Джулия Тиммон. Если любит – поймет

Джулия Тиммон
Если любит – поймет

1

   – Дела? Вроде бы нормально… – бормочет неподражаемая Джанин Грейсон.
   Смотрю на нее во все глаза. Да нет, передо мной вовсе не Джанин, а Глория Элмог, не слишком уверенная в себе женщина, мечтающая понять, в кого же она влюблена и влюблена ли вообще или должна набраться терпения и дождаться другого, по-настоящему своего мужчину.
   Заправляет за ухо прядь черных волос, та снова падает ей на лицо, но Глория о прическе как будто уже не помнит, смотрит на собственные руки и проводит пальцем по ногтю, будто заметила заусеницу, которых у нее наверняка не бывает. Сама растерянность. Она не играет, а живет чужой жизнью!
   Кен, то есть Дэнни Лэндсделл, видя смущение бывшей жены, в замешательстве хлопает глазами и вместе с тем безумно рад.
   – А может, нам… – взволнованно начинает он.
   – Стоп! – На тротуар, где стоят Джанин и Лэндсделл, из толпы киношников выскакивает человек в смешных очках.
   Элли легонько толкает меня в бок и ворчливо шепчет почти в самое ухо:
   – Вот он. Сейчас начнется!
   Значит, вот он какой, Максуэлл Деннард. Элли последние две недели только о нем и трещит. Рассматриваю его, чуть прищуриваясь, и жду, что последует дальше.
   Деннард долго качает головой, выражая крайнее недовольство. Джанин складывает руки на пышной груди и внимательно смотрит на него, готовая выслушать любые замечания. Максуэлл поворачивается к Лэндсделлу и набирает полную грудь воздуха, явно намереваясь разразиться длинной тирадой.
   – Понимаешь… как бы это объяснить? – Он сильно морщит высокий лоб, смотрит куда-то сквозь ограду из кованого железа и скребет в затылке, подбирая слова.
   Запас воздуха, наверное, иссяк, сдерживая улыбку, думаю я. Придется бедняжке снова наполнить легкие. Деннард, будто услышав мои мысли, опять делает глубокий вдох.
   – Да, ты говоришь с чувством и показываешь, что еще лелеешь надежду! – восклицает он, вскидывая руки. – Но надежду – на что? Что ассистентка в магазине после нескольких неудачных попыток все же подберет тебе костюм по вкусу? И ты пойдешь на корпоративную вечеринку не в чем придется, а как все приличные люди?
   Лэндсделл вытягивает шею и часто моргает.
   – Че-го?
   Деннард слегка краснеет и с силой сжимает кулаки. Элли хмыкает, а мне, говоря по правде, забавно. Может потому, что я не актриса и никогда не окажусь на месте Лэндсделла?
   – Только задумайся: любимая женщина бросает тебя и уходит к другому, можно сказать к старику, успешному и состоятельному. Да любой нормальный мужик, если вдруг после всего этого случайно повстречает ее и увидит хоть намек на то, что она не прочь вернуть прошлое… – Деннард вскидывает кулаки и потрясает ими в воздухе. Лэндсделл отходит на шаг назад, чтобы не получить по лбу. – Да он горы свернет! Вцепится в эту возможность – пусть призрачную, последнюю – стальными клещами.
   – Мне что, на колени перед ней упасть? – спрашивает Лэндсделл, скептически кривя губы. – С женщинами лучше построже. Только тогда добьешься, чего хочешь.
   – То-то и оно! – почти кричит Деннард, кивая так, что очки съезжают ему на кончик носа. Он неловким движением поправляет их, щелкает пальцами и с улыбкой указывает на Лэндсделла.
   По-моему, его ни капли не заботит, кажется ли он кому-нибудь комичным или нет. Впрочем, этот парень отнюдь не смешон, я бы даже сказала, чем-то притягивает. Однако, на мой взгляд, чуть излишне эмоционален. И шумлив.
   – Мыслишь верно! – восклицает он. – Так и играй! Твое сердце готово выпрыгнуть, ты стараешься не показать всей глубины чувств, но при этом стремишься снова охмурить Глорию, повторно покорить ее! – Он хлопает в ладоши и ныряет обратно в толпу. – Еще разок!
   У-у! Как же тут интересно! Признаться, я не ожидала ничего подобного. Судя по рассказам Элли, съемочная площадка и то, что мы видим на экранах, совершенно разные вещи. Впрочем, я наблюдаю съемку впервые, во всяком случае так близко и внимательно, а Элли в этом бизнесе долгие годы. Точнее, не совсем в этом. То есть большей частью она снимается отнюдь не в серьезных фильмах, вообще не в кино. Все равно ей виднее.
   – Вот! – кричит Деннард, поднимая руки над головой и хлопая в ладоши. – Теперь совсем другое дело! Молодцы. На сегодня все.
   Элли надувает щеки, с шумом выпускает воздух, становится вполоборота к съемочной группе и бормочет:
   – Я им не понадобилась.
   – А кого ты должна была сегодня играть? – удивленно спрашиваю я.
   Элли криво улыбается и машет рукой.
   – Можно сказать, никого. Я должна была пройти мимо них, спиной к камере, и задеть локтем сумку Джанин. Сумка шлепнулась бы на землю, а Дэнни, как истинный джентльмен, поднял бы ее.
   Она смеется, стараясь делать вид, будто ей все равно, а я чувствую ее боль и хочу что-нибудь сказать в утешение, да не знаю что. Бедняжка из кожи вон лезет, чтобы показать себя и еще хоть раз в жизни исполнить настоящую роль. Увы! Удача год за годом улыбается другим, а про бедную Элли будто вовсе забыла.
   – Подумаешь! – восклицаю я с убежденностью, какую только могу изобразить. – Тоже мне роль. Ты свое сыграла, наверняка достойно, а проходят мимо пусть какие-нибудь бездарности. – Прикусываю губу.
   Элли досадливо смеется.
   – Свое сыграла! Посидела за кассой и сказала: «С вас тридцать три доллара». И еще парочку идиотских фраз. Под конец будет вторая подобная сцена – мне опять придется поднапрячься! – Она шлепает себя по бедру, ухмыляется и смотрит на меня так, будто во всех ее неудачах виновата одна я. – Роль кассирши тоже для бездарностей. На это ты намекаешь, да? Лучше бы так прямо и сказала…
   – Да ты что, Элли! – перебиваю ее я.
   – Ничего. – Она резко поворачивается, чтобы уйти, я хватаю ее за руку, пошатываюсь, спотыкаюсь о бордюр и уже падаю, но кто-то ловит меня сильной рукой и с легкостью возвращает в вертикальное положение.
   – Осторожнее. Так дважды два сломать шею. Только трупов нам не хватало.
   Поднимаю глаза и вижу прямо перед собой Максуэлла Деннарда. Он изучающе разглядывает мое лицо, качает головой, переводит взгляд на Элли, которую я до сих пор держу за руку, и кивает.
   – Вас я помню, – говорит он. – Вы сыграли уборщицу.
   – Кассиршу, – с обидой поправляет его Элли.
   – Ах да, кассиршу. – Деннард щелкает пальцами и тычет в нее. Ненавижу эту привычку, но у него это выходит как-то по-особому. Менее фамильярно, чем у других, что ли. – Простите. И сыграли весьма неплохо, – говорит он явно из вежливости и, глядя уже не на Элли, а на меня, спрашивает: – А вы?
   – Гм… – Я в растерянности улыбаюсь. – Я никого не играла и не собираюсь…
   Деннард приподнимает очки и смотрит мне в глаза так, будто мы уже встречались и он об этом прекрасно помнит, но запамятовал, где именно.
   – Постойте, постойте… Вы Кэрол… Кэрол Грин? Или Гринуэй? Одна из претенденток на роль ученой в фильме Томаса… – Он умолкает, потому что я отрицательно кручу головой.
   – К кино я не имею никакого отношения. Пришла просто так, с подругой.
   Лицо Деннарда делается строгим. Она возвращает очки на место.
   – А кто вам разрешил?
   Я вся съеживаюсь под его похолодевшим взглядом и пожимаю плечами.
   – Никто. У меня спросили, что я тут делаю, а я, признаюсь честно, схитрила… – Умолкаю, надеясь, что Деннард махнет на нас рукой и отправится по своим делам, но он ждет объяснений, причем с таким видом, что я чувствую себя обязанной договорить: – Я ответила, что я консультантка по уголовному сленгу. – Хихикаю.
   Деннард поднимает брови.
   – Мой фильм не про уголовников.
   – Я знаю – читала сценарий. Это я просто так сказала… первое, что пришло в голову. Одна клиентка моего отца этим подрабатывает – ездит на съемочные площадки и дает разные советы. Подсказывает, как объясняются настоящие уголовники, как себя ведут. Она сама сидела – правда, недолго – из-за какой-то мелочи. Я почему-то вспомнила о ней, ну и назвалась консультанткой. – Непродолжительно смеюсь. – Мне вроде бы поверили, не удивились и не стали задавать вопросы.
   Деннард не сводит с меня пытливого взгляда.
   – В нашем деле насмотришься такого, что уже ничему не удивляешься. – Он поправляет очки и немного наклоняет вперед голову. – Говорите, она клиентка вашего отца? А он у вас…
   – Психолог, – спешу ответить я, чтобы Деннард не стал высказывать предположений.
   – Хм… – Замечаю в его глазах проблеск улыбки и расслабляюсь, но лицо Деннарда вновь серьезнеет. – В любом случае посторонние нам только мешают. Неужели вы не понимаете?
   Вытягиваюсь по струнке, как первоклашка перед грозным директором, и крепче сжимаю руку Элли. Та молчит и наверняка душит в себе смех – я чувствую это по тому, как она напряжена и едва заметно вздрагивает.
   – Конечно, я все понимаю… Но, по-моему, никому не помешала. – Поворачиваюсь к Элли, и она кивает в подтверждение моих слов.
   Деннард берется за подбородок и о чем-то на миг задумывается.
   – Странно, что вы не актриса. Лицо у вас, гм… своеобразное.
   Качаю головой.
   – Нет-нет, актерство совсем не для меня. – А что для тебя? – безрадостно спрашивает внутренний голос. Незаметно вздыхаю. О работе и карьере сейчас лучше не вспоминать, а то нападет тоска.
   Элли внезапно ахает, прижимает руку ко рту и смотрит на часы.
   – В чем дело? – спрашиваю я.
   – Ой, я совсем забыла! Мы же договорились встретиться с Седриком! Едем, а то я опоздаю и он опять будет весь вечер бурчать. До свидания, мистер Деннард!
   Элли тянет меня за руку в сторону автостоянки, а я, не пойму почему, медлю, поворачиваю голову и смотрю на Деннарда.
   – Может… составите мне компанию за ужином? – вдруг спрашивает он. – Времени у меня, правда, немного, но был бы очень рад… – Его взгляд перемещается на застывшую от удивления Элли. – Ваша подруга все равно спешит. Простите, забыл, как вас зовут…
   – Элизабет Сэндерс, – мгновенно напуская на себя важность, отчетливо произносит Элли.
   – Ах да. – Деннард снова смотрит на меня. – Лиз все равно спешит, – повторяет он.
   Лиз, эхом отдается в моих ушах, но я не заостряю на этом особого внимания. О том, что я отвечу согласием, я уже знаю, но должна найти благовидный предлог. Впрочем, если задуматься, можно обойтись и без него. Дельная мысль не заставляет себя ждать.
   – Что ж, я не против, – произношу я, высвобождаясь из хватки Элли. – У меня на сегодняшний вечер как раз никаких планов.
   – Прекрасно. – Деннард довольно потирает руки, и его лицо расплывается в улыбке.
   Элли негромко, но многозначительно кашляет и хлопает меня по плечу.
   – Ладно, Келли. Созвонимся.
   Она бежит прочь, а мы с Деннардом, оба слегка растерянные, провожаем ее долгими взглядами.
 
   Сегодняшнюю сцену снимали в Бруклине. Вечер солнечный, жара спала, и дует живительный ветерок. Мы не стали ломать голову над тем, куда поехать. Прогулялись до Смит-стрит и зашли в первый же ресторанчик.
   – Здравствуйте! Столик на двоих? – спрашивает возникшая перед нами будто из-под земли загорелая официантка с улыбкой до ушей.
   Пожимаю плечами. Какая нам разница, за какой сесть столик, мы ведь не молодожены. Деннард уверенно кивает, девица ведет нас к свободному столику у огромного окна, приносит меню и желает приятного вечера.
   Деннард заказывает бокал содовой и куриный суп. Я вообще-то выпила бы вина, но баловаться алкоголем в присутствии почти незнакомого мужчины, может трезвенника да еще и далеко не простого смертного, как-то неудобно. Прошу принести мне стакан ежевичного сока и салат из тунца, чеддера и перепелиных яиц.
   Деннард щелкает пальцами и указывает на меня.
   Наверное, я как-то показываю, что мне это не совсем по вкусу – бывает, я не могу скрыть чувств. Эх, актрисой мне никогда не быть! В общем, Деннард вдруг смотрит на свою руку, пожимает плечами и смущенно смеется.
   – Дурацкая привычка, верно?
   – Гм… верно. – Извинительно улыбаюсь. – Не слишком-то приятно, когда в тебя тычут пальцем. Хотя… Теперь так делают все вокруг, и, по сути, в этом нет ничего особенно страшного. У меня бабушка британка и помешана на хороших манерах. Это она твердила мне все детство – указывать на людей пальцем неприлично. – Что-то я разболталась. Даже делается немного не по себе. Передо мной сам Максуэлл Деннард, который работает с Джанин Грейсон и блистательным Оливером Райдером. Мне сидеть бы помалкивать и радоваться, что выпала столь редкая удача, а я чуть ли не делаю ему замечания.
   Приносят напитки, и я делаю глоток сока.
   Деннард сосредоточенно смотрит себе на руку.
   – О чем это я хотел спросить?
   С улыбкой пожимаю плечами. Он трет висок, сдвигая заушник очков, отчего выглядит забавнее, чем на площадке, и бормочет себе под нос:
   – О чем-то важном… А! – Он снова щелкает пальцами, выставляет указательный, одергивает себя, смеется, поправляет очки и опускает руку на стол. – Мы до сих пор друг другу не представились. Наверняка по моей вине. Я, знаете ли, теперь будто не принадлежу самому себе.
   Улыбаюсь.
   – Лично я прекрасно помню ваше имя.
   – Да? – Деннард с некоторым смущением улыбается и отпивает воды из бокала. – Известность для меня далеко не главное, точнее это, конечно, тоже немаловажно, но в первую очередь хочется добиться другого… – Он машет рукой. – Впрочем, об этом потом. Если вам интересно.
   Интересно ли мне? Да я чувствую себя так, будто все происходит не наяву, а я лишь сижу и мечтаю об этом знакомстве.
   – Скажите же, как зовут вас, – просит Деннард.
   – Келли Броуди.
   – Келли, – повторяет Деннард так, будто каждый звук, из которых состоит мое имя, прозвучал для него как-то по-новому. Или будто в его голове уже вырисовывается новый сценарий и главную героиню тоже зовут Келли. Вряд ли она похожа на меня. Я обыкновенная девушка… Деннард кивает каким-то своим мыслям и снова смотрит мне в глаза. – И ты зови меня просто Максуэлл. Или Макс – как хочешь.
   – Хорошо.
   До чего он чудной! Но почему-то все больше и больше располагает к себе. Как это у него получается? Он вроде бы ничуть не старается казаться лучше, чем есть. Или, может, вся эта его оригинальность сплошная игра? Может, киношники – актеры, режиссеры, сценаристы – лицедействуют постоянно, надо и не надо?
   – Смит-стрит теперь и правда как игрушка, – произносит Максуэлл, глядя в окно. – А в семидесятые изобиловала забегаловками и допотопными магазинчиками. Как описано в «Бастионе одиночества». Не читала?
   Качаю головой. Максуэлл с улыбкой машет рукой.
   – И не нужно. Книжка довольно большая и близка далеко не всем. Наверное, только те, чья жизнь схожа с судьбой главного героя, могут оценить ее по достоинству.
   – Что у него за судьба? – интересуюсь я.
   – Он родился и вырос на Дин-стрит, белый мальчик среди афро– и пуэрториканцев. Терпел унижения, приспосабливался. Как и сам автор книги.
   У него поразительно приятная манера говорить, поэтому, игра это или не игра, постепенно забываешь, что его окружение – кинозвезды и прочие знаменитости. Я мало-помалу расслабляюсь, слежу за его лицом, на котором, кажется, отражается каждая эмоция, и не замечаю, что слушаю его с полуулыбкой. Если бы он без конца не поправлял очки, я, наверное, даже нашла бы его весьма симпатичным. Очки… Заостряю на них внимание. По-моему, они его портят.
   – Я тоже родился в Бруклине, – говорит Максуэлл.
   – Серьезно? Значит, и ты вроде героя из этой книги?
   Он смеется и качает головой.
   – По счастью, почти нет. Во-первых, в отличие от Рейчел Эбдус, наша мама до сих пор в семье, никогда не прикасалась к наркотикам и не убегала бог знает куда с хиппи. Во-вторых, я в отличие от Дилана не учился в местной муниципальной школе ни дня – меня сразу определили в частную, манхэттенскую. А через год мы туда переселились, и я не появлялся в Бруклине лет пятнадцать. Но книгу прочитал не без удовольствия. Она в любом случае напомнила мне раннее детство.
   Медленно киваю, пытаясь представить себе Максуэлла семилетним ребенком. Наверное, он отличался недетским умом и любознательностью и выбивался из толпы, хоть и в школе не был окружен сплошь темнокожими детьми.
   Приносят заказ. Максуэлл расстилает на коленях салфетку и принимается охотно поглощать суп. Я пробую салат – вполне недурно. Надо бы перейти к тому, о чем я собираюсь попросить Максуэлла, хотя почему-то не хочется, чтобы он решил, будто я спешу им воспользоваться. Напряженно придумываю, как бы начать издалека, а потом незаметно заговорить о главном, но он сам приходит мне на выручку.
   – Давно ты дружишь с… гм… Лиз?
   – Элизабет. Да, давно. Даже сложно сказать, сколько лет. – Радуюсь, что все складывается столь удачно, но стараюсь выглядеть так, будто об Элли в эти минуты вообще не думала. – Странно, что ты ее не запомнил. Она еще в девяносто пятом сыграла в молодежной комедии роль отъявленной хулиганки, ее до сих пор узнают на улице.
   Максуэлл замирает, поднеся ложку ко рту, сужает глаза и задумывается.
   – Подожди-ка… – Он опускает ложку в тарелку. – Случайно не в «Переспорить дьявола»?
   – В нем самом, – отвечаю я, откидываясь на спинку стула и воображаемо потирая ладони. Процесс пошел! Только бы Максуэлл не перескочил на другую тему!
   – Она там гоняет на серебристо-черной «Ямахе» и танцует сальсу? – спрашивает он.
   – Совершенно верно.
   Максуэлл одобрительно кивает.
   – Отличная работа! В самом деле отличная.
   – Кстати, – говорю я, отодвигая тарелку и складывая перед собой руки, – почему так выходит? – Мгновение-другое молчу, чтобы он поверил, будто на эти мысли меня навели исключительно его вопросы. – Тогда все единодушно признали, что Элизабет Сэндерс талантлива, но ей больше ни разу не довелось сыграть пусть не главную, ну хотя бы не эпизодическую роль? – договариваю я.
   Максуэлл кивает, показывая, что вполне понимает, о чем речь.
   – Такое случается. Некоторые актеры блеснут внезапно в довольно раннем возрасте, но тут же гаснут.
   Я не желаю верить в то, что Элли навсегда угасла. Не может быть, чтобы все ее многолетние старания закончились ничем. С другой же стороны… Нет. О худшем пока не буду даже думать.
   – Но ведь если в человеке есть талант, не может же он взять и вмиг исчезнуть?! – восклицаю я.
   Максуэлл поджимает губы и разводит руками.
   – Увы, бывает и такое. Особенно если свою единственную роль человек сыграл подростком, а с годами изменился – внешностью, характером, даже отчасти темпераментом.
   – Не понимаю. Что в ней такого изменилось? – спрашиваю я. – Бедняге просто не везет, вот и все! – Наклоняюсь вперед. – Может, ты присмотришься к ней повнимательнее?
   Представляю, как Элли дает Максуэллу свои лучшие видеозаписи – на некоторых она в купальниках, на других в мини-юбках и топах, а на одной вообще топлес, правда стоит к камере спиной, – и в груди шевелится нечто вроде протеста. Приехали! Уж не ревную ли я? Нет, это просто смешно. Во-первых, Максуэлл еще ничего не ответил, во-вторых – Элли только и делает, что высмеивает его, а в-третьих… Боже, к чему я все это перечисляю? И с какой стати не слишком счастлива при мысли, что он увидит Элли во всей красе?
   Задумываюсь. Может, дело в том, что я, хоть у меня вроде бы тоже фигура в норме, более зажата, чем Элли? Не могу свободно проплыть по Центральному парку в платье с глубоким вырезом и с открытой спиной, поэтому и немного завидую Элли? Интересно, можно ли этому научиться? Быть более свободной, раскрепощенной? Вдруг в одних это с рождения, а к другим приходит с возрастом? Или тут обязательно нужна та самая артистичность?
   Или мне не по себе лишь потому, что напекло голову либо окончательно лишили рассудка придирки Вайноны.
   Максуэлл о чем-то размышляет.
   – Присмотреться повнимательнее? – задумчиво повторяет он. – Но пробы давно позади, роли утверждены, треть фильма мы, слава богу, отсняли.
   Оживленно киваю, прогоняя неуместные мысли.
   – Знаю. Но, может, будешь иметь ее в виду на будущее?
   – На будущее? Да, пожалуй… – Максуэлл отправляет в рот еще ложку супа и промокает губы салфеткой. – Странно, что я сразу не заострил на Лиз особого внимания. А ведь, кажется, кто-то упоминал о «Переспорить дьявола». Наверное, один из моих ассистентов, ответственный за подбор актеров. Н-да. – Он что-то прикидывает в уме, качает головой и вдруг смущенно смеется. – Открою тебе секрет: это моя первая режиссерская работа. Я давно связан с миром кино – пишу сценарии. А теперь вот решил попробовать самостоятельно снять фильм. – Прикладывает руку к груди. – Признаюсь честно, это безумно интересная работа, но и безумно сложная. Ты должен учитывать и помнить обо всем на свете, в некотором смысле – как бы кощунственно это ни прозвучало – быть богом.
   Он улыбается и на миг становится таким открытым, доступным и уязвимым, что меня охватывает странное желание помочь ему. Я чуть не прыскаю. Внутренний голос насмешливо спрашивает: кем ты себя возомнила? Максуэлл говорит, что обязан быть чуть ли не богом, а ты, видите ли, чувствуешь, что в состоянии давать ему советы. Бред!
   – Сегодняшняя сцена должна была быть длиннее, но, чтобы сэкономить время и, соответственно, деньги, пришлось ее сократить, – говорит Максуэлл.
   Так вот почему Элли не посчастливилось задеть несчастную сумку, думаю я.
   – А актерам, которые должны были сегодня сниматься, но так и не дождались своего часа, вы не считаете нужным сообщать о сокращениях? – с нотками обиды за подругу спрашиваю я.
   Максуэлл хмурит брови.
   – Им никто ничего не сказал?
   – Нет.
   Он в отчаянии качает головой и вздыхает.
   – Вот видишь, я же говорю: несчастный режиссер должен помнить обо всем, контролировать всех и каждого. А мне катастрофически не хватает опыта, я стараюсь сосредоточиться на самом главном и упускаю из виду массу прочих, менее важных вещей. – Он упирается локтями в стол, обхватывает голову и выглядит совершенно несчастным.
   – Да не расстраивайся ты так, – бормочу я. – Наберешься опыта и будешь знать все хитрости и тонкости.
   Максуэлл сокрушенно проводит по лбу рукой, снова вздыхает и с печально-лукавой улыбкой постукивает пальцем по заушнику очков.
   – Чтобы казаться солиднее, я даже прибегаю к разным глупостям. Вообще-то я ношу линзы и ненавижу пиджаки, но чтобы актеры и вся съемочная команда…
   Очки, думаю я, уже не слушая его. Вот чем я могу ему помочь. И для этого вовсе не надо быть богиней – он и сам, оказывается, самый обыкновенный человек.
   – Послушай, – говорю я, когда Максуэлл умолкает. – Но ведь все прекрасно знают, что ты в этом деле новичок, включая, скажем, техников или водителей.
   Максуэлл задумывается и слегка краснеет. Почему мне все больше нравится его смущение и даже этот едва заметный румянец? Может, дело в том, что при высоком росте, одухотворенном взгляде и некой внутренней твердости, которую чувствуешь с первого мгновения, Максуэлл никогда не кажется слабым, женоподобным?
   – Да, конечно – все это знают, – соглашается он.
   – Так для чего тебе казаться солиднее? Будь собой, более того – пользуйся своим положением, – говорю я, внезапно смелея. – Только подумай, режиссером-новичком ты больше не будешь никогда в жизни. Наоборот, напоминай об этом всем и каждому, пусть поддерживают тебя, помогают. У некоторых из них опыта выше крыши.
   Максуэлл внимательно меня слушает. Я обвожу взглядом его плечи и вспоминаю, с какой легкостью он подхватил меня, когда я чуть не упала, а я, знаете ли, далеко не малышка. По-видимому, у него неплохая фигура, но пиджак слишком широкий, а под ним свободная джинсовая рубашка, отчего кажется, что он полноват, даже несколько неуклюж. И опять же эти очки…
   Я приподнимаюсь, наклоняюсь над столиком и прикасаюсь к заушнику его очков.
   – Можно?
   Максуэлл улыбается уголком рта и кивает. Я снимаю с него очки и оценивающе смотрю на его лицо. Он немного напрягается, но не протестует и тоже разглядывает меня так, будто я стала несколько иной. Впрочем, это же естественно: люди, у которых проблемы со зрением, в очках и без них видят по-разному. Лучше я ему кажусь или хуже? Хотя какая разница? Сейчас речь не обо мне. О нем.
   У него очень выразительные бархатно-карие глаза, но без очков он выглядит менее защищенным. Задумчиво прикусываю губу.
   – Говоришь, обычно носишь линзы?
   – Да, – с улыбкой отвечает Максуэлл, забирая у меня очки и собираясь снова их надеть, но я мягко прикасаюсь к его руке, прося не торопиться, и сажусь на место.
   – А что, если тебе подобрать другие очки? Такие, в которых ты чувствовал бы себя комфортнее и которые не скрывали бы красоту твоих глаз?
   Максуэлл с недоверчивой улыбкой чуть склоняет голову набок.
   – По-твоему, у меня красивые глаза? – спрашивает он.
   Пожимаю плечами.
   – Конечно.
   – У тебя тоже, – говорит он.
   Мы несколько мгновений смотрим друг на друга молча, потом между нами будто вспыхивает невидимая вспышка и мы одновременно потупляемся. Максуэлл глядит на часы.
   – Ой, мне пора бежать. Ребята наконец нашли подходящий дом, мы искали его несколько недель, совсем сбились с ног. В девять у меня встреча с владельцем. Только бы разрешил нам снимать! – Он складывает руки перед грудью, потом щелкает пальцами, указывает на меня, тут же поднимает палец вверх и смеется. – Значит, по-твоему, лучше прямо так и говорить: я ставлю фильм впервые, сжальтесь над бедным неопытным.
   Я изгибаю бровью.
   – Ну бедным себя называть ни к чему. А вообще-то да, примерно так. – Широко улыбаюсь.