– Еще бы не уметь! – яростно ответил Кар, сверля Даллу пронзительно-злобным взглядом. – Он ведь торговец! И сюда он явился неспроста! Этому парню от тебя что-то надо! Он что-то от тебя хочет!
Далла фыркнула и повела плечом.
– Много ты понимаешь в том, что он может от меня хотеть! – самодовольно и небрежно ответила она. – Ты, похоже, давно забыл, чего мужчина может хотеть от женщины. А он-то помнит! Если у тебя вся сила ушла на колдовство, это не значит, что… Да! – Хозяйка усмехнулась. – Я где-то слышала, что в древние времена был такой способ увеличить колдовскую силу: колдун шел к великану или троллю и становился… его женой. Конечно, приятного мало, зато великан в благодарность давал такую силу, что…
– Это было давно! – злобно прервал ее Кар. – Тогда и люди-то были не лучше великанов, дрались кремневыми ножами и дубинами. Не пойду я ни к какому великану. Вон тот обманщик с побережья, Рам, наверняка пожил у какого-нибудь великана. И не зря он притащил этого молодого проходимца и привел его в наш дом.
– В мой дом, – непреклонно поправила Далла.
– Не зря! – гнул свое Кар. – Ты еще увидишь!
– Пока что я вижу только твою глупую зависть! Он подарит мне то обручье, а от тебя я не дождусь ничего подобного, даже если проживу еще сто лет.
– Обручье! – презрительно бросил Кар. Что говорить с женщиной, если для нее какие-то украшения дороже колдовской мудрости!
– Золото увеличивает удачу, – наставительно ответила Далла. – Думаешь, Фафнир был глупее тебя, что так стерег свое золото? А ведь он не меньше некоторых понимал в колдовстве! Или ты тоже умеешь превращаться в дракона?
– Как бы тебе не пришлось самой потерять что-нибудь! – многозначительно предостерег Кар, предпочитая не отвечать на ее последние слова. – Я не удивлюсь, если окажется, что он явился одурачить тебя и забрать наше железо. Сейчас до железа много охотников. И не зря он привез все эти тряпки и побрякушки, на которые ты раскатила глаза…
– Придержи язык! – с досадой бросила Далла. – Я не собираюсь выслушивать твои оскобления. Ты все выдумал от злости! Правильно говорит Рам: если бы ты поменьше злился и клеветал на людей, твоя колдовская сила была бы побольше!
– Я говорю то, что вижу, а вижу я побольше тебя! – не сдавался и колдун. – Этот парень подбирается к твоим богатствам. Ты вспомнишь, что я говорил, когда будет поздно.
– Откуда тебе знать? Или ты умеешь гадать? Видеть в воде, раскидывать руны? Что ты молчишь?
– Я умею раскидывать руны! И ты в этом убедишься! Сегодня же в полночь я раскину руны и скажу тебе, что за птица этот парень!
– Ну, что ж, попробуй! – в злом азарте позволила Далла. – Только я сама буду при этом! Я хочу своими глазами видеть, что скажут руны. И я сама умею толковать их. Я родилась не в свинарнике, я знаю значения рун! Я сама погляжу, что они скажут. И ты меня не обманешь, старый сквалыга!
Кар не ответил, угрюмо глядя в сторону печей. Над ними поднимался густой дым, внутри каменных сводов гудело, ревело и бушевало багровое пламя троллей. «Злое железо» наливалось огромной, недоброй силой, уже не подвластной тем, кто вызвал ее к жизни.
Всю обратную дорогу до усадьбы и весь день Далла почти не разговаривала с Каром. Она сердилась на своего управителя, и не столько за то, что он пытался опорочить ее гостя, сколько за то, что он ее саму посмел посчитать глупой и недальновидной. Эти хитрецы и мудрецы всегда так: себя считают умнее всех, а остальных принимают за дураков. Тем самым они только показывают свою собственную глупость! Но уж она-то сумеет о себе позаботиться!
Оказалось, что Гельд и прочие барландцы даже не думали никуда выходить из усадьбы. Заметив утром, что хозяйки нет, Гельд быстро сообразил, что это неспроста. Если бы она поехала на пастбище, то взяла бы его с собой: ей явно нравилось его общество. Значит, она хочет сделать какое-то дело в тайне от него. Пожалуйста! Сколько угодно! Гельд хорошо запомнил совет Рама Резчика: «Делай вид, что тебе нет дела ни до чего, кроме ее красоты». Следуя ему, Гельд с большим старанием изображал хитроватого и деловитого простака (таких он повидал немало, как ни кажется странным такое сочетание качеств). Дескать, пристроился на зиму в небедную усадьбу с красивой одинокой хозяйкой и собирается провести время до весны с приятностью и известной пользой: и поразвлечься, и товар сбыть. А если она не торопится, то и ему спешить некуда: зима впереди еще долгая. И все утро Гельд сидел в хозяйском доме среди женщин, играл с Бергвидом, лениво болтал, зевал, иногда заводил разговор о хозяйке, но не пытался узнать, куда она могла деться.
Когда Далла наконец появилась, Гельд несказанно обрадовался, точно увидев солнце в сером тумане зимней скуки. Далла обошлась с ним милостиво и даже ласково. Ее острые глаза внимательно изучали его лицо, но не могли найти и следа тех черных замыслов, которые ему приписывал Кар. Но проверить не помешало бы, и в душе Далла была даже рада, что ее сварливый управитель подал неплохую мысль. Должна же и от него быть какая-то польза!
До вечера Далла и Гельд сидели в доме среди челяди, дружелюбно болтали, а меж тем зорко наблюдали друг за другом. Гельд прикидывал, не пришло ли время опять мимоходом заговорить о делах: о красном шелке, о золоченых застежках, о резном гребне со спинкой в виде корабельного борта и двумя штевнями-драконами на концах. Гребень очень понравился Далле, но вопрос о цене она обошла молчанием. Пора бы решиться. Спешить пока некуда, но ведь надо грести, если хочешь, чтобы корабль двигался вперед.
О железе Гельд не собирался упоминать. Он ведь ничего о нем не знает, совсем ничего. Это Далла знает, чем она может расплатиться за шелк и гребни. Пусть сама и предлагает. Пусть думает. А он думает лишь о том, чтобы позабавить хозяев. Утром он изрядно повеселил женщин рассказом о той троллихе, что не могла жить без мужчин и ворожбой заманивала к себе пастухов с отдаленных пастбищ. Но для вдовы конунга требовалось что-нибудь более пристойное и возвышенное: например, о повелительнице свартальвов, которую ее злая свекровь прокляла и заставила жить среди людей.
– «Я происхожу из незнатного рода свартальвов, однако наш конунг полюбил меня и взял в жены против воли своих родичей, – рассказывала кюна Свартсвана. – Тогда его мать разгневалась и прокляла меня, сказав, что счастье наше будет недолгим, а встречи – редкими. Лишь раз в год, в ночь Середины Зимы, позволено мне было навещать Свартальвхейм, видеть мужа и детей. С тех пор я стала рабыней земного мира и мне всегда сопутствовало зло. Каждый год в ночь Середины Зимы по моей вине погибал человек, потому что я надевала на него уздечку и ездила на нем под землю. Моя свекровь-колдунья хотела, чтобы люди узнали обо всем и убили меня как ведьму. Лишь очень отважный и сильный человек, который осмелился бы последовать за мной в Свартальвхейм и сумел вернуться живым, мог бы освободить меня от чар…»
Гельд говорил, слова привычно и легко бежали с языка, а в душе шевелились воспоминания; мысленно он видел вокруг себя совсем другой дом и других людей. В Аскефьорде, в Висячей Скале, он тоже рассказывал эту сагу. Тогда Эренгерда сидела напротив него среди женщин, слушала, изредка поглядывая ему в глаза, без улыбки, серьезно, и ему казалось, она понимает его тайную мысль. Он ведь тоже оказался для нее недостаточно знатен, но думал освободить ее из плена собственной родовой гордости. Может, еще не все потеряно…
Но при этом барландец смотрел на Даллу, и взгляд его был так многозначителен, что последняя собака, и та поняла бы, «чего он может от нее хотеть». В нем опять поселились два человека: один внутри, другой снаружи, и Гельд сам удивлялся, как легко и гладко они в нем уживаются. А совесть его не мучила: он знал, что Далла и сама когда-то позволяла себе использовать притворную любовь как средство достижения совсем других целей.
Однако сама Далла этого не помнила. Несчастный Вилльмунд, пасынок кюны, больше не мог принести никакой пользы, а потому был забыт. Слушая Гельда, Далла улыбалась, и лицо ее горело торжеством. Все более откровенные взгляды и все более ясные намеки молодого и здорового парня наполняли приятным волнением, она оживала, и мир оживал вместе с ней, так что вечер не казался ни долгим, ни скучным. Слава богам, она вдова и сама держит в руках свою судьбу. Никто не вправе надзирать за ней и решать, что можно, а чего нельзя. Только она сама знает, как далеко позволит зайти этим играм. Может быть… а может быть, и нет. Далла колебалась: сами ухаживания доставляли не меньше радостей, чем их ожидаемый исход, и ей хотелось продлить их. Впереди еще почти целая зима, долгая, темная, тоскливая зима, в которой нет ничего, кроме глупых ленивых служанок, маленького сына, толк от которого будет лишь через десять лет, возни по хозяйству, едкого дыма плавильных печей, сверлящих и злобных глаз Кара… Ну что это за жизнь?
Поздно вечером, когда все разбрелись по своим углам и лежанкам, Далла пробралась в пристроенную каморку, где жил Кар. Никто не хотел ночевать рядом с колдуном, да и он сторонился «этого сброда», поэтому помещался один. Сейчас он сидел на полу перед своим маленьким очагом и уже разложил прямоугольный кусок белой ткани. Четыре угла смотрели на четыре стороны света.
Даллу он впустил неохотно, но не впустить не мог: она ведь принесла с собой огниво. Кар стремился к ее амулету не меньше, чем двадцать лет назад к той девчонке, которую у него отбил Ари Рыжий. Имя девчонки давно улетучилось из его памяти, только имя обидчика Ари задержалось. Что бы там ни болтали глупцы и завистники, Кар знал: наглеца Ари Рыжего свела в могилу его ворожба. Пятнадцать лет упорства принесли плоды, и дерево, сломавшее спину врага, положило основу могущества Кара Колдуна. В тот незабвенный день, когда вдова Ари с плачем ломала руки, он поверил в себя.
Если бы ему получить огниво! Но Далла никогда не выпускала его из рук и даже на ночь клала под подушку. Сейчас, когда она села на край спального помоста, огниво чернело у нее в руках.
– Ты все приготовил? – деловито спросила она. – Раскидывай.
Кар высыпал из мешочка плоские ясеневые палочки, ровно двадцать четыре. На каждой была вырезана одна руна. Перевернув каждую палочку руной вниз, колдун стал круговыми движениями правой руки перемешивать их, одновременно бормоча заклинание. Не сводя глаз с его руки, Далла тоже заклинала в мыслях. Прочь из этой дрянной каморки! Туда, вверх, в просторные светлые миры, где обитает мудрость Одина и Фригг, доброта и жизненная сила Фрейи и Фрейра, красота Бальдра, отвага Тюра, мощь Тора, бдительность Хеймдалля…
Придите ко мне, могучие светлые асы!
Проведите меня дорогой Огня, дорогой Воды,
Тропою Ветра и тропою Земли,
Направьте мои руки, направьте мои помыслы,
Отвратите зло, привлеките благо,
Чтобы глаза мои были зорки, а мысли – ясны,
Чтобы враги бежали от моих путей,
А блага стремились навстречу,
О том я прошу вас, Могучие и Светлые,
Отец Колдовства и Всадница Кошек,
Хозяин Мйольнира и Страж Радуги…
Далла никогда не умела складывать стихов. Ее учил воспитатель (в памяти мелькало бородатое лицо, но имя забылось), учила мать, учил даже один эльденландец, который считался тогда лучшим скальдом Морского Пути. Но искусство стихосложения не давалось Далле дочери Бергтора: она могла запоминать кеннинги* и хендинги*, но едва пыталась сложить из них хоть строчку, как их звонкая красота терялась, смысл улетучивался, созвучия только мешали друг другу, размер спотыкался, слоги то громоздились один на другой, то проваливались куда-то в пустоту. Устав еще в юности от бесплодных попыток, Далла бросила это глупое занятие: раз не выходит, значит, и не стоит того. И единственное заклинание она сложила просто так: оно было полно смысла и потому легко запомнилось ей. А больше никому не надо его знать. Кар в этом прав: осторожность не бывает лишней, особенно в таких важных делах.
Тем временем Кар разровнял перемешанные руны и замер, держа над ними правую ладонь. Его лицо с закрытыми глазами казалось отрешенным и сосредоточенным. Далла пристально смотрела на него, обеими руками сжимая огниво у себя на коленях. Ее пробирала дрожь, жуть смешивалась с любопытством. Каждый раз, когда Кар принимался ворожить, она и себя ощущала причастной к влекущим тайнам верхних и нижних миров. Конечно, ведь без ее огнива у этого бездаря ничего не вышло бы!
– О чем ты хочешь спросить? – не открывая глаз, низким голосом, как из-под земли, прогудел Кар.
Далла поёжилась: так и казалось, что колдун ушел в таинственные дали и какой-то могучий и мудрый дух говорит его устами.
– Я хочу спросить о том человеке, Гельде воспитаннике Альва, который пришел ко мне, – шепотом ответила Далла этому духу. – Я хочу знать, чисты ли его помыслы, не затаил ли он зла… и отдаст ли он мне то золотое обручье, что носит на руке!
– Ты говоришь слишком много! – Кар приоткрыл глаза, сердито глянул на нее, и голос его стал прежним. – Так много нельзя, сколько раз я тебе говорил! Нужно спрашивать только одно! Или о человеке, или о золоте! Ну, о чем?
– О человеке! – поколебавшись, все же решилась Далла. Намерения Гельда важнее: если он и правда так в нее влюблен, то и обручье от нее не уйдет.
Кар кивнул и опять закрыл глаза. Далла наблюдала, как он медленно водит раскрытой ладонью над рассыпанными рунами, а перед ее мысленным взором мелькал золотой блеск обручья: как ни старалась она сосредоточиться на образе Гельда, обручье, раз придя ей на память, уже не хотело уходить.
– Выбирай три! – шепотом подсказала она. – Трех как раз хватит!
Колдун сердито дернул бровями: сам знаю! Далла умолкла и сидела тихо, нетерпеливо постукивая кулаком о кулак. Что он так долго возится? Настоящий колдун давно бы услышал, какая руна подает голос! Да любой услышал бы! Даже слабоумный Бури!
Собственно говоря, не нужно быть колдуном, чтобы гадать по рунам. Далла знала толкования рун, но вынимать их побаивалась: близость к высшим силам неприятно щекотала сердце. Хватит с нее огнива. Чем ворчать попусту, лучше бы Кар выяснил, почему огниво разжигает багровое пламя вместо простого, человеческого. В первое время было иначе: тогда огниво высекало обыкновенные искры. Далла вовсе не хотела превращать небесный огонь в подземный, это вышло само собой. И если бы троллиное пламя не выплавляло железо с таким ценными особыми свойствами, она, пожалуй, и вовсе отказалась бы от него. Или это не случайно? Или старый мошенник Кар знает, в чем тут дело, и молчит? Уж не подбирается ли к огниву он сам? Наверняка подбирается! Далла уже не в первый раз думала об этом и даже в эти напряженные мгновения смотрела в сосредоточенное лицо колдуна с подозрением, будто надеялась сейчас, когда он отвлекся, подглядеть его тайные замыслы.
В соседнем доме Гельд внезапно вздрогнул и проснулся. Все было тихо, посапывали спящие барландцы, потрескивало пламя в очаге. Слабый свет кое-как озарял неширокое пространство в середине дома. Никого и ничего. Но что-то помешало Гельду спать. На груди, там, где Рам начертил руну «торн», ощущалась какая-то слабая щекотка, точно по коже водили птичьим перышком. Гельд накрыл руну ладонью, щекотка прекратилась. Но осталось ощущение беспокойства, и он, не пытаясь опять заснуть, лежал с закрытыми глазами и чутко прислушивался.
Рука колдуна замерла над разложенными рунами, потом опустилась. Далла вытянула шею. Кар взял одну из ясеневых палочек, отложил в сторону. Женщине смертельно хотелось узнать, что получилось, но она понимала: придется терпеть, пока он не вынет еще две.
Кар снова принялся водить ладонью над белым платком. Далла покусывала пальцы.
Гельд поднял голову и огляделся, будто искал что-то невидимое. Руну «торн» на его коже стало покалывать тонкими иголочками, так что захотелось стереть ее, но Гельд сдержался. Рам оказался прав, его защита понадобилась. Теперь Гельд не сомневался, что к нему подбирается чья-то ворожба. Он сел на лежанке, не снимая руки с начертанной угольком руны. Нетрудно догадаться, кто щупает его потаеный щит острием невидимого копья. Кар Колдун!
А Кар поднял с белого платка вторую руну и тоже отложил в сторону. Эту ясеневую палочку Далла проводила еще более жадным взглядом: вторая вынутая руна в трехрунном раскладе определяет путь, которым нужно идти к цели. Путь определился, и Далле очень хотелось поскорее узнать его. Быстрее бы этот старый тюлень выбирал третью!
В третий раз ладонь Кара особенно долго, как показалась Далле, ползала над рассыпанными палочками. Гельду в его спящем доме тоже показалось, что чересчур долго. Руна «торн» загорелась огнем: было не больно, но тревожно так, что он едва усидел на месте. Он всей кожей ощущал это невидимое копье, которое щупает его душу, ищет слабое место, чтобы воткнуться туда со всей силой; ему мерещился проникающий холод железа, самого что ни есть злого железа на свете. На лбу выступал холодный пот, сердце отчаянно билось, а руна «торн» напрягала усилия, чтобы оттолкнуть прочь проклятое чужое копье.
Нет, так нельзя! Сейчас прорвет! Гельд выскользнул с лежанки, поднял с очага неостывший уголек и рядом с «торном» одним взмахом начертил еще одну руну – «ис», ту самую, которой Эренгерда пыталась защититься от любви. «Ис» остановит любое зло, что тянется к человеку, укроет крепким ледяным щитом… Гельд слишком хорошо представлял себе силу руны: ему вдруг стало так холодно, что по коже густой волной хлынули мурашки. Но чужое копье исчезло, и Гельду сразу стало легко.
Кар поднял с платка третью руну и положил ее в ряд с двумя первыми. Далла встала с помоста и подошла к нему, опустилась на колени напротив колдуна.
– Давай переворачивай! – торопила она. – Я сама буду толковать!
– Не мешай! – огрызнулся Кар. Огниво Даллы, конечно, помогало ему в ворожбе, но сама она все время сбивала. – Смотри и молчи!
Переворачивая каждую палочку справа налево, он обернул их рунами вверх. Лишь глянув на первую, Далла испустила короткий восторженный вскрик. Как было не обрадоваться руне «тюр», похожей на стрелу острием кверху!
– Мужчина! – завопила Далла шепотом, не в силах сдержать ликование. – Что я тебе говорила! Руны указали на мужчину! И она прямая! Она лежала прямо! Значит, он любит меня! Что я тебе говорила!
– Подожди, – с неудовольствием остановил ее Кар. – «Тюр» не всегда указывает на мужчину…
– Всегда, всегда, всегда!
– Она еще говорит о богатстве и власти.
– Одно другому не мешает! Они часто идут все вместе!
– Посмотрим…
Кар перевернул вторую руну, и Далла застыла в молчании. На нее смотрела «кена», одна из рун любовного огня.
– Что я тебе говорила! – в восторженном беспамятстве повторила Далла. Давно ей не случалось так бурно радоваться: сразу и добрые предсказания, и случай посрамить ворчливого спорщика-колдуна, вообразившего, будто владеет мудростью Одина и вёльвы, вместе взятых! – Это любовь! Он меня любит! И он… Он готовит мне подарок! Подарок! Посмей только спорить, старый змей! – пригрозила Далла, гневно глянув на колдуна, точно он собирался что-то у нее отнять. – Мне еще мать говорила: если выпадает прямая «кена», это значит, что мужчина готовит женщине подарок. Или что-то драгоценное, или хотя бы самого себя. А это значит, обручье! Я думала и о нем тоже. Он подарит мне обручье!
– Если бы руна была перевернута, это означало бы, что ты потеряешь что-то дорогое! – ворчливо предостерег Кар. – А если бы «тюр» была перевернута, то твой мужчина имел бы самые низкие замыслы!
– Если бы, если бы! Они прямые! Прямые, а ты можешь от злости хоть согнуться в бараний рог! Ну, что ты застыл? Переворачивай!
Не дождавшись колдуна, Далла нетерпеливо протянула руку и перевернула третью палочку. На нее глянул острый топорик «ван», руны доброй надежды. Далла помолчала: благоприятная завершающая руна полностью отвечала ее ожиданиям.
– Вот видишь! – внушительно сказала она чуть погодя насупленному колдуну. – Я одолею все преграды, и все будет так, как я хочу!
– Все будет так, как хочет он! – Кар ткнул рукой в стену, за которой располагался двор. – Мы же гадали о нем. Это для него все кончится счастливо. А не для тебя!
– Для меня! Для меня! А если тебе это не нравится, то… можешь помолчать.
– Ну, да! А ты заведешь себе нового управителя! Молодого, болтливого, как сорока, умеющего отлично считать мерки ржи! Только берегись, как бы тебе не остаться одураченной.
– Ты споришь с рунами? – Далла изумленно вытаращила глаза. Это уже слишком! – Как ты смеешь! Сами норны показали нам судьбу, а ты еще недоволен! Ты хотел бы, чтобы мне выпала Гибель Богов прямо завтра! Ты был бы рад любым моим несчастьям! Тебя надо звать не Кар Колдун, а Кар Завистливый! Слушать тебя больше не хочу! Сиди и раскидывай свои руны хоть до зари, выискивай коварство Регина*! А лучше поищи в себе самом! А мне все ясно!
Далла вскочила и выбежала из каморки. Кар проводил ее угрюмым взглядом. Не зря руны отзывались ему так неохотно. Между ним и высшими силами стояла какая-то твердая преграда. Может быть, она повлияла на исход гадания. Все бы очень походило на правду, если бы эти же самые руны оказались перевернуты. Обман – потеря – разочарование, вот что они должны были сказать! Но разве она поверит? Когда дело пахнет любовью, все женщины слепы, как кроты, и глупы, как треска!
Прибежав в свою половину дома, Далла села, потом опять поднялась и бесшумно сделала несколько шагов вдоль спального помоста. Она постояла возле лежанки, где спал под боком у няньки Фрегны маленький Бергвид, потом посмотрела в огонь. Она была так возбуждена гаданием и его благоприятным исходом, что не смогла бы заснуть. Да, он ее любит. И руны обещают ей подарок от него. Конечно, это обручье, что же еще! Правда, от того красного шелка с золотистыми мелкими цветочками она тоже не откажется. И даже сам Гельд сейчас вызывал в ее душе более теплое чувство, чем обычно. Нельзя не ценить умного человека, который сумел оценить ее! Конечно, рядом с сестрой и матерью конунгов он – никто, но что ей за дело? Кто здесь узнает, в этой глуши, с кем и как она проводит время? А такой умный и деятельный помощник пригодится всегда, что бы ей ни случилось затеять. Все дело в том, достаточно ли крепка его любовь. Не остынет ли она, если он слишком много получит?
Далла не собиралась спешить. Выполнить свои собственные обещания она успеет всегда. Главное – добиться исполнения обещаний, полученных ею самой.
Сжимая в руке огниво, она проскользнула через большой темный дом и выбралась наружу. Во дворе царила тьма: новорожденная луна в пеленках облаков совсем не давала света. Но Далла достаточно хорошо знала свой двор и через несколько мгновений уже взялась за новую деревянную ручку, приколоченную барландцами к двери их жилища. Если только они не закладывают на ночь засов… Не закладывают.
В ночной тишине легкий скрип смазанной двери показался пугающе громким, и Далла, проскользнув внутрь и прикрыв ее за собой, несколько мгновений постояла возле порога, выжидая, не проснулся ли кто. Как темный альв, как тролль, она прижималась к холодному дереву двери и ждала, сдерживая взволнованное дыхание. Тишина.
Лежа на своем месте, Гельд куда сильнее Даллы боялся, что от скрипа двери кто-то из его товарищей проснется. Он ждал ночного гостя, ждал так уверенно, как будто они точно условились. Но только он рассчитывал увидеть Кара. А сейчас, когда кто-то неслышно скользнул в дом, ему показалось, что это женщина. Гельд не мог посмотреть туда, чтобы не выдать себя, и его нещадно терзала смесь тревоги и любопытства. Кто пришел? И зачем? Пощупать его настоящим ножом, когда колдовской не помог?
Кто-то мягко двигался к нему, почти неслышно ступая на еловый лапник, устилавший пол. Чтобы не вызвать пожара, лапник каждый день стелили свежий, и он упруго прогибался под чьими-то осторожными ногами, не шурша. Гельд лежал на спине, вытянув одну руку и закинув вторую за голову. Если его попытаются зарезать, он успеет выбить нож. Может быть… Но даже при таком риске он не хотел выдать себя раньше времени. Непременно узнать, кто это и чего хочет…
Темная фигура остановилась возле него и замерла. Гельд вспомнил, как пару дней назад хозяйка милостиво пожаловала к ним в дом посмотреть, хорошо ли они устроились. Она еще спросила, где его место. Он указал, да еще подмигивал, как дурак, будто надеялся, что она зайдет как-нибудь ночью. Зашла, дождался! Но Гельд сильно сомневался, что она собирается вознаградить его пылкие надежды. Так чего же она хочет, Светлые Асы?
Далла протянула руку и отвела край одеяла от его груди. «Так», – подумал Гельд, хотя за все железо Медного Леса не смог бы сказать, что это «так» означает.
Возле его лежанки было почти темно, и Гельд решился чуть-чуть приподнять ресницы. В руке ночная гостья сжимала что-то маленькое и темное. На нож не похоже, слишком мелкое и на вид не острое. Гельд ощутил прикосновение холода… и в тот же миг такой жар, что едва не взвыл. Не будь он сейчас так собран и ко всему готов, он непременно закричал бы. Уже не следя за своим лицом, он отчаянно стиснул зубы, напрягся всем телом, а край раскаленного, как казалось, предмета прочертил по его груди недлинную черту, потом вторую, углом к первой. В тот миг, когда Гельд уже решился плюнуть на все и заорать, Далла отняла руку. И все сразу прекратилось. Боль от мнимого ожога испарилась, как только амулет оторвался от кожи.