Страница:
– Ревматизм в коленях! – воскликнула Сибель. – Когда вы верхом отправляетесь на охоту, у вас в коленях не оказывается никакого ревматизма. Он появляется только тогда, когда вам надо преклонить колени, чего вы не любите делать!
– Разве я не говорила, что она плохо воспитана? – притворно пожаловалась Элинор Иэну. – Какое неуважение к пожилой слабой бабушке!
– Ничего удивительного, – ответил Иэн с шутливой серьезностью. – Не ты ли только что рассказывала, что ее дедушка Саймон был лишен дипломатичности? Сибель совершенно естественно унаследовала эту черту характера.
– Она, похоже, унаследовала и его способность сбивать меня с толку, – с притворным укором сказала Элинор, одновременно нежно касаясь рукой внучки. – Но на этот раз не выйдет. Если ты хочешь поехать с нами в Уэльс, Сибель, любовь моя, то, по крайней мере, должна быть сразу же готова сказать «нет». Я уверена, что если Уолтер увидит тебя на свадьбе, сама обстановка праздника заставит его решиться открыто объявить о своих намерениях.
«А если нет, – мысленно продолжил Иэн, – то Элинор сама все устроит». Но вслух он не сказал ни слова. Он заметил румянец, вспыхнувший на лице Сибель; ему тоже нравился Уолтер и мысль о его браке с Сибель. И у него оставалось достаточно времени вмешаться, если бы он увидел, что оказанное на Сибель давление делает ее несчастной. Ответ, данный Сибель бабушке, когда та закончила прощупывать почву, укрепил его в принятом решении.
– Я не хочу говорить «нет», – призналась Сибель. – Я знаю, что мне не надо тянуть с замужеством, и Уолтер мне кажется привлекательным, но... но, я не уверена, что он будет хорошим мужем.
Двумя днями позже в Хемеле родители Сибель – лорд Джеффри Фиц-Вильям и его супруга, леди Джоанна, – также обсуждали тему женитьбы Саймона на Рианнон. Они получили оба письма с интервалом в один час: одно – от дочери с сообщением о том, что Иэн и Элинор собираются поехать на свадьбу, а другое – с приглашением принца Ллевелина.
Смеркалось, и факелы вдоль стен центрального зала были уже зажжены. Хемел построили давно, и сквозь узкие прорези окон, глубоко посаженных в его толстые стены, проходило недостаточно света даже в солнечный день. А ноябрьским вечером, затянутые тонкой потрепанной промасленной кожей для защиты от самых сильных ветров и холода, эти окна становились настолько бесполезными, что о них можно было и вовсе не вспоминать.
Но место владельца замка было устроено возле одного из больших каминов и выглядело уютным. В камине ревело и сыпало искрами огромное пламя; в высоких стальных подсвечниках горели без дыма и гари толстые свечи из настоящего пчелиного воска; обтянутые мягкой тканью стулья давали ощущение комфорта, а резные подножные скамейки позволяли поднять ноги на такую высоту, чтобы уберечь их от гуляющих по полу сквозняков. В то же время многие из слуг, сидящих на простых скамьях или даже на толстых подстилках из тростника прямо на полу, чувствовали себя не менее спокойно, чем хозяева. Их жизнь протекала если не счастливо, то просто. Единственное, что им приходилось делать, – подчиняться; их не волновали проблемы отказа от присяги верности королю или философские вопросы добра и зла.
Джоанна с тревогой наблюдала за мужем. Она знала содержание обоих писем, поскольку только что прочитала их, и очень хотела увидеть свадьбу своего сводного брата Саймона, которого нежно любила. Поскольку леди Элинор частенько бывала в отъезде, сопровождая Иэна, Джоанне в девичестве приходилось часто брать заботу о Роузлинде и о Саймоне на себя. Она относилась к нему, как к младшему брату и старшему сыну одновременно. Но в то же время Джоанна чувствовала, что не может настаивать на поездке Джеффри в Уэльс. Ссора короля с его баронами, спровоцированная епископом Винчестерским, касалась Джеффри непосредственно и заставляла его разрываться на части. Умом и всеми своими чувствами он был на стороне Ричарда Маршала, графа Пемброкского, и поддерживал Великую хартию вольностей; с другой стороны, Джеффри приходился королю кузеном, хоть и незаконнорожденным. И что было еще важнее – Генрих всегда оставался добр к Джеффри.
До прихода Винчестера Джеффри был доверенным советником и управляющим многих королевских замков. Более того, Генрих упорно сопротивлялся желанию Винчестера лишить Джеффри всех его почестей и владений, несмотря на то, что Джеффри не одобрял советы Винчестера и фантазии Генриха. Доверие короля требовало присяги верности, и Джеффри принес такую присягу, однако слишком многое из того, что происходило, делалось против его воли.
А затем произошел разгром в Аске. Опять, вопреки советам не только одного Джеффри, но и всех мало-мальски известных в Уэльсе баронов, король послушался Винчестера и атаковал владение Пемброка в Аске, располагая силами смешанной армии, состоящей из английских рекрутов и иностранных наемников. Но атака были обречена на провал еще до ее начала. Во время набегов, совершенных валлийскими бандами принца Ллевелина, были разрушены осадные приспособления армии Генриха и уничтожены значительные запасы оружия и еды. А тактика выжженной земли, перенятая Ричардом Маршалом у своих валлийских вассалов, не оставила людям Генриха шанса прожить за счет даров природы или восстановить потерянное, что делало длительную осаду невозможной. Несколько прямых атак были отбиты с гораздо большими потерями в армии короля, чем со стороны защитников Аска.
Чтобы король не бежал, поджав хвост, как побитая дворняжка, и не выглядел полным дураком, было устроено перемирие. Пемброк уступил свой замок на условиях, что он будет возвращен ему через пятнадцать дней в целости и сохранности и с нетронутыми запасами и что король соберет совет, на котором рассмотрит претензии Пемброка, Джилберта Бассетта и других баронов. Джеффри, некоторые священники и представители знати поручились в том, что король сдержит слово и Аск будет возвращен Ричарду. Вместо этого на графа устроили засаду с целью захватить его и заточить в тюрьму за «преступление», которое состояло в том, что он требовал от Генриха выполнить условия перемирия.
Ричард избежал засады, и Аск снова перешел в руки своего владельца без единой капли пролитой крови. Фактически, Пемброк мог бы потребовать от священнослужителей применить свое право отлучения от церкви против короля, а от тех из благородных господ, кто давал поручительство, – привести своих вассалов и выступить на его стороне. Однако граф не зашел так далеко, хотя он был уже сыт по горло вероломством короля. Когда Генрих привел во второй раз свою армию в Уэльс, чтобы наказать Ричарда за «предательство и дерзость», Ричард согласился на неожиданную атаку на королевский лагерь в Гросмонте, которую спланировал и возглавил его союзник принц Ллевелин. Во время атаки армия короля тихо и без кровопролития была раздета догола.
Из-за того, что епископ Винчестерский отдалил от себя всех английских баронов, как своими глумлениями, так и выпадами против Хартии вольностей, которая определяла их права и привилегии, только несколько мелких вассалов могло откликнуться на его призыв собрать войско. Большинство могущественных вассалов должны были отказаться, потому что они либо выступали гарантами исполнения королем его клятвы, данной графу Пемброку, что совершенно не допускало возможности враждебных действий по отношению к нему с их стороны, либо были просто сыты недостойным поведением Генриха.
Вновь собранная армия короля состояла почти полностью из иностранных наемников под командованием капитанов из Пуату. Единственными исключениями стали Роджер Бигод, граф Норфолкский, и Вильям Лонгспи, граф Солсбери – отец Джеффри. Участие Роджера Бигода в этой войне объяснялось сочетанием в нем молодости, неопытности, страстной любви к борьбе ради чистого удовольствия, которое доставляла ему любая битва, и тем фактом, что он доводился королю зятем, женившись на сестре Генриха – Изабелле. С графом Солсбери дело обстояло совершенно иначе.
Джеффри поднял голову, оторвав взгляд от письма принца Ллевелина, и встретил обеспокоенный взгляд Джоанны.
– Да, – твердо сказал он, – мы поедем на свадьбу. – Когда он говорил, губы у него становились тоньше и жестче.
Последовала короткая пауза, во время которой Джоанна не переставала внимательно наблюдать за выражением лица мужа.
– Ты всегда так добр ко мне, Джеффри, – медленно произнесла она. – Я очень хочу увидеть свадьбу Саймона, ты знаешь это. Но тем не менее...
Джеффри невесело рассмеялся.
– Нет ничего такого, о чем бы ты меня попросила, а я не сделал, Джоанна, но я делаю это не для тебя. Отчасти я хочу дать Генриху и Винчестеру дополнительный повод для беспокойства. Если бы они сами были честными людьми, то поняли бы, что в Уэльсе я не сделаю и не скажу ничего такого, что могло бы причинить им вред, и на душе у них было бы спокойно. Однако они настолько глупы и так мало верят в честность людей, что, несомненно, подумают, будто я замыслил измену, раз отправился на свадьбу моего шурина.
– Но разве это не опасно? – взволнованно спросила Джоанна.
Выражение лица Джеффри смягчилось.
– Ты имеешь в виду – для Вильяма и Иэна? Моя радость, не думаешь же ты, что я могу исключительно ради того, чтобы проучить кого-нибудь, подвергнуть опасности своих сыновей? Мальчики в Оксфорде... Мы возьмем их с собой. Разве это не нормально, что они поедут на свадьбу своего дяди?
Сначала лицо Джоанны засияло радостью, но почти в то же мгновение тень глубокой задумчивости накрыла его. Джоанна нахмурилась.
– Не слишком ли мы далеко зайдем, взяв с собой мальчиков без разрешения? Не хочешь же ты на самом деле порвать с королем, не так ли?
К удивлению Джоанны, Джеффри не спешил заверить ее в том, что собирается сохранить преданность своему кузену. Он держался так, будто не расслышал ее вопроса.
– Не могу же я опоздать на свадьбу, дожидаясь ответа? – насмешливо ответил он вопросом на вопрос. – Конечно, я напишу королю и объясню ему свои действия.
На какое-то мгновение горечь исчезла с лица Джеффри, а в глазах засверкали золотистые искорки удовольствия при мысли о том, какова будет реакция Генриха на такое письмо, но веселье длилось недолго. Его глаза не потускнели, а заблестели еще ярче от вспыхнувшей в них злости.
– И я надеюсь, что он впадет в такую ярость, что завопит об измене. Пусть приезжает сюда и грызет зубами стены Хемела, пока Иэн и Адам не ударят его с тыла! Между нами, мы будем...
– Джеффри... – Джоанна наклонилась вперед и положила руку поверх руки мужа; он крепко сжал тонкое нежное запястье жены. – Ведь ты этого не хочешь! И ты знаешь, что Генрих не завопит об измене, пока ты сам не вынудишь его. Потому что, несмотря на все его выходки под стать трудному ребенку, он любит тебя.
– Разве? – твердо и холодно спросил Джеффри. – Разве он любит меня? Ведь только мне назло, только чтобы причинить мне боль, он приказал отцу лично возглавить свое войско. Бедный папа, он настолько покалечен, что едва может взобраться на лошадь. При этом он испытывает такую боль... Это жестоко, просто жестоко! – Голос Джеффри дрогнул.
– А ты уверен, что это Генрих? – спросила Джоанна. Она с благодарностью и облегчением подумала о том, что тяжелая тема всплыла сама собой. Несколько раз она пыталась усмирить гнев Джеффри, но он загонял свою обиду глубоко внутрь себя, что было совсем ему не свойственно. – Генрих привязан к твоему отцу, – продолжила она ласковым и спокойным голосом. – Лично мне кажется, что здесь чувствуется рука Винчестера – предложить подобное, полагая, что ради спасения своего отца ты нарушишь клятву, данную Ричарду. И не думаю, что двуличие Винчестера помешало бы ему самому призвать твоего отца, потребовав от него при этом вести себя и говорить так, как будто бы он пришел к королю по собственной воле и желанию.
– Но зачем бы папа... О Боже! Очень похоже на то, что ты права, Джоанна. Конечно, эта змея могла написать папе и сообщить, что король разгневан – вынужден признать, это могло быть недалеко от истины! – и что если папа приедет лично со своими людьми, то Генрих успокоится и не причинит никакого вреда ни мне, ни моим детям. А еще епископ! Ему бы служить в обители сатаны, а не в храме Божьем!
– Ну... – Джоанна гладила руку мужа. – Мы точно не знаем, чья тут вина, и, наверное, никогда не узнаем. Дав слово, твой отец останется тверд, как камень, и будет утверждать, что это была его собственная идея – вот увидишь.
Джеффри кивнул головой, его взгляд был направлен в никуда. Наблюдая за выражением лица мужа, Джоанна была готова расплакаться от радости. Казалось, он помолодел лет на десять и сбросил с себя тяжкий груз горечи. В отличие от Иэна, Джеффри не был исполнен любовью ко всему человечеству. Джеффри вообще относился к людям предубежденно и ясно видел недостатки даже тех, кого больше всех любил. Тем не менее, если уж он кого-то любил, то любил крепко, несмотря на все их несовершенство. Таких было немного, не считая его отца и мачехи, их детей и их родственников по браку, но особое место среди них занимали король Генрих и брат Генриха – Ричард Корнуолл.
Джеффри часто раздражала непоследовательность Генриха, его порывы, заводящие слишком далеко, манера перекладывать вину на других и внезапные вспышки недовольства, но в то же время он больше всех остальных разделял любовь короля к музыке и искусству. Джеффри искренне восхищался взмывающими ввысь храмами, которые строил Генрих, и прекрасными скульптурами, которыми он их украшал. Генрих дал Джеффри много власти, и Джеффри щедро делился богатством с королем, не жалея на его артистические занятия ни денег, ни людей, ни труда, когда надо было на собственном горбу перетаскивать груды камней и складывать их в аккуратные стопки своими руками. В такие моменты Джеффри меньше думал о Боге и о душе, чем о чистой красоте, но он чувствовал, что Господь простит ему это.
За все годы правления король, несмотря на всю вредность характера и свойственную ему пакостность (как считала про себя Джоанна), ни разу не совершил ничего такого, что могло бы навредить его кузену, так искренне разделявшему его любовь к прекрасному. Жестокость, проявленная Генрихом по отношению к его престарелому отцу, потрясла Джеффри и поколебала веру в своего друга и брата. Поэтому Джеффри так бурно отреагировал на участие отца в этой постыдной войне короля со своим вассалом. Сам же Джеффри отказался участвовать во второй, неправедной атаке на графа Пемброка.
Джоанна догадывалась, о чем думает Джеффри. Хотя муж никогда раньше не касался этой темы, она слишком хорошо его знала. На самом деле Джоанна не очень верила в то, что сказала: будто именно Винчестер виноват в том, что отец Джеффри был призван на войну. Она сама недолюбливала Генриха. Будь он ее ребенком, его бы научили держать себя в узде и больше заниматься делами королевства, а не проектировать храмы и наслаждаться созерцанием статуй и песнопениями.
Тем не менее, ее вполне устраивала версия о виновности Винчестера, так как она помогала снять с плеч мужа часть груза, делавшего его несчастным. Джоанна надеялась, что страна в скором времени избавится от Винчестера – Генрих не любил неудач. С другой стороны, сам король был еще молод, и его правление могло продлиться долгие годы. И Джоанна со всей свойственной ей трезвостью и практичностью решила, что если Джеффри и суждено иметь на кого-то зуб, то пусть лучше он злится на Винчестера, чем на короля.
Ее взгляд, полный любви и восхищения, остановился на муже. В этот момент Джоанна не испытывала ничего, кроме нежности, но она хорошо знала, что одного поворота головы или его особенного взгляда достаточно для того, чтобы ее нежность в одно мгновение переросла в страсть. Как только она подумала об этом, теплая волна желания захлестнула ее, а вместе с ней и радостное чувство благодарности за то, что и взаимная страсть не умирала. И в это же мгновение, словно почувствовав ее желание, Джеффри внимательно посмотрел на жену. В ту же секунду Джоанна вспыхнула: ее кожа была так бела, что даже самый слабый румянец сразу становился заметен. От сознания того, что цвет лица у нее изменился, Джоанна покраснела еще больше и опустила глаза.
При виде того, как Джоанна залилась краской, беспокойство пронзило Джеффри. Хотя жена никогда не лгала, но ему не мог не быть известен ее талант подчинять правду своим целям, развитый в ней не меньше, если не больше, чем в ее матери. Он как раз размышлял над тем, какую часть из того, что она сказала, надо подвергнуть тщательной проверке, и тут чуть не рассмеялся. Когда Джоанна преподносила факты так, что они представали в новом свете, вид у нее был невинный, как у ангела. Именно в тот момент, когда Джоанна потупила очи, Джеффри связал ее румянец, молниеносное нежелание встречаться с ним взглядом и свадьбу Саймона. Тревога исчезла с его лица, и у него вырвался сдавленный нежный смешок.
– Думаю, эта поездка в Уэльс будет приятной – если я выживу, конечно, – сказал он, желая поддразнить Джоанну. – Раз уж мысль о свадьбе так действует на тебя... – Он внезапно поднялся и направился к спинке ее стула. Шаг, еще один короткий шаг – и вот он уже положил руку ей на шею. – Нам не обязательно ждать, пока мы отправимся в путь... – Голос его стал серьезным и от этого более низким и глубоким.
Появилось почти ощутимое колебание, прежде чем Джоанна слегка покачала головой и откинулась назад так, чтобы увидеть глаза мужа.
– Уже накрывают столы к вечерней трапезе, – сдавленным голосом произнесла она.
– Тогда после ужина, о Смущеннолицая Невинность? И мы поднимемся в нашу опочивальню по отдельности, чтобы не травмировать челядь? – Джеффри опять дразнил ее, но его губы стали полнее, чем обычно, а глаза ярко блестели.
Джоанна рассмеялась.
– После ужина, – согласилась она. – Было бы невыносимо думать о том, как все они смотрят на блюда с едой на столе и ждут нас. – Она подняла одну бровь. – Не люблю, когда меня торопят.
– Обещаю, что не стану этого делать, – мягко сказал Джеффри, и его пальцы медленно скользнули по ее затылку и шее, когда он убирал руку.
2
– Разве я не говорила, что она плохо воспитана? – притворно пожаловалась Элинор Иэну. – Какое неуважение к пожилой слабой бабушке!
– Ничего удивительного, – ответил Иэн с шутливой серьезностью. – Не ты ли только что рассказывала, что ее дедушка Саймон был лишен дипломатичности? Сибель совершенно естественно унаследовала эту черту характера.
– Она, похоже, унаследовала и его способность сбивать меня с толку, – с притворным укором сказала Элинор, одновременно нежно касаясь рукой внучки. – Но на этот раз не выйдет. Если ты хочешь поехать с нами в Уэльс, Сибель, любовь моя, то, по крайней мере, должна быть сразу же готова сказать «нет». Я уверена, что если Уолтер увидит тебя на свадьбе, сама обстановка праздника заставит его решиться открыто объявить о своих намерениях.
«А если нет, – мысленно продолжил Иэн, – то Элинор сама все устроит». Но вслух он не сказал ни слова. Он заметил румянец, вспыхнувший на лице Сибель; ему тоже нравился Уолтер и мысль о его браке с Сибель. И у него оставалось достаточно времени вмешаться, если бы он увидел, что оказанное на Сибель давление делает ее несчастной. Ответ, данный Сибель бабушке, когда та закончила прощупывать почву, укрепил его в принятом решении.
– Я не хочу говорить «нет», – призналась Сибель. – Я знаю, что мне не надо тянуть с замужеством, и Уолтер мне кажется привлекательным, но... но, я не уверена, что он будет хорошим мужем.
Двумя днями позже в Хемеле родители Сибель – лорд Джеффри Фиц-Вильям и его супруга, леди Джоанна, – также обсуждали тему женитьбы Саймона на Рианнон. Они получили оба письма с интервалом в один час: одно – от дочери с сообщением о том, что Иэн и Элинор собираются поехать на свадьбу, а другое – с приглашением принца Ллевелина.
Смеркалось, и факелы вдоль стен центрального зала были уже зажжены. Хемел построили давно, и сквозь узкие прорези окон, глубоко посаженных в его толстые стены, проходило недостаточно света даже в солнечный день. А ноябрьским вечером, затянутые тонкой потрепанной промасленной кожей для защиты от самых сильных ветров и холода, эти окна становились настолько бесполезными, что о них можно было и вовсе не вспоминать.
Но место владельца замка было устроено возле одного из больших каминов и выглядело уютным. В камине ревело и сыпало искрами огромное пламя; в высоких стальных подсвечниках горели без дыма и гари толстые свечи из настоящего пчелиного воска; обтянутые мягкой тканью стулья давали ощущение комфорта, а резные подножные скамейки позволяли поднять ноги на такую высоту, чтобы уберечь их от гуляющих по полу сквозняков. В то же время многие из слуг, сидящих на простых скамьях или даже на толстых подстилках из тростника прямо на полу, чувствовали себя не менее спокойно, чем хозяева. Их жизнь протекала если не счастливо, то просто. Единственное, что им приходилось делать, – подчиняться; их не волновали проблемы отказа от присяги верности королю или философские вопросы добра и зла.
Джоанна с тревогой наблюдала за мужем. Она знала содержание обоих писем, поскольку только что прочитала их, и очень хотела увидеть свадьбу своего сводного брата Саймона, которого нежно любила. Поскольку леди Элинор частенько бывала в отъезде, сопровождая Иэна, Джоанне в девичестве приходилось часто брать заботу о Роузлинде и о Саймоне на себя. Она относилась к нему, как к младшему брату и старшему сыну одновременно. Но в то же время Джоанна чувствовала, что не может настаивать на поездке Джеффри в Уэльс. Ссора короля с его баронами, спровоцированная епископом Винчестерским, касалась Джеффри непосредственно и заставляла его разрываться на части. Умом и всеми своими чувствами он был на стороне Ричарда Маршала, графа Пемброкского, и поддерживал Великую хартию вольностей; с другой стороны, Джеффри приходился королю кузеном, хоть и незаконнорожденным. И что было еще важнее – Генрих всегда оставался добр к Джеффри.
До прихода Винчестера Джеффри был доверенным советником и управляющим многих королевских замков. Более того, Генрих упорно сопротивлялся желанию Винчестера лишить Джеффри всех его почестей и владений, несмотря на то, что Джеффри не одобрял советы Винчестера и фантазии Генриха. Доверие короля требовало присяги верности, и Джеффри принес такую присягу, однако слишком многое из того, что происходило, делалось против его воли.
А затем произошел разгром в Аске. Опять, вопреки советам не только одного Джеффри, но и всех мало-мальски известных в Уэльсе баронов, король послушался Винчестера и атаковал владение Пемброка в Аске, располагая силами смешанной армии, состоящей из английских рекрутов и иностранных наемников. Но атака были обречена на провал еще до ее начала. Во время набегов, совершенных валлийскими бандами принца Ллевелина, были разрушены осадные приспособления армии Генриха и уничтожены значительные запасы оружия и еды. А тактика выжженной земли, перенятая Ричардом Маршалом у своих валлийских вассалов, не оставила людям Генриха шанса прожить за счет даров природы или восстановить потерянное, что делало длительную осаду невозможной. Несколько прямых атак были отбиты с гораздо большими потерями в армии короля, чем со стороны защитников Аска.
Чтобы король не бежал, поджав хвост, как побитая дворняжка, и не выглядел полным дураком, было устроено перемирие. Пемброк уступил свой замок на условиях, что он будет возвращен ему через пятнадцать дней в целости и сохранности и с нетронутыми запасами и что король соберет совет, на котором рассмотрит претензии Пемброка, Джилберта Бассетта и других баронов. Джеффри, некоторые священники и представители знати поручились в том, что король сдержит слово и Аск будет возвращен Ричарду. Вместо этого на графа устроили засаду с целью захватить его и заточить в тюрьму за «преступление», которое состояло в том, что он требовал от Генриха выполнить условия перемирия.
Ричард избежал засады, и Аск снова перешел в руки своего владельца без единой капли пролитой крови. Фактически, Пемброк мог бы потребовать от священнослужителей применить свое право отлучения от церкви против короля, а от тех из благородных господ, кто давал поручительство, – привести своих вассалов и выступить на его стороне. Однако граф не зашел так далеко, хотя он был уже сыт по горло вероломством короля. Когда Генрих привел во второй раз свою армию в Уэльс, чтобы наказать Ричарда за «предательство и дерзость», Ричард согласился на неожиданную атаку на королевский лагерь в Гросмонте, которую спланировал и возглавил его союзник принц Ллевелин. Во время атаки армия короля тихо и без кровопролития была раздета догола.
Из-за того, что епископ Винчестерский отдалил от себя всех английских баронов, как своими глумлениями, так и выпадами против Хартии вольностей, которая определяла их права и привилегии, только несколько мелких вассалов могло откликнуться на его призыв собрать войско. Большинство могущественных вассалов должны были отказаться, потому что они либо выступали гарантами исполнения королем его клятвы, данной графу Пемброку, что совершенно не допускало возможности враждебных действий по отношению к нему с их стороны, либо были просто сыты недостойным поведением Генриха.
Вновь собранная армия короля состояла почти полностью из иностранных наемников под командованием капитанов из Пуату. Единственными исключениями стали Роджер Бигод, граф Норфолкский, и Вильям Лонгспи, граф Солсбери – отец Джеффри. Участие Роджера Бигода в этой войне объяснялось сочетанием в нем молодости, неопытности, страстной любви к борьбе ради чистого удовольствия, которое доставляла ему любая битва, и тем фактом, что он доводился королю зятем, женившись на сестре Генриха – Изабелле. С графом Солсбери дело обстояло совершенно иначе.
Джеффри поднял голову, оторвав взгляд от письма принца Ллевелина, и встретил обеспокоенный взгляд Джоанны.
– Да, – твердо сказал он, – мы поедем на свадьбу. – Когда он говорил, губы у него становились тоньше и жестче.
Последовала короткая пауза, во время которой Джоанна не переставала внимательно наблюдать за выражением лица мужа.
– Ты всегда так добр ко мне, Джеффри, – медленно произнесла она. – Я очень хочу увидеть свадьбу Саймона, ты знаешь это. Но тем не менее...
Джеффри невесело рассмеялся.
– Нет ничего такого, о чем бы ты меня попросила, а я не сделал, Джоанна, но я делаю это не для тебя. Отчасти я хочу дать Генриху и Винчестеру дополнительный повод для беспокойства. Если бы они сами были честными людьми, то поняли бы, что в Уэльсе я не сделаю и не скажу ничего такого, что могло бы причинить им вред, и на душе у них было бы спокойно. Однако они настолько глупы и так мало верят в честность людей, что, несомненно, подумают, будто я замыслил измену, раз отправился на свадьбу моего шурина.
– Но разве это не опасно? – взволнованно спросила Джоанна.
Выражение лица Джеффри смягчилось.
– Ты имеешь в виду – для Вильяма и Иэна? Моя радость, не думаешь же ты, что я могу исключительно ради того, чтобы проучить кого-нибудь, подвергнуть опасности своих сыновей? Мальчики в Оксфорде... Мы возьмем их с собой. Разве это не нормально, что они поедут на свадьбу своего дяди?
Сначала лицо Джоанны засияло радостью, но почти в то же мгновение тень глубокой задумчивости накрыла его. Джоанна нахмурилась.
– Не слишком ли мы далеко зайдем, взяв с собой мальчиков без разрешения? Не хочешь же ты на самом деле порвать с королем, не так ли?
К удивлению Джоанны, Джеффри не спешил заверить ее в том, что собирается сохранить преданность своему кузену. Он держался так, будто не расслышал ее вопроса.
– Не могу же я опоздать на свадьбу, дожидаясь ответа? – насмешливо ответил он вопросом на вопрос. – Конечно, я напишу королю и объясню ему свои действия.
На какое-то мгновение горечь исчезла с лица Джеффри, а в глазах засверкали золотистые искорки удовольствия при мысли о том, какова будет реакция Генриха на такое письмо, но веселье длилось недолго. Его глаза не потускнели, а заблестели еще ярче от вспыхнувшей в них злости.
– И я надеюсь, что он впадет в такую ярость, что завопит об измене. Пусть приезжает сюда и грызет зубами стены Хемела, пока Иэн и Адам не ударят его с тыла! Между нами, мы будем...
– Джеффри... – Джоанна наклонилась вперед и положила руку поверх руки мужа; он крепко сжал тонкое нежное запястье жены. – Ведь ты этого не хочешь! И ты знаешь, что Генрих не завопит об измене, пока ты сам не вынудишь его. Потому что, несмотря на все его выходки под стать трудному ребенку, он любит тебя.
– Разве? – твердо и холодно спросил Джеффри. – Разве он любит меня? Ведь только мне назло, только чтобы причинить мне боль, он приказал отцу лично возглавить свое войско. Бедный папа, он настолько покалечен, что едва может взобраться на лошадь. При этом он испытывает такую боль... Это жестоко, просто жестоко! – Голос Джеффри дрогнул.
– А ты уверен, что это Генрих? – спросила Джоанна. Она с благодарностью и облегчением подумала о том, что тяжелая тема всплыла сама собой. Несколько раз она пыталась усмирить гнев Джеффри, но он загонял свою обиду глубоко внутрь себя, что было совсем ему не свойственно. – Генрих привязан к твоему отцу, – продолжила она ласковым и спокойным голосом. – Лично мне кажется, что здесь чувствуется рука Винчестера – предложить подобное, полагая, что ради спасения своего отца ты нарушишь клятву, данную Ричарду. И не думаю, что двуличие Винчестера помешало бы ему самому призвать твоего отца, потребовав от него при этом вести себя и говорить так, как будто бы он пришел к королю по собственной воле и желанию.
– Но зачем бы папа... О Боже! Очень похоже на то, что ты права, Джоанна. Конечно, эта змея могла написать папе и сообщить, что король разгневан – вынужден признать, это могло быть недалеко от истины! – и что если папа приедет лично со своими людьми, то Генрих успокоится и не причинит никакого вреда ни мне, ни моим детям. А еще епископ! Ему бы служить в обители сатаны, а не в храме Божьем!
– Ну... – Джоанна гладила руку мужа. – Мы точно не знаем, чья тут вина, и, наверное, никогда не узнаем. Дав слово, твой отец останется тверд, как камень, и будет утверждать, что это была его собственная идея – вот увидишь.
Джеффри кивнул головой, его взгляд был направлен в никуда. Наблюдая за выражением лица мужа, Джоанна была готова расплакаться от радости. Казалось, он помолодел лет на десять и сбросил с себя тяжкий груз горечи. В отличие от Иэна, Джеффри не был исполнен любовью ко всему человечеству. Джеффри вообще относился к людям предубежденно и ясно видел недостатки даже тех, кого больше всех любил. Тем не менее, если уж он кого-то любил, то любил крепко, несмотря на все их несовершенство. Таких было немного, не считая его отца и мачехи, их детей и их родственников по браку, но особое место среди них занимали король Генрих и брат Генриха – Ричард Корнуолл.
Джеффри часто раздражала непоследовательность Генриха, его порывы, заводящие слишком далеко, манера перекладывать вину на других и внезапные вспышки недовольства, но в то же время он больше всех остальных разделял любовь короля к музыке и искусству. Джеффри искренне восхищался взмывающими ввысь храмами, которые строил Генрих, и прекрасными скульптурами, которыми он их украшал. Генрих дал Джеффри много власти, и Джеффри щедро делился богатством с королем, не жалея на его артистические занятия ни денег, ни людей, ни труда, когда надо было на собственном горбу перетаскивать груды камней и складывать их в аккуратные стопки своими руками. В такие моменты Джеффри меньше думал о Боге и о душе, чем о чистой красоте, но он чувствовал, что Господь простит ему это.
За все годы правления король, несмотря на всю вредность характера и свойственную ему пакостность (как считала про себя Джоанна), ни разу не совершил ничего такого, что могло бы навредить его кузену, так искренне разделявшему его любовь к прекрасному. Жестокость, проявленная Генрихом по отношению к его престарелому отцу, потрясла Джеффри и поколебала веру в своего друга и брата. Поэтому Джеффри так бурно отреагировал на участие отца в этой постыдной войне короля со своим вассалом. Сам же Джеффри отказался участвовать во второй, неправедной атаке на графа Пемброка.
Джоанна догадывалась, о чем думает Джеффри. Хотя муж никогда раньше не касался этой темы, она слишком хорошо его знала. На самом деле Джоанна не очень верила в то, что сказала: будто именно Винчестер виноват в том, что отец Джеффри был призван на войну. Она сама недолюбливала Генриха. Будь он ее ребенком, его бы научили держать себя в узде и больше заниматься делами королевства, а не проектировать храмы и наслаждаться созерцанием статуй и песнопениями.
Тем не менее, ее вполне устраивала версия о виновности Винчестера, так как она помогала снять с плеч мужа часть груза, делавшего его несчастным. Джоанна надеялась, что страна в скором времени избавится от Винчестера – Генрих не любил неудач. С другой стороны, сам король был еще молод, и его правление могло продлиться долгие годы. И Джоанна со всей свойственной ей трезвостью и практичностью решила, что если Джеффри и суждено иметь на кого-то зуб, то пусть лучше он злится на Винчестера, чем на короля.
Ее взгляд, полный любви и восхищения, остановился на муже. В этот момент Джоанна не испытывала ничего, кроме нежности, но она хорошо знала, что одного поворота головы или его особенного взгляда достаточно для того, чтобы ее нежность в одно мгновение переросла в страсть. Как только она подумала об этом, теплая волна желания захлестнула ее, а вместе с ней и радостное чувство благодарности за то, что и взаимная страсть не умирала. И в это же мгновение, словно почувствовав ее желание, Джеффри внимательно посмотрел на жену. В ту же секунду Джоанна вспыхнула: ее кожа была так бела, что даже самый слабый румянец сразу становился заметен. От сознания того, что цвет лица у нее изменился, Джоанна покраснела еще больше и опустила глаза.
При виде того, как Джоанна залилась краской, беспокойство пронзило Джеффри. Хотя жена никогда не лгала, но ему не мог не быть известен ее талант подчинять правду своим целям, развитый в ней не меньше, если не больше, чем в ее матери. Он как раз размышлял над тем, какую часть из того, что она сказала, надо подвергнуть тщательной проверке, и тут чуть не рассмеялся. Когда Джоанна преподносила факты так, что они представали в новом свете, вид у нее был невинный, как у ангела. Именно в тот момент, когда Джоанна потупила очи, Джеффри связал ее румянец, молниеносное нежелание встречаться с ним взглядом и свадьбу Саймона. Тревога исчезла с его лица, и у него вырвался сдавленный нежный смешок.
– Думаю, эта поездка в Уэльс будет приятной – если я выживу, конечно, – сказал он, желая поддразнить Джоанну. – Раз уж мысль о свадьбе так действует на тебя... – Он внезапно поднялся и направился к спинке ее стула. Шаг, еще один короткий шаг – и вот он уже положил руку ей на шею. – Нам не обязательно ждать, пока мы отправимся в путь... – Голос его стал серьезным и от этого более низким и глубоким.
Появилось почти ощутимое колебание, прежде чем Джоанна слегка покачала головой и откинулась назад так, чтобы увидеть глаза мужа.
– Уже накрывают столы к вечерней трапезе, – сдавленным голосом произнесла она.
– Тогда после ужина, о Смущеннолицая Невинность? И мы поднимемся в нашу опочивальню по отдельности, чтобы не травмировать челядь? – Джеффри опять дразнил ее, но его губы стали полнее, чем обычно, а глаза ярко блестели.
Джоанна рассмеялась.
– После ужина, – согласилась она. – Было бы невыносимо думать о том, как все они смотрят на блюда с едой на столе и ждут нас. – Она подняла одну бровь. – Не люблю, когда меня торопят.
– Обещаю, что не стану этого делать, – мягко сказал Джеффри, и его пальцы медленно скользнули по ее затылку и шее, когда он убирал руку.
2
– Ты никогда не думала, любовь моя, – лениво произнес Джеффри, – о том, что за одной свадьбой часто следует другая?
Обычно они оба засыпали после акта любви, но на этот раз их охватила только приятная истома, хотя минуту назад страсть бушевала в обоих и привела на вершину блаженства. Джеффри лежал на спине, запрокинув руки за голову, и разглядывал красивые вышитые узоры на пологе кровати. Он мог даже различить блестящие нити, красные и золотистые на голубом фоне, потому что они неплотно задернули шторы. Голова Джоанны покоилась на груди, и ее огненно-рыжие волосы укрывали тело мужа, будто одеялом. Свет, проникавший сквозь полузадернутый полог кровати, вспыхивал на них, и казалось, что по телу Джеффри перекатываются огоньки.
– Уолтер де Клер сейчас с Пемброком, – продолжал Джеффри, – и Сибель пишет, что если у нас нет возражений, то мы можем сопровождать Элинор и Иэна. Когда Уолтер увидит Сибель на свадебных торжествах, мне кажется, он сделает ей предложение.
– Я думала, что он сделает ей предложение, когда мы все встретились в Лондоне в начале прошлого месяца. Когда этого не произошло, я удивилась и подумала, неужели его остановила та ссора между ними из-за набегов его людей на поля около Кингслера. Сибель – девушка с характером и не очень следит за своим языком, когда рассердится.
Не переставая гладить тело мужа, Джоанна лениво завернула в один из завитков на груди Джеффри несколько своих тонких прядей, как бы заключив их в плен. Временами Джоанне любовь по-прежнему представлялась пленом, хотя теперь она уже не страшилась ужасов сладкого заточения, не жалела даже о боли, которую доставляла ей постоянная тревога за мужа. И все же мысль о том, что дочери предстоит пережить все страхи за любимого человека, подвергающегося постоянной опасности, тревожила ее.
При всем своем уме Джеффри никогда не мог понять подобных проблем. Он нахмурился, вытащил руки из-за головы и приподнял лицо Джоанны так, чтобы видеть его. С этим движением все заточенные ею пряди волос освободились, и она улыбнулась. Затем села возле мужа, чтобы снять напряжение, которое ощутила у себя на шее при взгляде на него.
– Он почти сделал предложение, но ты говоришь так, будто рада, что я остановил его, – сказал Джеффри. – У тебя есть какие-нибудь возражения против Уолтера? Мне придется принять чье-нибудь предложение руки и сердца, и очень скоро. Сибель уже шестнадцать, и она должна быть хотя бы помолвлена уже минимум два года. Мои извинения становятся все менее убедительными.
– У меня вовсе нет никаких возражений, – ответила Джоанна, – а лишь маленькая оговорка. Я не уверена, что Уолтер примет наши условия. Они... необычны.
– Мягко говоря, – с усмешкой согласился Джеффри. – Но это верный способ проверить чувства мужчины. Мужчина, который согласен жениться, зная, что его жена будет до самой его смерти сама владеть своими землями, испытывает желание к женщине, а не к ее землям или богатству.
– Мама и я тоже на это надеемся, – сказала Джоанна. – Но я не уверена, что Уолтер поймет наши намерения правильно, а не подумает, что это дипломатическая хитрость.
– Если он ничего не понял после того, как Сибель прогнала его людей назад в лагерь, заставила его по уши покраснеть за нерасторопность и неумение управлять воинами и пригрозила, что если такое повторится еще раз, то она выставит целый гарнизон Кингслера, а его лично повесит за пятки, то он намного глупее, чем я предполагал.
– Не глупее, – возразила Джоанна, лаская мускулистую грудь Джеффри. – Он хочет ее. Это видно по тому, как он следит за ней взглядом, как ему трудно отвести от нее глаза. Мужчины, если им чего-нибудь хочется, обманывают сами себя. Они забывают о шипах, когда добираются до розы.
– Женщины тоже, – заметил Джеффри, сжимая ее руку в своей. Ее ласки начали возбуждать его, что, как он подозревал, и было ее целью, и он хотел раз и навсегда покончить с темой замужества дочери. Из всех мужчин, которые увивались вокруг Сибель, Джеффри предпочитал Уолтера. Несмотря на слова, он чувствовал нежелание Джоанны оказать на Сибель давление, чтобы заставить ее согласиться на брак с Уолтером. Джеффри любил дочь и ни на минуту не хотел допустить мысли о том, что ее можно насильно выдать замуж за не понравившегося ей мужчину, но, судя по всему, Сибель благоволила Уолтеру. Всем остальным членам семьи Уолтер тоже нравился. Его владения располагались в очень благоприятном месте по отношению ко всей собственности семьи, и поскольку Сибель все равно надо было за кого-то выходить замуж, то ее следовало подтолкнуть к Уолтеру.
– В письме Сибель Уолтер не упоминается, – продолжал Джеффри, – но я не могу поверить, что Элинор не сказала ей о том, что он, скорее всего, прибудет на свадьбу. Если бы она не хотела его видеть, то предпочла бы остаться в Роузлинде. У меня такое чувство, что Сибель не против выйти замуж за Уолтера. Я не прав?
– Нет, прав, действительно нравится, – медленно произнесла Джоанна, – и не потому, что она что-либо говорила, а именно из-за того, что промолчала. Ты знаешь ее манеру высмеивать тех молодых людей, которые ухаживали за ней. Но она никогда не насмехалась над Уолтером. – Она вздохнула. – Я полагаю, ты должен серьезно отнестись к любому предложению с его стороны, но хотела бы, чтобы избранник нашей дочери был помоложе.
– Он всего на двенадцать или четырнадцать лет старше Сибель, – возразил Джеффри, – и его едва ли можно назвать стариком. Я подозреваю, что именно его возраст отчасти ее и привлекает. Я действительно знаю, как она высмеивает всех своих более молодых поклонников. Дело в том, что в Уолтере нет ничего такого, что могло бы вызвать насмешку. Он достаточно опытен, чтобы не обронить глупого слова.
– Да, – голос Джоанны звучал ровно. – Но есть и обратная сторона. Сибель не потерпит неверности. Поймет ли это Уолтер? Он привык к определенному образу жизни... Вот почему я сказала, что хотела бы, чтобы избранник был помоложе. Уолтеру будет трудно переменить привычки... Сибель, я надеюсь, не ревнива, но она должна быть единственной его женщиной.
– О, я знаю таких неревнивых женщин! – засмеялся Джеффри. – Чего бы я лишился сначала, если бы был неверен: головы, мужской плоти или просто жизни, о моя неревнивая жена? Сибель – не единственная женщина на свете, которая так считает. Но я не знаю, почему ты сомневаешься в том, что мужчина может изменить свой образ жизни. Посмотри на Иэна и Адама, да и на Саймона тоже.
– Это не одно и то же, – с сомнением произнесла Джоанна. – Иэн всегда любил мою мать, с тех самых пор, как впервые увидел ее, когда ему было семнадцать. Все остальные женщины, которые появлялись и исчезали в период, когда мама была замужем за моим отцом, ровным счетом ничего не значили для него. Трудно ждать от мужчины с такой внешностью, как у Иэна, что он свято будет хранить обет безбрачия.
На губах Джоанны появилась улыбка.
– Женщины чуть ли не бросались на него и не брали его силой прямо на глазах у матери. До того, как папа умер, у Иэна не было никакой надежды заполучить маму, так почему он должен был отказывать им? А с Адамом и Саймоном тоже все по-другому. Они с детства росли с Иэном, как со своим наставником. Он вбил им в головы, что мужчина может и должен развлекаться в юности, чтобы точно знать, чего он хочет от своей жены, а затем быть верен только ей. Ты тоже, любовь моя, учился у Иэна...
Обычно они оба засыпали после акта любви, но на этот раз их охватила только приятная истома, хотя минуту назад страсть бушевала в обоих и привела на вершину блаженства. Джеффри лежал на спине, запрокинув руки за голову, и разглядывал красивые вышитые узоры на пологе кровати. Он мог даже различить блестящие нити, красные и золотистые на голубом фоне, потому что они неплотно задернули шторы. Голова Джоанны покоилась на груди, и ее огненно-рыжие волосы укрывали тело мужа, будто одеялом. Свет, проникавший сквозь полузадернутый полог кровати, вспыхивал на них, и казалось, что по телу Джеффри перекатываются огоньки.
– Уолтер де Клер сейчас с Пемброком, – продолжал Джеффри, – и Сибель пишет, что если у нас нет возражений, то мы можем сопровождать Элинор и Иэна. Когда Уолтер увидит Сибель на свадебных торжествах, мне кажется, он сделает ей предложение.
– Я думала, что он сделает ей предложение, когда мы все встретились в Лондоне в начале прошлого месяца. Когда этого не произошло, я удивилась и подумала, неужели его остановила та ссора между ними из-за набегов его людей на поля около Кингслера. Сибель – девушка с характером и не очень следит за своим языком, когда рассердится.
Не переставая гладить тело мужа, Джоанна лениво завернула в один из завитков на груди Джеффри несколько своих тонких прядей, как бы заключив их в плен. Временами Джоанне любовь по-прежнему представлялась пленом, хотя теперь она уже не страшилась ужасов сладкого заточения, не жалела даже о боли, которую доставляла ей постоянная тревога за мужа. И все же мысль о том, что дочери предстоит пережить все страхи за любимого человека, подвергающегося постоянной опасности, тревожила ее.
При всем своем уме Джеффри никогда не мог понять подобных проблем. Он нахмурился, вытащил руки из-за головы и приподнял лицо Джоанны так, чтобы видеть его. С этим движением все заточенные ею пряди волос освободились, и она улыбнулась. Затем села возле мужа, чтобы снять напряжение, которое ощутила у себя на шее при взгляде на него.
– Он почти сделал предложение, но ты говоришь так, будто рада, что я остановил его, – сказал Джеффри. – У тебя есть какие-нибудь возражения против Уолтера? Мне придется принять чье-нибудь предложение руки и сердца, и очень скоро. Сибель уже шестнадцать, и она должна быть хотя бы помолвлена уже минимум два года. Мои извинения становятся все менее убедительными.
– У меня вовсе нет никаких возражений, – ответила Джоанна, – а лишь маленькая оговорка. Я не уверена, что Уолтер примет наши условия. Они... необычны.
– Мягко говоря, – с усмешкой согласился Джеффри. – Но это верный способ проверить чувства мужчины. Мужчина, который согласен жениться, зная, что его жена будет до самой его смерти сама владеть своими землями, испытывает желание к женщине, а не к ее землям или богатству.
– Мама и я тоже на это надеемся, – сказала Джоанна. – Но я не уверена, что Уолтер поймет наши намерения правильно, а не подумает, что это дипломатическая хитрость.
– Если он ничего не понял после того, как Сибель прогнала его людей назад в лагерь, заставила его по уши покраснеть за нерасторопность и неумение управлять воинами и пригрозила, что если такое повторится еще раз, то она выставит целый гарнизон Кингслера, а его лично повесит за пятки, то он намного глупее, чем я предполагал.
– Не глупее, – возразила Джоанна, лаская мускулистую грудь Джеффри. – Он хочет ее. Это видно по тому, как он следит за ней взглядом, как ему трудно отвести от нее глаза. Мужчины, если им чего-нибудь хочется, обманывают сами себя. Они забывают о шипах, когда добираются до розы.
– Женщины тоже, – заметил Джеффри, сжимая ее руку в своей. Ее ласки начали возбуждать его, что, как он подозревал, и было ее целью, и он хотел раз и навсегда покончить с темой замужества дочери. Из всех мужчин, которые увивались вокруг Сибель, Джеффри предпочитал Уолтера. Несмотря на слова, он чувствовал нежелание Джоанны оказать на Сибель давление, чтобы заставить ее согласиться на брак с Уолтером. Джеффри любил дочь и ни на минуту не хотел допустить мысли о том, что ее можно насильно выдать замуж за не понравившегося ей мужчину, но, судя по всему, Сибель благоволила Уолтеру. Всем остальным членам семьи Уолтер тоже нравился. Его владения располагались в очень благоприятном месте по отношению ко всей собственности семьи, и поскольку Сибель все равно надо было за кого-то выходить замуж, то ее следовало подтолкнуть к Уолтеру.
– В письме Сибель Уолтер не упоминается, – продолжал Джеффри, – но я не могу поверить, что Элинор не сказала ей о том, что он, скорее всего, прибудет на свадьбу. Если бы она не хотела его видеть, то предпочла бы остаться в Роузлинде. У меня такое чувство, что Сибель не против выйти замуж за Уолтера. Я не прав?
– Нет, прав, действительно нравится, – медленно произнесла Джоанна, – и не потому, что она что-либо говорила, а именно из-за того, что промолчала. Ты знаешь ее манеру высмеивать тех молодых людей, которые ухаживали за ней. Но она никогда не насмехалась над Уолтером. – Она вздохнула. – Я полагаю, ты должен серьезно отнестись к любому предложению с его стороны, но хотела бы, чтобы избранник нашей дочери был помоложе.
– Он всего на двенадцать или четырнадцать лет старше Сибель, – возразил Джеффри, – и его едва ли можно назвать стариком. Я подозреваю, что именно его возраст отчасти ее и привлекает. Я действительно знаю, как она высмеивает всех своих более молодых поклонников. Дело в том, что в Уолтере нет ничего такого, что могло бы вызвать насмешку. Он достаточно опытен, чтобы не обронить глупого слова.
– Да, – голос Джоанны звучал ровно. – Но есть и обратная сторона. Сибель не потерпит неверности. Поймет ли это Уолтер? Он привык к определенному образу жизни... Вот почему я сказала, что хотела бы, чтобы избранник был помоложе. Уолтеру будет трудно переменить привычки... Сибель, я надеюсь, не ревнива, но она должна быть единственной его женщиной.
– О, я знаю таких неревнивых женщин! – засмеялся Джеффри. – Чего бы я лишился сначала, если бы был неверен: головы, мужской плоти или просто жизни, о моя неревнивая жена? Сибель – не единственная женщина на свете, которая так считает. Но я не знаю, почему ты сомневаешься в том, что мужчина может изменить свой образ жизни. Посмотри на Иэна и Адама, да и на Саймона тоже.
– Это не одно и то же, – с сомнением произнесла Джоанна. – Иэн всегда любил мою мать, с тех самых пор, как впервые увидел ее, когда ему было семнадцать. Все остальные женщины, которые появлялись и исчезали в период, когда мама была замужем за моим отцом, ровным счетом ничего не значили для него. Трудно ждать от мужчины с такой внешностью, как у Иэна, что он свято будет хранить обет безбрачия.
На губах Джоанны появилась улыбка.
– Женщины чуть ли не бросались на него и не брали его силой прямо на глазах у матери. До того, как папа умер, у Иэна не было никакой надежды заполучить маму, так почему он должен был отказывать им? А с Адамом и Саймоном тоже все по-другому. Они с детства росли с Иэном, как со своим наставником. Он вбил им в головы, что мужчина может и должен развлекаться в юности, чтобы точно знать, чего он хочет от своей жены, а затем быть верен только ей. Ты тоже, любовь моя, учился у Иэна...