Страница:
— Пусть будет твоя дочка, как ясная звездочка, красива, как солнце, румяна, как зорька, умна и мудра не по годам! — сквозь неизбежную и неодолимую дрему долетал до нее теплый, хрипловатый голос старухи, и звездная пыль мерцала на кудели в ее руках, из которой старшая из Вещих Вил уже вытянула кончик новой нитки.
— И пусть... — начала Мать, но вдруг поперхнулась и закашлялась. — Ох! Ох! Скажи ты, дочка... — Она кивнула Деве, стараясь прочистить горло.
— Пусть будет она красива, как солнце, умна, как три старые бабки, и пусть она умрет, когда обручится! — с насмешливым торжеством воскликнула Дева и взмахнула ножницами.
Взмахнула и засмеялась: она знала, что от нее не уйдет ни один из смертных, будь он зрелым мужем или новорожденным младенцем. Ее не звали. Для нее не зажгли свечи, но она имела власть войти незваной, как само будущее неизбежно приходит ко всякому, желает он его или нет!
— Пусть она будет красива, как ясная зорька, пусть будет умна не по годам, пусть любят ее все люди, — откашлявшись, заговорила после нее Мать, и звезда дрожала на конце веретена, которое она держала в руках, готовясь принять Старухину нить. — А когда она обручится, пусть уйдет из белого света, умрет, как умирает зерно, ложась в землю, чтобы возродиться колосом, — пусть полежит зиму под снегом, как трава, и пусть расцветет по весне, как цветы, пусть вырастет снова в белый свет, как росток из-под земли!
Негодующе и гневно вскрикнула Дева, поняв, что ее обманули, — но пророчество было произнесено, и изменить его уже нельзя.
Вопреки обычаю, княгиня не выдержала и рассказала мужу обо всем, что слышала при рождении обоих детей.
— Она преследует нас, Дева, она ненавидит наш род! — шептала княгиня, в ужасе прижимая к себе новорожденную дочку. — За что, почему? Чем мы ее разгневали?
Князь Столпомир утешал ее, приносил богатые жертвы богам, изобретал способы, как уберечь невинных детей от преследования жестокой Девы Будущего. Он знал, что было причиной всего и кто виноват. Но корни сегодняшних дел в прошлом, и этих корней не выкорчевать, не изменить однажды случившегося. Оставалось только ждать и надеяться, надеяться на силу Перуна, во власти которого утолить жажду жестокой Девы и заставить ее отказаться от намеченных жертв...
Зимобор долго смотрел вслед князю, скрывшемуся в темном провале пещеры, но потом Хродлейв дернул его за рукав.
— Давайте-ка я сам пока погадаю! — объявил он, вытаскивая из щегольской поясной сумочки кожаный мешочек с вышитыми колдовскими знаками. — Великий Один, Отец Колдовства, и мудрый Велес, дайте свет моим внутренним очам, чтобы я узрел истину о настоящем и будущем!
Вытащив из того же мешочка небольшой белый платок, Хродлейв расстелил его прямо на земле у ограды из валунов. Зимобор хотел поправить завернувшийся уголок, но отдернул руку, вспомнив, что Хродлейв никому не позволяет прикасаться к своим гадательным принадлежностям. Он боялся, что чужие руки разорвут эту связь, испортят это тонкое, таинственное, человеческим разумом необъяснимое, далеко не каждому дающееся взаимопонимание между ним и двадцатью четырьмя кружочками из дерева ясеня — рунами. В обращении с ними он придерживался какого-то собственного учения, мало похожего на принятые правила. В ведовстве самонадеянность к добру не ведет, но Хродлейв ошибался так редко, что у него, должно быть, имелся какой-то особый уговор с богами. Простой, немного даже легкомысленный, он был одарен удивительно точным внутренним чутьем, которого лишены и более умные люди, потому что ум здесь ни при чем.
— Князь там по-своему поговорит, а я здесь по-своему поговорю, — бормотал он, высыпая на платок деревянные бляшечки, переворачивая их черной руной вниз и любовно разравнивая ладонью. — Вот увидите, кто из нас окажется ближе к истине. Великий Один висел на дереве целых девять суток, но зато, когда он увидел истину, он не стал копаться и мямлить, а скорее протянул руки и схватил ее — и вот несчастный род человеческий может все узнать о себе, если захочет как следует. Надо скорее хватать все, до чего можешь дотянуться, потому что второй раз тебе никто ничего не даст...
— Ты лучше о князе думай, не болтай попусту, — пытался унять его Радоня, но Хродлейв замотал головой:
— И ничего подобного. Мои руны — как ученые кони, мне не надо ни о чем думать, они сами вынесут меня, куда мне нужно. Ну, если ты так хочешь, я спою заклинание. Учти, нарочно для тебя.
И он запел, задумчиво глядя на разложенные руны:
— Эту руну я вынимаю для князя Столпомира — стоит ли ему верить в свой сон, — начал Хродлейв и наугад взял с белого полотна один из ясеневых кружочков.
Он перевернул кружочек руной вверх, Зимобор и Радоня потянулись посмотреть, хотя рун оба не знали и без помощи знатока черный выжженный «стуре став», то есть «сильный знак», ничего им не сказал.
— Это руна «ансу», — охотно объяснил знаток. Вид у него был довольный. — Отличная руна! Ее имя — Послание. Это значит, что нашего славного князя в будущем ожидает дорогой подарок. А что ему теперь дороже собственной дочери? Руна «ансу» — знак появления кого-то пропавшего или известие от кого-то отсутствующего. То есть ему непременно следует обратить внимание на знак богов, который он получил, и сон его не обманывает. Я очень за него рад!
С этими словами Хродлейв положил руну опять на платок, с удовольствием потер ладони и разровнял деревянные кружочки, чтобы смешать «ансу» с остальными.
— Эту руну я вынимаю для княжны Звенимиры — вернется ли она домой, — провозгласил он вслед за этим и подмигнул девушке-подростку, которая, стоя с узелком в руках, загляделась на творящееся священнодействие. Девушка смутилась и поспешно бросилась в пещеру вслед за ушедшей матерью. — Ого! Руна «уруз»! — возрадовался прорицатель. — Руна по имени Сила! Любая девушка обрадуется этой руне, потому что она означает мужчину, входящего в ее жизнь! Что-то в ее жизни закончилось, а что-то новое начинается! Если мы думали о княжне Звенимире, то ответ яснее дня: скоро за ней придет мужчина, который уведет ее к совсем новой жизни! И это будет один из нас! Ой! — вдруг спохватившись, Хродлейв зажал себе рот. — Я этого не говорил! То есть это сболтнул мой неукротимый язык, а боги нам еще этого не сказали. Ну вот, теперь придется проверять. Эту руну я вынимаю для меня, — важным голосом продолжал он и взял руну с платка. — Найду ли я девушку.
Перевернув ясеневый кружок, он состроил обиженное лицо:
— «Маназ». Боги дали мне подзатыльник за болтливость. Ибо имя этой руны в нашем случае — Скромность. Сейчас время не моих подвигов, и не за чем лезть на глаза, иначе... Хм, лучше попробуем попытать еще чье-нибудь счастье. Эту руну я вынимаю для Радони — найдет ли он девушку.
Но и эта руна не порадовала прорицателя.
— Перевернутая «фенад». Ничего ты не получишь, мой отважный друг, не стоит и пытаться. Ну, Ледич, теперь ты моя последняя надежда. — Хродлейв бросил на Зимобора быстрый взгляд. — Эту руну я вынимаю для Ледича — найдет ли он княжну.
Перевернув руну, Хродлейв некоторое время молча созерцал ее. Два товарища подумали, что она трудна для истолкования, но на самом деле прорицатель был почти поражен совпадением смысла руны со всем тем, что он сам же перед этим наболтал.
— Руна «рейдо». Иные называют ее руной Совета, иные — руной Пути. Но она означает именно путь, в этом нет сомнения, — медленно, без прежнего оживления, протянул Хродлейв и снова посмотрел на Зимобора, все так же задумчиво. — Тебе предстоит путь, и самое главное, что в нем надо помнить, — это доверие к самому себе. Иди туда, куда позовет тебя сердце. Вот оно все и сходится. Только тролли знают, где надо искать княжну, чтобы она вернулась домой, и именно тебе предстоит путь, в котором дорогу укажет сердце.
— Так куда идти-то? — Радоня ничего не понял. — Где она есть-то, княжна?
— А ты хотел, чтобы руны тебе показали, как дед на улице, клюкой — туда, мол, побежал? — Хродлейв оскорбленно воззрился на приятеля. — Руны не показывают пальцем. Руны указывают путь! — Он назидательно поднял палец. — Можно даже сказать, высший путь! И в рассуждении высшего пути это очень даже ясное предсказание!
— Что, и сам не ждал? — Зимобор снисходительно погладил пророка по светловолосой голове.
— Да, пожалуй... — согласился Хродлейв. — Я, понимаешь, такой умный, что меня самого это иногда удивляет...
— Как сказал бы Хват, тебе шлем не жмет? — обронил Зимобор.
— Честно говоря, был такой случай, — признался Хродлейв. — Было как-то раз, что мы с Хрингом Лососем и еще одним парнем из дружины Эгиля из Болле втроем за ночь выпили бочку пива. Вот такую бочку. — Он обрисовал руками нечто на уровне пояса.
— Врешь, — хмыкнул Радоня.
— Не вру. Вот такую бочку за ночь втроем. — Хродлейв еще раз изобразил размеры бочки. — На Середине Лета было дело, праздновали с конунгом в святилище в Болле. Песни пели и все пили, пили... А утром я хотел надеть шлем, но голова распухла, и шлем налез только досюда, — Он провел рукой по лбу над ушами.
Радоня еще раз недоверчиво хмыкнул и покрутил головой.
— Кстати, тот парень из дружины Эгиля был славянином, — вспомнил Хродлейв. — Я даже помню, что его звали Годослав.
— Почему-то меня это не удивляет, — сказал Зимобор.
Едва Хродлейв успел собрать руны и платок обратно в мешочек, как из храма-пещеры вышел князь Столпомир. С первого взгляда было видно, что побывал он здесь не напрасно: его лицо просветлело, в глазах появилась бодрость.
— Ну, соколы мои ясные, не заскучали? — спросил он, подходя. — Да ты никак сам гадал? — Князь заметил в руках Хродлейва мешочек, который тот еще не успел спрятать. — Ну, и что вышло? Старик-то мне сказал: правдив мой сон. Сказал, что дочь моя не умерла, а ушла под землю, как зерно, которое предают земле, чтобы оно возродилось колосом. И семь лет назад гадали о ней, только тогда не находили: нет, мне говорили, дочери твоей среди живых. Семь лет провела она под землей, теперь в белый свет вернется.
— Но не сказали, где ее искать? — уточнил Зимобор. Имея по Смоленску опыт общения с предсказателями, он знал, что они почти никогда не дают точных указаний.
— Сказали, ищи там, где потерял. То есть надо там начинать, где ее в последний раз живой видели.
— Где же? — в нетерпении спросил Зимобор.
— В тот раз родич мой Порелют меч принимал, мы всем домом к ним ездили.
— Куда?
— Туда, где отец его тогда жил. В Радегощ.
Услышав это слово, Зимобор пошатнулся, застыл и чуть не сел на землю. Князь Столпомир и двое кметей в недоумении смотрели на него.
— Э, что с тобой? — окликнул его Хродлейв. Зимобор пытался сказать хоть слово, но не мог.
Мало сказать, что он был потрясен. Земля и небо для него перевернулись. Его пробирали сразу жар и озноб, волосы шевелились, в глазах выступили слезы. Перед ним стояло лицо Дивины. Ему больше ничего не нужно было знать — он все знал. Иначе и не могло быть. Никак иначе!
— Радегощ, значит? — едва выговорил он.
— Да. — Князь кивнул. — Это на самой меже со смоленскими землями. Да ты знаешь его, через него, поди, проезжал, когда сюда ехал. Теперь сам Порелют там сидит. А место там не простое. Не зря она именно там пропала. Там Ярилина гора, на ней когда-то святилище стояло, старше здешнего, а теперь один бурьян да бузина.
Зимобор слушал, укрепляясь в своей уверенности. Ведь Дивина сама сказала ему: она не родная дочь Елаги, она пришла к зелейнице из леса, а перед этим жила у Леса Праведного... пять... да, пять лет. С тех пор прошло два года, значит, она ушла в лес семь лет назад. Княжна Звенимира пропала семь лет назад, и ей тогда было двенадцать. И Дивина не знала, не помнила своей прежней семьи. Но она не могла быть никем другим, кроме...
Зимобор с трудом поднял глаза и посмотрел на Столпомира. Теперь ему виделось сходство между ними — примерно тот же овал лица, черные брови, темно-голубые глаза... Может быть, по этому князь Столпомир так понравился ему, что напоминал о Дивине, хотя сходство было настолько отдаленное, что Зимобор его не осознавал. И тот красивый, гордый, упорный воин, готовый погибнуть, но не отступить от своей любви, что умирал у него на руках со стрелой в груди, — он был ее родным братом...
А еще... Однажды он видел... видел у нее в ожерелье, среди простых железных оберегов, всех этих бубенчиков и бронзовых уточек, которые носит каждая женщина, маленький золотой обрубочек... полоску, согнутую в полукольцо... Еще удивился, как кусочек золота мог сохраниться в такой небогатой семье после голодного года. И даже не заметил тогда, до чего это похоже на половинку разрубленного перстня. Обручального перстня, похожего... Не просто похожего, а того же самого, свою половину от которого он, Зимобор, уже семь лет носит на поясе. Тогда он не узнал этот кусочек золота, потому что за семь лет сам напрочь забыл обо всем. А теперь вспомнил и готов был рвать волосы от досады на собственную тупость. Казалось бы, он еще там, в Радегоще, должен был все понять. Если не сразу, то через несколько дней. Когда узнал, что она не дочь Елаги. Но кто же мог подумать, что... что его невеста не умерла?
— Постой, а ты там был? — спросил князь, пристально глядя ему в лицо.
— Был. — Зимобор кивнул.
— Так, может, ты что-то слышал...
— Я... — Зимобор не мог сообразить, что из всего этого можно открыть сейчас князю — ее отцу! — Там... да, княже. Там есть девушка, про которую говорят, что она пришла из леса. Я ее там видел. Но твоя ли она дочь... она и сама не знает. Она рассказывала, что не помнит, откуда родом и чья дочь, сказала, что ее вырастил Лес Праведный, а два года назад к людям вывел. Ее зовут теперь Дивина, она живет в дочках у тамошней зелейницы, Елаги. Ее весь Радегощ знает.
— Ну, посмотрим! — только и сказал князь и двинулся к воротам. — Пойдем. Дел еще сколько.
Сейчас, когда уже все готово было к отъезду в полюдье, снаряжать какие-то особые дружины для поисков не было смысла: князю Столпомиру и так предстояло объехать свои земли. Новость весьма оживила город, в посаде и в детинце много говорили о пропавшей княжне.
— А во всех кощунах говорится, что кто девицу спасет, тот на ней и женится! — мечтал уже вечером Буденя, лежа на полатях и глядя в черный, закопченный потолок.
Кмети вокруг смеялись, но с явным сочувствием: жениться на найденной княжне никто всерьез не мечтал, но что отличившийся будет богато вознагражден князем, было очевидно.
Зимобор молчал. Нет, один человекв этой старой дружинной избе действительно мог рассчитывать взять в жены спасенную княжну. Это он, Зимобор Велеборич из рода смоленских князей! Ему, единственному здесь, происхождение позволяло требовать этой чести. И ведь сейчас он с ней обручен! Заново обручен со своей же прежней невестой! И даже когда она узнает, что происходит из рода полотеских князей и является сейчас единственной наследницей Столпомира, он, которого она знала просто как Ледича, не покажется недостойным ее женихом...
И тут ему пришла в голову еще одна мысль. Казалось бы, после всего случившегося его уже ничто не удивит, но...
Все эти годы он думал, что его невеста, княжна Звенимира, умерла. Некий злобный призрак приходил ко всем девушкам, с которыми он сближался, давил, душил, угрожал... Все думали, что это приходит, ревнуя, его мертвая невеста. Но она, невеста, все это время не была мертвой! Она была жива, а значит, душить по ночам Щедравку, Стоянку и прочих никак не могла! Стоянка пострадала от злобной мары совсем недавно, в ночь уже после смерти князя Велебора. Дивина тогда уже года два жила в Радегоще, не менее живая, чем сама Стоянка. Понятно, что она тут ни при чем. Но тогда кто это был?
Кто была та злобная мара, угрожавшая каждой его любви? Та мара, из-за которой Смоленск боялся назвать его своим князем, боялся отдать себя во власть человека, который сам находится во власти мертвой? Конечно, это была не Дивина. Но Кто же тогда?
Он пошевелился, взбил подушку. В лицо ему пахнуло запахом засохших ландышевых цветков.
Младина. Он совсем забыл о ней. А зря. Она показалась ему, когда перерезала нить Бранеслава — исполнила свое же давнее предсказанье. Она запрещала ему любить других девушек. Ей, Деве Первозданных Вод, понадобился он, Зимобор. Она уверяла, что только для нее самой мертвая невеста не опасна... Она обманула! Уж она-то, обрезающая жизненную нить, никак не могла не знать, жива дочь Столпомира или нет! И знала, что та жива!
Зимобор нетерпеливо перевернулся: возбуждение от нахлынувших мыслей не давало лежать спокойно. Конечно, якобы умершая невеста для Младины не опасна. Это она, Младина, опасна для его невесты! Смертельно опасна! Она и есть тот злобный призрак, который мучает девушек. В ней Богиня повернулась к нему своим темным лицом, жестоким и отталкивающим, лицом самой Марены. Но если случайных подруг Зимобора она только пугала и награждала синяками на горле, то... То его настоящей невесте она пыталась принести настоящую смерть. И от этой смерти Мать и Лес Праведный спрятали ее в лесу на Той Стороне.
Он не спал до утра, ворочался, мешая Хродлейву, который сквозь сон вяло посылал его к троллям и к лешим. Зимобор только усмехался: туда-то ему и надо. К лешим, именно к ним. Разорванные и перепутанные нити постепенно складывались в узор, хотя очень многие концы еще предстояло связать. Получалось, что Младина, за что-то ненавидя потомство Столпомира, погубила его сына, с рождения преследовала дочь, пыталась погубить и ее, а когда та с помощью Матери ускользнула туда, где Дева не могла ее достать, попыталась завладеть женихом своей несостоявшейся жертвы. Но теперь, раз уж Дивина-Звенимира жива, да еще и заново с ним обручилась, Деве уже не так легко подчинить его, как одинокого парня.
Однако и недооценивать ее Зимобор не собирался. В ее власти будущее, а значит, у нее много способов отомстить.
Все немногие дни до отъезда полюдья Зимобор был так же молчалив и задумчив. В конце месяца овсенича, когда замерзли реки, дружина князя Столпомира покинула Полотеск и тронулась в путь. По дороге до Радегоща им предстояло посетить еще несколько городков и погостов, рассудить тяжбы, слишком сложные для местных старост, очистить дороги от лиходеев, собрать дань. И Зимобор был даже рад, что попадет в Радегощ только через несколько недель. За это время он надеялся собраться с мыслями.
Настали дни Марены [49]: с утра до ночи небо было затянуто низкими серыми тучами, дул резкий пронзительный ветер, и холод стоял такой, что обильная густая грязь на дорогах смерзалась в бугристую неровную массу, звонкую, как стекло, и твердую, как камень. С утра до вечера висели серые сумерки, так и не рассветало. То и дело принимался идти мокрый снег, то ложился, то снова таял, и голый лес чернел, одинокий, покинутый жизнью. Мужчины готовили лыжи к скорой зимней охоте.
Подошли волчьи дни, наступил праздник, еще называемый Волчья Мать [50]. В это время приносили жертвы волкам, чтобы они, не трогали зимой людей и скотину. Еще до позднего зимнего рассвета в Елагину избушку стали стучаться люди с корзинками, горшками и свертками, в которых были подношения для серого племени. По обычаю, их полагалось угощать мясом, выплачивая дань от домашних стад, но сейчас скотины ни у кого не было, и волков угощали пирогами с рыбой и дичиной, кашей, зажаренной лесной птицей. Часть от каждого приношения Елага оставляла себе: «А то девка столько не донесет!» Остальное Дивина сложила в плетеный короб и понесла в лес.
В лесу было пасмурно, холодно — листва с деревьев уже почти облетела и густыми желто-бурыми грудами лежала под ногами. На черных ветвях висели прозрачные холодные капли, кое-где похрустывала изморозь. Земля затаила дыхание, подсыхала после Дождей, готовясь принять зимнее покрывало. Марена где-то за облаками уже вывела свою белую кобылку, готовилась в путь, и в ее широких рукавах шуршали запасы снега и инея.
Дивина шла, не думая куда — это было все равно. Тяжелый короб давил на плечи, вкусный запах свежих пирогов и еще теплого жареного мяса щекотал ноздри. Наконец она устала, опустила короб на поваленное дерево, стряхнула шерстяную рукавицу и вынула из рукава платок, чтобы вытереть нос. От ходьбы с грузом ей стало жарко, волосы выбились из-под платка, к косе успели прицепиться какой-то листик и мелкая палочка.
Передохнув, она пригладила волосы, отряхнула подол кожуха, привела себя в порядок, потом приставила руки ко рту и протяжно закричала:
— Волки, Хорсовы дети, лесные пастухи! Приходите ко мне, я вам принесла поесть! Возьмите наше угощение, съешьте, а больше не просите, зимой не ходите, скотинку не грызите, людей не троньте! Именем Лесного Деда, вашего пастуха, именем Макоши, Матери всего живого, зову я вас, заклинаю я вас!
Она еще покричала, потом открыла короб и стала выкладывать угощение на чистую скатерть. Еще разворачивая полотно, она уловила в отдалении волчий вой: ее услышали. Первому волку ответил другой, потом третий. Голоса раздавались все ближе. Она уже могла различить: первой приближалась волчица, повизгивая от нетерпения, даже взлаивая, как собака, вторым шел волк, молодой и сильный, лотом старый вожак — его голос был самым низким и густым, в нем слышалось достоинство хозяина, который заявляет о своих правах и знает, что никто не посмеет их оспорить.
— А-а-а-о-о-у-у! — выпевали они на разные голоса, уже все ближе.
Разложив еду, Дивина присела на стволе и стала ждать. Вот из-под ветвей вынырнула первая тень: волк с желтоватым брюхом и серой, с черным волосом, спиной вышел из-за поваленной ели, глянул на нее, но пока не приближался. С другой стороны выскочила худощавая волчица, потом показался молодой волк, с густым загривком, более темного окраса. Дивина сидела, сложив руки на коленях. Волки толпились у края поляны, шагах в десяти от нее, в нетерпении переступали лапами, не сводили глаз с разложенного угощения, но никто не подходил ближе.
Еще рано.
И вдруг раздался еще один голос, еще один вой позвучал над лесом, и от звука этого голоса волки прижали уши и присели. А Дивина, напротив, встала. Уже десять лет она каждую осень проводила обряд угощения волков, сперва вдвоем с Лесом Праведным, хозяином серого воинства, потом, уже живя в Радегоще, одна. Она не боялась, что волки тронут ее, внучку Лесного Деда. Но последним, без которого пиршество не начинается, приходил Князь Волков. Его появления Дивина всегда ждала с трепетом. Князь Волков — оборотень, способный принимать человеческий облик, но и под волчьей шкурой он сохраняет человеческий разум. В нем живет бог, сам Велес, повелитель мертвых и бог того света, куда волк способен наведываться.
И вот он выскочил из чащи. Легким прыжком, как серая молния, как первая вьюга, зверь перенесся через поваленную ель, заставив всю стаю прижать уши и отпрыгнуть. Он был почти белым, только с темной полосой вдоль хребта, и таким огромным, что прочие волки рядом с ним казались просто серыми щенками. А Князь сразу подошел к Дивине, обнюхал разложенное угощение, потом поднял глаза.
— Это для тебя, Князь Волков, — сказала она, одолевая благоговейную дрожь. Он не казался опасным, но с ним сюда вошла такая сила, что на поляне стало тесно. — Выбери, что тебе понравится, остальное отдай твоим детям и не тронь зимой нашей скотины, не тронь людей.
Волк уселся перед разложенной скатертью, и его огромная голова оказалась на уровне лица Дивины, Она старалась держаться спокойно, но трепетала, как Ледяная Дева перед огнем. Хотелось, чтобы он поскорее ушел, и хотелось без конца любоваться этим красивым, сильным зверем, вобравшим в себя всю мощь лесных племен. Князь Волков рассматривал ее, и ей было жарко под взглядом его по-человечески умных глаз.
Вот он наклонился, взял в пасть один из пышных пирогов тетки Вишенихи и вдруг всунул его в руки Дивине.
— Ты это мне? — в изумлении воскликнула она.
Волк кивнул. Тогда она разломила пирог пополам — его начинка из рыбы с кашей была еще теплой — и протянула волку половину. Он осторожно взял, жарко дохнув ей на ладонь, и проглотил угощение. Дивина откусила от своей половины. Это было неслыханно — Князь Волков сам предложил ей разделить угощение, а значит, признал ее своей сестрой!
Князь Волков обернулся к своему воинству, что-то рыкнул, потом еще раз посмотрел на Дивину, прыгнул в сторону и исчез за деревьями. Ему нужно было сегодня много куда успеть — по всем славянским землям ему приготовили лиры на полянах. Прочие волки с радостным визгом набросились на еду — сначала старшая волчица, потом остальные. Вмиг пироги и мясо были проглочены, горшки вылизаны, а волки собрались в круг, подняли морды и разом завыли. Приходи, Зима-Марена, выводи белую кобылку, мы съели свои пироги!
— И пусть... — начала Мать, но вдруг поперхнулась и закашлялась. — Ох! Ох! Скажи ты, дочка... — Она кивнула Деве, стараясь прочистить горло.
— Пусть будет она красива, как солнце, умна, как три старые бабки, и пусть она умрет, когда обручится! — с насмешливым торжеством воскликнула Дева и взмахнула ножницами.
Взмахнула и засмеялась: она знала, что от нее не уйдет ни один из смертных, будь он зрелым мужем или новорожденным младенцем. Ее не звали. Для нее не зажгли свечи, но она имела власть войти незваной, как само будущее неизбежно приходит ко всякому, желает он его или нет!
— Пусть она будет красива, как ясная зорька, пусть будет умна не по годам, пусть любят ее все люди, — откашлявшись, заговорила после нее Мать, и звезда дрожала на конце веретена, которое она держала в руках, готовясь принять Старухину нить. — А когда она обручится, пусть уйдет из белого света, умрет, как умирает зерно, ложась в землю, чтобы возродиться колосом, — пусть полежит зиму под снегом, как трава, и пусть расцветет по весне, как цветы, пусть вырастет снова в белый свет, как росток из-под земли!
Негодующе и гневно вскрикнула Дева, поняв, что ее обманули, — но пророчество было произнесено, и изменить его уже нельзя.
Вопреки обычаю, княгиня не выдержала и рассказала мужу обо всем, что слышала при рождении обоих детей.
— Она преследует нас, Дева, она ненавидит наш род! — шептала княгиня, в ужасе прижимая к себе новорожденную дочку. — За что, почему? Чем мы ее разгневали?
Князь Столпомир утешал ее, приносил богатые жертвы богам, изобретал способы, как уберечь невинных детей от преследования жестокой Девы Будущего. Он знал, что было причиной всего и кто виноват. Но корни сегодняшних дел в прошлом, и этих корней не выкорчевать, не изменить однажды случившегося. Оставалось только ждать и надеяться, надеяться на силу Перуна, во власти которого утолить жажду жестокой Девы и заставить ее отказаться от намеченных жертв...
***
Зимобор долго смотрел вслед князю, скрывшемуся в темном провале пещеры, но потом Хродлейв дернул его за рукав.
— Давайте-ка я сам пока погадаю! — объявил он, вытаскивая из щегольской поясной сумочки кожаный мешочек с вышитыми колдовскими знаками. — Великий Один, Отец Колдовства, и мудрый Велес, дайте свет моим внутренним очам, чтобы я узрел истину о настоящем и будущем!
Вытащив из того же мешочка небольшой белый платок, Хродлейв расстелил его прямо на земле у ограды из валунов. Зимобор хотел поправить завернувшийся уголок, но отдернул руку, вспомнив, что Хродлейв никому не позволяет прикасаться к своим гадательным принадлежностям. Он боялся, что чужие руки разорвут эту связь, испортят это тонкое, таинственное, человеческим разумом необъяснимое, далеко не каждому дающееся взаимопонимание между ним и двадцатью четырьмя кружочками из дерева ясеня — рунами. В обращении с ними он придерживался какого-то собственного учения, мало похожего на принятые правила. В ведовстве самонадеянность к добру не ведет, но Хродлейв ошибался так редко, что у него, должно быть, имелся какой-то особый уговор с богами. Простой, немного даже легкомысленный, он был одарен удивительно точным внутренним чутьем, которого лишены и более умные люди, потому что ум здесь ни при чем.
— Князь там по-своему поговорит, а я здесь по-своему поговорю, — бормотал он, высыпая на платок деревянные бляшечки, переворачивая их черной руной вниз и любовно разравнивая ладонью. — Вот увидите, кто из нас окажется ближе к истине. Великий Один висел на дереве целых девять суток, но зато, когда он увидел истину, он не стал копаться и мямлить, а скорее протянул руки и схватил ее — и вот несчастный род человеческий может все узнать о себе, если захочет как следует. Надо скорее хватать все, до чего можешь дотянуться, потому что второй раз тебе никто ничего не даст...
— Ты лучше о князе думай, не болтай попусту, — пытался унять его Радоня, но Хродлейв замотал головой:
— И ничего подобного. Мои руны — как ученые кони, мне не надо ни о чем думать, они сами вынесут меня, куда мне нужно. Ну, если ты так хочешь, я спою заклинание. Учти, нарочно для тебя.
И он запел, задумчиво глядя на разложенные руны:
Радоня вслушивался в непонятные слова с недоверием: как он уже знал, Хродлейв имел обыкновение вместо заклинаний петь песни о чем угодно — о ловле рыбы или о весеннем гулянии с девушками. Как ни странно, руны все равно его понимали, но должен лее в таком важном деле быть порядок!
Рунар мунт ту финна
Ок ратна стафи,
Мйок стора стафи,
Мйок стинна стафи,
Эр фати фимбультуль
Ок герти гиннрехин
Ок реет Хрофт рехна... [48]
— Эту руну я вынимаю для князя Столпомира — стоит ли ему верить в свой сон, — начал Хродлейв и наугад взял с белого полотна один из ясеневых кружочков.
Он перевернул кружочек руной вверх, Зимобор и Радоня потянулись посмотреть, хотя рун оба не знали и без помощи знатока черный выжженный «стуре став», то есть «сильный знак», ничего им не сказал.
— Это руна «ансу», — охотно объяснил знаток. Вид у него был довольный. — Отличная руна! Ее имя — Послание. Это значит, что нашего славного князя в будущем ожидает дорогой подарок. А что ему теперь дороже собственной дочери? Руна «ансу» — знак появления кого-то пропавшего или известие от кого-то отсутствующего. То есть ему непременно следует обратить внимание на знак богов, который он получил, и сон его не обманывает. Я очень за него рад!
С этими словами Хродлейв положил руну опять на платок, с удовольствием потер ладони и разровнял деревянные кружочки, чтобы смешать «ансу» с остальными.
— Эту руну я вынимаю для княжны Звенимиры — вернется ли она домой, — провозгласил он вслед за этим и подмигнул девушке-подростку, которая, стоя с узелком в руках, загляделась на творящееся священнодействие. Девушка смутилась и поспешно бросилась в пещеру вслед за ушедшей матерью. — Ого! Руна «уруз»! — возрадовался прорицатель. — Руна по имени Сила! Любая девушка обрадуется этой руне, потому что она означает мужчину, входящего в ее жизнь! Что-то в ее жизни закончилось, а что-то новое начинается! Если мы думали о княжне Звенимире, то ответ яснее дня: скоро за ней придет мужчина, который уведет ее к совсем новой жизни! И это будет один из нас! Ой! — вдруг спохватившись, Хродлейв зажал себе рот. — Я этого не говорил! То есть это сболтнул мой неукротимый язык, а боги нам еще этого не сказали. Ну вот, теперь придется проверять. Эту руну я вынимаю для меня, — важным голосом продолжал он и взял руну с платка. — Найду ли я девушку.
Перевернув ясеневый кружок, он состроил обиженное лицо:
— «Маназ». Боги дали мне подзатыльник за болтливость. Ибо имя этой руны в нашем случае — Скромность. Сейчас время не моих подвигов, и не за чем лезть на глаза, иначе... Хм, лучше попробуем попытать еще чье-нибудь счастье. Эту руну я вынимаю для Радони — найдет ли он девушку.
Но и эта руна не порадовала прорицателя.
— Перевернутая «фенад». Ничего ты не получишь, мой отважный друг, не стоит и пытаться. Ну, Ледич, теперь ты моя последняя надежда. — Хродлейв бросил на Зимобора быстрый взгляд. — Эту руну я вынимаю для Ледича — найдет ли он княжну.
Перевернув руну, Хродлейв некоторое время молча созерцал ее. Два товарища подумали, что она трудна для истолкования, но на самом деле прорицатель был почти поражен совпадением смысла руны со всем тем, что он сам же перед этим наболтал.
— Руна «рейдо». Иные называют ее руной Совета, иные — руной Пути. Но она означает именно путь, в этом нет сомнения, — медленно, без прежнего оживления, протянул Хродлейв и снова посмотрел на Зимобора, все так же задумчиво. — Тебе предстоит путь, и самое главное, что в нем надо помнить, — это доверие к самому себе. Иди туда, куда позовет тебя сердце. Вот оно все и сходится. Только тролли знают, где надо искать княжну, чтобы она вернулась домой, и именно тебе предстоит путь, в котором дорогу укажет сердце.
— Так куда идти-то? — Радоня ничего не понял. — Где она есть-то, княжна?
— А ты хотел, чтобы руны тебе показали, как дед на улице, клюкой — туда, мол, побежал? — Хродлейв оскорбленно воззрился на приятеля. — Руны не показывают пальцем. Руны указывают путь! — Он назидательно поднял палец. — Можно даже сказать, высший путь! И в рассуждении высшего пути это очень даже ясное предсказание!
— Что, и сам не ждал? — Зимобор снисходительно погладил пророка по светловолосой голове.
— Да, пожалуй... — согласился Хродлейв. — Я, понимаешь, такой умный, что меня самого это иногда удивляет...
— Как сказал бы Хват, тебе шлем не жмет? — обронил Зимобор.
— Честно говоря, был такой случай, — признался Хродлейв. — Было как-то раз, что мы с Хрингом Лососем и еще одним парнем из дружины Эгиля из Болле втроем за ночь выпили бочку пива. Вот такую бочку. — Он обрисовал руками нечто на уровне пояса.
— Врешь, — хмыкнул Радоня.
— Не вру. Вот такую бочку за ночь втроем. — Хродлейв еще раз изобразил размеры бочки. — На Середине Лета было дело, праздновали с конунгом в святилище в Болле. Песни пели и все пили, пили... А утром я хотел надеть шлем, но голова распухла, и шлем налез только досюда, — Он провел рукой по лбу над ушами.
Радоня еще раз недоверчиво хмыкнул и покрутил головой.
— Кстати, тот парень из дружины Эгиля был славянином, — вспомнил Хродлейв. — Я даже помню, что его звали Годослав.
— Почему-то меня это не удивляет, — сказал Зимобор.
Едва Хродлейв успел собрать руны и платок обратно в мешочек, как из храма-пещеры вышел князь Столпомир. С первого взгляда было видно, что побывал он здесь не напрасно: его лицо просветлело, в глазах появилась бодрость.
— Ну, соколы мои ясные, не заскучали? — спросил он, подходя. — Да ты никак сам гадал? — Князь заметил в руках Хродлейва мешочек, который тот еще не успел спрятать. — Ну, и что вышло? Старик-то мне сказал: правдив мой сон. Сказал, что дочь моя не умерла, а ушла под землю, как зерно, которое предают земле, чтобы оно возродилось колосом. И семь лет назад гадали о ней, только тогда не находили: нет, мне говорили, дочери твоей среди живых. Семь лет провела она под землей, теперь в белый свет вернется.
— Но не сказали, где ее искать? — уточнил Зимобор. Имея по Смоленску опыт общения с предсказателями, он знал, что они почти никогда не дают точных указаний.
— Сказали, ищи там, где потерял. То есть надо там начинать, где ее в последний раз живой видели.
— Где же? — в нетерпении спросил Зимобор.
— В тот раз родич мой Порелют меч принимал, мы всем домом к ним ездили.
— Куда?
— Туда, где отец его тогда жил. В Радегощ.
***
Услышав это слово, Зимобор пошатнулся, застыл и чуть не сел на землю. Князь Столпомир и двое кметей в недоумении смотрели на него.
— Э, что с тобой? — окликнул его Хродлейв. Зимобор пытался сказать хоть слово, но не мог.
Мало сказать, что он был потрясен. Земля и небо для него перевернулись. Его пробирали сразу жар и озноб, волосы шевелились, в глазах выступили слезы. Перед ним стояло лицо Дивины. Ему больше ничего не нужно было знать — он все знал. Иначе и не могло быть. Никак иначе!
— Радегощ, значит? — едва выговорил он.
— Да. — Князь кивнул. — Это на самой меже со смоленскими землями. Да ты знаешь его, через него, поди, проезжал, когда сюда ехал. Теперь сам Порелют там сидит. А место там не простое. Не зря она именно там пропала. Там Ярилина гора, на ней когда-то святилище стояло, старше здешнего, а теперь один бурьян да бузина.
Зимобор слушал, укрепляясь в своей уверенности. Ведь Дивина сама сказала ему: она не родная дочь Елаги, она пришла к зелейнице из леса, а перед этим жила у Леса Праведного... пять... да, пять лет. С тех пор прошло два года, значит, она ушла в лес семь лет назад. Княжна Звенимира пропала семь лет назад, и ей тогда было двенадцать. И Дивина не знала, не помнила своей прежней семьи. Но она не могла быть никем другим, кроме...
Зимобор с трудом поднял глаза и посмотрел на Столпомира. Теперь ему виделось сходство между ними — примерно тот же овал лица, черные брови, темно-голубые глаза... Может быть, по этому князь Столпомир так понравился ему, что напоминал о Дивине, хотя сходство было настолько отдаленное, что Зимобор его не осознавал. И тот красивый, гордый, упорный воин, готовый погибнуть, но не отступить от своей любви, что умирал у него на руках со стрелой в груди, — он был ее родным братом...
А еще... Однажды он видел... видел у нее в ожерелье, среди простых железных оберегов, всех этих бубенчиков и бронзовых уточек, которые носит каждая женщина, маленький золотой обрубочек... полоску, согнутую в полукольцо... Еще удивился, как кусочек золота мог сохраниться в такой небогатой семье после голодного года. И даже не заметил тогда, до чего это похоже на половинку разрубленного перстня. Обручального перстня, похожего... Не просто похожего, а того же самого, свою половину от которого он, Зимобор, уже семь лет носит на поясе. Тогда он не узнал этот кусочек золота, потому что за семь лет сам напрочь забыл обо всем. А теперь вспомнил и готов был рвать волосы от досады на собственную тупость. Казалось бы, он еще там, в Радегоще, должен был все понять. Если не сразу, то через несколько дней. Когда узнал, что она не дочь Елаги. Но кто же мог подумать, что... что его невеста не умерла?
— Постой, а ты там был? — спросил князь, пристально глядя ему в лицо.
— Был. — Зимобор кивнул.
— Так, может, ты что-то слышал...
— Я... — Зимобор не мог сообразить, что из всего этого можно открыть сейчас князю — ее отцу! — Там... да, княже. Там есть девушка, про которую говорят, что она пришла из леса. Я ее там видел. Но твоя ли она дочь... она и сама не знает. Она рассказывала, что не помнит, откуда родом и чья дочь, сказала, что ее вырастил Лес Праведный, а два года назад к людям вывел. Ее зовут теперь Дивина, она живет в дочках у тамошней зелейницы, Елаги. Ее весь Радегощ знает.
— Ну, посмотрим! — только и сказал князь и двинулся к воротам. — Пойдем. Дел еще сколько.
Сейчас, когда уже все готово было к отъезду в полюдье, снаряжать какие-то особые дружины для поисков не было смысла: князю Столпомиру и так предстояло объехать свои земли. Новость весьма оживила город, в посаде и в детинце много говорили о пропавшей княжне.
— А во всех кощунах говорится, что кто девицу спасет, тот на ней и женится! — мечтал уже вечером Буденя, лежа на полатях и глядя в черный, закопченный потолок.
Кмети вокруг смеялись, но с явным сочувствием: жениться на найденной княжне никто всерьез не мечтал, но что отличившийся будет богато вознагражден князем, было очевидно.
Зимобор молчал. Нет, один человекв этой старой дружинной избе действительно мог рассчитывать взять в жены спасенную княжну. Это он, Зимобор Велеборич из рода смоленских князей! Ему, единственному здесь, происхождение позволяло требовать этой чести. И ведь сейчас он с ней обручен! Заново обручен со своей же прежней невестой! И даже когда она узнает, что происходит из рода полотеских князей и является сейчас единственной наследницей Столпомира, он, которого она знала просто как Ледича, не покажется недостойным ее женихом...
И тут ему пришла в голову еще одна мысль. Казалось бы, после всего случившегося его уже ничто не удивит, но...
Все эти годы он думал, что его невеста, княжна Звенимира, умерла. Некий злобный призрак приходил ко всем девушкам, с которыми он сближался, давил, душил, угрожал... Все думали, что это приходит, ревнуя, его мертвая невеста. Но она, невеста, все это время не была мертвой! Она была жива, а значит, душить по ночам Щедравку, Стоянку и прочих никак не могла! Стоянка пострадала от злобной мары совсем недавно, в ночь уже после смерти князя Велебора. Дивина тогда уже года два жила в Радегоще, не менее живая, чем сама Стоянка. Понятно, что она тут ни при чем. Но тогда кто это был?
Кто была та злобная мара, угрожавшая каждой его любви? Та мара, из-за которой Смоленск боялся назвать его своим князем, боялся отдать себя во власть человека, который сам находится во власти мертвой? Конечно, это была не Дивина. Но Кто же тогда?
Он пошевелился, взбил подушку. В лицо ему пахнуло запахом засохших ландышевых цветков.
Младина. Он совсем забыл о ней. А зря. Она показалась ему, когда перерезала нить Бранеслава — исполнила свое же давнее предсказанье. Она запрещала ему любить других девушек. Ей, Деве Первозданных Вод, понадобился он, Зимобор. Она уверяла, что только для нее самой мертвая невеста не опасна... Она обманула! Уж она-то, обрезающая жизненную нить, никак не могла не знать, жива дочь Столпомира или нет! И знала, что та жива!
Зимобор нетерпеливо перевернулся: возбуждение от нахлынувших мыслей не давало лежать спокойно. Конечно, якобы умершая невеста для Младины не опасна. Это она, Младина, опасна для его невесты! Смертельно опасна! Она и есть тот злобный призрак, который мучает девушек. В ней Богиня повернулась к нему своим темным лицом, жестоким и отталкивающим, лицом самой Марены. Но если случайных подруг Зимобора она только пугала и награждала синяками на горле, то... То его настоящей невесте она пыталась принести настоящую смерть. И от этой смерти Мать и Лес Праведный спрятали ее в лесу на Той Стороне.
Он не спал до утра, ворочался, мешая Хродлейву, который сквозь сон вяло посылал его к троллям и к лешим. Зимобор только усмехался: туда-то ему и надо. К лешим, именно к ним. Разорванные и перепутанные нити постепенно складывались в узор, хотя очень многие концы еще предстояло связать. Получалось, что Младина, за что-то ненавидя потомство Столпомира, погубила его сына, с рождения преследовала дочь, пыталась погубить и ее, а когда та с помощью Матери ускользнула туда, где Дева не могла ее достать, попыталась завладеть женихом своей несостоявшейся жертвы. Но теперь, раз уж Дивина-Звенимира жива, да еще и заново с ним обручилась, Деве уже не так легко подчинить его, как одинокого парня.
Однако и недооценивать ее Зимобор не собирался. В ее власти будущее, а значит, у нее много способов отомстить.
Все немногие дни до отъезда полюдья Зимобор был так же молчалив и задумчив. В конце месяца овсенича, когда замерзли реки, дружина князя Столпомира покинула Полотеск и тронулась в путь. По дороге до Радегоща им предстояло посетить еще несколько городков и погостов, рассудить тяжбы, слишком сложные для местных старост, очистить дороги от лиходеев, собрать дань. И Зимобор был даже рад, что попадет в Радегощ только через несколько недель. За это время он надеялся собраться с мыслями.
***
Настали дни Марены [49]: с утра до ночи небо было затянуто низкими серыми тучами, дул резкий пронзительный ветер, и холод стоял такой, что обильная густая грязь на дорогах смерзалась в бугристую неровную массу, звонкую, как стекло, и твердую, как камень. С утра до вечера висели серые сумерки, так и не рассветало. То и дело принимался идти мокрый снег, то ложился, то снова таял, и голый лес чернел, одинокий, покинутый жизнью. Мужчины готовили лыжи к скорой зимней охоте.
Подошли волчьи дни, наступил праздник, еще называемый Волчья Мать [50]. В это время приносили жертвы волкам, чтобы они, не трогали зимой людей и скотину. Еще до позднего зимнего рассвета в Елагину избушку стали стучаться люди с корзинками, горшками и свертками, в которых были подношения для серого племени. По обычаю, их полагалось угощать мясом, выплачивая дань от домашних стад, но сейчас скотины ни у кого не было, и волков угощали пирогами с рыбой и дичиной, кашей, зажаренной лесной птицей. Часть от каждого приношения Елага оставляла себе: «А то девка столько не донесет!» Остальное Дивина сложила в плетеный короб и понесла в лес.
В лесу было пасмурно, холодно — листва с деревьев уже почти облетела и густыми желто-бурыми грудами лежала под ногами. На черных ветвях висели прозрачные холодные капли, кое-где похрустывала изморозь. Земля затаила дыхание, подсыхала после Дождей, готовясь принять зимнее покрывало. Марена где-то за облаками уже вывела свою белую кобылку, готовилась в путь, и в ее широких рукавах шуршали запасы снега и инея.
Дивина шла, не думая куда — это было все равно. Тяжелый короб давил на плечи, вкусный запах свежих пирогов и еще теплого жареного мяса щекотал ноздри. Наконец она устала, опустила короб на поваленное дерево, стряхнула шерстяную рукавицу и вынула из рукава платок, чтобы вытереть нос. От ходьбы с грузом ей стало жарко, волосы выбились из-под платка, к косе успели прицепиться какой-то листик и мелкая палочка.
Передохнув, она пригладила волосы, отряхнула подол кожуха, привела себя в порядок, потом приставила руки ко рту и протяжно закричала:
— Волки, Хорсовы дети, лесные пастухи! Приходите ко мне, я вам принесла поесть! Возьмите наше угощение, съешьте, а больше не просите, зимой не ходите, скотинку не грызите, людей не троньте! Именем Лесного Деда, вашего пастуха, именем Макоши, Матери всего живого, зову я вас, заклинаю я вас!
Она еще покричала, потом открыла короб и стала выкладывать угощение на чистую скатерть. Еще разворачивая полотно, она уловила в отдалении волчий вой: ее услышали. Первому волку ответил другой, потом третий. Голоса раздавались все ближе. Она уже могла различить: первой приближалась волчица, повизгивая от нетерпения, даже взлаивая, как собака, вторым шел волк, молодой и сильный, лотом старый вожак — его голос был самым низким и густым, в нем слышалось достоинство хозяина, который заявляет о своих правах и знает, что никто не посмеет их оспорить.
— А-а-а-о-о-у-у! — выпевали они на разные голоса, уже все ближе.
Разложив еду, Дивина присела на стволе и стала ждать. Вот из-под ветвей вынырнула первая тень: волк с желтоватым брюхом и серой, с черным волосом, спиной вышел из-за поваленной ели, глянул на нее, но пока не приближался. С другой стороны выскочила худощавая волчица, потом показался молодой волк, с густым загривком, более темного окраса. Дивина сидела, сложив руки на коленях. Волки толпились у края поляны, шагах в десяти от нее, в нетерпении переступали лапами, не сводили глаз с разложенного угощения, но никто не подходил ближе.
Еще рано.
И вдруг раздался еще один голос, еще один вой позвучал над лесом, и от звука этого голоса волки прижали уши и присели. А Дивина, напротив, встала. Уже десять лет она каждую осень проводила обряд угощения волков, сперва вдвоем с Лесом Праведным, хозяином серого воинства, потом, уже живя в Радегоще, одна. Она не боялась, что волки тронут ее, внучку Лесного Деда. Но последним, без которого пиршество не начинается, приходил Князь Волков. Его появления Дивина всегда ждала с трепетом. Князь Волков — оборотень, способный принимать человеческий облик, но и под волчьей шкурой он сохраняет человеческий разум. В нем живет бог, сам Велес, повелитель мертвых и бог того света, куда волк способен наведываться.
И вот он выскочил из чащи. Легким прыжком, как серая молния, как первая вьюга, зверь перенесся через поваленную ель, заставив всю стаю прижать уши и отпрыгнуть. Он был почти белым, только с темной полосой вдоль хребта, и таким огромным, что прочие волки рядом с ним казались просто серыми щенками. А Князь сразу подошел к Дивине, обнюхал разложенное угощение, потом поднял глаза.
— Это для тебя, Князь Волков, — сказала она, одолевая благоговейную дрожь. Он не казался опасным, но с ним сюда вошла такая сила, что на поляне стало тесно. — Выбери, что тебе понравится, остальное отдай твоим детям и не тронь зимой нашей скотины, не тронь людей.
Волк уселся перед разложенной скатертью, и его огромная голова оказалась на уровне лица Дивины, Она старалась держаться спокойно, но трепетала, как Ледяная Дева перед огнем. Хотелось, чтобы он поскорее ушел, и хотелось без конца любоваться этим красивым, сильным зверем, вобравшим в себя всю мощь лесных племен. Князь Волков рассматривал ее, и ей было жарко под взглядом его по-человечески умных глаз.
Вот он наклонился, взял в пасть один из пышных пирогов тетки Вишенихи и вдруг всунул его в руки Дивине.
— Ты это мне? — в изумлении воскликнула она.
Волк кивнул. Тогда она разломила пирог пополам — его начинка из рыбы с кашей была еще теплой — и протянула волку половину. Он осторожно взял, жарко дохнув ей на ладонь, и проглотил угощение. Дивина откусила от своей половины. Это было неслыханно — Князь Волков сам предложил ей разделить угощение, а значит, признал ее своей сестрой!
Князь Волков обернулся к своему воинству, что-то рыкнул, потом еще раз посмотрел на Дивину, прыгнул в сторону и исчез за деревьями. Ему нужно было сегодня много куда успеть — по всем славянским землям ему приготовили лиры на полянах. Прочие волки с радостным визгом набросились на еду — сначала старшая волчица, потом остальные. Вмиг пироги и мясо были проглочены, горшки вылизаны, а волки собрались в круг, подняли морды и разом завыли. Приходи, Зима-Марена, выводи белую кобылку, мы съели свои пироги!