Утром все поднялись еще до рассвета. Сумрак постепенно редел, фьялли напряженно вглядывались в очертания гор. После ночного гула и грохота все были готовы увидеть, что окружающие вершины, самое меньшее, поменялись местами, что половина гор оказалась сдвинута с мест, а половина провалилась сквозь землю и заменена чем-то совсем другим… Что скалы сдвинулись, как тогда, в Битве Конунгов, и закрыли все выходы с этой каменистой площадки… Но ничего подобного не произошло. Вокруг ничего не изменилось, и даже две вершины возле Совьего перевала виднелись на том самом месте, где их застал вечер.
Гельд Подкидыш, вынырнув из кустов можжевельника на склоне, спрыгнул с валуна прямо перед Асвальдом, как настоящий горный тролль. На его бледном после ночи лице была несколько вымученная, но широкая улыбка.
– Девочка не обманула! – бодро доложил он. – Там за выступом лежит здоровенный черный камень. Кусты придавило – раньше его там не было. Изломы веток совсем свежие. – Гельд взмахнул тоненьким ореховым прутиком. – Она ведь обещала набросать камней, чтобы указать нам дорогу.
– Так это она бросала камни? – проговорил Эйгуд сын Ульва, вспоминая ночной грохот.
– Мы же тебе еще ночью объясняли! – заметил Слагви. – А ты все: камнепад, камнепад!
– Ну что, ярл, идем?
Асвальд задумчиво сделал несколько шагов, глядя под ноги. Он не знал, на что решиться. Идти по указке квиттинской ведьмы… Ей нельзя доверять… Да возьмут ее тролли, дракону Фафниру можно скорее довериться, чем ей! Но другого выхода Асвальд не видел. Упрямиться было бы не менее глупо. Однако Хродмар ярл скорее удавился бы, чем послушал ее.
– Она ведь сказала: ей не нравится Гутхорм Длинный, – негромко напомнил Гельд. Асвальд уже привык к его обыкновению ненароком угадывать мысли и отвечать на невысказанное. – И нам тоже не нравится Гутхорм Длинный. Если она хочет помочь нам с ним разделаться – зачем ей мешать? А когда мы останемся с ней лицом к лицу, никто не помешает нам сделать то, что мы считаем нужным.
Асвальд помолчал, глядя в землю, потом поднял голову и окинул взглядом крутой склон, поросший можжевельником.
– А лошади там пройдут, ты не смотрел? – спросил он у Гельда.
До самого полудня фьялли шли по склону горы, окружным путем направляясь к перевалу. От первого черного валуна был виден второй такой же, лежащий через тысячу шагов в лощинке, а оттуда, забравшись на валун, Гельд углядел и третий. Непоседливый барландец сам взял на себя обязанности проводника: раз уж квиттинская ведьма удостоила его личной беседы, он чувствовал себя в ответе за весь этот путь. Все валуны появились тут совсем недавно: об этом говорили поломанные и придавленные ими деревья и кусты. Мимоходом осматривая изломы, фьялли качали головами и обменивались многозначительными взглядами.
– Великан тут поработал! – твердил то один, то другой. – Тот самый, Свальнир. Я-то его видел, ну, в Битве Конунгов еще. Для него такие валуны – что для меня орехи.
Возле одного из валунов Гельд тронул Асвальда за плечо и, когда тот обернулся, молча показал ему на землю. На влажном пятачке мелкой пестрой гальки ясно виднелся отпечаток маленькой женской ноги. И Асвальд стиснул зубы, словно в ожидании серьезной опасности: она была где-то рядом. Все время тянуло оглянуться. От напряженного ожидания в нем вдруг проявились какие-то немыслимые ранее способности: слух обострился, взгляд быстрее молнии замечал всякое движение вокруг, и даже затылком Асвальд угадывал шевеление кустов позади. От всего этого мурашки бегали по коже, и всем существом он ощущал, до чего же это странное место – Медный Лес. Сами камни здесь были живыми, если это можно назвать жизнью. У Медного Леса имелась душа, она глядела тысячей невидимых глаз с каждого камня, слушала тысячей невидимых ушей с каждого древесного ствола. И они, повинуясь чужой воле, стали частью Медного Леса. Они вдыхали его душу вместе с воздухом, его тропинки направляли их ноги. Они почти слились с ним. Это тревожило, и Асвальд ни о чем так не мечтал, как о том, чтобы скорее покончить со всем и уйти из этого проклятого места!
После полудня фьялли оказались над самым перевалом. На склоне горы нашлась достаточно просторная площадка, чтобы расположиться на отдых. Отсюда открывался обзор в обе стороны, и Асвальда поразила странная игра света и теней на земле: на востоке, в Медном Лесу, было пасмурно, разноцветные пятна кремневых выступов и хвойной зелени на склонах одевались серой дымкой, а на западе, в пологой долине, ведущей к побережью, солнечные лучи ярко блестели на желтизне опавших листьев. Взгляд Асвальда задержался на западной долине: он так устал от Медного Леса, что даже дышать его воздухом становилось тяжело. А ведь нигде больше запах палой листвы и влажной хвои не казался таким душистым и свежим. Он бодрил, но эта бодрость переходила в лихорадочное возбуждение, от которого люди быстро уставали. Асвальд повернулся лицом на запад в нелепой надежде уловить хоть каплю привычного морского ветра и изнутри отдохнуть от власти Медного Леса. Ты входишь в него, а он входит в тебя, и с этим ничего нельзя поделать…
– Ты не туда смотришь! – негромко сказал ему Гейрбранд Галка. – Посмотри лучше на восток. По-моему, наши друзья пришли.
Еще при первых звуках его голоса Асвальд стряхнул задумчивость и обернулся: в долине на востоке к небу поднимался небольшой дымок.
– Не усадьба?
– Может, и усадьба. А может, Гутхорм Длинный.
– Один дым?
– Там два. А у него сорок человек. Хватит.
– Не пора ли нам сойти вниз?
Скрываясь в ельнике, фьялли начали спускаться к перевалу. Дым в небе исчез. Меж зарослей, покрывавших дно долины, заблестели наконечники копий. Это был Гутхорм Длинный со своей дружиной, теперь в этом не осталось никаких сомнений. Два отряда быстро сближались. Долгожданный перевал, который самозванный ярл искал третий день, уже виднелся впереди, и он, не ведая того, вел свою дружину навстречу врагу.
Негромко отдавая распоряжения, Асвальд чувствовал такую радость, что губы его кривились в тонкой усмешке, со стороны похожей на презрительную. Наконец-то перед ним оказался настоящий враг, простой и понятный, о котором они знают гораздо больше, чем он о них. И численное превосходство фьяллей казалось отчасти обидным: в такой победе будет немного чести. Но если Гутхорм и правда успел собрать железо во всех окрестных усадьбах, то добыча покроет недостаток славы.
Опасаясь, как бы противник не вздумал бежать от боя, Асвальд разделил дружину на три части и две из них послал в обход долины. До самой ее середины можно было пройти, не показываясь из-за елей. Оставшихся он поставил прямым строем, перегородив выход. Их разноцветные щиты скоро оказались замечены; в строю квиттов началось оживление. Одни из них придерживали коней, другие кидались вперед, вглядывались, потом поворачивали назад. Послышались крики, Асвальд увидел, как высокий темноволосый человек с вьющейся бородой взмахами копья указывает на что-то своим людям.
Квитты остановились и спешились, и Асвальд поздравил себя с первой удачей. Воины Морского Пути бьются только в пешем строю и никогда не сражаются конными; из-за этого некоторые невежды среди говорлинов и прочих уверяют, будто северяне вообще не умеют ездить верхом. Если Гутхорм велел сойти с седел, значит, бежать от боя он не намерен.
Сам Гутхорм тоже сошел с седла и решительно направился вперед, держа перед собой огромный синий щит с красной полосой по краю, возле железной оковки. На ходу он величественно опирался на копье, а лицо его было плохо видно под говорлинским шлемом со стрелкой, закрывающей нос. Бедные квитты, однако, имеют деньги на такие дорогие привозные вещи… Асвальд с издевательским восхищением прищелкнул языком: грозный Тор вышел на бой с великаном! Неудивительно, что доблестный Гутхорм хочет знать имя того, кто увеличит сегодня число его побед. Асвальд вынул из ножен свой знаменитый квиттинский меч и вышел вперед.
– Я – Гутхорм сын Адильса, ярл Гримкеля Черной Бороды, конунга квиттов! – провозгласил Гутхорм, приблизившись шагов на десять. – Кто вы и что вам здесь нужно?
– Я – Асвальд сын Кольбейна, ярл Торбранда Погубителя Обетов, конунга фьяллей! – умиротворяюще отозвался Асвальд. В Аскефьорде все знали, что этот миролюбивый, почти ласковый голос колючего Асвальда ярла означает, что примирение невозможно. – Кто-то из вас солгал, или ты, или твой конунг. Он обязан данью Торбранду конунгу, но уверял, что Медный Лес не платит ему. Что же тогда ты здесь делаешь, Гутхорм сын Адильса?
– Ни одному фьяллю я не должен объяснять свои поступки! – ответил Гутхорм, издалека меряя Асвальда взглядом как бы сверху вниз. – А вот что ты делаешь здесь, Асвальд сын Кольбейна? Не заблудился ли ты?
– То же самое, что и ты. Собираю дань. А поскольку она принадлежит по праву Торбранду конунгу, то я готов поблагодарить тебя за то, что ты отлично поработал. Передай мне все собранное и можешь отправляться куда захочешь вместе со своими людьми.
Гутхорм ярл до конца выслушал это наглое заявление, поскольку каждый из противников перед боем вправе высказаться.
– Вам нужно наше железо – вы получите по клинку в живот! – ответил он, невольно повторяя слова проклятой Хёрдис Колдуньи. – Вот только рассказать о походе Торбранду Троллю вам не придется.
С этими словами он вскинул копье и мощно послал его вперед. Он не целился ни в кого определенно, однако с этим броском вся дружина противника объявлялась жертвой Одину.
Два фьялльских щита разом взмыли и сбили копье на землю; несколько рук схватили его, чтобы послать назад.
– Тюр* и Глейпнир*! – крикнул Гутхорм, хватая меч из петли на запястье, и, не оглядываясь, бросился на Асвальда.
Квитты, подхватив свой боевой клич, устремились на врагов. Но едва они сделали несколько шагов, как ближайшие заросли справа и слева закричали десятками голосов:
– Тор и Мйольнир!
Услышав фьялльский клич так близко, квитты на миг замерли, завертели головами, не зная, в какую сторону кинуться, но долго раздумывать им не пришлось: в считаные мгновения меж стволами появились десятки бегущих фигур, запестрели разноцветные щиты. Надвинувшись с трех сторон, фьялли зажали квиттов в кольцо так плотно, что из сбитой в толпу дружины Гутхорма мог биться только один внешний ряд, а остальные ждали очереди – когда придется занять место павшего. Схватка в долине вышла бурной, но короткой. Большая часть квиттов была перебита, несколько человек из задних рядов ушло в заросли еще до того, как кольцо замкнулось.
Раненых обезоружили и предоставили им под остриями копий перевязывать друг друга. Фьялли тем временем окружили волокуши и радостно срывали мешки, которыми были укрыты железные крицы.
– Вот это добыча! Ярл! Асвальд ярл! Иди посмотри! Эти квитты и правда неплохо поработали!
Асвальд подошел, держа в руке меч острием вниз. По клинку ползли и срывались на землю тяжелые грязные капли. Асвальд невольно морщился: он ненавидел знакомые лица у трупов, даже если это труп врага, но никому никогда не признавался в этом. Сольвейг говорила: каждый, кого ты знал, уносит с собой часть тебя. Сейчас же у него перед взором стояло совсем неприятное зрелище. Этот Гутхорм Длинный сам виноват: не надо было открывать живот. Увидев то, что сделало заученное движение собственного клинка, Асвальд скривился и сразу, как только Гутхорм выронил полуразбитый щит, поспешно полоснул его по горлу, чтобы не дать закричать.
Вид добычи его приободрил. В волокушах лежало не меньше пяти десятков криц отличного железа. Мимоходом Асвальд заметил такие же небольшие, старательно обработанные, как те, что нашлись в печке у Сигурда Малолетнего. Двенадцать штук – мальчишка не обманул.
С этим уже можно возвращаться. Хродмару ярлу придется прикусить язык. И возможно, даже слезть с почетного места. Нет, одернул себя Асвальд, об этом еще рано мечтать. Любимец конунга на то и любимец конунга, чтобы быть всегда правым и даже пользоваться тем, на что ему никаких прав не положено. Но, может быть, хотя бы на первый вечер, на тот пир, на котором он будет рассказывать…
– Ты смотри! Сёльви! Глянь, ты разбираешься! Хорошее железо?
– Да я и без них вижу, что хорошее! Помнишь, в прошлом году…
– Тише, не дави, тролль косорукий! Придержи конец!
– Ладно, ладно, сейчас замотаю!
– А ему как дам – голова пополам, уши в разные стороны! Ха-ха! Ты видел? Бьярни, ты же видел?
– Теперь Аринкар проиграл мне свое золоченое седло! Помнишь, Тормод? Он бился об заклад, что ничего мы здесь не добудем! Надо мне было в придачу и узду просить!
– Слагви, а если на глаз прикинуть – сколько мечей из всего этого выйдет?
– Посчитали? – спросил чей-то ехидный голос слева, со стороны склона, покрытого ельником.
Гул голосов над долиной разом смолк. Радостные крики считавших добычу, тихая и вдохновенная брань раненых под перевязкой прекратились, точно срезанные серпом. Хирдманы один за другим оборачивались, пятились от склона.
Под большой елью на самой опушке стояла женщина и смотрела на них сверху вниз. С первого взгляда становилось ясно, что с ней что-то не так. Она была высока ростом, но горбилась, опиралась на кривую облезлую палку. Лицо ее, обращенное прямо к фьяллям, рассмотреть не удавалось: оно как-то странно дрожало и черты его ускользали от взгляда.
Сзади торопливо подошел Гельд. Он вообще не участвовал в битве и перевязывал сейчас кого-то из квиттов, но это голос поднял его с земли так властно, точно рука великана потянула за ворот накидки. Он тоже ее увидел и сразу узнал: она была почти вчерашняя. Это же лицо со вздернутым носом, похожее на Борглинду. И в то же время сходства между ними наблюдалось не больше, чем между живым и мертвым. Даже принадлежа одному и тому же человеку, они совсем разные.
– Посчитали? – с издевкой повторила Хёрдис Колдунья. – Или ты до стольких считать не умеешь, знатный ярл? Попроси вон его, он торговец. – Своей кривой палкой ведьма показала на Гельда, приподняв ее нижний конец над землей, как делают старухи. Гельд невольно пригнулся, будто она хотела его ударить. – Можешь даже потрогать мое железо, – продолжала ведьма. – Погляди на него хорошенько, знатный ярл. Ты больше никогда его не увидишь. Отнять железо у Гутхорма ты мог, но у меня его не отнимет никто. Никто не возьмет то, что я не позволила ему взять!
Последние слова ведьма выкрикнула с визгом, стукнула палкой в землю, распрямилась и сразу стала выше ростом. Ее сотрясала непонятная лихорадка, которую разжигали ее собственные слова, и даже лицо дрожало, черты его менялись. Сходство с Борглиндой исчезло, теперь Гельд видел совсем другое лицо: с прямыми чертами, ровным маленьким носиком; вокруг лица в темных волосах ведьмы заблестели вьющиеся золотистые прядки. В толпе фьяллей раздалось несколько сдавленных криков.
Асвальд безотчетно поднял левую руку и дрожащими пальцами провел по взмокшему лбу. На него смотрело лицо Сольвейг, но жестокое, злое, бездушное и мертвое. Хуже чем мертвое. И это сходство с дорогим для него лицом, подсмотренным в его же собственной памяти, казалось еще более постыдным и омерзительным, чем если бы ведьма показалась в своем настоящем отвратительном облике.
Не в силах этого терпеть, Асвальд сделал несколько шагов к ведьме, подняв перед собой меч. Она не сдвинулась с места, а смотрела ему в лицо с наглой издевательской усмешкой. Не чувствуя своего тела, Асвальд шаг за шагом приближался к ней. Его вела сила той ненависти, которую так долго копили все фьялли, а он сам, Асвальд сын Кольбейна, сейчас был лишь меч в руке всего племени. Он почти не сознавал себя и не мог бы остановиться, даже если бы захотел. Каждое мгновение он ждал, что ведьма исчезнет или превратится во что-то другое, но она застыла, зачарованная блеском острой стали и двумя рунами Тюра у основания клинка.
Острие меча приблизилось к ее груди, потом коснулось ее. Ведьма так же не двигалась и усмехалась. Ее лицо больше не дрожало. Меч разорвал морок, на Асвальда смотрело чужое лицо, серое, с твердыми, точно каменными, чертами, и только правая сторона рта чуть приподнималась в усмешке. Острие клинка уперлось ей в грудь, и Асвальд ощутил твердое сопротивление, как если бы пытался проткнуть камень. Привычка беречь оружие сама собой потянула руку назад: этого не пробьешь. А Хёрдис Колдунья смотрела на него своими настоящими глазами, и правый уголок рта дергался в усмешке, тоже настоящей. Может быть, это было единственным, что осталось от прежней Хёрдис дочери Фрейвида.
– У Медного Леса нет конунга, кроме меня, – тихим, сдавленным, шелестящим, как сухие листья по камням, голосом сказала она. И всех слышавших ее пробрала глубокая, проникающая в самое сердце дрожь, потому что это был ее настоящий голос. – И никто не будет собирать здесь дани, кроме меня. А если твоему конунгу что-то от меня нужно, пусть приходит сам. Пусть не прячется за широкие спины своих ярлов. Они ничего здесь не получат. Ты видел богатства, которыми я владею. И они останутся у меня, пока я так хочу. Смотри!
Хёрдис взмахнула своей кривой палкой. Асвальд не мог оторвать глаз от нее: внутреннее чувство не позволяло ему повернуться к ней затылком. Но все остальные видели: крицы, железные караваи, лежащие в волокушах, вдруг зашевелились. Что-то живое сорвалось с поверхности одной из них и скользнуло вниз; рядом раздался невольный человеческий крик. Ржаво-рыжие, как болотная руда, змеи выползали из криц, стремительно извиваясь, текли прочь от волокуш и пропадали среди камней и корней. Их было множество, каждая крица истекала железными змеями и таяла на глазах. Люди не успели опомниться, а волокуши уже опустели. Последний ржавый хвостик мелькнул под камнем и исчез.
– Я дам тебе кое-что, чтобы ты мог вернуться к конунгу не с пустыми руками, – прошелестел голос Хёрдис. – Такого чуда ему ни один кузнец не выкует.
Кривая палка взметнулась еще раз. Отрубленная голова одного из квиттов, смотревшая в небо полуоткрытыми глазами, вдруг стала чернеть на глазах. Но она не разлагалась, кожные покровы не спадали, а, наоборот, твердели и застывали. Через несколько мгновений под ногами у Торгуда Торопыги лежала железная голова человека. Хоть на штевень… И не верилось, что сегодня утром она была живой, что ее сотворили не клещи и молот кузнеца, а облезлая палка в руках ведьмы.
– Уходите, – прошелестел голос. – Уходите через Совий перевал. Я обещала вас выпустить. А я никогда не отступаю от своих слов.
Самой Хёрдис уже не было. Старая ель покачивала тяжелыми лапами, и голос исходил от ее ствола. Ведьма ушла в дерево, как железные змеи ушли в землю. Асвальд с трудом сошел с места, все еще держа меч в опущенной руке и точно забыв, что с ним делать.
Фьялли ушли быстро, забрав только лошадей и то, что успели собрать на трупах до появления ведьмы. Раненых квиттов Асвальд ярл тоже велел взять с собой, чтобы было кого показать Гримкелю Черной Бороде. Железную голову несли вдвоем Сёльви и Слагви: никто другой не решился бы к ней прикоснуться. На востоке в небесной голубизне ясно вырисовывался Совий перевал, а на западе небо было залито ровным слоем расплавленного золота.
Хёрдис дочь Фрейвида стояла на том же месте под старой елью, крепко прижавшись спиной к стволу и обеими руками стиснув кривую облезлую палку. Ее глаза были закрыты, лицо застыло. Сейчас никто не поверил бы, что она может сдвигать горы и разбрасывать по склонам валуны размером с дом. Не верилось, что это застывшее существо найдет в себе силы хотя бы сойти с места, шевельнуть пальцем, повернуть голову.
Когда-то она, дочь рабыни, мечтала быть сильной и гордой, мечтала повелевать и внушать страх. Сбылось больше, чем она хотела: ей покорился даже великан. Сам владыка Медного Леса, великан Свальнир, делал все, что она прикажет: двигал камни, рушил скалы, менял течение ручьев, ловил живых медведей и волков. Он дал ей такую силу, какой не владел еще ни один из чародеев Морского Пути. Но взамен он сожрал ее человеческое тепло, ее живую душу. За те полтора года, что Хёрдис прожила во власти великана, с каждым днем ее кровь холодела, а тело наливалось каменной твердостью. Острые камни больше не царапали ее кожу и не причиняли боли. Обнаружив это впервые, она с рыданиями пыталась воткнуть нож в собственную ладонь – и не могла. Эта неуязвимость ужасала ее больше, чем самые тяжелые раны. А потом и ужас закаменел. Не ушел, а проник вглубь и остался навсегда.
С каждым днем каменный холод подбирался к ее сердцу, и каждый его удар казался Хёрдис новым шагом, который она делает прочь от людей, к стылому племени каменных великанов. Она уже не могла, как в первые времена, наслаждаться своей властью над людьми и Медным Лесом. Всем существом ее владел ужас смерти – не мгновенной, а медленной, растянутой на года и осознаваемой при каждом вздохе. Хёрдис никогда не любила людей, но ей нестерпимо жутко было ощущать свою оторванность от них. Иной раз Свальнир приносил ее к усадьбам, и там она требовала дани: одежды, выделанных мехов, украшений, хорошей еды. Ей все приносили, дрожа от страха при виде великана. Хёрдис презирала этих бледных женщин с вытаращенными глазами, а в душе горько и мучительно завидовала им: их дыхание легко и ровно, а из наколотого иголкой пальца капает кровь. Они жили, а она умирала, медленно и неотвратимо, и становилась тем мертвее, чем сильней и неуязвимей казалась.
Она более мертва, чем люди, и более жива, чем камни. Она зависла между двумя мирами и не могла остановить губительного движения. Она ненавидела великана и ненавидела людей, она хотела… сама не зная чего. Приступы лихорадочной деятельности все чаще сменялись заминками, когда она просто стояла, как сейчас, закрыв глаза и ощущая неясную, но жуткую по сути боль утекающей жизни. Еще немного – и она вовсе забудет, что значит хотеть чего бы то ни было…
Если… Если никто не поможет ей. Если никто не вернет ей то тепло, которое у нее самой отнял великан. Но как Свальниру требовалась не какая-нибудь женщина, а она, Хёрдис из усадьбы Кремнистый Склон, так и ей нужен был не кто-нибудь. Ей необходим человек, обладающей особой жизненной силой. Конунг, любимец богов, владеющий особой удачей. Стюрмира конунга она сама же убила, завалила каменной лавиной, а Гримкель в счет не шел – он был поддельным конунгом, и удача у него тоже поддельная. А Торбранд – другое дело… Это – настоящий конунг, любимец богов, воплощенная сила и удача воинственного племени фьяллей. Еще тогда, давно, целую вечность назад, когда она была еще не женой великана, а просто Хёрдис из усадьбы Прибрежный Дом… Когда ее единственным оружием был неукротимый нрав, дикая жажда вырваться из своей серой и приниженной жизни, да еще огниво, силой которого она не умела толком управлять… Тогда она сталкивалась с этим человеком и убедилась, что его сила – настоящая.
Хёрдис почти не помнила сейчас, что ее связывает с Торбрандом взаимная вражда – жажда мести отмирала в ней, как и все человеческие понятия. Она даже не знала толком, чего от него хочет. Ее существо жаждало, чтобы он был здесь, как холодной ночью жаждут огня, и она звала и манила его к себе всеми средствами, доступными ведьме Медного Леса.
Обессиленная, Хёрдис стояла под елью и с закрытыми глазами не взглядом, а иным нечеловеческим чувством провожала уходящих людей. Она ощущала смутное тепло. Ее неясные надежды были как-то связаны с уходящими, и Хёрдис готовилась ждать. О, не так, как раньше, когда любое, даже невыполнимое желание рождало в ней всплеск упрямой силы. Теперь она умела ждать спокойно. Спокойно и долго, как камни, которым некуда спешить.
Ночевали в этот раз уже возле кораблей. Хьёрлейв Изморозь привел их еще два дня назад и так ловко спрятал на мысу, закрыв высокие штевни связками еловых лап, что с моря их совсем не было видно. Несколько разномастых кораблей, что с тех пор проходили мимо, не подали и виду, будто что-то заметили.
– Теперь главное – действовать быстро! – говорил Хьёрлейв, когда Асвальд и прочие вожаки дружин сидели у костра в ложбинке, где он разбил свой стан. – Тут на соседнем мысу ночевала снека с Острого мыса, я подослал Грани Заплатку – они сказали, что Гримкеля конунга нет дома. Похоже, все так, как он говорил. – Хьёрлейв показал глазами на Гельда.
Рано утром семь фьялльских кораблей пустились в путь на юг. Гельд хотел было присоединиться к сыновьям Стуре-Одда на их «Рогатой Свинье», но Асвальд кивнул ему на своего «Щетинистого», и Гельд подчинился. Если доблестный ярл считает это нужным, к чему спорить?
Оказалось, что Асвальд ярл проявил гостеприимство не просто так. В первый же день пути он подошел к Гельду, сидевшему на мешках возле мачты, и положил ему на колени два серебряных обручья, на которые были нанизаны несколько перстней. Среди них желтел даже один золотой.
– Это что? – Гельд поднял глаза.
– Это твоя доля добычи. Я обещал, что ты участвуешь наравне с нами. Это, кстати, из-за пазухи Гутхорма Длинного. Похоже, он собирал дань не только железом.
Гельд повертел в руках «добычу». Два колечка были маленькие, явно женские.
– Бери, бери! – оглянувшись, бросил один из гребцов на ближайшем весле. – Сам-то ты добыл не много, если не считать припасенные страшные саги.
– Что-то я в битве тебя не видел! – добавил другой гребец. Фьялли хорошо относились к барландскому торговцу, но считали себя вправе слегка над ним посмеиваться.