я понимаю, - перебил его мосье Шарль, прекрасно зная, что он
скажет. - Репродукции никуда не годятся. Но все же они дают достаточное
представление об оригинале. Где помещается ваша студия?
- Вашингтон-сквер, номер шестьдесят один.
- Как я уже говорил вам, - продолжал мосье Шарль, записывая адрес
Юджина на его визитной карточке, - наши возможности в смысле устройства
выставок чрезвычайно ограниченны, и плату мы взимаем высокую. У нас есть
много вещей, которые мы просто вынуждены выставлять. Трудно сказать
заранее, когда представится возможность. Но, если вам угодно, я могу
как-нибудь зайти взглянуть на ваши картины.
Лицо Юджина выражало огорчение. Двести долларов! Целых двести
долларов! Под силу ли ему такая сумма? А между тем выставка может иметь для
него огромное значение. Но, по-видимому, этот человек вовсе не горит
желанием сдать ему зал даже за эту цену.
- Я зайду к вам, если разрешите, - повторил мосье Шарль, заметив его
настроение. - Я думаю, что это и для вас лучше. Мы должны очень осторожно
выбирать вещи для выставок. Ведь у нас не обычная галерея для продажи
картин. Как только представится возможность, я дам вам знать, если угодно,
и вы мне сообщите, подходит ли вам время, которое я укажу. Я буду весьма
рад посмотреть ваши этюды. Они по-своему очень хороши. Наверняка, конечно,
сказать не могу, но может представиться случай - через неделю, дней десять
- как-нибудь в промежутке между двумя выставками.
Юджин незаметно вздохнул. Так вот как это делается! Его самолюбие было
задето. Но, так или иначе, устроить выставку нужно. Если понадобится, он
пожертвует на это двести долларов. Где-нибудь в другом месте выставка не
будет иметь такого значения. Хотя, по правде говоря, он надеялся, что его
картины встретят лучший прием.
- Я буду очень рад, если вы ко мне заглянете, - задумчиво сказал он
наконец. - Я думаю все-таки снять у вас зал, если удастся. И мне интересно
будет узнать ваше мнение о моих работах.
Мосье Шарль поднял брови.
- Отлично, - сказал он. - Я вас уведомлю.
Юджин вышел.
Какая неприятность, думал он. Он мечтал, что ему устроят выставку у
Кельнера бесплатно, так как его картины произведут большое впечатление. А
там, оказывается, даже не интересуются ими, - с него еще возьмут двести
долларов, чтобы выставить их. Это было большим ударом, большим
разочарованием.
Все же это принесет ему некоторую пользу, размышлял он по дороге
домой. Критики будут обсуждать его работы, как они обсуждают работы других
художников. Если действительно осуществится наконец то, о чем он столько
мечтал и на чем строил столько планов, они увидят, на что он способен.
Выставка у Кельнера представлялась ему радостным событием, венчающим его
карьеру художника, а ведь он, возможно, уже близок к этой цели. Она вполне
достижима. Мосье Шарль захотел увидеть остальные его вещи. Он не отказался
познакомиться с ними. Уже одно это - большая победа!
Прошло, однако, некоторое время, прежде чем мосье Шарль соизволил
написать Юджину и сообщить, что, если удобно, он зайдет в среду,
шестнадцатого января, в десять утра. Но важно было то, что письмо все же
пришло и рассеяло сомнения и страхи Юджина. Наконец-то ему представится
случай показать свои работы! Этот человек, возможно, оценит его картины и,
пожалуй, даже заинтересуется ими. Как знать? Он с небрежным видом показал
письмо Анджеле, словно не придавая ему большого значения, но сам загорелся
надеждой.
Анджела привела студию в идеальный порядок, ибо понимала, как много
значило для Юджина это посещение, и жаждала быть по возможности ему
полезной. Она купила у итальянца на углу цветов и расставила их в вазах по
всей студии. Она без конца подметала и вытирала пыль, затем оделась с
большой тщательностью, выбрав домашнее платье, которое было ей больше всего
к лицу, и в сильном волнении стала ждать звонка. Юджин делал вид, будто
поглощен работой над одной из своих картин, хотя он давно ее кончил. На ней
была изображена облупленная, грубо сложенная стена дома на Ист-Сайде, а
возле нее - кучка ребят, жалкие тележки уличных торговцев и безликая толпа
куда-то спешащих, чего-то ищущих людей. Вся картина дышала неприкрашенными
буднями. Но сейчас душа Юджина не лежала к работе. Он снова и снова
спрашивал себя, что скажет мосье Шарль. Хорошо еще, что у него такая
прекрасная студия. Хорошо, что Анджела так изящна в своем бледно-зеленом
платье, без всяких украшений, кроме булавки с красным кораллом у ворота. Он
подошел к окну и стал смотреть на Вашингтон-сквер, на оголенные деревья,
раскачивающиеся под напором ветра, на снег, на прохожих, суетливо, словно
муравьи, снующих взад и вперед. О, будь у него деньги - как спокойно он мог
бы работать! Он послал бы тогда к дьяволу этого мосье Шарля!
Раздался звонок.
Анджела нажала кнопку входной двери, и по лестнице неторопливой
походкой поднялся мосье Шарль. Послышались его шаги в коридоре. Он
постучал, и Юджин, сильно нервничая, сказал: "Войдите!" Наружно он был
спокоен и держался с достоинством. Мосье Шарль вошел. На нем было подбитое
мехом пальто, меховая шапка и желтые замшевые перчатки.
- Доброе утро! - приветствовал он хозяев. - Сегодня прекрасный день.
Какой бодрящий воздух, не правда ли? У вас отсюда изумительный вид. Миссис
Витла? Рад познакомиться с вами! Я немного запоздал, но меня задержали, и я
ничего не мог сделать. В Нью-Йорк только что прибыл один из наших немецких
компаньонов.
Сняв пальто, мосье Шарль стал греть руки, потирая их перед горевшим в
камине огнем. Поскольку он уже снизошел до визита, он старался быть до
конца любезным и внимательным. Так лучше, если ему предстоит в будущем
вести дела с Юджином. К тому же картина, которая красовалась перед ним на
мольберте возле окна, - и которой он как будто не замечал, - дышала
изумительной силой. Чью это кисть она ему напоминает? Впрочем,
действительно ли она кого-нибудь напоминает? Перебирая в памяти
многочисленные произведения искусства, он вынужден был признаться, что не
может вспомнить ничего похожего. Красные и зеленые пятна, резкие и грубые,
грязно-серый тон булыжника, и эти лица! Картина в полном смысле слова
кричала о фактах. Она, казалось, говорила: "Да, я - грязь, я - будни, я -
нужда, я - неприкрашенная нищета, но я - жизнь!" Тут не было ни малейшей
попытки что-либо оправдать, что-либо сгладить. С грохотом, скрежетом,
оглушительным треском сыпались факты один за другим, вопя с жестокой,
звериной настойчивостью: "Это так! Это так!" Ведь если подумать, то и ему,
мосье Шарлю, случалось замечать в те дни, когда на душе у него было
особенно скверно и тяжко, что некоторые улицы имеют именно такой вид. И вот
сейчас такая улица стояла перед ним - грязная, неопрятная, жалкая, наглая,
пьяная, все что хотите, - но она была фактом. "Слава богу, наконец-то он
послал нам реалиста", - мысленно сказал себе мосье Шарль, разглядывая
полотно, так как он знал жизнь, этот холодный знаток искусства. Но внешне
он и виду не подал, что картина его заинтересовала. Он окинул взглядом
высокую, стройную фигуру Юджина, отметил слегка впалые щеки, глаза, горящие
внутренним огнем (художник в полном смысле слова!), затем Анджелу -
- Известная социалистка и агитатор. Она часто выступает с речами на
улицах Ист-Сайда.
Анджела стала внимательно разглядывать эту женщину. Восковой цвет ее
лица, гладкие черные волосы, заплетенные в косы и уложенные на голове
короной, прямой, точеный нос, правильно очерченные румяные губы и невысокий
лоб говорили о бесстрашии и душевной утонченности. Анджела не могла себе
представить, чтобы такая красивая девушка занималась подобными делами и
вместе с тем держала себя так смело, свободно и непринужденно. Странные у
Юджина знакомства, подумала она. Юджин представил ей также Уильяма
Мак-Коннела, Хадсона Дьюла, который еще ни разу не навестил их, Яна Янсена,
Луи Диза, Леонарда Бейкера и Пэйнтера Стоуна.
О картине Юджина газеты, за исключением одной, не обмолвились ни
словом. Но этот единственный отзыв, по мнению Юджина и Анджелы, стоил
многих. Статья появилась в газете "Ивнинг сан", которая славилась своим
отделом искусства; в ней в ясных, веских выражениях высказывалось мнение о
работе Юджина.
"Молодой художник Юджин Витла выставил картину под названием "Шесть
часов". По четкости и смелости рисунка, по остроте восприятия, по верной
передаче деталей и того, что мы, за отсутствием лучшего термина, назовем
целеустремленностью замысла, это полотно представляет собой лучшее из того,
что можно встретить на выставке. Эта картина кажется не на месте среди
слащавых, прилизанных пейзажиков, которые так охотно выставляются
академией, - но она нисколько от этого не теряет. Художнику присуща новая,
резкая, почти грубая манера письма, однако полотно его действительно
передает то, что он видит и чувствует. М-ру Витла, очевидно, придется еще
подождать, - если только эта картина не случайная, единичная вспышка
таланта, - но со временем к его голосу станут прислушиваться. В этом не
может быть никакого сомнения. Юджин Витла - подлинный художник".
Юджин с восторгом читал эти строки. Это было как раз то, что сказал бы
он сам, если бы посмел. Анджела была вне себя от счастья. Кто автор этой
заметки? - задавалась она вопросом. Что он собой представляет? Бесспорно,
это человек с широким кругозором. Юджину хотелось пойти и разыскать его.
Если нашелся хотя бы один критик, который сумел заметить его талант, то со
временем найдутся и другие. Именно это обстоятельство и придало ему
решимости (хотя картина в конце концов вернулась непроданной и не
удостоилась ни похвального отзыва, ни премии) устроить собственную
выставку.
Мечты о славе! Каких только высоких раздумий, восторженных порывов и
лихорадочных усилий не рождает эта наиболее обманчивая из всех иллюзий!
Какое человеческое сердце не тянется к этой обольстительной приманке, к
этому ignis fatuus*? Но особенно ярко горит она в юных сердцах, источая
красоту и благоухание весенних костров. Ибо в эту пору жизни нам больше чем
когда-либо представляются незыблемой действительностью увлекательные
иллюзии - тени, отбрасываемые великими людьми. В эту пору кажутся
достижимыми покой, довольство и сладостное удовлетворение, эти спутники
славы - отблеск побед, о которых можно только мечтать. Слава дышит красотой
и свежестью утренней зари. Слава - это и аромат розы, и шелковистость
тончайшей ткани, и нежный румянец юности. О, если бы мы могли добиться
славы в дни, когда мы о ней грезим, а не в том возрасте, когда в волосах
уже серебрится седина, когда лицо изборождено морщинами - следами пережитой
борьбы, когда глаза померкли от долгих лет напряжения, разочарований и
горя. Покорить мир на заре жизни, шествовать среди рукоплесканий и
приветственных кликов, пока молода любовь, молода вера! Ощущать себя
молодым и чувствовать любовь человечества, пока ты еще юн и здоров, - какая
это дивная мечта! Легкое, окрашенное багрянцем облачко в небе, месяц,
играющий в зеркале вод, воспоминание о чудном, прерванном сне - вот что
такое слава в юности, и только в юности.
______________
* Блуждающий огонек (лат.).
Этой иллюзии поддался и Юджин. Он не мог знать, что уготовила ему в
будущем судьба, но полагал, что если ему удастся устроить выставку
где-нибудь на Пятой авеню, - как в свое время была выставлена в Чикаго
"Венера" Бугро, - и публика побежит туда, как бежал когда-то на выставки он
сам, это доставит ему огромную радость и удовлетворение. Если бы он мог
создать полотно, которое приобрел бы у него Нью-йоркский музей, он в
некотором роде приобщился бы к числу классиков, оказался бы в одном ряду с
французскими живописцами Коро, Добиньи и Руссо или англичанами Тернером,
Уотсом и Милле, - самыми излюбленными фигурами его пантеона. Эти художники,
как ему представлялось, обладали тем, чего недоставало ему: более богатой
техникой, более совершенным восприятием красочного и характерного,
ощущением неуловимых оттенков, которыми так богата жизнь. Обширный опыт,
широкий кругозор, широта чувства - вот что он видел в замечательных
полотнах, украшавших стены этого музея, и что заставляло его сомневаться в
своих силах. И только отзыв "Ивнинг сан" поддерживал его в минуты, когда
мысли о поражении не давали ему покоя. Он - подлинный художник.
Собрав все свои картины, писанные маслом (всего в общей сложности
двадцать шесть - виды реки, улиц, сценки из ночной жизни и так далее), он
наново прошел их, подчеркнув некоторые детали, которые раньше были только
чуть намечены, усиливая кое-где эффект какого-нибудь яркого пятна, кое-где
изменяя тона и оттенки, и, наконец, после длительных размышлений над
возможным исходом своего предприятия, отправился искать художественный
магазин, который принял бы его полотна для демонстрации и продажи.
Сам Юджин был того мнения, что его работы несколько еще сыроваты и
поверхностны и что они мало скажут сердцу зрителя. Они в большинстве своем
изображали фабричные здания, буксирные суда, баржи, паровозы, надземную
железную дорогу - все в грубых ярко-красных, желтых и черных тонах. Правда,
и Мак-Хью, и Дьюла, и Смайт, и мисс Финч, и Кристина, и "Ивнинг сан", и
Норма Уитмор хвалили его вещи, - во всяком случае некоторые. Но не больше
ли увлекают публику классические представления о красоте, которая
раскрывается нам в полотнах сэра Джона Милле? Не отдаст ли она предпочтение
"Благословенной деве" Россетти перед любой уличной сценкой? Юджина
одолевали сомнения. Даже в минуты ликования, после хвалебной оценки "Ивнинг
сан", им овладевал смутный страх при мысли, что его произведения слабы.
Привлекут ли они публику? Будут ли их покупать когда-нибудь? Представляют
ли они собою действительную ценность?
"Нет, о сердце художника! - можно было бы ему ответить. - Они
представляют не большую ценность, чем всякий другой труд на этом свете, но
и не меньшую. Солнечные лучи на колосьях, нежный отблеск зари на лице
девушки, серебристый свет луны на воде - все это ценно или ничего не стоит,
в зависимости от того, кто и как это воспринимает. Не бойся. Мир соткан из
прекрасных грез".
Фирма "Кельнер и сын" на Пятой авеню, близ Двадцать восьмой улицы,
торговавшая художественными произведениями как старых, так и современных
мастеров, была единственной фирмой в городе, пользовавшейся авторитетом.
Картины, появлявшиеся в витринах магазина "Кельнер и сын", выставки,
устраиваемые в его открытых лишь для избранного общества залах, строгий
вкус - все это в течение тридцати лет привлекало к ней художников и
публику. С первого же дня своего приезда в Нью-Йорк Юджин с большим
интересом следил за выставками "Кельнер и сын". Ему самому случалось видеть
в огромных витринах фирмы изумительные творения той или иной школы: о
других вещах он слышал восторженные отзывы художников. Первое крупное
произведение школы импрессионистов (весенний ливень в роще серебристых
тополей, кисти Уинтропа), очаровавшее Юджина своим мастерством, было
выставлено в витрине "Кельнер и сын". У них же видел он серии декадентских
рисунков Обри Бердслея, работы "сухой иглой" Элле, изумительные скульптуры
Родена и импозантные творения Толоу, свидетельствовавшие о монументальном
эклектизме скандинавов. Фирма имела агентов, по-видимому, во всех странах
света, так как порой в ее залах появлялись картины новейших мастеров
Италии, Испании, Швейцарии и Швеции, сменяя шедевры наиболее известных
английских, французских и немецких художников. "Кельнер и сын" были
знатоками искусства в полном смысле этого слова, и хотя основатель фирмы,
по происхождению немец, умер много лет назад, его методы ведения дела и
строгость требований удерживались на прежней высоте.
Юджин в то время не знал, как трудно устроить выставку у Кельнера;
фирма была завалена письмами от лиц, желавших продать то или иное
произведение искусства, и предложениями крупных художников, изъявлявших
полную готовность уплатить за место и время и обладавших для этого
достаточными средствами. Фирма имела твердо установленную таксу и никогда
не отступала от нее, за исключением тех редких случаев, когда художнику, не
обладавшему средствами, но обладавшему талантом, из каких-либо соображений
предоставлялись льготы. Двести долларов за один из выставочных залов сроком
на десять дней считалось довольно умеренной платой.
Юджин не располагал такой суммой, но однажды в январе, не имея точного
представления об условиях фирмы, он отправился туда, захватив с собой
четыре репродукции из числа напечатанных в свое время в журнале "Труф",
уверенный в том, что ему есть что показать. Мисс Уитмор не раз напоминала
ему, что Эбергарт Занг просил его заглянуть, но Юджин полагал, что если уже
идти к кому-нибудь, то к "Кельнеру и сыну". Он намеревался сказать мистеру
Кельнеру, если таковой существует, что у него еще много других вещей,
которые он считает даже лучше этих, так как они ярче отражают его понимание
американской жизни, его самого и его технику. Он вошел, испытывая некоторую
робость, - хотя и держась с достаточным достоинством, - ибо его очень
беспокоил исход этой затеи.
Управляющий американской конторой "Кельнер и сын", мосье Анатоль
Шарль, француз по рождению и воспитанию, был знаком с духом и историей
французского искусства и со всеми течениями и школами в искусстве многих
других стран. Главная контора фирмы в Берлине направила его в Нью-Йорк не
только потому, что он прекрасно изучил английский художественный мир, и не
только потому, что он умел находить картины, привлекавшие внимание публики
и поднимавшие репутацию фирмы, а попутно и ее благосостояние, как в
Америке, так и в Европе, - мосье Шарль обладал способностью приобретать
друзей среди сильных мира, где бы ему ни случалось быть, и продавал одну
картину за другой, ибо обладал особым талантом, какой-то магнетической
силой, притягивавшей к нему людей, которые ценили подлинные шедевры и
готовы были платить за них. Специальностью его были полотна современных
крупных иностранных мастеров. Он по опыту знал, какие картины пойдут в
Америке, какие во Франции, Англии и Германии. У него сложилось убеждение,
что американское искусство не дало еще в сущности ничего ценного, и не
только с коммерческой, но и с художественной точки зрения. Если не считать
нескольких полотен Иннеса, Хомера, Сарджента, Уистлера, Аббея (художников,
которые по своему направлению скорее могли почитаться иностранцами, вернее
космополитами), американское искусство все еще было незрелым, сырым и даже
грубым. "У меня такое впечатление, что здешние художники еще не вышли из
детского возраста, - говорил мосье Шарль своим близким друзьям. - Они
достигают эффекта по мелочам, но, по-видимому, не умеют еще охватить вещи в
целом. В их полотнах я не нахожу того ощущения вселенной в малом, какое
дают нам картины великих европейских мастеров. Иллюстраторы в Америке куда
лучше, чем художники, - не знаю, чем это объяснить".
Мосье Шарль более чем в совершенстве владел английским языком. Он был
светский человек в полном значении этого слова - изысканные манеры, чувство
собственного достоинства, безукоризненные костюмы, консервативный образ
мыслей и сдержанная речь. К нему часто приходили критики и восторженные
ревнители искусства, хвалившие того или иного художника. Но он только
поднимал брови с видом умудренного опытом человека, покручивал холеные усы,
поглаживал артистическую бородку и произносил: "Вот как!" или: "Неужели?"
Он сам признавал, что ищет таланты, таланты, сулящие доход, - однако при
случае фирма "Кельнер и сын" (при этом мосье Шарль красноречиво разводил
руками и слегка вздергивал плечи) готова послужить по мере сил искусству
ради искусства, отвлекаясь от финансовых интересов.
- Но где они, ваши живописцы? - спрашивал он. - Я ищу их, ищу.
Уистлер, Аббей, Сарджент, Иннес?.. Да, но все это старые мастера, а где же
новые?
- Как раз тот, про кого я вам рассказываю... - настаивал иногда
критик.
- Хорошо, хорошо, я пойду. Я посмотрю. Но у меня мало надежды,
признаюсь, очень, очень мало надежды.
Уступая давлению, он нередко появлялся то в одной, то в другой студии,
присматривался и выносил суждение. Увы, лишь немногие картины удостаивались
чести быть отобранными им для выставок, да и цену за услуги он обычно
назначал очень высокую.
Таков был этот лощеный, в своем роде неподражаемый человек, с которым
Юджину было суждено встретиться в то утро. Когда он вошел в роскошно
обставленный кабинет мосье Шарля, тот сейчас же встал. Он сидел до этого за
маленьким столиком розового дерева, на который падал свет от лампы под
зеленым шелковым абажуром. Стоило ему взглянуть на Юджина, как он понял,
что перед ним художник, возможно талантливый, более чем вероятно - очень
впечатлительный и нервный. Мосье Шарль давно убедился, что любезность и
обходительность стоят недорого. Это был первый шаг к тому, чтобы завоевать
расположение художника. Визитная карточка Юджина, переданная ему служителем
в ливрее, достаточно красноречиво говорила о цели его посещения. Когда
Юджин подошел ближе, мосье Шарль движением приподнятых бровей дал понять,
что он был бы рад узнать, чем может служить мистеру Витла.
- Я хотел бы показать вам несколько репродукций моих картин, - начал
Юджин, призвав на помощь всю свою смелость. - Я написал целую серию с целью
устроить выставку и подумал, не согласитесь ли вы познакомиться с ними и
взять на себя устройство такой выставки. Всего у меня двадцать шесть
холстов и...
- Видите ли, очень трудно что-нибудь обещать, - осторожно перебил его
мосье Шарль. - У нас уже есть большая предварительная запись: ее хватило бы
на два года, если бы даже мы пожелали ограничиться только ею. Помимо того,
у нас известные обязательства по отношению к художникам, с которыми мы уже
имели дело раньше. Иногда наши выставочные залы здесь, в Нью-Йорке, целиком
заполнены картинами, которые присылают нам наши берлинские и парижские
отделения. Конечно, мы всегда рады выставить интересную вещь, если
обстоятельства позволяют. Кстати, вам известно, сколько мы берем за
выставку?
- Нет, - ответил Юджин, удивленный тем, что за это нужно платить.
- Двести долларов за две недели. На более короткий срок мы договоров
не заключаем.
У Юджина вытянулось лицо. Он ожидал совершенно иного приема. Тем не
менее он развязал папку, в которой принес репродукции.
Мосье Шарль стал с любопытством рассматривать их. Изображенная на
листе уличная толпа Ист-Сайда сразу же произвела на него впечатление, а
когда он увидел другой этюд - Пятую авеню в снежную метель (жалкий,
видавший виды омнибус, запряженный парою тощих, грязных кляч с выпирающими
ребрами), он был поражен его выразительностью. Он по достоинству оценил ту
живость, с какою был передан кружащийся в воздухе, подгоняемый ветром снег.
С огромным вниманием рассматривал он обычно запруженную толпой, а теперь
пустынную улицу, редких прохожих в застегнутых на все пуговицы пальто,
съежившихся от холода, сгорбленных, торопливых, и такие красноречивые
детали, как снег, наметенный на подоконники, на карнизы, на ступеньки домов
и даже на окна омнибуса.
- Эффектная деталь, - заметил он Юджину тоном, каким один критик
делится мнением с другим, указывая на полоску снега на оконной раме
омнибуса. Потом другая деталь привлекла его внимание - опушенные снегом
поля шляпы у одного из прохожих.
- Так и чувствуется ветер, - добавил он.
Юджин улыбнулся.
Мосье Шарль стал молча рассматривать другой лист: буксирный пароход на
Ист-Ривер, дымя, тянет за собой две огромные баржи. Мысленно он отметил:
все искусство этого Витла, в сущности, заключается в том, что он умеет
схватывать и запечатлевать эффектные моменты. Главную роль в его работах
играли не столько краски и углубленное истолкование жизни, сколько умение
создавать чисто сценические эффекты. Этот стоявший перед ним человек умел
подмечать живописное в самом обыденном. И тем не менее...
Мосье Шарль взял в руки последнюю репродукцию - Грили-сквер под
моросящим дождем. Благодаря какому-то неведомому свойству своего таланта
Юджину удалось в точности передать впечатление дождевых капель, брызжущих
на серые каменные плиты, ярко освещенные фонарями. Он уловил также
разнообразие оттенков света - огни кэбов, трамваев, освещенных витрин,
уличных фонарей, подчеркивающих черноту толпы и неба. Эта работа была
безусловно значительной и по краскам.
- Каков размер оригиналов? - спросил мосье Шарль.
- Почти все тридцать дюймов на сорок.
По его тону Юджин не мог догадаться, вызван ли этот вопрос интересом к
его картинам или просто любопытством.
- И все, надо полагать, писаны маслом?
- Да, все.
- Недурно сделано, должен вам сказать, - осторожно заметил мосье
Шарль. - Есть, конечно, излишний нажим в сторону драматического эффекта,
но...
- Это репродукции... - начал было Юджин, надеясь обратить его внимание
на несовершенство печати и заинтересовать более высоким качеством
оригиналов.
- Да, да, я понимаю, - перебил его мосье Шарль, прекрасно зная, что он
скажет. - Репродукции никуда не годятся. Но все же они дают достаточное
представление об оригинале. Где помещается ваша студия?
- Вашингтон-сквер, номер шестьдесят один.
- Как я уже говорил вам, - продолжал мосье Шарль, записывая адрес
Юджина на его визитной карточке, - наши возможности в смысле устройства
выставок чрезвычайно ограниченны, и плату мы взимаем высокую. У нас есть
много вещей, которые мы просто вынуждены выставлять. Трудно сказать
заранее, когда представится возможность. Но, если вам угодно, я могу
как-нибудь зайти взглянуть на ваши картины.
Лицо Юджина выражало огорчение. Двести долларов! Целых двести
долларов! Под силу ли ему такая сумма? А между тем выставка может иметь для
него огромное значение. Но, по-видимому, этот человек вовсе не горит
желанием сдать ему зал даже за эту цену.
- Я зайду к вам, если разрешите, - повторил мосье Шарль, заметив его
настроение. - Я думаю, что это и для вас лучше. Мы должны очень осторожно
выбирать вещи для выставок. Ведь у нас не обычная галерея для продажи
картин. Как только представится возможность, я дам вам знать, если угодно,
и вы мне сообщите, подходит ли вам время, которое я укажу. Я буду весьма
рад посмотреть ваши этюды. Они по-своему очень хороши. Наверняка, конечно,
сказать не могу, но может представиться случай - через неделю, дней десять
- как-нибудь в промежутке между двумя выставками.
Юджин незаметно вздохнул. Так вот как это делается! Его самолюбие было
задето. Но, так или иначе, устроить выставку нужно. Если понадобится, он
пожертвует на это двести долларов. Где-нибудь в другом месте выставка не
будет иметь такого значения. Хотя, по правде говоря, он надеялся, что его
картины встретят лучший прием.
- Я буду очень рад, если вы ко мне заглянете, - задумчиво сказал он
наконец. - Я думаю все-таки снять у вас зал, если удастся. И мне интересно
будет узнать ваше мнение о моих работах.
Мосье Шарль поднял брови.
- Отлично, - сказал он. - Я вас уведомлю.
Юджин вышел.
Какая неприятность, думал он. Он мечтал, что ему устроят выставку у
Кельнера бесплатно, так как его картины произведут большое впечатление. А
там, оказывается, даже не интересуются ими, - с него еще возьмут двести
долларов, чтобы выставить их. Это было большим ударом, большим
разочарованием.
Все же это принесет ему некоторую пользу, размышлял он по дороге
домой. Критики будут обсуждать его работы, как они обсуждают работы других
художников. Если действительно осуществится наконец то, о чем он столько
мечтал и на чем строил столько планов, они увидят, на что он способен.
Выставка у Кельнера представлялась ему радостным событием, венчающим его
карьеру художника, а ведь он, возможно, уже близок к этой цели. Она вполне
достижима. Мосье Шарль захотел увидеть остальные его вещи. Он не отказался
познакомиться с ними. Уже одно это - большая победа!
Прошло, однако, некоторое время, прежде чем мосье Шарль соизволил
написать Юджину и сообщить, что, если удобно, он зайдет в среду,
шестнадцатого января, в десять утра. Но важно было то, что письмо все же
пришло и рассеяло сомнения и страхи Юджина. Наконец-то ему представится
случай показать свои работы! Этот человек, возможно, оценит его картины и,
пожалуй, даже заинтересуется ими. Как знать? Он с небрежным видом показал
письмо Анджеле, словно не придавая ему большого значения, но сам загорелся
надеждой.
Анджела привела студию в идеальный порядок, ибо понимала, как много
значило для Юджина это посещение, и жаждала быть по возможности ему
полезной. Она купила у итальянца на углу цветов и расставила их в вазах по
всей студии. Она без конца подметала и вытирала пыль, затем оделась с
большой тщательностью, выбрав домашнее платье, которое было ей больше всего
к лицу, и в сильном волнении стала ждать звонка. Юджин делал вид, будто
поглощен работой над одной из своих картин, хотя он давно ее кончил. На ней
была изображена облупленная, грубо сложенная стена дома на Ист-Сайде, а
возле нее - кучка ребят, жалкие тележки уличных торговцев и безликая толпа
куда-то спешащих, чего-то ищущих людей. Вся картина дышала неприкрашенными
буднями. Но сейчас душа Юджина не лежала к работе. Он снова и снова
спрашивал себя, что скажет мосье Шарль. Хорошо еще, что у него такая
прекрасная студия. Хорошо, что Анджела так изящна в своем бледно-зеленом
платье, без всяких украшений, кроме булавки с красным кораллом у ворота. Он
подошел к окну и стал смотреть на Вашингтон-сквер, на оголенные деревья,
раскачивающиеся под напором ветра, на снег, на прохожих, суетливо, словно
муравьи, снующих взад и вперед. О, будь у него деньги - как спокойно он мог
бы работать! Он послал бы тогда к дьяволу этого мосье Шарля!
Раздался звонок.
Анджела нажала кнопку входной двери, и по лестнице неторопливой
походкой поднялся мосье Шарль. Послышались его шаги в коридоре. Он
постучал, и Юджин, сильно нервничая, сказал: "Войдите!" Наружно он был
спокоен и держался с достоинством. Мосье Шарль вошел. На нем было подбитое
мехом пальто, меховая шапка и желтые замшевые перчатки.
- Доброе утро! - приветствовал он хозяев. - Сегодня прекрасный день.
Какой бодрящий воздух, не правда ли? У вас отсюда изумительный вид. Миссис
Витла? Рад познакомиться с вами! Я немного запоздал, но меня задержали, и я
ничего не мог сделать. В Нью-Йорк только что прибыл один из наших немецких
компаньонов.
Сняв пальто, мосье Шарль стал греть руки, потирая их перед горевшим в
камине огнем. Поскольку он уже снизошел до визита, он старался быть до
конца любезным и внимательным. Так лучше, если ему предстоит в будущем
вести дела с Юджином. К тому же картина, которая красовалась перед ним на
мольберте возле окна, - и которой он как будто не замечал, - дышала
изумительной силой. Чью это кисть она ему напоминает? Впрочем,
действительно ли она кого-нибудь напоминает? Перебирая в памяти
многочисленные произведения искусства, он вынужден был признаться, что не
может вспомнить ничего похожего. Красные и зеленые пятна, резкие и грубые,
грязно-серый тон булыжника, и эти лица! Картина в полном смысле слова
кричала о фактах. Она, казалось, говорила: "Да, я - грязь, я - будни, я -
нужда, я - неприкрашенная нищета, но я - жизнь!" Тут не было ни малейшей
попытки что-либо оправдать, что-либо сгладить. С грохотом, скрежетом,
оглушительным треском сыпались факты один за другим, вопя с жестокой,
звериной настойчивостью: "Это так! Это так!" Ведь если подумать, то и ему,
мосье Шарлю, случалось замечать в те дни, когда на душе у него было
особенно скверно и тяжко, что некоторые улицы имеют именно такой вид. И вот
сейчас такая улица стояла перед ним - грязная, неопрятная, жалкая, наглая,
пьяная, все что хотите, - но она была фактом. "Слава богу, наконец-то он
послал нам реалиста", - мысленно сказал себе мосье Шарль, разглядывая
полотно, так как он знал жизнь, этот холодный знаток искусства. Но внешне
он и виду не подал, что картина его заинтересовала. Он окинул взглядом
высокую, стройную фигуру Юджина, отметил слегка впалые щеки, глаза, горящие
внутренним огнем (художник в полном смысле слова!), затем Анджелу -