Эти слова открыли глаза генеральше. Она вспомнила ту сказку, которую накануне дон Хозе рассказывал про одну иностранную княгиню.
   — Так, следовательно, Банко была действительно любовницей дона Хозе? — спросил блондина мнимый маркиз де Шамери, по-видимому, очень заинтересованный рассказом Макса.
   — Кажется, что так, но она отпирается от этого… По ее словам, дон Хозе был просто одурачен ею.
   — Вот как!
   — И он умер прежде, чем получил награду за свою небольшую подлость. Он, видите ли, влюбился в Банко — а она обещала ему свое сердце взамен пригласительного билета… Но так как дон Хозе умер, то билет достался ей даром.
   — Чем же все это кончилось?
   — Да тем, что я уехал домой в самую минуту этого объяснения.
   — И вы больше ничего не знаете?
   — Ничего, но я могу только утвердительно сказать, что через час после убийства дона Хозе все гости уже разъехались.
   — Ну, право же, — проговорил маркиз де Шамери, вставая и расплачиваясь, — я сейчас поеду кгенералу, а потом в отель де Салландрера.
   Вслед за этим Рокамболь пожал руки своим приятелям и направился к двери, где остановился и, обращаясь к блондину, сказал:
   — Милый Макс, позвольте мне задать вам еще один вопрос?
   — Слушаю вас.
   — Вы не насмехаетесь надо мной?
   — То есть как же это?
   — Во мне теперь родилось одно маленькое подозрение.
   — В чем же оно состоит?
   — В том, что вам вздумалось помистифицировать меня и заставить прогуляться к таким покойникам, которые находятся в самом добром здоровье.
   — Позвольте мне заметить вам, что если бы меня вздумали так мистифицировать, то я вышел бы на смертельный поединок. А я, по правде вам сказать, не имею ни малейшего желания драться с вами.
   — Простите меня!.. Но, право, все это так необыкновенно, — сказав это, Рокамболь поклонился и вышел.
   — Этот господин порядочный простак, — заметил после его ухода Макс.
   — Да, он не способен представить на какой-нибудь светский бал дочь своего привратника! — добавил один из молодых людей.
   — И убить кого-нибудь кинжалом. Он кроток, как какая-нибудь молоденькая девушка, желающая выйти замуж, — докончил третий.
   Если бы сэр Вильямс мог слышать эту апологию своему ученику, он, наверное, засмеялся бы им в лицо.
   Маркиз де Шамери подъехал к отелю генерала. Двор отеля был полон народа. С раннего утра весть о происшествии на балу у генерала пронеслась по всему Парижу, и карточки соболезнования посыпались градом к генералу, но он никого не принимал.
   Впрочем, тело цыганки лежало в зале нижнего этажа, такчто мнимый маркиз де Шамери мог свободно видеть его.
   — Бедная девушка! — прошептал Рокамболь с приличным этому случаю волнением.
   — Ну, — добавил он мысленно, — тебе посчастливится, если тебя признают за ту самую женщину, которая жила в улице Роше, так как и я даже не узнаю тебя.
   И затем он отправился в Вавилонскую улицу, то есть в отель де Салландрера.
   Здесь его встретил швейцар в глубоком трауре.
   — Герцог и герцогиня не принимают, — сказал он, когда Рокамболь потребовал, чтобы доложили о нем.
   — Даже и друзей?
   — Никого… завтра будут похороны дона Хозе, и вы получите пригласительный билет.
   Рокамболь подал карточку и уехал.
   — Держу пари, — сказал он себе, — что не далее как сегодня же вечером я получу весточку от Концепчьоны. Пойду теперь поболтать с сэром Вильямсом.
   Выходя из кареты, во дворе своего отеля Рокамболь увидал своего зятя, виконта Фабьена д'Асмолля, возвращавшегося домой и уже знавшего о происшествии на балу у генерала С.
   — Ты был вчера у генерала? — спросил он.
   — Был.
   — А сегодня утром промолчал о катастрофе?
   — Да ведь я и сам ничего не знал. Это ведь случилось, как говорят, в три часа, а я уехал с бала ровно в два и сегодня утром за завтраком в cafe de Paris узнал подробности.
   — Гм, гм… — пробормотал виконт, беря своего шурина за руку и наклоняясь к его уху. — Ты все еще любишь Концепчьону?
   Маркиз притворился смущенным и взглянул вопрошающим взглядом на Фабьена.
   — Что такое? — пробормотал он.
   — Дон Хозе убит!..
   — Ну так что же?
   — Он ведь был женихом.
   — В таком случае, мне кажется, невеста его должна разочароваться относительно его.
   — Отчего?
   — Оттого, что у него были две любовницы.
   — И еще какие! — прошептал виконт и затем громко добавил: — Все это прекрасно, но я возвращаюсь к тому, что ты говорил.
   — А именно?
   — У Концепчьоны теперь нет больше жениха.
   — Но, мой друг, — сказал Рокамболь, умевший покраснеть кстати и проявить должное замешательство, — я не люблю… и никогда и не думал о Концепчьоне де Салландрера…
   — Зачем притворяться…
   — Да уж, конечно, не теперь перед открытой могилой…
   — Эх, Боже ты мой, да я и не говорю, что сегодня… речь идет о будущем, мы еще потолкуем; ты идешь к Бланш?
   — Конечно.
   И Рокамболь, будучи в восторге от своего мнимого зятя, последовал за ним к виконтессе и просидел у нее до восьми часов вечера.
   Затем он отправился к сэру Вильямсу, нуждаясь в его совете.
   Но когда Рокамболь изложил ему весь ход дела, то сэр Вильямс написал ему следующий короткий ответ:
   — Жди письма от Концепчьоны или свидания с нею.
   — Однако, черт побери! — пробормотал Рокамболь. И прождал целый вечер, но ни письма, ни посланного не было, и он, чтобы как-нибудь заполнить время, поехал в клуб и проиграл там в карты почти до трех часов ночи. Выходя из клуба, он получил через негра Концепчьоны письмо от нее и, вернувшись домой, прочел его.
   В этом письме Концепчьона описывала состояние своей души и все то, что произошло со времени убийства дона Хозе.
   «Мне хотелось бы увидеться с вами (Писала она), вы добрый и честный человек, вы протянули свою руку на защиту бедной, всеми покинутой девушки… Мне кажется, что вы придадите мне бодрости… Видеть вас! — Но где?.. Когда?.. Я едва нашла возможность писать вам это письмо. Завтра будут похороны дона Хозе. Приезжайте, но вы не увидите меня: по испанскому обычаю, дамы не присутствуют на выносе. А между тем я надеюсь видеть вас вечером или на другой день. Прощайте, маркиз, пожалейте меня… благодарю вас!..
Концепчьона».
   — Честное слово, — прошептал Рокамболь, — девочка не ценит всей важности своих последних слов. Ей, видите ли, хочется, чтобы я пожалел ее, так как суровая необходимость вынудила ее распорядиться жизнью кузена, и вместе с тем она благодарит меня, что я не отказался содействовать ей в этой маленькой операции. По-видимому, это все не логично, а между тем для меня ясно, что Пепита Долорес Концепчьона де Салландрера бессознательно любит господина маркиза Альберта-Фридерика-Оноре де Шамери. Как подумаешь, что меня звали некогда Рокамболем, что я был приемышем мамаши Фипар, что я подвел под гильотину Николо — а теперь я маркиз де Шамери, по которому сходит с ума дочь герцога де Салландрера!.. А тут еще философы уверяют, что одна добродетель может довести до всего!..
   Рокамболь не додумал своей мысли и, задув свечу, бросил сигару.
   Господин маркиз де Шамери изволил проснуться на другой день только в десять часов утра; ему всю ночь снился замок де Салландрера.
   Одевшись в траурное платье, он зашел к сэру Вильямсу; слепой еще ничего не знал о письме Концепчьоны.
   Рокамболь прочел ему письмо.
   Выслушав его до конца, сэр Вильямс написал на доске:
   — Дело подвигается. Концепчьона любит тебя, и самое главное препятствие теперь больше не существует: дон Хозе выписался из списка живых. Но…
   Слепой приостановился и задумался.
   — Но? — повторил Рокамболь. Сэр Вильямс написал:
   — Герцог де Салландрера — гранд Испании, и притом первого класса; у него семьсот или восемьсот тысяч ливров годового дохода, и состояние его увеличится теперь наследством после дона Педро и дона Хозе…
   — Славный кусок! — проговорил Рокамболь, читавший из-за плеча сэра Вильямса.
   Слепой продолжал писать:
   — Маркиз де Шамери хотя и хорошей фамилии, но принадлежит к дворянству, стоящему ниже герцогов де Салландрера.
   — Черт бы тебя побрал, дядя! — вскричал Рокамболь с негодованием истинного маркиза, у которого оспаривают его достоинство. — Ты, кажется, забываешь, что мы ходили в Мальту?
   Полудобродушная, полунасмешливая улыбка показалась на отвратительном лице слепого.
   Сэр Вильямс, видимо, был в хорошем расположении духа и, пожав плечами, написал:
   — Ты забываешь, племянник, что мамаша Фипар заперла перед тобой ворота… в Мальту?..
   Рокамболь закусил губы.
   — Притом же у маркиза де Шамери только семьдесят пять тысяч ливров дохода… сущая безделица!..
   — Что ж такого! Концепчьона ведь любит меня…
   — Ну, а герцог де Салландрера, наверное, будет метить гораздо выше… Поэтому-то надо ловко выспросить
   Концепчьону и узнать, не сватался ли уж за нее какой-нибудь вельможа.
   — Сватался., я и сам это знаю.
   — Кто? — написал слепой.
   — Наш общий старый знакомый!
   — Кто такой?
   — Граф де Шато-Мальи, теперь герцог с огромнейшим состоянием, которое перешло к нему после смерти его дяди, которого чуть было не женили на парфюмерше Маласси… помнишь ведь?
   Слепой кивнул утвердительно головой.
   — Но этому герцогу отказали, — добавил Рокамболь.
   — Это понятно, потому что дон Хозе был тогда жив, — писал слепой, — но теперь его уже нет на этом свете, и месяца через два…
   Он отступил и написал особенно ясно следующие три слова:
   — Вот где опасность.
   — О! Она есть еще и в другом месте, — добавил Рокамболь.
   — Где же?
   — Я тебе говорил, дядя, что Баккара в очень хороших отношениях со всем семейством герцога.
   При имени Баккара сэр Вильямс вздрогнул; и на ere лице внезапно изобразился гнев.
   — Ну, — сказал Рокамболь, — если уже я начал, так надо же и кончить… Баккара, то есть нынешней графини Артовой, нет теперь в Париже… Она уехала в начале прошлой осени в Россию и воротится в будущем месяце; ее ждут со дня на день… как видишь, я собрал верные справки.
   — Дальше? — написал опять слепой.
   — Я уже не раз встречал многих из лиц, знавших виконта де Камбольха и маркиза дона Иниго де Лос-Монтеса. Я так изменился, что никто из них не узнал меня в коже маркиза де Шамери… но графини Артовой я все-таки опасаюсь…
   — И хорошо делаешь, — написал слепой.
   — Два года тому назад Баккара была на водах в Висбадене, где и познакомилась с семейством герцога де Салландрера. Граф Артов подружился с герцогом, и хотя у Баккара достало такта не сопровождать своего мужа в свете, но её принимают семейно в отеле де Салландрера. Герцогиня и Концепчьона очень любят ее. Именно граф Артов и представил им молодого герцога де Шато-Мальи.
   Сэр Вильямс нахмурился.
   — Вот видишь, дядя, — сказал Рокамболь, — не выходит ли из всего этого, что у тебя счастливая рука, потому что ведь это ты свел всех этих людей.
   Сэр Вильямс глубоко вздохнул.
   — Итак, Баккара снова примется за дело… она уже раз отлично надула нас и опять надует, если мы только не примем мер предосторожности.
   Вильямс энергично кивал головою в знак своего полного согласия.
   — Слушай же, дядя, — продолжал Рокамболь, — я, конечно, не осуждаю твоей вражды к милому братцу, графу де Кергацу, но полагаю, что тебе не худо бы отказаться от нее хоть на некоторое время… Эта вражда не приносит тебе ровно ничего, кроме несчастия. Если бы ты поменьше занимался своим братцем-филантропом и побольше Баккара, то у тебя, наверное, остались бы целы и глаза и язык. Может быть, — добавил Рокамболь, безжалостно насмехаясь, — ты бы, наконец, удалился с твоею красоткою Сарой куда-нибудь в провинцию.
   При имени Сары Вильямс побледнел.
   — Э-ге! — улыбнулся опять Рокамболь. — Да ты все еще не забыл ее… а?
   Лицо слепого перекосилось.
   — Ну, — продолжал Рокамболь, — так давай же составлять план, которым отомстим за тебя графине Артовой и вместе с тем вознаградим твою мудрость выдачей тебе Сары.
   Сэр Вильямс сделал такое живое движение, которое сразу показало всю его зверскую радость. Рокамболь посмотрел на часы.
   — Мы потолкуем об этом вечером, — сказал он, — теперь одиннадцать часов, а я должен ехать на похороны дона Хозе, так как я получаю после него наследство, состоящее из его невесты.
   Ровно в полдень печальная колесница выехала со двора отеля де Салландрера.
   Вереница траурных карет стояла около отеля.
   За колесницей следовала карета, где сидели герцог де Салландрера и испанский священник — духовник герцогини.
   Герцог был угрюм и убит горем и как будто провожал смертные останки своего единственного сына.
   Когда поезд подъехал к церкви Маделэн, где должно было происходить отпевание, все провожавшие гроб были поражены бледностью герцога и нервною дрожью всех его членов.
   В толпе пробежала зловещая фраза:
   — Герцога убила смерть дона Хозе, он не проживет и трех месяцев!..
   Во время печальной церемонии Рокамболь с зятем стояли позади всех гостей, рядом с прислугой герцога, которая переносила гроб с колесницы в церковь.
   Мнимый маркиз выбрал с намерением это место.
   Он надеялся встретить здесь черного грума Концепчьоны.
   И не ошибся.
   Негр стоял в первом ряду ливрейных лакеев, и в ту самую минуту, как Рокамболь, по примеру прочих, подошел и окропил катафалк святой водою, негр взял кропилку из его рук и проворно сунул ему бумажку.
   После отпевания тело дона Хозе поставили во временный склеп, так как оно должно было быть отправлено в Испанию, — и потом все присутствующие молча разъехались.
   Герцога де Салландрера внесли в карету на руках. Он был без чувств.
   Через час после этого Рокамболь вернулся домой и прочитал сэру Вильямсу записку от Концепчьоны, которую ему сунул негр.
   «Маркиз и друг! Мы уезжаем завтра в Салландрера провожать тело дона Хозе д'Альвара, которое должно быть погребено в фамильном склепе герцогов де Салландрера.
   Я не могу и не хочу уехать, не повидавшись с вами. Сегодня в полночь приходите к калитке у бульвара Инвалидов.
Концепчьона».
   — Что ты на это скажешь, дядя? — спросил Рокамболь.
   Сэр Вильямс написал:
   — Надо идти!..
   — Еще бы… но я спрашиваю относительно этой записки?
   — Я скажу, — написал слепой, — что ты сделаешь очень хорошо, если припрячешь все эти письма. В случае неудачи, если Концепчьона вздумает забыть тебя в Испании или даже выйти замуж за герцога де Шато-Мальи или за кого-нибудь другого, ты тогда будешь иметь возможность положить их в свадебную корзинку. Это производит всегда надлежащий эффект.
   — Шутник! — заметил, улыбаясь, Рокамболь и, простившись с своим мудрым наставником, вышел из дому.
   Ровно в полночь мнимый маркиз де Шамери был у калитки на бульваре Инвалидов и при помощи негра проник во второй этаж отеля, где его ждала Концепчьона.
   Из свидания с ней он вынес глубокое убеждение в том, что она его любит, и потому вышел от нее через час такой походкой, какой обыкновенно в древние времена римские триумфаторы входили в Капитолий.
   — Она любит меня, — пробормотал он, — и с помощью черта я умру в шкуре испанского гранда. Нужно отдать полную справедливость, что это довольно приличная оболочка.
   С такими-то размышлениями он вышел на бульвар Инвалидов, который был положительно пуст. Мелкий и частый дождь резал лицо.
   Рокамболь поспешно зашагал к набережной, где он оставил свой купе, но его внимание было привлечено криками и бранью мужчины, который бил какую-то женщину.
   Рокамболь вступился за нее, ударил мужчину и потом прогнал его. Оставшись с женщиной, он подошел с ней к фонарю и чуть не вскрикнул от ужаса. Перед ним стояла Баккара или ее живой портрет.
   Эту несчастную звали Ребеккой, и она была побочной сестрой графини Артовой.
   — Ну, булочник положительно желает услужить сэру Вильямсу, — проговорил Рокамболь, — иначе он не натолкнул бы меня на эту тварь!
   И, сказав это, Рокамболь посадил Ребекку в свой экипаж и привез ее к себе на квартиру.
   — Ну, а теперь расскажите мне свою историю, — сказал он, сажая ее в кресло в своем кабинете.
   — Моя история очень обыкновенна, — ответила она с грустной улыбкой, — и очень похожа на историю всех бедных девушек.
   — Все равно — говорите все, может быть, само небо послало вам во мне покровителя.
   — Вы так добры.
   — Вы дитя любви?
   — Да.
   — Ваша мать любила вашего отца?
   — Просто обожала…
   — Вы ненавидите вашу сестру?
   — О, всей душой!
   — Я тоже, — произнес холодно Рокамболь.
   — Вы?
   — Да.
   — Что же она вам сделала?
   — Я слишком много любил ее.
   — А она?..
   — Пренебрегла мною.
   — Понимаю.
   Ребекка задумалась.
   — Так вы ее ненавидите? — повторил еще раз Рокамболь.
   — О!..
   — И вы согласитесь отомстить ей и за себя и за меня?
   — От всего сердца! — вскричала Ребекка.
   Через четверть часа после этого маркиз де Шамери был уже у сэра Вильямса.
   Пробило два часа ночи, но слепой не ложился, он нетерпеливо поджидал Рокамболя. Сэр Вильямс до того вошел в роль своего ученика, что даже мысленно влюбился в прекрасную Концепчьону де Салландрера. А так как Рокамболь ушел от него на свидание с молодою девушкой, то сэр Вильямс горел нетерпением узнать результаты этого свидания.
   Рокамболь, приберегавший эффекты к концу, не сказал ему о своей странной встрече, но передал ему подробно про свое свидание с Концепчьоной и про свои успехи в отношении ее сердца.
   Сэр Вильямс был просто в восторге.
   — Бедный мой старичок! — сказал Рокамболь, видя, как подействовало на слепого его торжество… — Согласись, что ты с большим талантом сыграл в Буживале любовную сцену с твоею будущею belle-soeur, графиней Жанной де Кергац?
   — Согласен, — написал сэр Вильямс.
   Тогда Рокамболь рассказал сэру Вильямсу про свою встречу с Ребеккой.
   — Разумеется, — добавил он, — что ты, как человек гениальный, найдешь, вероятно, средство воспользоваться ею.
   Сэр Вильямс кивнул головою и задумался. Наконец, грифель слепого снова заходил по доске и Рокамболь прочел:
   — Ложись спать, мой милый, и приходи завтра.
   — А ты что-нибудь придумаешь!
   — Да, я уже нашел путь.
   Повинуясь своему наставнику. Рокамболь воротился к себе, припрятал письма Концепчьоны и лег спать.
   Ровно в девять часов на другой день он уже был у сэра Вильямса.
   Слепой не спал всю ночь. Он сидел на кровати. Лоб его был покрыт крупными каплями пота.
   — О-го. — пробормотал Рокамболь. — Ты, кажется, обдумывал все дело?
   — Да.
   — Ну, и нашел?
   — Да. Слепой написал:
   — Когда возвратится Баккара?
   — Через неделю.
   — Наверное?
   — Да.
   — Отлично.
   И затем из-под грифеля сэра Вильямса вышла следующая фраза:
   — Нужно найти восторженного, пылкого юношу, который бы мог серьезно влюбиться в графиню Артову. Найди такого юношу — и Баккара не возрадуется больше,
   — Э! э, мне кажется, что я начинаю смекать. Что же касается до юноши, то я уже придумал кое-что и немедленно отправлюсь завтракать к виконтессе д'Асмолль.
   И, сказав это, Рокамболь ушел от сэра Вильямса.
   Чтобы объяснить последние слова Рокамболя, необходимо передать читателю разговор, происходивший накануне между виконтом Фабьеном д'Асмоллем и его шурином, когда они возвращались с похорон.
   — Кстати, — заметил виконт после того, как Рокамболь произнес еще несколько сожалений о смерти своего соперника, — ты помнишь Роллана?
   — Роллана де Клэ, твоего друга?
   — Да.
   — Он, кажется, путешествует по Германии, чтобы вылечиться от своей несчастной любви к баронессе Андрэ де Шамери-Шамеруа?
   — Он уже воротился.
   — Когда же?
   — Сегодня утром.
   — А!
   — Смотри, вот письмо от него.
   И Фабьен подал Рокамболю следующую записку:
   «Любезный друг!
   Я был очень болен морально, когда ты женился, и потому не мог быть у тебя на твоей свадьбе, и уехал в Германию, даже не простившись с тобою. Возвратившись не более часа назад — я спешу написать тебе несколько слов и уверить тебя еще раз в моей неизменной и глубоко признательной дружбе.
   Не откажись представить завтра виконтессе д'Асмолль преданного тебе
Роллана де К.»
   — Кажется, что он излечился от любви, — заметил Рокамболь, прочитав эту записку и не предвидя, чтобы этот ветреник мог понадобиться ему когда-нибудь.
   — Ты думаешь?
   — Разумеется, если он воротился и пишет своим друзьям, чего, конечно, не делают, когда находятся под; влиянием любви.
   И Рокамболь, у которого на уме было совсем другое, не сказал больше ни слова о Роллане де Клэ. Но через сутки, то есть на следующее утро, это письмо пришло ему на память, и он отправился завтракать к виконтессе д'Асмолль.
   Роллан де Клэ сидел уже в кабинете виконта вместе с Фабьеном, когда туда вошел Рокамболь.
   — А, ты пришел очень кстати, — заметил Фабьен, увидя своего шурина, — ты сейчас услышишь историю Роллана… а она, право, стоит того, чтобы ее послушать.
   — Ну, в чем дело? — спросил мнимый маркиз, пожимая руку де Клэ.
   — Ты говорил мне вчера, что влюбленные не пишут своим друзьям?
   — Это, по крайней мере, мое предположение.
   — Ты ошибаешься.
   — В самом деле? — заметил Рокамболь и посмотрел на Роллана.
   Лицо этого юноши было серьезно и задумчиво.
   — Неужели же я ошибся? — проговорил маркиз. — И вы все еще до сих пор влюблены?
   — Увы.
   — Но заметь, — добавил, смеясь, Фабьен, — должно быть, теперь мода менять предметы своих страстей.
   — Клин клином вышибай! — пошутил Рокамболь.
   — Сравнение вполне верно.
   — Представьте себе, что бедный Роллан уезжает из Парижа в отчаянии и клянется, что не воротится в Париж, пока не исцелится совершенно.
   — Недурное лекарство.
   — Без всякого сомнения, так как он излечился всего в какие-нибудь три месяца, если даже не меньше того… Не в начале четвертого он неожиданно почувствовал сердечную пустоту, он жаждет любви, в дело вмешивается, вероятно, сам черт, и вот мой бедный друг возвращается домой с новой страстью.
   Рокамболь вздрогнул.
   — Я еще не знаю всех подробностей, — добавил Фабьен, — но ведь любовь нуждается в излиянии, и Роллан, вероятно, расскажет нам про них.
   — Боже! — проговорил печально Роллан. — Я и сам не знаю до сих пор никаких подробностей.
   — Ты смеешься над нами?
   — Нет, женщина, которую я люблю… Он остановился в нерешимости.
   — Как это хорошо звучит: женщина, которую я люблю! — заметил насмешливо Рокамболь.
   — Я видел ее только мельком, — договорил, наконец, Роллан.
   — И влюбился?
   — До безумия!
   — Право, и это выражение очень недурно, — заметил опять Рокамболь.
   — О, пожалуйста, не смейтесь, — проговорил печально Роллан, — но я, право, очень страдаю.
   — Так ты приехал, верно, лечиться от этой любви в Париж? — сказал Фабьен.
   Роллан покачал головой.
   — Я видел ее, но никогда не говорил с ней.
   — Да вы просто бочонок с порохом! — воскликнул Рокамболь. — Что за черт, влюбиться до безумия в женщину, которую видел только мельком и с которой даже никогда не говорил, — ведь это может случиться только в романах!
   — Это и есть полный роман.
   — Можно прочесть его?
   — Я, пожалуй, сам расскажу его вам, так как он очень немногосложен: когда я приехал в Баден, то один из моих случайных приятелей потащил меня на бал в Maison de conversation для того, чтобы показать мне первую красавицу всего сезона — графиню Артову.
   При этом имени Рокамболь чуть не вскрикнул.
   — Приятель этот, — продолжал Роллан, — сказал мне, что графиня Артова была известна прежде в Париже под именем Баккара… я прежде слышал уже об этой женщине и потому с большим любопытством отправился на этот бал, где провальсировал с нею и тут же влюбился в нее до безумия.
   — Вы, однако, скоро влюбляетесь! — заметил, улыбаясь, Рокамболь.
   — Любовь рождается мгновенно, — ответил Роллан. — Вы сказали почти правду, назвав меня бочонком с порохом… достаточно было только одной искры!..
   — Нужно было беречься огня и не подходить близко к камину, — ответил хладнокровно Рокамболь.
   — Ну-с, в этом-то и заключается ваш роман? — спросил Фабьен.
   — Нет.
   — Так продолжайте же!..
   — По выходе с этого бала мне казалось, что я сойду с ума.
   — Ты давно уже сошел! — заметил Фабьен.
   — Ну, не мешай! — проговорил Рокамболь. — Продолжайте, господин Роллан, продолжайте…
   — На следующий день я поклялся, что буду преследовать графиню и что заставлю ее рано или поздно полюбить меня, хоть бы мне пришлось для этого выполнить двенадцать египетских работ и завоевать весь мир.
   — И схватить при этом с неба несколько звезд для ее ожерелья? — перебил Рокамболь, бывший в веселом расположении духа. — Как все это прекрасно и какая веселая вещь — эта любовь!
   — На следующий день, — продолжал Роллан, — я бродил целый день по аллее Лихтенталь, на гулянье, около Maison de conversation, в надежде встретить графиню. В пять часов я был в английской гостинице, где она остановилась, и, к великому своему прискорбию, узнал там, что она еще утром уехала из Бадена.
   — И, конечно, в Париж?
   — В Гейдельберг.
   — Вы, вероятно, последовали за ней?
   — Без сомнения.
   — И опять встретились с нею?
   — Я спас ей жизнь, — ответил самодовольно Роллан.