Страница:
– Расплатишься…
Он проснулся в отвратительном настроении и с утра накричал на Дениса. Сердитая Люська увела в садик сердитого сына, а Богдан долго остывал над чашкой холодного чая. Уныло поглядывал в окно на унылый дворик и встрепенулся, лишь когда на подоконник села птица – похожая на ласточку, но слишком большая. Птица смотрела на Богдана единственным глазом – второй был выбит в какой-то, видимо, схватке.
– Кыш, – в ужасе прошипел Богдан. И добавил, забыв, что птица не слышит: – Тебе на юг… Ноябрь на дворе… Убирайся!
Птица ударила крыльями по жести козырька под окном и улетела. Полный дурных предчувствий, Богдан стал собираться в университет; обнаружив на ковре под креслом синие колготки сына, испытал приступ раскаяния. Аккуратно сложил колготки, открыл комодик – и наткнулся на стопку альбомных листов: в последнее время Денис много и охотно рисовал, воспитатели в садике хвалили его за «развитие мелкой моторики правой руки»…
Богдан бездумно проглядывал рисунки, пока не наткнулся на один очень яркий, сделанный гуашью. На нем изображалась женщина в оранжево-синем клетчатом платье. Местами оранжевая и синяя краска слились, но в целом нарисовано аккуратно, как для трехлетки. Рядом на коричневом столике (толстая горизонтальная линия и две вертикальных) стоял зеленый круглый кактус в желтом горшке. Иголки понатыканы карандашом; в сторону от зеленого шара тянулась огромная фиолетовая труба, похожая на граммофонную.
У оранжево-синей женщины было узкое лицо, нос как у Бабы-Яги и длинный злой рот уголками книзу. В руке она держала прямоугольный предмет – сумку, чемодан или коробку.
Богдан подумал, что обязательно надо похвалить сына за этот рисунок. Или за какой-нибудь другой – но обязательно похвалить; он видит Дениса так редко, возвращается поздно, в субботу сидит в библиотеке… В воскресенье валяется в изнеможении на диване. По утрам, невыспавшийся и злой, кричит на ребенка всего-то за то, что малыш задумался над мыльной пеной в пригоршне…
Стало быть, в субботу – в зоопарк. Богдану стало легче. Он запер дверь, все еще пахнущую новым дерматином, с медным значком «8» (Люськина покупка и гордость), и отправился, почти веселый, на встречу с научным руководителем. Встреча намечалась еще две недели назад, но по множественным уважительным причинам откладывалась да откладывалась.
Екатерина Сергеевна восседала за профессорским столом. На краю стола стоял кактус, и фиолетовый цветок изгибался, как труба граммофона. Одного взгляда на лицо кураторши хватило, чтобы понять: похвалы не жди. Ноздри тонкого носа раздувались, тонкий рот изгибался уголками вниз. Екатерина Сергеевна говорила негромко, скупо, и все просчеты, допущенные Богданом, его недоработки и небрежности, подчеркнутые красным карандашом, ложились на стол одна за другой – серыми машинописными листами.
Последней легла пустая папка; Богдан смотрел, как беспомощно болтаются завязочки. Он не ждал разгрома, но беда заключалась в другом. На Екатерине Сергеевне был костюм в оранжево-синюю клеточку, не такой яркий, как на детском рисунке, но вполне узнаваемый.
– …Одна радость – кактус расцвел, – сказала в заключение профессор, и ее тонкие губы наконец-то сложились в улыбку. – Идите, Донцов, и работайте. Я знала, что вы не хватаете звезд с неба… Но чтобы в такой степени! Идите.
На ночь он выпил чуть не полфлакона валерьянки.
– Чем это воняет? – хмуро поинтересовалась Люська.
Богдан долго не мог уснуть, в полудреме читал какие-то стихи по незнакомой книге, успевал удивляться: что за строки? Неужели сам во сне придумал? А потом, провалившись окончательно, почувствовал запах гнилой картошки, очутился на ящике посреди овощебазы, а напротив, на другом ящике, сидел небритый старик, прикрывал нечистой ладонью выбитый глаз:
– Ходит за тобой… И ходит… Гляди…
– Кто ты? – спросил во сне Богдан.
– Игнатьич… – Старик вздохнул. – Через меня ты в это дело встрял… Гляди…
На другое утро Денис одевался вдвое дольше, чем обычно, но Богдан не проявил недовольства. Наоборот, сообщил, что в субботу они идут в зоопарк; малой развеселился. Завязывая шнурки на высоких ботинках сына, Богдан спросил как бы ненароком:
– А что за тетю ты нарисовал с кактусом?
Денис не сразу понял, о чем речь.
– Просто, – сообщил удивленно, когда Богдан сходил в комнату и принес рисунок. – Просто так. Красивая тетя.
– А где ты видел, что кактус цветет?
Денис засмеялся:
– Это краска размазалась!
В пятницу Люська попросила Богдана забрать малого из садика. Дожидаясь, пока неторопливый Денис оденется, Богдан рассматривал пластилиновых мишек с бумажными ярлычками имен и подписанные шариковой ручкой гуашевые рисунки. Тема занятия была «Правила дорожного движения», на всех картинках имелись светофоры с глазками и ручками, дяди Степы в огромных фуражках, кое-где попадалось треугольное солнце в уголке листа и цветочки внизу. На рисунке Дениса, невнятном и довольно грязненьком, красовался самосвал и маленькая фигурка под огромными черными колесами.
– Деня… Что это?
– Это тетя, которая неправильно переходила дорогу, – очень серьезно сообщил художник. – Нам про такое рассказывали!
Молча проклиная дур-воспитательниц, запугивающих детей всякой ерундой, Богдан вывел сына во двор из пропахшего кашей коридора. Снова пошел снег и перестал; Денис медленно и обстоятельно рассказывал, что давали на обед, что на завтрак и что на ужин. Подходя к троллейбусной остановке, Богдан издали увидел толпу возле перехода; над толпой возвышался самосвал. Мигала синим милицейская машина, чуть поодаль стояла «Скорая помощь». Богдан сильнее сжал руку сына и потащил его прочь; во рту стоял отвратительный привкус. Взмокли ладони в перчатках из фальшивой кожи.
– …какое там жива, пополам переехало… – донеслось от остановки, где судачили женщины.
Подошел троллейбус.
– Пропустите с ребенком! – рявкнул Богдан неожиданно грубо и, крепко прижав к себе пискнувшего Дениса, ввинтился в переполненные душные недра.
– Вот-вот, – подтвердил Богдан.
– А возле того перехода вечно всякая жуть. Дурное место. Месяц назад пацана сбили – перебегал…
Богдан тяжело вздохнул.
– Игнатьич, – Люська поморщилась. – Кстати, я ту птицу видела. Сидела на мусорном баке.
– Да?!
– Явно не ворона… Хотя большая. У нас похожая в селе под крышей жила.
– У нее глаза нет.
– Насчет глаза я не заметила, издали смотрела… Но явно покалеченная, едва летает. Знаешь, часто бывает: подранки не улетают на зиму, а пристраиваются где-нибудь в городе. Надо подкормить.
– Люська, слушай, это та самая, что у нас под крышей…
– Ага. Прилетела за триста километров к тебе в гости. Как же.
Насмешливый Люськин тон привел Богдана в чувство. Но на Денискины рисунки он опасался смотреть еще долго – почти две недели.
– Замерзли? – спросил Богдан, запирая дверь.
– Ага, – сказала Люська странным голосом. – Немножко…
И взялась расстегивать на Денисе шубку, но Богдан уже знал: что-то случилось.
– Да нет, – ответила Люська на взгляд мужа. – Ничего… так. Деня, иди мой ручки…
Прикрыла за сыном дверь ванной:
– Видели мы этого… кота. Деня испугался… А дворничиха говорит, он здесь во дворе… Короче, вроде бы он таксу съел из второго подъезда.
– Кот?!
– Они говорят «чернобыльский мутант». – Люська невесело усмехнулась. – Знаешь что? Позвоню-ка я в «будку». Пусть приедут, заберут его. На фига нам во дворе такая гадость?
Люська долго плакала на кухне, Богдан утешал ее и не знал, как утешить. Наконец в час ночи улеглись; в пять утра Богдан вышел на кухню попить водички и, глянув в окно, увидел под единственным фонарем во дворе огромную тварь со стоящей дыбом шерстью…
Мигнул – чудовища как не бывало.
Богдан держал в руках новый рисунок Дениса, выпавший из-за неплотно прикрытой дверцы письменного стола. На рисунке были люди с круглыми головами, круглыми животами, с наведенными черной краской руками и ногами – много людей; некоторые сжимали в руках большие черные ножи размером с хорошую саблю. Люди стояли плечом к плечу, а в центре композиции помещался хиленький человечек в треугольном зеленом пальто и круглой шляпе. Руки человечка торчали в стороны – на каждой по пять длинных пальцев.
– Что это, Деня?
– Просто так, – уклончиво ответил сын. – Хулиганы.
– А в середине?
Сын пожал плечами.
– Это не я случайно? – осторожно спросил Богдан. – В зеленом пальто?
– Может, и ты, – пробормотал Денис, глядя в сторону.
– Лопату найди, – говорил старик. – Найди лопату.
За штабелями ящиков, за горами мешков с гнилой картошкой ходили на мягких лапах. Смотрели глазами-щелками, разевали вертикальные челюсти. Поскрипывал ветер:
– Заплатишь…
– Лопату найди! – повторял старик, заглядывая Богдану в лицо почти с отчаянием. – В лопате твое спасение…
Судя по множественному топоту и мату, за ним погнались человек пять, не меньше. Вокруг не было ни души, фонари не горели, Богдан бежал, боясь одного – выронить папку с диссером. Преследователи, вместо того чтобы разочароваться и отстать, с каждой секундой преисполнялись азартом:
– Стой, сука!
Богдан споткнулся и все-таки упал. Вокруг захлюпали по грязи ботинки, кто-то торжествующе пнул его в бок…
– А-а-а! – распахнулось окно, стукнула рама. – Убивают! Батюшки! Милиция!
Неподалеку басовито залаял пес. Богдана пнули напоследок – и хлюпанье быстрых шагов отдалилось, затюкало по бетонной дорожке, потом по асфальту, потом стихло…
Рядом стоял сосед с догом. Вернее, сосед стоял, а дог описывал вокруг взволнованные круги.
– Бодя? Ты?
Женщина в окне матерно грозила «этим гадам» всеми возможными карами. Богдан поднялся, прижимая к груди папку с диссером.
– С-спасибо…
…Пальто пропало. Ничего страшного: и Богдан, и Люська понимали, что могло кончиться куда хуже.
– Что вы все смотрите? – удивилась толстая продавщица. – Берите, пока есть. Сталь хорошая. Держачок вам подберем.
– Дорого, – сказал Богдан, ощупывая в кармане сумки ворох бумажных купонов. От портмоне пришлось отказаться – во-первых, их немилосердно воровали, во-вторых, такая масса денег не помещалась ни в один кошелек.
– Весной подорожает! Да еще и не будет, все разгребут под сезон… Берите!
«Лопата тебя спасет», – Богдан вспомнил и содрогнулся. Зачем лопата? Уж не могилу ли себе копать?!
– Мне не надо, – сообщил он разочарованной продавщице. – Дачу-то продали…
Повернулся и пошел к двери.
На сей раз Денису рисунок явно удался: клякс почти не было. Посреди листа имелся вертикальный коричневый столб, от столба в разные стороны тянулась желтая цепь из неровных звеньев; справа цепь заканчивалась уже знакомой тщедушной фигуркой: круглоголовый человечек вместо треугольного пальто был облачен теперь в квадратную черную куртку. Всю левую сторону листа занимал бурый силуэт с острыми ушами и толстым хвостом до самого неба.
– Что это? – спросил, обмирая, Богдан. – Это… кот?
– Кот научный, – радостно подтвердил Денис. – То есть ученый.
– А это кто? Александр Сергеевич Пушкин? – Богдан указал на фигурку в правом углу листа.
– Нет. – Денис скромно потупился. – Это ты.
Богдан не нашелся, что ответить. Приближался Новый год, а сбережения семьи, мягко говоря, оставляли желать лучшего.
– Она дешевая, – соврал он, оправдываясь.
Люська ничего не сказала. Уселась перед телевизором с чашкой чая на блюдце.
Богдан опустился на корточки и высвободил лопату из мешка. «Острая, – говорили в магазине, – в транспорте осторожнее…» Рукоятка была слишком свежая, слишком чистая; острие поблескивало тускло и хищно, и почему-то сам вид заостренной лопаты вдруг совершенно успокоил Богдана.
Пусть приходит, подумал удовлетворенно. Кот-мутант, или кто он там…
Люська тупо смотрела на экран. Богдан понимал, что она не видит и не слышит событий «Санта-Барбары», что нервозность последних месяцев скоро доведет жену до срыва, что надо объясниться – или покаяться, что одно и то же…
Он снова оделся и вышел во двор с лопатой в руках. Остановился посреди палисадника; здесь проходила теплотрасса, снег проседал, а земля не твердела. Сам не понимая зачем, Богдан налег на заступ – мышцы вдруг вспомнили август, огород, он был почти уверен, что в ямке обнаружится картофельный клубень.
Нагнулся. Протянул руку и нащупал под сталью лопаты, под снегом и мокрой землей – влажную шероховатую картофелину.
Вытащил.
Это оказался круглый комок глины.
Денис заболел, и две недели Богдан и Люська занимались исключительно врачами, компрессами, жаропонижающими таблетками и чаем с малиной.
Лопата стояла в кладовой. На лезвии высыхал комочек земли из палисадника.
Денис выздоровел. Убрали елку и стали ждать весну. Екатерина Сергеевна наконец-то сменила гнев на милость – в последнюю встречу с руководителем Богдан удостоился двух-трех ободряющих слов.
В воскресенье – перед тем как после долгого перерыва отправиться в садик – Денис потребовал чистой бумаги. Ему, видите ли, захотелось рисовать. Люська полезла в стол за альбомными листами, но Богдан, прибежав из кухни с чашкой кефира в руке, заявил, что хочет почитать Денису сказку. Спеть ему песенку. Показать кукольный театр. Именно сейчас.
И полдня, позабыв о своих книгах, возился с сыном. Собственноручно выкупал его в ванной и уложил спать; краски так и остались стоять на столе рядом с чистым листом из альбома.
– Что с тобой? – спросила Люська, увидев лицо мужа.
– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.
– Перемена атмосферного давления, – неуверенно пробормотала Люська, и Богдан кивнул:
– Наверное…
За Люськой и Денисом закрылась дверь. Богдан побрел на кухню доедать завтрак. Снаружи, на жестяном козырьке окна, сидела большая птица, похожая на ласточку. Смотрела на Богдана единственным глазом. Била крыльями, смахивала с козырька комочки примерзшего снега.
У третьего подъезда стояла черная крышка гроба – ветер вяло теребил широкое кружево. Богдан вспомнил, что умер старичок – хозяин таксы, тот самый, что каждое утро выгуливал ее в оранжевом, на меху, пальтишке…
Темными тенями сновали люди. Хлопали двери подъездов.
Богдан задернул шторы. Позвонил на работу и сказал, что болен. Позвонил приятелю, с которым должен был встретиться в библиотеке, и отменил встречу.
Он вспомнил, что ему снилось. Овощная база, только напротив, на покосившемся ящике, никто не сидел. Кто-то смотрел в спину, все время в спину.
– Жди… Сегодня… Жди…
Там, во сне, Богдан вертелся волчком, ожидая нападения, сжимая в руках…
Он открыл кладовку и вытащил лопату. Ногтем счистил прилипшую грязь.
– Ты-то как? – спрашивала Люська сквозь треск в телефонной трубке. – Пришел в себя?
– Совершенно, – отрапортовал Богдан.
В шесть часов стемнело.
В девять единственный фонарь посреди двора замигал и погас.
Воздух полнился весной и жутью. В небе, широко раскинувшись, мерцало созвездие Ориона.
В полдвенадцатого, когда почти все окна в доме погасли, Богдан взял лопату и вышел во двор. Минут пятнадцать он был очень храбр – расхаживал взад-вперед по асфальтовой дорожке, думал о Люське и о Денисе. Пора прекратить весь этот кошмар. Пусть ребенок рисует что хочет. Пусть Люська наконец перестанет хлестать валерьянку на ночь…
Потом звезды съежились и потускнели. И Богданова храбрость съежилась тоже; он завертелся волчком, как тогда, во сне, поспешно отступил к подъезду. Будить соседей, бежать домой, вызывать милицию…
Темная тень вынырнула из-за мусорных баков. Богдан отшатнулся, выставив перед собой лопату; в этот момент единственный фонарь во дворе опять вспыхнул.
Свет упал на морду с вертикальными челюстями.
Угрожая лопатой, Богдан пятился и пятился к подъезду, молча умоляя хоть кого-нибудь проснуться и подойти к окну, крикнуть, хотя бы завизжать…
«В лопате твое спасение…»
Проклятый дом, проклятый огород, проклятая картошка…
Картошка…
Он вспомнил – клубень в руках, картофелина, летящая в страшную морду. Искры.
Не сводя глаз с ужаса, который смотрел на него, Богдан трясущимися руками опустил свое оружие. Мышцы напомнили, что делать; Богдан налег на лопату, она вошла в грунт без особенного усилия. Чудовище припало к земле, прижало уши, хлестануло по бокам хвостом; Богдан, не отводя глаз, нагнулся и нащупал в ямке – картофелину.
Она была крупная и гладкая, с тремя или четырьмя глазками. Она была теплая. Она светилась золотисто-коричневым светом.
Чудовище взревело, отталкиваясь от мокрого асфальта; Богдан размахнулся и запустил в него картофелиной – прямо в морду.
Взрыв.
Денис сопел на кровати, натягивая колготки. Было серое утро; на письменном столе стояли баночки гуашевой краски и лежал нетронутый листок бумаги.
– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.
– Перемена атмосферного давления.
– Наверное…
За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась такса – мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.
– Осторожнее, – сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: – Скользко…
– Ага, – улыбнулась Люська. – Не волнуйся.
Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дорожке – глубокой, но неширокой. Не шире лезвия лопаты.
– Санэпидстанцию вызову! – угрожала дворничиха неизвестно кому. – А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!
И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула – отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь. Перед тем как завернуть за угол, она остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом.
Взгляд протянулся между ними, как ниточка.
И Люська улыбнулась.
ОБОРОТЕНЬ В ПОГОНАХ
Он проснулся в отвратительном настроении и с утра накричал на Дениса. Сердитая Люська увела в садик сердитого сына, а Богдан долго остывал над чашкой холодного чая. Уныло поглядывал в окно на унылый дворик и встрепенулся, лишь когда на подоконник села птица – похожая на ласточку, но слишком большая. Птица смотрела на Богдана единственным глазом – второй был выбит в какой-то, видимо, схватке.
– Кыш, – в ужасе прошипел Богдан. И добавил, забыв, что птица не слышит: – Тебе на юг… Ноябрь на дворе… Убирайся!
Птица ударила крыльями по жести козырька под окном и улетела. Полный дурных предчувствий, Богдан стал собираться в университет; обнаружив на ковре под креслом синие колготки сына, испытал приступ раскаяния. Аккуратно сложил колготки, открыл комодик – и наткнулся на стопку альбомных листов: в последнее время Денис много и охотно рисовал, воспитатели в садике хвалили его за «развитие мелкой моторики правой руки»…
Богдан бездумно проглядывал рисунки, пока не наткнулся на один очень яркий, сделанный гуашью. На нем изображалась женщина в оранжево-синем клетчатом платье. Местами оранжевая и синяя краска слились, но в целом нарисовано аккуратно, как для трехлетки. Рядом на коричневом столике (толстая горизонтальная линия и две вертикальных) стоял зеленый круглый кактус в желтом горшке. Иголки понатыканы карандашом; в сторону от зеленого шара тянулась огромная фиолетовая труба, похожая на граммофонную.
У оранжево-синей женщины было узкое лицо, нос как у Бабы-Яги и длинный злой рот уголками книзу. В руке она держала прямоугольный предмет – сумку, чемодан или коробку.
Богдан подумал, что обязательно надо похвалить сына за этот рисунок. Или за какой-нибудь другой – но обязательно похвалить; он видит Дениса так редко, возвращается поздно, в субботу сидит в библиотеке… В воскресенье валяется в изнеможении на диване. По утрам, невыспавшийся и злой, кричит на ребенка всего-то за то, что малыш задумался над мыльной пеной в пригоршне…
Стало быть, в субботу – в зоопарк. Богдану стало легче. Он запер дверь, все еще пахнущую новым дерматином, с медным значком «8» (Люськина покупка и гордость), и отправился, почти веселый, на встречу с научным руководителем. Встреча намечалась еще две недели назад, но по множественным уважительным причинам откладывалась да откладывалась.
Екатерина Сергеевна восседала за профессорским столом. На краю стола стоял кактус, и фиолетовый цветок изгибался, как труба граммофона. Одного взгляда на лицо кураторши хватило, чтобы понять: похвалы не жди. Ноздри тонкого носа раздувались, тонкий рот изгибался уголками вниз. Екатерина Сергеевна говорила негромко, скупо, и все просчеты, допущенные Богданом, его недоработки и небрежности, подчеркнутые красным карандашом, ложились на стол одна за другой – серыми машинописными листами.
Последней легла пустая папка; Богдан смотрел, как беспомощно болтаются завязочки. Он не ждал разгрома, но беда заключалась в другом. На Екатерине Сергеевне был костюм в оранжево-синюю клеточку, не такой яркий, как на детском рисунке, но вполне узнаваемый.
– …Одна радость – кактус расцвел, – сказала в заключение профессор, и ее тонкие губы наконец-то сложились в улыбку. – Идите, Донцов, и работайте. Я знала, что вы не хватаете звезд с неба… Но чтобы в такой степени! Идите.
* * *
Он вернулся домой, когда сын уже лег в кровать. Люська была не в духе; Богдан посидел над сопящим Денисом, но сын спал крепко и безмятежно – ни кошмарам, ни пророчествам не нашлось места в маленькой комнате с плотно занавешенным окном.На ночь он выпил чуть не полфлакона валерьянки.
– Чем это воняет? – хмуро поинтересовалась Люська.
Богдан долго не мог уснуть, в полудреме читал какие-то стихи по незнакомой книге, успевал удивляться: что за строки? Неужели сам во сне придумал? А потом, провалившись окончательно, почувствовал запах гнилой картошки, очутился на ящике посреди овощебазы, а напротив, на другом ящике, сидел небритый старик, прикрывал нечистой ладонью выбитый глаз:
– Ходит за тобой… И ходит… Гляди…
– Кто ты? – спросил во сне Богдан.
– Игнатьич… – Старик вздохнул. – Через меня ты в это дело встрял… Гляди…
На другое утро Денис одевался вдвое дольше, чем обычно, но Богдан не проявил недовольства. Наоборот, сообщил, что в субботу они идут в зоопарк; малой развеселился. Завязывая шнурки на высоких ботинках сына, Богдан спросил как бы ненароком:
– А что за тетю ты нарисовал с кактусом?
Денис не сразу понял, о чем речь.
– Просто, – сообщил удивленно, когда Богдан сходил в комнату и принес рисунок. – Просто так. Красивая тетя.
– А где ты видел, что кактус цветет?
Денис засмеялся:
– Это краска размазалась!
* * *
Всю следующую неделю Денис рисовал зверей, а Богдан спал спокойно. Выпал и растаял первый снег. Ни черная птица, ни похожее на кота существо больше не мерещились. Он занимался диссером, и ничем другим.В пятницу Люська попросила Богдана забрать малого из садика. Дожидаясь, пока неторопливый Денис оденется, Богдан рассматривал пластилиновых мишек с бумажными ярлычками имен и подписанные шариковой ручкой гуашевые рисунки. Тема занятия была «Правила дорожного движения», на всех картинках имелись светофоры с глазками и ручками, дяди Степы в огромных фуражках, кое-где попадалось треугольное солнце в уголке листа и цветочки внизу. На рисунке Дениса, невнятном и довольно грязненьком, красовался самосвал и маленькая фигурка под огромными черными колесами.
– Деня… Что это?
– Это тетя, которая неправильно переходила дорогу, – очень серьезно сообщил художник. – Нам про такое рассказывали!
Молча проклиная дур-воспитательниц, запугивающих детей всякой ерундой, Богдан вывел сына во двор из пропахшего кашей коридора. Снова пошел снег и перестал; Денис медленно и обстоятельно рассказывал, что давали на обед, что на завтрак и что на ужин. Подходя к троллейбусной остановке, Богдан издали увидел толпу возле перехода; над толпой возвышался самосвал. Мигала синим милицейская машина, чуть поодаль стояла «Скорая помощь». Богдан сильнее сжал руку сына и потащил его прочь; во рту стоял отвратительный привкус. Взмокли ладони в перчатках из фальшивой кожи.
– …какое там жива, пополам переехало… – донеслось от остановки, где судачили женщины.
Подошел троллейбус.
– Пропустите с ребенком! – рявкнул Богдан неожиданно грубо и, крепко прижав к себе пискнувшего Дениса, ввинтился в переполненные душные недра.
* * *
– Ты ведь понимаешь, что это совпадение? – спросила Люська. – Ты огорчился из-за этой выдры Екатерины…– Вот-вот, – подтвердил Богдан.
– А возле того перехода вечно всякая жуть. Дурное место. Месяц назад пацана сбили – перебегал…
Богдан тяжело вздохнул.
– Игнатьич, – Люська поморщилась. – Кстати, я ту птицу видела. Сидела на мусорном баке.
– Да?!
– Явно не ворона… Хотя большая. У нас похожая в селе под крышей жила.
– У нее глаза нет.
– Насчет глаза я не заметила, издали смотрела… Но явно покалеченная, едва летает. Знаешь, часто бывает: подранки не улетают на зиму, а пристраиваются где-нибудь в городе. Надо подкормить.
– Люська, слушай, это та самая, что у нас под крышей…
– Ага. Прилетела за триста километров к тебе в гости. Как же.
Насмешливый Люськин тон привел Богдана в чувство. Но на Денискины рисунки он опасался смотреть еще долго – почти две недели.
* * *
Богдан сидел за работой, когда вернулись с прогулки Люська с Денисом. Люська держала санки, Денис – старое одеяльце, служившее подстилкой. С мокрых полозьев падали на линолеум снежные кляксы.– Замерзли? – спросил Богдан, запирая дверь.
– Ага, – сказала Люська странным голосом. – Немножко…
И взялась расстегивать на Денисе шубку, но Богдан уже знал: что-то случилось.
– Да нет, – ответила Люська на взгляд мужа. – Ничего… так. Деня, иди мой ручки…
Прикрыла за сыном дверь ванной:
– Видели мы этого… кота. Деня испугался… А дворничиха говорит, он здесь во дворе… Короче, вроде бы он таксу съел из второго подъезда.
– Кот?!
– Они говорят «чернобыльский мутант». – Люська невесело усмехнулась. – Знаешь что? Позвоню-ка я в «будку». Пусть приедут, заберут его. На фига нам во дворе такая гадость?
* * *
«Будка», служба по отлову бродячих животных, никакого кота-мутанта во дворе не нашла, зато попыталась забрать двортерьера Булата из третьего подъезда. Случился скандал, чуть ли не драка, хозяйка Булата кричала в лицо Люське оскорбления, Богдан едва сумел разрешить дело миром – заплатил «будочникам», и те убрались пустые. Китайский шарпей Бернард, пес соседа-прокурора, скалил вослед живодерам зубы и глухо рычал. Он ничем не рисковал: прокурорских шарпеев никто не отлавливал – себе дороже.Люська долго плакала на кухне, Богдан утешал ее и не знал, как утешить. Наконец в час ночи улеглись; в пять утра Богдан вышел на кухню попить водички и, глянув в окно, увидел под единственным фонарем во дворе огромную тварь со стоящей дыбом шерстью…
Мигнул – чудовища как не бывало.
* * *
– Что это?Богдан держал в руках новый рисунок Дениса, выпавший из-за неплотно прикрытой дверцы письменного стола. На рисунке были люди с круглыми головами, круглыми животами, с наведенными черной краской руками и ногами – много людей; некоторые сжимали в руках большие черные ножи размером с хорошую саблю. Люди стояли плечом к плечу, а в центре композиции помещался хиленький человечек в треугольном зеленом пальто и круглой шляпе. Руки человечка торчали в стороны – на каждой по пять длинных пальцев.
– Что это, Деня?
– Просто так, – уклончиво ответил сын. – Хулиганы.
– А в середине?
Сын пожал плечами.
– Это не я случайно? – осторожно спросил Богдан. – В зеленом пальто?
– Может, и ты, – пробормотал Денис, глядя в сторону.
* * *
Одноглазый старик сидел на покосившемся ящике из-под овощей. На темной морщинистой ладони лежала картофелина – чистая, золотисто-коричневая, будто светящаяся изнутри.– Лопату найди, – говорил старик. – Найди лопату.
За штабелями ящиков, за горами мешков с гнилой картошкой ходили на мягких лапах. Смотрели глазами-щелками, разевали вертикальные челюсти. Поскрипывал ветер:
– Заплатишь…
– Лопату найди! – повторял старик, заглядывая Богдану в лицо почти с отчаянием. – В лопате твое спасение…
* * *
Когда первый из них, весь какой-то мутный и вихляющийся, вынырнул из подъезда и заступил Богдану дорогу, тот уже знал, чего ждать, и побежал, не медля ни секунды.Судя по множественному топоту и мату, за ним погнались человек пять, не меньше. Вокруг не было ни души, фонари не горели, Богдан бежал, боясь одного – выронить папку с диссером. Преследователи, вместо того чтобы разочароваться и отстать, с каждой секундой преисполнялись азартом:
– Стой, сука!
Богдан споткнулся и все-таки упал. Вокруг захлюпали по грязи ботинки, кто-то торжествующе пнул его в бок…
– А-а-а! – распахнулось окно, стукнула рама. – Убивают! Батюшки! Милиция!
Неподалеку басовито залаял пес. Богдана пнули напоследок – и хлюпанье быстрых шагов отдалилось, затюкало по бетонной дорожке, потом по асфальту, потом стихло…
Рядом стоял сосед с догом. Вернее, сосед стоял, а дог описывал вокруг взволнованные круги.
– Бодя? Ты?
Женщина в окне матерно грозила «этим гадам» всеми возможными карами. Богдан поднялся, прижимая к груди папку с диссером.
– С-спасибо…
…Пальто пропало. Ничего страшного: и Богдан, и Люська понимали, что могло кончиться куда хуже.
* * *
В хозяйственном магазине стоял плотный химический запах. Богдан долго и бесцельно разглядывал тяпки без рукояток, грабли, жестяные лейки, пакетики с удобрениями; на толстой картонке лежала лопата. Темная, со светло-стальным ободком вокруг острия, еще ни разу не пробовавшая земли, она казалась не мирным инвентарем, но орудием убийства. Богдан смотрел на лопату третий день подряд; купить ее означало признать себя сумасшедшим. Не купить – отказаться от последнего оружия в борьбе со взбесившейся судьбой.– Что вы все смотрите? – удивилась толстая продавщица. – Берите, пока есть. Сталь хорошая. Держачок вам подберем.
– Дорого, – сказал Богдан, ощупывая в кармане сумки ворох бумажных купонов. От портмоне пришлось отказаться – во-первых, их немилосердно воровали, во-вторых, такая масса денег не помещалась ни в один кошелек.
– Весной подорожает! Да еще и не будет, все разгребут под сезон… Берите!
«Лопата тебя спасет», – Богдан вспомнил и содрогнулся. Зачем лопата? Уж не могилу ли себе копать?!
– Мне не надо, – сообщил он разочарованной продавщице. – Дачу-то продали…
Повернулся и пошел к двери.
* * *
В четверг, забирая Дениса из садика, Богдан первым делом ринулся к выставке рисунков. Тема была «Сказки»; не глядя на работы прочих детей, он жадно отыскивал надпись «Донцов» на обороте…На сей раз Денису рисунок явно удался: клякс почти не было. Посреди листа имелся вертикальный коричневый столб, от столба в разные стороны тянулась желтая цепь из неровных звеньев; справа цепь заканчивалась уже знакомой тщедушной фигуркой: круглоголовый человечек вместо треугольного пальто был облачен теперь в квадратную черную куртку. Всю левую сторону листа занимал бурый силуэт с острыми ушами и толстым хвостом до самого неба.
– Что это? – спросил, обмирая, Богдан. – Это… кот?
– Кот научный, – радостно подтвердил Денис. – То есть ученый.
– А это кто? Александр Сергеевич Пушкин? – Богдан указал на фигурку в правом углу листа.
– Нет. – Денис скромно потупился. – Это ты.
* * *
– Зачем? – устало удивилась Люська.Богдан не нашелся, что ответить. Приближался Новый год, а сбережения семьи, мягко говоря, оставляли желать лучшего.
– Она дешевая, – соврал он, оправдываясь.
Люська ничего не сказала. Уселась перед телевизором с чашкой чая на блюдце.
Богдан опустился на корточки и высвободил лопату из мешка. «Острая, – говорили в магазине, – в транспорте осторожнее…» Рукоятка была слишком свежая, слишком чистая; острие поблескивало тускло и хищно, и почему-то сам вид заостренной лопаты вдруг совершенно успокоил Богдана.
Пусть приходит, подумал удовлетворенно. Кот-мутант, или кто он там…
Люська тупо смотрела на экран. Богдан понимал, что она не видит и не слышит событий «Санта-Барбары», что нервозность последних месяцев скоро доведет жену до срыва, что надо объясниться – или покаяться, что одно и то же…
Он снова оделся и вышел во двор с лопатой в руках. Остановился посреди палисадника; здесь проходила теплотрасса, снег проседал, а земля не твердела. Сам не понимая зачем, Богдан налег на заступ – мышцы вдруг вспомнили август, огород, он был почти уверен, что в ямке обнаружится картофельный клубень.
Нагнулся. Протянул руку и нащупал под сталью лопаты, под снегом и мокрой землей – влажную шероховатую картофелину.
Вытащил.
Это оказался круглый комок глины.
* * *
Новый год встретили дома, по-семейному, тихо и скромно.Денис заболел, и две недели Богдан и Люська занимались исключительно врачами, компрессами, жаропонижающими таблетками и чаем с малиной.
Лопата стояла в кладовой. На лезвии высыхал комочек земли из палисадника.
Денис выздоровел. Убрали елку и стали ждать весну. Екатерина Сергеевна наконец-то сменила гнев на милость – в последнюю встречу с руководителем Богдан удостоился двух-трех ободряющих слов.
В воскресенье – перед тем как после долгого перерыва отправиться в садик – Денис потребовал чистой бумаги. Ему, видите ли, захотелось рисовать. Люська полезла в стол за альбомными листами, но Богдан, прибежав из кухни с чашкой кефира в руке, заявил, что хочет почитать Денису сказку. Спеть ему песенку. Показать кукольный театр. Именно сейчас.
И полдня, позабыв о своих книгах, возился с сыном. Собственноручно выкупал его в ванной и уложил спать; краски так и остались стоять на столе рядом с чистым листом из альбома.
* * *
Утром он не помнил своего сна, но в том, что это был кошмар, сомневаться не приходилось.– Что с тобой? – спросила Люська, увидев лицо мужа.
– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.
– Перемена атмосферного давления, – неуверенно пробормотала Люська, и Богдан кивнул:
– Наверное…
За Люськой и Денисом закрылась дверь. Богдан побрел на кухню доедать завтрак. Снаружи, на жестяном козырьке окна, сидела большая птица, похожая на ласточку. Смотрела на Богдана единственным глазом. Била крыльями, смахивала с козырька комочки примерзшего снега.
У третьего подъезда стояла черная крышка гроба – ветер вяло теребил широкое кружево. Богдан вспомнил, что умер старичок – хозяин таксы, тот самый, что каждое утро выгуливал ее в оранжевом, на меху, пальтишке…
Темными тенями сновали люди. Хлопали двери подъездов.
Богдан задернул шторы. Позвонил на работу и сказал, что болен. Позвонил приятелю, с которым должен был встретиться в библиотеке, и отменил встречу.
Он вспомнил, что ему снилось. Овощная база, только напротив, на покосившемся ящике, никто не сидел. Кто-то смотрел в спину, все время в спину.
– Жди… Сегодня… Жди…
Там, во сне, Богдан вертелся волчком, ожидая нападения, сжимая в руках…
Он открыл кладовку и вытащил лопату. Ногтем счистил прилипшую грязь.
* * *
В полпятого позвонила озабоченная Люська. У нее заболела мама – Люська собиралась сегодня ночевать у больной, прихватив с собой и Дениса.– Ты-то как? – спрашивала Люська сквозь треск в телефонной трубке. – Пришел в себя?
– Совершенно, – отрапортовал Богдан.
В шесть часов стемнело.
В девять единственный фонарь посреди двора замигал и погас.
Воздух полнился весной и жутью. В небе, широко раскинувшись, мерцало созвездие Ориона.
В полдвенадцатого, когда почти все окна в доме погасли, Богдан взял лопату и вышел во двор. Минут пятнадцать он был очень храбр – расхаживал взад-вперед по асфальтовой дорожке, думал о Люське и о Денисе. Пора прекратить весь этот кошмар. Пусть ребенок рисует что хочет. Пусть Люська наконец перестанет хлестать валерьянку на ночь…
Потом звезды съежились и потускнели. И Богданова храбрость съежилась тоже; он завертелся волчком, как тогда, во сне, поспешно отступил к подъезду. Будить соседей, бежать домой, вызывать милицию…
Темная тень вынырнула из-за мусорных баков. Богдан отшатнулся, выставив перед собой лопату; в этот момент единственный фонарь во дворе опять вспыхнул.
Свет упал на морду с вертикальными челюстями.
Угрожая лопатой, Богдан пятился и пятился к подъезду, молча умоляя хоть кого-нибудь проснуться и подойти к окну, крикнуть, хотя бы завизжать…
«В лопате твое спасение…»
Проклятый дом, проклятый огород, проклятая картошка…
Картошка…
Он вспомнил – клубень в руках, картофелина, летящая в страшную морду. Искры.
Не сводя глаз с ужаса, который смотрел на него, Богдан трясущимися руками опустил свое оружие. Мышцы напомнили, что делать; Богдан налег на лопату, она вошла в грунт без особенного усилия. Чудовище припало к земле, прижало уши, хлестануло по бокам хвостом; Богдан, не отводя глаз, нагнулся и нащупал в ямке – картофелину.
Она была крупная и гладкая, с тремя или четырьмя глазками. Она была теплая. Она светилась золотисто-коричневым светом.
Чудовище взревело, отталкиваясь от мокрого асфальта; Богдан размахнулся и запустил в него картофелиной – прямо в морду.
Взрыв.
* * *
– Что с тобой? – спросила Люська, увидев его лицо.Денис сопел на кровати, натягивая колготки. Было серое утро; на письменном столе стояли баночки гуашевой краски и лежал нетронутый листок бумаги.
– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.
– Перемена атмосферного давления.
– Наверное…
За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась такса – мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.
– Осторожнее, – сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: – Скользко…
– Ага, – улыбнулась Люська. – Не волнуйся.
Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дорожке – глубокой, но неширокой. Не шире лезвия лопаты.
– Санэпидстанцию вызову! – угрожала дворничиха неизвестно кому. – А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!
И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула – отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь. Перед тем как завернуть за угол, она остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом.
Взгляд протянулся между ними, как ниточка.
И Люська улыбнулась.
ОБОРОТЕНЬ В ПОГОНАХ
Дежурство выдалось спокойным, что в неотложке – большая редкость.
К обеду доставили лишь одного пьянчужку с кашей вместо физиономии. Двое приятелей страдальца маялись в коридоре, чуя за собой вину. «Лицевые кости целы, зубы потом вставит сам, если захочет. Зашить бровь и отзвониться Егорычу, во избежание», – наметанным глазом определил Величко.
Егорыч, дежурный мент, дремал в своей каптерке как раз для таких случаев.
Наложив швы, доктор вызвал покаянных дружков в кабинет. Задавая стандартные вопросы, быстро, но без лишней спешки заполнил все необходимые бланки. Егорычу звонить не понадобилось: вся троица хором утверждала, что «Митяй с лестницы навернулся». Громче всех версию падения отстаивал потерпевший, плямкая губами, распухшими до размера оладий. Ладно, с лестницы – значит, с лестницы. Меньше волокиты. Отослав компанию восвояси, Величко выглянул в окно. Новых машин у входа в приемный покой не объявилось. Прислушался. В коридоре царила тишина.
Ну и хорошо. «Час пик» начнется позже.
Александр Павлович откинулся на спинку жесткого стула. Не глядя, нашарил фаянсовую кружку с отбитой ручкой, хлебнул остывшего чаю и развернул купленную по дороге газету. «Курьер» раскрылся на 12-й странице. «Тайны рынка на обочине», интервью с какой-то Гели Реф, насквозь желтое, как молодой одуванчик. Быстро разочаровавшись в рыночных тайнах и пижонстве хамоватой Гели, доктор перелистнул страницу. «Криминальная хроника». Взгляд сразу привлекла фотография в центре. Серая, мутноватая, явно со служебного удостоверения. Впрочем, не узнать молоденького лопоухого лейтенантика, изображенного на фото, было невозможно.
«ФИНАЛ ОСЕННЕГО ЛЮДОЕДА«– гласил заголовок.
Ниже, шрифтом, похожим на стилизованную готику, размещался подзаголовок: «Любимый город может спать спокойно». И собственно сама статья: «Кровавым ужасам, терроризирующим население с прошлой осени, пришел конец. Дарья Климец, студентка пищевого техникума, выжила чудом. Насильственным путем оказавшись в Осиновке, на территории «Dinastia Bradly», питомника доберманов и минпинов цвергпинчеров, девушка и не предполагала…»
Буквы на миг смешались, поплыли. Величко невольно моргнул – раз, другой, – и память, решительно ухватив доктора за шиворот, отшвырнула его на два с лишним месяца назад.
Сюда же, в первый корпус неотложки.
Только не в приемный покой, а в родной кабинет на втором этаже.
«Опять ЧП», – тяжело вздохнул Величко, глядя на щуплого «летеху» в милицейской форме, с бляхой ГАИ на груди. Из всего облика мента в первую очередь обращали на себя внимание уши – оттопыренные, мальчишечьи, пунцовые от волнения. Лопоух нервно мял в руках новенькую фуражку.
– Входите. Что случилось?
«Вот такой шкет меня в четверг на червонец нагрел», – подумал Величко. Червонца было жалко. Забыл вроде, а сейчас опять пожалел. И клятва Гиппократа не помогает.
– Лейтенант Сиромаха, – по-уставному представился посетитель, старательно закрывая за собой дверь. – Я к вам, Александр Павлович. Мне необходима операция.
– Операция? Срочная?
Лейтенант замялся:
– Ну, не то чтобы срочная… Но хотелось бы поскорее.
– Если вы не в курсе, молодой человек, у нас тут Институт неотложной хирургии. Подчеркиваю: неотложной. Может, вам лучше обратиться в вашу ведомственную клинику? Или в районную больницу по месту жительства? Если, конечно, нет денег на платную, – мстительно добавил Величко, вспоминая злополучный червонец.
– Я понимаю, доктор. Только… Я специально к вам пришел, лично.
– Именно ко мне? Из каких соображений, позвольте спросить?
Величко слегка приподнял брови. Хирургом он считался неплохим, опытным и удачливым, но в числе «светил» никогда не значился. И в очередь к нему клиенты не записывались. Особенно работники доблестных органов, которые к своим собственным внутренним органам относились с исключительным трепетом.
К обеду доставили лишь одного пьянчужку с кашей вместо физиономии. Двое приятелей страдальца маялись в коридоре, чуя за собой вину. «Лицевые кости целы, зубы потом вставит сам, если захочет. Зашить бровь и отзвониться Егорычу, во избежание», – наметанным глазом определил Величко.
Егорыч, дежурный мент, дремал в своей каптерке как раз для таких случаев.
Наложив швы, доктор вызвал покаянных дружков в кабинет. Задавая стандартные вопросы, быстро, но без лишней спешки заполнил все необходимые бланки. Егорычу звонить не понадобилось: вся троица хором утверждала, что «Митяй с лестницы навернулся». Громче всех версию падения отстаивал потерпевший, плямкая губами, распухшими до размера оладий. Ладно, с лестницы – значит, с лестницы. Меньше волокиты. Отослав компанию восвояси, Величко выглянул в окно. Новых машин у входа в приемный покой не объявилось. Прислушался. В коридоре царила тишина.
Ну и хорошо. «Час пик» начнется позже.
Александр Павлович откинулся на спинку жесткого стула. Не глядя, нашарил фаянсовую кружку с отбитой ручкой, хлебнул остывшего чаю и развернул купленную по дороге газету. «Курьер» раскрылся на 12-й странице. «Тайны рынка на обочине», интервью с какой-то Гели Реф, насквозь желтое, как молодой одуванчик. Быстро разочаровавшись в рыночных тайнах и пижонстве хамоватой Гели, доктор перелистнул страницу. «Криминальная хроника». Взгляд сразу привлекла фотография в центре. Серая, мутноватая, явно со служебного удостоверения. Впрочем, не узнать молоденького лопоухого лейтенантика, изображенного на фото, было невозможно.
«ФИНАЛ ОСЕННЕГО ЛЮДОЕДА«– гласил заголовок.
Ниже, шрифтом, похожим на стилизованную готику, размещался подзаголовок: «Любимый город может спать спокойно». И собственно сама статья: «Кровавым ужасам, терроризирующим население с прошлой осени, пришел конец. Дарья Климец, студентка пищевого техникума, выжила чудом. Насильственным путем оказавшись в Осиновке, на территории «Dinastia Bradly», питомника доберманов и минпинов цвергпинчеров, девушка и не предполагала…»
Буквы на миг смешались, поплыли. Величко невольно моргнул – раз, другой, – и память, решительно ухватив доктора за шиворот, отшвырнула его на два с лишним месяца назад.
Сюда же, в первый корпус неотложки.
Только не в приемный покой, а в родной кабинет на втором этаже.
* * *
– …Разрешите?«Опять ЧП», – тяжело вздохнул Величко, глядя на щуплого «летеху» в милицейской форме, с бляхой ГАИ на груди. Из всего облика мента в первую очередь обращали на себя внимание уши – оттопыренные, мальчишечьи, пунцовые от волнения. Лопоух нервно мял в руках новенькую фуражку.
– Входите. Что случилось?
«Вот такой шкет меня в четверг на червонец нагрел», – подумал Величко. Червонца было жалко. Забыл вроде, а сейчас опять пожалел. И клятва Гиппократа не помогает.
– Лейтенант Сиромаха, – по-уставному представился посетитель, старательно закрывая за собой дверь. – Я к вам, Александр Павлович. Мне необходима операция.
– Операция? Срочная?
Лейтенант замялся:
– Ну, не то чтобы срочная… Но хотелось бы поскорее.
– Если вы не в курсе, молодой человек, у нас тут Институт неотложной хирургии. Подчеркиваю: неотложной. Может, вам лучше обратиться в вашу ведомственную клинику? Или в районную больницу по месту жительства? Если, конечно, нет денег на платную, – мстительно добавил Величко, вспоминая злополучный червонец.
– Я понимаю, доктор. Только… Я специально к вам пришел, лично.
– Именно ко мне? Из каких соображений, позвольте спросить?
Величко слегка приподнял брови. Хирургом он считался неплохим, опытным и удачливым, но в числе «светил» никогда не значился. И в очередь к нему клиенты не записывались. Особенно работники доблестных органов, которые к своим собственным внутренним органам относились с исключительным трепетом.