Страница:
Ее никто не услышал. Горничные и кухарка разговаривали и смеялись под
аккомпанемент включенного грамофона, который Чарльз подарил им на Рождество.
Они ополаскивали чайные чашки, и до нее им не было никакого дела. Они,
видите ли, развлекаются, тогда как она должна везти ребенка на прогулку.
Воздух был холоден и пронзительно свежим. Коляска Кэролайн, белая с
черным верхом, была гораздо красивее колясок, попадавшихся навстречу. Мария
уверенным шагом шла по направлению к Ричмонд-Парку* и немного досадовала,
что поблизости нет никого, заслуживающего внимания... какого-нибудь
знакомого или фотографа. Если бы хоть кто-нибудь знал, что она здесь, да еще
с детской коляской. А так... пустая трата времени. Едва она успела перейти
дорогу и войти в парк, как Кэролайн опять принялась плакать. Повторился
утренний ритуал похлопывания по спине. Безрезультатно. Мария закатила
коляску за дерево и принялась за кошмарную процедуру - смену пеленок.
Кэролайн кричала пуще прежнего. Мария плотно укутала ее пледом и очень
быстро пошла по дорожке, раскачивая коляску сверху вниз. Из-под пледа
доносились приглушенные крики. День стоял ясный, и народа в Ричмонд-Парке
собралось больше, чем обычно. Везде были люди. И все они слышали крики
Кэролайн. Когда Мария почти бегом проходила мимо них, толкая перед собой
коляску, они оборачивались, чтобы посмотреть на нее, останавливались, чтобы
послушать. Всех привлекали крики младенца, летящие из коляски.
Девушки, занимавшиеся дрессировкой собак, сочувственно улыбались Марии;
юноши на велосипедах пролетали мимо и громко смеялись.
- Успокойся, - в отчаянии шептала Мария сквозь зубы, - пожалуйста,
успокойся.
В панике она развернула коляску, почти выбежала из парка и, дойдя до
угла, остановилась у телефонной будки.
Она набрала номер театра, где репетировал Найэл, и после недолгого
ожидания привратник, дежуривший у служебного входа, разыскал его.
- В чем дело? - спросил Найэл.
- Кэролайн, - сказала Мария. - Противная нянька оставила ее на меня,
Чарльза нет дома, а она кричит, не переставая. Я не знаю, что делать. Я
говорю из телефонной будки.
- Я приду и заберу тебя, - тут же предложил Найэл. - Я возьму свою
машину. Мы куда-нибудь поедем. Шум машины заставит ее замолчать.
- У тебя репетиция?
- Да. Но это не имеет значения. Скажи, где ты. Опиши телефонную будку.
Если я сейчас выйду, то приеду минут через двадцать пять.
- Нет, доезжай до конца дороги, - сказала Мария. - И жди меня там. Мне
надо оставить коляску в саду. И захватить еще один рожок. Может быть, рожок,
который я дала ей после завтрака, был не той температуры.
- Возьми все, какие найдешь, - сказал Найэл.
Мария вышла из телефонной будки. Полисмен, стоявший на углу улицы,
внимательно наблюдал за ней. Кэролайн ни на секунду не умолкала. Мария
развернулась и покатила коляску в другую сторону. Ни в чем нельзя быть
уверенной. Кто знает, возможно, закон запрещает позволять ребенку плакать.
Мария вернулась к дому и спрятала коляску в саду, за кустами рядом с
гаражом. Она поднялась к себе и тут же спустилась с двумя рожками и кипой
пеленок в руках. Она чувствовала себя взломщиком в собственном доме. К
счастью, по дороге ей никто не встретился. Слуги все еще были внизу. Как
только Мария вынула Кэролайн из коляски, малышка перестала плакать.
Нагруженная пледами, рожками и пеленками Мария пряталась в гараже, пока
с дороги до нее не донесся шум приближающейся машины и резкий визг тормозов.
Это, конечно, Найэл. Мария с полными руками поклажи вышла из гаража и
направилась к машине.
Найэл являл собой довольно странное зрелище. На нем были старые
выходные брюки и свитер с короткими рукавами и потравленным молью
воротником.
- Я приехал в чем был, - сказал он. - Оставил их продолжать репетицию,
сказав, что кое-кого надо отвезти в больницу.
- Но это неправда, - сказала Мария, забираясь вместе с Кэролайн в
машину.
- Можно сделать так, что будет правдой, - сказал Найэл. - Мы можем
отвезти в больницу Кэролайн и оставить на день в детском отделении.
- Ах, нет, - встревожилась Мария. - Чарльз может узнать. Ни в коем
случае. Подумай обо мне. Какой позор.
- Так что же делать?
- Не знаю. Просто поедем куда-нибудь.
Найэл нажал на стартер, и машина рванула с места. Это был старенький
"Моррис"*, который когда-то принадлежал Фриде. Найэл вел машину из рук вон
плохо; она двигалась резкими рывками, то слишком быстро, бросаясь из стороны
в сторону, то медленно ползла посреди дороги. Найэл не понимал сигналов
полисмена.
- Этот человек..., - сказал он, - почему он делает мне какие-то знаки?
Что он имеет в виду?
- Думаю, тебе следует извиниться, - сказала Мария. - По-моему, ты едешь
по встречной полосе.
Машина то врезалась в гущу движущегося транспорта, то выниривала из
нее. Прохожие кричали ей вслед. Кэролайн, которая мгновенно замолкла как
только мерное движенье коляски сменилось новым, прерывистым и нервным, снова
заплакала.
- Ты ее любишь? - спросил Найэл.
- Не очень. Но полюблю позже, когда она начнет говорить.
- Она похожа на лорда Уиндэма, - сказал Найэл. - На каждый день
рожденья я буду дарить ей часы, как другие крестные отцы дарят жемчужины.
Кэролайн продолжала кричать, и Найэл сбросил скорость.
- Дело в темпе, - сказал он. - Ей не нравится темп. Вот что я тебе
скажу: надо спросить совета.
- У кого?
- У какой-нибудь милой, скромной женщины. Поблизости должна оказаться
хоть одна милая, скромная женщина, у которой куча детей и которая сумеет
дать дельный совет, - сказал Найэл.
Он внимательно посмотрел направо, налево, затем вынуждаемый потоком
попутных машин прибавить скорость, свернул на забитую транспортом улицу. По
обеим сторонам тянулись бесконечные магазины, на тротуарах бурлили толпы
народа.
- Вон та женщина с корзинкой, - сказал Найэл. - У нее приветливое лицо.
Что если спросить ее?
Он остановил машину, протянул руку перед Марией и, опустив окно,
окликнул проходящую мимо женщину.
- Извините, - сказал он, - не могли бы вы подойти на минуту?
Женщина обернулась, на ее лице было написано явное удивление, и вблизи
оно казалось не столь приветливым как на расстоянии. Один глаз у нее слегка
косил.
- Эта дама не знает, что делать с ребенком, - сказал Найэл. - Он не
перестает плакать. Не будете ли вы любезны и не поможете нам?
Женщина внимательно посмотрела на Найэла, затем перевела взгляд на
Марию и заливавшуюся во все горло Кэролайн.
- Прошу прощения? - сказала она.
- Младенец все плачет и плачет, - объяснил Найэл. - Никак не может
остановиться. И мы не знаем, что нам делать.
Женщина густо покраснела. Она решила, что это какая-то нелепая шутка.
- Я бы не советовала вам дурачить людей подобным образом. Здесь
недалеко стоит полисмен. Хотите, чтобы я его позвала?
- Нет, - сказал Найэл. - Конечно, нет. Мы просто подумали...
- Бесполезно, - прошептала Мария. - Поезжай дальше... поезжай.
Она высокомерно кивнула женщине, которая отвернулась, издавая
возмущенные восклицания.
Найэл дал газ, и машина рывком устремилась вперед.
- Что за мерзкая баба, - сказал он. - Во Франции такое не могло бы
случиться. Во Франции нам предложили бы целый день посидеть с ребенком.
- Мы не во Франции, - сказала Мария. - Мы в Англии. Такое отношение
типично для этой страны. Вся эта шумиха по предупреждению жестокого
обращения с детьми и вместе с тем не найти никого, кто помог бы нам
успокоить Кэролайн.
- Поедем на Милл-Хилл, - сказал Найэл, - и оставим ее у Труды.
- Труда рассердится, - возразила Мария. - И скажет Селии, Селия Папе, а
там не успеешь оглянуться, как об этом узнает весь "Гаррик". Ах, Найэл...
Она прильнула к его плечу, он обнял ее левой рукой и поцеловал в
голову: машину тем временем бросало из стороны в сторону.
- Мы могли бы бесконечно ехать на запад, - сказал Найэл. - Сейчас мы
движемся в сторону Уэльса. Возможно, тамошние женщины умеют ухаживать за
детьми. Что если нам отправиться в Уэльс?
- Я знаю, почему матери оставляют своих младенцев в магазинах с тем,
чтобы их кто-нибудь усыновил, - сказала Мария. - Они не в силах вынести
нагрузку.
- Не оставить ли нам Кэролайн в магазине? - спросил Найэл. - Не думаю,
чтобы Чарльз стал особенно возражать. Разве что из гордости. Дело в том, что
ни один человек, если он в здравом уме, не будет в восторге от Кэролайн в
этом возрасте. Возможно через несколько лет, когда она станет дебютанткой*.
- Чего бы я не дала, чтобы это уже случилось, - сказала Мария.
- Пышные перья и прочее, - сказал Найэл. - Никогда не понимал, что это
дает. Несколько часов кряду проторчать на Мэле*.
- Зато какое пышное зрелище, - сказала Мария. - По-моему, это
прекрасно. Почти также, как быть королевской любовницей.
- Не вижу ни малейшего сходства, - сказал Найэл. - Подъехать к дворцу в
наемном "Ролс-Ройсе" как ты в прошлом году, да еще с леди Уиндэм, которая
как приклеенная ни на шаг не отстает от тебя...
- Я наслаждалась каждой минутой... Найэл?
- Что?
- Я вдруг кое о чем подумала. Давай остановимся около следующего
"Вулвортса"* и купим Кэролайн соску.
- А что это такое?
- Ну знаешь, эти ужасные резиновые штуки, которые всовывают в рот
простым детям.
- А их сейчас делают?
- Не знаю. Можно попробовать.
Найэл сбавил скорость, и пока машина двигалась вдоль тротуара,
внимательно приглядывался к витринам, пока не увидел один из магазинов фирмы
"Вулвортс". Мария вышла из машины и скрылась за дверью магазина. Когда она
вернулась, лицо ее сияло торжеством.
- Шесть пенсов, - сказала она. - Очень хорошая резина. Красная.
Девушка-продавщица сказала, что у ее сестренки дома есть такая же.
- Где она живет?
- Кто?
- Сестренка. Мы могли бы отвезти туда Кэролайн и ее мать присмотрела бы
за обеими.
- Не говори глупостей... А теперь смотри. - Мария очень медленно
всунула соску в рот Кэролайн. Соска подействовала как своеобразная затычка -
Кэролайн принялась громко сосать и закрыла глаза. Плач, как по волшебству,
прекратился.
- Даже не верится, правда? - прошептала Мария.
- Просто жуть берет, - сказал Найэл. - Как если бы ее накачали
кокаином. Что если в будущем это приведет к роковым последствиям для
ребенка?
- Мне все равно, - сказала Мария, - лишь бы сейчас она лежала спокойно.
Внезапно наступившие тишина и покой были просто восхитительны. Водная
гладь после шторма. Найэл тронул машину с места и прибавил скорость. Мария
прижалась к его плечу.
- Как было бы просто, - сказал Найэл, - если бы всякий раз, когда нервы
на взводе, можно было бы зайти в "Вулвортс" и купить соску. Пожалуй, я тоже
обзаведусь парочкой. Возможно, именно этого мне и не хватало всю жизнь.
- По-моему, - сказала Мария, - в этом было бы что-то непристойное.
Взрослый мужчина ходит с куском красной резины во рту.
- Почему непристойно?
- Ну, хорошо, возможно и нет. Но по меньшей мере вызывающее отвращение.
Куда теперь?
- Куда пожелаешь.
Мария задумалась. В Ричмонд она не хотела возвращаться. Ей не хотелось
нести притихшую Кэролайн наверх и приниматься - какая скука - за
апельсиновый сок, взбивание подушек, очередное кормление и многое другое,
чем ей предстояло заниматься. Не хотелось играть роль Дост. миссис Чарльз
Уиндэм в домашней обстановке. Ричмондский дом без Чарльза и всего прочего,
если не считать свадебных подарков и мебели, прибывшей из Колдхаммера, вдруг
показались ей петлей на шее.
Странно, но впервые за долгие годы она вспомнила про кукольный дом,
который Папа и Мама подарили ей в семь лет на день рожденья. Она, как
завороженная, играла с ним две недели и никому не позволяла даже
прикоснуться к нему. Затем одним дождливым днем, поиграв с ним несколько
часов, вдруг обнаружила, что он ей надоел и больше не нужен. Тогда она
подарила его Селии. Селия хранит его по сей день.
- Так куда же мы едем? - спросил Найэл.
- Поедем в театр, - сказала Мария. - Отвези меня в театр. Я посмотрю,
как ты репетируешь.
Привратник служебного входа был старым знакомым Марии.
Он приветствовал ее, и его лицо расплывалось в улыбке.
- Ах, мисс Делейни, - сказал он. - Вам следует почаще навещать нас. Вы
здесь слишком редкий гость.
Редкий гость... Почему он так сказал? Неужели он имел в виду, что ее
начинают забывать? Кэролайн уложили на подушки, которые Найэл вынул из
машины, укрыли пледом и отнесли в одну из лож бельэтажа, где и устроили на
полу. Она крепко спала, зажав соску во рту. Затем Найэл спустился на сцену,
а Мария перешла в соседнюю ложу и села в кресло заднего ряда; ведь в
сущности она не имела права присутствовать здесь, поскольку появление
постороннего на репетиции спектакля, к которому он не имеет отношения,
считалось немалой наглостью. Раньше ей не доводилось видеть репетиции ревю,
и она с радостью убедилась в том, что на них царит куда больший беспорядок,
чем тот, что она наблюдала на собственном опыте. Сколько споров. Сколько
людей говорят одновременно, не слушая друг друга. Сколько кусков и
фрагментов, которые никогда не сольются в неразрывное единство; и время от
времени музыка Найэла, такая дорогая и близкая - он уже играл ее для Марии
на рояле - более яркая и насыщенная в оркестровом исполнении, и сам Найэл в
его нелепой одежде, нетвердой, порывистой походкой движется по сцене,
пытаясь во все вникнуть, всех понять. И ей захотелось быть там, на сцене. А
не сидеть во мраке пустой ложи, ожидая, что Кэролайн вновь расплачется.
Ей захотелось оказаться в театре, который она знала, частицей которого
была, принимать участие в репетиции пьесы, ее пьесы, не чужой... Репетиции
идут уже третью неделю, она давно принялась за дело, знает текст... и
проведя на сцене весь день - действительно, весь день чувствует легкую
усталость, нервы сдают, "Что?" - раздраженно спрашивает она режиссера,
который окликнул ее из партера. Тут же спохватывается, ведь ни в чем нельзя
быть уверенной, могут и уволить. Но режиссер - вероятно, сам актер в прошлом
- человек привлекательный, обходительный и, возможно, пользующийся успехом у
женщин, беззвучно смеется и повторяет: "Мария, дорогая, если не возражаете,
пройдем этот кусок еще раз". Она не возражает, она понимает, что была не на
высоте. Она и сама хотела его повторить. Немного позднее, после репетиции
они идут вместе выпить в паб напротив; она слишком много говорит, он слушает
и наконец, она чувствует себя настолько усталой, что у нее остается лишь
одно желание - умереть. Да, это была бы прекрасная смерть. Та смерть...
Мария вдруг опомнилась и увидела, что Найэл, который недавно поднялся в
бельэтаж, стоит перед ней на коленях.
- В чем дело? - шепотом спросил он. - Ты плачешь?
- Я не плачу, - ответила Мария. - Я никогда не плачу.
- Они ненадолго прервались. В половине седьмого у них всегда перерыв.
Тебе с Кэролайн лучше подняться в мою комнату, пока вас не заметили.
Мария зашла в соседнюю ложу за Кэролайн, и Найэл с пледами, пеленками и
рожками в руках повел ее вверх по лестнице в свою смешную квартиру под самой
крышей театра.
- Ну что ты об этом думаешь? - спросил он Марию.
- О чем?
- О ревю.
- Не знаю. Я по-настоящему и не смотрела, - ответила Мария.
Найэл взглянул на нее, но ничего не сказал. Он все знал. Всегда. Он
налил ей выпить, зажег спичку и дал прикурить, но минуты через две Мария
отшвырнула сигарету - она никогда много не курила. Он усадил ее в кресло...
сиденье продавлено, пружины разбиты и нашел стул, чтобы она положила на него
ноги. Закутанная в пледы Кэролайн спала на его кровати. Соска свисала у нее
изо рта.
- Почти семь часов, - вздохнула Мария. - Уже несколько часов она не
брала рожок.
А еще пеленки. Что делать с пеленками? Она протянула руки к Найэлу, он
подошел и опустился рядом с ней на колени. Она подумала о гостиной в стиле
регенства в ее ричмондском доме, небольшой, строгой, изысканной. Рядом с ее
креслом лежит наготове вечерняя газета. В камине пылает огонь. Горничная все
прибрала и задернула портьеры... Здесь, в комнате Найэла под крышей театра,
занавески еще не задернуты.
С Шафтсбери Авеню* к голым, глядящим в пустоту окнам поднимался шум
машин, а внизу по тротуарам спешили проходившие мимо люди; некоторые
направлялись в метро на Пиккадилли, другие торопились на встречу с друзьями,
чтобы вместе побродить по городу. Во всех театрах зажигались огни.
"Лирический театр", "Глобус", "Театр Королевы", "Аполлон", "Парнас"... По
всему Лондону во всех театрах зажигались огни.
- Дело в том, - сказала Мария, - что мне не следовало выходить замуж.
- Замужество не должно слишком отразиться на тебе, - сказал Найэл. - Ты
можешь делать два дела одновременно. Всегда могла. Даже три.
- Наверное, да, - сказала Мария. - Наверное, могу.
Они боялись разбудить Кэролайн и поэтому разговаривали шепотом.
- Чарльз хочет переехать поближе к Колдхаммеру, - сказала Мария. - Что
тогда? Я не могу жить в Колдхаммере.
- Тебе надо будет снять квартиру, - сказал Найэл. - Приезжать в
Колдхаммер на выходные. Он слишком далек, чтобы каждый день ездить туда и
обратно.
- Я уже думала о квартире. Но поможет ли она? Не будет ли Чарльз
против? Не разобьет ли это нашу семейную жизнь?
- Не знаю, - ответил Найэл. - Я не знаю, что делают в таких случаях
женатые люди.
В здании напротив вспыхивали все новые огни, посылая в темную комнату
разноцветные полоски света. На углу улицы газетчик выкрикивал: "Последний
вечерний выпуск, последний вечерний выпуск!" По проезжей части с гулом тек
нескончаемый поток машин.
- Надо возвращаться, - сказала Мария. - Я с ума сойду, если не вернусь.
- Чарльз будет смотреть на тебя из ложи, - сказал Найэл. - И страшно
гордиться тобой. Станет вырезать из газет и журналов все рецензии и
наклеивать их в альбом.
- Да, - сказала Мария, - но он не может заниматься этим всю жизнь -
смотреть на меня из ложи и наклеивать в альбом всякую чепуху.
Зазвонил телефон. Мягким, мелодичным приглашением. Он пробудил Кэролайн
от наркотического сна, в который ее погрузила соска.
- Он часто звонит, - сказал Найэл. - Я никогда не снимаю трубку. Всегда
боюсь, что какая-нибудь зануда хочет пригласить меня на обед.
- А если бы это звонила я? - спросила Мария.
- Сегодня это невозможно. Ты здесь, - сказал Найэл.
Телефон продолжал звонить; Найэл протянул руку за одной из пеленок
Кэролайн и набросил ее на аппарат. Бросок был на редкость метким. Пеленка
словно сама повисла на трубке.
- Мы пообедаем в Кафе Ройял, - сказал Найэл. - Место довольно приятное,
и меня там все знают.
- А Кэролайн?
- Мы возьмем ее с собой. А потом я отвезу вас домой.
Телефон, замолкший после того, как на него набросили пеленку, снова
зазвонил.
- Этот звук навевает покой, я не имею ничего против него. Тебя он не
беспокоит? - И Найэл подложил под спину Марии еще одну подушку.
- Нет, - сказала она, протягивая к нему руки. - Пусть звонит.
Селия опустила телефонную трубку и тут же почувствовала себя эгоисткой.
Впервые она отказалась сделать что-нибудь для Марии. Она обожает малышку,
для нее нет ничего более приятного, чем съездить в Ричмонд и провести с ней
день. Но издатель, Папин знакомый по "Гаррику", как нарочно, именно сегодня
пригласил Селию зайти к нему с ее рассказами и рисунками, и было бы
невежливо просить его перенести встречу.
Скорее всего он не стал бы возражать, для него это не так уж важно. Но
у него так много дел, и если он взял на себя труд встретиться с ней, то лишь
из любезности, лишь потому, что она дочь Папы. Нет, не пойти было бы просто
невежливо.
Но даже если бы не свидание с издателем, Селия едва ли смогла выбраться
в Ричмонд. Папа был нездоров. Ему нездоровилось всю последнюю неделю. Он
постоянно жаловался на боли. То в голове, то под коленом, то в пояснице.
Врач сказал, что с тех пор, как он больше не поет, он стал слишком много
курить. Но разве от курения бывают боли? Папа уже несколько дней не был в
своем клубе. Он бродил по дому в халате и ни на минуту не желал оставаться
один.
- Моя дорогая, - звал он, - моя дорогая, где ты?
- Я в малой гостиной, Папа.
Селия прикрывала промокашкой рассказ, который писала, и прятала под
книгу карандашный рисунок - сочинительство и рисование были для нее чем-то
сугубо личным, потаенным и сокровенным. Когда вас неожиданно застают за тем
или другим, то это все равно как если бы прервали вашу молитву или застали
врасплох в ванной.
- Ты работала, дорогая? Я не стану тебе мешать.
Папа устроился в кресле у камина со своими книгами, газетами и
письмами, но от самого его присутствия в комнате что-то изменилось. Селия
уже не могла сосредоточиться. Из мира грез и уединения она вновь вернулась в
мир повседневной реальности. Вновь стала Папиной дочерью, которая сочиняет
сказки. Она смутилась и не в силах совладать с внезапным приступом
застенчивости, закусила кончик карандаша. Но утраченное настроение не
возвращалось. Время от времени Папа кашлял, шевелился в кресле и
перелистывал страницы "Таймс".
- Ведь я тебе не мешаю, дорогая, не так ли?
- Нет, Папа.
Она склонилась над столом, делая вид, что работает, но минут через пять
встала, потянулась и сказала:
- Пожалуй, пока хватит. - Собрала свои бумаги, карандаши, ручки и
положила их в ящик.
- Кончено? - с облегчением проговорил Папа и бросил "Таймс" на пол.
- Да, - ответила Селия.
- Я все думаю о пилюлях, которые прописал Плейдон, - сказал Папа. -
По-моему, они мне совсем не подходят. Последние два дня у меня еще сильнее
стала болеть голова. Что если мне еще раз проверить глаза? Может быть, дело
в них.
- Нам надо сходить к окулисту.
- Вот-вот, я и сам об этом думал. Но сходим к кому-нибудь стоящему.
Найдем действительно первоклассного врача, дорогая.
Его взгляд следовал за каждым движением Селии по комнате.
- Что бы я делал, если бы ты, как Мария, захотела стать актрисой?
Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: Что бы я тогда делал?
- Какая глупость, - сказала Селия. - Такая же глупость, как если бы я
проснулась однажды и стала размышлять над тем, что бы я делала, если бы ты
снова женился и нами командовал здесь совершенно чужой человек.
- Это невозможно, моя дорогая, - сказал Папа, качая головой. -
Невозможно. Недавно я прочел в одной газете статью о немом лебеде. Немой
лебедь спаривается на всю жизнь. Если самка умирает, лебедь навсегда
остается безутешным... Другую он не берет. Я читал статью и думал: ах, это
я, я - немой лебедь.
Должно быть он забыл про Австралию, подумала Селия, про Южную Африку,
про нашу поездку в Америку: женщины, как мотыльки, везде кружились вокруг
него, и он был отнюдь не немым. Однако она понимала, что он имеет в виду.
- Твои рассказы и талантливые рисунки не отнимут тебя у меня, - сказал
Папа. - Но если бы ты была актрисой... Я дрожу при одной мысли о том, что
стало бы тогда со мной. Я бы попал в Денвилл-Холл*.
- Нет, не попал бы, - сказала Селия. - Ты бы жил вместе со мной в
роскошной квартире, и я бы зарабатывала больше денег, чем Мария.
- Суета, - сказал Папа, - презренный металл. Какой прок тебе и мне? Я,
слава Богу, не скопил ни пенса... Моя дорогая, ты должна показать свои
рассказы Харрисону. Рисунки тоже. Я доверяю Харрисону. Его суждения здравы,
вещи, которые он печатает, вполне достойны. К тому же он скажет мне правду,
а не станет ходить вокруг да около. Ведь это благодаря мне его приняли в
"Гаррик".
Селия уже послала этому Джеймсу Харрисону несколько своих рассказов и
рисунков после того, как Папа однажды пригласил издателя на ленч, и сегодня
должна принести ему в контору еще несколько из тех, что ей удалось
разыскать. Однако, на душе у нее было неспокойно. Она не знала, чем займется
Папа в ее отсутствие.
- Я могу соснуть с двух до четырех, дорогая, - сказал Папа. - А потом,
если буду в силах немного прогуляюсь. Плейдон сказал, что прогулки не
причинят мне вреда.
- Не нравятся мне твои прогулки в одиночку. Ты такой рассеянный и
всегда думаешь о чем-то другом. Да еще этот ужасный перекресток, где
автобусы мчатся во весь опор.
- Если бы сейчас было лето, я мог бы пойти в "Лордз"* и посмотреть на
игру в крикет, - сказал Папа. - Мне всегда нравилось смотреть, как играют в
крикет. Люблю сидеть на закрытой трибуне за флигелем. Видишь ли, оглядываясь
назад, я нередко думаю, что совершил ошибку, не послав Найэла в "Итон"*. Из
него мог выйти неплохой игрок в крикет. Мне доставило бы огромное
удовольствие смотреть, как Найэл играет в крикет за команду "Итона".
В последнее время, подумала Селия, Папа часто говорит о том, что он мог
бы сделать. О домах, в которых они могли бы жить, о странах, которые могли
бы посетить. Какая жалость, сказал он не далее как сегодня утром, что он
никогда серьезно не относился к плаванью. С его физическими данными, сказал
он Селии, он легко мог бы переплыть Ла-Манш*. После смерти Мамы ему
следовало немедленно бросить пение и заняться плаваньем на длинные
дистанции. Он бы побил всех рекордсменов. Он мог бы дважды переплыть Канал
туда и обратно.
- Но почему, Папа? - спросила Селия. - То, что ты сделал, должно
доставлять тебе гораздо большее удовлетворение.
Папа покачал головой.
- Во многом, очень во многом, - сказал он, - мое невежество, поистине,
безгранично. Взять к примеру астрономию. Я полный профан в астрономии.
Откуда все эти звезды? Откуда, спрашиваю я себя.
И он тут же позвонил в "Бимпус"* выяснить, нет ли у них книги о
звездах, новой большой книги с иллюстрациями и не могут ли они прислать ему
ее к ленчу со специальным посыльным.
аккомпанемент включенного грамофона, который Чарльз подарил им на Рождество.
Они ополаскивали чайные чашки, и до нее им не было никакого дела. Они,
видите ли, развлекаются, тогда как она должна везти ребенка на прогулку.
Воздух был холоден и пронзительно свежим. Коляска Кэролайн, белая с
черным верхом, была гораздо красивее колясок, попадавшихся навстречу. Мария
уверенным шагом шла по направлению к Ричмонд-Парку* и немного досадовала,
что поблизости нет никого, заслуживающего внимания... какого-нибудь
знакомого или фотографа. Если бы хоть кто-нибудь знал, что она здесь, да еще
с детской коляской. А так... пустая трата времени. Едва она успела перейти
дорогу и войти в парк, как Кэролайн опять принялась плакать. Повторился
утренний ритуал похлопывания по спине. Безрезультатно. Мария закатила
коляску за дерево и принялась за кошмарную процедуру - смену пеленок.
Кэролайн кричала пуще прежнего. Мария плотно укутала ее пледом и очень
быстро пошла по дорожке, раскачивая коляску сверху вниз. Из-под пледа
доносились приглушенные крики. День стоял ясный, и народа в Ричмонд-Парке
собралось больше, чем обычно. Везде были люди. И все они слышали крики
Кэролайн. Когда Мария почти бегом проходила мимо них, толкая перед собой
коляску, они оборачивались, чтобы посмотреть на нее, останавливались, чтобы
послушать. Всех привлекали крики младенца, летящие из коляски.
Девушки, занимавшиеся дрессировкой собак, сочувственно улыбались Марии;
юноши на велосипедах пролетали мимо и громко смеялись.
- Успокойся, - в отчаянии шептала Мария сквозь зубы, - пожалуйста,
успокойся.
В панике она развернула коляску, почти выбежала из парка и, дойдя до
угла, остановилась у телефонной будки.
Она набрала номер театра, где репетировал Найэл, и после недолгого
ожидания привратник, дежуривший у служебного входа, разыскал его.
- В чем дело? - спросил Найэл.
- Кэролайн, - сказала Мария. - Противная нянька оставила ее на меня,
Чарльза нет дома, а она кричит, не переставая. Я не знаю, что делать. Я
говорю из телефонной будки.
- Я приду и заберу тебя, - тут же предложил Найэл. - Я возьму свою
машину. Мы куда-нибудь поедем. Шум машины заставит ее замолчать.
- У тебя репетиция?
- Да. Но это не имеет значения. Скажи, где ты. Опиши телефонную будку.
Если я сейчас выйду, то приеду минут через двадцать пять.
- Нет, доезжай до конца дороги, - сказала Мария. - И жди меня там. Мне
надо оставить коляску в саду. И захватить еще один рожок. Может быть, рожок,
который я дала ей после завтрака, был не той температуры.
- Возьми все, какие найдешь, - сказал Найэл.
Мария вышла из телефонной будки. Полисмен, стоявший на углу улицы,
внимательно наблюдал за ней. Кэролайн ни на секунду не умолкала. Мария
развернулась и покатила коляску в другую сторону. Ни в чем нельзя быть
уверенной. Кто знает, возможно, закон запрещает позволять ребенку плакать.
Мария вернулась к дому и спрятала коляску в саду, за кустами рядом с
гаражом. Она поднялась к себе и тут же спустилась с двумя рожками и кипой
пеленок в руках. Она чувствовала себя взломщиком в собственном доме. К
счастью, по дороге ей никто не встретился. Слуги все еще были внизу. Как
только Мария вынула Кэролайн из коляски, малышка перестала плакать.
Нагруженная пледами, рожками и пеленками Мария пряталась в гараже, пока
с дороги до нее не донесся шум приближающейся машины и резкий визг тормозов.
Это, конечно, Найэл. Мария с полными руками поклажи вышла из гаража и
направилась к машине.
Найэл являл собой довольно странное зрелище. На нем были старые
выходные брюки и свитер с короткими рукавами и потравленным молью
воротником.
- Я приехал в чем был, - сказал он. - Оставил их продолжать репетицию,
сказав, что кое-кого надо отвезти в больницу.
- Но это неправда, - сказала Мария, забираясь вместе с Кэролайн в
машину.
- Можно сделать так, что будет правдой, - сказал Найэл. - Мы можем
отвезти в больницу Кэролайн и оставить на день в детском отделении.
- Ах, нет, - встревожилась Мария. - Чарльз может узнать. Ни в коем
случае. Подумай обо мне. Какой позор.
- Так что же делать?
- Не знаю. Просто поедем куда-нибудь.
Найэл нажал на стартер, и машина рванула с места. Это был старенький
"Моррис"*, который когда-то принадлежал Фриде. Найэл вел машину из рук вон
плохо; она двигалась резкими рывками, то слишком быстро, бросаясь из стороны
в сторону, то медленно ползла посреди дороги. Найэл не понимал сигналов
полисмена.
- Этот человек..., - сказал он, - почему он делает мне какие-то знаки?
Что он имеет в виду?
- Думаю, тебе следует извиниться, - сказала Мария. - По-моему, ты едешь
по встречной полосе.
Машина то врезалась в гущу движущегося транспорта, то выниривала из
нее. Прохожие кричали ей вслед. Кэролайн, которая мгновенно замолкла как
только мерное движенье коляски сменилось новым, прерывистым и нервным, снова
заплакала.
- Ты ее любишь? - спросил Найэл.
- Не очень. Но полюблю позже, когда она начнет говорить.
- Она похожа на лорда Уиндэма, - сказал Найэл. - На каждый день
рожденья я буду дарить ей часы, как другие крестные отцы дарят жемчужины.
Кэролайн продолжала кричать, и Найэл сбросил скорость.
- Дело в темпе, - сказал он. - Ей не нравится темп. Вот что я тебе
скажу: надо спросить совета.
- У кого?
- У какой-нибудь милой, скромной женщины. Поблизости должна оказаться
хоть одна милая, скромная женщина, у которой куча детей и которая сумеет
дать дельный совет, - сказал Найэл.
Он внимательно посмотрел направо, налево, затем вынуждаемый потоком
попутных машин прибавить скорость, свернул на забитую транспортом улицу. По
обеим сторонам тянулись бесконечные магазины, на тротуарах бурлили толпы
народа.
- Вон та женщина с корзинкой, - сказал Найэл. - У нее приветливое лицо.
Что если спросить ее?
Он остановил машину, протянул руку перед Марией и, опустив окно,
окликнул проходящую мимо женщину.
- Извините, - сказал он, - не могли бы вы подойти на минуту?
Женщина обернулась, на ее лице было написано явное удивление, и вблизи
оно казалось не столь приветливым как на расстоянии. Один глаз у нее слегка
косил.
- Эта дама не знает, что делать с ребенком, - сказал Найэл. - Он не
перестает плакать. Не будете ли вы любезны и не поможете нам?
Женщина внимательно посмотрела на Найэла, затем перевела взгляд на
Марию и заливавшуюся во все горло Кэролайн.
- Прошу прощения? - сказала она.
- Младенец все плачет и плачет, - объяснил Найэл. - Никак не может
остановиться. И мы не знаем, что нам делать.
Женщина густо покраснела. Она решила, что это какая-то нелепая шутка.
- Я бы не советовала вам дурачить людей подобным образом. Здесь
недалеко стоит полисмен. Хотите, чтобы я его позвала?
- Нет, - сказал Найэл. - Конечно, нет. Мы просто подумали...
- Бесполезно, - прошептала Мария. - Поезжай дальше... поезжай.
Она высокомерно кивнула женщине, которая отвернулась, издавая
возмущенные восклицания.
Найэл дал газ, и машина рывком устремилась вперед.
- Что за мерзкая баба, - сказал он. - Во Франции такое не могло бы
случиться. Во Франции нам предложили бы целый день посидеть с ребенком.
- Мы не во Франции, - сказала Мария. - Мы в Англии. Такое отношение
типично для этой страны. Вся эта шумиха по предупреждению жестокого
обращения с детьми и вместе с тем не найти никого, кто помог бы нам
успокоить Кэролайн.
- Поедем на Милл-Хилл, - сказал Найэл, - и оставим ее у Труды.
- Труда рассердится, - возразила Мария. - И скажет Селии, Селия Папе, а
там не успеешь оглянуться, как об этом узнает весь "Гаррик". Ах, Найэл...
Она прильнула к его плечу, он обнял ее левой рукой и поцеловал в
голову: машину тем временем бросало из стороны в сторону.
- Мы могли бы бесконечно ехать на запад, - сказал Найэл. - Сейчас мы
движемся в сторону Уэльса. Возможно, тамошние женщины умеют ухаживать за
детьми. Что если нам отправиться в Уэльс?
- Я знаю, почему матери оставляют своих младенцев в магазинах с тем,
чтобы их кто-нибудь усыновил, - сказала Мария. - Они не в силах вынести
нагрузку.
- Не оставить ли нам Кэролайн в магазине? - спросил Найэл. - Не думаю,
чтобы Чарльз стал особенно возражать. Разве что из гордости. Дело в том, что
ни один человек, если он в здравом уме, не будет в восторге от Кэролайн в
этом возрасте. Возможно через несколько лет, когда она станет дебютанткой*.
- Чего бы я не дала, чтобы это уже случилось, - сказала Мария.
- Пышные перья и прочее, - сказал Найэл. - Никогда не понимал, что это
дает. Несколько часов кряду проторчать на Мэле*.
- Зато какое пышное зрелище, - сказала Мария. - По-моему, это
прекрасно. Почти также, как быть королевской любовницей.
- Не вижу ни малейшего сходства, - сказал Найэл. - Подъехать к дворцу в
наемном "Ролс-Ройсе" как ты в прошлом году, да еще с леди Уиндэм, которая
как приклеенная ни на шаг не отстает от тебя...
- Я наслаждалась каждой минутой... Найэл?
- Что?
- Я вдруг кое о чем подумала. Давай остановимся около следующего
"Вулвортса"* и купим Кэролайн соску.
- А что это такое?
- Ну знаешь, эти ужасные резиновые штуки, которые всовывают в рот
простым детям.
- А их сейчас делают?
- Не знаю. Можно попробовать.
Найэл сбавил скорость, и пока машина двигалась вдоль тротуара,
внимательно приглядывался к витринам, пока не увидел один из магазинов фирмы
"Вулвортс". Мария вышла из машины и скрылась за дверью магазина. Когда она
вернулась, лицо ее сияло торжеством.
- Шесть пенсов, - сказала она. - Очень хорошая резина. Красная.
Девушка-продавщица сказала, что у ее сестренки дома есть такая же.
- Где она живет?
- Кто?
- Сестренка. Мы могли бы отвезти туда Кэролайн и ее мать присмотрела бы
за обеими.
- Не говори глупостей... А теперь смотри. - Мария очень медленно
всунула соску в рот Кэролайн. Соска подействовала как своеобразная затычка -
Кэролайн принялась громко сосать и закрыла глаза. Плач, как по волшебству,
прекратился.
- Даже не верится, правда? - прошептала Мария.
- Просто жуть берет, - сказал Найэл. - Как если бы ее накачали
кокаином. Что если в будущем это приведет к роковым последствиям для
ребенка?
- Мне все равно, - сказала Мария, - лишь бы сейчас она лежала спокойно.
Внезапно наступившие тишина и покой были просто восхитительны. Водная
гладь после шторма. Найэл тронул машину с места и прибавил скорость. Мария
прижалась к его плечу.
- Как было бы просто, - сказал Найэл, - если бы всякий раз, когда нервы
на взводе, можно было бы зайти в "Вулвортс" и купить соску. Пожалуй, я тоже
обзаведусь парочкой. Возможно, именно этого мне и не хватало всю жизнь.
- По-моему, - сказала Мария, - в этом было бы что-то непристойное.
Взрослый мужчина ходит с куском красной резины во рту.
- Почему непристойно?
- Ну, хорошо, возможно и нет. Но по меньшей мере вызывающее отвращение.
Куда теперь?
- Куда пожелаешь.
Мария задумалась. В Ричмонд она не хотела возвращаться. Ей не хотелось
нести притихшую Кэролайн наверх и приниматься - какая скука - за
апельсиновый сок, взбивание подушек, очередное кормление и многое другое,
чем ей предстояло заниматься. Не хотелось играть роль Дост. миссис Чарльз
Уиндэм в домашней обстановке. Ричмондский дом без Чарльза и всего прочего,
если не считать свадебных подарков и мебели, прибывшей из Колдхаммера, вдруг
показались ей петлей на шее.
Странно, но впервые за долгие годы она вспомнила про кукольный дом,
который Папа и Мама подарили ей в семь лет на день рожденья. Она, как
завороженная, играла с ним две недели и никому не позволяла даже
прикоснуться к нему. Затем одним дождливым днем, поиграв с ним несколько
часов, вдруг обнаружила, что он ей надоел и больше не нужен. Тогда она
подарила его Селии. Селия хранит его по сей день.
- Так куда же мы едем? - спросил Найэл.
- Поедем в театр, - сказала Мария. - Отвези меня в театр. Я посмотрю,
как ты репетируешь.
Привратник служебного входа был старым знакомым Марии.
Он приветствовал ее, и его лицо расплывалось в улыбке.
- Ах, мисс Делейни, - сказал он. - Вам следует почаще навещать нас. Вы
здесь слишком редкий гость.
Редкий гость... Почему он так сказал? Неужели он имел в виду, что ее
начинают забывать? Кэролайн уложили на подушки, которые Найэл вынул из
машины, укрыли пледом и отнесли в одну из лож бельэтажа, где и устроили на
полу. Она крепко спала, зажав соску во рту. Затем Найэл спустился на сцену,
а Мария перешла в соседнюю ложу и села в кресло заднего ряда; ведь в
сущности она не имела права присутствовать здесь, поскольку появление
постороннего на репетиции спектакля, к которому он не имеет отношения,
считалось немалой наглостью. Раньше ей не доводилось видеть репетиции ревю,
и она с радостью убедилась в том, что на них царит куда больший беспорядок,
чем тот, что она наблюдала на собственном опыте. Сколько споров. Сколько
людей говорят одновременно, не слушая друг друга. Сколько кусков и
фрагментов, которые никогда не сольются в неразрывное единство; и время от
времени музыка Найэла, такая дорогая и близкая - он уже играл ее для Марии
на рояле - более яркая и насыщенная в оркестровом исполнении, и сам Найэл в
его нелепой одежде, нетвердой, порывистой походкой движется по сцене,
пытаясь во все вникнуть, всех понять. И ей захотелось быть там, на сцене. А
не сидеть во мраке пустой ложи, ожидая, что Кэролайн вновь расплачется.
Ей захотелось оказаться в театре, который она знала, частицей которого
была, принимать участие в репетиции пьесы, ее пьесы, не чужой... Репетиции
идут уже третью неделю, она давно принялась за дело, знает текст... и
проведя на сцене весь день - действительно, весь день чувствует легкую
усталость, нервы сдают, "Что?" - раздраженно спрашивает она режиссера,
который окликнул ее из партера. Тут же спохватывается, ведь ни в чем нельзя
быть уверенной, могут и уволить. Но режиссер - вероятно, сам актер в прошлом
- человек привлекательный, обходительный и, возможно, пользующийся успехом у
женщин, беззвучно смеется и повторяет: "Мария, дорогая, если не возражаете,
пройдем этот кусок еще раз". Она не возражает, она понимает, что была не на
высоте. Она и сама хотела его повторить. Немного позднее, после репетиции
они идут вместе выпить в паб напротив; она слишком много говорит, он слушает
и наконец, она чувствует себя настолько усталой, что у нее остается лишь
одно желание - умереть. Да, это была бы прекрасная смерть. Та смерть...
Мария вдруг опомнилась и увидела, что Найэл, который недавно поднялся в
бельэтаж, стоит перед ней на коленях.
- В чем дело? - шепотом спросил он. - Ты плачешь?
- Я не плачу, - ответила Мария. - Я никогда не плачу.
- Они ненадолго прервались. В половине седьмого у них всегда перерыв.
Тебе с Кэролайн лучше подняться в мою комнату, пока вас не заметили.
Мария зашла в соседнюю ложу за Кэролайн, и Найэл с пледами, пеленками и
рожками в руках повел ее вверх по лестнице в свою смешную квартиру под самой
крышей театра.
- Ну что ты об этом думаешь? - спросил он Марию.
- О чем?
- О ревю.
- Не знаю. Я по-настоящему и не смотрела, - ответила Мария.
Найэл взглянул на нее, но ничего не сказал. Он все знал. Всегда. Он
налил ей выпить, зажег спичку и дал прикурить, но минуты через две Мария
отшвырнула сигарету - она никогда много не курила. Он усадил ее в кресло...
сиденье продавлено, пружины разбиты и нашел стул, чтобы она положила на него
ноги. Закутанная в пледы Кэролайн спала на его кровати. Соска свисала у нее
изо рта.
- Почти семь часов, - вздохнула Мария. - Уже несколько часов она не
брала рожок.
А еще пеленки. Что делать с пеленками? Она протянула руки к Найэлу, он
подошел и опустился рядом с ней на колени. Она подумала о гостиной в стиле
регенства в ее ричмондском доме, небольшой, строгой, изысканной. Рядом с ее
креслом лежит наготове вечерняя газета. В камине пылает огонь. Горничная все
прибрала и задернула портьеры... Здесь, в комнате Найэла под крышей театра,
занавески еще не задернуты.
С Шафтсбери Авеню* к голым, глядящим в пустоту окнам поднимался шум
машин, а внизу по тротуарам спешили проходившие мимо люди; некоторые
направлялись в метро на Пиккадилли, другие торопились на встречу с друзьями,
чтобы вместе побродить по городу. Во всех театрах зажигались огни.
"Лирический театр", "Глобус", "Театр Королевы", "Аполлон", "Парнас"... По
всему Лондону во всех театрах зажигались огни.
- Дело в том, - сказала Мария, - что мне не следовало выходить замуж.
- Замужество не должно слишком отразиться на тебе, - сказал Найэл. - Ты
можешь делать два дела одновременно. Всегда могла. Даже три.
- Наверное, да, - сказала Мария. - Наверное, могу.
Они боялись разбудить Кэролайн и поэтому разговаривали шепотом.
- Чарльз хочет переехать поближе к Колдхаммеру, - сказала Мария. - Что
тогда? Я не могу жить в Колдхаммере.
- Тебе надо будет снять квартиру, - сказал Найэл. - Приезжать в
Колдхаммер на выходные. Он слишком далек, чтобы каждый день ездить туда и
обратно.
- Я уже думала о квартире. Но поможет ли она? Не будет ли Чарльз
против? Не разобьет ли это нашу семейную жизнь?
- Не знаю, - ответил Найэл. - Я не знаю, что делают в таких случаях
женатые люди.
В здании напротив вспыхивали все новые огни, посылая в темную комнату
разноцветные полоски света. На углу улицы газетчик выкрикивал: "Последний
вечерний выпуск, последний вечерний выпуск!" По проезжей части с гулом тек
нескончаемый поток машин.
- Надо возвращаться, - сказала Мария. - Я с ума сойду, если не вернусь.
- Чарльз будет смотреть на тебя из ложи, - сказал Найэл. - И страшно
гордиться тобой. Станет вырезать из газет и журналов все рецензии и
наклеивать их в альбом.
- Да, - сказала Мария, - но он не может заниматься этим всю жизнь -
смотреть на меня из ложи и наклеивать в альбом всякую чепуху.
Зазвонил телефон. Мягким, мелодичным приглашением. Он пробудил Кэролайн
от наркотического сна, в который ее погрузила соска.
- Он часто звонит, - сказал Найэл. - Я никогда не снимаю трубку. Всегда
боюсь, что какая-нибудь зануда хочет пригласить меня на обед.
- А если бы это звонила я? - спросила Мария.
- Сегодня это невозможно. Ты здесь, - сказал Найэл.
Телефон продолжал звонить; Найэл протянул руку за одной из пеленок
Кэролайн и набросил ее на аппарат. Бросок был на редкость метким. Пеленка
словно сама повисла на трубке.
- Мы пообедаем в Кафе Ройял, - сказал Найэл. - Место довольно приятное,
и меня там все знают.
- А Кэролайн?
- Мы возьмем ее с собой. А потом я отвезу вас домой.
Телефон, замолкший после того, как на него набросили пеленку, снова
зазвонил.
- Этот звук навевает покой, я не имею ничего против него. Тебя он не
беспокоит? - И Найэл подложил под спину Марии еще одну подушку.
- Нет, - сказала она, протягивая к нему руки. - Пусть звонит.
Селия опустила телефонную трубку и тут же почувствовала себя эгоисткой.
Впервые она отказалась сделать что-нибудь для Марии. Она обожает малышку,
для нее нет ничего более приятного, чем съездить в Ричмонд и провести с ней
день. Но издатель, Папин знакомый по "Гаррику", как нарочно, именно сегодня
пригласил Селию зайти к нему с ее рассказами и рисунками, и было бы
невежливо просить его перенести встречу.
Скорее всего он не стал бы возражать, для него это не так уж важно. Но
у него так много дел, и если он взял на себя труд встретиться с ней, то лишь
из любезности, лишь потому, что она дочь Папы. Нет, не пойти было бы просто
невежливо.
Но даже если бы не свидание с издателем, Селия едва ли смогла выбраться
в Ричмонд. Папа был нездоров. Ему нездоровилось всю последнюю неделю. Он
постоянно жаловался на боли. То в голове, то под коленом, то в пояснице.
Врач сказал, что с тех пор, как он больше не поет, он стал слишком много
курить. Но разве от курения бывают боли? Папа уже несколько дней не был в
своем клубе. Он бродил по дому в халате и ни на минуту не желал оставаться
один.
- Моя дорогая, - звал он, - моя дорогая, где ты?
- Я в малой гостиной, Папа.
Селия прикрывала промокашкой рассказ, который писала, и прятала под
книгу карандашный рисунок - сочинительство и рисование были для нее чем-то
сугубо личным, потаенным и сокровенным. Когда вас неожиданно застают за тем
или другим, то это все равно как если бы прервали вашу молитву или застали
врасплох в ванной.
- Ты работала, дорогая? Я не стану тебе мешать.
Папа устроился в кресле у камина со своими книгами, газетами и
письмами, но от самого его присутствия в комнате что-то изменилось. Селия
уже не могла сосредоточиться. Из мира грез и уединения она вновь вернулась в
мир повседневной реальности. Вновь стала Папиной дочерью, которая сочиняет
сказки. Она смутилась и не в силах совладать с внезапным приступом
застенчивости, закусила кончик карандаша. Но утраченное настроение не
возвращалось. Время от времени Папа кашлял, шевелился в кресле и
перелистывал страницы "Таймс".
- Ведь я тебе не мешаю, дорогая, не так ли?
- Нет, Папа.
Она склонилась над столом, делая вид, что работает, но минут через пять
встала, потянулась и сказала:
- Пожалуй, пока хватит. - Собрала свои бумаги, карандаши, ручки и
положила их в ящик.
- Кончено? - с облегчением проговорил Папа и бросил "Таймс" на пол.
- Да, - ответила Селия.
- Я все думаю о пилюлях, которые прописал Плейдон, - сказал Папа. -
По-моему, они мне совсем не подходят. Последние два дня у меня еще сильнее
стала болеть голова. Что если мне еще раз проверить глаза? Может быть, дело
в них.
- Нам надо сходить к окулисту.
- Вот-вот, я и сам об этом думал. Но сходим к кому-нибудь стоящему.
Найдем действительно первоклассного врача, дорогая.
Его взгляд следовал за каждым движением Селии по комнате.
- Что бы я делал, если бы ты, как Мария, захотела стать актрисой?
Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: Что бы я тогда делал?
- Какая глупость, - сказала Селия. - Такая же глупость, как если бы я
проснулась однажды и стала размышлять над тем, что бы я делала, если бы ты
снова женился и нами командовал здесь совершенно чужой человек.
- Это невозможно, моя дорогая, - сказал Папа, качая головой. -
Невозможно. Недавно я прочел в одной газете статью о немом лебеде. Немой
лебедь спаривается на всю жизнь. Если самка умирает, лебедь навсегда
остается безутешным... Другую он не берет. Я читал статью и думал: ах, это
я, я - немой лебедь.
Должно быть он забыл про Австралию, подумала Селия, про Южную Африку,
про нашу поездку в Америку: женщины, как мотыльки, везде кружились вокруг
него, и он был отнюдь не немым. Однако она понимала, что он имеет в виду.
- Твои рассказы и талантливые рисунки не отнимут тебя у меня, - сказал
Папа. - Но если бы ты была актрисой... Я дрожу при одной мысли о том, что
стало бы тогда со мной. Я бы попал в Денвилл-Холл*.
- Нет, не попал бы, - сказала Селия. - Ты бы жил вместе со мной в
роскошной квартире, и я бы зарабатывала больше денег, чем Мария.
- Суета, - сказал Папа, - презренный металл. Какой прок тебе и мне? Я,
слава Богу, не скопил ни пенса... Моя дорогая, ты должна показать свои
рассказы Харрисону. Рисунки тоже. Я доверяю Харрисону. Его суждения здравы,
вещи, которые он печатает, вполне достойны. К тому же он скажет мне правду,
а не станет ходить вокруг да около. Ведь это благодаря мне его приняли в
"Гаррик".
Селия уже послала этому Джеймсу Харрисону несколько своих рассказов и
рисунков после того, как Папа однажды пригласил издателя на ленч, и сегодня
должна принести ему в контору еще несколько из тех, что ей удалось
разыскать. Однако, на душе у нее было неспокойно. Она не знала, чем займется
Папа в ее отсутствие.
- Я могу соснуть с двух до четырех, дорогая, - сказал Папа. - А потом,
если буду в силах немного прогуляюсь. Плейдон сказал, что прогулки не
причинят мне вреда.
- Не нравятся мне твои прогулки в одиночку. Ты такой рассеянный и
всегда думаешь о чем-то другом. Да еще этот ужасный перекресток, где
автобусы мчатся во весь опор.
- Если бы сейчас было лето, я мог бы пойти в "Лордз"* и посмотреть на
игру в крикет, - сказал Папа. - Мне всегда нравилось смотреть, как играют в
крикет. Люблю сидеть на закрытой трибуне за флигелем. Видишь ли, оглядываясь
назад, я нередко думаю, что совершил ошибку, не послав Найэла в "Итон"*. Из
него мог выйти неплохой игрок в крикет. Мне доставило бы огромное
удовольствие смотреть, как Найэл играет в крикет за команду "Итона".
В последнее время, подумала Селия, Папа часто говорит о том, что он мог
бы сделать. О домах, в которых они могли бы жить, о странах, которые могли
бы посетить. Какая жалость, сказал он не далее как сегодня утром, что он
никогда серьезно не относился к плаванью. С его физическими данными, сказал
он Селии, он легко мог бы переплыть Ла-Манш*. После смерти Мамы ему
следовало немедленно бросить пение и заняться плаваньем на длинные
дистанции. Он бы побил всех рекордсменов. Он мог бы дважды переплыть Канал
туда и обратно.
- Но почему, Папа? - спросила Селия. - То, что ты сделал, должно
доставлять тебе гораздо большее удовлетворение.
Папа покачал головой.
- Во многом, очень во многом, - сказал он, - мое невежество, поистине,
безгранично. Взять к примеру астрономию. Я полный профан в астрономии.
Откуда все эти звезды? Откуда, спрашиваю я себя.
И он тут же позвонил в "Бимпус"* выяснить, нет ли у них книги о
звездах, новой большой книги с иллюстрациями и не могут ли они прислать ему
ее к ленчу со специальным посыльным.