— Великий Один! — воскликнул король, блестя глазами. — Так значит, вот как ты думаешь, серьезная особа? Я отказался от этой идеи много месяцев назад. Самое большее, на что я надеюсь — это спасти собственную шкуру и как-то протянуть до тех пор, пока я не обзаведусь новым наследником. Так что помощь Одного принесет благо лишь моему сыну, а вовсе не мне.
Я тогда подумала, что это очередная его шутка, но теперь мне ясно, что наш король не собирается больше сражаться с варварами. Он каждый день распрашивал про них — но лишь для того, чтобы избежать столкновения.
Меня много раз так и подмывало сказать, что варвары, от которых он так старательно бежит — это всего лишь люди Карса Адона — хотя Карс Адон тогда говорил, что есть и другие небольшие группы, — и что настоящее зло исходит от Канкредина. Но я так этого и не сказала. Карс Адон — варвар и враг, но в каком-то смысле он лучше нашего короля. Я не виню нашего короля. Джей рассказал мне, какой ужасной была война. Но я все-таки не стану рассказывать ему про Карса Адона. И Утенок тоже не скажет. Он говорит, что наш король ему надоел, а с Канкредином никто ничего не сможет поделать. Что же касается Хэрна — ну, я в конце концов выяснила, что мы получили новости о Карсе Адоне.
Пока мы были в пути, подступило лето. Мы снова добрались до Реки, — похоже, благодаря этому Робин приободрилась, — и вьехали в холмы, окружавшие большое озеро. Озеро было прекрасно. Оно было синим, словно небо. И в этой синеве отражались деревья, во множестве растущие на берегах. Но для меня вся его красота была отравлена местными жителями. Они обзывали нас варварами и кидались в нас камнями. Утенок тогда заработал шрам, который остался у него на всю жизнь.
Камни перестали лететь, когда Джей распустил слух, будто мы — принцы и принцессы варваров, и находимся под покровительством волшебников. Робин очень сердилась на Джея.
— А что мне нужно было сказать, леди? — спросил Джей. — Вот вы пытались говорить им правду, и что?
Пока мы оставались у озера, через сломаный мост перешли какие-то люди, весьма довольные собою. Они сражались с Карсом Адоном. Они узнали, что это именно он, по флагам. Народ Карса Адона попал в окружение в одной долине за Рекой. Прежде, чем им удалось прорваться, многие из них погибли.
— А почему вы не поубивали их всех? — с милой улыбкой поинтересовался наш король.
Когда Хэрн рассказывал мне об этом, он был просто белый от ярости.
— Идиот! — сказал он. — Недоумок! Как он только допустил, чтобы его загнали в низину?!
Так я узнала об еще одном тайном несчастье Хэрна. Поскольку Хэрн не имел возможности поступать, как ему угодно, он находил утешение в мыслях об Карсе Адоне. Он знал, что это неправильно — оттого-то он и ходил такой злой, — но ничего не мог с собой поделать. А я-то удивлялась, отчего Хэрн так жадно выслушивает все новости про варваров, которые собирал король!
Он надеялся услышать что-нибудь про Карса Адона. И вот услышал — но новости оказались скверные. Бедный Хэрн. Хорошо, что наш король не собирался сражаться с варварами. Хэрн бы просто разорвался надвое.
@GLAVA = 2
Я тогда подумала, что это очередная его шутка, но теперь мне ясно, что наш король не собирается больше сражаться с варварами. Он каждый день распрашивал про них — но лишь для того, чтобы избежать столкновения.
Меня много раз так и подмывало сказать, что варвары, от которых он так старательно бежит — это всего лишь люди Карса Адона — хотя Карс Адон тогда говорил, что есть и другие небольшие группы, — и что настоящее зло исходит от Канкредина. Но я так этого и не сказала. Карс Адон — варвар и враг, но в каком-то смысле он лучше нашего короля. Я не виню нашего короля. Джей рассказал мне, какой ужасной была война. Но я все-таки не стану рассказывать ему про Карса Адона. И Утенок тоже не скажет. Он говорит, что наш король ему надоел, а с Канкредином никто ничего не сможет поделать. Что же касается Хэрна — ну, я в конце концов выяснила, что мы получили новости о Карсе Адоне.
Пока мы были в пути, подступило лето. Мы снова добрались до Реки, — похоже, благодаря этому Робин приободрилась, — и вьехали в холмы, окружавшие большое озеро. Озеро было прекрасно. Оно было синим, словно небо. И в этой синеве отражались деревья, во множестве растущие на берегах. Но для меня вся его красота была отравлена местными жителями. Они обзывали нас варварами и кидались в нас камнями. Утенок тогда заработал шрам, который остался у него на всю жизнь.
Камни перестали лететь, когда Джей распустил слух, будто мы — принцы и принцессы варваров, и находимся под покровительством волшебников. Робин очень сердилась на Джея.
— А что мне нужно было сказать, леди? — спросил Джей. — Вот вы пытались говорить им правду, и что?
Пока мы оставались у озера, через сломаный мост перешли какие-то люди, весьма довольные собою. Они сражались с Карсом Адоном. Они узнали, что это именно он, по флагам. Народ Карса Адона попал в окружение в одной долине за Рекой. Прежде, чем им удалось прорваться, многие из них погибли.
— А почему вы не поубивали их всех? — с милой улыбкой поинтересовался наш король.
Когда Хэрн рассказывал мне об этом, он был просто белый от ярости.
— Идиот! — сказал он. — Недоумок! Как он только допустил, чтобы его загнали в низину?!
Так я узнала об еще одном тайном несчастье Хэрна. Поскольку Хэрн не имел возможности поступать, как ему угодно, он находил утешение в мыслях об Карсе Адоне. Он знал, что это неправильно — оттого-то он и ходил такой злой, — но ничего не мог с собой поделать. А я-то удивлялась, отчего Хэрн так жадно выслушивает все новости про варваров, которые собирал король!
Он надеялся услышать что-нибудь про Карса Адона. И вот услышал — но новости оказались скверные. Бедный Хэрн. Хорошо, что наш король не собирался сражаться с варварами. Хэрн бы просто разорвался надвое.
@GLAVA = 2
Мы ехали через лес над озером. Повозку подкидывало на древесных корнях, и Робин однажды даже вывалилась из повозки. Я начала бояться, что эта дорога ее убъет, если продлится еще хоть немного.
— Пойди скажи королю, что Один желает, чтобы мы остановились и не ехали дальше, пока Робин не станет лучше, — посоветовал мне Утенок.
Это была превосходная идея.
— А может, сказать ему, что Один хочет, чтобы нас оставили в каком-нибудь брошеном доме? — спросила я.
— Этого он не сделает, — возразил Утенок. — Он хочет, чтобы Один был при нем.
Да, Утенок был прав.
Наш король охотно согласился остановиться и подождать, пока Робин выздоровеет.
— Что-то она по-прежнему выглядит очень слабенькой, — сказал он и указал куда-то в гуще зазеленевшего леса. — Давайте дадим ей возможность отдохнуть вон на той старой мельнице. Мы разобьем лагерь рядом, а селение на той стороне Реки сможет снабжать нас провизией. Дадим юной леди неделю. Вроде бы в здешних краях варвары не появлялись.
Я понятия не имела, что мы находимся рядом с Рекой. Я же видела вокруг только лес. Представьте мое удивление, когда оказалось, что эта старая мельница, про которую сказал король — это та самая, что стоит через Реку от Шеллинга. Ну, та самая, где вроде бы появляется призрак женщины. Та, про которую жители Шеллинга говорят, что Река запретила ею пользоваться. Я сказала королю, что это прекрасная идея. Я тихо надеялась, что мне удастся посмотреть на физиономию Звитта, когда он узнает, что его ждет.
Джей отправился в Шеллинг на плоскодонке, которую дядя Кестрел держал в мельничной запруде, и передал нашим бывшим односельчанам приказ короля. Вскорости на этот берег приплыл Звитт, и с ним еще несколько человек. Они кое-что привезли, а насчет всего остального принялись протестовать. Я думаю, у них и вправду было неважно с запасами. В конце концов, половодье ведь затопило все огроды. Но Звитт стал бы возражать, даже если бы сидел на груде овощей высотой в милю, а кто-нибудь попросил у него одну-единственную морковку.
Звитт увидел Хэрна и сразу же его узнал. Он попросил дозволения поговорить с королем наедине. Я подсматривала за ними с мельницы и видела, как они прогуливаются вдвоем среди незабудок неподалеку от мельничного колеса. Звитт, судя по физиономии, говорил какие-то гадости про нас. Но наш король лишь рассмеялся и похлопал Звитта по плечу. Я поняла, почему наш король был так доволен. Он убедился, что мы говорили правду, и что Один — это вправду Один. Мне кажется, он нарочно подъехал поближе к Шеллингу. Наверное, на его месте я и сама поступила бы точно так же, но на сердце у меня было тяжело. Он никогда не отпустит нас. Хэрн сказал, что король по просьбе Звитта пообещал ему двойное вознаграждение, как плату за то, чтобы нас оставили в покое. Но обещания легко даются и легко забываются.
— Ваши друзья с того берега говорят, что вы наложили на них какие-то нехорошие заклинания, — сказал мне Джей. — Ты что, ведьма?
— Нет! А жалко! Я бы… я бы развернули им ноги коленками назад! — сказала я.
— Вот это характер! — сказал Джей.
Мне до сих пор немного горько об этом думать. С верхнего этажа мельницы, где я сплю, видны развалины нашего дома. Это дело рук Звитта. Из-за этой горечи и беспокойства за Робин мне очень захотелось ткать. Потом пришел тот мой сон. Потом — дядя Кестрел.
Мы устроили постель для Робин в сухой комнате на первом этаже. Там есть дверь, выходящая на Реку, — через нее выгружали муку, — и в погожие дни я держу ее открытой, чтобы Робин могла смотреть на Реку. Все то время, что я ткала, Река была красивой как никогда. Вода в ней сияла зеленью, словно глаза на свету. Река текла медленно и лениво. Под лучами солнца вода в ней делалась золотисто- зеленой. Над поверхностью воды вилась мошкара. Из воды часто выпрыгивала рыба. А то с ивы падали почки и подплывали к самому порогу. Но Робин все это не радовало. И мне становилось все труднее быть терпеливой с ней.
В первый день я чуть не принялась ее трясти. Когда мы обосновались на мельнице, мне захотелось, чтобы Гулл был с нами, — чтобы я могла за ним присматривать. Если бы мы поменяли его местами с Младшим, никто, кроме нас самих, не заметил бы разницы. Робин развернула Гулла и позволила мне взять его. Но Младшего она не взяла.
— Я не хочу, чтобы он был рядом со мной! — заныла она. — Убери его от меня!
Пришлось мне спрятать Младшего наверху, у себя в постели. И стоило мне хотя бы упомянуть о нем, как Робин тут же начинала плакать. Но при этом он цеплялась за Одного, да так, что даже мне редко удавалось взглянуть на него хотя бы одним глазком. Тем вечером к нам пришел король — он наведывался к нам каждый вечер, — чтобы спросить про своего «золотого господина». А Робин даже не позволила королю взглянуть на него.
— Я хочу, чтобы король оставил нас в покое! — заявила она.
А потом Лапушка притащила на постель Робин дохлую мышь. А крику было — будто она принесла не несчастную мышь, а ядовитую змею. Потом пришел Джей. Джея всегда сопровождает шум и веселье. Он говорит, что смех лечит. Но до меня вдруг дошло, что он приходит к нам потому, что ухаживает за Робин. Я была потрясена. Мне казалось неуместным ухаживать за Робин, когда она болеет. А кроме того, Джей старый, и он любил многих женщин. Он сам этим хватался. Это меня тоже потрясало. Но несмотря на все на это, Джей мне нравился. И потому я пребывала в полнейшей растерянности.
— А Джей тебе нравится? Ты бы вышла за него замуж? — спросила я у Робин.
Робин содрогнулась.
— Нет! Я не выношу, как он машет своим обрубком!
И вправду, казалось, будто обрубок руки Джея живет какой-то своей жизнью. Я тоже не любила на него смотреть.
— Неужели он тебе совсем-совсем не нравится? — спросила я. — Ты ему нравишься.
— Перестань об этом болтать! Я не хочу за него замуж! Я вообще не собираюсь выходить замуж! — выпалила Робин, словно безумная. Я готова была дать самой себе пинка. Лишь после полуночи Робин успокоилась и уснула.
Когда она наконец-то уснула, я открыла дверь, выходящую на Реку, села и задумалась. Похоже было, что все это моя вина, потому что я дважды нехорошо обошлась с Одним. А потом мне показалось, будто я вижу свет в Реке. Я встала на коленки на пороге и в испуге уставилась в золотисто-зеленые глубины. И увидела там огромную тень, напоминающую человека с длинным носом и наклоненной головой. Если бы не Робин, которая только что уснула, я бы точно заорала. Я была уверена, что это Канкредин.
— Этот однорукий шутник сказал, что моей Робин нездоровится, — сказал дядя Кестрел. Он греб прямо к двери, и в его лодке горел небольшой фонарик. Откуда взялась та тень — я не знаю.
Я обрадовалась, увидев дядю Кестрела.
— Сейчас неподходяший момент собирать беззубок, — сказала я ему. — За запрудой разбит королевский лагерь.
— Я знаю, золотце, — сказал он. — Я пришел посмотреть, как вы тут.
Я посидела на пороге, немного поплакала и рассказала дяде Кестрелу про наше путешествие, про нашего Короля и про Одного. Но про Гулла я рассказывать не стала. Дядя Кестрел подумал, что Гулл умер по дороге.
— В этом и король, и Бессмертные одинаковы — им нет дела до трудностей, которые они создают другим. Ты уж сделай как-нибудь, чтобы Робин оставалась здесь до тех пор, пока она не выздоровеет. Иначе худо будет. Может, тебе чего-нибудь привезти из вашего дома?
— Дядя, ты единственный человек в Шеллинге, которого я люблю! — воскликнула я. — А мой ткацкий станок цел? Или они сломали его, как и крышу?
— Да нет, настолько никто не буйствовал, — сказал дядя Кестрел. — Они только выместили злость на стенах и крыше.
А потом он сказал такое, что я до сих пор бешусь, когда вспоминаю его слова.
— Я их не оправдываю, — сказал дядя Кестрел, — но все-таки вы их провоцировали — все, и даже Робин. Вы все знали, что вы — другие, и при этом вели себя так, будто вы — лучше остальных. А люди этого не любят.
Я так разозлилась, что от злости потеряла дар речи.
— Так что, привезти тебе твой ткацкий станок? — спросил дядя Кестрел, и я его простила.
— И еще мои катушки, и челноки, и иголки, и прялку! — сказала я. — И не забудь про пряжу!
— Да ты, никак, хочешь утопить мою лодку! — сказал дядя Кестрел. — Иногда ты разговариваешь точь в точь как твоя тетя.
Но он привез все, что я перечислила, и даже веретено, про которое я забыла. Я никогда еще не видела лодки, настолько набитой шерстью. На самом верху груды возлежал ткацкий станок. Мне пришлось разбудить Утенка, чтобы он помог мне занести все это внутрь. Утенок удивился, из-за чего я так волнуюсь, но, похоже, дядя Кестрел меня понял.
С тех пор я сижу за станком, кроме тех моментов, когда шум начинает слишком сильно раздражать Робин. Король поражается моему трудолюбию. На самом деле, я часто очень устаю, хотя тканье дается мне все легче и легче. Но я боюсь, что Робин умрет, а за работой как-то отвлекаешься от этих мыслей. Я воображала про себя, что когда накидка будет закончена, Робин выздоровеет. Но она не выздоровела. А вскоре после того, как я закончила первую накидку, мне снова приснился тот сон, в котором мама велела мне думать. И я поняла, что придется снова приниматься за работу.
Тем утром, когда я начала вторую накидку, я окончательно надоела Утенку. В последнее время Утенок прял для меня шерсть, потому что ему все равно было скучно. Он работал на свежем воздухе, у мельничного колеса, среди зарослей незабудок.
— Как мне надоели все эти нудные, глупые, мрачные люди! — сказал Утенок. Он швырнул веретено на землю и махнул рукой куда-то в сторону всей этой зелени, усеянной солнечными пятнами.
— Ты только посмотри на это все! Посмотри на себя! Ты еще хуже, чем Хэрн!
Я разревелась и сказала, что ненавижу короля.
— А кого это волнует? — спросил Утенок. — При нем Гуллу ничего не грозит, а нам не грозит Звитт. Чего тебе еще надо?
— Это все я виновата! — всхлипывая, сказала я. — Я выдала ему Одного. И я заставила вас оставить Одного в костре, а нам надо было взять его с собой, когда мы плыли к Канкредину. Если бы тогда Один был с нами, все обернулось бы иначе.
— Да ты просто допустила, чтобы король заморочил тебе голову всей этой чушью! — возмутился Утенок. Он подобрал веретено и мрачно воткнул его в землю.
— Я знаю, что не послушалась Одного, — сказала я.
— Ага, как же! Не будь дурочкой! — сказал Утенок, то втыкая веретено в землю, то вытаскивая его оттуда. — Да Один все это подстроил! Он был недостаточно силен, чтобы встретиться с Канкредином. Если бы мы принялись его ждать, он, возможно, вообще не вышел бы из костра. Только Одному и известно, что бы произошло, если бы Хэрн залил костер!
— Перестань портить мое веретено, — сказала я. — Ты что, утверждаешь, будто Один — трус?
Утенок искоса посмотрел на меня из-под волос. Он подвязывает волосы лентой, но они вечно выбиваются и белыми прядями падают на лицо.
— Нет, — сказал он, присел на корточки и принялся вырисовывать моим веретеном узоры на земле, вокруг травянистой кочки. В этот момент он кого-то мне напоминал. — Один глубок, как Река, — сказал Утенок. — Танамил это знает. Вот кого надо было бы распросить.
— Так ты чего-то в этом всем понял? — ехидно спросила я. — Тогда расскажи мне!
Утенок снова посмотрел искоса.
— Ты все равно мне не поверишь, пока сама до этого не дойдешь.
Тут я поняла, кого мне напоминает Утенок: Кеда, того неблагодарного варварского сопляка — в те моменты, когда тот принимался врать. Мне захотелось сбросить Утенка в пустой мельничный лоток, в самую грязюку, чтобы он надо мной не потешался. Но вместо этого я только пихнула его, за то, что он портил мое веретено, и злая ушла в мельницу.
Я так разозлилась, что сняла мою накидку с ткацкого станка и отнесла к двери на Реку, чтобы перечитать ее и убедиться, что Утенок несет чушь. Для начала я развернула ее и осмотрела. Это была очень красивая накидка, выполненная в темных тонах, с вкраплениями ярко-желтого и обжигающе красного. А еще она была очень большая. Впереди темные краски образовывали в середине нечто вроде силуэта, и у этого силуэта тоже был длинный нос и склоненная голова — в точности как у той тени, которую я видела перед появлением дяди Кестрела. Едва лишь я увидела этот силуэт, как тут же быстро перевернула накидку другой стороной. На спине, с того момента, как мы встретили Танамила, краски сделались посветлее. Я сперва не заметила, что силуэт есть и на этой стороне. Но он там был. На этой стороне преобладал серый и желтовато-зеленый цвет, и на их фоне разглядеть фигуру было труднее. Вокруг шеи этой длинноносой тени, неподалеку от подола, обвивалась лента, сотканная тем выпуклым плетением, которое мне показал Танамил. Она говорила об ужасе, который навел на меня Канкредин и его душесеть. Больше ничего через всю накидку не тянулось — кроме того места, где я выткала свой долгий плач об отце. Но я думаю, даже Робин этого не увидела бы, пока я бы ей это не показала.
Я так испугалась, увидев эту двойную тень, что выронила накидку. По спине у меня побежали мурашки, и мне захотелось разбудить Робин. Но я сказала себе, что это я соткала эту накидку. И воткала в нее смысл нашего путешествия. Никто не боится вещи, которую сам же и сделал. Прочти накидку, Танакви, и разберись, что же ты имела в виду.
Я села прямо на пол у двери и прочла то, что сама соткала. Это заняло у меня почти всю ночь, хотя через некоторые места я проскакивала очень быстро, просто припоминая, что я тут ткала. Сперва это чтение утешало. Мы все — Робин, Хэрн, Утенок, я и даже бедняга Гулл — все были сами собою, и повсюду присутствовала моя любимая Река, неотъемлемая часть нашей жизни. И я многое заметила. И думала о том, что заметила, все те три дня, в которые ткала вторую накидку.
Я дочитала до того места, где мы нашли кошку Лапушку, и тут — я готова в этом поклясться! — я услышала чаячий крик. Я сперва посмотрела на красного, песчаного Гулла, стоявшего у меня под ткацким станком. Потом выглянула наружу и посмотрела на усеянную листвой зеленую Реку. Но возле Шеллинга никаких чаек не было и быть не могло. Тогдя я подумала, что мне это просто померещилось, из-за того, что я как раз читала про чаек на острове Лапушки.
Тут с лестницы, ведущей на второй этаж, спрыгнула Лапушка. Кошки вообще часто появляются, стоит лишь о них подумать. Это одна из их странностей. Лапушка принесла мышь. Она вспрыгнула к Робин на кровать — чтобы предложить мышку Робин.
Я знала, что по этому поводу скажет Робин, когда проснется. Я встала, чтобы забрать мышь. И когда я встала, мне стал виден другой берег Реки — участок у последнего дома на околице Шеллинга. И я увидела Звитта. Он сидел под кустом боярышника, а к нему шел какой-то человек, как будто они назначили тут тайную встречу. Этот человек выкрасил светлые волосы в темный цвет и попытался замаскироваться, нацепив яркую, кричащую накидку — нечасто мне приходилось видеть такое дрянное тканье! — но я узнала его по розовато-лиловому заостренному лицу и искривленному рту. Это был маг Канкредина, тот самый, у которого на одежде было написано про сокрытую смерть. Это одеяние и сейчас выглядывало из-под той кошмарной накидки.
Пока они разговаривали со Звиттом, я не смела даже пошевелиться. Я сидела в темной комнате. Но моя накидка лежала на пороге, а над Рекой уже было светло. Звитт кивал, о чем-то пылко говорил и указывал прямо на мельницу. Он рассказывал «сокрытой смерти», где мы находимся.
— Танакви! — раздраженно позвала меня Робин. — Лапушка опять притащила мышь мне на постель!
— Тсс! — шикнула я на нее. — Она делает это, потому что любит тебя.
— Убери ее, — сказала Робин. — Убери сейчас же!
— Ох, помолчи, пожалуйста! — шепотом попросила я. — Тут происходит что-то ужасное!
Угрюмый маг повернулся в сторону мельницы и увидел мою накидку. Я увидела, как его лицо исказилось от страха. Он подался в сторону Реки и уставился на накидку, как будто пытался прочитать, что на ней написано. А он ведь был магом! В смысле — вдруг он и вправду ее читал? Вдруг у него глаза на невидимых ножках, как у улитки? Мне захотелось утащить накидку в комнату, но я боялась, что тогда маг увидит меня. Я застыла, не зная, что же делать. Робин, которая никогда не была дурой, даже когда болели, лежала тихо и встревоженно смотрела на меня, а я смотрела на тот берег Реки. В конце концов маг развернулся и пошел вниз по течению. А Звитт пошел обратно, в сторону Шеллинга. Я схватила накидку и спрятала ее под кровать к Робин, до того момента, пока мне не удастся унести ее куда-нибудь и уже там дочитать.
Я рассказала Робин о том, что случилось. Я готова была выткать проклятие на Звитта — так Робин перепугалась. Она сказала, что нам нужно немедленно уходить отсюда. Она встала с кровати — и упала на пол. Я завопила, призывая Утенка. К счастью, вместе с ним пришел и Хэрн, и нам удалось уложить Робин обратно на кровать. Мы все очень испугались. Мы знали, что нужно сказать королю, что Один велит нам уходить, но мы боялись, что тогда Робин умрет. А тогда, как указал Утенок, душа Робин попадет в сеть Канкредина, и это будет так же плохо, как если бы он поймал Гулла. Мы просто не знали, что же нам делать. Следующие три дня Утенок с Хэрном посменно дежурили, но маг не вернулся. Мы решили, что он отправился к Канкредину. Хэрн сказал, что это даст нам примерно дней семь. И что за это время я должна вылечить Робин. Должна, и все. У меня за это время появились кое-какие наметки.
Как только мы уложили Робин обратно, я тут же натянула на станок новые нитки основы. Когда я увидела, как испугался маг при виде моей накидки, меня осенило. Когда маги ткут, то что они соткут, то и сбывается. Потому-то у этого типа на одеянии было написано про незримую смерть. Эта смерть, на кого бы там он ее ни насылал, и была теми самыми словами. То же самое и с одеянием Канкредина. Река связана, душе Гулла угрожает опасность, а душесеть стоит — и все это из-за того, что Канкредин соткал эти слова.
Мои ткани тоже обладают подобной силой. Я в этом уверена. Когда я сравнила мои плотные, замысловатые ткани с изделиями этих магов — такими грубыми, крупными и расхлябанными, — я поняла, что как ткачиха я их превосхожу на голову. И потому, когда я натягивала нити, меня снедало тщеславие и жажда мести. Я намеревалась проклясть Звитта, выткать, что наш король стал серьезным и мужественным, а Канкредин вместе с его сетью сгинул в море. Потому-то мне и подумалось, что я могла бы повернуть жителям Шеллинга ноги коленками назад. Мне сильно полегчало на душе, когда я посмотрела на тот берег и увидела, что ноги у них по-прежнему глядят в правильную сторону. Я знаю, в чем тут дело. Я похожа на Хэрна. Мне все нужно понять. А когда я пойму и сотку это понимание, вот тогда у Канкредина появится причина для страха.
Вот, что мне следует понять: чем так ценна душа Гулла? Почему Робин так сильно болеет? Что такое Один? С этими вопросами связаны другие, менее серьезные. Например — в чем Хэрн, Утенок и я поклялись Бессмертным? Все ответы заключены в моей первой накидке, и они пришли ко мне, когда я ткала.
Этим вечером Робин вроде бы была поспокойнее. Прежде, чем прочитать накидку, я поняла, что к болезни привел ее страх перед магами. Робин не видела Канкредина. Мы мало что ей рассказывали. Но теперь я уверена, что Робин известно много такого, чего мы не знаем. Это ее врожденный дар, как мой дар — ткачество.
Я могу соткать и это, однако же я рассердилась на дядю Кестрела, когда он сказал, что мы оскорбили жителей Шеллинга. Это же нелогично! Но я почитала накидку, повспоминала, и поняла, что все мы, и даже Гулл, который был самым скромным из нас, чувствовали и вели себя так, как будто мы были особенными. Я и сейчас думаю, что мы особенные. Но дело в том, что тогда у меня не было никаких реальных оснований так считать. Я тогда еще ни в чем себя не проявила. Мне стыдно. Я почти готова извиниться — только не перед Звиттом и тетей Зарой!
На этом месте я остановилась, чтобы зажечь лампу. Робин вроде как заснула, отвернув желтое, словно восковое лицо к стене. Я закрыла дверь, выходящую на Реку, и снова принялась читать первую накидку. Теперь я не виню себя за то, как я поступила с Одним. Я поняла, что он нарочно закопался в свой костер, и к тому же подстроил, чтобы я появилась перед Канкредином в юбке Робин, чтобы Канкредин подумал, что я — никудышняя ткачиха. Я думаю, что Один сам же и подстроил, чтобы я выдала его нашему королю, и чтобы нас вызвали к Карсу Адону, но зачем ему это понадобилось, я понятия не имею. Оглядываясь назад, я даже иногда думаю, что Один использовал силу Канкредина, воздействующую на Гулла, в своих собственных целях — чтобы привести нас к устью Реки. И я уверена, что Танамил нарочно задержал нас, чтобы мы прибыли туда к тому моменту, как половодье начнет спадать.
Добравшись до того места, где мы впервые увидели прилив, я еще раз внимательно пересмотрела свою встречу с девчонкой-варваркой — там, на крыше. Я заметила, что Робин уже тогда была не в себе. Я соткала всего лишь десятую часть того, что мы все говорили — если бы я выткала все, что говорили мы с Утенком, моя накидка сделалась такой огромной, что подошла бы лишь какому-нибудь великану, — но и из этого Робин принадлежит тоже всего лишь десятая часть. А насчет той девчонки-варварки — я забыла, во что она была одета. Я вскочила и совсем уже собралась идти к Хэрну, чтобы спросить об этом.
Тут скрипнула дверь, и в комнату вошел Джей.
— Вот это да! — воскликнул он. — До чего же красивая накидка! И кто этот счастливчик?
Я сказала, что соткала ее, чтобы отвлечься и не думать про болезнь Робин. Чистая правда, между прочим.
Джей посмотрел в сторону кровати и увидел, что Робин уснула. Тогда он наклонился к лампе и шепотом спросил?
— Как ты думаешь, когда она поправится?
Джей состроил очень многозначительную мину, но я не в курсе, что он хотел этим сказать. Я в этот момент прилагала все усилия, чтобы не смотреть на его обрубок, и потому не ответила. Тогда Джей придвинулся еще ближе и сказал:
— Когда она поправится настолько, чтобы принять дружбу честного однорукого мужчины? Она мне нравится, и я хочу заручиться ее расположением, пока не станет слишком поздно. Понимаешь?
Я не знала, как бы так сказать ему, что Робин о нем думает, потому ответила: «Не очень», — и уставилась в пол, чтобы скрыть румянец.
— Король! — прошептал Джей. — Король, малышка! Он мало-помалу дозревает до мысли, что у него нет жены, и что ему нужна поддержка Одного. Он никогда с тобой об этом не разговаривал? Не упоминал, что ему нужен наследник?
— Пойди скажи королю, что Один желает, чтобы мы остановились и не ехали дальше, пока Робин не станет лучше, — посоветовал мне Утенок.
Это была превосходная идея.
— А может, сказать ему, что Один хочет, чтобы нас оставили в каком-нибудь брошеном доме? — спросила я.
— Этого он не сделает, — возразил Утенок. — Он хочет, чтобы Один был при нем.
Да, Утенок был прав.
Наш король охотно согласился остановиться и подождать, пока Робин выздоровеет.
— Что-то она по-прежнему выглядит очень слабенькой, — сказал он и указал куда-то в гуще зазеленевшего леса. — Давайте дадим ей возможность отдохнуть вон на той старой мельнице. Мы разобьем лагерь рядом, а селение на той стороне Реки сможет снабжать нас провизией. Дадим юной леди неделю. Вроде бы в здешних краях варвары не появлялись.
Я понятия не имела, что мы находимся рядом с Рекой. Я же видела вокруг только лес. Представьте мое удивление, когда оказалось, что эта старая мельница, про которую сказал король — это та самая, что стоит через Реку от Шеллинга. Ну, та самая, где вроде бы появляется призрак женщины. Та, про которую жители Шеллинга говорят, что Река запретила ею пользоваться. Я сказала королю, что это прекрасная идея. Я тихо надеялась, что мне удастся посмотреть на физиономию Звитта, когда он узнает, что его ждет.
Джей отправился в Шеллинг на плоскодонке, которую дядя Кестрел держал в мельничной запруде, и передал нашим бывшим односельчанам приказ короля. Вскорости на этот берег приплыл Звитт, и с ним еще несколько человек. Они кое-что привезли, а насчет всего остального принялись протестовать. Я думаю, у них и вправду было неважно с запасами. В конце концов, половодье ведь затопило все огроды. Но Звитт стал бы возражать, даже если бы сидел на груде овощей высотой в милю, а кто-нибудь попросил у него одну-единственную морковку.
Звитт увидел Хэрна и сразу же его узнал. Он попросил дозволения поговорить с королем наедине. Я подсматривала за ними с мельницы и видела, как они прогуливаются вдвоем среди незабудок неподалеку от мельничного колеса. Звитт, судя по физиономии, говорил какие-то гадости про нас. Но наш король лишь рассмеялся и похлопал Звитта по плечу. Я поняла, почему наш король был так доволен. Он убедился, что мы говорили правду, и что Один — это вправду Один. Мне кажется, он нарочно подъехал поближе к Шеллингу. Наверное, на его месте я и сама поступила бы точно так же, но на сердце у меня было тяжело. Он никогда не отпустит нас. Хэрн сказал, что король по просьбе Звитта пообещал ему двойное вознаграждение, как плату за то, чтобы нас оставили в покое. Но обещания легко даются и легко забываются.
— Ваши друзья с того берега говорят, что вы наложили на них какие-то нехорошие заклинания, — сказал мне Джей. — Ты что, ведьма?
— Нет! А жалко! Я бы… я бы развернули им ноги коленками назад! — сказала я.
— Вот это характер! — сказал Джей.
Мне до сих пор немного горько об этом думать. С верхнего этажа мельницы, где я сплю, видны развалины нашего дома. Это дело рук Звитта. Из-за этой горечи и беспокойства за Робин мне очень захотелось ткать. Потом пришел тот мой сон. Потом — дядя Кестрел.
Мы устроили постель для Робин в сухой комнате на первом этаже. Там есть дверь, выходящая на Реку, — через нее выгружали муку, — и в погожие дни я держу ее открытой, чтобы Робин могла смотреть на Реку. Все то время, что я ткала, Река была красивой как никогда. Вода в ней сияла зеленью, словно глаза на свету. Река текла медленно и лениво. Под лучами солнца вода в ней делалась золотисто- зеленой. Над поверхностью воды вилась мошкара. Из воды часто выпрыгивала рыба. А то с ивы падали почки и подплывали к самому порогу. Но Робин все это не радовало. И мне становилось все труднее быть терпеливой с ней.
В первый день я чуть не принялась ее трясти. Когда мы обосновались на мельнице, мне захотелось, чтобы Гулл был с нами, — чтобы я могла за ним присматривать. Если бы мы поменяли его местами с Младшим, никто, кроме нас самих, не заметил бы разницы. Робин развернула Гулла и позволила мне взять его. Но Младшего она не взяла.
— Я не хочу, чтобы он был рядом со мной! — заныла она. — Убери его от меня!
Пришлось мне спрятать Младшего наверху, у себя в постели. И стоило мне хотя бы упомянуть о нем, как Робин тут же начинала плакать. Но при этом он цеплялась за Одного, да так, что даже мне редко удавалось взглянуть на него хотя бы одним глазком. Тем вечером к нам пришел король — он наведывался к нам каждый вечер, — чтобы спросить про своего «золотого господина». А Робин даже не позволила королю взглянуть на него.
— Я хочу, чтобы король оставил нас в покое! — заявила она.
А потом Лапушка притащила на постель Робин дохлую мышь. А крику было — будто она принесла не несчастную мышь, а ядовитую змею. Потом пришел Джей. Джея всегда сопровождает шум и веселье. Он говорит, что смех лечит. Но до меня вдруг дошло, что он приходит к нам потому, что ухаживает за Робин. Я была потрясена. Мне казалось неуместным ухаживать за Робин, когда она болеет. А кроме того, Джей старый, и он любил многих женщин. Он сам этим хватался. Это меня тоже потрясало. Но несмотря на все на это, Джей мне нравился. И потому я пребывала в полнейшей растерянности.
— А Джей тебе нравится? Ты бы вышла за него замуж? — спросила я у Робин.
Робин содрогнулась.
— Нет! Я не выношу, как он машет своим обрубком!
И вправду, казалось, будто обрубок руки Джея живет какой-то своей жизнью. Я тоже не любила на него смотреть.
— Неужели он тебе совсем-совсем не нравится? — спросила я. — Ты ему нравишься.
— Перестань об этом болтать! Я не хочу за него замуж! Я вообще не собираюсь выходить замуж! — выпалила Робин, словно безумная. Я готова была дать самой себе пинка. Лишь после полуночи Робин успокоилась и уснула.
Когда она наконец-то уснула, я открыла дверь, выходящую на Реку, села и задумалась. Похоже было, что все это моя вина, потому что я дважды нехорошо обошлась с Одним. А потом мне показалось, будто я вижу свет в Реке. Я встала на коленки на пороге и в испуге уставилась в золотисто-зеленые глубины. И увидела там огромную тень, напоминающую человека с длинным носом и наклоненной головой. Если бы не Робин, которая только что уснула, я бы точно заорала. Я была уверена, что это Канкредин.
— Этот однорукий шутник сказал, что моей Робин нездоровится, — сказал дядя Кестрел. Он греб прямо к двери, и в его лодке горел небольшой фонарик. Откуда взялась та тень — я не знаю.
Я обрадовалась, увидев дядю Кестрела.
— Сейчас неподходяший момент собирать беззубок, — сказала я ему. — За запрудой разбит королевский лагерь.
— Я знаю, золотце, — сказал он. — Я пришел посмотреть, как вы тут.
Я посидела на пороге, немного поплакала и рассказала дяде Кестрелу про наше путешествие, про нашего Короля и про Одного. Но про Гулла я рассказывать не стала. Дядя Кестрел подумал, что Гулл умер по дороге.
— В этом и король, и Бессмертные одинаковы — им нет дела до трудностей, которые они создают другим. Ты уж сделай как-нибудь, чтобы Робин оставалась здесь до тех пор, пока она не выздоровеет. Иначе худо будет. Может, тебе чего-нибудь привезти из вашего дома?
— Дядя, ты единственный человек в Шеллинге, которого я люблю! — воскликнула я. — А мой ткацкий станок цел? Или они сломали его, как и крышу?
— Да нет, настолько никто не буйствовал, — сказал дядя Кестрел. — Они только выместили злость на стенах и крыше.
А потом он сказал такое, что я до сих пор бешусь, когда вспоминаю его слова.
— Я их не оправдываю, — сказал дядя Кестрел, — но все-таки вы их провоцировали — все, и даже Робин. Вы все знали, что вы — другие, и при этом вели себя так, будто вы — лучше остальных. А люди этого не любят.
Я так разозлилась, что от злости потеряла дар речи.
— Так что, привезти тебе твой ткацкий станок? — спросил дядя Кестрел, и я его простила.
— И еще мои катушки, и челноки, и иголки, и прялку! — сказала я. — И не забудь про пряжу!
— Да ты, никак, хочешь утопить мою лодку! — сказал дядя Кестрел. — Иногда ты разговариваешь точь в точь как твоя тетя.
Но он привез все, что я перечислила, и даже веретено, про которое я забыла. Я никогда еще не видела лодки, настолько набитой шерстью. На самом верху груды возлежал ткацкий станок. Мне пришлось разбудить Утенка, чтобы он помог мне занести все это внутрь. Утенок удивился, из-за чего я так волнуюсь, но, похоже, дядя Кестрел меня понял.
С тех пор я сижу за станком, кроме тех моментов, когда шум начинает слишком сильно раздражать Робин. Король поражается моему трудолюбию. На самом деле, я часто очень устаю, хотя тканье дается мне все легче и легче. Но я боюсь, что Робин умрет, а за работой как-то отвлекаешься от этих мыслей. Я воображала про себя, что когда накидка будет закончена, Робин выздоровеет. Но она не выздоровела. А вскоре после того, как я закончила первую накидку, мне снова приснился тот сон, в котором мама велела мне думать. И я поняла, что придется снова приниматься за работу.
Тем утром, когда я начала вторую накидку, я окончательно надоела Утенку. В последнее время Утенок прял для меня шерсть, потому что ему все равно было скучно. Он работал на свежем воздухе, у мельничного колеса, среди зарослей незабудок.
— Как мне надоели все эти нудные, глупые, мрачные люди! — сказал Утенок. Он швырнул веретено на землю и махнул рукой куда-то в сторону всей этой зелени, усеянной солнечными пятнами.
— Ты только посмотри на это все! Посмотри на себя! Ты еще хуже, чем Хэрн!
Я разревелась и сказала, что ненавижу короля.
— А кого это волнует? — спросил Утенок. — При нем Гуллу ничего не грозит, а нам не грозит Звитт. Чего тебе еще надо?
— Это все я виновата! — всхлипывая, сказала я. — Я выдала ему Одного. И я заставила вас оставить Одного в костре, а нам надо было взять его с собой, когда мы плыли к Канкредину. Если бы тогда Один был с нами, все обернулось бы иначе.
— Да ты просто допустила, чтобы король заморочил тебе голову всей этой чушью! — возмутился Утенок. Он подобрал веретено и мрачно воткнул его в землю.
— Я знаю, что не послушалась Одного, — сказала я.
— Ага, как же! Не будь дурочкой! — сказал Утенок, то втыкая веретено в землю, то вытаскивая его оттуда. — Да Один все это подстроил! Он был недостаточно силен, чтобы встретиться с Канкредином. Если бы мы принялись его ждать, он, возможно, вообще не вышел бы из костра. Только Одному и известно, что бы произошло, если бы Хэрн залил костер!
— Перестань портить мое веретено, — сказала я. — Ты что, утверждаешь, будто Один — трус?
Утенок искоса посмотрел на меня из-под волос. Он подвязывает волосы лентой, но они вечно выбиваются и белыми прядями падают на лицо.
— Нет, — сказал он, присел на корточки и принялся вырисовывать моим веретеном узоры на земле, вокруг травянистой кочки. В этот момент он кого-то мне напоминал. — Один глубок, как Река, — сказал Утенок. — Танамил это знает. Вот кого надо было бы распросить.
— Так ты чего-то в этом всем понял? — ехидно спросила я. — Тогда расскажи мне!
Утенок снова посмотрел искоса.
— Ты все равно мне не поверишь, пока сама до этого не дойдешь.
Тут я поняла, кого мне напоминает Утенок: Кеда, того неблагодарного варварского сопляка — в те моменты, когда тот принимался врать. Мне захотелось сбросить Утенка в пустой мельничный лоток, в самую грязюку, чтобы он надо мной не потешался. Но вместо этого я только пихнула его, за то, что он портил мое веретено, и злая ушла в мельницу.
Я так разозлилась, что сняла мою накидку с ткацкого станка и отнесла к двери на Реку, чтобы перечитать ее и убедиться, что Утенок несет чушь. Для начала я развернула ее и осмотрела. Это была очень красивая накидка, выполненная в темных тонах, с вкраплениями ярко-желтого и обжигающе красного. А еще она была очень большая. Впереди темные краски образовывали в середине нечто вроде силуэта, и у этого силуэта тоже был длинный нос и склоненная голова — в точности как у той тени, которую я видела перед появлением дяди Кестрела. Едва лишь я увидела этот силуэт, как тут же быстро перевернула накидку другой стороной. На спине, с того момента, как мы встретили Танамила, краски сделались посветлее. Я сперва не заметила, что силуэт есть и на этой стороне. Но он там был. На этой стороне преобладал серый и желтовато-зеленый цвет, и на их фоне разглядеть фигуру было труднее. Вокруг шеи этой длинноносой тени, неподалеку от подола, обвивалась лента, сотканная тем выпуклым плетением, которое мне показал Танамил. Она говорила об ужасе, который навел на меня Канкредин и его душесеть. Больше ничего через всю накидку не тянулось — кроме того места, где я выткала свой долгий плач об отце. Но я думаю, даже Робин этого не увидела бы, пока я бы ей это не показала.
Я так испугалась, увидев эту двойную тень, что выронила накидку. По спине у меня побежали мурашки, и мне захотелось разбудить Робин. Но я сказала себе, что это я соткала эту накидку. И воткала в нее смысл нашего путешествия. Никто не боится вещи, которую сам же и сделал. Прочти накидку, Танакви, и разберись, что же ты имела в виду.
Я села прямо на пол у двери и прочла то, что сама соткала. Это заняло у меня почти всю ночь, хотя через некоторые места я проскакивала очень быстро, просто припоминая, что я тут ткала. Сперва это чтение утешало. Мы все — Робин, Хэрн, Утенок, я и даже бедняга Гулл — все были сами собою, и повсюду присутствовала моя любимая Река, неотъемлемая часть нашей жизни. И я многое заметила. И думала о том, что заметила, все те три дня, в которые ткала вторую накидку.
Я дочитала до того места, где мы нашли кошку Лапушку, и тут — я готова в этом поклясться! — я услышала чаячий крик. Я сперва посмотрела на красного, песчаного Гулла, стоявшего у меня под ткацким станком. Потом выглянула наружу и посмотрела на усеянную листвой зеленую Реку. Но возле Шеллинга никаких чаек не было и быть не могло. Тогдя я подумала, что мне это просто померещилось, из-за того, что я как раз читала про чаек на острове Лапушки.
Тут с лестницы, ведущей на второй этаж, спрыгнула Лапушка. Кошки вообще часто появляются, стоит лишь о них подумать. Это одна из их странностей. Лапушка принесла мышь. Она вспрыгнула к Робин на кровать — чтобы предложить мышку Робин.
Я знала, что по этому поводу скажет Робин, когда проснется. Я встала, чтобы забрать мышь. И когда я встала, мне стал виден другой берег Реки — участок у последнего дома на околице Шеллинга. И я увидела Звитта. Он сидел под кустом боярышника, а к нему шел какой-то человек, как будто они назначили тут тайную встречу. Этот человек выкрасил светлые волосы в темный цвет и попытался замаскироваться, нацепив яркую, кричащую накидку — нечасто мне приходилось видеть такое дрянное тканье! — но я узнала его по розовато-лиловому заостренному лицу и искривленному рту. Это был маг Канкредина, тот самый, у которого на одежде было написано про сокрытую смерть. Это одеяние и сейчас выглядывало из-под той кошмарной накидки.
Пока они разговаривали со Звиттом, я не смела даже пошевелиться. Я сидела в темной комнате. Но моя накидка лежала на пороге, а над Рекой уже было светло. Звитт кивал, о чем-то пылко говорил и указывал прямо на мельницу. Он рассказывал «сокрытой смерти», где мы находимся.
— Танакви! — раздраженно позвала меня Робин. — Лапушка опять притащила мышь мне на постель!
— Тсс! — шикнула я на нее. — Она делает это, потому что любит тебя.
— Убери ее, — сказала Робин. — Убери сейчас же!
— Ох, помолчи, пожалуйста! — шепотом попросила я. — Тут происходит что-то ужасное!
Угрюмый маг повернулся в сторону мельницы и увидел мою накидку. Я увидела, как его лицо исказилось от страха. Он подался в сторону Реки и уставился на накидку, как будто пытался прочитать, что на ней написано. А он ведь был магом! В смысле — вдруг он и вправду ее читал? Вдруг у него глаза на невидимых ножках, как у улитки? Мне захотелось утащить накидку в комнату, но я боялась, что тогда маг увидит меня. Я застыла, не зная, что же делать. Робин, которая никогда не была дурой, даже когда болели, лежала тихо и встревоженно смотрела на меня, а я смотрела на тот берег Реки. В конце концов маг развернулся и пошел вниз по течению. А Звитт пошел обратно, в сторону Шеллинга. Я схватила накидку и спрятала ее под кровать к Робин, до того момента, пока мне не удастся унести ее куда-нибудь и уже там дочитать.
Я рассказала Робин о том, что случилось. Я готова была выткать проклятие на Звитта — так Робин перепугалась. Она сказала, что нам нужно немедленно уходить отсюда. Она встала с кровати — и упала на пол. Я завопила, призывая Утенка. К счастью, вместе с ним пришел и Хэрн, и нам удалось уложить Робин обратно на кровать. Мы все очень испугались. Мы знали, что нужно сказать королю, что Один велит нам уходить, но мы боялись, что тогда Робин умрет. А тогда, как указал Утенок, душа Робин попадет в сеть Канкредина, и это будет так же плохо, как если бы он поймал Гулла. Мы просто не знали, что же нам делать. Следующие три дня Утенок с Хэрном посменно дежурили, но маг не вернулся. Мы решили, что он отправился к Канкредину. Хэрн сказал, что это даст нам примерно дней семь. И что за это время я должна вылечить Робин. Должна, и все. У меня за это время появились кое-какие наметки.
Как только мы уложили Робин обратно, я тут же натянула на станок новые нитки основы. Когда я увидела, как испугался маг при виде моей накидки, меня осенило. Когда маги ткут, то что они соткут, то и сбывается. Потому-то у этого типа на одеянии было написано про незримую смерть. Эта смерть, на кого бы там он ее ни насылал, и была теми самыми словами. То же самое и с одеянием Канкредина. Река связана, душе Гулла угрожает опасность, а душесеть стоит — и все это из-за того, что Канкредин соткал эти слова.
Мои ткани тоже обладают подобной силой. Я в этом уверена. Когда я сравнила мои плотные, замысловатые ткани с изделиями этих магов — такими грубыми, крупными и расхлябанными, — я поняла, что как ткачиха я их превосхожу на голову. И потому, когда я натягивала нити, меня снедало тщеславие и жажда мести. Я намеревалась проклясть Звитта, выткать, что наш король стал серьезным и мужественным, а Канкредин вместе с его сетью сгинул в море. Потому-то мне и подумалось, что я могла бы повернуть жителям Шеллинга ноги коленками назад. Мне сильно полегчало на душе, когда я посмотрела на тот берег и увидела, что ноги у них по-прежнему глядят в правильную сторону. Я знаю, в чем тут дело. Я похожа на Хэрна. Мне все нужно понять. А когда я пойму и сотку это понимание, вот тогда у Канкредина появится причина для страха.
Вот, что мне следует понять: чем так ценна душа Гулла? Почему Робин так сильно болеет? Что такое Один? С этими вопросами связаны другие, менее серьезные. Например — в чем Хэрн, Утенок и я поклялись Бессмертным? Все ответы заключены в моей первой накидке, и они пришли ко мне, когда я ткала.
Этим вечером Робин вроде бы была поспокойнее. Прежде, чем прочитать накидку, я поняла, что к болезни привел ее страх перед магами. Робин не видела Канкредина. Мы мало что ей рассказывали. Но теперь я уверена, что Робин известно много такого, чего мы не знаем. Это ее врожденный дар, как мой дар — ткачество.
Я могу соткать и это, однако же я рассердилась на дядю Кестрела, когда он сказал, что мы оскорбили жителей Шеллинга. Это же нелогично! Но я почитала накидку, повспоминала, и поняла, что все мы, и даже Гулл, который был самым скромным из нас, чувствовали и вели себя так, как будто мы были особенными. Я и сейчас думаю, что мы особенные. Но дело в том, что тогда у меня не было никаких реальных оснований так считать. Я тогда еще ни в чем себя не проявила. Мне стыдно. Я почти готова извиниться — только не перед Звиттом и тетей Зарой!
На этом месте я остановилась, чтобы зажечь лампу. Робин вроде как заснула, отвернув желтое, словно восковое лицо к стене. Я закрыла дверь, выходящую на Реку, и снова принялась читать первую накидку. Теперь я не виню себя за то, как я поступила с Одним. Я поняла, что он нарочно закопался в свой костер, и к тому же подстроил, чтобы я появилась перед Канкредином в юбке Робин, чтобы Канкредин подумал, что я — никудышняя ткачиха. Я думаю, что Один сам же и подстроил, чтобы я выдала его нашему королю, и чтобы нас вызвали к Карсу Адону, но зачем ему это понадобилось, я понятия не имею. Оглядываясь назад, я даже иногда думаю, что Один использовал силу Канкредина, воздействующую на Гулла, в своих собственных целях — чтобы привести нас к устью Реки. И я уверена, что Танамил нарочно задержал нас, чтобы мы прибыли туда к тому моменту, как половодье начнет спадать.
Добравшись до того места, где мы впервые увидели прилив, я еще раз внимательно пересмотрела свою встречу с девчонкой-варваркой — там, на крыше. Я заметила, что Робин уже тогда была не в себе. Я соткала всего лишь десятую часть того, что мы все говорили — если бы я выткала все, что говорили мы с Утенком, моя накидка сделалась такой огромной, что подошла бы лишь какому-нибудь великану, — но и из этого Робин принадлежит тоже всего лишь десятая часть. А насчет той девчонки-варварки — я забыла, во что она была одета. Я вскочила и совсем уже собралась идти к Хэрну, чтобы спросить об этом.
Тут скрипнула дверь, и в комнату вошел Джей.
— Вот это да! — воскликнул он. — До чего же красивая накидка! И кто этот счастливчик?
Я сказала, что соткала ее, чтобы отвлечься и не думать про болезнь Робин. Чистая правда, между прочим.
Джей посмотрел в сторону кровати и увидел, что Робин уснула. Тогда он наклонился к лампе и шепотом спросил?
— Как ты думаешь, когда она поправится?
Джей состроил очень многозначительную мину, но я не в курсе, что он хотел этим сказать. Я в этот момент прилагала все усилия, чтобы не смотреть на его обрубок, и потому не ответила. Тогда Джей придвинулся еще ближе и сказал:
— Когда она поправится настолько, чтобы принять дружбу честного однорукого мужчины? Она мне нравится, и я хочу заручиться ее расположением, пока не станет слишком поздно. Понимаешь?
Я не знала, как бы так сказать ему, что Робин о нем думает, потому ответила: «Не очень», — и уставилась в пол, чтобы скрыть румянец.
— Король! — прошептал Джей. — Король, малышка! Он мало-помалу дозревает до мысли, что у него нет жены, и что ему нужна поддержка Одного. Он никогда с тобой об этом не разговаривал? Не упоминал, что ему нужен наследник?