Страница:
– Хм… ну что ж Нина Николаевна, ваша позиция мне понятна. Но раз уж они так хорошо торгуют, то мне кажется, именно вам, как официальному лицу, ответственному за торговлю, надо как-то поддержать, пусть даже не столь умелого отечественного торговца. Ведь получается, что под напором выходцев с Кавказа, они чувствуют себя совершенно беззащитными. Как вы думаете? – осторожно внес коррективу Рожков.
– А вы думаете, я это не делаю. В этой анонимке верно сказано, что восемьдесят процентов мест на продовольственном рынке принадлежит азербайджанцам. Но двадцать все-таки русским. И поверьте, если бы не я не было бы и этих двадцати, все места бы оказались у кавказцев. И если говорить начистоту, то это было бы справедливо. Но я иной раз прилагаю просто неимоверные усилия, чтобы например не вытеснили с рынка нижегородских торговцев картошкой. Я вызывала к себе наиболее влиятельных азербайджанцев и предупредила, чтобы они не смели монополизировать торговлю картошкой, и они дали слово не трогать нижегородцев, и не трогают. Но, поверьте, я этого не должна делать. Если те же русские торговцы не умеют хранить товар, нерегулярно платят арендную плату, или просто боятся тех же азербайджанцев… Нет, вы не подумайте, на рынке нет никакой мафии, просто азербайджанцы дружные. И они быстрее приходят друг другу на выручку. Благодаря этому они сумели дать отпор, как местным, так и заезжим браткам. Кстати, местная шпана, как огня боится кавказцев, и не трогает их, знают, те всегда дадут отпор. Конечно, эту свою взаимовыручки они иногда используют и в борьбе с конкурентами. Но извините, мы при капитализме живем, а он у нас пока еще дикий, от этого никуда не деться. И уж если ты вышел торговать на рынок, надо уметь постоять за себя, а не надеяться на партком или председателя колхоза. Все, уже нет ни парткомов, ни председателей, сами разогнали, теперь живите в стихии свободной конкуренции, а современный русский человек, увы, совершенно к этому не готов. А раз так, то надо не рубаху на себе рвать и не кляузы писать, – Золотницкая кивнула на письмо в руках Рожкова, – а учиться жить в условиях рыночной экономики. А это требует не только умения торговать, то есть овладеть искусством маркетинга, но и немалого мужества. Да-да, элементарной смелости. Я ведь не должна защищать этих патологических трусов, которые становятся смелыми, только выпив лишку, а на трезвую голову не могущие постоять ни за себя, ни за свой товар, даже за своих жен. Только и знают жаловаться, причитать, уберите с рынка черных. Да если их убрать, у нас тут вообще всю розничную торговлю сразу под себя подомнет уголовщина, всевозможные братки. Это они кавказцев боятся, а своих-то быстро в бараний рог согнут, – лицо Золотницкой уже вторично за время разговора исказила гримаса ненависти, когда она опять бросила взгляд за окно, словно посылая этот заряд всему городу. – А особенно меня бесят так называемые коренные москвичи. Чем гордятся, тем что здесь родились? Ведь ни на что не способны, только завидуют тем, кто занял высокое положение, стал успешным за счет своего труда и способностей. Сколько раз они уже пытались на меня наезжать, и кляузы свои начинают именно так: я коренная москвичка, или коренной москвич крайне возмущен деятельностью на посту заместителя главы управы по потребительскому рынку… Кстати, эта анонимка не так ли начинается?
– Да нет, она выдержана довольно сухо в официальной манере, что-то вроде заявления, – поспешил опровергнуть догадку Золотницкой Рожков.
– Москва ведь она, Игорь Константинович, очень жестокий город, и всегда такой была, и она для тех, кто может здесь выжить, а не для всяких там ни на что не способных как коренных, так и некоренных. Пусть пишут, раз ни на что больше не годны, – Золотницкая вновь бросила полный ненависти взгляд в окно, в сторону выстроившихся в ряд многоэтажных домов большого «спального» района на противоположной от Управы стороне улицы…
3
4
– А вы думаете, я это не делаю. В этой анонимке верно сказано, что восемьдесят процентов мест на продовольственном рынке принадлежит азербайджанцам. Но двадцать все-таки русским. И поверьте, если бы не я не было бы и этих двадцати, все места бы оказались у кавказцев. И если говорить начистоту, то это было бы справедливо. Но я иной раз прилагаю просто неимоверные усилия, чтобы например не вытеснили с рынка нижегородских торговцев картошкой. Я вызывала к себе наиболее влиятельных азербайджанцев и предупредила, чтобы они не смели монополизировать торговлю картошкой, и они дали слово не трогать нижегородцев, и не трогают. Но, поверьте, я этого не должна делать. Если те же русские торговцы не умеют хранить товар, нерегулярно платят арендную плату, или просто боятся тех же азербайджанцев… Нет, вы не подумайте, на рынке нет никакой мафии, просто азербайджанцы дружные. И они быстрее приходят друг другу на выручку. Благодаря этому они сумели дать отпор, как местным, так и заезжим браткам. Кстати, местная шпана, как огня боится кавказцев, и не трогает их, знают, те всегда дадут отпор. Конечно, эту свою взаимовыручки они иногда используют и в борьбе с конкурентами. Но извините, мы при капитализме живем, а он у нас пока еще дикий, от этого никуда не деться. И уж если ты вышел торговать на рынок, надо уметь постоять за себя, а не надеяться на партком или председателя колхоза. Все, уже нет ни парткомов, ни председателей, сами разогнали, теперь живите в стихии свободной конкуренции, а современный русский человек, увы, совершенно к этому не готов. А раз так, то надо не рубаху на себе рвать и не кляузы писать, – Золотницкая кивнула на письмо в руках Рожкова, – а учиться жить в условиях рыночной экономики. А это требует не только умения торговать, то есть овладеть искусством маркетинга, но и немалого мужества. Да-да, элементарной смелости. Я ведь не должна защищать этих патологических трусов, которые становятся смелыми, только выпив лишку, а на трезвую голову не могущие постоять ни за себя, ни за свой товар, даже за своих жен. Только и знают жаловаться, причитать, уберите с рынка черных. Да если их убрать, у нас тут вообще всю розничную торговлю сразу под себя подомнет уголовщина, всевозможные братки. Это они кавказцев боятся, а своих-то быстро в бараний рог согнут, – лицо Золотницкой уже вторично за время разговора исказила гримаса ненависти, когда она опять бросила взгляд за окно, словно посылая этот заряд всему городу. – А особенно меня бесят так называемые коренные москвичи. Чем гордятся, тем что здесь родились? Ведь ни на что не способны, только завидуют тем, кто занял высокое положение, стал успешным за счет своего труда и способностей. Сколько раз они уже пытались на меня наезжать, и кляузы свои начинают именно так: я коренная москвичка, или коренной москвич крайне возмущен деятельностью на посту заместителя главы управы по потребительскому рынку… Кстати, эта анонимка не так ли начинается?
– Да нет, она выдержана довольно сухо в официальной манере, что-то вроде заявления, – поспешил опровергнуть догадку Золотницкой Рожков.
– Москва ведь она, Игорь Константинович, очень жестокий город, и всегда такой была, и она для тех, кто может здесь выжить, а не для всяких там ни на что не способных как коренных, так и некоренных. Пусть пишут, раз ни на что больше не годны, – Золотницкая вновь бросила полный ненависти взгляд в окно, в сторону выстроившихся в ряд многоэтажных домов большого «спального» района на противоположной от Управы стороне улицы…
3
Беседа с Золотницкой тяжело далась Рожкову. Хоть внешне они расстались добрыми друзьями, но какой-то неприятный осадок остался. Игорю Константиновичу казалось, что он что-то упустил, очень важное в рассуждениях Золотницкой, чувствовал в ее словах какой-то подтекст, но не мог его расшифровать. Безусловно, она брала взятки от кавказцев, но наверняка делала это так умело и непринужденно, что поймать ее невозможно. Более того, Рожков осознавал, что на этой должности брать станет любой, даже самый честный и принципиальный. Так что уж лучше пусть будет она, умная, по настоящему знающая свое дело, чем кто-то, кто «не зная броду» начнет хапать так, что и сам сгорит и всю администрацию «грязью заляпает». Потому он решил доложить шефу, что факты изложенные в письме, скорее всего, не соответствуют действительности, ну и конечно довести до него в общих чертах точку зрения Золотницкой на «природу» современного московского потребительского рынка. А там пускай сам решает.
И только через три дня, когда Рожков уже готовился к встрече с очередной «жертвой анонимщиков», он вдруг со всей очевидностью понял, что именно он сразу не осознал, не зафиксировал в пространных рассуждениях Нины Николаевны Золотницкой. Она, говоря о русских, ни разу не назвала их нашими. Наши люди, наши торговцы… Она говорила русские, причем произносила это если не с ненавистью, то с явным пренебрежением, и как бы со стороны, дескать меня с этим быдлом не путайте. Москвичи, коренные и не коренные, нижегородцы, русские братки… Только сейчас до него дошло, что живя в Москве, закончив престижный ВУЗ, сделав здесь неплохую карьеру, она всем своим естеством себя даже отчасти не отождествляла с русскими, с Россией. Да, она белоруска, но, казалось, столь мала разница, народы-братья, вместе столько пережившие. Нет, ей даже кавказцы ближе, она в них наряду с плохими много хороших черт видит. У русских она не отметила ни одной положительной черты: неумехи, лентяи, трусы… Только сейчас Игорь Константинович осознал степень неприязни Золотницкой как к Москве, так и ко всей России. Он даже пожалел, что в разговоре с ней не признался, что сам является коренным москвичом. Интересно было бы посмотреть на ее реакцию.
Вызывая Курбанова через чиновника, курировавшего в Управе вопросы спорта, Рожков никак не ожидал, что тот явится так скоро, буквально на следующий день. Впрочем, из опыта своей армейской службы он помнил, что именно кавказцы в армии были особенно исполнительны, когда приказ исходил от их непосредственного начальника или политработника. В то же время, они могли с презрением относиться к тем младшим офицерам, которым непосредственно не подчинялись, а сослуживцев-солдат некавказских наций, часто и вообще за людей не считали. Поэтому вызов из районной управы, для недавно «зацепившегося» в Москве азербайджанца был чем-то вроде армейского вызова к ротному или в политотдел.
Курбанов оказался типичным азербайджанцем среднего роста, средних лет … жирным. Именно жирным, а не плотным. Так что бывший штангист Рожков, знавший толк в физически крепких людях, назвать его крепким, каковыми являлись подавляющее большинство действующих и бывших штангистов, никак не мог.
– Присаживайтесь пожалуйста Али Магомедович, у меня к вам будет несколько вопросов. Извините, что побеспокоил, но дело в том, что на вас к нам пришла жалоба и мне поручено разобраться, если наговор, то найти авторов и привлечь к ответственности.
– Ай, что ви такой говорите, какой жалоба!? Извините, я не знаю, как вас называть, ваш должность … я честно работал, я секция организовал, я … – взволнованно частил Курбанов.
– Еще раз извините, я не представился. Меня зовут Рожков Игорь Константинович, я один из заместителей главы Управы. А вы, значит, являетесь одновременно руководителем и тренером секции по тяжелой атлетике, расположенной по адресу …?
– Все так… эээ Игорь Константинович, все правильно, вот у меня все бумаги есть, здесь у вас в Управе подписали, самый главный подписал, разрешение есть, печать стоит, – Курбанов дрожащей волосатой рукой подал документ на официальном бланке.
Рожков внимательно его прочитал и отложил в сторону.
– Давайте сначала разберемся с вами. Вы, гражданин России, имеете в Москве прописку? – буднично, будто не спрашивал ничего особенного, говорил Рожков, хотя эти вопросы в отношении выходца из ближнего зарубежья, конечно же, наиважнейшие.
– У меня все в порядке… вот, гражданство есть, прописка есть, – Курбанов суетливо полез во внутренний карман и достал новенький российский паспорт, развернув его на странице с пропиской.
– И как вам удалось, все это оформить? – по прежнему вроде бы нейтрально спрашивал Рожков, зная как тяжело обычно получить гражданство даже русским, приехавшим в Россию из ближнего зарубежья. В то же время он знал, что многие кавказцы все эти препоны успешно обходят.
– Я здесь в Москве женился… потом все и оформил, – тут же и признался Курбанов, как ему удалось преодолеть все «рогатки».
Этот «путь» получения российского гражданства и московской прописки Рожкову был знаком. «Джигиты» средних лет выискивали одиноких москвичек, у которых не сложилась семейная жизнь или даже женщин значительно старше себя, вплоть до старух. Первых они заваливали подарками, водили в ресторан, клялись в вечной любви… Со вторыми были крайне вежливы, помогали им в покупке продуктов и лекарств, помогали и деньгами. Вся эта любовь и вежливость обычно кончалась, едва заключался брак, или старуха прописывала «джигита» на свою жилплощадь. У тех «джигитов» могло оказаться два паспорта, один российский, второй, например, азербайджанский, где у него числилась вторая семья где-то в Баку или Сумгаите, которую он мог срочно выписать в Москву и у бедной «влюбленной» москвички начиналась не жизнь, а сущий ад, ну а старуха при таких делах тем более задерживалась на этом свете не долго.
Впрочем, целью Рожкова не являлось сейчас выяснять, каким образом Курбанов прописался в Москве. Единственно, на что он обратил внимание та это то, что прописался он недавно, чуть более года назад.
– Теперь скажите мне пожалуйста, тренер по тяжелой атлетике, это ваша специальность? У вас есть соответствующий диплом, или вы просто бывший спортсмен? – сменил «угол атаки» Рожков.
– Я… диплом у меня нет, – вновь заволновался Курбанов. – Я спортсмен, в Азербайджане выступал, призер республики был.
– Понятно. Вы мастер спорта? – конкретно, в упор глядя в глаза собеседнику, спросил Рожков.
По телосложению Курбанова, в котором слишком большой процент занимала жировая прослойка, Рожков безошибочно определил, что такому человеку просто не под силу выполнить мастерский норматив по тяжелой атлетике. Ведь с его собственным весом надо поднимать очень тяжелую штангу. Это тебе не футбол, где того же «мастера» можно получить «дуриком» в команде, при этом не обладая особыми физическими качествами. Здесь нет, здесь силушка нужна, а вот ее-то в этом новоявленном россиянине, москвиче и тренере совсем не угадывалось. Видимо поэтому вполне естественный вопрос поверг Курбанова в некое смятение, он явно растерялся:
– Я… мастер? – по всему было видно, что он лихорадочно раздумывал, как ответить на вопрос, соврать, что да, он мастер спорта, но тон, каким задан вопрос и немигающий взгляд, которым Рожков казалось хотел пригвоздить собеседника к стулу… К тому же не по годам крепкая квадратная фигура зама главы Управы свидетельствовала, что он сам, наверняка, бывший спортсмен и в этих делах сведущ. Все это не позволило Курбанову сказать неправду:
– Нет, я …. Я кандидат в мастера, но это почти то же самое, что мастер.
– В каком весе выступили? – продолжал задавать «профессиональные» вопросы Рожков.
– Что? – все более терялся Курбанов. – Семьдесят пять килограмм.
«Ого, – про себя подумал Рожков, – как тебя разнесло-то после того как кончил выступать. Сейчас в тебе, поди все девяносто, а то и больше», – а вслух сказал следующее:
– Значит, в полусреднем. В какие годы вы выступали?
– С восемьдесят третьего по девяностый, потом тренером в Баку работал.
– Насколько я помню мастерский норматив в советское время для полусредневесов, кажется, был сто двадцать в рывке и сто шестьдесят в толчке, ну а кандидата соответственно на десять кило меньше, то есть сто десять и сто пятьдесят. Вы что же поднимали эти веса? – Рожков уже спрашивал словно следователь, желая уличить правонарушителя. Его взгляд говорил достаточно «красноречиво»: не бреши жирный боров, сто пятьдесят ты в лучшем случае от помоста смог бы оторвать, то есть сделать «тягу» и все.
Курбанов не стал отвечать на вопрос, а вновь суетливо полез в принесенный с собой дипломат, откуда достал маленькую книжечку наподобие членского билета. Рожков сразу узнал в ней «разрядную книжку», в которую записывалась квалификация спортсмена.
– Вот, у меня есть документ … здесь написано, что я кандидат … в девяностом году сделал.
Разглядывая истертую книжку, выданную каким-то бакинским спортобществом, действительно подтверждающую, что Курбанов выполнил норматив кандидата в мастера спорта, Рожков недоверчиво покачал головой.
– Если не верите, в Баку позвоните, я телефон дам, там скажут, что все правда, – продолжал уверять Курбанов.
«В Баку могут сказать, что ты вообще мировой рекордсмен», – подумал Рожков, а вслух сказал:
– Ладно, сейчас это не столь важно, поверю я или нет в подлинность вашего документа. Меня больше беспокоит то, на каком основании вы здесь, в Москве, стали заниматься тренерской деятельностью. Насколько я понял из ваших слов, диплома института физкультуры у вас нет, даже бакинского. Тогда почему же вы решили, что сможете тренировать штангистов?
Крючковато-мясистый нос Курбанова вдруг начал краснеть автономно от остального лица, его тугой двойной подбородок, бывший бы к лицу дородной женщине, но не мужчине, задрожал.
– Я… я в Баку тренер работал. Разве нельзя в Москве тоже работать? – совсем стушевался Курбанов.
– Для того чтобы работать тренером, тем белее возглавлять спортивную секцию по такому технически сложному и травмоопасному виду спорта как тяжелая атлетика, нужен как минимум соответствующий диплом и обязательная квалификация не ниже мастера спорта. Может быть, там у вас в Баку не было достаточно тренерских кадров, а здесь в Москве их сколько угодно. Здесь проживает много не просто мастеров спорта, а мастеров спорта международного класса, и заслуженных мастеров, чемпионов мира, Европы и Олимпийских игр. И знаете, далеко не каждому из них удалось здесь организовать свою секцию, даже имеющим дипломы таких известных ВУЗов, как наш московский инфизкульт, или питерский имени Лесгафта. Потому у меня возникает вполне обоснованный вопрос, как это удалось вам, всего лишь кандидату в мастера, если даже поверить этим документам? – Рожков кивнул на разрядную книжку. – Причем человеку, приехавшему из другого государства и всего год назад получившему гражданство и прописку, ко всему не имеющему институтского диплома?! – Рожков постепенно повышал голос, явно пытаясь морально «давить» на собеседника.
– Не знаю, вот все … смотри документ, мне разрешили … здесь в вашей Управе разрешили, – продолжал нервно «отбиваться» Курбанов, уже путая форму обращения.
На «вы» кавказцы обычно обращались только к тем русским, от которых зависели. Всем прочим, независимо от возраста и пола говорили «ты», причем, как правило пренебрежительным тоном. Но сейчас Курбанов, похоже, так перепугался, что стал путаться.
– Ну, с теми, кто вам это разрешил, мы тут разберемся. Вы же ответьте мне на такой вопрос. Сколько человек занимается в вашей секции?
– Точно я не помню, может двадцать людей, может больше, – краснота от носа стала постепенно разливаться по щетинистым бочкообразным щекам Курбанова.
– Список занимающихся есть?
– Есть… но я его не взял, – Курбанов старался унять дрожь.
– Ну, а врач там какой-нибудь при секции есть?
– Врач… зачем врач? Там поликлиника недалеко, да нам еще не разу не нужен был врач.
– Понятно… Ну ладно, не буду вас больше мучить своими вопросами, тем более что мне уже все ясно. А это означает, что почти все изложенное в письме косвенно вами же и подтверждено. В вашей секции занимаются не столько спортом, сколько хранением всевозможной продовольственной продукции, которую ваши земляки потом реализуют на рынке. А спортом там тоже занимаются, но вовсе не готовят штангистов-разрядников, а подкачивают мышцы и отдыхают после рабочего дня на том же рынке те же ваши земляки. Потому вы мне и не представили список занимающихся, потому что там окажутся одни азербайджанцы. Вы ведь в том подвале занимаете два помещения. В одном установили тренажеры, а вот второе предназначено чисто под склад. Хоть по документам оно проходит как раздевалка. Не так ли?
В кабинете возникла продолжительная пауза. Курбанов шумно дышал и не переставал вытирать пот с лица и короткой шеи. Наконец, он собрался с духом и вкрадчиво заговорил:
– Понимаете, нам здесь так тяжело приходиться работать. Да мы действительно там в одной комнате зимой храним свой товар, чтобы не замерз. Но мы честно платим аренду. Если надо мы еще заплатить можем.
Последние слова Курбанов произнес понизив голос, опасливо оглянувшись на дверь. Рожков никак не отреагировал на слегка замаскированное предложение дать взятку. Он предвидел, что без этого не обойдется. Знал он и то, что все его также вроде бы замаскированные угрозы не имеют под собой никакой реальной почвы. Хоть он и обещал «разобраться» с теми, кто разрешил Курбанову его, так называемую, секцию, но реально сделать этого никак не мог. Ведь, наверняка, она была так хорошо «проплачена», что даже если бы он и очень захотел ее закрыть, то все равно у него ничего бы не получилось. Более того, наверняка и глава Управы не станет с этим связываться. Ведь всей той сплоченной цепочке чиновников, которых «подкармливал» Курбанов и его клан … им ничего не стоило не то что Рожкова снять с должности, но и самому Главе серьезно жизнь осложнить. Игорь Константинович, осознавая свое полное бессилие, пытался хотя бы попугать Курбанова, по всему представителя довольно мощного семейства, пустившего в Москве уже довольно глубокие корни и перетаскивавшему постепенно из Азербайджана сюда все больше своих родичей. Потому Рожков мог только пугать, то есть «брать на понт»:
– Мне все равно, как вам удалось получить это разрешение, но раз вам его выдали, то хоть ведите там себя по-человечески. А то ведь на вас коллективно жалуются, как можно догадаться из письма жильцы дома, где вы арендуете помещения, вроде бы под спортивную секцию. Вот они пишут, каждый вечер допоздна у вас включена на полную мощность ваша национальная музыка, каждый день ночами производится погрузка-выгрузка товара, при этом тоже совершенно не соблюдается тишина, вы не даете спать жильцам. На замечания местных жителей ваши люди реагируют грубо, не останавливаются перед оскорблениями даже пожилых женщин. Знаете, что еще здесь пишется? Я прямо процитирую: эти кавказцы ведут себя как оккупанты в завоеванной стране. Неужели вы не понимаете, что рано или поздно чаша терпения переполнится? …
Рожков хотел еще долго говорить и стыдить Курбанова и его земляков, но в своих рассуждениях он допустил ошибку, которую если имеешь дело с людьми такого типа допускать никак нельзя. Он стал призывать к совести, вместо того чтобы обещать применить какие-либо репрессивные меры. Из этого Курбанов сделал безошибочный вывод, что ему совершенно нечего бояться, что этот чиновник ничего ему сделать не может, то есть он не обладает реальной властью, а всего лишь «гонит пургу». Как только Курбанов это осознал, он даже внешне преобразился и повел себя, как и обычно вел себя с людьми, которые для них неопасны, которых не надо бояться – нагло и вызывающе:
– Это чей терпений кончится … у этих старух и алкашей, которые живут там? – теперь уже с лица Курбанова исходила презрительная усмешка, он уже не потел и нос обрел естественный цвет. – Это разве люди, что они могут … только вот бумагу такую написать, – Курбанов небрежно кивнул на письмо, лежащее перед Рожковым.
– Неужели вам совсем плевать на людей, что живут рядом с тем местом, где вы развернули свою бурную деятельность!? Но надо же иметь совесть и соблюдать хоть какие-то правила общежития, – в голосе Рожкова звучали нотки бессилия. – Здесь же жалуются, что вы не только пенсионеров походя оскорбляете, ваши люди смеют приставать к молодым девушкам, делают им недвусмысленные намеки, даже школьницам и все потому, что по видимому подкупили местного участкового и тот на это закрывает глаза.
– Я ни кого не оскорблял, ни к кому не приставал, и никакой участковый не покупал. А если кто-то из тех кто приходит в мой подвал, что-то такой делал … Знаете, как у нас на Кавказе поступают? Отец или брат, или муж должны поговорить с тем, кто обижал, и если надо побить. Я не виноват, уважаемый, что у тех девушек или вообще нет мужей и отцов, или они алкаши, или трусы и братья такие же, – отвечал Курбанов твердо и непоколебимо уверенный в своей правоте. – Вот вы говорите, мы должны иметь совесть. Какой совесть, если с нами не по совести поступали. Сколько денег мы тут платим… за все, за каждый мелочь, по закону и без закона. Этому дай, тому дай, всем дай. За прописку дай, за эти вшивые подвалы кроме аренды тем дай, сем дай, в милиции, в Управе, пожарнику, всем начальникам дай, не начальникам тоже дай и так все время. Только не говори, уважаемый, что ты этого не знаешь. Я вижу, ты честный человек и дэньги с меня давить не будешь, но и на совесть не надо давить. Мы столько здесь перед всеми унижались, что унижаться перед всякими старухами, пьяницами и другой сволочью не будем. Мы достаточно здесь заплатили и платим, чтобы жить как хотим.
– Так вы что же на беззащитных пенсионерах и сиротах отыгрываетесь за те беззакония, что с вами творят нечистые на руку чиновники? – не смог сдержать негодования Рожков.
Курбанов вновь усмехнулся и цокнув языком как бы с сожалением сказал:
– Слабым быть всегда плохо, а в этом городе особенно – любой обидит, любой задавит. Надо или власть или дэньги иметь, а лучше и то и другое. Или вот как мы делаем, много родственников и земляков приезжает, и вместе друг другу помогаем. А эти нищие не имеют, ни власти, ни денег, ни хороших родственников, потому им плохо жить. Такой закон жизни в этом городе, и не мы его выдумали, – Курбанов покосился за окно, где гудел этот так нелестно им охарактеризованный город, и его лицо исказила гримаса дикой, «неевропейской» ненависти.
И только через три дня, когда Рожков уже готовился к встрече с очередной «жертвой анонимщиков», он вдруг со всей очевидностью понял, что именно он сразу не осознал, не зафиксировал в пространных рассуждениях Нины Николаевны Золотницкой. Она, говоря о русских, ни разу не назвала их нашими. Наши люди, наши торговцы… Она говорила русские, причем произносила это если не с ненавистью, то с явным пренебрежением, и как бы со стороны, дескать меня с этим быдлом не путайте. Москвичи, коренные и не коренные, нижегородцы, русские братки… Только сейчас до него дошло, что живя в Москве, закончив престижный ВУЗ, сделав здесь неплохую карьеру, она всем своим естеством себя даже отчасти не отождествляла с русскими, с Россией. Да, она белоруска, но, казалось, столь мала разница, народы-братья, вместе столько пережившие. Нет, ей даже кавказцы ближе, она в них наряду с плохими много хороших черт видит. У русских она не отметила ни одной положительной черты: неумехи, лентяи, трусы… Только сейчас Игорь Константинович осознал степень неприязни Золотницкой как к Москве, так и ко всей России. Он даже пожалел, что в разговоре с ней не признался, что сам является коренным москвичом. Интересно было бы посмотреть на ее реакцию.
Вызывая Курбанова через чиновника, курировавшего в Управе вопросы спорта, Рожков никак не ожидал, что тот явится так скоро, буквально на следующий день. Впрочем, из опыта своей армейской службы он помнил, что именно кавказцы в армии были особенно исполнительны, когда приказ исходил от их непосредственного начальника или политработника. В то же время, они могли с презрением относиться к тем младшим офицерам, которым непосредственно не подчинялись, а сослуживцев-солдат некавказских наций, часто и вообще за людей не считали. Поэтому вызов из районной управы, для недавно «зацепившегося» в Москве азербайджанца был чем-то вроде армейского вызова к ротному или в политотдел.
Курбанов оказался типичным азербайджанцем среднего роста, средних лет … жирным. Именно жирным, а не плотным. Так что бывший штангист Рожков, знавший толк в физически крепких людях, назвать его крепким, каковыми являлись подавляющее большинство действующих и бывших штангистов, никак не мог.
– Присаживайтесь пожалуйста Али Магомедович, у меня к вам будет несколько вопросов. Извините, что побеспокоил, но дело в том, что на вас к нам пришла жалоба и мне поручено разобраться, если наговор, то найти авторов и привлечь к ответственности.
– Ай, что ви такой говорите, какой жалоба!? Извините, я не знаю, как вас называть, ваш должность … я честно работал, я секция организовал, я … – взволнованно частил Курбанов.
– Еще раз извините, я не представился. Меня зовут Рожков Игорь Константинович, я один из заместителей главы Управы. А вы, значит, являетесь одновременно руководителем и тренером секции по тяжелой атлетике, расположенной по адресу …?
– Все так… эээ Игорь Константинович, все правильно, вот у меня все бумаги есть, здесь у вас в Управе подписали, самый главный подписал, разрешение есть, печать стоит, – Курбанов дрожащей волосатой рукой подал документ на официальном бланке.
Рожков внимательно его прочитал и отложил в сторону.
– Давайте сначала разберемся с вами. Вы, гражданин России, имеете в Москве прописку? – буднично, будто не спрашивал ничего особенного, говорил Рожков, хотя эти вопросы в отношении выходца из ближнего зарубежья, конечно же, наиважнейшие.
– У меня все в порядке… вот, гражданство есть, прописка есть, – Курбанов суетливо полез во внутренний карман и достал новенький российский паспорт, развернув его на странице с пропиской.
– И как вам удалось, все это оформить? – по прежнему вроде бы нейтрально спрашивал Рожков, зная как тяжело обычно получить гражданство даже русским, приехавшим в Россию из ближнего зарубежья. В то же время он знал, что многие кавказцы все эти препоны успешно обходят.
– Я здесь в Москве женился… потом все и оформил, – тут же и признался Курбанов, как ему удалось преодолеть все «рогатки».
Этот «путь» получения российского гражданства и московской прописки Рожкову был знаком. «Джигиты» средних лет выискивали одиноких москвичек, у которых не сложилась семейная жизнь или даже женщин значительно старше себя, вплоть до старух. Первых они заваливали подарками, водили в ресторан, клялись в вечной любви… Со вторыми были крайне вежливы, помогали им в покупке продуктов и лекарств, помогали и деньгами. Вся эта любовь и вежливость обычно кончалась, едва заключался брак, или старуха прописывала «джигита» на свою жилплощадь. У тех «джигитов» могло оказаться два паспорта, один российский, второй, например, азербайджанский, где у него числилась вторая семья где-то в Баку или Сумгаите, которую он мог срочно выписать в Москву и у бедной «влюбленной» москвички начиналась не жизнь, а сущий ад, ну а старуха при таких делах тем более задерживалась на этом свете не долго.
Впрочем, целью Рожкова не являлось сейчас выяснять, каким образом Курбанов прописался в Москве. Единственно, на что он обратил внимание та это то, что прописался он недавно, чуть более года назад.
– Теперь скажите мне пожалуйста, тренер по тяжелой атлетике, это ваша специальность? У вас есть соответствующий диплом, или вы просто бывший спортсмен? – сменил «угол атаки» Рожков.
– Я… диплом у меня нет, – вновь заволновался Курбанов. – Я спортсмен, в Азербайджане выступал, призер республики был.
– Понятно. Вы мастер спорта? – конкретно, в упор глядя в глаза собеседнику, спросил Рожков.
По телосложению Курбанова, в котором слишком большой процент занимала жировая прослойка, Рожков безошибочно определил, что такому человеку просто не под силу выполнить мастерский норматив по тяжелой атлетике. Ведь с его собственным весом надо поднимать очень тяжелую штангу. Это тебе не футбол, где того же «мастера» можно получить «дуриком» в команде, при этом не обладая особыми физическими качествами. Здесь нет, здесь силушка нужна, а вот ее-то в этом новоявленном россиянине, москвиче и тренере совсем не угадывалось. Видимо поэтому вполне естественный вопрос поверг Курбанова в некое смятение, он явно растерялся:
– Я… мастер? – по всему было видно, что он лихорадочно раздумывал, как ответить на вопрос, соврать, что да, он мастер спорта, но тон, каким задан вопрос и немигающий взгляд, которым Рожков казалось хотел пригвоздить собеседника к стулу… К тому же не по годам крепкая квадратная фигура зама главы Управы свидетельствовала, что он сам, наверняка, бывший спортсмен и в этих делах сведущ. Все это не позволило Курбанову сказать неправду:
– Нет, я …. Я кандидат в мастера, но это почти то же самое, что мастер.
– В каком весе выступили? – продолжал задавать «профессиональные» вопросы Рожков.
– Что? – все более терялся Курбанов. – Семьдесят пять килограмм.
«Ого, – про себя подумал Рожков, – как тебя разнесло-то после того как кончил выступать. Сейчас в тебе, поди все девяносто, а то и больше», – а вслух сказал следующее:
– Значит, в полусреднем. В какие годы вы выступали?
– С восемьдесят третьего по девяностый, потом тренером в Баку работал.
– Насколько я помню мастерский норматив в советское время для полусредневесов, кажется, был сто двадцать в рывке и сто шестьдесят в толчке, ну а кандидата соответственно на десять кило меньше, то есть сто десять и сто пятьдесят. Вы что же поднимали эти веса? – Рожков уже спрашивал словно следователь, желая уличить правонарушителя. Его взгляд говорил достаточно «красноречиво»: не бреши жирный боров, сто пятьдесят ты в лучшем случае от помоста смог бы оторвать, то есть сделать «тягу» и все.
Курбанов не стал отвечать на вопрос, а вновь суетливо полез в принесенный с собой дипломат, откуда достал маленькую книжечку наподобие членского билета. Рожков сразу узнал в ней «разрядную книжку», в которую записывалась квалификация спортсмена.
– Вот, у меня есть документ … здесь написано, что я кандидат … в девяностом году сделал.
Разглядывая истертую книжку, выданную каким-то бакинским спортобществом, действительно подтверждающую, что Курбанов выполнил норматив кандидата в мастера спорта, Рожков недоверчиво покачал головой.
– Если не верите, в Баку позвоните, я телефон дам, там скажут, что все правда, – продолжал уверять Курбанов.
«В Баку могут сказать, что ты вообще мировой рекордсмен», – подумал Рожков, а вслух сказал:
– Ладно, сейчас это не столь важно, поверю я или нет в подлинность вашего документа. Меня больше беспокоит то, на каком основании вы здесь, в Москве, стали заниматься тренерской деятельностью. Насколько я понял из ваших слов, диплома института физкультуры у вас нет, даже бакинского. Тогда почему же вы решили, что сможете тренировать штангистов?
Крючковато-мясистый нос Курбанова вдруг начал краснеть автономно от остального лица, его тугой двойной подбородок, бывший бы к лицу дородной женщине, но не мужчине, задрожал.
– Я… я в Баку тренер работал. Разве нельзя в Москве тоже работать? – совсем стушевался Курбанов.
– Для того чтобы работать тренером, тем белее возглавлять спортивную секцию по такому технически сложному и травмоопасному виду спорта как тяжелая атлетика, нужен как минимум соответствующий диплом и обязательная квалификация не ниже мастера спорта. Может быть, там у вас в Баку не было достаточно тренерских кадров, а здесь в Москве их сколько угодно. Здесь проживает много не просто мастеров спорта, а мастеров спорта международного класса, и заслуженных мастеров, чемпионов мира, Европы и Олимпийских игр. И знаете, далеко не каждому из них удалось здесь организовать свою секцию, даже имеющим дипломы таких известных ВУЗов, как наш московский инфизкульт, или питерский имени Лесгафта. Потому у меня возникает вполне обоснованный вопрос, как это удалось вам, всего лишь кандидату в мастера, если даже поверить этим документам? – Рожков кивнул на разрядную книжку. – Причем человеку, приехавшему из другого государства и всего год назад получившему гражданство и прописку, ко всему не имеющему институтского диплома?! – Рожков постепенно повышал голос, явно пытаясь морально «давить» на собеседника.
– Не знаю, вот все … смотри документ, мне разрешили … здесь в вашей Управе разрешили, – продолжал нервно «отбиваться» Курбанов, уже путая форму обращения.
На «вы» кавказцы обычно обращались только к тем русским, от которых зависели. Всем прочим, независимо от возраста и пола говорили «ты», причем, как правило пренебрежительным тоном. Но сейчас Курбанов, похоже, так перепугался, что стал путаться.
– Ну, с теми, кто вам это разрешил, мы тут разберемся. Вы же ответьте мне на такой вопрос. Сколько человек занимается в вашей секции?
– Точно я не помню, может двадцать людей, может больше, – краснота от носа стала постепенно разливаться по щетинистым бочкообразным щекам Курбанова.
– Список занимающихся есть?
– Есть… но я его не взял, – Курбанов старался унять дрожь.
– Ну, а врач там какой-нибудь при секции есть?
– Врач… зачем врач? Там поликлиника недалеко, да нам еще не разу не нужен был врач.
– Понятно… Ну ладно, не буду вас больше мучить своими вопросами, тем более что мне уже все ясно. А это означает, что почти все изложенное в письме косвенно вами же и подтверждено. В вашей секции занимаются не столько спортом, сколько хранением всевозможной продовольственной продукции, которую ваши земляки потом реализуют на рынке. А спортом там тоже занимаются, но вовсе не готовят штангистов-разрядников, а подкачивают мышцы и отдыхают после рабочего дня на том же рынке те же ваши земляки. Потому вы мне и не представили список занимающихся, потому что там окажутся одни азербайджанцы. Вы ведь в том подвале занимаете два помещения. В одном установили тренажеры, а вот второе предназначено чисто под склад. Хоть по документам оно проходит как раздевалка. Не так ли?
В кабинете возникла продолжительная пауза. Курбанов шумно дышал и не переставал вытирать пот с лица и короткой шеи. Наконец, он собрался с духом и вкрадчиво заговорил:
– Понимаете, нам здесь так тяжело приходиться работать. Да мы действительно там в одной комнате зимой храним свой товар, чтобы не замерз. Но мы честно платим аренду. Если надо мы еще заплатить можем.
Последние слова Курбанов произнес понизив голос, опасливо оглянувшись на дверь. Рожков никак не отреагировал на слегка замаскированное предложение дать взятку. Он предвидел, что без этого не обойдется. Знал он и то, что все его также вроде бы замаскированные угрозы не имеют под собой никакой реальной почвы. Хоть он и обещал «разобраться» с теми, кто разрешил Курбанову его, так называемую, секцию, но реально сделать этого никак не мог. Ведь, наверняка, она была так хорошо «проплачена», что даже если бы он и очень захотел ее закрыть, то все равно у него ничего бы не получилось. Более того, наверняка и глава Управы не станет с этим связываться. Ведь всей той сплоченной цепочке чиновников, которых «подкармливал» Курбанов и его клан … им ничего не стоило не то что Рожкова снять с должности, но и самому Главе серьезно жизнь осложнить. Игорь Константинович, осознавая свое полное бессилие, пытался хотя бы попугать Курбанова, по всему представителя довольно мощного семейства, пустившего в Москве уже довольно глубокие корни и перетаскивавшему постепенно из Азербайджана сюда все больше своих родичей. Потому Рожков мог только пугать, то есть «брать на понт»:
– Мне все равно, как вам удалось получить это разрешение, но раз вам его выдали, то хоть ведите там себя по-человечески. А то ведь на вас коллективно жалуются, как можно догадаться из письма жильцы дома, где вы арендуете помещения, вроде бы под спортивную секцию. Вот они пишут, каждый вечер допоздна у вас включена на полную мощность ваша национальная музыка, каждый день ночами производится погрузка-выгрузка товара, при этом тоже совершенно не соблюдается тишина, вы не даете спать жильцам. На замечания местных жителей ваши люди реагируют грубо, не останавливаются перед оскорблениями даже пожилых женщин. Знаете, что еще здесь пишется? Я прямо процитирую: эти кавказцы ведут себя как оккупанты в завоеванной стране. Неужели вы не понимаете, что рано или поздно чаша терпения переполнится? …
Рожков хотел еще долго говорить и стыдить Курбанова и его земляков, но в своих рассуждениях он допустил ошибку, которую если имеешь дело с людьми такого типа допускать никак нельзя. Он стал призывать к совести, вместо того чтобы обещать применить какие-либо репрессивные меры. Из этого Курбанов сделал безошибочный вывод, что ему совершенно нечего бояться, что этот чиновник ничего ему сделать не может, то есть он не обладает реальной властью, а всего лишь «гонит пургу». Как только Курбанов это осознал, он даже внешне преобразился и повел себя, как и обычно вел себя с людьми, которые для них неопасны, которых не надо бояться – нагло и вызывающе:
– Это чей терпений кончится … у этих старух и алкашей, которые живут там? – теперь уже с лица Курбанова исходила презрительная усмешка, он уже не потел и нос обрел естественный цвет. – Это разве люди, что они могут … только вот бумагу такую написать, – Курбанов небрежно кивнул на письмо, лежащее перед Рожковым.
– Неужели вам совсем плевать на людей, что живут рядом с тем местом, где вы развернули свою бурную деятельность!? Но надо же иметь совесть и соблюдать хоть какие-то правила общежития, – в голосе Рожкова звучали нотки бессилия. – Здесь же жалуются, что вы не только пенсионеров походя оскорбляете, ваши люди смеют приставать к молодым девушкам, делают им недвусмысленные намеки, даже школьницам и все потому, что по видимому подкупили местного участкового и тот на это закрывает глаза.
– Я ни кого не оскорблял, ни к кому не приставал, и никакой участковый не покупал. А если кто-то из тех кто приходит в мой подвал, что-то такой делал … Знаете, как у нас на Кавказе поступают? Отец или брат, или муж должны поговорить с тем, кто обижал, и если надо побить. Я не виноват, уважаемый, что у тех девушек или вообще нет мужей и отцов, или они алкаши, или трусы и братья такие же, – отвечал Курбанов твердо и непоколебимо уверенный в своей правоте. – Вот вы говорите, мы должны иметь совесть. Какой совесть, если с нами не по совести поступали. Сколько денег мы тут платим… за все, за каждый мелочь, по закону и без закона. Этому дай, тому дай, всем дай. За прописку дай, за эти вшивые подвалы кроме аренды тем дай, сем дай, в милиции, в Управе, пожарнику, всем начальникам дай, не начальникам тоже дай и так все время. Только не говори, уважаемый, что ты этого не знаешь. Я вижу, ты честный человек и дэньги с меня давить не будешь, но и на совесть не надо давить. Мы столько здесь перед всеми унижались, что унижаться перед всякими старухами, пьяницами и другой сволочью не будем. Мы достаточно здесь заплатили и платим, чтобы жить как хотим.
– Так вы что же на беззащитных пенсионерах и сиротах отыгрываетесь за те беззакония, что с вами творят нечистые на руку чиновники? – не смог сдержать негодования Рожков.
Курбанов вновь усмехнулся и цокнув языком как бы с сожалением сказал:
– Слабым быть всегда плохо, а в этом городе особенно – любой обидит, любой задавит. Надо или власть или дэньги иметь, а лучше и то и другое. Или вот как мы делаем, много родственников и земляков приезжает, и вместе друг другу помогаем. А эти нищие не имеют, ни власти, ни денег, ни хороших родственников, потому им плохо жить. Такой закон жизни в этом городе, и не мы его выдумали, – Курбанов покосился за окно, где гудел этот так нелестно им охарактеризованный город, и его лицо исказила гримаса дикой, «неевропейской» ненависти.
4
После почти двухчасовой беседы с Курбановым, Игорь Константинович несколько дней, что называется, приходил в себя. Тем не менее, он попытался выяснить, кто и каким образом «лоббировал» выдачу разрешения на организацию спортивной секции человеку, не имеющему ни диплома, ни соответствующей квалификации. Он наткнулся на такую «глухую стену», что почти сразу же эти попытки и прекратил, тем более, что для выполнения поручения главы управы ему надо было еще успеть переговорить с писателем. Однако уже своими первыми двумя «беседами» Рожков был, что называется, сыт под завязку, ибо они ему попортили немало нервных клеток.
Перед встречей с Москаленко Рожков прочитал его стихи и один из романов, опубликованный одним довольно известным московским издательством. Он вспомнил как он, будучи еще молодым офицером, впервые привез свои стихи в редакцию окружной армейской газеты. Редактор, ответственный за литературную страничку в той газете, снисходительно и достаточно скрупулезно и по делу указывал ему на недостатки стихов: бедность поэтического языка, неудачная рифма, не выдерживается ритм, строка… У Москаленко с техникой стихосложения все обстояло в порядке, сказывался его поэтический опыт, насчитывающий более трех десятков лет и учеба в Литературном институте. Но просто бедный, даже убогий поэтический язык, скорее набор расхожих стихотворных штампов – это сразу бросалось в глаза, «било по ушам». То были стихи грамотного, теоретически подкованного графомана, абсолютного бездаря. Тем не менее, Москаленко умудрился выпустить два десятка поэтических и прозаических книг, стать одним из секретарей Союза Писателей. Роман Рожков едва осилил до половины. Москаленко писал на армейскую тему и Игорь Константинович, прослуживший в армии больше тридцати лет, просто не мог вынести такого чтива. То была полнейшая чушь, написанная человеком, не имевшим об армейской жизни даже отдаленного понятия.
Перед встречей с Москаленко Рожков прочитал его стихи и один из романов, опубликованный одним довольно известным московским издательством. Он вспомнил как он, будучи еще молодым офицером, впервые привез свои стихи в редакцию окружной армейской газеты. Редактор, ответственный за литературную страничку в той газете, снисходительно и достаточно скрупулезно и по делу указывал ему на недостатки стихов: бедность поэтического языка, неудачная рифма, не выдерживается ритм, строка… У Москаленко с техникой стихосложения все обстояло в порядке, сказывался его поэтический опыт, насчитывающий более трех десятков лет и учеба в Литературном институте. Но просто бедный, даже убогий поэтический язык, скорее набор расхожих стихотворных штампов – это сразу бросалось в глаза, «било по ушам». То были стихи грамотного, теоретически подкованного графомана, абсолютного бездаря. Тем не менее, Москаленко умудрился выпустить два десятка поэтических и прозаических книг, стать одним из секретарей Союза Писателей. Роман Рожков едва осилил до половины. Москаленко писал на армейскую тему и Игорь Константинович, прослуживший в армии больше тридцати лет, просто не мог вынести такого чтива. То была полнейшая чушь, написанная человеком, не имевшим об армейской жизни даже отдаленного понятия.