Джеймс Генри. Урок мастера

   Оверт направился вместе с ней в галерею, и они дошли до самого ее конца, разглядывая картины, фарфор, любуясь тем, как она уходила вдаль, подобно окружавшим ее аллеям парка, как и они, залитая светом летнего дня. Стоявшие по стенам диваны и глубокие кресла говорили о безмятежном покое. И в довершение всего место это располагало того, кто туда входил, к неторопливой долгой беседе. Мисс Фэнкорт уселась вместе с Полом Овертом на диван с узорчатою обивкой и множеством пухлых старинных подушек самых различных размеров и сразу сказала:
   - Я так рада, что имею возможность поблагодарить вас.
   - Поблагодарить меня?
   - Мне так понравилась ваша книга. По-моему, она великолепна.
   Она сидела и улыбалась ему, а он даже не задумался над тем, какую книгу она имеет в виду, написал-то он их ведь три или даже четыре. Это показалось ему не стоящей внимания мелочью, и он как будто даже и не особенно оживился, узнав о том удовольствии, которое ей доставил и о котором говорило ее сиявшее радостью и красотою лицо. Чувство, к которому она обращалась в нем или, во всяком случае, которое она в нем вызывала, было чем-то большим и едва ли имело отношение к пробудившемуся в нем тщеславию. Это было какое-то ответное восхищение - жизнью, которую она в себе воплощала; казалось, что девическая чистота ее и душевное богатство убеждают, что подлинный успех состоит в том, чтобы быть, как она: цвести, являть совершенство, вместо того чтобы гнуть спину за перепачканным чернилами письменным столом и доводить себя до головной боли, напрягая воображение. В то время как она смотрела на него своими серыми глазами (они были широко расставлены, и огненные волосы ее, такие пышные, что они могли позволить себе лежать гладко, нависали над ними легким сводом), ему стало почти стыдно за свои писания, которые она готова была превозносить. Он понимал, что ему было бы приятнее привлечь ее к себе чем-то другим. Черты ее лица носили отпечаток зрелости, но в цвете его и в изгибе губ было что-то детское. Прежде всего, она была естественна - в этом теперь не могло уже быть никаких сомнений, - более естественна, чем ему показалось вначале, может быть, из-за налета эстетизма на ее туалете, который, казалось бы, следуя моде, поражал однако своей необычностью и в котором за буйством причуд лишь с трудом угадывалась изначальная простота. В других людях он этого всегда боялся, и жизнь подтверждала его страхи. Хоть он и был художником до мозга костей, какая-нибудь претенциозная современная нимфа с торчащими из складок одежды ветками куманики и с таким видом, как будто ее волосами только что играли сатиры, легко могла испортить ему настроение. В мисс Фэнкорт было больше непосредственности, чем в ее туалете, и лучшим доказательством этого была ее убежденность, что подобное одеяние соответствует ее свободному образу мыслей. Так обычно одеваются пессимистки, но Оверт в душе был уверен, что она любит жизнь. Он поблагодарил ее за высокую оценку его романов, и в то же время ему не давала покоя мысль, что он слишком расплывчато выразил эту свою признательность и что она может счесть его неблагодарным. Он боялся, как бы она не попросила его разъяснить ей что-либо из написанного им, а он всегда этого избегал (может быть, впрочем, недостаточно решительно), ибо всякое истолкование произведения искусства казалось ему бессмыслицей. Но девушка ему так нравилась, что он проникся уверенностью, что в дальнейшем сможет убедить ее, что не просто уклоняется от этого разговора. К тому же было совершенно очевидно, что ее не так-то легко обидеть; она не выказывала ни малейшего признака раздражения, и можно было надеяться, что она окажется терпеливой. Поэтому, когда он сказал:
   - О, не упоминайте ничего _здесь_ о том, что написал я: в этом доме есть другой человек, он-то и есть наше настоящее! - когда он изрек этот короткий искренний протест, он верил, что она не увидит в его словах ни насмешливого самоуничижения, ни неблагодарности преуспевающего писателя, который пресытился похвалами.
   - Вы говорите о мистере Сент-Джордже? Не правда ли, он обаятелен?
   Пол Оверт взглянул на нее в эту минуту: глаза ее загорелись каким-то лучезарным светом.
   - Увы, я с ним не знаком, я могу восхищаться им только на расстоянии.
   - Ну, так вам надо с ним познакомиться, ему так хочется побеседовать с вами, - продолжала мисс Фэнкорт, у которой, очевидно, была привычка говорить людям то, что, как она сама же стремительно решала, может доставить им удовольствие. Оверт догадался, что расчет этот основывался на том, что, в ее глазах, отношения между людьми складывались просто.
   - Мне бы и в голову не пришло, что он что-нибудь обо мне знает.
   - Знает, все знает. А если бы вдруг оказалось, что нет, то я бы ему о вас все рассказала.
   - Рассказали обо мне все?
   - Вы говорите совсем как герои вашей книги! - воскликнула девушка.
   - Выходит, что они все говорят одинаково.
   - Но ведь писать так трудно. Судя по рассказам мистера Сент-Джорджа, на это уходит столько сил. Я ведь и сама тоже пыталась и убеждена, что это действительно так. Я пыталась написать роман.
   - Мистеру Сент-Джорджу не следовало бы вас так разочаровывать, - сказал Пол Оверт.
   - Вы разочаровываете меня гораздо больше тем, что говорите это с таким лицом.
   - Но, в конце-то концов, зачем это нужно, непременно становиться писателем? - продолжал молодой человек. - Это такая жалкая, такая жалкая доля!
   - Я вас совсем не понимаю, - сказала Мэриан Фэнкорт, и лицо ее сделалось серьезным.
   - Ну если, скажем, сравнить его с человеком дела, с тем, который испытал на себе все то, о чем мы только пишем.
   - Но что же такое искусство, если не жизнь - вы сами понимаете, что я говорю о настоящем искусстве? - спросила девушка. - Мне думается, что это-то и есть настоящая жизнь: все остальное так нелепо!
   Пол Оверт рассмеялся.
   - Это ведь так интересно встречать столько знаменитых людей, продолжала она.
   - Думается, что да; но ведь для вас же это не ново.
   - Как не ново, я никогда никого не видела, я ведь всю жизнь прожила в Азии.
   - Что же, мало разве в Азии примечательных людей? Разве вы не управляли в Индии провинциями, и не было у вас там разве пленных раджей и данников-принцев, прикованных к вашей колеснице?
   - После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.
   - Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?
   Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.
   - Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! воскликнула она.
   - Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.
   - Она еще и до сих пор остается нетронутой, - сказала девушка.
   - Это что, мнение Сент-Джорджа?
   В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.
   - Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, ответила она совершенно серьезно. - Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.
   - Мне бы, наверно, тоже захотелось, - сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.
   - О, вам... можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, - воскликнула девушка.
   - С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.
   Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:
   - Вы считаете, что он настолько совершенен?
   - Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.
   - Да, конечно... он это знает.
   - Как - знает, что они мне кажутся ужасно плохими? - изумился Пол Оверт.
   - Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал - он такой интересный.
   Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым - он был в этом уверен - сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau [здесь: поверхностного отношения к жизни (фр.)] - и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.
   - Вы возбуждаете во мне зависть. Я сужу его, я нахожу в нем недостатки, но... я люблю его, - решительно сказал Оверт. - И то, что я в первый раз в жизни его вижу, для меня большое событие.
   - Как это важно, как это великолепно! - вскричала девушка. - Как я буду рада вас познакомить!
   - Если это сделаете вы, то лучшего и не придумать, - ответил Оверт.
   - Он хочет этого так же, как и вы, - продолжала мисс Фэнкорт, - только до чего же странно, что вы до сих пор еще не знакомы.
   - Не так уж это странно, как может показаться. Меня столько времени не было в Англии, за последние годы я несколько раз уезжал.
   - И, однако, вы пишете о ней так, как будто безвыездно здесь жили.
   - Может быть, как раз потому, что я уезжал. Во всяком случае, все лучшие куски написаны за границей, и притом в самых печальных местах.
   - А почему же в печальных?
   - Да потому, что это были курорты, куда я возил мою умирающую мать.
   - Умирающую мать? - с участием прошептала девушка.
   - Мы все время переезжали с места на место в надежде, что ей станет легче. Но легче ей не становилось нигде. Мы ездили на эту мерзкую Ривьеру (я ее ненавижу!), в Верхние Альпы, в Алжир и очень далеко - это была отвратительная поездка - в Колорадо.
   - И что же, ей теперь не лучше? - спросила мисс Фэнкорт.
   - Год тому назад она умерла.
   - Правда? Как и моя! Только это было совсем давно. Расскажите мне когда-нибудь о вашей матери, - добавила она.
   Оверт посмотрел на нее:
   - Какие это золотые слова! Если вы так вот говорите с Сент-Джорджем, то не приходится удивляться, что он у вас в рабстве.
   - Я не знаю, что вы имеете в виду. Я не слышу от него никаких речей и никаких заверений - он не хочет быть смешным.
   - Боюсь, что смешным в ваших глазах окажусь я.
   - Нет, что вы, - довольно резко возразила мисс Фэнкорт. - Он все понимает.
   У Оверта едва не вырвалось шутливое: "А я, значит, нет?" Но слова эти, прежде чем он успел открыть рот, превратились в другие, несколько менее тривиальные:
   - А как вы думаете, жену свою он понимает?
   На этот вопрос девушка не дала прямого ответа; она задумалась, а потом вдруг воскликнула:
   - Какая она славная, не правда ли?
   - Ну, я бы этого не сказал.
   - Вот он идет. Теперь-то я вас познакомлю, - продолжала мисс Фэнкорт.
   Несколько человек гостей собралось в это время на противоположном конце галереи, и вышедший из соседней комнаты Генри Сент-Джордж к ним присоединился. Некоторое время он стоял возле них, по-видимому, не принимая участия в разговоре и с мечтательным видом разглядывая взятую со стола старинную миниатюру. Впрочем, не прошло и минуты, как он заметил в отдалении мисс Фэнкорт и ее собеседника и, поставив миниатюру на место, направился к ним все тем же неторопливым шагом, заложив руки в карманы и продолжая разглядывать висевшие справа и слева картины. Галерея была настолько длинна, что этот переход потребовал некоторого времени, тем более что по дороге он еще остановился, чтобы полюбоваться великолепным Гейнсборо (*3).
   - Он уверяет, что обязан ей всем, - продолжала мисс Фэнкорт, слегка понизив голос.
   - Ну, так это в его духе - выражаться туманно! - рассмеялся Пол Оверт.
   - Туманно? - переспросила она. Глаза ее были теперь устремлены на другого, и от Пола не укрылось, что они уже струили на него теплоту.
   - Сейчас он подойдет к нам! - воскликнула она, едва переводя дыхание. В голосе ее сквозило восхищение. Пол Оверт недоумевал. "Боже мой, неужели он так ей нравится? Неужели она в него влюблена?" - спрашивал он себя. Говорила же я вам, что он сам этого хочет? - добавила девушка.
   - Однако это не мешает ему напускать на себя равнодушие, - возразил молодой человек, в то время как тот, о ком они говорили, продолжал стоять все перед тем же Гейнсборо. - Он совсем не торопится к нам подойти. Неужели он в самом деле думает, что она спасла его тем, что сожгла эту книгу?
   - Эту книгу? А какую же книгу она сожгла? - спросила мисс Фэнкорт, стремительно оборачиваясь к нему.
   - Так выходит, он не рассказывал вам об этом?
   - Ни слова.
   - Ну так, значит, он вам рассказывает не все! - Пол Оверт догадался, что мисс Фэнкорт пребывала в убеждении, что Генри Сент-Джордж с ней всегда откровенен. Знаменитый писатель отошел от портрета и на этот раз уже решительно направился к ним, тем не менее Оверт отважился на еретическое замечание:
   - Святой Георгий и дракон (*4), совсем как в легенде!
   Но мисс Фэнкорт не слышала его слов; она улыбалась Сент-Джорджу.
   - Он действительно _этого хочет_... уверяю вас! - повторяла она.
   - Хочет поскорее увидеть вас, ну конечно.
   - Я ведь знаю, что вы хотите познакомиться с мистером Овертом, простодушно и радостно вскричала девушка. - Вы станете большими друзьями, и мне всегда будет приятно вспоминать, что я присутствовала при вашей первой встрече и даже имела к ней некоторое отношение.
   В словах ее была какая-то непосредственность, которая, казалось, все искупала; тем не менее наш молодой человек огорчался за Генри Сент-Джорджа, как огорчился бы за любого другого, кому публично вменялось в обязанность быть словоохотливым и приятным. Вместе с тем сама мысль о том, что он может что-то значить в глазах своего кумира, была так радостна ему, что он решил не поддаваться этому чувству, тем более что оно могло еще и обмануть. По глазам мастера, которого он всегда был готов оправдать, он угадал (а у него была особая, присущая его таланту интуиция), что человек этот настроен к нему очень доброжелательно, но вместе с тем не прочел ни единой строчки из того, что он написал. Открытие это принесло ему даже известное облегчение, оно все упростило: ведь коль скоро он так любил этого человека за все, что тот создал, мог ли он полюбить его еще больше, если бы тот оказался связанным с ним этим обязательством? Он поднялся, чтобы выразить ему свое почтение, но в ту же минуту оказался во власти особого обаяния Сент-Джорджа - свойства, при котором возможность какой-либо неловкости начисто исключалась. Все это произошло за какие-нибудь несколько мгновений. Он убедился, что знает его теперь, что ощутил пожатие его руки и знает, какая у него рука, знает его лицо, которое успел увидеть ближе и разглядеть пристальнее, знает, что ему теперь легче будет заговорить с ним, а главное, знает, что Сент-Джордж не возненавидел его (во всяком случае, до сих пор) за то, что ему навязала его эта прелестная, но слишком уж порывистая девушка, которая могла бы быть интересна ему сама по себе и без увивающихся за нею поклонников. Во всяком случае, ни малейшего раздражения не было в его голосе, когда он стал расспрашивать мисс Фэнкорт относительно затевавшейся большой прогулки по парку, в которой должна была принять участие вся компания. Он даже что-то сказал Оверту по поводу того, что им надо будет поговорить:
   - У нас с вами должен быть огромной важности разговор, столько надо всего обсудить, не правда ли? - Но Пол понял, что намерение это в ближайшее время вряд ли осуществится. И вместе с тем он чувствовал себя на вершине счастья, даже после того, как решился вопрос о прогулке (все трое тут же вернулись на противоположный конец галереи, где и договорились о ней с остальными гостями), даже когда они всей компанией вышли в парк и он оказался на целых полчаса в обществе миссис Сент-Джордж. Муж ее и мисс Фэнкорт ушли вперед и скрылись из виду. Это была одна из самых чудесных прогулок, какие можно совершить в летний день, - очень длинный круговой путь по траве вдоль ограды парка, не выходя за его пределы. Парк этот был весь окружен старой, во многих местах облупившейся, но тем не менее превосходной красной кирпичной оградой, которая тянулась по левую сторону от них, живописно обрамляя собой весь их путь. Миссис Сент-Джордж успела уже упомянуть о том, каким поразительным числом акров исчисляется площадь этого парка, а заодно и сообщить другие подробности, имеющие отношение к усадьбе, и к семье ее владельцев, и к принадлежащим им другим землям; воодушевившись, она принялась убеждать его посетить их другие поместья. Она перечисляла названия их и рассказывала о происшедших в них переменах, причем все это говорилось с привычной легкостью; собеседнику же ее казалось, что перечню этому не будет конца. Она была очень внимательна к Полу Оверту, когда тот сообщил ей, какую радость ему доставило только что состоявшееся знакомство с ее супругом, и на этот раз она произвела на него впечатление такой заботливой и предупредительной маленькой женщины, что он, пожалуй, даже несколько устыдился своих mots [слов (фр.)], сказанных им по ее поводу мисс Фэнкорт, хотя, подумав, пришел к выводу, что многие другие и по многим поводам, вероятно, сказали бы о ней то же самое. Словом, завязать разговор с миссис Сент-Джордж оказалось легче, чем он ожидал, однако спутница его почувствовала вдруг, что изнемогает от усталости и должна тотчас же возвращаться кратчайшим путем домой. Она сказала, что ей очень трудно идти, а Оверт не успел даже заметить, как она вдруг ослабела, ибо все внимание его было поглощено одним - ему не терпелось уяснить себе, чем именно ее супруг так ей обязан. И он, кажется, уже был близок к тому, чтобы найти этот, пусть даже далеко не окончательный ответ, как раз в ту минуту, когда услыхал от нее, что она должна как можно скорее вернуться. Не успел он предложить, что проводит ее, как все вдруг переменилось; неожиданно появившийся из-за кустов лорд Мэшем поспешил прямо к ним и догнал их - Оверт не мог понять, откуда он вдруг взялся, - и тут миссис Сент-Джордж решительно с ним распрощалась, сказав, что не хочет, чтобы из-за нее он лишал себя приятной прогулки. А несколько минут спустя он уже увидел, как она идет с лордом Мэшемом: они направлялись к дому. Пол Оверт присоединился к остальным гостям, и теперь спутницей его оказалась миссис Уотермаут, которой он не преминул сообщить, что миссис Сент-Джордж пришлось вернуться.
   - Ей не надо было идти с нами, - не без раздражения заметила леди Уотермаут.
   - Что же, она так плохо себя чувствует?
   - Да, очень плохо. Ей и вообще-то не следовало сюда приезжать! - еще более сурово заметила хозяйка усадьбы. Он не мог понять, что она имела в виду, однако очень скоро сообразил, что все это ни в коей степени не относилось ни к поведению упомянутой дамы, ни к ее нравственности: это попросту означало, что желаний у миссис Сент-Джордж было больше, чем сил.
   3
   Курительная комната в Саммерсофте ничуть не уступала всем прочим: такая же высокая, и светлая, и удобная, она была украшена столь тонкой старинной деревянной резьбой и фигурной лепкой, что ее можно было принять скорее за будуар, где дамы вышивают блеклою цветною шерстью, чем за место, где привыкли собираться мужчины и где стелется дым от крепких сигар. Мужчин в этот воскресный вечер там было немало, и все почти скопились в одном конце комнаты, перед красивым холодным камином белого мрамора, доску которого венчал изящный медальон итальянской работы. Другой такой же камин находился у противоположной стены; вечер был теплый, и ни в одном из них не загорался огонь; вместо этого гостей должен был объединить накрытый в углу возле камина столик, на котором стояли бутылки, графины и высокие стаканы для вина. Пола Оверта нельзя было назвать настоящим курильщиком; он, правда, мог иногда выкурить сигарету, другую, но по совсем иным причинам, а никак не из пристрастия к табаку. Именно так и обстояло дело на этот раз; привела его в эту комнату лишь надежда, что ему удастся хоть немного поговорить с глазу на глаз с Генри Сент-Джорджем. Огромной важности разговор, перспективой которого знаменитый писатель обнадежил его утром, так еще и не состоялся, и его это очень огорчало, ибо он знал, что на другой день сразу же после завтрака все гости разъедутся. Разочарование ждало его и здесь: по всей видимости, автор "Призрачного озера" был не склонен продлить свой вечер. Его не оказалось ни среди толпившихся в курительной комнате в ту минуту, когда Оверт туда вошел, ни среди тех, что появились там, уже в вечерних костюмах, в последующие десять минут. Молодой человек помедлил немного, подумал, что Сент-Джордж, может быть, вернулся к себе, чтобы облачиться в какое-нибудь диковинное одеяние; это могло объяснить его задержку и вместе с тем еще раз подтвердило бы сделанное Овертом ранее наблюдение, что он стремится соблюсти все общепринятые условности. Однако он не пришел; оставалось думать, что он одевается в нечто еще более необычное, чем можно было от него ожидать. Пол уже примирился с мыслью, что больше его не увидит, но чувствовал себя все же несколько задетым, несколько обиженным тем, что тот не счел возможным уделить ему и пяти минут. Он не сердился на него, он продолжал дымить своей сигаретой и только вздыхал, сожалея, что упустил этот исключительный случай. И он медленными шагами расхаживал по комнате, разглядывая старинные эстампы на стенах, как вдруг почувствовал, что чья-то рука опустилась ему на плечо, и услышал дружественный голос:
   - Вот как хорошо. Я надеялся, что вы здесь. Для этого я и пришел.
   Это был Сент-Джордж, все в том же костюме и с приветливым лицом - на этот раз это было его серьезное лицо, - и Оверт горячо откликнулся на его слова: он сказал ему, что пришел сюда только ради него, для того чтобы немного с ним поговорить, что он сидел и ждал, а потом, видя, что его все нет, собирался уже было уйти и лечь спать.
   - Знаете, я ведь не курю, жена мне не позволяет, - сказал Сент-Джордж, ища глазами место, где бы они могли расположиться. - Это мне очень полезно, очень полезно.
   - Вы хотите сказать, что вам полезно курить?
   - Нет, то, что она мне не позволяет. Это большое дело, иметь жену, способную определить то, без чего вы можете обойтись. Самому-то ведь никогда до этого не додуматься. Она не позволяет мне даже прикоснуться к сигарете.
   Они уселись на диван, находившийся на некотором расстоянии от группы курильщиков, и Сент-Джордж продолжал:
   - А у вас есть?
   - Что, сигарета?
   - Да нет, жена.
   - Нет. И все же я готов был бы поступиться сигаретой ради того, чтобы иметь жену.
   - Вам пришлось бы тогда отказаться и от многого другого, - заметил Сент-Джордж. - Вместе с тем вам бы воздалось за это сторицей. Существует множество доводов в пользу жен, - добавил он, сложив руки на груди и скрестив вытянутые ноги. Закурить он решительно отказался и продолжал держать в руке незажженную сигарету. Тронутый его учтивостью, Пол Оверт не стал курить сам; клубившийся в комнате дым не достигал их, курильщики были далеко, в противоположном углу. Сент-Джордж возобновил прерванный разговор, сказав, что было бы, конечно, жаль, очень жаль, если бы они расстались, так и не успев поболтать.