Для того чтобы стать вожаком ультраконсерваторов на Соединенном ландтаге в 1847 году, Бисмарк должен был превратиться в самого оголтелого экстремиста, самого дикого реакционера и самого свирепого полемиста. Он проделал это с такой же легкостью, с какой облачался в экстравагантные костюмы в Гёттингене. Здравому человеку вроде Бюлова-Куммерова было непонятно демоническое представление, разворачивавшееся перед его глазами. Да и не только ему.
8 июня Бисмарк писал Иоганне:
Во второй раз с зажигательной речью Бисмарк выступил во время дебатов по поводу отмены гражданских ограничений для прусских евреев. Как мы уже писали во второй главе, для юнкеров вроде Людвига фон дер Марвица либерализм и равенство для евреев означало лишь то, что «наша древняя, любезная сердцу Пруссия превратится в махровое еврейское государство»28. Фридрих Рюс еще в 1816 году заявлял: «В христианском государстве не должно быть никого, кроме христиан»29. Для юнкерских пиетистов хорошим евреем был только обращенный в христианство еврей. Во время обсуждения еврейского вопроса на Соединенном ландтаге 14 июня 1847 года генерал Людвиг Август фон Тиле, президент Берлинской миссии для евреев, следующим образом обосновал свои возражения против предоставления евреям равенства:
17 июня 1847 года Соединенный ландтаг двумястами двадцатью голосами против двухсот девятнадцати отказал евреям в праве занимать государственные должности и служить христианскому государству32. 23 июля 1847 года был принят Judengesetz (Еврейский закон), запрещавший евреям пользоваться правами stndische, то есть наследственными сословными и статусными правами. Они не могли ни избираться в окружные и другие провинциальные сеймы, ни пользоваться какими-либо правами, связанными с владением дворянскими поместьями, несмотря на то что некоторые состоятельные евреи уже приобрели поместья, теоретически дававшие им такие права как собственникам33.
Ультраправая группировка Бисмарка и его друзей, вопреки их желаниям, стала парламентской партией, и менее чем через год в Пруссии появится своя конституция. Им недоставало идеологии, как написал Роберт Бердал, «той идеологии, которая предложила бы теорию сильной монаршей власти без бюрократического абсолютизма», а в 1847 году они располагали лишь концепциями традиционного господства дворянства Адама Мюллера и Карла Людвига фон Галлера, приравнивавшими государство к большой семье34.
Теоретическая помощь пришла от выдающегося и теперь почти забытого мыслителя – Фридриха Юлиуса Шталя (1802–1861). Родившись Юлиусом Йольсоном в Вюрцбурге в ортодоксальной еврейской семье, он после обращения в лютеранство 6 ноября 1819 года взял себе фамилию Шталь и имя Фридрих. Впоследствии Шталь стал главным правовым авторитетом в консервативном движении. Он написал двухтомный труд по философии права, в котором подверг резкой критике не только идеологов Просвещения, но и всю традицию естественного права. Ему хватило интеллектуальных сил для нападок на Гегеля и для создания альтернативной субъективной теории правовых основ. Он считал: полагаться исключительно на разум равнозначно тому, чтобы, «приняв глаз за источник света, пытаться изучать историю не путем исследования событий, а посредством анализа строения и структуры глаза»35. Шталь придерживался преимущественно бёркианской концепции истории и институционализации, но основывался не на либеральных взглядах на историю, а на ортодоксальном лютеранском убеждении в человеческой греховности и порочности.
В 1848 году Шталя избрали в верхнюю палату, и он вошел в число тринадцати самых крайних консерваторов, став их духовным лидером. Его биограф Эрнст Ландсберг назвал «иронией истории» тот факт, что великие христианские неопиетисты-землевладельцы выбрали себе вождем этого маленького, тщедушного, скромного и чрезвычайно учтивого буржуя, всегда одетого в черный костюм и похожего больше на священника, а не на профессора права, говорившего режущим слух голосом и всем обликом напоминавшего о своем национальном происхождении36. Когда 10 августа 1861 года Шталь умер, Ганс фон Клейст написал Людвигу фон Герлаху:
Теперь Бисмарк мог, не отвлекаясь на политику, и жениться. Свадьба состоялась 28 июля 1847 года в Рейнфельде, поместье Путткамеров. Шафером был «маленький Ганс» фон Клейст-Ретцов, поднявший тост за здравие нового «Оттона Саксонского», последователя легендарного средневекового герцога Оттона Великого43.
Новобрачные отправились путешествовать, навестили сначала родственников в Пруссии, а 11 августа 1847 года выехали в Прагу через Дрезден (где Иоганна, еще не познавшая светской жизни, впервые посмотрела пьесу), посетили Вену, Линц и Зальцбург. Сохранилось всего лишь несколько писем Иоганны, и они убедительно указывают на то, что она была необыкновенно счастлива со «своим Отто». 25 августа она, например, сообщала родителям: «Мир с каждым днем становится все краше, и Отто, добрый и сердечный, ее любит»44. 1 сентября в Меране (Мерано) они встретились с кузеном Бисмарка графом Фрицем фон Бисмарком-Боленом и Альбрехтом фон Рооном, сопровождавшим в роли наставника юного прусского принца Фридриха Карла, проявившего себя позднее, в 1866 и 1870 годах, выдающимся полководцем.
8 сентября 1847 года фон Роон уведомлял жену Анну о том, что они с принцем Фридрихом Карлом «имели удовольствие повидаться с Отто Бисмарком и его молодой супругой»: «Они обещали навестить тебя в Бонне»45. Бисмарки решили присоединиться к фон Роону, принцу и кузену Фрицу и с ними отправиться в Венецию, и там 6 сентября они повстречали короля со свитой, когда вечером пошли в театр. Вот как описал Бисмарк эту встречу в своих мемуарах:
Бисмарки возвратились в Шёнхаузен в конце сентября 1847 года, окунувшись в семейную жизнь. 24 октября Бисмарк отправил сразу два письма: сестре и брату. Сестре он сообщал о том, что доволен женитьбой, избавившей его от «бездонной тоски и депрессии», одолевавшей его, как только он оказывался «в своих четырех стенах»47. В письме брату Бернхарду Бисмарк жаловался на меланхоличную тещу: «Будущее она видит только в черном цвете». Он написал также о том, что свадебное путешествие, длившееся 57 дней, обошлось ему в 750 талеров, то есть каждый божий день он тратил по тринадцать талеров, и ему пришлось использовать свадебные деньги Иоганны, которые она хотела употребить на приобретение столового серебра. Заодно он с удовольствием пустил в дело старое отцовское серебряное блюдо. «Веджвуд нисколько не хуже», – резюмировал Бисмарк48. 11 января 1848 года король действительно пригласил Бисмарка на обед во дворец. Он сидел рядом с Людвигом фон Герлахом и, похоже, без Иоганны49.
Когда Бисмарк в тот вечер возвращался домой, на улицах Палермо в Сицилии уже было неспокойно. На следующий день вспыхнуло восстание против короля Неаполя, положившее начало революционному 1848 году. 23 февраля 1848 года разразилась революция во Франции. Людовик Филипп бежал, и в стране была провозглашена Вторая Французская республика с грубой якобинской фразеологией и напоминаниями о терроре. Вести о событиях в Париже быстро распространились по Европе, вызвав волнения во многих городах от Копенгагена до Неаполя. Везде шумные сборища и людские толпы. 27 февраля 1848 года в Мангейме состоялся массовый митинг с требованиями свободы прессы, справедливого судопроизводства, создания ополченческой армии и парламента. Восстания и митинги охватили все германские города. Взбунтовались крестьяне, нападая на помещичьи усадьбы. 13 марта 1848 года началось восстание в Вене, обратившее в бегство князя Меттерниха. Символ репрессивности старого режима покинул столицу, уподобляясь перепуганному беглецу. 17 марта вспыхнуло восстание и в Милане, после того как здесь стало известно о бегстве Меттерниха.
Гарнизоны европейских городов не владели тактикой парижских уличных боев. Они не знали, как сражаться против баррикад, перегородивших узкие и кривые улицы скученных городских центров, как справиться с льющимся из окон верхних этажей кипятком. Армии паниковали, видя братание между солдатами и гражданами. В Северной Италии маршал Радецкий располагал внушительной силой – более десяти тысяч вооруженных людей, и у него стояли гарнизоны во всех крепостях вокруг Милана, но и он не смог взять под свой контроль город. За один день после сообщений о падении правительства Венеции и бегстве Меттерниха Милан оброс рукотворными баррикадами50.
В Берлине беспорядки начались сразу же после получения вестей из Парижа. Удерживала толпы людей на улицах и прекрасная погода. Кристофер Кларк так описывал сложившуюся в городе ситуацию:
18 марта 1848 года чуть ли не в полночь генерал фон Притвиц, которого его биограф характеризует как человека «сурового, решительного и замкнутого»52, прибыл во дворец и попросил у короля позволения отдать приказ об эвакуации города, с тем чтобы открыть по мятежникам артиллерийский огонь и принудить их к капитуляции. Дэвид Баркли так описал их полуночное рандеву:
Для большинства солдат, для принца Вильгельма, брата короля, для кронпринца король Фридрих Вильгельм казался трусом, спасовавшим перед чернью. Роон, находившийся в Потсдаме, настроился на то, чтобы эмигрировать. Бисмарк, как обычно, схватился за шпагу. Через два дня, 20 марта, в Шёнхаузен заявилась делегация из Тангермюнде и потребовала водрузить на колокольне черно-красно-золотистый флаг Германской республики. Бисмарк вспоминал потом, как он тогда спросил своих крестьян: «Готовы ли они защищать себя?»:
Согласно свидетельству будущей королевы Августы, Бисмарк обратился к ней 23 марта 1848 года от имени ее деверя принца Карла Александра Прусского, младшего брата короля Фридриха Вильгельма IV и ее мужа принца Вильгельма Прусского. Он просил дать ему полномочия на то, чтобы «использовать имя ее мужа и имя ее юного сына в осуществлении контрреволюции». Бисмарк намеревался «отказаться от дарованных королем мер и подвергнуть сомнению и его право принимать их, и способность действовать рационально58. Августа писала кронпринцу, бежавшему в Англию:
Ситуация тем временем обострялась. 25 марта Фридрих Вильгельм прибыл в Потсдам и выступил перед армейскими командующими и офицерами:
8 июня Бисмарк писал Иоганне:
«В целом я чувствую себя крепче и поспокойнее, чем прежде, потому что принимаю более активное участие во всем… Обсуждения стали острее: оппозиция превращает все в партийные проблемы. Я приобрел много друзей и много врагов, последних – больше внутри, а первых – вне ландтага. Люди, не желавшие прежде знаться со мной, и те, которых я еще не знал, замучили меня своей любезностью; я получил множество рукопожатий, сделанных со значением… Вечерние собрания после ландтага немного утомительны. К наступлению ночи я возвращаюсь с верховой езды и иду прямиком в «Английский дом» или в «Римский отель». Меня так захватила политика, что я не ложусь спать раньше часа ночи»26.Бисмарк увлекся не только политикой и политическими интригами, но, я думаю, и возрастающим осознанием своего интеллектуального и волевого превосходства над другими депутатами и их сторонниками. Он окунулся в политику с такой же страстностью, с какой вел образ жизни «шального юнкера», шел на риск, слишком много пил и слишком быстро гнал лошадей. Кроме того, ему нравилось манипулировать людьми. В его письмах все чаще и чаще появляется слово «интрига». Положение лидера открывало новые возможности, а светловолосый тридцатидвухлетний красавец-гигант знал, как ими воспользоваться. 22 июня 1847 года он писал Иоганне: «Позавчера мы были вместе с моим другом королем, и я был обласкан их величествами»27.
Во второй раз с зажигательной речью Бисмарк выступил во время дебатов по поводу отмены гражданских ограничений для прусских евреев. Как мы уже писали во второй главе, для юнкеров вроде Людвига фон дер Марвица либерализм и равенство для евреев означало лишь то, что «наша древняя, любезная сердцу Пруссия превратится в махровое еврейское государство»28. Фридрих Рюс еще в 1816 году заявлял: «В христианском государстве не должно быть никого, кроме христиан»29. Для юнкерских пиетистов хорошим евреем был только обращенный в христианство еврей. Во время обсуждения еврейского вопроса на Соединенном ландтаге 14 июня 1847 года генерал Людвиг Август фон Тиле, президент Берлинской миссии для евреев, следующим образом обосновал свои возражения против предоставления евреям равенства:
«Сегодня я услышал о том, что христианство и вообще религия не должны приниматься во внимание при обсуждении государственных дел. Один из досточтимых депутатов выразил проблему в таких словах, с которыми я готов согласиться всем сердцем. Он сказал: «Христианство не должно быть частью государства. Оно должно стоять над государством и управлять им». Такую позицию я поддерживаю всем сердцем… Он (еврей) может родиться подданным другой нации, исходя из личных интересов или руководствуясь чувствами любви к человечеству, он может приспособиться к условиям, в которых живет, но он никогда не станет немцем, никогда не станет пруссаком, потому что он обязан оставаться евреем»30.15 июня 1847 года подошел черед Бисмарка выступить на Соединенном ландтаге по вопросу гражданского равенства евреев:
«Должен сразу же признать, что я переполнен предрассудками. Я всосал их с молоком матери, и мне не удалось от них избавиться. Если бы мне пришлось иметь дело с представителем его святейшего величества короля – евреем и ему подчиняться, то, признаюсь, я чувствовал бы себя подавленным и униженным; меня покинули бы чувства гордости и чести, с которыми я исполняю свой долг перед государством»31.Бисмарк говорил то, что думали большинство его коллег-юнкеров, и в данном случае он принадлежал к депутатскому большинству.
17 июня 1847 года Соединенный ландтаг двумястами двадцатью голосами против двухсот девятнадцати отказал евреям в праве занимать государственные должности и служить христианскому государству32. 23 июля 1847 года был принят Judengesetz (Еврейский закон), запрещавший евреям пользоваться правами stndische, то есть наследственными сословными и статусными правами. Они не могли ни избираться в окружные и другие провинциальные сеймы, ни пользоваться какими-либо правами, связанными с владением дворянскими поместьями, несмотря на то что некоторые состоятельные евреи уже приобрели поместья, теоретически дававшие им такие права как собственникам33.
Ультраправая группировка Бисмарка и его друзей, вопреки их желаниям, стала парламентской партией, и менее чем через год в Пруссии появится своя конституция. Им недоставало идеологии, как написал Роберт Бердал, «той идеологии, которая предложила бы теорию сильной монаршей власти без бюрократического абсолютизма», а в 1847 году они располагали лишь концепциями традиционного господства дворянства Адама Мюллера и Карла Людвига фон Галлера, приравнивавшими государство к большой семье34.
Теоретическая помощь пришла от выдающегося и теперь почти забытого мыслителя – Фридриха Юлиуса Шталя (1802–1861). Родившись Юлиусом Йольсоном в Вюрцбурге в ортодоксальной еврейской семье, он после обращения в лютеранство 6 ноября 1819 года взял себе фамилию Шталь и имя Фридрих. Впоследствии Шталь стал главным правовым авторитетом в консервативном движении. Он написал двухтомный труд по философии права, в котором подверг резкой критике не только идеологов Просвещения, но и всю традицию естественного права. Ему хватило интеллектуальных сил для нападок на Гегеля и для создания альтернативной субъективной теории правовых основ. Он считал: полагаться исключительно на разум равнозначно тому, чтобы, «приняв глаз за источник света, пытаться изучать историю не путем исследования событий, а посредством анализа строения и структуры глаза»35. Шталь придерживался преимущественно бёркианской концепции истории и институционализации, но основывался не на либеральных взглядах на историю, а на ортодоксальном лютеранском убеждении в человеческой греховности и порочности.
В 1848 году Шталя избрали в верхнюю палату, и он вошел в число тринадцати самых крайних консерваторов, став их духовным лидером. Его биограф Эрнст Ландсберг назвал «иронией истории» тот факт, что великие христианские неопиетисты-землевладельцы выбрали себе вождем этого маленького, тщедушного, скромного и чрезвычайно учтивого буржуя, всегда одетого в черный костюм и похожего больше на священника, а не на профессора права, говорившего режущим слух голосом и всем обликом напоминавшего о своем национальном происхождении36. Когда 10 августа 1861 года Шталь умер, Ганс фон Клейст написал Людвигу фон Герлаху:
«Без преувеличения можно сказать, что Шталь олицетворял палату господ. Он придавал ей интеллектуальную значимость и особую весомость ее решениям, которую не имели директивы другой палаты, правительства или какого-либо иного органа в стране. Он был душой своей фракции, и его влияние в палате присутствует и сегодня»37.Герлах, принадлежавший к «заново родившемуся» крылу лютеранских пиетистов, был несколько иного мнения о Штале. Спустя шесть лет он писал приятелю:
«Тяжело говорить это о любезном друге, столь мужественно сражавшемся, вдохновлявшем меня и придававшем мне силы, но вы меня вынуждаете… Он по большей части впал в вульгарный конституционализм и пытался преподнести его в консервативной манере, прибегая к христианской морали»38.Революционные годы придали прусскому консерватизму новую идеологическую направленность, а Бисмарка обеспечили платформой для выстраивания политической карьеры. Возможно, Шталь и проповедовал «вульгарный конституционализм», но конституционализм был неизбежен в любом случае. Тоже по «иронии истории» ультраконсерватор Отто фон Бисмарк нуждался в конституциях и парламентах для демонстрации своей исключительности. Морица фон Бланкенбурга восхитили речи Бисмарка по еврейскому вопросу, и он с удовлетворением говорил Людвигу фон Герлаху: еще недавно, 4 октября 1846 года в доме Триглаффов Бисмарк выступал за отделение церкви от государства, а теперь чудесным образом превратился в сторонника христианского государства39. Лотар Галль воспринимал эту внезапную перемену с определенной дозой скептицизма:
«Бисмарк обладал слишком острым умом для того, чтобы принимать за чистую монету христианское самообольщение правотой, которое он видел в Померании, а затем и среди политических друзей… Бисмарк чувствовал себя неуютно, попадая на тонкий лед абстракций…»40И Галль, и Маркс пытались выяснить, насколько искренне и серьезно Бисмарк говорил о христианском государстве, и они потратили немало усилий на то, чтобы согласовать эту речь с его скептическим отношением к религиозным доктринам и ставшими известными особенностями его веры в Бога. Безусловно, Бисмарк был по-своему верующим человеком, и Маркс с Галлем просто не захотели замечать того факта, что его речь о положении евреев была насквозь пронизана циничным оппортунизмом. Он лишь воспользовался представившимся случаем для того, чтобы распустить павлиньи перья и подкрепить репутацию грозного оратора. На мой взгляд, самое верное объяснение религии Бисмарка дал Пфланце:
«Его стремление к доминированию и управлению людьми проистекало не из осознания некоего божественного предназначения, а из гораздо более простых и прозаических побуждений. Обращение в веру не привнесло фундаментальных изменений в его отношение к человеку. Циничное восприятие мнений и мотивов, ненависть и враждебность к оппонентам, тяга к манипулированию своим ближним доказывают то, что ему были чужды доктрины христианской любви и милосердия. Вера служила ему тонизирующей и укрепляющей силой, а не духовным фундаментом… Религия обеспечивала его ощущениями защищенности и безопасности, принадлежности к целостному, поддающемуся осмыслению и контролю миру – к среде, которую не могли создать для него родители. Бог, которому он поклонялся, обладал могуществом (в отличие от отца) и был ласков, участлив и всегда рядом (в отличие от матери)»41.Когда король Фридрих Вильгельм IV созывал Соединенный ландтаг, у Бисмарка завершались первые семь недель его долгой карьеры в качестве политического и государственного деятеля, и для него они прошли вполне успешно. Он стал звездой среди ультраправых консерваторов и завоевал ту репутацию, которая никак не могла ему повредить в ближайшем окружении короля. Принцы Фридрих и Альберт, кронпринц давали ему самые лестные характеристики, а герр фон Путткамер сообщал Иоганне о том, что Бисмарка «принцы балуют»42. Но самым важным было то, что Бисмарку действительно полюбились парламентские политические перепалки, опасности и угрозы, чуть ли не дуэльная атмосфера палаты, ощущение собственной значимости и блистательности, возможность воздействовать на людей и развитие событий. Сессии закончились, и Бисмарк почувствовал некоторую опустошенность. Без дела он, конечно, не остался: попробовал создать новую консервативную газету, занялся разработкой следующих этапов правовых реформ и некоторыми другими проектами. Но огни рампы на какое-то время погасли.
Теперь Бисмарк мог, не отвлекаясь на политику, и жениться. Свадьба состоялась 28 июля 1847 года в Рейнфельде, поместье Путткамеров. Шафером был «маленький Ганс» фон Клейст-Ретцов, поднявший тост за здравие нового «Оттона Саксонского», последователя легендарного средневекового герцога Оттона Великого43.
Новобрачные отправились путешествовать, навестили сначала родственников в Пруссии, а 11 августа 1847 года выехали в Прагу через Дрезден (где Иоганна, еще не познавшая светской жизни, впервые посмотрела пьесу), посетили Вену, Линц и Зальцбург. Сохранилось всего лишь несколько писем Иоганны, и они убедительно указывают на то, что она была необыкновенно счастлива со «своим Отто». 25 августа она, например, сообщала родителям: «Мир с каждым днем становится все краше, и Отто, добрый и сердечный, ее любит»44. 1 сентября в Меране (Мерано) они встретились с кузеном Бисмарка графом Фрицем фон Бисмарком-Боленом и Альбрехтом фон Рооном, сопровождавшим в роли наставника юного прусского принца Фридриха Карла, проявившего себя позднее, в 1866 и 1870 годах, выдающимся полководцем.
8 сентября 1847 года фон Роон уведомлял жену Анну о том, что они с принцем Фридрихом Карлом «имели удовольствие повидаться с Отто Бисмарком и его молодой супругой»: «Они обещали навестить тебя в Бонне»45. Бисмарки решили присоединиться к фон Роону, принцу и кузену Фрицу и с ними отправиться в Венецию, и там 6 сентября они повстречали короля со свитой, когда вечером пошли в театр. Вот как описал Бисмарк эту встречу в своих мемуарах:
«Король, признав меня в театре, назначил мне на завтра аудиенцию и пригласил к обеду. Это было для меня полной неожиданностью, и поскольку я ехал с легким багажом, а местный портной не отличался мастерством, то я не мог явиться в надлежащем костюме. Однако мне был оказан любезный прием, и разговор, даже о политике, шел в той приятной манере, которая позволила мне сделать вывод о том, что моя позиция на сейме поощрена и одобрена. Король предложил мне навестить его зимой, что я и сделал. И в данном случае, и на менее значительных званых обедах во дворце мне дали понять, что я пользуюсь расположением и короля и королевы, а король, избегая говорить со мной на публике, во время сессий сейма, вовсе не выражал тем самым осуждение моего политического поведения, а лишь не желал, чтобы посторонние лица видели его благосклонное ко мне отношение»46.Сформировались два важнейших фактора, способствовавшие успеху карьеры: открывшиеся в нем потребность и способности в управлении политическими процессами и благосклонность кайзера. Они сохранялись и действовали начиная с сентября 1847 года и до марта 1890-го. Лишившись одного из них – королевской поддержки – он лишился и власти. У него никогда не имелось иных опор. За ним не шли толпы энтузиастов, ни одна из политических партий не признала его своим лидером. Даже самых близких юнкерских союзников, братьев Герлах и «маленького Ганса» нельзя зачислить в «его» партию: они ничем не были ему обязаны. Постепенно и они поняли, что переоценили свою «звезду». Можно упомянуть еще один фактор, сыгравший роль в судьбе Бисмарка: участие в ней Альбрехта фон Роона, но о нем мы еще поговорим. Бисмарк намеревался вернуться домой: непрекращающиеся дожди в Австрии начали действовать ему на нервы. Уговорил ли его Роон поехать в Венецию в надежде на то, что там он встретит короля? Если это так, то друг оказал ему бесценную услугу, как впоследствии и в 1858, и в 1862 годах.
Бисмарки возвратились в Шёнхаузен в конце сентября 1847 года, окунувшись в семейную жизнь. 24 октября Бисмарк отправил сразу два письма: сестре и брату. Сестре он сообщал о том, что доволен женитьбой, избавившей его от «бездонной тоски и депрессии», одолевавшей его, как только он оказывался «в своих четырех стенах»47. В письме брату Бернхарду Бисмарк жаловался на меланхоличную тещу: «Будущее она видит только в черном цвете». Он написал также о том, что свадебное путешествие, длившееся 57 дней, обошлось ему в 750 талеров, то есть каждый божий день он тратил по тринадцать талеров, и ему пришлось использовать свадебные деньги Иоганны, которые она хотела употребить на приобретение столового серебра. Заодно он с удовольствием пустил в дело старое отцовское серебряное блюдо. «Веджвуд нисколько не хуже», – резюмировал Бисмарк48. 11 января 1848 года король действительно пригласил Бисмарка на обед во дворец. Он сидел рядом с Людвигом фон Герлахом и, похоже, без Иоганны49.
Когда Бисмарк в тот вечер возвращался домой, на улицах Палермо в Сицилии уже было неспокойно. На следующий день вспыхнуло восстание против короля Неаполя, положившее начало революционному 1848 году. 23 февраля 1848 года разразилась революция во Франции. Людовик Филипп бежал, и в стране была провозглашена Вторая Французская республика с грубой якобинской фразеологией и напоминаниями о терроре. Вести о событиях в Париже быстро распространились по Европе, вызвав волнения во многих городах от Копенгагена до Неаполя. Везде шумные сборища и людские толпы. 27 февраля 1848 года в Мангейме состоялся массовый митинг с требованиями свободы прессы, справедливого судопроизводства, создания ополченческой армии и парламента. Восстания и митинги охватили все германские города. Взбунтовались крестьяне, нападая на помещичьи усадьбы. 13 марта 1848 года началось восстание в Вене, обратившее в бегство князя Меттерниха. Символ репрессивности старого режима покинул столицу, уподобляясь перепуганному беглецу. 17 марта вспыхнуло восстание и в Милане, после того как здесь стало известно о бегстве Меттерниха.
Гарнизоны европейских городов не владели тактикой парижских уличных боев. Они не знали, как сражаться против баррикад, перегородивших узкие и кривые улицы скученных городских центров, как справиться с льющимся из окон верхних этажей кипятком. Армии паниковали, видя братание между солдатами и гражданами. В Северной Италии маршал Радецкий располагал внушительной силой – более десяти тысяч вооруженных людей, и у него стояли гарнизоны во всех крепостях вокруг Милана, но и он не смог взять под свой контроль город. За один день после сообщений о падении правительства Венеции и бегстве Меттерниха Милан оброс рукотворными баррикадами50.
В Берлине беспорядки начались сразу же после получения вестей из Парижа. Удерживала толпы людей на улицах и прекрасная погода. Кристофер Кларк так описывал сложившуюся в городе ситуацию:
«Встревоженный нарастающей решимостью и своеволием толп, запрудивших улицы, начальник полиции Юлиус фон Минутоли распорядился ввести 13 марта в город свежие войска. В ту ночь несколько граждан были убиты в схватках, завязавшихся вблизи дворца. Толпы и солдаты состязались друг с другом за контролирование городского пространства»51.Несколько дней король Фридрих Вильгельм IV пребывал в нерешительности, раздумывая, чью сторону занять: «голубей», предлагавших пойти на уступки, или «ястребов», возглавлявшихся генералом Карлом Людвигом Притвицем (1790–1871), командовавшим в Берлине бригадой гвардейской пехоты и настаивавшим на применении силы. 17 марта король, потрясенный бегством Меттерниха, наконец сдался и согласился отменить цензуру прессы и дать Пруссии конституцию. Минуло всего лишь одиннадцать месяцев со времени бравурной тронной речи, и король все-таки понял, что есть сила, способная трансформировать «естественную связь между государем и народом в обыкновенные конституционные отношения», и этой силой является не что иное, как страх. На следующее утро, когда ликующие толпы собрались на Дворцовой площади, произошли серьезные столкновения между армией и демонстрантами. По всему Берлину выросли баррикады. Армия уже была не в состоянии контролировать город.
18 марта 1848 года чуть ли не в полночь генерал фон Притвиц, которого его биограф характеризует как человека «сурового, решительного и замкнутого»52, прибыл во дворец и попросил у короля позволения отдать приказ об эвакуации города, с тем чтобы открыть по мятежникам артиллерийский огонь и принудить их к капитуляции. Дэвид Баркли так описал их полуночное рандеву:
«Смущенный монарх выслушал, поблагодарил Притвица и вернулся к письменному столу. Притвиц отметил то, с «каким удобством его величество уселись за стол, сняли сапоги, носки и натянули на ноги меховые гетры, собираясь, видимо, писать длиннющий документ». Тогда он составил, пожалуй, свой самый знаменитый документ – обращение «К моим дорогим берлинцам» («An Meine lieben Berliner»)»53.К рассвету обращение было расклеено по всему городу. В нем король призывал граждан:
«Верните нам мир, уберите баррикады… и я даю вам государево слово, что улицы и площади будут очищены от войск, они останутся только в нескольких самых важных зданиях».Приказ о выводе войск был отдан уже на следующий день перед полуднем. Король доверился революции54.
Для большинства солдат, для принца Вильгельма, брата короля, для кронпринца король Фридрих Вильгельм казался трусом, спасовавшим перед чернью. Роон, находившийся в Потсдаме, настроился на то, чтобы эмигрировать. Бисмарк, как обычно, схватился за шпагу. Через два дня, 20 марта, в Шёнхаузен заявилась делегация из Тангермюнде и потребовала водрузить на колокольне черно-красно-золотистый флаг Германской республики. Бисмарк вспоминал потом, как он тогда спросил своих крестьян: «Готовы ли они защищать себя?»:
«Они ответили горячо и единодушно Ja, и я посоветовал им выдворить горожан, что они незамедлительно и сделали при охотном участии женщин»55.21 марта Бисмарк спешно отправился в Потсдам, желая выяснить: есть ли смысл в том, чтобы двинуть на Берлин вооруженных крестьян. Бисмарк повествует о своих впечатлениях в мемуарах, и они в основном совпадают с описаниями Галля, Энгельберга и Пфланце:
«Я спешился у резиденции моего друга Роона, который, будучи гувернером принца Фридриха Карла, занимал несколько комнат в замке, затем навестил в «Немецком доме» генерала фон Мёллендорфа, который все еще не отошел от грубого приема, оказанного ему повстанцами во время переговоров, и генерала фон Притвица, командующего в Берлине. Я описал им настроения сельчан, а они посвятили меня в некоторые детали того, что происходило утром 19-го. Рассказанное ими и последующая информация, полученная из Берлина, подкрепили мое убеждение в том, что король не свободен. Притвиц, будучи старше меня по возрасту и рассудительнее, спокойно сказал: “Не присылайте нам своих крестьян, они нам не нужны. У нас предостаточно солдат… Что мы можем сделать, если нам приказано играть роль побитых? Я не могу идти в наступление без приказа”»56.Галль утверждает, что с этого момента Бисмарк решил «употребить все усилия для спасения традиционного монархо-аристократического порядка даже вопреки позиции нынешнего держателя короны»57. В определенном смысле у Бисмарка не было другого выбора. После того как в сентябре кайзер пригласил его на обед во дворце, свою дальнейшую карьеру и вхождение во власть Бисмарк связывал только с королевским двором. Если государя не вырвать из пут революции, то эта дорога для него закроется. Бисмарку казалось немыслимым, чтобы конституционное правительство предложило наилучший баланс между остатками абсолютизма и парламентаризмом. Неизбежный конфликт между монархом и парламентом предоставит Бисмарку нужную платформу для действий, надо лишь подождать.
Согласно свидетельству будущей королевы Августы, Бисмарк обратился к ней 23 марта 1848 года от имени ее деверя принца Карла Александра Прусского, младшего брата короля Фридриха Вильгельма IV и ее мужа принца Вильгельма Прусского. Он просил дать ему полномочия на то, чтобы «использовать имя ее мужа и имя ее юного сына в осуществлении контрреволюции». Бисмарк намеревался «отказаться от дарованных королем мер и подвергнуть сомнению и его право принимать их, и способность действовать рационально58. Августа писала кронпринцу, бежавшему в Англию:
«Я согласилась поговорить с герром фон Бисмарком-Шёнхаузеном, сказав ему, что он подал прекрасный пример истинной преданности и повиновения и любые действия, направленные против решений короля, противоречили бы его собственным убеждениям. Я побудила его дать честное слово, что ни твое имя, ни имя нашего сына не будут скомпрометированы подобными реакционными актами»59.Бисмарк дал свою версию:
«В сложившихся обстоятельствах мне пришла в голову идея добиться иными путями приказа действовать, которого нельзя было ожидать от короля, оказавшегося несвободным, и я попытался получить аудиенцию у принца Прусского. Мне рекомендовали обратиться к принцессе, поскольку требовалось ее согласие. Я пришел к ней для того, чтобы выяснить местонахождение супруга, который, как я узнал позднее, пребывал на Павлиньем острове. Она приняла меня в комнате для прислуги на антресолях, сидя на деревянном стуле. Она отказала мне в информации, которую я запрашивал, заявив, в сильном возбуждении, что ее долг защищать права сына»60.Читатель вправе предпочесть любой из этих вариантов, но надо не забывать о том, что Бисмарк имел привычку камуфлировать свои ошибки, и данный неуклюжий эпизод послужил одной из причин неприязненных и даже враждебных отношений между будущей королевой и ее будущим министром-президентом. Следует учитывать и то, что Бисмарк описывал встречу с Августой уже после своего падения, имея за плечами сорокалетний стаж ненависти к ней.
Ситуация тем временем обострялась. 25 марта Фридрих Вильгельм прибыл в Потсдам и выступил перед армейскими командующими и офицерами: