— А с кем он дрался?
   — С австрийским офицером, майором Германом.
   — И он был убит?
   — Увы, сударь, вы можете сами убедиться в этом; я провел ночь у его трупа.
   Эммануэль встал, задыхаясь и шатаясь, подошел к кровати, поднял саван, покрывающий лицо умершего, и взглянул. Вдруг он вскрикнул, задрожал и упал навзничь, хрипло прошептав:
   — Это он, это, действительно, он!

XXX

   Госпожа де Флар осталась одна со своими детьми и со стариком председателем. Последний, когда уехал Эммануэль, нахмурился и сказал маркизе:
   — Мое дорогое дитя, уверены ли вы, что ваш муж в здравом рассудке?
   Этот вопрос заставил маркизу вздрогнуть.
   — Боже мой! — воскликнула она. — Что вы говорите?
   — То, что случившееся слишком необыкновенно, дитя мое, и оправдывает мой вопрос. Как! Ваш муж утверждает, что видел только что человека, умершего вчера? Но ведь это сумасшествие!
   — Действительно! — пробормотала маркиза. — Но… О, погодите, — сказала она, вдруг ударяя себя по лбу. — Мне кажется…
   — Говорите! — поспешно сказал старик.
   — Мой муж жертва какой-нибудь ошибки или обмана. Или двое носят одно и то же имя, или над ним подшутили.
   — Я скорее думаю последнее.
   Но маркиза, говоря это, сама не придавала веры своим словам; она вспомнила странное поведение мужа в продолжение утра, его расстроенный вид, высказанное им желание покинуть Париж, чтобы избегнуть воображаемой опасности и, наконец, внезапное легковерие, выказанное им, когда он слушал Октава де Р., и его теории о существовании людей, приносящих несчастье.
   Старый председатель и маркиза провели вместе более часа, обсуждая все эти происшествия и ожидая возвращения Эммануэля. Но Эммануэль не возвращался.
   Вдруг на дворе раздался стук кареты, и маркиза, подбежав к окну, увидала карету мужа. Из нее вышел один Октав де Р. Но где же остался Эммануэль?
   Госпожа де Флар хотела бежать навстречу де Р., но ноги ее подкашивались и отказывались служить ей. Она опустилась на стул, бледная, задыхающаяся, безмолвная, и чувствовала, как вся ее кровь прилила к ее сердцу.
   Старик подбежал к ней и поддержал ее. В будуар поспешно вошел Октав де Р.
   — Ах, едемте, сударыня, едемте скорее! — вскричал он.
   — Боже мой! Боже мой! — прошептала маркиза замирающим голосом. — Что случилось?
   — Эммануэль бредит, он сходит с ума… едемте!
   — Но где же он! — вскричала молодая женщина, которой любовь внезапно вернула силы и энергию. — Где же он? О, Господи!
   — В доме, где умер барон. Он узнал барона и упал навзничь. Доктор, которого немедленно позвали, боится за его рассудок.
   Маркиза вскрикнула, но она уже твердо стояла на ногах и не дрожала, а, напротив, казалась совершенно спокойной и твердой духом.
   Она взяла под руку Октава де Р.
   — Идемте, сударь, проводите меня, я поеду с вами. Затем, обратившись к председателю, прибавила:
   — Прощайте, мой друг, или, вернее, до свидания.
   Она пожала ему руку, поспешно накинула на плечи накидку, спустилась под руку с де Р. и села в карету.
   — Скачи во весь опор на улицу Принца! — приказал кучеру Октав де Р.
   Полчаса спустя после отъезда маркиза на двор въехала наемная карета. Из нее вышла пожилая женщина и спросила, может ли она видеть мадемуазель Розалию. Розалия была бонна дочерей маркиза. Она была в саду с обеими девочками, которые ничего не подозревали о случившемся.
   Пожилая женщина была одета во все черное, как одеваются дамы человеколюбивого общества. Ее провели в сад; Розалия встала ей навстречу.
   — Мадемуазель, — сказала дама в черном, — я приехала с улицы Принца с поручением от маркизы.
   Розалия видела, как уехала маркиза, но не знала, куда она отправилась.
   — Разве маркиза на улице Принца? — спросила бонна.
   — Да, у маркиза.
   Бонна выразила удивление.
   — Маркиз почувствовал себя дурно, — сказала незнакомка, — и послал за маркизой. Маркиза, в свою очередь, послала меня за вами. Я боронесса де Мелан, дама человеколюбивого общества; у меня-то бедный Эммануэль и почувствовал себя дурно. К счастью, он оправился и хочет видеть детей.
   Пожилая дама говорила с такой искренностью и правдоподобностью, что никакого подозрения не могло закрасться у бонны маленьких девочек. Сильно напуганная всем слышанным, Розалия поспешила одеть детей.
   — Я отвезу вас, — сказала дама человеколюбивого общества, — на дворе меня ждет карета.
   Слуги и привратник отеля, видя бонну, выходящую каждый день с детьми на прогулку в Елисейские поля или в Тюильри, не удивились, что она села со старой дамой в карету, которая преспокойно выехала со двора и повернула за угол предместья Сент-Онорэ.
   Едва прошло десять минут после отъезда детей, как на двор отеля въехала вторая карета, собственная, запряженная парой чудных рысаков. Из нее вышел мужчина и спросил подбежавшего к нему лакея.
   — Маркиза де Флар еще дома?
   Приехавший говорил по-французски с легким британским акцентом; он был одет с элегантностью и простотою джентльмена, а его белокурые волосы были уже с проседью. Он был, по-видимому, чем-то немного взволнован.
   — Госпожа уехала, — ответили ему.
   — Когда?
   — Уже с час.
   — Но, по крайней мере, дочери ее дома? — поспешно прибавил он.
   — Нет, сударь, и они также уехали.
   — Уехали?
   — Со своей бонной…
   — С одною бонной? Они поехали на прогулку? — спросил он с беспокойством.
   — Извините, — ответил лакей. — Барышни уехали с мадемуазель Розалией, их бонной, и с пожилой дамой, одетой в черное, которая приехала в наемной карете и увезла их.
   Англичанин хрипло вскрикнул от досады и огорчения и пробормотал:
   — Слишком поздно!

XXXI

   Прежде чем продолжать рассказ, сообщим читателю, что случилось три дня назад с бароном де Мор-Дье, которого маркиз Шаламбель де Флар-Монгори увидел мертвым на постели на улице Принца и который, как говорят, был убит накануне того дня, когда он явился в кабинет маркиза в отель на улице Пентьевр.
   Итак, три дня назад, в пять или шесть часов вечера, барон де Мор-Дье, на этот раз действительно живой, переходил Карусельскую площадь и мост того же имени, направляясь в предместье Сен-Жермен. Барон был одет бедно; его платье было потерто, сапоги стоптаны, и бедняк выставил на груди, чтобы скрыть сомнительной белизны белье, концы залоснившегося черного галстука.
   Этот человек, бывший когда-то миллионером, казалось, стоял на границе самой ужасной нищеты.
   — Сударь! — закричал ему инвалид, стоявший у заставы моста для сбора пошлины за переход через мост. — Пожалуйте пять сантимов.
   Барон, прошедший уже десять шагов по мосту, вернулся, обшарил все карманы, но ничего там не нашел.
   — Извините, — пробормотал он. — Я ошибся…
   И, бледный от стыда, он вернулся назад, проговорив:
   — Я забыл кошелек.
   Но старый солдат заметил красную ленточку в петлице сюртука барона, а по осанке узнал бывшего военного и сказал ему, улыбаясь:
   — Хорошо, господин офицер, вы заплатите на возвратном пути. Я очень рад оказать вам кредит.
   Барон покраснел.
   В эту минуту на мост въехала карета, и женщина, высунувшая из окошка голову, слышала последние слова инвалида и заметила краску стыда, выступившую на лице барона. Рядом с женщиной сидел человек лет около шестидесяти, который, поспешно схватив ее за руку, наклонился к самому ее уху и прошептал:
   — Вот человек, которого мы ищем. Это барон де Мор-Дье.
   Дама вздрогнула, но тотчас же овладела собою и, высунув голову в окно кареты, закричала:
   — Здравствуйте, барон!
   Барон де Мор-Дье обернулся крайне удивленный, взглянул на даму, совершенно не знакомую ему, и коснулся рукою шляпы.
   — Дорогой барон, — повторила дама очаровательным голосом, — позвольте мне подвезти вас. В карете есть скамеечка, и я могу предложить вам место.
   Пока она это говорила, кучер остановил лошадей, а лакей, спустившись со своего сиденья, подошел и открыл дверцу кареты.
   — Садитесь же, барон, — настаивала дама. Положение де Мор-Дье было более чем оригинальное.
   Как раз в ту минуту, когда он собирался воспользоваться кредитом в пять сантимов, предложенным ему инвалидом, которые ему было так же трудно добыть, как для некоторых миллион, в ту минуту, говорим мы, изящная женщина приказала своей карете остановиться и пригласила его сесть в нее. Барон никогда не встречал ни этой дамы, ни старика, сопровождавшего ее, а они, напротив, по-видимому, знали его. Но тем не менее приглашение было сделано так любезно, что де Мор-Дье не имел возможности отказаться. Он сел в карету, дверца захлопнулась, и кучер тронулся в путь.
   Тогда только барон поднял свои полные удивления и любопытства глаза на молодую женщину, дивная и роковая красота которой произвела на него сильное впечатление. Это была Дама в черной перчатке. Она пошептала сказать ему с улыбкой:
   — Держу пари, барон, что вы находите меня странной, сумасшедшей…
   — Сударыня…
   — Вы меня не знаете, вы никогда меня не видали, и вот я называю вас по имени и приглашаю в свою карету.
   — Действительно, — пробормотал барон, все более и более удивляясь, — я никогда не имел чести…
   — Видеть меня, не так ли?
   — Именно, сударыня.
   — И вы правы. Но я вас знаю и давно уже ищу вас.
   — Вы меня… знаете… и вы… давно ищете меня?
   — Погодите, барон, — возразила мстительница, — если вы соблаговолите оказать мне честь выслушать меня в продолжение нескольких минут, то вы увидите, что я действительно хорошо вас знаю.
   Де Мор-Дье стало не по себе. Он уловил во взгляде и улыбке молодой женщины что-то роковое, обдавшее холодом его сердце.
   Дама в черной перчатке обернулась к своему спутнику, который, как, наверное, уже догадался читатель, был никто иной, как граф Арлев, и сказала ему несколько слов на непонятном для барона языке, в котором по звукам он узнал русский.
   Граф тотчас же вышел из кареты и сказал несколько слов кучеру. Карета ехала в это время по набережной Сены, по направлению к Пасси.
   По знаку Дамы в черной перчатке барон, удивление которого все росло, пересел со скамеечки рядом с молодой женщиной.
   — Да, барон, — сказала она, — я вас знаю очень хорошо, вас, который вовсе не знает меня, и я докажу вам это сейчас, сообщив вам некоторые подробности вашей жизни.
   — Вот как! — проговорил барон с беспокойством.
   — Баронесса де Мор-Дье, ваша мать, простите мне эту подробность, была немного… легкомысленна…
   — Сударыня, — поспешно проговорил барон, задетый за живое этим началом.
   — Хорошо, вы поняли меня, — продолжала Дама в черной перчатке, — оставим в стороне ваше происхождение и причины, которые побудили барона де Мор-Дье лишить вас наследства.
   — Вы и это знаете! — воскликнул барон.
   — Подождите… у барона де Мор-Дье был сын, сын незаконный, которого звали де Верн…
   Дама в черной перчатке взглянула на барона с улыбкой, которая, как лезвие кинжала, пронзила его сердце.
   — Де Верн, — продолжала она, — должен был наследовать состояние барона благодаря обязательству, взятому на себя второй женой барона, теперешней маркизой де Флар.
   — Сударыня, — спросил, побледнев и весь дрожа, барон, — откуда вам все это известно?
   — Это моя тайна.
   — Однако…
   — Подождите. Де Верн был убит на дуэли. Г-н Шаламбель, маркиз де Флар, женившись, заплатил вам миллион из приданого вашей бывшей мачехи.
   — Сударыня… во имя Неба… Дама в черной перчатке продолжала:
   — Де Верн был убит на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи.
   При этом имени, почти уже исчезнувшим из его памяти, де Мор-Дье вздрогнул, но Дама в черной перчатке продолжала спокойно и насмешливо, с горькою улыбкой на губах:
   — Маркиз Гонтран де Ласи был членом таинственного и ужасного общества, которое называлось «Друзья шпаги».
   — Вы и это знаете! Вы и это знаете! — дважды воскликнул барон, у которого вдруг застучали от ужаса зубы.
   — Я знаю также, — продолжала она, — что это общество состояло из семи членов и главою их был полковник Леон.
   Барон в ужасе смотрел на Даму в черной перчатке.
   —Других звали, — продолжала она, — Гонтран де Ласи, капитан Лемблен, Эммануэль Шаламбель, виконт де Р., шевалье д'Асти и барон де Мор-Дье.
   — Но кто же вы? — пробормотал барон, задыхаясь. — Вы, знающая все эти подробности!
   Дама в черной перчатке, в свою очередь, вздрогнула при вопросе барона.
   — Я — тайна, — сказала она наконец, — или, вернее, я тайный свидетель преступлений, который появляется внезапно в час возмездия, чтобы выдать виновного. У меня нет имени или, вернее, — прибавила она со смехом, который ужаснул барона де Мор-Дье, — у меня есть только одно имя: Месть.
   — Значит, вы пригласили меня сюда для того, чтобы преследовать меня и наказать? — спросил барон скорее с грустью, чем с испугом. — Если вы хотите поразить меня, сударыня, если моя жизнь нужна вам, берите ее, у меня нет более мужества защищать ее. В ту минуту, когда вы встретили меня, у меня не было даже одного су, чтобы заплатить за переход через Карусельский мост. У меня не осталось ни друзей, ни состояния, ни иллюзий, ни надежд, и смерть не страшит меня более.
   — Да! — воскликнула молодая женщина. — Вы охотно умрете от удара шпаги или кинжала, потому что, едва достигнув сорока лет, вы уже испытали все радости, все горести и волнения жизни. Но что, если вместо этой кончины, не позорной, вас отправят на эшафот?..
   — На эшафот? — вскричал барон, волосы у которого встали дыбом.
   — Двух писем, написанных вами когда-то маркизу де Ласи, достаточно королевскому прокурору, чтобы предать вас суду присяжных.
   — Так что же? — спросил барон.
   — И вас приговорят к каторге.
   — О! — прошептал де Мор-Дье, окончательно уничтоженный.
   — Эти письма, — продолжала Дама в черной перчатке, — у меня, и я…
   Барон схватился за дверцу кареты и хотел открыть ее.
   — Нет, сударыни, нет, — проговорил он. — Кем бы вы ни были, но вы не отправите меня на эшафот, потому что я брошусь в Сену.
   Но рука молодой женщины, затянутая в черную перчатку, легла на его руку и сжала ее как бы в тисках.
   — Слушайте же, — сказала она ему, — во-первых, вы не успеете отворить дверцы, как мой лакей спустится с сиденья и не допустит вас до этого. Во-вторых, кто вам сказал, что я хочу, чтобы вас предали уголовному суду?.. Быть может, я хочу предложить вам договор…
   Барон пришел в себя от охватившего его было ужаса, вздохнул и немного успокоился.
   — Я могу погубить вас, — продолжала Дама в черной перчатке. — Но вы, в свою очередь, можете искупить свою вину.
   Ее взгляд встретился с вопрошающим взглядом барона.
   — Чего вы потребуете от меня? — пробормотала она.
   — Где вы живете? — спросила Дама в черной перчатке.
   — Я жил еще сегодня утром на улице Принца, N 17, но мне объявили, что если я сегодня не заплачу двенадцать франков пятьдесят сантимов долгу за две прожитые недели, то мне не отдадут ключа от комнаты.
   — Хорошо.
   Дама в черной перчатке дернула шелковый шнурок, который соединял внутренность кареты с сиденьем кучера. Лакей подбежал к дверце, чтобы получить приказания своей госпожи.
   — На улицу Принца, № 17, — приказала она. Кучер натянул поводья и пустил лошадей. Двадцать минут спустя карета остановилась у подъезда
   меблированного отеля.
   Видя барона, вышедшего из блестящего экипажа и галантно предложившего руку молодой и прекрасной женщине, хозяйка меблированного отеля вежливо поклонилась и не решилась потребовать у него ту ничтожную сумму, из-за которой еще в это же утро она отказалась отдать ему ключ.
   Дама в черной перчатке быстро поднялась на шестой этаж, где жил барон, не обнаружив ни малейшего отвращения. Она вошла в отвратительное помещение, за наем которого не мог заплатить барон, немного запыхавшись, и опустилась на деревянный стул, который предложил ей Мор-Дье с врожденной галантностью светского человека которой никогда не приобрести выскочке.
   — Потрудитесь закрыть дверь, барон, — сказала ему молодая женщина, — и посмотрите, не может ли кто-нибудь подслушать нас.
   Барон окинул взглядом коридор, запер дверь и встал со шляпою в руке перед женщиной, которая, по-видимому, держала в своих руках нити его судьбы.
   Тогда Дама в черной перчатке открыла маленький бумажник и вынула из него два билета по две тысячи франков.
   — Потрудитесь, сударь, — сказала она, — сначала взять вот это.
   И она протянула ему билеты; но остаток родовой гордости бросил краску в лицо барона, и он жестом отстранил от себя деньги, которые ему были предложены.
   — Извините, — сказала Дама в черной перчатке, — это не милостыня, а задаток.
   — Задаток?
   — Задаток в счет нашего договора. Барон нахмурил брови.
   — Я думал, — сказал он, — что вы заплатите за мои услуги только одним вашим молчанием.
   — Сударь, — возразила Дама в черной перчатке, — позвольте мне объясниться.
   Барон поклонился.
   — Если я владею такими тайнами человека, которых достаточно, чтобы отправить его на эшафот, то я смотрю на этого человека как на принадлежащего мне душою и телом, и он становится в моих руках вещью, которой я имею право распоряжаться.
   Барон опустил голову и промолчал.
   — И если я предлагаю вам деньги, то только потому, что они могут вам понадобиться в то время, когда вы будете служить мне.
   — Это — другое дело, — сказал Мор-Дье. И он взял билеты.
   — А теперь, — продолжала Дама в черной перчатке, — прежде чем дать вам инструкции, позвольте мне сказать вам, что я тайный мститель, который рано или поздно начинает преследовать и настигает убийц.
   Де Мор-Дье опустил глаза; он дрожал под взглядом Дамы в черной перчатке. Она продолжала:
   — Мне предстоит наказать всех тех, которые со шпагою в руке дали самую недостойную клятву. Двое из них уже умерли.
   Барон побледнел.
   — Шевалье д'Асти и капитан Гектор Лемблен…
   — Значит, — пробормотал де Мор-Дье, — и меня постигнет та же кара.
   — И вас также.
   — К чему же в таком случае мне служить вам?
   — Кара, которая постигнет вас, будет наименьшей. Барон опустил голову.
   — Приказывайте, — прошептал он.
   Что произошло между мстительницей и бароном?
   Это, разумеется, тайна. Достаточно сказать, что барон де Мор-Дье очутился у дома посольства и встретился с маркизом Эммануэлем Шаламбелем де Флар-Монгори исключительно по приказанию Дамы в черной перчатке, которой он отныне принадлежал всецело, как осужденный своему палачу.

XXXII

   Вернемся теперь в комнату барона де Мор-Дье. Эммануэль Шаламбель упал навзничь и лишился чувств в ту минуту, когда он откинул саван, покрывавший лицо покойника. Капитан и Октав де Р. поспешили поднять его, и в то время, когда последний побежал на площадку лестницы, чтобы позвать на помощь, капитан поддерживал Эммануэля и давал ему нюхать соль, которую он всегда носил с собою в флаконе. На крик Октава де Р. явились двое. Это были хозяйка меблированного отеля и старик высокого роста с седыми волосами.
   — Ах, это само небо посылает вас, доктор! — сказал капитан.
   Октав обернулся к старику.
   — Вы доктор? — спросил он.
   — Да, сударь.
   Доктор осмотрел маркиза и сказал:
   — Этот человек испугался.
   — Совершенно верно.
   Тогда доктор обратился к хозяйке отеля:
   — Больного необходимо перенести в одну из ваших комнат.
   Октав де Р. и капитан подняли Эммануэля и перенесли его на кровать в соседнюю комнату.
   Старик спросил ложку, раздвинул сжатые зубы маркиза и влил ему несколько капель лекарства из бутылочки, которую вынул из кармана. Эммануэль почти тотчас же глубоко вздохнул и открыл глаза. Но взгляд, которым он окинул комнату, был бессмыслен и лихорадочен.
   — Мертвец? Где мертвец? — спросил он в сильном волнении.
   Доктор взял его руку.
   — У вас лихорадка, — сказал он ему. — Тс! Не разговаривайте…
   Эммануэль внимательно посмотрел на него.
   — Ах, — пробормотал он, — я узнал вас, я узнал вас… Доктор обернулся к Октаву.
   — Он бредит, — сказал он. Эммануэль услыхал эти слова.
   — Нет, — возразил он. — Я не брежу. Я узнал вас. Это вы приходили ко мне сегодня утром… за пятьюстами тысячами франков…
   Доктор пожал плечами. Потом он наклонился к самому уху Октава.
   — Вы друг этого господина? — спросил он.
   — Да, разумеется. Это маркиз де Флар.
   — Депутат?
   — Вы не ошиблись.
   — У него есть жена и дети, не так ли?
   — К чему этот вопрос?
   Доктор увлек Октава де Р. в другой конец комнаты и сказал ему вполголоса.
   — Я боюсь, что у него расстройство умственных способностей, явившихся следствием испуга, который потряс маркиза, но причину которого я еще не могу себе объяснить.
   — А я так знаю причину, — заметил Октав.
   — Неужели?
   — Маркиз был убежден, что он видел вчера и сегодня утром барона де Мор-Дье, который умер вчера. Он приехал сюда, чтобы убедиться, в самом ли деле умер барон?
   — Об остальном я догадываюсь. Но и это уже является признаком помешательства.
   — Согласен с вами.
   — Можно попробовать только одно средство.
   — Какое?
   — Нужно сейчас же привезти маркизу. Быть может, присутствие жены немного успокоит его.
   — Я поеду за нею, — сказал Октав, — и вернусь немедленно.
   — Если этого окажется недостаточно, — продолжал доктор, — то придется привезти и детей.
   Октав де Р. поспешно вышел из комнаты, бегом спустился с лестницы, вскочил в карету маркиза и приказал кучеру:
   — Скорей! В отель де Флар.
   Карета покатила. Доктор, стоявший у окна до тех пор, пока карета не повернула за угол, подошел к Эммануэлю, продолжавшему дико смотреть вокруг себя. Он сделал знак капитану, который в ту же минуту вышел. Тогда доктор сел у изголовья больного и взял его за руку.
   — Итак, сударь, вы узнаете меня?
   — Я узнаю вас. Это вы принесли мне письмо.
   — Сегодня утром, да.
   И майор Арлев, ибо это был он, улыбаясь, прибавил:
   — Это я унес ваши пятьсот тысяч франков.
   — Кто же вы?
   — Одно лицо объяснит вам то, что вы напрасно силитесь понять.
   — Ах, — пробормотал Эммануэль, — барон…
   — Вы увидите его… он сейчас придет.
   Маркиз приподнялся на постели с горящими глазами и вставшими дыбом волосами.
   — Я увижу его! Он придет, говорите вы?
   Вместо ответа майор постучал три раза в перегородку. Через секунду дверь отворилась и маркиз увидал входящего де Мор-Дье, закутанного в саван вместо халата.
   — Здравствуйте, маркиз, — сказал он с улыбкой светского человека, входящего в салон в день бала и раздвигающего толпу, чтобы принести свое приветствие хозяйке дома.
   Эммануэль в ужасе смотрел на него. Барон задрапировался в складки савана и уселся в старое кресло из желтого утрехтского бархата, стоявшее рядом с постелью.
   — Теперь, — сказал он, — поговорим…
   — О, я схожу с ума! — пробормотал маркиз, удивление и ужас которого достигли своего апогея.

XXXIII

   Пока маркиза де Флар-Монгори поспешно следовала за Октавом де Р. на улицу Принца, а англичанин, который, как, вероятно, догадался читатель, был не кто иной, как лорд Г., ехал по улице Пентьевр под впечатлением гнева и горя, узнав, что маленькие девочки уже уехали в сопровождении своей бонны и дамы в черном, наемная карета достигла предместья Сент-Оноре, быстро пересекла площадь Бово и проехала улицу Миромениль до Блисейских полей. Так как карета находилась недалеко от моста Согласия, а следовательно, и от предместья Сен-Жермен, то у бонны не явилось никаких подозрений. Но на круглой площадке Блисейских полей наемная карета внезапно остановилась, и кучер, повернувшись на сиденье, наклонился к окну кареты и сказал, что одна из лошадей расковалась и не может ехать далее. Старая дама открыла дверцу и вышла первая из кареты.
   — Возьмем другую карету, — предложила она. Около тротуара стояла наемная четырехместная карета,
   которая, по-видимому, ждала седоков. Старая дама сделала знак; кучер подъехал, а какой-то человек в блузе подбежал отворить дверцу кареты. Дама в черном взяла на руки одну из девочек и села первая. Бонна последовала за ней, взяв другую девочку, Берту. Но не успела она сесть и посадить ребенка к себе на колени, как человек в блузе, вместо того, чтобы удалиться, проворно вскочил в карету и захлопнул за собою дверцу. Бонна вскрикнула.
   — Кто этот человек? — спросила она.
   — Я знаю его, — спокойно ответила старая дама.
   — Нет, — протестовала бонна, — я хочу выйти, я не хочу ехать с этим человеком.
   — Сидите спокойно, моя милая, — сказала старая дама.
   Но бонна принялась кричать и бросилась к двери. Стекла были матовые. Она хотела разбить их, но не могла. Человек в блузе расхохотался.
   — Эта карета имеет особое назначение, — сказал он, — стекла у нее матовые и не опускаются.
   Затем, так как бонна все еще силилась открыть дверцу, а дети, услыхав крики бонны, тоже принялись кричать, человек в блузе вынул из кармана нож и сказал на ухо мадемуазель Розалии:
   — Еще одно слово — и я покончу с тобой.
   Угроза зажала рот молодой девушке. Старая дама тем временем открыла коробку с засахаренным миндалем и подала маленьким девочкам, которые не заметили ножа. Миндаль утешил детей; бонна молчала. Карета продолжала путь с необыкновенной для наемного фиакра быстротой.